Роборовский Всеволод Иванович - Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань

чает от своих родителей свое приданое, и их отношения вполне восстанавливаются мирным путем.

   В Гоми калыма платят не более 3 коров, мяса, масла, хлеба и водки. Этим все ограничивается. В приданое за девушкой идет почти все то же самое, что было внесено как калым. Приемы сватовства и гуляний те же, что и у кукунорских тангутов. У всех этих тангутов полиандрия⁶¹ встречается за редкими исключениями. Можно сказать, что ее нет выше исчисленных тангутов.

   Не бывает случая, чтобы тангутская девушка выходила замуж целомудренной. Свобода отношений между молодыми людьми и девицами не считается предосудительной. Очень часто до замужества у девушек родятся дети, и это ее нисколько не порочит в глазах родителей и всех окружающих; дети эти принимаются в семью родителей на равных правах даже в наследстве с остальными детьми и не признаются незаконнорожденными. Они даже не понимают этого слова: "Все родятся по одному закону, следовательно; они законнорожденные и такие же люди, одинаковые со всеми. Незаконнорожденных людей нет!.." При выходе замуж девушки, имеющей детей, дети ее остаются в семье ее родителей как равноправные члены семьи.

   Рождение ребенка не празднуется. В самый день рождения или на следующий приглашается лама, который дает имя новорожденному. Если есть в семье старик, то он может вполне заменить ламу. Когда ребенку исполнится три года, то ему в первый раз подстригают волосы. В назначенный для сего день убивается несколько баранов, приглашаются родственники, их угощают мясом, хлебом и водкой. Волосы подстригает старший присутствующий родственник. Какое значение имеет этот обычай, узнать не пришлось; тангуты говорят: "у нас всегда так делается", и весь тут разговор.

   Обрядности похорон состоят в следующем. Прежде всего покойника связывают в сидячем положении, подтягивая коленки к подбородку, и привязывают руки к ногам ниже коленей. Затем одевают на мертвеца старую шубу и садят его в палатке у входа. Приглашают даму, пользующегося наибольшей известностью в данной местности; он молится и указывает, как следует похоронить покойника: посредством ли сожжения, пустить ли на воду или свезти в горы оставить на съедение зверям и птицам, и указывает место, где это должно быть выполнено.

   Лама, помолившись в палатке, где посажен у дверей мертвец, приказывает другому ламе отправиться и выбрать место, где труп должно предать сожжению или на съедение зверям и птицам. Если труп сжигается, то в указанное место привозят покойника; складывают большой костер из можжевеловых дров, кладут на него труп, поливают его маслом и при чтении молитвы поджигают костер. Когда все сгорит, собирают пепел от трупа, смешивают его с глиной и делают множество конусообразных ступочек (от 108 до 1000 штук по указанию лам), называемых "цаца".

   На съедение зверям и птицам, в указанном ламою месте, труп кладется на спину с согнутыми коленами и руками, сложенными на груди; труп прикрывается старыми одеждами; у головы по сторонам и в ногах втыкаются четыре палочки с флажками, на коих написаны молитвы, и после совершения ряда молитв труп оставляется на произвол судьбы.

   У бедняков обыкновенно предают покойников воде, как способу наименее хлопотливому, где есть большая река. В Гоми, например, бросают в Желтую реку. На реку труп, облеченный в старые одежды, опускается с молитвами головою по течению; молитвы совершаются, пока не исчезнет труп из вида. Во всех случаях ламы молятся о покойном 48 дней.

   Кроме того дети молятся о своих усопших родителях ежегодно в день их смерти. Эти моления совершаются ламами, которых приглашают от 5 до 30 человек. После службы лам одаривают мясом, дзамбой, хлебом, маслом.

   Если муж и жена различных хошунов, то жена по смерти мужа может уйти к своим родителям только в том случае, если остается бездетной, и тогда она берет с собой только половину всего оставшегося имущества. Вдова же с детьми переходит к одному из неженатых братьев покойного, хотя бы даже к малолетнему.

