Лукьянов Иоанн - Хождение в святую землю московского священника Иоанна Лукьянова (1701-1703)

амфлета и трактата по вопросам веры. Кроме того, книгу Лукьянова можно рассматривать как своеобразное житие со всеми атрибутами агиографического сочинения: назидательностью, стремлением освятить жизненный путь героя, вниманием к его духовному миру и т.п. Исповедальная манера письма, предельная искренность в рассказе о делах и помышлениях главного героя сближают "Хождение" Лукьянова с автобиографической прозой второй половины XVII в., особенно с "Житием" протопопа Аввакума. Оба автора выступают как новаторы в области жанра, создавая произведения на стыке традиций литературы хождений и житий. Если в центре жизнеописания Аввакума Петрова - "хождение по мукам" поборника старой веры и страстного правдоискателя, то путевые записки Иоанна Лукьянова интересны прежде всего своим "житийным" началом, тем, что связано с личностью и судьбой их создателя, старообрядческого миссионера, готового пополнить ряды "новых мучеников".

   В путевой литературе петровского времени, и прежде всего в светской их разновидности, отразился процесс сближения литературных и внелитературных жанровых систем. Художественно-документальный жанр путешествия до предела насыщается научно-популярными описаниями из области физики, химии, медицины, астрономии, механики, технологии производства. Эта тенденция отвечала не только духу времени с его культом научного знания о мире и человеке, но и поэтике барокко с его пристрастием к экзотике, полигисторству, собиранию литературных и бытовых курьезов. В "Хождении" Иоанна Лукьянова логизация литературы, документализация повествования об увиденном и услышанном не столь явны, как, например, в светских путевых записках П.А. Толстого, но все же присутствуют как приметы художественных исканий эпохи, направленных на обновление традиционных жанровых образований. Лукьянов вводит в рассказ о паломничестве сравнение уставов русской и греческой церкви, изложение хода и сути прений с греками о политике Петра I на Востоке, описание водоснабжения Константинополя, рассуждения о смене дня и ночи, лета и зимы в Московском государстве и Османской империи, пространные выкладки торгово-экономического характера: где какие продукты сколько стоят; каково состояние дорог, торговых рядов и гостиных дворов; сколько путешественники заплатили за переправу, дали денег капитану корабля, арабу-проводнику и т.п. Энциклопедизм содержания усиливал познавательную функцию путевых записок, которые для русского читателя служили "окнами" в неизвестный ему мир.

   Композиция "Хождения" Иоанна Лукьянова - явление сложное, многоярусное. В произведении можно выделить три взаимосвязанных структурных уровня. Первый уровень - макроструктура - состоит из пяти больших частей: проезжая грамота, авторское вступление, рассказ о пути в Иерусалим, описание святынь христианского мира и дороги домой (в самой пространной третьей редакции памятника, изданной по списку С.А. Соболевского). Второй уровень - структура отдельных частей - представляет собой цикл очерков, объединенных личностью автора-героя, единым путевым сюжетом и идеей сохранения истинности и чистоты православия в России в условиях утраты благочестия в других христианских землях. Третий композиционный уровень "Хождения" - это внутренняя структура очерков, строящихся по определенным жанровым канонам {См. подробнее: Травников С.Н. Композиция "Хождения" Иоанна Лукьянова // Литература Древней Руси. М, 1983. Вып. 4. С. 107-118.}.

   Трансформация жанра хождения в жанр путешествия сопровождалась расширением круга светских объектов описания. Паломника начинают интересовать не столько святыни христианского мира, сколько явления окружающей жизни, быт, нравы и обычаи народов других стран. Теоцентрическая система взглядов на мир, характерная для путевой литературы Древней Руси, сменяется антропоцентрической. В связи с этим расширяется и усложняется типология очерков, входящих в состав путевых записок. Исходя из объекта изображения, в "Хождении" Иоанна Лукьянова можно выделить следующие типы очерков:

   I. Собственно путевой очерк, который предполагал постоянную фиксацию движения героя в пространстве и времени. В нем отмечались место и дата отправления, маршрут следования, расстояние между населенными пунктами и время, проведенное в пути, места дневок и ночлегов. Следуя средневековой традиции, Лукьянов обычно указывал не только число месяца, но и соответствующий этому дню церковный праздник:

  

   Генваря въ 5 день, въ нощи противу Богоявлениева дни, въ шестый часъ нощи, поидохомъ изъ Волхова на Орелъ и нощъ всю ту идохомъ. Нужда была великая: степь голая, а замять была большая, и мразъ былъ великъ - больно перезябли. И генваря въ 6 день, на праздникъ Богоявления Господня, приидохомъ во градъ Орелъ въ самой выходъ, какъ вышли со кресты на воду, и стахомъ у боголюбца, у посадскова человѣка Нила Басова. И той боголюбецъ былъ въ тѣ поры на водѣ, а когда пришолъ съ воды, и зѣло намъ обрадовалъся и учредилъ намъ трапезу добрую, а конемъ овса и сѣна довольна... И пребыхомъ на Орлѣ пять дней; не было намъ товарищей, затѣмъ много прожили. От Волхова до Орла пятьдесятъ верстъ (л. 4 об.).

