Потанин Григорий Николаевич - Полгода в Алтае

апасъ на нѣкоторое разстоян³е завозили на лошадяхъ, для чего высѣкали въ снѣгу ступеньки, а далѣе тащили на себѣ, сложивши его на моралью шкуру, положенную шерстью внизъ. На горахъ соболевщики имѣли постоянныя избушки, и пришедши на промыселъ обзаводились полнымъ хозяйствомъ. Устройство ихъ избушекъ такъ просто, что довольно приводитъ къ сравнен³ю жизни соболевщиковъ съ звѣроловною жизн³ю тѣхъ славянъ, которые занимали лѣса средней Росс³и. Входъ въ избу запирался дверью, верѣтевшеюся на пятѣ; внутри ея, у стѣны была битая печь безъ чувала, потому что такая печь, по словамъ Петра Маркыча, жарче нагрѣваетъ избу и скорѣе сушить одежду, вымоченную на промыслѣ; для выхода дыма сдѣлано въ стѣнѣ отдушина, затыкаемая травой; кромѣ того въ стѣнѣ прорубалось окно, или два, по числу артельщиковъ, чтобъ въ ненастье, когда бываетъ скучно, каждый могъ сидѣть у своего окна и смотрѣть, по крайней мѣрѣ, на лѣсъ; для спанья около стѣнъ дѣлали нары; одинъ уголъ избы рубили надъ ключемъ, чтобъ можно было брать воду, не выходя изъ избы; это потому было необходимо дѣлать, что зимой ключи въ черни бываютъ завалены глубокимъ снѣгомъ и текутъ подъ ледяной корой, и постоянно содержать прорубь было бы трудно. Избу звѣролововъ заносило снѣгомъ на нѣсколько саженъ, и потому обитаемое мѣсто имѣло видъ снѣжной пустыни въ густомъ лѣсу; бѣдные признаки жизни усматривались только въ рубленыхъ дровахъ и въ сайвѣ, или амбарѣ, висѣвшемъ на вершинахъ нѣсколькихъ деревъ, какъ гнѣздо необыкновенной птицы. Посреди этой мертвой картины отвѣсная яма вела къ дверямъ звѣроловной избушки; снаружи только покатость къ ямѣ съ обѣихъ сторонъ свидѣтельствовала о существован³и подъ снѣгомъ быстраго ключа, который журчалъ внутри избы.

   Отдѣльно отъ избы рубили баню по черному, въ которую ходили каждую недѣлю, но бѣлья не перемѣняли и по восьми и девяти недѣль ходили въ одной рубахѣ, такъ что домой приносили только одни вороты; но не смотря на грязноту рубашки, они не могли жаловаться на зудъ.

   Съѣстные запасы хранились въ сайвѣ, которая устроивалась слѣдующимъ образомъ. На четыре близко стоящ³я другъ къ другу осоченные дерева клали двѣ слеги, и на нихъ настилали полати; сверху полати закрывались двускатной крышей съ забранными досками лбами; чтобъ достать что-нибудь изъ сайвы, приставляли къ ней лѣстницу, выдвигали снизу одну доску и просовывали голову и руки въ образовавшееся отверст³е; сайва устроивалась на высотѣ семи аршинъ надъ землей или поверхностью снѣга; хотя медвѣдь или россомаха и могутъ съ трудомъ залѣзть по осоченнымъ деревьямъ на эту высоту, но такъ какъ концы сайвы далеко пропущены въ стороны, то они не могутъ закинуть лапы, чтобъ перелѣзть на верхнюю сторону сайвы. Здѣсь дѣлали закромокъ для муки, и также хранили мясо моралье или убитую птицу, масло, лукъ и проч. Иногда здѣсь же хранился найденный въ черни медъ дикихъ пчелъ. Утварь звѣролововъ состояла изъ кадушекъ, квашенокъ для тѣста, сита, чугунки для щей, сковороды для жаркаго и горшка вмѣсто корчаги, въ которомъ заводили квасъ.

   Снѣга въ черни бываютъ такъ глубоки, что промышленнику нельзя рукой зачерпнуть воды въ полыньяхъ Убы; стѣны полыньи были такъ высоки, что до поверхности воды можно было достать только концомъ шеста, который промышленники носили при себѣ для огребанья соболянаго путика; чтобъ напиться съ помощью этого оруд³я, они поперемѣнно мочили конецъ его въ водѣ и втыкали въ снѣгъ, пока на немъ не накипалъ значительный слой льда; тогда, обмакнутый въ воду, онъ удерживалъ на себѣ много капель, которыя скатывались въ подставленный ротъ звѣровщика. Весной, когда снѣга сходили, пни деревьевъ возлѣ звѣроловной избушки такъ высоко поднимались надъ землей, какъ будто были срублены съ помощью лѣстницъ. По увѣрен³ю соболевщиковъ на бѣлкахъ зима гораздо теплѣе, чѣмъ въ долинахъ, и земля подъ снѣгомъ остается постоянно талою.

   На соболиный промыселъ отправлялись осенью по-голу, съ Воздвиженья (14-го сентября), на такъ называемый путикъ, и ловили соболей кулемникомъ; зимой же ходили на гоны, и промышляли капканами, разставляя ихъ на дорожкахъ соболей.

   Дорожка соболя состоитъ изъ колодцевъ или ямокъ, на разстоян³и длины тѣла соболя, въ которыя онъ, скача, ставитъ сначала обѣ передн³я ножки, потомъ обѣ задн³я; снѣгъ подъ колодцемъ вырѣзываютъ ножомъ, вдвигаютъ подъ колодецъ ловушку, подкладываютъ съ боку вѣтокъ, чтобъ снѣгъ необвалился, заравниваютъ яму и наконецъ заметаютъ свой слѣдъ, потому-что соболь имѣетъ острое чутье и угадываетъ опасность безъ этой мѣры. Тонк³й слой снѣга, оставленный надъ ловушкой, обваливается подъ соболемъ и лапа послѣдняго ущемляется спущеной пружиной.

   Кулема, другая обыкновенная ловушка на соболей, состоитъ изъ загородки, съ приманкой внутри и съ системой рычаговъ въ отверст³и, какъ у простой мышеловки. Онѣ устроиваются около дерева; загородка состоитъ изъ досочекъ, стоймя вбитыхъ въ землю по двумъ полукругамъ, которые съ одной стороны упираются въ пень дерева, а съ другой не смыкаются только на поларшина; сверху загородка закрывается накатцемъ и хвойными вѣтками; входъ въ кулему состоятъ изъ верей, низъ между которыми забранъ въ видѣ порога, а на верху подвѣшены шестики, поддерживающ³е давокъ, или большую тяжесть, которою и придавляется лапа соболя, когда онъ полѣзетъ внутрь кулемы за приманкой. Внутри кулемы, по серединѣ, втыкается въ землю колышекъ, поддерживающ³й на своей вершинѣ убитаго рябчика, тетеря или кошку-сѣноставку.