   Если у покойного ее мужа нет неженатых братьев, то она, чтобы не расстроилось ее хозяйство, должна найти себе мужа в этом же хошуне, холостого или вдовца; тогда все имущество после покойного мужа она сохраняет за собой. Но если, будучи бездетной, вздумает выйти замуж в другой хошун, то ей дают только ее платья, а имущество остается родителям или детям покойного ее мужа от другого брака.

   Вдова, выходя за одного из малолетних братьев своего покойного мужа и приживая детей от посторонних, не клеймится за это позором; дети же считаются законными детьми малолетнего мужа.

   Раздел имущества между детьми производится таким образом: когда в семье женится один из сыновей или выходит замуж дочь, то весь наличный скот делится на равные части по числу всех детей. Например, если в то время, когда из 5 сыновей и дочерей которого-нибудь выделяют, и весь наличный скот состоит из 500 голов, то выделяемый получает 100 голов. Случается, что после выдела двух-трех братьев число скота почему-либо умножится, тогда выделяемые после получают из наличного скота равные части. Прежде выделенные ни в каком случае не могут претендовать на прибавку. Когда выделяется старший сын, уже после смерти своего отца, то он все-таки должен заботиться о поддержке хозяйства матери, остающейся с малолетними детьми до тех пор, пока последующие не подрастут настолько, что сами будут в состоянии управлять хозяйством.

   По выделении всех детей своих родители остаются всегда жить с младшим сыном, которому поэтому остается большая часть.

   Когда дети остаются после родителей малолетними, то хошунный начальник со стариками своего хошуна назначает им опекуна из старших родственников их отца, который обязан охранять их имущество и их интересы. В таких случаях сироты получают равную с детьми опекуна часть, хотя бы они были богаче или беднее детей опекуна.

   Если же дети остаются после родителей немалолетними, то делятся сами между собою под наблюдением старших родственников или почетных стариков хошуна. Решающий голос имеет старший из делящихся братьев; как говорят, в таких случаях он не злоупотребляет своим правом, чтобы получить львиную долю из имущества, а делится справедливо.

   Лама Амчут сообщил мне следующее о монголах, кочующих между монастырями Раджа-гонба и Лабран-Чжасинъчи.

   Этих монголов считается до 1600 семей. Управляются цинваном, обязанным в три года раз ездить ко двору в Пекин.

   Одеждой своей они нисколько не отличаются от своих соседей тангутов мзурги; женщины их заплетают две косы, обвитые в чехлы и спущенные вдоль спины, а не на грудь, как у цайдамских монголок.

   Говорят они смешанным монгольско-тангутским языком, а чаще и совсем по-тангутски. Состоятельные живут в войлочных юртах, а бедные в черных тангутских палатках. Ван имеет деревянный разборный дворец, который при перекочевках вьючится на 70 верблюдах.

   Занимаются они исключительно скотоводством (бараны, коровы, яки_г лошади и немного верблюдов).

   Все обряды и обычаи у этих монголов тангутские. Народ миролюбивый. Подчинены непосредственно Синину. Цин-ван получает жалованье от двора наравне с прочими монгольскими князьями равной степени. Они обязаны давать только подводы для китайских чиновников, других же податей и повинностей по отношению к Китаю не несут. Что же собирает их ван, неизвестно.

   Пока мы стояли возле хырмы Шан-рди, до нас доходили слухи, что ртауские тангуты собираются потребовать вознаграждения с тангутов племени Амчута (рынгын), который был нашим проводником. Как-то раз приехали к нам несколько тангутов и требовали, чтобы мы не оставляли хырмы Шан-рди до приезда ртауских тангутов, чтобы дело между ними было разобрано в нашем присутствии, как виновных во всей истории, но были нами прогнаны с острасткой.

   Вещи, лежавшие на хранении у ламы в кумирне, были в полной целости; мы их убрали в свои места во вьюки, простились с нойоном, ламой и были готовы к выступлению 7 марта утром.