  

   II. Пространственно-топографический очерк. В рассказах о городах и мелких населенных пунктах Иоанн Лукьянов обязательно приводит топографическую характеристику местности и перечисляет основные достопримечательности, например:

  

   Градъ Орелъ стоитъ на Окѣ-рѣкѣ въ степи на нискомъ мѣстѣ на лѣвой странѣ. Градъ древянной, вѣтхъ уже, жильемъ немноголюденъ; пристань соленая и хлѣбная зѣло велика - матица хлѣбна! Орелъ-рѣка сквозь градское жилье течетъ и пала во Оку съ лѣвой страны. Лѣсомъ и дровами зѣло нужно. Церквей каменных много; монастырь мужеской зѣло хорошъ, ограда каменная (л. 4 об.).

  

   В чистом виде этот тип очерка встречается лишь в описании Иерусалима и церкви Воскресения Христова, где автор точно указывает на место нахождения святыни, подробно описывает окружающие ее достопримечательности, приводит библейские и апокрифические легенды, связанные с ними. Естественно, что при описании культовых зданий преобладают сведения из области архитектуры, живописи и прикладного искусства {См.: Прокофьев Н.И. Русские хождения Х²²-ХV веков // Литература Древней Руси и XVIII века.иМ., 1970. С. 51-52.}.

   III. Военно-топографический очерк больше характерен для светских путевых записок, чем для паломнических хождений. В произведении Лукьянова он появляется в описании оборонительных сооружений Константинополя. Писатель со знанием дела рассказывает о высоте крепостных стен и количестве башен, об охране ворот и улиц города. Русский паломник отмечает, что Царьградъ от моря некрѣпко дѣланъ, и стѣны невысоки, зато от Едринской степи его окружают три стѣны, стѣна стѣны выше; и ровъ кругъ его копанъ да каменемъ стланъ. От внимательного взгляда Лукьянова не ускользнула и другая особенность: въ воротѣхъ у нихъ пушекъ нѣтъ; а всякой снарядъ у нихъ на корабляхъ, а опаска всякая воинская вся на мори (л. 22). Проезжая через владения Оттоманской Порты после удачного для России второго Азовского похода 1696 г., Иоанн Лукьянов, надеясь на продолжение победоносной политики русского правительства на Востоке и освобождение византийских земель от владычества "варваров", принял посильное участие в этом - подробно описал систему укреплений Стамбула, состав и вооружение военно-морского флота Турции.

   IV. Торгово-экономический очерк. Купеческое прошлое Иоанна Лукьянова сказалось в том, что в паломническом "Хождении" этот мирской по характеру тип очерка представлен довольно широко. В путевых записках упоминается о возах с товарами, которые Лукьянов выгодно перепродал греческому купцу, рассказывается о восточных рынках, гостиных дворах и таможнях. В описание города обязательно входит информация о состоянии торговли, денежном курсе, основных товарах и ценах на них. Тип очерка, известный в русской литературе еще со времен "Хождения за три моря" тверского купца Афанасия Никитина, получает дальнейшее развитие в константинопольском цикле путевых записок Иоанна Лукьянова. Сообщив, что в Цареграде дешевы рыба, раки, сыр и овощи, русский паломник обращает внимание на то, что в городе разные денги ходят: левки, червонныя, аспры, пары, и все въ весь продаютъ, не мѣрою, ни счетомъ. Продолжая сравнение увиденного за границей с тем, что на родине, Лукьянов вынужден признать:

  

   Въ Царѣградѣ рядовъ зѣло много, будетъ передъ московскимъ втроя, и по улицамъ вездѣ ряды. А товаромъ Царьградъ гораздо товарнея Москвы, всякихъ товаровъ впятеро передъ московским.

  

   Чтобы убедить читателя в том, что Царьград - "златой город", писатель готов преувеличить его богатства, на что указывают округленные до десятков и сотен числа:

  

   А гостиныхъ дворовъ въ Царѣградѣ седмъдесятъ... Въ Царѣградѣ на всякъ день, кажется, сто кораблей приидетъ съ товаромъ на Бѣлое море и на Черное (л. 23-24).

  

   V. Этнографический очерк в путевой литературе петровского времени находился в стадии формирования, однако в "Хождении" Лукьянова можно обнаружить интерес к этнографии народов христианского Востока, который проявляется, к примеру, в описании арабской свадьбы. С удивлением писатель рассказывает:

  

   Недѣлю цѣлую женихъ съ невѣстою ходитъ по начамъ по улицамъ, по рядамъ многолюдно со свѣчами, со смолою, на желѣзныхъ козахъ носятъ - градъ весь освѣтятъ. А за женихомъ и передъ женихомъ множество народа мужеска пола и женска кричатъ, верещатъ... Гдѣ приидутъ къ болшой улицы, и остановятся. Да одинъ кой-та калдунъ вышедъ наперед и станетъ приговаривать, а за нимъ, помѣшкавъ мало, да весь народъ закричитъ: "Хананея!" ... до полунощи такъ таскаются; а что у нихъ "хананея" - шайтанъ ихъ знаетъ (л. 41).

  

   Казалось бы, колоритная этнографическая зарисовка самоценна как воспоминание о диковинном, необычном для русского путешественника, однако писатель не только регистрирует любопытный факт, ему важно показать, что православия в его исконном виде нельзя найти в Иерусалиме, оно трансформировалось под натиском чужеродных обычаев и верований. Да и христианским у нихъ свадбы такъже тѣмъ же обычаемъ справляют, - завершает писатель рассказ, придавая ему публицистическое звучание.