   По приходѣ на промыселъ, соболевщики въ продолжен³е первой недѣли занималось пр³уготовительными работами дѣлали кулемникъ, ловили для животи кошечекъ-сѣноставокъ, стрѣляя ихъ и ставя на дорожкахъ черканы, капканы, плашки и кулемки, и наконецъ разставляли кулемки на соболей, иногда на пространствѣ 50 верстъ. Чтобъ не потерять дорогу къ своему стану, звѣровщики, разставляя кулемы въ дремучемъ лѣсу, дѣлали теси на деревьяхъ на каждыхъ десяти саженяхъ, какъ золотоискательныя парт³и въ Енисейской тайгѣ и промышленники древней Сибири, переходивш³е такимъ образомъ неизвѣстные водораздѣлы и открывавш³е новыя рѣки и страны. Остальное время промысла состояло только въ осмотрѣ кулемъ; иногда двѣ ночи придется соболевщику ночевать въ лѣсу прежде, чѣмъ онъ воротится съ осмотру на станъ; потому они брали иногда съ собой со стану запасу на нѣсколько дней, таща его сзади на моральей шкурѣ за веревку; моралья шкура замѣняла здѣсь сани и даже нарты и вѣроятно была первымъ экипажемъ у всѣхъ звѣроловныхъ народовъ сѣвера, и можетъ быть у древнихъ славянъ,

   Когда въ одной избушкѣ жила артель изъ трехъ или болѣе человѣкъ, то одинъ оставался для протапливан³я ея и для приготовлен³я пищи товарищамъ, пока они находились на осмотрѣ ближнихъ кулемокъ. Единственное развлечен³е этого кашевара въ отсутств³е товарищей - поддерживан³е постояннаго огня въ печи; въ этомъ одиночествѣ иногда разстраивалосъ воображен³е, и черная избушка, освѣщаемая перемежающимся, наводящимъ тоску, огнемъ, наполнялась колеблющимися привидѣн³ями. Филимонъ Маркычъ, братъ Петра Маркычъ прихворнувши на промыслѣ, принужденъ былъ поневолѣ дежурить нѣсколько дней сряду; это такъ утомило это духъ, что въ послѣдн³я ночи, какъ только смеркалось, онъ сталъ грезить; каждый разъ маленьк³е черти съ острыми головами, называемые здѣшнимъ народомъ шиликунами, и выростутъ, какъ трава, у порога; сначала они ростомъ не выше порога, но потомъ начиаютъ рости, длиннѣть, упираются головами въ потолокъ, и, кажется, поднимаютъ его все выше и выше, такъ что Филимонъ Маркычъ уже не видитъ его и какъ будто сидитъ на днѣ узкой, какъ колодецъ, пещеры; онъ тотчасъ раскладывалъ болѣе огня, и когда дрова, треща, разгорались и обливали избушку полнымъ свѣтомъ, она принимала прежн³е скромные размѣры и привидѣн³я исчезали. Молитвы не помогали Филимону Маркычу и онъ долженъ былъ просиживать ночи на пролетъ, безпрестанно подживляя огонь. Петръ Маркычъ вполнѣ вѣрилъ разсказамъ своего брата и былъ убѣжденъ въ существован³е нечистой силы, и хотя самъ избѣжалъ встрѣчи съ нею, проводя въ этой же избушкѣ иногда по два мѣсяца на промыслѣ одинъ, совершенно безъ товарищей, слѣдовательно въ 150 верстахъ отъ всякаго жилаго мѣста, но приписывалъ это тому, что нечистый уважалъ его, какъ строителя этой избушки; русск³е въ Алтаѣ думаютъ, что нечистому также необходимо тепло, какъ и человѣку, и промышленники даже часто видали его грѣющимся у огня, разведеннаго ими, во время ночлега въ лѣсу, когда всѣ уже спятъ; потому неудивительно, что нечистый питалъ къ Петру Маркычу родъ благодарности. Въ русскихъ сказкахъ часто встрѣчается типъ необитаемой звѣроловной избушки въ лѣсу; можетъ быть вятичи, радимичи и древляне рубили въ лѣсахъ средней Росс³и одинок³я избы, звѣровами около нихъ и потомъ покидали, предоставляя во владѣн³е бабы-яги или другаго не русскаго духа.

   Кухня звѣролововъ на бѣлкахъ была довольно разнообразна. Изъ завезенной, изъ своей должны, муки они пекли хлѣбы, по отзывамъ ихъ самихъ, довольно вкусные; кромѣ того они всегда бывали богаты дичью, ловили глухарей пастями, разставляемыми на бѣлкахъ, и били нерѣдко мораловъ и лосей. Впрочемъ моралы только осенью бываютъ на бѣлкахъ, а когда снѣга сдѣлаются глубже, они спускаются къ рѣчкамъ Коргону, Талицѣ, Плясавчикѣ и другимъ. Однажды русская артель, бывшая на промыслѣ, встрѣтила стадо мораловъ, застигнутыхъ снѣгами; положен³е животныхъ было несчастное; кто изъ нихъ ни подойдетъ къ дереву и обвалится въ снѣгъ; почему-то снѣгъ былъ особенно рыхлъ около деревьевъ; вѣроятно теплота, исходящая изъ земли подъ снѣгомъ и дѣлающая почву талою, возгоняется подлѣ древесныхъ стволовъ, подобно тому, какъ послѣ дождя, уже на обсохшей почвѣ садовыхъ дорожекъ, появляются черныя сырыя пятнышки въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ находятся срѣзанные стволы травянистыхъ растен³й, служащ³е въ этомъ случаѣ для нижнихъ слоевъ почвы естественнымъ дренажемъ. Пятьдесятъ мораловъ было зарѣзано на мѣстѣ, и нарѣзали бы еще болѣе ста, еслибъ одинъ промышленникъ не вспомнилъ вѣроятно старинное установлен³е промышленниковъ, предразсудочное, но не лишенное человѣчности: "Богъ непоказалъ мясо даромъ бросать, а вѣдь намъ всего мяса и теперь не убрать, для однѣхъ шкуръ рѣжемъ." Эти слова остановили рѣзню. Разсказъ вѣроятно достовѣрный, потому что переданъ мнѣ Петромъ Маркычемъ, какъ современное ему происшеств³е.

