Роборовский Всеволод Иванович - Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань

ов, у сартов Кашгарии, в Турфане и в других местах; почти обо всех барханных обширных песках существуют предания и легенды о погребенных под ними городах.

   Тут же вечером в разговоре у костра мой проводник сообщил, что во время дунганского восстания и после него в Сачжоуском оазисе голод доходил до того, что китайцы очень много меняли детей своих монголам на баранов; отдавали даже даром и многих убивали, преимущественно девочек, и даже ели их. Бедняки и теперь прибегают к продаже и цены доходят до 5-6 быков за мальчика или девочку. Эти дети привыкают к монгольским обычаям, вступают в браки между собой, или мешаются с монголами; много китайцев живет даже в горах у монголов в качестве работников. Эти китайцы носят китайскую одежду, а чаще отрепья от хозяев монголов.

   Вечером заезжали к нам на бивуак какие-то китайцы и заявили нам претензию на то, что мы остановились на их арыке, и наши животные будто бы поломали много деревьев и кустов. Это были просто какие-то проезжие и захотели чем-нибудь поживиться от "заморских чертей". Мы с ними обошлись крайне неласково, советуя им ехать своей дорогой. Видя энергичный отпор, они, ничего с нас не содрав, удалились. Несчастных монголов, останавливающихся здесь часто, нахальные проезжие мимо проходимцы, выдавая себя за хозяев этого места, обдирают, требуя за постой неимоверно крупных вознаграждений. Проходившие мимо в это время монголы воспользовались нашим энергичным отпором китайцам и просили нашего разрешения остановиться возле нас, что им, конечно, было дозволено.

   Ночь была теплая, ясная, а с 8 часов утра подул холодный юго-западный ветер, довольно сильный, нагнавший густую пыль, заслонившую все дальние предметы.

   Мы двигались левым берегом р. Дан-хэ. Местность представляла абсолютную пустыню, и дорога пролегала по песчано-галечной почве в юго-западном направлении. Вскоре мы встретили старый разрушенный лянгер Шова-дин. Через час - другой; в последнем живут 2 китайца, имеющих внизу под обрывом у речки небольшие пашни. Отсюда дороги разделяются: одна, склоняясь немного к северу, идет в китайское селение Нань-ху; а другая, направляющаяся более к югу, обходит прорыв р. Дан-хэ перевалом через высоты Цаган-ула, идет на юг и в горы Нань-шань, в Сыртын. Мы направились по дороге в Нань-ху.

   Между лянгерами Шова-дин и вторым жилым в обрывах левого берега реки Дан-хэ находятся пещеры с массою бурханов, их считают до 500. Место это, наверху обозначенное двумя осыпавшимися глиняными колонками, монголы называют Хоир-субургой.

   Дунгане разбили всех бурханов, поломав им руки, ноги и головы. Эти пещеры, равно как и известные пещеры Цянь-фо-дун, монгольского происхождения и относятся ко временам батыря Дархан-тайджи. Китайцы же, овладев страною, переделали эти пещеры на свой лад и признают теперь своей святыней, наименовав всех бурханов своими китайскими именами. Впрочем, и поныне многие монголы посещают и те и другие.

   Река Дан-хэ, вырвавшись из гор Нань-шаня, бежит по пустынной степи на северо-запад верст 75 в глубоком вымытом русле и прорывает каменную с севера ограду, к востоку погребенную сачжоускими песками и к западу протянувшуюся верст на пять под именем Цаган-ула. Прорвав эту ограду, Дан-хэ бежит на северо-восток к оазису и на север по оазису, за которым, разливаясь по камышам и солончакам, вливается частью в р. Сулей-хэ, а частью непосредственно в оз. Хала-чи, как выяснила моя предыдущая экскурсия.

   От прорыва реки Дан-хэ, сквозь каменную ограду, тянется на запад, к сел. Нань-ху, верст на 30, небольшой вал. Его монголы относят ко временам борьбы своего Дархан-тайджи с китайцами.

   Вал этот был сооружен Дархан-тайджи для отвода течения рек в Нань-ху и далее в пустыню, чтоб лишить китайцев, жителей Са-чжоу, воды и изморить их жаждой; но какое-то обстоятельство помешало Дархан-тайджи довести это дело до конца.

   От Дан-хэ по направлению к Нань-ху совершенно пустынная безжизненная степь выстлана галькою; кое-где попадаются черные выжженные сланцевые выходы, сильно разложившиеся.

   Верст 12 не доходя до сел. Нань-ху, преобладают неглубокие бугристые пески с тамарисками и камышами.

   С юга же и юго-запада Нань-ху охватывают пески, пришедшие сюда с востока почти от Дан-хэ, наметенные барханами на каменные, засыпанные ими высоты.

   Урочище Нань-ху довольно обширное, со множеством ключей, соленых и пресных среди зарослей камышей, а местами тограков. Не по своей охоте пришлось нам здесь передневать. Наш Дзун-ту заявил, что часть дороги до Куши-ху он плохо знает и потому советовал взять из Нань-ху человека. Такового нашли, но он нас все-таки обманул и не пошел с нами.

   Нань-ху лежит на высоте 4 260 футов над уровнем моря. Речка, орошающая это урочище и поселение, собирается из ключей и бежит вниз верст на 5-6, где и кончается.

   Выше нашей остановки в одной версте, среди леса, стоял один дом; его окружали пашни. Немного ниже - 15 дворов и старая разрушенная крепостца времен Дархан-тайджи. Ниже, верстах в 4-5, стоят группою 6 дворов. Жители Нань-ху китайцы-земледельцы, ведут с монголами торговлю хлебом; некоторые имеют свои табуны и баранов в горах Анембар-ула. Здесь мы видели последних на запад фазанов (Phasianus satscheuensis) и двух орлов, устраивавших свое гнездо. В болоте замечены серые гуси (Anser cinereus), утки, журавли. Вечером усердно кричали жабы.

   Ночью нас посетили воры: китайцы не кормят своих собак, и потому они сами должны промышлять себе продовольствие. Во время своего промысла они посетили и нас, украли у нас хлеб и подняли страшную драку, которою и разбудили нас.