   VI. Нравоописательный бытовой очерк в начале XVIII в. еще не обрел жанровой самостоятельности и функционировал в составе путевых очерков, однако в "Хождении" Иоанна Лукьянова имеется ряд фрагментов, где нравоописательное начало явно доминирует. Так, большая часть очерка о Фастове посвящена описанию казаков-палеевцев. Город, по словам паломника:

  

   Красовита стоитъ на горѣ, [но] люди въ немъ что звѣри. По земляному валу ворота частыя, а во всякихъ воротѣхъ копаны ямы да солома наслана въ ямы. Тамъ палѣевшина лежитъ человѣкъ по дватцети, по тритцати: голы, что бубны, безъ рубахъ, наги и страшны зѣло. А у воротѣхъ изъ селъ проѣхать нелзя ни съ чемъ; все рвут, что сабаки: дрова, солому, сѣна - съ чемъ не поѣжжай... А все голудба безъпорточная, а на иномъ и клока рубахи нѣтъ. Страшны зѣло, черны, что арапы, а лихи, что сабаки, - изъ рукъ рвутъ. Они на насъ, стоя, дивятся, а мы имъ и вътроя, что такихъ уродовъ мы отъроду не видали; у насъ на Москвѣ и на Петровскомъ кружалѣ не скоро сыщишъ такого хочь одного (л. 10 - 10 об.).

  

   Для подобного типа очерков характерно двухчастное строение: сначала описывается необычное явление как таковое, затем оно сравнивается с русским, знакомым читателю, причем вывод может быть и не в пользу родного, привычного. Свойственный Лукьянову прагматизм мышления приводит к тому, что писатель не следует традиции порицания чужого опыта и восхваления собственного, он критически осмысляет увиденное, пытается извлечь "урок" с точки зрения общественной пользы. Константинополь поразил Лукьянова не только красотой древних храмов, но и особенностями градостроения, в частности существованием системы городских туалетов:

  

   Вездѣ у нихъ отходы по улицамъ и у мечетовъ: изпразнивши, да умывъ руки, да и пошелъ. Зѣло у нихъ этѣмъ доволно! У нихъ нѣтъ такова обычая, чтобъ просто заворотясь къ стѣнѣ да мочится. Зѣло у нихъ зазорно! У них ета нужда не изойметъ: гдѣ не поворотился - вездѣ отходы. У насъ на Москвѣ, скаредное дѣло, наищешся, гдѣ изпразнится. Да не осуди, пожалуй, баба и при мужикахъ такъ и прудитъ. Да гдѣ денишся, не подъ землю! (л. 22 об.).

  

   Высоко развитое эстетическое начало заставляет Лукьянова на время забыть о религиозно-политических разногласиях между Россией и Турцией. Московский священник любуется необычным архитектурным обликом мусульманских мечетей, красоту которых неможно описать, потому что такихъ дивъ по вселѣннѣй не сыщешь:

  

   По Царюграду когда пойдешъ гулять - ненасытной градъ, чтобы присматрился: тутъ хорошо, а инде и лутши. Паче же у нихъ у мечетовъ забудется: все на нихъ смотрѣлъ бы да окола ихъ гулялъ (л. 23).

  

   Русский паломник с одобрением отмечает, что воровства въ Царѣградѣ и мошенничества отнюдь не слыхать, что пьяныхъ турки не любятъ, а сами вина не пъютъ. Каждый народ, с которым сталкивается на пути в Иерусалим Иоанн Лукьянов, достоин уважения. У турок он учится эстетике быта, отмечая, что они до цвѣтовъ зѣло охочи, ходят в пышных и ярких одеждах, в их домах всѣ окны - на море, а строенья узорично, улица улицы дивняя (л. 22 об. - 23). В цикле египетских очерков паломник отдает дань уважения трудолюбию земледельцев-арабов; рассказывая о морском плавании на греческом корабле, вспоминает доброту и отвагу матросов, которые стали ему как братья родные.

   В этнографических и нравоописательных очерках доминирует художественно-изобразительный принцип воспроизведения действительности, в них развито авторское начало, наиболее ярко проявляющее себя в лирических монологах. Прямое авторское слово о мире и человеке лишает текст двойного толкования, в открытой форме донося до читателя религиозно-философские, социально-политические, литературно-эстетические взгляды писателя. Лукьянов не просто комментирует приводимые в "Хождении" факты, но дает им эмоционально-нравственную оценку, стремясь превратить читателя из "соучастника" путешествия в "сомышленника" и "сочувственника". Развернутых лирических монологов автора в тексте произведения не так много, чаще всего отношение паломника к увиденному передается в предельно экономной, экспрессивно-эмоциональной словесной форме. Пожалуй, никто из русских путешественников петровского времени столько не писал о своих чувствах, подчас столь сложных, что с трудом поддавались описанию, как Иоанн Лукьянов. Лирическая стихия пронизывает все повествование о хождении в Святую землю, но определяющей она становится в рассказе об особо торжественных случаях (прибытие в Иерусалим) или экстремальных ситуациях (нападение мальтийских пиратов на корабль, где находились паломники).

   Эмоциональное напряжение рассказа может подчеркивать его кольцевая структура:

  

   А когда мы стали начевать у села Еумауса, тогда лиша ужасъ по табарамъ да стонъ стоит, - иной безъ глаза, у иного голова проломлена, иной безъ руки, иной безъ ноги; бабы-та плачютъ. Иной сказываетъ: "У мене пятдесятъ талерей отняли"; иной скажет - "дватцать"; иной - "тритцать"; у иного одежду отняли, у иного книги. У чернаго попа, шолъ изъ Царяграда, такъ у него, сказываетъ, пятьсотъ талерей отняли; ходитъ милинкой что чорная земля от печали. Плачь да крикъ стоитъ по таборамъ. Ужасъ, пощади, Господи! (л. 43 об. - 44).