   Каждый разсказъ, подробно передаваемый самимъ соболевщикомъ, есть маленькая поэма, возбуждающая подъ конецъ сильный интересъ въ слушателѣ. Притомъ увлекательно передавать ихъ умѣютъ только сами охотники; не надѣясь сохранить живость разсказа Петра Маркыча объ одномъ изъ многочисленныхъ эпизодовъ его охоты за моралами, я все таки думаю, что простая передача его ближе сведетъ читателя съ дѣйствительностью. Вотъ разсказъ Петра Маркыча:

   "Несъ я на станъ пятнадцать ловушекъ желѣзныхъ на спинѣ; не далеко и до стану; снѣгъ идетъ, нога съ лыжами такъ и тонетъ по колѣно; вдругъ вижу подъ ногами лунникъ, т.-е. свѣж³й морал³й слѣдъ; думаю - моралъ близко. Поднялъ глаза, а онъ за колодой тутъ и есть; большущая пихта повалилась, а онъ за ней улегся, поднявъ голову, и смотритъ на меня, а рожки торчатъ вверхъ. Я къ нему, бросилъ и ловушки на дорогѣ; двѣ версты подался онъ въ гору,- я думалъ, что онъ пойдетъ на бѣлокъ,- а онъ вдругъ поворотилъ внизъ, да моимъ же слѣдомъ въ лѣсъ и направился; я не отстаю, да и догнать не могу; сколько у него нога тонетъ въ снѣгу, столько я у меня; снѣгъ свѣж³й, не держитъ. A я весь смокъ, задѣваю за лѣсъ, съ него и валится снѣгъ и таетъ. Онъ заложивъ свою борону на спину, и идетъ потихоньку. Вотъ вышли мы оба на чистое мѣсто. Я ужъ зналъ тутъ, куда ему слѣдуетъ идти и на какое мѣсто выдти, и пошелъ туда на прямикъ, а онъ идетъ обходомъ и сопшлись,- въ двадцати саженяхъ онъ прошелъ мимо меня впередъ. Разсмотрѣлъ я его близко,- языкъ длинный высунулъ, еле-еле шагаетъ, да и я не лучше. Тащимся другъ за другомъ. Вотъ онъ подъ гору, а круто; я тоже за нимъ подъ гору, такъ не ловко было спускаться; лыжи мои какъ-то уткнулись въ снѣгъ, я и полетѣлъ вверхъ ногами, и запутался. Пока я выкарабкивался, всталъ - моралъ ужъ саженъ на пять ушелъ отъ меня. Я не знаю, что дѣлать. Говорю: "Николай Чудотворецъ! создай его моимъ." Ужъ верстъ двадцать я гонюсь за нимъ, солнце стало закатываться. Тутъ пришелъ моралъ къ ключику; онъ только спустился и провалился въ снѣгъ; видно ключикъ былъ подъярый; вотъ я тороплюсь къ нему; какъ подошелъ и упалъ на него, и обнялъ руками. Вскочилъ, сталъ ногой на горло, пластнулъ ножомъ и давай свѣжевать, а самъ думаю: "это смерть мнѣ Богъ послалъ; сумерки, усталъ, до стану далеко, приду ли на станъ живой." Освѣжевалъ я его и потащилъ было на себѣ моралину, да тяжела была, и его въ лѣсу мочило, самъ потной былъ, какъ я снялъ шкуру съ его, мокро-то на ней и застыло; бросилъ я ее и взялъ только одинъ соколокъ (грудную часть). A артельщикъ мой, Филимонъ Маркычъ, въ это время не надивится, куда дѣвался мужикъ, выйдетъ изъ избы, посмотритъ на всѣ стороны - не видать; опять уйдетъ въ избу, думаетъ - либо снѣгомъ завалило, либо за мораломъ извязался; не ложится спать, ждетъ утра. A я какъ вышелъ на свою лыжницу, подморочало на небѣ, тепло стало, иду по тихоньку, не тороплюсь, гдѣ и полежу. Подошелъ я къ избушкѣ, снялъ лыжи и стукнулъ ими, артельщикъ и выскочилъ; увидѣвъ соколокъ за поясомъ, и говорить: "ну я правду положилъ, что за моралами извязался." Давай мы тутъ варить ужинъ, а на завтра пошли за мораломъ.

   Охота за лосемъ, или сохатымъ, гораздо труднѣе охоты за мораломъ. Моралъ всегда спасается отъ непр³ятеля бѣгствомъ; лось, сознавая свое могущество, смѣло ожидаетъ на мѣстѣ нападен³я; потому собаки могутъ остановить морала только зимой, въ глубокихъ снѣгахъ, а осенью онъ всегда уходитъ отъ нихъ; напротивъ лося онѣ останавливаютъ и осенью; лось самъ вступаетъ въ борьбу, и отражаетъ нападен³я собакъ, кусаясь какъ жеребецъ и лягая почти всѣми четырьмя ногами въ разъ такъ сильно, что если бой происходитъ въ тѣсномъ лѣсу, то кора черепьями слетаетъ съ окрестныхъ деревьевъ. Если бой происходить на рѣкѣ, и лось обратился въ бѣгство, то при первой полыньѣ его должно считать потеряннымъ, потому что онъ не упуститъ случая броситься въ неё; собаки преслѣдуютъ его на водѣ; но на другомъ концѣ полыньи лось съ легкостью птицы выскакиваетъ изъ воды, тогда какъ собакъ течен³е удёргиваетъ подъ ледъ. Туша сохатаго давала по 17 и 20 пудовъ мяса; студень изъ верхней губы соболевщики считали вкуснѣйшимъ блюдомъ своей кухни.

   Нерѣдко промышленникамъ угрожала на бѣлкахъ голодная смерть, когда запасъ выходилъ, а продолжительные бураны непозволяли своевременно спуститься въ долину. Такъ случилось однажды съ артелью, состоявшей изъ Петра Mapкыча, Филимона Маркыча и еще одного промышленника, чужаго имъ. Только что они закончили запасъ, поднялся буранъ и дулъ десять дней сряду; всѣ крохи и корки, как³я кой-гдѣ еще валялись, были съѣдены; главную пищу составляли маленьк³е хлѣбцы, испеченные изъ отрубей, которыя лежали подъ лавкой; всѣ обглоданныя кости собрали и стали снова варить; но и этотъ запасъ сталъ истощаться; на десятый день остался на всѣхъ одинъ хлѣбецъ величиной въ два кулака; положен³е духа промышленниковъ было уже такое, что трет³й товарищъ сталъ опасаться за свою безопасность; "вы родные братья: при послѣдней крайности вы меня убьете и съѣдите", сказалъ онъ имъ, и отдѣлился отъ нихъ въ баню; но на слѣдующ³й день ясное морозное утро обрадовало ихъ; они взяли соболей, и въ тотъ же день спустились домой.

   Так³я произшеств³я укрѣпляли характеры соболевщиковъ. Другая артель также находилась въ положен³и, близкомъ къ голодной смерти; разстоян³е до жилья было такъ велико, что они плохо надѣялись не умереть дорогой,- и спасен³емъ были обязаны спокойств³ю духа своего предводителя, который говорилъ имъ: "мнѣ бы только кости вынести домой, а о тѣлѣ не думаю, - наростеть."