   Жители Нань-ху нам рассказывали о следующих интересных случаях: больные куланы, а чаще куланята, отбившиеся от своих табунов, приставали к табунам домашних лошадей и привыкали к ним настолько, что самцы куланов даже простирали свои ухаживанья за кобылами. Но потомства не бывало.

   В горах Анембар-ула бывали случаи помеси коров с дикими яками. Яки, водящиеся в Анембар-ула, размерами менее тибетских, как то говорили мне китайцы и монголы, имеют на шее гриву и сравнительно тонкие рога. Действительно, попадавшиеся мне по пути черепа были не особенно большой величины.

   Так же бывали случаи помесей домашних верблюдов с дикими. Китайцы говорили, что и сейчас в Сыртыне находятся 2 маленькие и 1 шестилетняя верблюдицы, отцы которых были дикие. Бывают случаи, что и домашние самцы уходят к диким, но их почти всегда излавливают вновь. У помесей от диких верблюдов сравнительно небольшая чолка на голове и не велики горбы. Эти помеси значительно слабее в работе чистых домашних.

   Из Нань-ху дорога идет на запад, с весьма слабым склонением к югу и взбирается по барханам песков, составляющих южный рукав огромных песков Кум-тага, протянувшихся сюда с Лоб-нора. Состав этих песков следующий: наветренные склоны барханов состоят из серо-желтого крупного песка; вершины, поднимающиеся на 300 и более футов, состоят тоже из серо-желтого крупного и мелкого песка, немного более темного цвета. Заветренные, крутые склоны барханов состоят из смешанного крупного и мелкого серо-желтого песка, и между барханные площади и котловины выстланы тем же песком с мелким гравием и хрящем.

   Барханы эти насыпаны на каменные выходы предгорных высот, которые далеко потянулись на запад и с севера засыпаются песками Кум-тага.

   Среди этих каменных высот мы встретили речку Тумырту-гол, пришедшую с гор Анембар-ула. Тут мы видели следы пашен и не столь давнего жилья. В полутора верстах ниже нашей остановки стояла фанза одного китайца, живущего постоянно в Нань-ху и засевающего здесь хлеб. От Нань-ху до сих мест около 35 верст.

   Переночевали мы здесь на абсолютной высоте в 4 600 футов и, не имея проводника, пошли вверх по речке, чтобы выйти на юг, к северному подножью Анембар-ула, и двигаться вдоль него на запад. Вскоре нам попалась фанза живущего здесь другого китайца, но не могшего быть нашим проводником, потому что ему не на кого было оставить живущую у него 8-летнюю девочку-дочь. Дом и пашни этого китайца обсажены довольно густо тополями. Растут и тограки с тамарисками. Выше этой фанзы, в 7 верстах от нашего ночлега, р. Тумырту-гол собирается из ключей, бегущих среди камышей, растущих по краям сухого русла. В одном месте ключи образуют красивое маленькое озерко, над которым, на обрыве, поставлена небольшая китайская часовня. В этом озерке плавали утки и турпаны, моментально улетевшие при нашем появлении.

   Затем мы вышли из каменных, засыпанных песком высот, разрываемых руслом р. Тумырту-гол, и направились на юг, прямо к горам, по степи, изрытой сухими руслами р. Тумырту-гола, бушующей здесь во время выпадения массы вод в горах Анембар. Степь эта чрезвычайно каменистая, редко прикрыта невысокими кустами тамарисков, Sympegma Regeli, Atraphaxis sp., Artemisia sp., Ephedra sp., Reaumuria songarica и др.

   Всюду встречалась масса следов диких верблюдов, что заставляло нас посматривать по сторонам, но самих верблюдов мы не видали.

   Впереди до больших гор было около 40 верст.

   Проехав первую половину этой неприветливой степи, мы встретили монгола, ехавшего из гор в Тумырту, чтобы объездить оседланную в первый раз молодую лошадь.

   Наш Дзун-ту уговорил монгола ехать с нами проводником до Куши-ху. Тот сначала долго отнекивался, но в конце-концов все-таки согласился. Мы, пройдя за день 41 версту, ввиду наступавших уже сумерек, не дойдя немного до людей, остановились на встретившейся нам по пути р. Хапчик-гол, в которую только что при нас пришла вода с гор. Русло р. Хапчик-гол направлялось на северо-северо-запад.

   В 5 ч. 45 м. утра мы оставили ночлег и правым берегом Хапчик-гола пошли к горам и через 5 верст вошли в устье ущелья этой реки, где живут монголы. Здесь мы нашли 3 китайские фанзы, китайскую кумирню, разработанные пашни, прекрасный корм для лошадей и воду, бегущую из ключей и с громадных снегов, дающих начало р. Хапчик-гол, вздымающихся на юге к небесам.

   Здесь мы должны были прикупить у монголов немного продовольствия, ввиду того, что одним ртом прибавилось, вследствие приглашения еще проводника до ур. Куши-ху. Мы купили молодого барана и ¹/₂ пуда ячменя. Живущие здесь в одной юрте монголы пасут китайский скот из селения Нань-ху.

   Предгорье Анембар-ула крайне каменисто, изрезано рытвинами: и сухими руслами, делающими путь крайне утомительным для животных. Здесь растут Sympegma Regeli, Reaumuria songarica, Ephedra sp., тамариски, Glematis (древовидный), Calimeris sp., Statice aurea, изредка дырисун.

   Горы, составляющие устье ущелья, представляют собою белые граниты с таблицами биотита среднезернистого, мелкозернистого сиенито-гнейса и белый крупнокристаллический известняк.

   В ущелье Хапчика я видел: иву, Myricaria sp., тамариск, хармык, Elimus sp., дырисун, Atraphaxis sp., Calimeris sp., Hedysarum sp., Saussurea sp.