  

   Очерк открывается и завершается словами о воплях горести в лагере паломников, подвергшихся нападению кочевых арабских племен, а середина рассказа строится как перечень увечий и утрат, причем особый ритмический рисунок прозы создает мастерски используемый Лукьяновым прием единоначалия - повторение местоимения иной.

   Авторские лирические пассажи в "Хождении" многофункциональны: они оживляют рассказ подробностями чувственного порядка и помогают писателю достичь эффекта достоверности при описании виденного, выразить свое отношение к изображаемым событиям и лицам, а также позволяют в свободной и естественной манере переключать повествование с одной темы на другую, членить текстовое пространство на отдельные фрагменты. Очерковый материал "Хождения" разделялся автором с помощью системы устоявшихся приемов: в дорожных заметках - через указание на протяженность или время пути (От Москвы до Калуги два девяноста верстъ - л. 2 об.; И доидохомъ Комарицкою волостию отъ Орла до Сѣвска три дни - л. 5); в пространственно-топографических очерках - путем указания на "этикетные" действия паломников, перемещавшихся внутри города или храма, поклоняясь святыням (Мы же, грѣшнии, лобызахомъ той крестъ - л. 47 об.; Мы же, грѣшнии, тотъ камень цѣловахомъ и на благословение брахомъ того каменя - л. 57).

   В состав "хождения", объединяющего жанра, входили как путевые очерки, так и другие первичные жанровые образования: легенды и предания, притчи и знамения, молитвы и чудеса. Подобно протопопу Аввакуму, Иоанн Лукьянов выступил новатором в традиционном жанре чуда: сверхъестественное с позиций современного читателя у писателя-паломника часто обретает будничный оттенок, "заземляется", а обычное, повседневное начинает восприниматься как чудесное. Процесс опрощения высокого и поэтизации низкого характерен для творческой манеры Лукьянова. Рассказ о чудесном исцелении бесноватого он насыщает бытовыми и психологическими реалиями, разговорными интонациями диалогических сцен. В Иоппии паломники целую ночь мучились с взбесновавшимся попом:

  

   Былъ у насъ крестъ московскаго литья мѣдной, - такъ тѣмъ крестомъ все его ограждали. А диавол-отъ въ немъ кричитъ: "Студено-де, ознобили-де мене!" Указываешь на полку ко иконамъ: "Вонъ де стабросъ древянной, тѣмъ-де мене ограждайте, a етѣмъ-де ознобили мене!" А тотъ крестъ не по подобию написанъ: двоечастной, а не троечастной - такъ диаволу-та хочется, чтоб его тѣмъ крестомъ ограждалъ, ему уш то легче от тово. А я таки не слушаю да все московскаго дѣла крестомъ ограждалъ; и ему даю цѣловать, а онъ зубы скрегчетъ на мене, съѣсть мене хощетъ (л. 64 об.).

  

   После двухдневного чтения над ним Евангелия бесноватый "пришолъ въ разумъ", стал здрав и добр. Публицистическую заостренность чуду придает упоминание о троечастном кресте московского литья, то есть старообрядческом кресте, хотя силу над бесом должен иметь любой крест.

   Писатели барокко испытывали удивительную тягу к разнообразию сюжетов и тем, что особенно ярко проявилось в литературе путешествий, для которой характерны точечный, эмбриональный сюжет, лишь названная, но нераскрытая тема. Создается впечатление, что автор спешил собрать воедино как можно больше тем, сюжетов, фактов, событий, создавая барочную коллекцию, главное достоинство которой не в глубине постижения той или иной области жизни, а в количестве и разнообразии экспонатов.

   Картина мира, запечатленная в "Хождении" Иоанна Лукьянова, мозаична, многокрасочна, по-своему энциклопедична, однако не в той степени, как в светских путевых записках, - сказалась инерция жанровой традиции паломнической литературы. При этом Лукьянова интересует не сам по себе факт действительности, а то впечатление, которое он произвел на русского путешественника, тот образ, который он оставил в памяти человека. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить фрагменты из путевых записок Неизвестной особы и Иоанна Лукьянова, посвященные одной теме - фауне зарубежных стран. В "Путешествии" Неизвестной особы она представлена длинным перечнем экзотических животных:

  

   Видел птицу превеликую, без крыл и перья нет, будто щетина. Видел индейских мышей, желтая и белыя, как горностаи. Видел кита, которой выпорот из брюха, еще не родился, пять сажень. Видел морскаго зайца, у котораго затылочная кость полторы сажени. Видел рыбу морскую, и с крыльями, может везде летать {Журнал путешествия по Германии, Голландии и Италии в 1697-1699 гг., веденный состоявшим при Великом посольстве русским, к владетелям разных стран Европы // Русская старина. 1879. Т. 25. Вып. 5. С. 110.}.

  

   В иной манере выполнено описание константинопольского зверинца в "Хождении" Лукьянова:

  

   [служитель] зажегъ свѣщю салную да и повелъ насъ въ полату: темно силно, ажно тутъ волки, лисицы насажены; мяса имъ набросано; дурно силно воняетъ - немного не зблевали. А лисицы некорысны, не какъ наши; а волчонки малые лаютъ, на насъ глядя. Потомъ показалъ намъ главу единорогову и главу слоновую: будетъ съ ушатъ болшой, хобатъ ево, что чрезъ зубы виситъ, съ великия ношвы, въ человѣка вышины. Тутъ же и коркодилову кожу видѣли (л. 21).