   Случалось иногда, что одинъ изъ артельщиковъ дѣлался больнымъ; тогда артель оставляла ему припасы и спускалась въ долину, чтобъ дать знать его роднымъ о его болѣзни, а больной оставался одинъ въ черни, дожидаясь, когда за нимъ придутъ съ носилками. Однажды случилось это съ знакомымъ Петру Маркычу соболевщикомъ; два его товарища принесли извѣст³е объ немъ въ станицу, и родственники соболевщика нашли четырехъ молодыхъ промышленниковъ, подняться на бѣлокъ и вынести больнаго; они получили уже и задатокъ и, сдѣлавъ изъ морольей шкуры носилки, отправились въ дорогу; по услов³ю, они должны были нести его на рукахъ, а не тащить по землѣ. Но когда они пришли на станъ, больной соболевщикъ выздоровѣлъ совершенно; не смотря на то, онъ по капризу не согласился уничтожить контракта, не принялъ обратно задатка и требовалъ, чтобъ наёмщики несли его съ горъ, хотя онъ и здоровъ; договоры въ черни исполняются гораздо лучше, чѣмъ въ городахъ подъ надзоромъ полиц³и; наемщики приняли его на носилки и на плечахъ спустили въ долину, не смотря на неудобство такого путешеств³я, потому что ноги ихъ не равномѣрно катились внизъ по скатамъ или безпрестанно запинались за колоды; особенно торжественно было прибыт³е соболевщика въ свое село, въ этомъ сѣверномъ паланкинѣ.

   Петръ Маркычъ выхажавалъ на лыжахъ по сту верстъ въ день; однажды онъ спустился въ одинъ день съ Убы на Чпрышъ, таща на себѣ моралину, кромѣ соболей.

   Петръ Маркычъ съ жалостью вспоминалъ то время, какъ прожитое счастье. Онъ говорилъ, что живо помнитъ всѣ мѣста, гдѣ онъ ставилъ кулёмки, гдѣ что случилось, такъ что, когда онъ проходилъ въ воспоминан³яхъ свою собственную истор³ю, чернь возникала въ его воображен³и полной панорамой, каждое мѣсто которой оживлено было происшеств³емъ. Онъ по прежнему усердно соболевалъ во снѣ, и я думаю, что для него не нужно было другихъ благъ рая, какъ возможности соболевать по прежнему. A если бы как³я-нибудь неестественныя силы, перенесли Петра Маркыча на мѣста его прежняго поприща - онъ не вынесъ бы этого счастья, онъ умеръ бы, какъ мать, черезъ двадцать лѣтъ увидѣвшая своихъ дѣтей.

   Прелесть соболинаго промысла состояла во-первыхъ въ свободѣ отъ услов³й общественной жизни, во-вторыхъ въ легкости добычи и въ-третьихъ - въ молвѣ, предметомъ которой становился счастливый соболевщикъ.- Жизнь эта, сопряженная съ опасностями и затруднен³ями и требовавшая болѣе твердости характера и безстраст³я, чѣмъ ума, сдѣлала изъ Петра Маркыча суроваго семьянина. Жена, которую онъ любилъ за ея вѣрность, обиходливость и безоружность, должна была выносить безконечныя обиды и исполнять странныя прихоти Петра Маркыча. То онъ бранился, что ребенокъ не чистъ, и упрекалъ жену въ недостаткѣ привязанности къ дитяти, то съ бранью приказывалъ взять его прочь и говорилъ: "не люблю его кувяканья." Этой безалаберностью онъ отличался конечно только въ своей избѣ, и внѣ ея смиренно подчинялся старшей власти. Ему было нужно, чтобъ жена любила его тогда только, когда хотѣлъ быть любимымъ; въ другое время она надоѣдала ему, и онъ превращался въ привязчиваго деспота. Самъ Петръ Маркычъ сознавался, что онъ много грѣшилъ въ своей жизни, и отъ такой жены смиренницы ходилъ по сторонѣ; "ты не смотри, какой я теперь смирный, сказалъ онъ мнѣ однажды; я былъ звѣремъ. Доставалось отъ меня этой цыпушкѣ." Это было сказано голосомъ раскаян³я, и мнѣ казалось, что онъ самъ удивлялся безпутности и безнаказанности своего поведен³я.

   Жена его Палагея Ивановна сохранила болѣе него свѣжести. Она проворно стряпала, наблюдала за птицей, огородомъ и скотиной, ходила за водой, убирала въ избѣ и во дворѣ, и приговаривала : "не такая бы я еще была, если бъ не была столько бита". {Эти слова я очень часто слышалъ отъ старушекъ въ Алтаѣ.} Она также убѣждала меня не судить о Петрѣ Маркычѣ по нынѣшнему его состоян³ю, и расказывала, что она не знала замужемъ, какъ бабы выходятъ въ воскресенье на крыльцѣ сидѣть; Петръ Маркычъ отпускалъ ее съ работы только въ сумерки; на улицѣ хороводы ходятъ, а она воротясь съ поля, бѣжитъ за зыбкой съ ребенкомъ на край станицы, гдѣ она нанимала одну старушку нянчить его; потомъ нужно было угомонить его или доить напередъ коровъ, держа его у себя въ колѣняхъ. Утромъ, до зари, она слова относила ребенка на край деревни и уходила съ мужемъ въ поле. Самъ Петръ Маркычъ работалъ безъ устали, не варивъ ни обѣда, ни ужина, чтобъ не тратить времени, и если была лунная ночь, то они на пролетъ метали стога. Такими усиленными трудами наживали они хозяйство. Впрочемъ Петръ Маркычъ считалъ себя въ правѣ сейчасъ же его спустить, не предполагая, что оно на половину принадлежитъ женѣ, и ей очень часто случалось видѣть подтвержден³е этого образа мыслей Петра Маркыча; она должна была молча вынимать деньги, изъ сундука, когда онъ гулялъ съ товарищами, сидѣть, не спать и дожидаться конца гулянки. Еще грустнѣе было ей, когда ея трудовая копейка шла на уборы чужой дѣвицы; но это уже и самъ Петръ Маркычъ дѣлалъ скрытно.

   Петръ Маркычъ обращался съ Палагей Ивановной очень круто; однажды оказалось очень мало пива, а онъ только что похвастался одному пр³ѣзжему гостю тѣмъ, что его жена варитъ лучшее въ деревнѣ пиво. Петръ Маркычъ вызвалъ жену черезъ заднее крыльцо на дворъ и, высѣкши ее безчеловѣчно, возвратился къ гостямъ совершенно спокойнымъ. Самъ онъ разсказывалъ мнѣ о другомъ своемъ грубомъ поступкѣ: когда его назначили на службу въ городъ за тысячу верстъ отъ Чарыша, онъ придумалъ средство отдѣлаться отъ этого назначен³я,- назначались только тѣ, которые имѣли лошадей,- Петръ Маркычъ имѣлъ одну лошадь и долженъ былъ на ней отправиться въ путь; онъ пошелъ вмѣстѣ съ прочими, но въ третьей станицѣ отъ Чарыша лошадь его обезножѣла, такъ что его должны были отпустить домой и вмѣсто него назначить другаго. Онъ не пожалѣлъ бѣдной лошади и вколотилъ ей подъ копыто гвоздь. Все это однакожъ перемѣнилось, и сорокалѣтн³й Петръ Маркычъ нынѣшнему Петру Маркычу казался просто мальчишкой, шалуномъ. Палагея Ивановна вступила въ свои права (только на шестидесятомъ году!) и когда Петръ Маркычъ шутя, божился, что онъ не позволитъ ей нынѣ ѣхать въ гости къ зятю, она говорила: "не мели понапрасну. Вѣдь ужъ отошла твоя-то лафа, теперь я стала старше".