   Запасшись необходимым, мы оставили ущелье р. Хапчик-гол и пошли окраиной предгорий, пересекая множество русел и сухих и заполненных вешнею водою, сбегающею с снегов, пригретых солнцем. В 22 верстах от ущелья Хапчик-гола в ущелье Гашун-булака мы остановились, чтобы переночевать. Гашун-булак - постоянный солоноватый ключ, бегущий по узкому ущелью, в устье которого растут камыши, толпящиеся к ручью и представляющие очень порядочный корм. Горы довольно дикого характера состоят из выше названных кристаллических пород. Дно ущелья солонцеватое с белым налетом соли. Близ ключа Гашуна наиболее характерны были породы: гнейс биотитовый, роговообманковый, мелкозернистый серый; гранито-гнейс роговообманковый, среднезернистый, розовый, и белый гранит с таблицами биотита.

   Из Гашуна мы шли вдоль подножия Анембара и на пятой версте вышли на р. Холустай-гол, разрезающую довольно обширное и кормное урочище, поросшее камышами, дырисуном, Myricaria и орошаемое несколькими светлыми ключами. Дорога пересекает это урочище на запад-юго-запад. Мы же пошли вверх по ущелью на юго-запад. Ущелье это версты через четыре стало раздвигаться и приняло, наконец, степной характер; с юга его огораживали предгорья Анембар-ула, а с севера стояли отдельно торчащие каменные высоты, промытые во многих местах горными водами, стремящимися на север. С Холустай-гола мы перешли на р. Бинчу-гол, русло которой густо поросло кустами курильского чая (Potentilla fruticosa), ломоносом (Glematis sp.), чагераном (Hedysarum sp.) и др. Поросли эти дают пристанище непоседливым и живым синичкам (Leptopoecile sophiae). Тут же в соседних осыпях гор я видел больших розовых вьюрков. Руслом Бинчу-гола мы шли на юго-запад 4 версты, потом оно отвернуло к северу, а мы своротили на юг, даже с слабым (175°) восточным склонением. Такого направления держались верст 8, дорогою видели много следов диких яков и встретили 12 штук лошадей, повидимому, никем не пасомых.

   В голове ущелья, в юго-восточно-восточном направлении были видны снега Анембар-ула. Мы свернули вправо к западу, перевалили небольшой отрог и вышли на мягкие травянистые предгорья северного склона хребта. Предгорья эти идут, спускаясь к северу, мягкими увалами, прикрытыми ковылем и другими кормными злаками. Нам не раз попадались аргали, спокойно пасущиеся на прекрасных лугах. На 35 версте нашего движения мы встретили не растаявший еще сугроб снега и остановились на ночлег. Это урочище, лежащее на высоте 10 570 футов над уровнем моря, называется Ирдышу.

   В недалеком от нас расстоянии паслись шесть штук прекрасных аргали. Баинов их заглядел, и я послал его с винтовкою к ним. Одного старого самца прекрасной шерсти и чрезвычайной красоты, с большой белой гривой Баинову удалось убить. В тот же вечер Баинов с проводниками очистил череп и закопал его в землю, а сверху развел костер, чтобы отвлечь внимание волков и лисиц, шкуру же пришлось чистить уже на следующей остановке.

   На севере, вниз от предгорий Анембар-ула расстилается долина, а верстах в 30 тянутся гребнями к западу каменные высоты, начавшиеся с востока еще у Нань-ху и присыпанные с севера песками Кум-тага. Они служат пристанищем диким верблюдам, живущим там в большом количестве.

   Постоянная пыль не дает возможности видеть далеко вперед; это удается лишь иногда, на короткое время. Такой случай представился на другой день ранним утром 17 марта. Прекрасная ясная погода при отсутствии пыли позволила мне обозреть дальние окрестности, пока Баинов с проводниками чистил шкуру. При этом выяснилось, что северные высоты, подавшиеся заметно к югу, продолжаются в западном направлении. В конце 9-го часа утра мы уже продолжали путь. Дорога шла на юго-западо-запад, мягкими предгорьями, выстланными лёссом, прикрытым кормными злаками, а в более низких местах кустиками курильского чая. Множество аргали пасется на этих угодиях, не страшась человека.

   Нам они попадались очень часто, но я их не стрелял и не давал стрелять Баинову, потому что удачными результатами охоты мы не могли бы пользоваться, а совесть не позволяла бесцельно убивать таких красивых и благородных животных. Они не убегали от нас, а медленно уходили и, часто останавливаясь, оборачивались и смотрели на нас. В одном стаде их было более сотни; в другом - более пятидесяти. Таких многочисленных стад аргали мне не приходилось встречать ни разу за все время моих прежних путешествий". Куланов (Asinus kiang) здесь сравнительно немного и попадаются в одиночку, парами и изредка по нескольку штук.

   Верстах в 30-40 к северу видны каменные гряды. Ближе, верстах в 15, стоит по степи отдельная группа каменных горок, прямо на запад виднеются в тумане тоже какие-то горы.

   Луговыми предгорьями мы пришли, наконец, на р. Анембар-гол, идущую с юго-востока-востока из глубокого ущелья со снегов Анембар-ула и удаляющуюся на северо-запад, прорывая для сего окрайние предгорья. Мы остановились возле этой реки на прекрасном луговом корму у ключей после 31-верстного перехода. Здесь много зарослей Myricaria sp., среди которых мы видели множество куропаток - кекликов (Gaccabis chukar). Тут же прилетало на водопой множество каменных голубей (Golumba rupestris).

   По ключам, в зарослях, попадались маленькие синички (Leptopoecile sophiae) и фруктоеды (Carpodacus sp.), немного зайцев (Lepus sp.), и следы волков. Сегодня в первый раз за время пребывания в этих горах увидал желтоносую клушицу (Pyrrhocorax alpinus). Тут же мы видели жаворонков (Otocoris et Alauda sp. sp.), чечеток (Acanthis linaria L.) и каких-то светлых вьюрков (Montifringilla sp.). На соседних горах вечный снег не держится, хотя теперь, в первой половине марта, его было достаточно на вершинах. Абсолютная высота этих гор здесь не превышает 16 000 футов.