  

   Писатель-паломник нарушает этикет, вводя в описание слова и выражения сниженной стилистической окраски (дурно силно воняет: зблевали); сравнения иноземного с русским носят бытовой характер, не точны, а приблизительны (хобатъ ево... съ великия ношвы, въ человека вышины). Не случайно описание султанского зверинца следует за рассказом Лукьянова о константинопольской Софии, бывшем оплоте православия. Лев, главная достопримечательность зверинца, оказывается мертвым (саломаю набить, что живой лежитъ) и выступает как символ угасшего величия восточной церкви, утраченной греческим духовенством святости.

  

  

   Литература барокко тяготела к изображению экстремальных ситуаций, когда герой находился на грани между жизнью и смертью или в ситуации нравственного выбора, определявшего его судьбу. Прежде всего это характерно для "гисторий" и "путешествий" петровского времени. В путевой литературе амбивалентность сюжетов, необычность трактовки традиционных мотивов, драматическая напряженность в развитии действия во многом являлись следствием реальных обстоятельств долгого и опасного пути паломника. Иоанн Лукьянов поэтизирует преодоление трудностей пути, сопротивления пространства, что "освящает" его хождение в Святую землю.

   В представлении писателя-паломника пространство выступало как система горизонтально-вертикальных построений. Средневековый дуализм в восприятии мира ("земное" - "сакральное") подчеркивала оппозиция "тело" - "душа". Расчлененным оказывался не только окружающий мир, но и человеческая сущность. Для того, чтобы человек мог перейти из "дольнего" мира в "горний", он должен был примирить две противоположности - душу и тело. Слияние в гармоническое целое столь разных, полярных начал было возможно, согласно средневековым понятиям, лишь путем отречения от мирского, ухода в монастырь, паломничества. По мысли Ю.М. Лотмана, стремление к святости подразумевало "необходимость отказаться от оседлой жизни и отправиться в путь. Разрыв с грехом мыслился как уход, пространственное перемещение" {Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Учен. зап. Тартус. ун-та. Труды по знаковым системам. Тарту, 1965. 2. Вып. 181. С. 212.}.

   Одним из наиболее действенных способов достижения святости считалось паломничество. Руководствуясь соображениями религиозной этики, паломник совершал хождение в Святую землю, чтобы помолиться у Гроба Господня и освободить душу от скверны грехов. Таким образом он становился праведником, что обеспечивало после смерти вечную жизнь в раю. Движение к Иерусалиму "грешного тела" паломника было одновременно перемещением его души "по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на небе, нижняя в аду" {Там же. С. 210.}. Хождение, как движение в географическом пространстве, становилось восхождением души человека, преодолением расстояния от греховности к святости.

   Задачи нового времени, сыном которого был Иоанн Лукьянов, усложнили целевую направленность хождения: паломник отправляется в путь не столько для того, чтобы избыть грех, сколько для того, чтобы, сравнив "свое" и "чужое", доказать приоритет России в духовной жизни православного мира. Публицистическая задача, стоящая перед путешественником, расширяет границы жанра, способствует его трансформации и ускоряет процесс приспособления старой литературной формы к новым историческим условиям.

   В средние века "человек рассматривал географическое путешествие как перемещение по "карте" религиозно-моральных систем: те или иные страны мыслились как еретические, поганые или святые" {Там же. С. 212.}. Оппозиции "христианский и мусульманский мир", "православная и католическая вера" и т.п. часто подменяли географические понятия. Праведные земли были населены православными людьми, грешные - мусульманами, иудеями, язычниками и другими неправославными народами. Покидая родину, Иоанн Лукьянов испытывал противоречивые чувства, ему "бысть радостно и плачевно: радостно, яко къ таковому святому мѣсту поидохомъ, плачевно же, яко пустихомся въ чюжую землю, паче же басурманскую" (л. 10).

   В конце XVII - начале XVIII в., в связи с обострением противоречий внутри русской церкви, ее борьбой против экспансии католичества в западных областях и мусульманства на юге, а также противостоянием язычеству на севере и востоке страны, понятие еретическое пространство изменяется. Еретиками признаются не только католики и протестанты, но и представители других православных церквей: грузины, армяне, сирийцы, румыны, греки. Иоанн Лукьянов рассматривает все без исключения земли как греховные, включая в этот состав и никонианскую Россию. Автор "Хождения" разделяет мысль протопопа Аввакума о греховности земель, народы которых отошли от канонов православия: "Палестина и серби, и албансы, и волохи, и римляне, и ляхи" - "все трема персты крестьтся". Не избежала этого и "матушка Русь", последний оплот православия, так как "выпросил у Бога светлую Россию сатона" {Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. М., 1960. С. 101.}. Единственное место на земле, где обитают праведники, - это старообрядческие общины, ушедшие в труднодоступные районы страны, обосновавшиеся "в лесах" и "на горах".

   Для древнерусских путешественников главная примета пространства - его протяженность, которую можно передать путем перечисления топонимов, как это делал, например, паломник XV в. Варсонофий, создавая пространственный образ Средиземноморья:

  

   И от Византия идох ко Халиполи. И оттоле идох ко Криту, и от Крита идох к Родосу, и от Родоса идох ко Криту... И оттоле идохь во Дамияты, в землю Сирийскую {Книга хожений: Записки русских путешественников Х²-ХV вв. / Под ред. Н.И. Прокофьева. М, 1984. С. 162.}.