   Я решил итти горами на р. Ихэ-гол, к стойбищу Барун-засака, у которого думал сменить яков на верблюдов или нанять последних и на них уже добраться в Курлык. Кроме того было интересно посетить и эту часть хребта Бурхан-будда.

   Оставив хырму, мы держались юго-западного направления, перевалили один отрог Бурхан-будда, идущий на север, и на 15-й версте остановились в урочище Кур. В урочище Кур находятся пашни шанрдийских монголов, орошаемые речкой, идущей по дну ущелья.

   На второй день мы прошли 11 верст, перевалив два мягких лёссовых отрога, и остановились опять в ущелье среди монгольских пашен в урочище Токто-булак. Отсюда увидели мы первый арцевый лес вверху ущелья. Переночевав здесь, мы направились вверх по р. Токто-булак, сначала на юго-восток, а затем свернули на юго-запад и по лесному ущелью достигли перевала Усу-учэ, или Арпытын-дабан, 12 780 футов абсолютной высоты. Подымаясь по ущелью, мы кроме арцы видели иву, курильский чай, горечавки, Anaphalis sp., 2 вида полыни, лебеду, дикую гречку, Gusiriia sp., кипец, дырисун, щавель, дикую пшеничку и др. На самом перевале встретили мягкий альпийский луг. Хорошо наезженным и красивым спуском мы вышли на р. Арцытын-гол и остановились среди монгольских юрт, сделав за переход 12 верст. Тут же с юга в Арцытын-гол впадает еще речка, а сама р. Арцытын-гол направляется на запад, на слияние с р. Ихэ-гол⁶².

   Следующим переходом мы должны дойти до ставки Барун-засака на р. Ихэ-гол в горах. Первые 7 верст мы шли на запад по р. Арцытын-гол до ее слияния с Ихэ-голом, по которому [шли] вверх и повернули на юг и через версту вышли в урочище Оймын-амы. Тут среди множества монгольских юрт стояла большая юрта Барун-засака. Мы остановились бивуаком, не доходя до княжеской юрты шагов 600.

   Здесь мы провели шесть дней. Барун-засак встретил нас радушно, посещал нас очень часто и сиживал подолгу; мы тоже бывали у него не один раз. Барун-засак вел образ жизни, ничем не отличавшийся от образа жизни подчиненных ему монголов. Его жена и старшая дочь несли все хозяйственные работы и ухаживали за скотом. Своих усталых яков мы сбыли Баруну на крайне невыгодных условиях, потому что они не были бы в состоянии пройти предстоящего большого пути к Курлыку. Барун-засак согласился взять их себе и за это доставить нас на верблюдах в Курлык. Более выгодной операции с ним не пришлось устроить.

   Погода стояла хорошая только в день нашего прихода, а потом испортилась. Пыль стояла все время при сильной облачности, и иногда выпадал снег. Несмотря на это, хотя и медленно, весна все-таки подвигалась. Ночи стояли в общем теплые, температура их бывала то -, то ; 11-го числа, в полдень температура подымалась до °Ц. Появились насекомые: 10-го летали мухи, 11-го встретился жук. 12-го ночью поверх льда на речке бежала вода.

   Мы стояли среди пашен. Кроме Баруна, нашими соседями были многие монголы в значительном числе юрт. Среди монголов находились две черные палатки тибетцев, пришедших к Баруну от притеснений своих тибетских властей. Барун их принял. Нас окружали гранитные и гнейсовые скалы, прикрытые лёссом, по которому кое-где виднелась отдельными деревьями арца да попадались дырисуны.

   П. К. Козлов ездил вверх по ущелью к перевалу Бамбурчик-дабан, названному так по обилию медведей, встречающихся по дороге к перевалу; но на этот раз они не были встречены. Ущелье вверху обстановлено скалами гранито-гнейса биотитово-роговообманкового мелкозернистого. Вследствие неподходящей погоды мне не удалось определить астрономически точки стояния нашего бивуака.