   Возле нашей стоянки, на левом высоком берегу речки, устроены китайская часовня, фанза и квадратный забор для загона скота, сложенные из камней. В окрестностях наньхуские китайцы держат на пастьбе свои табуны лошадей и пригоняют сюда для проверки их и для выбора назначаемых в продажу. День простоял хороший, без особенной пыли и ветра.

   По речке и склонам ущелья, кроме Myricaria, попадались чагеран (Hedysarum sp.), курильский чай (Potentilla fruticosa), ломонос (Clematis orientalis), Calimeris sp., 4 вида Artemisia sp. sp., дырисун (Lasiagrostis splendens). Подальше от воды, где посуше, росли: Reaumuria songarica и R. trigyna, низенький курильский чай (Potentilla fruticosa), лук (Allium sp.), белолозник (Eurotia sp.), Statice aurea и полынь (Artemisia sp.).

   Из долины Анембар-гол мы поднимались вверх чрезвычайно пологим ущельем на перевал Налив, гребня которого достигли на абсолютной высоте 11 970 футов, через 14 верст пути. Ни на самом перевале, ни по сторонам его не обнажалось никаких каменных пород. Они были одеты толстым слоем лёссовой земли, прикрытой луговой растительностью. Спуск на долину р. Куши-ху тоже мягкий, пологий и весьма удобный. Долина р. Куши-ху в верхней своей части представляет прекрасные луговые пространства. Ниже же преобладает более сухой степной характер растительности, свойственный галечной степи: бударгана (Kalidium sp.), Sympegma, Reaumuria, Statice, низкий корявый белолозник (Eurotia sp.),

   Речка Куши-ху берет начало несколько восточнее и южнее перевала с высоких гор, хорошо видимых с р. Анембар-гол, и бежит верст 45 на запад неширокою долиной, а потом сворачивает на северо-запад, прорывая огораживающие долину с севера довольно мягкой формы невысокие горы, и выносится в пески Кум-таг, в которых пропадает. С юга эта долина ограждена высоким хребтом Анембар-ула, который западнее принимает имя Алтын-тага и местами еще прикрыт снегом.

   С перевала мы прошли долиной р. Куши-ху верст 26 и свернули к северу в небольшое ущелье окрайних предгорий, где на ключе Кулан-булак остановились на ночлег. Здесь мы нашли слегка солоноватую воду и довольно много дырисуну, способного прокормить порядочный караван, верблюдов в 30-40. Здесь мы встретили свежий скелет необыкновенно крупного съеденного волками аргали; кругом валялись клоки его длинной белой гривы, опачканной кровью. Этих красавцев за последний переход мы видели довольно много и издали любовались их изяществом и красотой.

   Северо-западная буря дула весь день. Пыль непроглядная. До сворота р. Куши-ху на северо-запад от Кулан-булака оставалось 20 верст. Но так как перевал Шины-хутул, по которому мы имели в виду перейти через горы Анембар-ула, мы оставили сзади, и к нему надо было возвращаться обратно по Куши-ху, мы не пошли далее Кулан-булака.

   Проводник, взятый нами у Хапчик-гола, стал проситься к себе домой, ссылаясь на усталость своей молодой, непривычной к дороге лошади; действительно, за 5 дней дороги с нами, и его конь и наши лошади значительно похудели. Мы воспользовались случаем и, чтобы не таскать с собою шкуры аргали, поручили монголу доставить ее и череп аргали, оставленный в Ирдышу, в Са-чжоу на наш бивуак; заплатили ему за проводы и отпустили его. Сами же на следующее утро, оставив ключ Кулан-булак, прошли 11 верст обратно вверх по р. Куши-ху и свернули на юг в ущелье хр. Анембар-ула к перевалу Шины-хутул. Подъем на перевал, в другое время года, может быть, более удобный, теперь затруднялся обилием снега; но все-таки на восьмой версте от устья ущелья мы благополучно достигли перевала, подымающегося на 12 070 футов абсолютной высоты.

   По ущелью и на перевале преобладали мусковитово-роговообманковые гнейсы и биотитовые мелкозернистые гнейсо-граниты. Спуск с перевала очень хороший, удобный, среди биотитовых мелкозернистых гнейсов, прикрытых лёссом, с довольно бедной растительностью, жавшейся к речке, бежавшей по дну ущелья.

   На 14-й версте от перевала, широким устьем ущелья, мы вышли на долину, почва которой состояла из серо-желтого песчанистого лёсса, совершенно лишенного растительности, и направились по долине в юго-юго-восточном направлении. Сильная северо-западная буря свирепствовала с страшной настойчивостью и несла тучи пыли, песка и мелкую гальку. Отступя от гор, почва пустыни представлялась уже более каменистой и состояла из серо-желтого глинистого песка со щебнем и хрящем различных пород.

   Наконец мы увидали впереди полосу камышей и блестящую поверхность озерка, которого достигли, пройдя за день 41 версту. Камышовое это урочище называется монголами Ангыр-тологой, т. е. желтая голова, и называется так вследствие песчаных (желтых) высоких бугров с камышами и тамарисками. Бугры эти состоят из довольно мелкого неровно-зернистрго светложелто-серого песка. Между этими буграми надуты валиками грядки в 1-5 футов вышиною из мелкого хряща различных пород.

   Неправильной формы озерко или, вернее, открытая поверхность болотца, поросшего камышом, называется озером Кунтей или Хунтей, от монгольского слова хун - человек. Хунтей-нор - человек-озеро. Так оно названо монголами по форме своей, в которой монголы находят сходство с очертанием фигуры человека.

   У сыртынских монголов есть такое предание относительно этого озера: жил здесь когда-то известный своей праведной жизнью отшельник, очень высокого рода, тангут Радзымба, и пользовался водой бившего здесь чистого ключа. Когда он умер, ключ вылился с большой силой и разлился в озерко, принявшее форму человека. Три года тому назад в Сыртын приезжал какой-то гэгэн освящать вновь выстроенную кумирню и запретил называть это озеро именем Хунтей-нор, найдя почему-то это название неподходящим, и приказал все урочище и озеро называть Ангыр-тологой - желтая голова.