  

   В данном случае пространство построено по точечному принципу: упоминаются отдельные географические названия, образующие цепочку посещенных паломником мест, между которыми нет иной связи, кроме рассказа о перемещении путника, выраженного глаголом движения "идох".

   Для Иоанна Лукьянова, как и для других путешественников петровского времени, пространство - это сложная динамическая система, обладающая такими свойствами, как протяженность, прерывность или непрерывность, закрытость или открытость. На смену точечному принципу изображения пространства приходит линейный, перечни сменяются описаниями - путевые записки превращаются в последовательный и подробный рассказ о событиях, которые произошли во время следования паломников из одного пункта в другой. Описание пути от Тулчи до Галац у Лукьянова вмещает и рассказ об опасном ночном путешествии на лодке, когда паломники, не взяв с собой ружья, зѣло страху набралися от татаръ, так как то мѣсто воровато, и воспоминание о ночлеге на монастырском подворье и вкусном обеде из белужины, которую паломники купили на берегу Дуная, наварили и нажарили (л. 73 об.). В "Хождении" перемещение в пространстве предстает как процесс, богатый событиями, впечатлениями, переживаниями, интересный сам по себе, вне зависимости от благочестивой цели паломничества.

   Если для средневековой литературы, в частности для ранних "хождений", характерно восприятие легкости преодоления пространства, где точечный принцип изображения создает иллюзию внутренней свободы и быстроты движения, то путевые записки Иоанна Лукьянова богаты эпизодами, когда паломник преодолевает опасности, вступает в борьбу с сопротивляющимся ему пространством. На пути человека встают разлившиеся реки и горные кручи, его жизни угрожают штормовое море, изнуряющая жара и безводие пустынь. Путь от Москвы до Калуги был печаленъ и нестроенъ из-за вѣтра великого противного, а обратную дорогу омрачила нужда дождевная: снѣгъ весь согнала; Ока-рѣка зѣло наводнилась, едва за нее переправихомся (л. 2 об.). Вспоминая пройденные версты, паломник не мог удержаться от полного горькой иронии восклицания: Была та дорошка сладка, да, слава Богу, нынѣ уже забыто! (л. 6 об.).

   Противостояние природным стихиям требовало от человека физической и нравственной стойкости, выдержки и мужества. Путешественник - герой открытого пространства. Он всегда в дороге, в движении, в борьбе с опасностями пути. Объемность и открытость пространства вырабатывали в нем широту души, энергичность и целеустремленность, в экстремальных ситуациях заставляли полагаться на собственные силы и практический опыт. Каждые путевые записки - это новое открытие мира, заново прочитанная и по-своему интерпретированная книга жизни.

   Закрытое пространство для путевой литературы не характерно. Попав в него, путешественник стремится во что бы то ни стало вырваться из "замкнутого мира", ибо локализация пространства означает перерыв в движении. Закрытое пространство может быть нейтральным, дружественным или враждебным. Закрытое нейтральное пространство - это постоялые дворы, места случайных остановок, где путники находили приют, не испытывая при этом ни особых тревог, ни особых радостей. Закрытое дружественное пространство - дома близких знакомых и "боголюбцев" (старообрядцев), в которых паломников окружали заботой и уважением. Закрытое враждебное пространство появляется при описании заграницы, пребывание в нем русского путешественника сопровождается конфликтами религиозного и социально-политического характера. Иоанн Лукьянов подвергался вооруженным нападениям в придорожных гостиницах Валахии и Палестины, вел "прения" с иерархами восточной церкви в монастырских трапезных, испытывал притеснения со стороны светской власти в таможнях Оттоманской Порты. Преодолевая трудности, он везде проявлял житейскую сметку, непреклонность характера, бесстрашие и принципиальность.

   Пространство в путевых записках Иоанна Лукьянова в зависимости от способа его художественного обобщения может быть реально-историческим, легендарным и легендарно-историческим. Реально-историческое пространство всегда соотнесено с географической картой, имеет точно очерченные границы, топографически привязано к местности даже в повествовании о неизвестных землях. Автор "Хождения" описывает реально существующие страны и населяющие их народы, природные и исторические достопримечательности, опираясь на собственный опыт (видел онима своима грешными) или давая ссылку на источник информации, рассказы самовидцев. Реальное пространство всегда соотнесено со временем путешествия. Вместе с паломником читатель открывает для себя экзотический мир Египта, природное изобилие которого рождает представление о "земном рае":

  

   Удивительная земля Египетская! Какъ посмотришъ по берегу-та: вездѣ арбузы горами лежатъ, дыни; по Нилу зѣло садовъ много и финиковъ, овощъ всякой въ Египтѣ дважды въ годъ поспѣваетъ... а лимоны - что мѣсяцъ, то плодъ (л. 36-36 об.).

  

   В отличие от реально-исторического пространства, легендарное не имеет четких границ, от реального его отделяет либо значительное расстояние, либо большой временной барьер, либо трудный и опасный путь. Это пространство населено легендарными героями и неведомыми существами, привычный пейзаж имеет деформированный вид, усложняющий движение. Пространство легенды, основанное на вымысле, может быть организовано по законам внешнего правдоподобия. В некоторых случаях объекты легендарного пространства могут находиться рядом с реальным, но проникновение земного, преходящего в его пределы запрещено, а попытка познать сакральное карается высшими силами.