  

  

   Сынъ Петра Маркыча, Петръ Петровичъ, не могъ уже сдѣлаться соболевщикомъ, но начало его жизни было похоже на дѣтство соболевщика. Десяти лѣтъ, онъ, какъ и всѣ здѣшн³е маленьк³е горцы, занимался ловлею дикихъ кошечекъ или сусленниковъ и колонковъ, и продавалъ уже свою добычу за деньги проѣзжему купцу, а на деньги пр³обрѣталъ какую-нибудь вещь для дома. Петръ Петровичъ наслѣдовалъ характеръ своей матери, и былъ смирный и послушный ребенокъ, потому, когда сталъ понимать себя; до этого онъ былъ больной, и потому плаксивый и капризный. Я не знаю, былъ ли обрадованъ Петръ Маркычъ первой добычей сына, но самъ сынъ былъ въ восхищен³и отъ первой шкурки колонка; онъ цѣлый вечеръ, лежа на полатяхъ, совѣтовался съ матерью, которая пряла на лавкѣ,- что куппть бы на колонка.

   - Мама! я куплю горшокъ?

   - На что его?

   - A ты утромъ говорила: "горшковъ много, а цѣлаго ни одного нѣтъ".

   - Горшковъ и безъ того много.

   - Нѣтъ, я куплю.

   - Ну, да ужъ, купи.

   - Или купить тебѣ платокъ?

   - Чего и говорить, купилъ парень-то платокъ за колонка!

   - Такъ что же бы купить, мама? Постой, сѣрко нашъ ходитъ безъ ошейника.

   - Еще чего лучше?

   Такого рода разговоръ продолжался до самого ужина, и матери не было нисколько скучно вести его. Кончилось тѣмъ, что на другой день пришелъ въ избу вязниковецъ и вымѣнялъ колонка на подносикъ, который сохранился до моего времени.

   Другое занят³е десятилѣтнихъ горцевъ, въ которомъ также участвовалъ Петръ Петровичъ, было лученье но рѣчкамъ. Осенью нѣсколько мальчиковъ составляютъ артель и отправляются на ближайш³я къ селу горныя рѣчки; они дѣлятся попарно, одинъ идетъ берегомъ, неся въ одной рукѣ торбу для собиран³я рыбы, а другой рукой поддерживаетъ на спинѣ связку двухъ-аршинныхъ сосновыхъ лучинъ; другой товарищъ его идетъ съ маленькой острожкой и лукомъ зажженныхъ лучинъ впереди его по рѣчкѣ вверхъ, чтобъ вода мутилась сзади, а не спереди, передъ глазами; освѣщая путь свой, онъ смотритъ на дно рѣчки, и увидавъ спящую внизъ хвостомъ рыбу, убиваетъ ее; на ноги, чтобъ не щекотило и не рѣзало голыхъ пятокъ, надѣваются чарки съ опушнями. На этихъ дѣтскихъ забавахъ и пр³учаются здѣшн³е поселяне съ мѣткости при лучен³и.

   Не мало торжества Петру Петровичу доставилъ первый успѣхъ и на этомъ поприщѣ. Онъ сдѣлался наконецъ полезнымъ членомъ семейства, постоянно принося по торбѣ рыбы, такъ что, благодаря его усерд³ю, Палагея Ивановна безпрестанно варила уху. Но особенно Петръ Петровичъ былъ счастливъ, когда онъ самъ сдѣлалъ мордочку, утвердилъ въ рѣчкѣ, и послѣ обѣда отправился осмотрѣть ее; въ ней сидѣлъ огромный тальмень; поддѣвши его за жабры, онъ взвалилъ его себѣ на спину и отправился домой; хвостъ висѣвшаго сзади тальменя почти касался пятокъ маленькаго Петра Петровича, когда онъ входилъ въ село, встрѣчаемый своими товарищами.

   Скоро Петръ Маркычъ сталъ брать его съ собой на рыбалку и позволялъ бить рыбу настоящей острогой; Петрѣ Петровичъ пристрастился къ этому способу рыбной ловли и сдѣлался лучшимъ лучельщикомъ въ станицѣ. Это искусство составляло его главную славу; здѣсь каждый селянинъ имѣетъ за собой какое-нибудь занят³е, которымъ онъ извѣстенъ въ окрестности; одинъ лучше или болѣе всѣхъ ловитъ козловъ, професс³ю другаго составляетъ охота на медвѣдя, третьяго отъискиван³е дикаго меду въ лѣсу; въ ловляхъ рыбы острогой Петръ Петровичъ не имѣлъ соперниковъ; но кромѣ того онъ успѣшно занимался другими родами охоты, такъ напримѣръ онъ съ избыткомъ ловилъ ямами козуль, въ каждую осень налавливалъ на своей пашнѣ до двѣсти тетерь, умѣлъ налаживать сохи и лечилъ одну конскую болѣзнь - исплекъ, вся станица обращалась къ нему за пособ³емъ отъ этой болѣзни и для исправлен³я сохъ. Кромѣ того, онъ прекрасно вязалъ снопы, прочно и красиво, и лучше его никто не могъ завершить стога. Пашню Петра Петровича тотчасъ можно было отличить отъ прочихъ по красотѣ коническихъ суслоновъ, которая зависитъ отъ пропорц³ональной завязки верхняго снопа, опрокинутаго внизъ колосьями и служащаго суслону крышей; если перевязка его сдѣлана слишкомъ далеко отъ жнива, суслонъ выйдетъ большеголовый, если слишкомъ близко - на оборотъ. Петръ Петровичъ удачно избѣгалъ обоихъ недостатковъ и шейки всѣхъ суслоновъ приходилисъ у него на одной высотѣ.

   Лученье рыбы есть самый интересный, самый увлекательный образъ ловли. Онъ производится въ осенн³я ночи, когда вода чиста и рыба глубоко видна на рѣчномъ днѣ; какъ только вода обрѣжется, т. е. войдетъ въ настоящ³е берега, но всему пространству отъ Печоры до Шилки, впадающей въ Амуръ, по рѣкамъ плаваютъ ночью лодки съ горящимъ смольемъ въ жаровняхъ и съ людьми, которые держатъ въ рукахъ желѣзныя остроги, оруд³е, которымъ они поражаютъ спящую рыбу. Назван³е этой рыбалки, кажется, происходитъ отъ употреблен³я огня, т. е. отъ слова лучъ. Нѣкоторые не соглашаются съ этимъ мнѣн³емъ и находятъ болѣе справедливымъ производить глаголъ лучить отъ глагола улучатъ; но слѣдующ³я выражен³я, которыя я слышалъ въ Алтаѣ, служатъ въ пользу перваго предположен³я. Здѣсь спрашиваютъ: "поди съ лучемъ видѣли рыбу-то". Также говорятъ, что пять лучей т. е. пять лодокъ, на одномъ мѣстѣ рыбачили.