   Мы остановились на прекрасном корму и на пресном, очень вкусном ключе. Буран неистовствовал весь день и хотя немного ослаб к ночи, но и ночью не переставал бушевать. К утру он нагнал такую густую пыль, что я не решался пускаться далее в путь и остался переждать погоду на Ангыр-тологое, благо корм был хороший. Отсюда я, захватив винтовку, пошел пешком на запад, вдоль урочища, представляющего широкую полосу камышей, между которыми попадались солончаки, мелкие озерки и хорошие пресноводные ключи.

   Пройдя 8 верст, я встретил небольшое озерко с прекрасными камышами, тесно обступающими его, посреди которых видно несколько открытых, светлых, пресных ключей. Здесь же на солончаках я увидел бесчисленное множество следов диких верблюдов, а в соседних буграх заметил что-то движущееся. Подобравшись тихонько шагов на 800, я заглядел 2 больших верблюдов и с ними одного верблюженка. Выстрелил, но неудачно: все трое бросились бежать и ближе версты не допускали к себе. Видел несколько антилоп (Antilope subgutturosa) и куланов (Asinus kiang).

   Урочище тянулось далее на запад, насколько мне позволяла рассмотреть густая пыдь; скоро я должен был повернуть обратно к бивуаку, где меня ждали Баинов и Дзун-ту. Ширина этой полосы, состоящей из камышей, бугров и солончаков, до 10 верст местами, а местами суживается до трех верст.

   Около 12 часов дня немного стихло, пыль значительно улеглась, и я увидал на западе высоту, потянувшуюся к юго-западу верст на 40-50; за нею на западе и юго-западе стоят довольно высокие горы верстах в 40 от нашей стоянки. Но видеть все это пришлось недолго: пыль снова скрыла все от наших глаз, а затем запорошил небольшой снежок. С двух часов дня снова подул страшной силы северо-западный буран. Верблюды и лошади не отходили от бивуака и отказывались от пастьбы, несмотря на хороший корм. Эта буря не стихла к ночи, а, как будто подкрепленная новыми силами, бушевала еще настойчивее в течение всей ночи, проведенной в ежеминутном ожидании потерять последнюю защиту, маленькую брезентную палатку, готовую унестись с каждым страшным порывом бури.

   Перед утром все-таки удалось немного заснуть - буря стала немного потише и к 6 ч. 25 м. затихла. Пыль была так густа, что, несмотря на позднее уже утро, было темно, как в сумерки.

   Мы собрались и тронулись в путь, но не успели пройти и одной версты, как с шумом и ревом, крутя огромные темные клубы пыли, песка и щебня, нанося последним чрезвычайно болезненные ушибы по лицу и рукам, налетел ужасной силы ураган с северо-запада. Верблюды моментально полегли, не будучи в состоянии сопротивляться буре, которая валила их с ног и могла бы опрокинуть вместе с вьюками. Лошади повернулись хвостами к ветру, и никакие наши понуждения не могли вывести их из этого положения. Удержаться в седле на лошади не могли ни я, ни казак Баинов, ни монгол-проводник. Крупный песок или, вернее, дресва и мелкие камни нестерпимо больно били по шее и лицу. Нельзя было открыть глаз, их моментально засыпал песок, набивавшийся в нос и рот и хрустевший на зубах. Нечего было и думать итти вперед. С большими усилиями мы подняли своих верблюдов, чтобы добраться обратно до покинутого ключа, но в темных сумерках не нашли его, а натолкнулись на другой, более пресный, на котором я решил переждать эту ужасную бурю, которая при -3°Ц пронизывала и нас, и животных своим холодом насквозь.

   Только после полудня, при той же силе ветра, сумерки стали рассеиваться, причем температура значительно упала (-9°Ц).

   Перед закатом солнца я имел возможность в бинокль опять улавливать дальние окрестности для пополнения карты, а до того времени Баинов и Дзун-ту, укутавшись с головой в войлока, лежали, засыпанные песком, и спали все время, я же с интересом, а подчас и с тоской следил за этим невиданным в такой сильной степени явлением. О какой-либо работе, занесении заметок, черчении карты нечего было и думать. Все это было невозможно в это время. В 8 часу вечера я уснул: но сон был беспокойный и постоянно нарушался ревом бури, грозившей унести мой скромный кров - палатку, все время жалко трепетавшую. В 2 часа ночи буря разом стихла, и мы с жадностью принялись варить чай, которого не имели более 22 часов. Не дожидаясь его, принялись за трапезу - холодное вареное мясо, оставшееся от обеда, третьего дня.

   Перед восходом мороз дошел до -23°Ц. От таких значительных морозов мы уже поотвыкли, и он давал себя чувствовать; особенно чувствовали мои припухшие от ветра и морозов руки.

   Подкрепившись едой и напившись горячего чая, мы, пользуясь тихой погодой, поспешили вперед и рано утром пошли на восток вдоль ангыртологойского солончака по северному краю камышей.

   На долине снега нигде не было; в горах же снег лежал лишь на северных склонах.

   Дорогой встречали множество следов и стойбищ диких верблюдов, хотя самих не видали. Следов диких яков здесь мы не заметили, тогда как на северном склоне Анембар-ула мы их встречали очень много. Куланьих следов, тропок очень много. Четырех куланов мы видели дорогой.

   По дороге встречали множество выдутых столбов и обрывов розовато-белого мергеля, прикрытых сверху слоем окаменевшей соли и гипса.

   Восход солнца был заметен, но потом оно скрылось за пылью. Пройдя 20 верст, мы остановились, чтобы сварить чаю, ибо жажда нас нестерпимо томила. Около этой нашей временной остановки там и сям по солончакам и камышам блестели зеркала открытой воды и длинная полоса ее, протянувшаяся на юго-восток верст на 5-6. Отсюда голым солончаком мы вышли на пустынную равнину, выстланную беловатой галькой, без всякого признака органической жизни. Подул снова буран. Нас окружала безжизненная пустыня.