   Легендарное пространство в "Хождении" представлено в описании святых мест Востока, где действовали герои христианской истории. Как и другие паломники средневековья, Иоанн Лукьянов признает неизменность и вечность легендарного мира, неоднократно упоминает о нетленности предметов, контактировавших с библейскими героями и обладающих чудодейственной силой: камня, на котором сидел, отдыхая, Христос; лаврового дерева, где святая Анна видело птичье гнездо - и то древо стоить зелено и до сего дни, и съ плодомъ, и мы плодъ видѣли (л. 56 об.). В этих и других объектах паломничества материализовались историческая память людей, их поэтическое видение мира.

   Для художественного мира "Хождения" Лукьянова показательна сомкнутость реального и легендарного пространств. Часто рассказ о реально-историческом имеет у писателя легендарный подтекст, известный факт истории обрастает фантастическими подробностями, исторические деятели изображаются в вымышленной ситуации. Описывая константинопольскую Софию, Лукьянов сообщает, что одни церковные ворота сами замуравились, когда город был взят турками.

   Особую роль в организации пространства в произведении Лукьянова выполняют границы. Перемещения паломника становятся значимыми и обязательно фиксируются, если они связаны с пересечением границ (государств, городов, суши и моря). Границы пространств обычно проницаемы, за исключением сакрального мира. Переход границы для русского путешественника сопряжен либо с выплатой определенной суммы денег, либо с предъявлением документа на право беспрепятственного проезда. Деньги открывают даже закрытые для осмотра достопримечательности: в Константинополе, подкупив турка-охранника, Лукьянову удалось проникнуть в мечеть Айя-София, бывший Софийский собор, куда христиан не пускали. С улыбкой сочувствия писатель рассказывает о запорожском казаке Петрушке, отправившемся в Иерусалим налегке, без толстого кошелька:

  

   Голъ бѣдной; и была у него полтина-та, да онъ больна свята сталъ жить: все, идучи, раздалъ. Ему чела: на Дунай стоитъ Иерусалимъ-атъ; а когда еще и дошедъ до Дуная-та, такъ подумавъ да и назадъ поворотилъ (л. 11 об.).

  

   Мотив дороги в путевых записках является одним из организующих жанровую структуру начал. Все, что попадало в поле зрения путешественника, принадлежало дороге: встречи, раздумья, дорожные впечатления и происшествия, исторические и природные достопримечательности. Путешествие как жанр рождается дорогой и поэтизирует ее. "Включая в себя все виды пространства, - писал Ю.М. Лотман, - "дорога" не принадлежит ни одному из них - она проходит через них" {Лотман Ю.М. Проблема художественного пространства в прозе Гоголя // Учен. зап. Тартус. ун-та: Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1968. 2. Вып. 209. С. 47.}. Дорога и путник в жанре путешествия составляют единое динамическое целое, ибо путник немыслим без дороги, а дорога без путника.

   Находясь в открытом пространстве, путешественник при ориентировке на местности пользуется указаниями на стороны света. Передвижения паломника внутри городов шло по установившимся, выработанным веками маршрутам, причем при ориентировке обычно использовалась традиционная схема "лево-право".

   Сопровождавшие паломников "торжеманы", "вожи добрые", знакомили с местными достопримечательностями, подсказывали, как вести себя при совершении того или иного обряда. "Посещение святых мест, - пишет А.Архипов, - сопровождалось специально предусмотренным богослужением, что, кстати, отражается во всей паломнической литературе в обилии библейских и литургических цитат, связанных с местами поклонения. Особенность этих богослужений заключается в том, что они отправляются на тех же местах, что и события, которым они были посвящены. Иначе говоря, Иерусалим и его окрестности рассматривались как один большой храм со множеством алтарей, у которых поочередно совершалось богослужение и каждое такое место имело свое особое литургическое значение" {Архипов Л. О происхождении древнерусских хождений // Учен. зап. Тартус. ун-та: Труды по знаковым системам. Тарту, 1982. 15. Вып. 576. С. 105.}.

   В изображении пространства Лукьянов использует традиционный для жанра путешествий прием последовательности, когда осмотренное и описанное место становится ориентиром, от которого путники движутся к неизвестному, а изучив его, к следующему объекту поклонения. Для связи отдельных компонентов повествования автор "Хождения", как правило, использует устойчивые обороты типа: и от того места поидохом; последи приводят и т.п. Рассказывая о святых местах в окрестностях Иерусалима, Лукьянов выстраивает длинную цепь описаний, каждое из которых связано с предыдущим и последующим звеном логикой пространственных перемещений паломников:

  

   И тутъ на пути на левой сторонѣ минухомъ монастырь Святаго пророка Илии, гдѣ попалилъ огнемъ пятдесятницу... Да тутъ же на другой странѣ дороги на правой рукѣ, какъ въ Вифлѣемъ идешъ, противъ монастыря лежитъ камень великой, а на немъ спалъ Илиа Пророкъ... А надъ тѣмъ каменемъ стоитъ древо масличное... И мало отидохомъ, якобы съ версту, тутъ стоитъ гробъ Рахилин, матере Иосифа Прекраснаго. Когда она на пути умерла, тутъ погребена бысть (л. 46).

  

   Познание окружающего мира ведется паломником не с охвата его в целом (от общего к частному), а с рассмотрения отдельных сторон с целью создания общей картины (от частного к общему). Панорамность зрения, умение охватить пространство как бы с высоты птичьего полета - черта, больше присущая древнерусскому летописцу, чем автору путевых записок. Взгляд паломника обращен с земли на небо, а не с неба на землю. Лукьянов видит, как вершины гор поддерживают облака, как стирается граница между небом и водами Нила, а ночные огни на минаретах Стамбула кажутся ему звездами. Точкой отсчета в описании может являться как предмет материального мира (городские ворота, гора, река), так и достопримечательность легендарно-исторического характера (дом Каиафы, башня Давида и др.).