   Огонь раскладывается на желѣзной рѣшеткѣ, утвержденной въ носъ лодки и называемой козой; на дрова въ Чарышѣ рубятъ сосновыя деревья, опаленныя весеннимъ пожаромъ, потому-что так³я деревья оказываются смолистѣе. Дрова эти, или смолье, какъ они обыкновенно называются, заготовляются заблаговременно съ половины мая. Въ другихъ мѣстахъ, какъ на Иртышѣ и Оби (около Барнаула), для смолья вырываютъ сосновые корни. Острогой называется пяти-зубая желѣзная уда, насаженная на ратовище, семи аршинъ длины; для мелкой рыбы употребляется острога меньшихъ размѣровъ, называемая хайрюзовкой въ отлич³е отъ тальменевки, употребляемой для крупныхъ рыбъ.

   Охота за тальменемъ требуетъ наиболѣе ловкости и смѣлости. Рыба эта между здѣшними обитателями водъ отличается тѣми же свойствами, какъ щука въ тихихъ рѣкахъ равнины. Онъ проворенъ, смѣлъ и обжорливъ. Рыболовы разсказываютъ о немъ интересные анекдоты; во всемъ Алтаѣ извѣстна уловка его, посредствомъ которой онъ освобождается изъ невода: онъ набираетъ въ ротъ дели, отдаляется отъ стѣны и потомъ съ размаху кидается впередъ; если силы его значительны, онъ дѣлаетъ дыру въ неводѣ и уходитъ; если онъ слабъ, то засыпаетъ съ делью въ рту {Поэтому здѣшн³е рыболовы сами плетутъ дель изъ толстой нитки; базарная, т. е. ирбитская дель тонка и не выдерживаетъ ударовъ тальменя.}. Иные стараются прорвать дель простымъ ударомъ или перескакиваютъ черезъ верхнюю тетиву невода. Запоръ въ рѣчкахъ, который сдѣлается для того, чтобы мѣшать ему приподниматься вверхъ, также не служитъ ему преградой, если не высокъ, также какъ и пороги этихъ рѣчекъ: онъ выскакиваетъ изъ воды на воздухъ и перелетаетъ черезъ преграду. Пища его разнообразна: въ его животѣ рыболовы находятъ хайрузовъ, мышей, крахалей, мелкихъ налимовъ, пельмъ и даже небольшихъ тальменей. Однажды на Зайсанѣ тянули неводъ, въ которомъ суетилось множество всякой рыбы; всѣ они искали спасительнаго выхода; тальмень, который попался вмѣстѣ съ ними, обольстился на такое обил³е пищи, и, не сообразившись съ величиной одной рыбы, проглотилъ ее; она не могла помѣститься въ его внутренности и хвостъ ея торчалъ изъ рта тальменя.

   Тальмень смѣло подходитъ къ лодкѣ, и, укрываясь подъ носомъ, держится всѣхъ ея движен³й, чтобы безнаказанно лобоваться свѣтомъ козы.

   Весной тальмень поднимается вверхъ по Чарышу и входитъ въ побочныя рѣчки, въ маѣ онъ выкатывается изъ нихъ въ Чарышъ, а осенью катится назадъ изъ Чарыша. Весной, во время его хода вверхъ, его ловятъ мордами; онъ тогда бываетъ икряный и молочный; по замѣчан³ямъ рыболововъ икряный тальмень (самка) бываетъ жирнѣе молочнаго; икра и молоки въ это время бываютъ такъ зрѣлы, что когда тальменей вынимаютъ изъ мордъ, эти вещества сами выкатываются изъ отверст³й; поэтому рыболовы затыкаютъ травой отверст³я икряныхъ тальменей. Когда они, выхолостившись, катятся изъ побочныхъ рѣчекъ въ Чарышъ, на нихъ ставятъ сурпы; время это совпадаетъ съ временемъ цвѣтен³я черемухи; сурпой называется корзина, съ четыреугольнымъ устьемъ и съ постепенно-съуживающимся глухимъ задомъ; недалеко отъ глухаго конца замѣтно небольшое разширен³е, она ставится въ протокѣ, устьемъ вверхъ; открылки, сдѣланныя изъ прутьевъ, по обѣимъ ея сторонамъ, перегораживаютъ протокъ и тальмень вносится въ сурпу течен³емъ воды и ущемляется въ узкомъ мѣстѣ при разширен³и, въ которомъ не можетъ уже поворотиться; въ одну сурпу иногда завязаетъ по три тальменя; если попадается хайрузъ, то онъ не въ состоян³и повернуться въ этой узкой ловушкѣ.