   В хырме Шан-рди и здесь у Баруна поразительное обилие сорок, которые крайне бесцеремонны и страшным образом расклевывают у живой пасущейся скотины спины и задний проход и заставляют несчастную скотину ужасно мучиться, биться и кататься по земле. Никакие движения и приемы скотины не могут освободить несчастную от мучительной надоедливости этих сорок. Несчастных наших животных сороки преследовали и во время движения каравана. Все наши мешки с продовольствием тоже были проклеваны сороками, и их приходилось постоянно зашивать.

   Нас поражало тоже обилие бродячих собак; здесь их нисколько не меньше, чем и в Шан-рди. Они днем и ночью занимались воровством на нашей кухне, и дежурным было много хлопот постоянно их прогонять. У монголов они также постоянно воруют все, что плохо лежит, и поедают ягнят, козлят, чему я сам был не раз свидетелем.

   Множество волков ежедневно пожирают у монголов баранов, давят телят и жеребят. По ночам они оглашают своим воем ущелье р. Ихэ-гол и главным образом ур. Оймын-амы - средоточие местных кочевников в это время года.

   После шестидневного отдыха на стойбище Барун-засака, простившись с князем, мы тронулись 16 марта в путь на его верблюдах и пошли вниз по р. Ихэ-гол. Сначала шли пашнями, почва которых состояла из буро-желтого лёссового ила, с обрывками соломы. Река Ихэ-гол бежит по устилающим ее ложе круглым валунам, между которыми находится серый крупный песок с гравием и мелкой галькой. Кое-где реку сопровождают лёссовые невысокие холмы.

   Верст через 8-9 мы вышли из ущелья и свернули на северо-запад; на 12-й версте остановились в ур. Куку-тологой, оставив реку восточнее. Из нее сюда на пашни проведены арыки. Почва пашен состояла из буро-желтого лёссового ила, песчанистого и слюдистого с обрывками соломы и корней. Окрестная местность слагалась из буро-желтых, сильно глинистых неровнозернистых песков. По степи росли колючий острокильник (Oxytropis sp.), белолозник, полынь, реомюрия, а по реке мирикария, камыш, дырисун и сугак. Ниже нашей остановки на арыке стояло несколько монгольских юрт. Ночь почти ясная, теплая, термометр не опускался ниже нуля.

   На следующий день ясным хорошим утром продолжали путь к хырме Барун-засака, где он нас хотел встретить. Более половины дороги шли сухим руслом р. Ихэ-гол, пересекая несколько других, тоже каменистых и сухих, в него впадающих. По пути нам попадалось много соек (Podoces hendersoni). Из растений замечены: хвойник, тамариск, саксаул, козенец (Scorzonera sp.), калимерис, бударгана, реомюрия, сугак (Lycium chinense), хармык, дырисун. Оставив русло Ихэ-гола, мы пошли по галечной плоскости, на которой вправо от нас стояло несколько невысоких барханов песка. Галька местами была сдута ветрами, и обширные оголения глины сменялись площадями и барханами песку. Затем мы пересекли полосу, поросшую тамарисками и хармыком, среди которых лежала глубоким слоем вязкая пыль. На северном краю этой растительной полосы стоит хырма князя. Мы ее обошли и в полуверсте за нею остановились в камышах возле колодца. Переход был в 25 верст. На завтра решили передневать. Версты полторы восточнее этой хырмы стоит другая, покинутая старая хырма. К северо-востоку от хырмы, верстах в 2, находятся кчючи, где были пойманы пескари для коллекции. Перед вечером приехал в хырму Барун-засак с женою.