   Для творческой манеры писателя характерен панорамно-избирательный способ изображения пространства, когда из ряда объектов выделяются наиболее крупные и значимые, а второстепенные опускаются. Так, караван паломников на пути к Иерусалиму представляет для Лукьянова интерес прежде всего своим многонациональным составом; при описании города автор "Хождения" обязательно укажет на особенности его местоположения, характер укреплений, наличие церквей и монастырей, состав жителей, состояние торговли.

   В изображении культовых зданий обращается внимание как на их внешний архитектурный облик, так и на внутреннее убранство. Описание внешних форм храма или монастыря лаконично, направлено на выделение лишь наиболее важных архитектурных особенностей. Лавра Саввы Освященного поразила Лукьянова тем, что кельи монахов высечены в горе и расположены ярусами. Писатели-путешественники часто признавались в своем бессилии найти адекватное словесное выражение увиденному, что объяснялось не столько низким уровнем развития литературы и бесталанностью автора, сколько средневековым представлением о божественном происхождении произведений искусства, красота которых не поддается определению с помощью обычных слов. Не случайно Иоанн Лукьянов не привел подробного описания константинопольской Софии, а дал оценку красоте и монументальности сооружения через эмоциональное восприятие паломника - умъ человѣчъ премѣнился, такое диво видѣвше. В такой же лаконичной манере выполнено описание внутреннего убранства церкви, где все ограблено, стѣнное писмо скребено, толко въ ней скляничныя кандила турки повысили многое множество, для того что они ее въ мечеть претворили (л. 20-20 об.). Основное внимание при изображении интерьера храма паломник обращает на религиозные раритеты, хранящиеся здесь. С одной стороны, этого требовал жанровый канон паломнического хождения, ориентированный на правдивость и точность рассказа, с другой стороны, подобные перечни - следствие барочной тенденции к коллекционированию всего необычного, сенсационного.

   Категория пространства в путевой литературе неразрывно связана с категорией времени. Время является показателем активности личности. Им измеряется протяженность жизни человека, его способность в отпущенный срок реализовать себя в делах, основанных на принципе любви к ближнему и полезных обществу. Понятно, почему основное место в эстетической системе литературы барокко занял бог Хронос, а эмблемой стала Смерть с косой и часами - излюбленный образ писателей и живописцев петровской эпохи. Коллизия "человек и время" обрела особую популярность в путевой литературе рубежа ХV²²-XVIII столетий. Писатели-путешественники, в том числе и Лукьянов, воспринимали земное время с прагматических позиций, полагая, что оно, сконцентрированное в добрых делах и помышлениях, может стать залогом вечной жизни.

   Основу жанра "хождения" составляет движение путешественника в пространстве и времени. Иллюзия пространственно-временного движения может достигаться не только путем прямых указаний на количество пройденных верст и затраченное на это время, но и эпическим способом - через повествование о событиях, в которых герои принимают участие. Смена путевых впечатлений, описание достопримечательностей, рассказ о дорожных происшествиях и встречах - все это создает эффект долготы и протяженности действия. Таким образом, в произведениях путевой литературы существуют две ведущие системы фиксации времени: во-первых, прямые авторские указания хронологического порядка; во-вторых, опосредованное представление о временной длительности и последовательности событий. Обе системы, как правило, выступают в едином комплексе, что создает устойчивую хронотопическую структуру произведения. Для путевой литературы обязательны фиксация начала и конца путешествия, строгий порядок в изложении событий, в точности соответствующий хронологии и маршруту реально совершенного хождения, отсутствие временной обратимости, непоследовательности.

   Путевые записки Иоанна Лукьянова состоят из трех больших хронологических отрезков: время движения к Святой земле, время пребывания в Иерусалиме и его окрестностях, время обратной дороги на родину. Каждый из названных временных отрезков имеет свою динамику. Течение времени ускоряется от первого ко второму и от второго к третьему фрагменту "Хождения", что, с одной стороны, связано со стремлением человека быстрее достичь цели, с другой стороны - с притуплением чувства новизны впечатлений, вследствие чего паломник перестает фиксировать мелкие или уже описанные ранее подробности путешествия, а это ведет к временным стяжениям и ускорению темпа повествования. Описание пребывания в Иерусалиме лишено календарных дат, время как бы замедляет свой бег, застывает и переходит в категорию вечного там, где речь идет о памятниках библейской истории и христианской культуры.

   "Хождение" Лукьянова - это литературно оформленный дневник, поэтому в произведении существуют две временные структуры. Автор рассказывает о событиях, участником или свидетелем которых он был, поэтому время описаний в путевом дневнике максимально приближено ко времени реальных событий путешествия. С другой стороны, записи литературно обрабатывались писателем после возвращения на Русь, что создавало временную перспективу: он, осмысливая события прошлого, мог объективно оценить значение увиденного и сделанного. Хотя между временем действия, дневниковой записи и временем окончательной обработки текста существовал небольшой разрыв, можно с полным основанием говорить о наличии в произведении разных точек отсчета времени: автора, совершившего путешествие в Иерусалим, и героя - человека, находящегося в пути и не знакомого с результатами поездки. Время, в котором живут и действуют герои "Хождения", воспринимается читателем как прошедшее, хотя для них это настоящее.

   Так