   Время съ половины мая до Госпожинокъ тальмени проводятъ въ Чарышѣ. Днемъ они держатся на глубинѣ плёса, и не выходятъ на мель прежде, пока не зайдетъ за гору не только солнце, но и луна, хотя бы закатъ ихъ былъ морочный. Тогда онъ спускается на нижнюю изголовь шиверы, а если бываетъ испуганъ лучельщикомъ, то прячется въ волны верхней изголови. Въ эти-то ночи и отправляются лучельщики на свой промыселъ; если первая половина ночи лунная, то они ложатся дома спать, пока луна не спрячется за гору; иногда въ полночь они поднимаются съ своихъ постелей, выходятъ на берегъ и спускаются въ плесъ, въ которомъ днемъ еще замѣтили обил³е рыбы. Въ лодкѣ помѣщается лучельщикъ, пожилой рыболовъ, вооруженный острогой; въ кормѣ для управлен³я лодкой сидитъ съ весломъ или десятилѣтн³й мальчикъ, или шестидесятилѣтн³й старикъ: на козѣ разводятъ огонь, который освѣщаетъ воду на глубинѣ трехъ или четырехъ аршинъ съ ея населен³емъ; въ это время рыболовы стараются не стучать весломъ, чтобъ не испугать рыбы; лодка тихо катится внизъ по плёсу, иногда на одномъ плёсѣ охотятся нѣсколько лодокъ и рѣка представляется иллюминованною. На днѣ ея видны темные хребты стоящихъ вдоль течен³я тальменей или приткнувшихся къ берегу подъ прямымъ угломъ налимовъ; иногда случается лучельщикамъ видѣть одно изъ замѣчательныхъ явлен³й этого м³ра - подъемъ вверхъ по рѣкѣ нельмы для метан³я икры; по ихъ разсказамъ, онѣ идутъ парами, и всѣ однимъ путемъ, такъ что опытные лучельщики, убивъ двухъ нельмъ и поплававъ по плёсу, чтобъ отвлечь вниман³е неопытныхъ, возвращаются на то же мѣсто, ждутъ и всегда дождутся другой пары. Иногда икряная нельма бываетъ такъ грузна, что не въ состоян³и идти сама вверхъ противъ течен³я, и два самца поддерживаютъ ее съ боковъ, сдавивъ ее своими боками; если лучельщики встрѣтятъ такую группу, они кидаютъ острогу въ боковаго, другой боковой конечно успѣваетъ спастись бѣгствомъ, но самка, оставленная ими, не въ состоян³и скрыться и даже справиться съ течен³емъ - она переворачавается вверхъ брюхомъ, отдается на произволъ течен³я и, безъ сомнѣн³я, дѣлается добычей лучельщика. Эта скромность заставляетъ рыболововъ питать родъ уважен³я къ этой рыбѣ и рыболовы озера Зайсана считаютъ ее священною, и не принимаются чистить ее не умытыми руками. Отъ удара нельма останавливается и не трогается нѣсколько времени, въ продолжен³и котораго ее спѣшатъ ввалить въ лодку, иначе, очнувшись отъ удара, она станетъ биться и изрѣжетъ объ острогу свое мягкое тѣло. Эта же мягкость тѣла заставляетъ кидать острогу въ нельму, легче въ въ другую рыбу; сильный ударъ остроги перешибаетъ ея тѣло пополамъ; напротивъ, въ тальменя бьютъ съ размаху, потому-что онъ имѣетъ крѣпкую кожу; въ налима же стараются попасть ближе къ головѣ, потому что онъ покрытъ слизью, и острога, кинутая въ хвостъ, соскользаетъ. Если рыба убѣгаетъ отъ лодки, то лучельщикъ выбрасываетъ острогу изъ рукъ, направивъ ее въ рыбу; удары эти не имѣютъ промаховъ у искуснаго лучельщика, какимъ былъ Петръ Петровичъ; острога, воткнувшаяся въ рыбу, выносится вмѣстѣ съ ней на поверхность по легкости ратовища; здѣсь ее ловятъ. Если тальмень, испуганный, успѣетъ спрятаться въ гальки, а налимъ затянется подъ корягу, тогда лучельщикъ гремитъ острогой по каменистому ложу рѣки, держа ее за конецъ ратовища, и тѣмъ выгоняетъ рыбу изъ ея убѣжища. Тальмень любятъ быстрыя мѣста, и потому на мелкомъ ли мѣстѣ онъ стоитъ, или на глубинѣ плёса, онъ всегда избираетъ стрѣжь, т. е. быстрину, потому одно изъ услов³й успѣшной ловли - умѣнье разпознавать стрѣжь отъ второстепеннаго течен³я. Поэз³я этой ловли завлекаетъ лучельщиковъ заниматься ею по нѣсколько ночей сряду, что имѣетъ вредное вл³ян³е на глаза; по окончан³и промысла они болятъ у лучельщиковъ и покрываются краснотой. - Я самъ видѣлъ Петра Петровича съ глазными яблоками, красными какъ сургучъ. Возвращаются съ промысла уже на разсвѣтѣ; я помню эти возвращен³я Петра Петровича съ своимъ отцемъ, который служилъ въ этихъ экскурс³яхъ кормчимъ: они снимали сырое отъ росы платье и развѣшивали на гвозди въ темномъ дворѣ; къ стѣнѣ приставлены остроги; къ нимъ во дворъ вышла семья осматривать добычу; въ плоскихъ бадьяхъ и въ торбахъ лежитъ раненная рыба, жена Петра Петровича перебираетъ ее рукой; Петръ Маркычъ разсказываетъ, что онъ начинаетъ замѣчать за собой уменьшен³е силы и что съ трудомъ поворотилъ лодку на валахъ,- въ это время самый младш³й сынъ Петра Петровича, Алешка, который еще учился говорить, беретъ въ руки хайруза и обращается къ отцу съ вопросомъ:

   - Тятя, это рыба?

   - Рыба, отвѣчаетъ ему Петръ Петровичъ, продолжая разговаривать съ большими.

   - Тятя, это удочка? спрашиваетъ Алешка, держа въ рукѣ удочку.

   - Удочка.

   И такъ далѣе.

   Съ Госпожинокъ тальмень катится изъ Чарыша въ Обь, когда прибудетъ вода; въ продолжен³и осени малѣйш³й туманъ даетъ тальменю поводъ катиться; но чѣмъ морокъ сильнѣе, тѣмъ сильнѣе бываетъ катъ, особенно, когда идетъ дождикъ и еще болѣе, когда по Чарышу гонитъ желтый листъ съ деревьевъ. Дѣйствительно ли онъ катится внизъ при этихъ обстоятельствахъ, или только сдается на низъ въ своемъ плёсѣ, въ которомъ онъ жируетъ, неизвѣстно, только при нихъ тальменей много бываетъ на нижнихъ частяхъ плёсъ. A если вода въ Госпожинки не прибудетъ и простоитъ на берегахъ до сентября, какъ это случилось въ 1856 году, то тальмень вовсе не катится изъ Чарыша, хотя бы потомъ и пошли дожди и подняли воду. Когда начинаются забережники, здѣшн³е рыбаки ловятъ рыбу неводами по курьямъ; на этихъ заливахъ ледъ прежде становится, потому что въ нихъ движен³е не значительное и забережники не ломаются, какъ въ Чарышѣ; въ это время рыба собирается подъ ледъ курей, особенно, когда онъ засыпанъ сверху снѣгомъ. Если льдину, покрывающую заливъ, сдвинуть, то и рыба идетъ вмѣстѣ съ нею; подъ эту льдину подкидываютъ неводъ и тянутъ, чтобъ собрать его на другомъ концѣ льдины, или норятъ, т. е. дѣлаютъ проруби въ льдинѣ, сквозь которыя управляютъ неводомъ. Такимъ образомъ добываютъ до двадцати и болѣе тальменей заразъ, и при томъ попадаются восьмичетвертные {Въ 1866 году ловъ неводами по курьямъ начался 10 октября.}. Въ это время, около 15-го октября, онъ уже бываетъ икряный.

   Когда осенн³е дожди взмутятъ воду, на рыбу ставятъ морды, въ которыя попадаются налимы и хайрузы, но тальменей уже не находятъ въ нихъ. Хайрузы также горная рыба, и отличается бойкостью и хитростью. Они также какъ и тальмени, бываютъ икряные уже осенью, а нерстятся весной; жирные хайрузы имѣютъ бѣлый цвѣтъ, тощ³е или нужные - черный, почему послѣдн³е называются синяками; въ рѣкѣ Убѣ водятся только бѣлые жирные хайрузы, а въ Чарышѣ бѣлые рѣдко попадаются, и потому чарышск³е уступаютъ хайрузамъ рѣчекъ, въ него впадающихъ: Коксу, Хаиръ, Кулшра, Ини и Тигирека; самыми же лучшими считаются убинск³е хайрузы.