   Проводник наш, при каждой буре приходивший в уныние, теперь сильно испугался, как-то осунулся, почернел. Его отчаяние не поддается описанию. Он решил, что мы окончательно заблудились и должны погибнуть; что эти бураны нас преследуют неспроста, и здесь в пустыне окончательно должна решиться наша участь. Он то бросался пластом на землю с жаркой молитвой, то вскакивал на ноги и, в исступлении злобы, топтал землю, плевал на нее, ругался, то обращался к небесам с страшной руганью, вытягивая к ним свои сжатые в кулаки руки и скрежеща зубами, то снова с криками и мольбами, слезами и рыданиями расстилался по земле. Я думал, что он обезумел. Двигаться далее было невозможно, и я принужден был вернуться на то место, где мы пили чай и куда по буссоли я нашел дорогу. Следы наших животных уже были разметены. Здесь мы расположились на ночлег, чтобы на другой день взять с собой воды 10 ведер и дров и пуститься до озера Хыйтун-нора, по взятой приблизительно по карте засечке, рассчитывая напасть, если не на Хыйтун-нор, то на большое сыртынское озеро Сухаин-нор.

   Утром следующего дня, т. е. 24 марта, мы пустились на волю божию по пустыне, держась северо-восточно-восточного направления и окраины солончака, идущего тоже в этом направлении. Одно время солончак слишком отошел к югу; мы его оставили, но вскоре он снова подошел к нам, и мы увидали на нем стадо, в 19 штук, диких верблюдов, но не преследовали их, потому что не имели возможности воспользоваться результатами охоты, если бы она и была успешна, так как мы не могли бы на наших усталых животных возить шкуру, составляющую самостоятельный верблюжий вьюк. Да к тому же верблюды, увидевши нас, еще за 1 ¹/₂ версты, столпились и побежали на юг в глиняные бугры, протянувшиеся на восток.

   Пройдя 14 верст, мы увидели водную площадь оз. Хыйтун-нора и на северной ее окраине 3 больших куста, на которые я взял направление; и его придерживался, выбирая удобную дорогу по солончакам. Нужно было видеть радость Дзун-ту по этому случаю. Он говорил: "Вот что значит, что я молился богу, дорогу-то и нашли". От брани, ругани и неистовств он отпирался и говорил, что этого ничего не было.

   Кусты оказались хармыком (Nitraria Schoberi) и около них прекрасные пресные ключи, поросшие прекрасной мягкой осокой (Carex sp.), на которую набросились наши животные, измученные голодом, ночными морозами в 20-25°Ц и бурями. Ключики собрались в небольшую речку, впадающую тут же в озеро, северный берег которого от нашей стоянки был всего в 50 шагах.

   Озеро Хыйтун-нор продолговатое, вытянутое на северо-восток. В окружности имеет 8-10 верст; берега плоские, болотистые со множеством пресных ключей на севере и востоке; кругом озера множество камышей, а в юго-восточном углу бугры тамарисков и хармыков. Довольно толстый лед держал еще человека. На льду мы видела множество турпанов (Gasarca rutila), журавлей (Grus sp.), несколько видов уток (Anas sp.) и куличка (Totanus sp.), тщетно искавших открытой воды: на озере проталин еще не было.

   Мы прошли в этот день до Хыйтуна всего 18 верст и остановились в 10 часов утра, надеясь отдохнуть сами, дать отдых животным и покормить их вкусной осокой. Но не тут-то было. Только что убрали животных, устроили свой крошечный бивуак и успели напиться чаю с дзамбой, как в 11 ¹/₂ часов с северо-запада нас накрыл сильнейший буран, а в 2 ч. дня не было никакой возможности устоять на ногах и сопротивляться напору ветра.

   Поставленный вариться обед в котелке был сброшен с костра ветром, а дрова с огнем были унесены в степь.

   Верблюды лежали, вытянув по земле шеи, и издавали какие-то стоны и глубокие вздохи; лошади, несмотря на голод, ничего не ели, то ложились, то вставали и, не выдерживая борьбы с порывами, опять ложились на землю. Наступали темные сумерки, окрашенные в темно-бурый, иногда красноватый цвет. Набегавшие темные столбы пыли и песку с галькой превращали атмосферу в темную глубокую ночь, продолжавшуюся 1-3 минуты. Неожиданно страшный порыв вдруг проносил эту темноту и на минуту-другую открывал божий свет, сменявшийся немедленно снова или непроглядной тьмой или по временам сумерками, окрашенными в темнооранжевый цвет, похожий на освещение фотографической лаборатории. Ушедший было за дровами в бугры Дзун-ту не имея силы вернуться к нам и пролежал в буграх 4 часа. Баинов лежал, завернувшись в войлок с головой, "чтобы не видать светопреставления", как потом говорил он. Я сидел в своей крохотной брезентовой палатке и наблюдал это невиданное в такой силе явление бурана. Но, увы, палатку в 2 часа времени буря истрепала в клочья. Буря свирепствовала всю ночь при -25°Ц и стихла только к утру.

   На рассвете я не узнал вчерашнего озера; его не было видно, лед был покрыт слоем уже осевшей пыли, которой я собрал для образца с поверхности льда за ¹/₂ версты от берега. Пыль эта состояла из глинисто-слюдистого серо-желтого очень мелкого песка.

   Озеро Хыйтун-нор вполне оправдало свое имя: слово Хыйтун - значит холод. Вчерашний буран с морозом так сильно пронял нас, что мы и лошади тряслись всем телом. Наши посиневшие рты были сведены как бы судорогой и плохо действовали при разговоре. Чтобы разогреться самим и разогреть животных, мы стали бегать и гонять их, что имело свое действие, а сварившийся тем временем чай с дзамбой доставил нам неописуемое наслаждение, согрел нас и окончательно подкрепил наши силы. Несмотря на изрядный мороз, лица наши разгорелись, и мы перестали ощущать холод. Пока мы совершали свою трапезу, с неменьшим удовольствием паслись и животные; но необходимость двигаться вперед заставила нарушить это приятное для них занятие, и мы начали вьючить.