   Налимъ болѣе скромная рыба; уха изъ него считается лучшею; особенно уважается ксень, т. е. печенка, которая у здѣшнихъ бываетъ величиной съ ладонь, а у обскихъ въ книгу in-8°; во время счастливой рыбалки, когда налимовъ налавливается много, рыбаки варятъ себѣ уху изъ однихъ ксеней. Здѣшн³е налимы вкуснѣе тѣхъ, которые водятся въ озерѣ Норъ-Зайсанѣ. Осенью дѣти ловятъ налимовъ по заберегамъ, ходятъ по ночамъ съ лучинами, и, увидѣвъ подъ свѣтлымъ льдомъ налима, бьютъ колотушкой по льду въ этомъ мѣстѣ; налимъ бываетъ оглушенъ ударомъ, ледъ разрубаютъ и вынимаютъ его. Здѣшн³е рыболовы разсказываютъ какъ налимъ охотится на мелкую рыбу: онъ подходитъ къ утесу, прислоняется къ нему головой и широкимъ хвостомъ загребаетъ воду съ мелочью въ разинутый ротъ.

   Нельма входитъ въ Чарышъ только осенью и дальше Чарышской станицы не проходитъ; рѣдко случается, что здѣсь набьютъ ее головъ до десяти въ осень; въ 1856 году убили двухъ нельмъ въ рѣкѣ Чарышѣ, противъ устья Кедровки, тритцать верстъ выше Чарышской станицы; это былъ случай, подобнаго которому Петръ Маркычъ не помнилъ. Въ это же время она спускается внизъ по рѣкѣ, такъ что приходитъ только, чтобъ выкидать икру, которая во множествѣ погибаетъ отъ хищныхъ хайрузовъ; во время нереста нельмы внутренности распластанныхъ хайрузовъ бываютъ набиты икрой этой рыбы.

   Красная рыба, осетръ и стерлядь, начинаютъ попадаться въ обил³и только ниже деревни Харловой; тутъ Чарышъ становится тише, и на немъ городятъ запоры, а еще ближе къ устью ставятъ самоловы. Въ нижн³й Чарышъ заходятъ изъ Оби, вмѣстѣ съ красной рыбой больш³я (по тридцати фунт.) щуки и больш³е тальмени; послѣдн³е въ Оби бываютъ въ три пуда, тогда какъ въ верхнемъ Чарышѣ рѣдко въ одинъ пудъ, и притомъ здѣсь онъ тоньше и называется стрижникомъ. Здѣсь семичетвертной тянетъ одинъ пудъ, а въ Оби аршинникъ имѣетъ столько же вѣса, а семичетвертной тянетъ уже два съ половиною пуда.

   Въ горныхъ рѣчкахъ Алтая водятся еще двѣ рыбки небольш³я: гольянъ и писканъ (пискарь); первый называется такъ потому, что имѣетъ голую, безъ чешуи, кожу; онъ не попадается въ Чарышѣ, но распространенъ по всему небольшому бассейну рѣки Убы, а также въ рѣчкахъ, впадающихъ въ Чарышъ и берущихъ начало къ западу отъ Тигерека; эта рѣчка есть послѣдняя на востокъ, въ которой водится гольянъ {Впрочемъ онъ встрѣчается въ р. Сентелекѣ, впадающей въ Чарышъ выше Чарышской станицы.}. Также попадается рыба ускучъ, но рѣдко; на сто другихъ крупныхъ приходится поймать одного ускуча; прежде ихъ было больше; причиною уменьшен³я этой породы здѣшн³е жители считаютъ крокость этой рыбы, отчего ее легче было убить острогой, чѣмъ другую. Ускучей привозятъ въ Чарышскую станицу изъ деревни Уйманъ, въ вершиншахъ Катуни.

   Обь составляется изъ двухъ рѣкъ Б³и и Катуни: въ первой вода свѣтлая и темная, въ послѣдней мутная и бѣловатая; воды этихъ двухъ рѣкъ, соединившись въ одномъ ложѣ, сохраняютъ это различ³е цвѣта на разстоян³и четырехъ, пяти верстъ; черта, отдѣляющая темную воду Б³и отъ бѣлой воды Катуни, называется сулоемъ; въ свѣтлой водѣ Б³и видно бѣлую стѣну катунской воды, которая вливается клубьями въ воду Б³и. На этомъ замѣчательномъ мѣстѣ особенно играетъ тальмень,- то онъ промчится на большое разстоян³е сверхъ воды, едва касаясь ея своимъ брюхомъ; то отвѣсно вылетитъ изъ воды на воздухъ и снова упадетъ тутъ же. На сулоѣ употребляется для ловли тальменей снарядъ, называемый блесной; это большой крюкъ, облитый бѣлымъ оловомъ и украшенный кусочкомъ краснаго сукна; конецъ поводка, къ которому прикрѣплена блесна, рыболовъ беретъ въ ротъ, и плыветъ накось по рѣкѣ; если тальмень задергаетъ поводкомъ, то рыболовъ спѣшитъ выйти на берегъ по тому направлен³ю, которое приметъ попавш³йся тальмень; на большомъ поводѣ онъ такъ сильно дергаетъ, что выдергиваетъ человѣка изъ лодки; на оба берега ставятся по товарищу, которые помогаютъ тащить рыбу. Другая уда, похожая на блесну и отличающаяся отъ нея величиной, называется дорожкой; блесна имѣетъ одинъ вершокъ длины, дорожка - четверть; послѣдняя состоятъ изъ крюка, къ которому прикрѣплено желѣзко, залитое оловомъ, и красные лоскутки сукна, которые правятъ ее вверхъ крюкомъ; если дорожка идетъ неправильно, то на нее и рыбы не попадется; потому стараются посредствомъ обтачиван³я поставить центръ тяжести уды такъ, чтобъ крюкъ держался вверхъ; рыболовъ, опустивъ дорожку въ воду, плаваетъ по рѣкѣ взадъ и впередъ; конецъ поводка онъ держитъ въ зубахъ, замотавъ его предварительно на ухо; дорожка играетъ въ водѣ, и сходство ея съ наружностью чебака привлекаетъ тальменя; когда послѣдн³й заклюетъ ее, поводокъ слетаетъ съ уха долой,- это служитъ рыболову сигналомъ тащить дорожку изъ воды.

   Для болѣе обширнаго рыболовства отправляются изъ Б³йска, вверхъ по рѣкѣ верстъ тридцать, съ лошадьми, на одной изъ которыхъ находятся переметныя сумы съ запасомъ и приправами для ухи. Лодку прикрѣпляютъ къ волокушамъ и завозятъ туда же: тамъ ее спускаютъ на воду и плывутъ внизъ по рѣкѣ въ продолжен³и трехъ дней, луча дорогой и другимъ образомъ добывая рыбу.

   Невода въ Б³йскомъ округѣ вяжутся изъ домашней пряжи самими рыболовами; они не служатъ болѣе трехъ лѣтъ; на Катуни они бываютъ такъ велики, что для совладан³я съ нимъ необходимо 15 человѣкъ; нѣкоторые невода дѣлаются съ мѣшкомъ, называемымъ матней, которая держится въ поднятомъ