   Покинув травянистые и камышовые берега Хыйтун-нора, мы пошли по галечной степи на восток, с незначительным склонением (70°) к северу.

   Вправо на юг, в двух-трех верстах тянулись невысокие горы, пришедшие с юго-запада и ушедшие на восток под именем Сыртын-Махаин-ула и северным склоном своим примыкающие к горам Сухайн-ула, опоясывающим с юга оз. Сухайн-нор.

   Северные горы Анембра-ула тоже склоняются немного к северо-востоку от нашей дороги; от нее они отступают на 5-7 верст, занимаемых голой и пустынной степью, покрытой серо-желтым глинистым песком со щебнем и хрящем различных горных пород, составляющих южный склон хребта Анембар-ула. На последнем белеют пятна снегов.

   Через 35 верст однообразной пустынной и скучной дороги мы достигли западного берега оз. Сухайн-нора, что значит тамарисковое озеро (сухайн - тамариск). Этот берег, совершенно плоский, солонцеватый, местами присыпан принесенными бурями песками. Вода горько-соленая. Лед на озере так же, как и на Хыйтун-норе после бури, прикрыт слоем бурой пыли, и только выступающая поверх льда вода позволяет догадываться, что это водное пространство: иначе можно было бы принять озеро за ровный, гладкий солончак. На 5-й версте нашего движения по северному берегу озера стали появляться камыши и среди них пресные ключи, а еще через четыре версты, пройдя всего 44 версты, мы остановились на ночлег.

   На плоском северном берегу озера тянулся вал выброшенного бурями льда. Южный берег крутой; озеро подмывает подошву гор Сухайн-ула, стоящих на юге и спускающихся в него своим северным склоном. Вода в озере настолько слабосоленая, что мы без отвращения пользовались ею и поили животных. Против нашего бивуака ширина озера достигла 7 верст; восточнее оно заметно шире. День не обошелся без бурана. С 11 часов подул ветер от северо-запада, но, сравнительно с вчерашним, слабой силы, хотя преследовал нас тучами песку. Он не прекращался и ночью и стих лишь к утру с переменою своего направления на северо-восточное.

   Следующим утром мы продолжали итти берегом озера еще 10 верст; следовательно, длина озера около 18-20 верст, и тянется оно от юго-запада к северо-востоку; ширина его равна 10 верстам.

   С северо-востока в него двумя рукавами впадает река Холин-гол, идущая с северо-северо-запада из оз. Хойту-нор, по хорошей кормной долине и принимающая по пути с востока ключевые воды урочища Тода и воды р. Ихэ-Халтын-гола, во время ее половодья. Мы пытались перейти р. Холин-гол, чтобы пройти в кумирню Шадын-Данджилин, недавно выстроенную в сыртынской хырме и уже освященную гэгэном; но это нам не удалось по причине большой воды в реке и чрезвычайно топкого дна у берегов, где сильно вязли ноги верблюдов. После нескольких тщетных попыток переправиться на левый берег мы пошли правым, вверх по течению реки в северо-восточном направлении.

   Кумирня Шадын-Данджилин построена по приказанию властей, на средства сыртынских монголов, 4 года тому назад (в 1889 г.). Управляется хамбо-ламою и подчинена гэгэну намын-хану, живущему в Сыртын-хите. Строилась архитектором из города Донкыра, по типу гумбумского хита, рабочими из Гумбума и китайцами из Са-чжоу. Бурханы привезены частью из Гумбума, а частью делались на месте из глины. Во время летнего хурула (богослужения) собирается в кумирню до 1000 человек богомольцев, в том числе до 350 лам. Зимой же постоянных лам в ней живет с хамбо-ламой только 20-25 человек. Выстроена она из дерева, доставленного сюда из Сачжоуского оазиса, и стоит очень больших денег; окружена глинобитной оградой.

   Баинов убил дорогою одну антилопу (Antilope subgutturosa), которых здесь было много, Много также и куланов, которых встречали табунами штук в 50-70.

   Начинается река Холин-гол из больших разливов южного берега озера Хойту-нора и оз. Булунгин-нора, где массы журавлей (Grus virgo) встретили нас своим громким криком. Здесь, пройдя в этот день 33 версты, мы остановились на старом монгольском стойбище, еще не вытравленном, возле небольшого пресного ключика, сбегающего в озеро.

   Невдалеке от нашей остановки паслись куланы и антилопы, а по разливам беспокойно перелетали с криками или полоскались в воде массы пролетных водяных птиц; нам бросились в глаза 2 вида гусей (Anser iadicus и А. cinereus); массами перелетали с места на место и паслись по болоту и разливам журавли (Grus virgo), утки-чирки (Querquedula crecca), кряковые утки (Anas boshas), черныши (Podiceps cristatus), гоголи (Bucephala clangula), шилохвостки (Dafila acuta), турпаны (Casarca rutila); я слышал голос кроншнепа (Numenius major) и видел двух летящих на север лебедей (должно быть Gygnus musicus); над головой вился жаворонок (Alauda sp.), певший по-весеннему. К вечеру стих дувший весь день северо-западный ветер, и температура сильно опустилась.

   В 5 часов утра, когда мы встали и начали собираться в дорогу, термометр показывал -25,6°Ц.

   На рассвете мы были разбужены криком журавлей и других пробудившихся пролетных странников, между которыми особенно настойчиво подавали свои голоса и заглушали прочих турпаны. Крикливые птицы, поднимаясь вверх, уносились стая за стаей на север. Особенно красиво это выходило у журавлей, которые медленно выстраивались в свой походный порядок и большими кругами плавно поднимались в верхние слои воздуха, откуда уже в полном порядке неслись с мелодичным криком на север.

   Наша дорога лежала тоже на север и через горы хребта Гумбольдта немного к северо-востоку в Са-чжоу. Мы шли по западному берегу озера Хойту-нора (Бага-Сыртын-нор), немного отступя от него, потому что около берега теснились топкие болота, мешавшие движению, да и стороною лежала прекрасно наезженная дорога, которой мы пользовались. С дороги прекрасно было видно все озеро, достигающее в длину с севера на юг до 8 верст и до 4-5 верст шириною. Оно окружено болотами, снабжающими своими многочисленными ключами это озеро пресной водою; озеро лежит на абсолютной высоте 9 450 ф.

   Через 9 верст пути от ночлега мы оставили плодородную приозерную полосу и вступили на галечную пустынную степь, покатую от северных гор Гумбольдта к югу. Дорога тянулась заметной светлой полосой на север в горы, и мы ею слегка поднимались. Слева в 6-7 верстах начиналось подножие Анембар-ула, блестевшей своими двумя снежными группами в высях небесных.

   Наконец, мы достигли подножия хр. Гумбольдта и ущельем начали подниматься на перевал Тангын-кутел {Кутел, или хутул - одно и то же, зависит от произношения.}. Подъем прекрасный, удобный, хорошо наезженный, среди диоритовых скал. Высота его около 12 200 ф. абсолютной высоты.

   Спуск также удобный, с хорошими травами по сторонам, вывел нас в ур. Чан-цайн-ихэ, расположенное в ущелье северного склона хр. Гумбольдта. За этот переход мы сделали 37 верст и остановились на речке, пробегающей по этому урочищу и носящей его имя и выбегающей по ущелью на север. Главный хребет идет к северо-востоку. Из урочища Чан-цайн-ихэ идет дорога на р. Куку-усу на восток. Здесь мы нашли несколько юрт кочующих монголов, которые были с нами очень любезны: живущий неподалеку зангин, узнав о нашем приезде, приглашал нас к себе в юрту переночевать, чтобы отдохнуть после донимавших нас буранов; но для этого нужно было сделать еще версты 1 ¹/₂, а может быть и более в сторону; я благодарил его и остался на раз уже выбранном для ночевки месте. Здесь уже морозы значительно меньше: ночью было -16°Ц.

   Переночевав, мы пустились, чуть свет, вниз по ущелью наплывами льда, образованными речкой; дорога эта скользкая, трудная, ежеминутно приходилось пересыпать песком и землей скользкие места льда. Лошадь проводника Дзун-ту настолько ослабла за дорогу, что падала и, наконец, совсем отказалась нести службу. Мы отпустили Дзун-ту к монголам переменить лошадь.

   По соседним скалам ущелья, состоявшего из гнейсо-гранита, мусковито-биотитового и мусковитового гнейса, пегматита (мусковитовый гранит с черным шерлом) и биотитово-мусковитового гнейса, мы видали горихвосток (Ruticilla sp.), желтоногих клушиц (Pyrrhocorax alpinus) и каменных голубей (Columba rupestris). Ущельем шли 12 верст, пройдя которые, мы оставили горы; путь наш принял северное направление, склоняясь то слегка к западу, то к востоку. Выбежав из гор, река направилась к северо-западу.

   Мы же, оставив их, шли по сильно каменистому пространству, усыпанному массою валунов и поросшему кустами белолозника (Eurotia sp.), хармыка (Nitraria sp.), чагерана (Hedysarum sp.), ломоносом кустарным (Clematis sp.), Atraphaxis sp., Statice aurea, 3-мя видами полыни (Artemisia sp. sp.), Reaumuria sp., хвойника (Ephedra sp.), Scorzonera sp., Calimeris sp. и проч. Тут нам попадались по кустам маленькие синички (Leptopoecile sophiae), чекканы (Saxicola sp.), жаворонки (Otocoris et Alauda sp. sp.) и много верблюжьих следов.

   Не имея никаких ориентировочных пунктов впереди для засечек, -я пускал Баинова с верблюдами вперед версты на две и делал засечки на него через каждые ¹/₂ часа. Перед нами за день, должно быть, шли китайцы из гор с баранами в Дун-хуан, и мы часто встречали дорогой выпотрошенные внутренности погибших от жажды баранов. Мясо погибших, конечно, было взято китайцами с собой.

   Наконец, впереди показались песчаные барханы Кум-тага, протянувшегося сюда рукавом мимо с. Нань-ху с запада из Лобнорской котловины. Мы не дошли до них и, пройдя 37 верст очень трудной каменистой дорогой, остановились на ночлег среди пустыни. Запасную воду мы всегда возили с собой, а потому имели возможность останавливаться в любом месте. Запасных дров было тоже, как и всегда, достаточно на два варева. Животным дали на ночь ячменя и понемногу воды лошадям. Погода простояла весь день довольно тихая, но пыль все-таки не садилась и густой завесой висела в воздухе, скрывая горизонт. Дзун-ту нас не догнал сегодня. После холодов и бурь, донимавших нас за горами, тихая теплая ночь была особенно приятна, и мы отлично выспались; ничто не нарушило нашего покоя, и только золотые лучи восходящего солнца возвестили нам о наступлении утра.

   Мы ночевали в двух верстах от песков, по которым тянулось сухое русло, пришедшее с гор. Утром мы пошли этим руслом; оно идет среди конгломератовых обрывов, состоящих из щебней и хряща различных горных пород в серо-желтом глинистом песке, лежащих на более древних твердых породах мощностью в 15 футов. На них громоздились толщи до 150 футов кирпично-красного известново-глинистого песчаника, а сверх всего были наметены барханы серо-желтого мелкого ровнозернистого песка.

   Мы шли этим руслом по следам недавно прогнанных баранов и коз. Вдруг услышали слабое блеянье в стороне, за песчаным бугром. Чтобы посмотреть, что там было, мы отвернули туда и увидали серую козочку, которая от изнурения не могла стоять на ногах и слабо блеяла с помутившимися глазами. Мы быстро развьючили верблюда, достали воду и выпоили ей бутылки 1 ¹/₂ воды. Стоять на ногах она все-таки не могла, и мы, завьючив ее на верблюда, взяли с собой, не имея почти надежды, что она оправится и будет жить; но совесть не позволяла бросить животное беспомощным в дикой безводной пустыне, умирающим от истомления и жажды. Итак, наш найденыш ехал с грустным видом, обернутый войлоком и завьюченный на верблюде и блеял время от времени.