   На другой день были у Баруна в его фанзе. Внутри фанза заставлена мешками, посудой, седлами, завалена шубами, мехами и пр.; тут же мы увидали и шкуру рыси, набитую соломой. Мы приобрели эту шкуру за пять лан серебра для коллекции, так как она была хорошо снята и представляла собой интересный вид рыси, добытой в горах Бурхан-будда. Вообще торговля монгольских князей доставляет им не малые доходы, принимая во внимание, что часть продаваемых ими предметов досталась им даром, в виде приношений их подданных, делаемых в различных случаях, часть же привозится из Данкыра купцами, скупается князем, а затем продается им уже по значительно повышенным ценам. И мы сделали у Баруна небольшие закупки в дорогу до Курлыка: приобрели дзамбы, муки и немного джумы.

   После Баруна мы посетили его престарелого слепого отца. Старик был очень рад нашему посещению и вспоминал то время, когда у него в гостях был покойный Николай Михайлович Пржевальский; узнав от нас о смерти Пржевальского, крайне сожалел о нем и куском бумажной материи утирал слезы, катившиеся из потухших старческих глаз. Показывал он нам большой охотничий складной нож, подаренный ему Пржевальским и хранимый стариком как драгоценность. День простоял хороший, теплый, настоящий весенний; летали мухи.

   Оставив хырму Барун-засака, мы взяли направление на северо-восток. Почва - солончаки, покрытые травою, выбитою скотом. Во многих местах топкие водяные выпоты. Придорожную растительность составляли хармыки, тамариски и дырисуны. На 9-й версте от хырмы достигли реки Цаган-гол, образуемой водами болот Хара-усу, лежащих на востоке, и рек Ихэ-гол, Хоту-гол и Номохун-гол, сбегающих с Бурхан-будда. По слиянии с рекою Хара-усу Цаган-гол, под именем Шишин-гола, достигает реки Баин-гол. По Цаган-голу шли несколько верст. Переправа через эту реку топкая; но у нас все обошлось благополучно. За переправой расстилается широкий солончак с камышами и местами тамариско-выми кустами, коими мы дошли до р. Хара-усу и остановились в урочище Хара-усуне-кубэ.

   По реке растут высокие камыши. Тут мы видели журавлей, турпанов, индийских гусей и серых уток, цапель, перезимовавших здесь; по хармыкам много соек, а по тамарискам гнезда воронов, уже сидевших на яйцах. Всюду много зайцев, попадаются антилопы (Antilope subgutturosa). День простоял тихий и теплый; в полдень в тени термометр показывал °Ц.

   Покинув этот ночлег, мы шли сначала левым берегом реки Хара-усу, затем переправились через нее в урочище Улан-усу; переправа не широкая, но топкая и глубокая; один верблюд опрокинулся в воду, но был вытащен; вьюки с сумами, конечно, были промочены.

   Двигаясь в северо-западном направлении, пришли через 13 верст на р. Баин-гол в урочище Ганджур-гаталга. Здесь находится брод через реку, коим ее обыкновенно переходят в этом месте. Пробовали и мы перейти на другую сторону, но это было трудно выполнимо по случаю большой воды в реке и сильного ледохода, почему отложили переправу до следующего дня. Вскоре после нас сюда же приехали монгольские чиновники; они решили переправиться и совсем вымочили свои вещи.

   Здесь по Баин-голу тянутся песчаные бугры с тамарисками и камышами, хармыками и сугаком. На больших тамарисковых кустах вороньи гнезда. Место нашей остановки еще недавно было под водой, и потому приходила в голову мысль: "а что если река ночью разольется, куда мы денемся!", но все обошлось благополучно. Утром с большим трудом переправились на правый берег реки и, несколько отступя от нее, пошли вдоль правого берега камышами, среди хармыков и тамарисков.

   Разлившаяся река наполняла своими водами все окрестные впадины и низкие места, представлявшие теперь лужи и озера, которые приходилось обходить нашему каравану. По дороге нам встретилось множество следов только что проехавших всадников. Оказалось, что этой ночью тангуты угнали у монголов большой табун лошадей.

   Наконец мы вышли на северный рукав р. Баин-гол в урочище Ханан-цаган. Отсюда дорога сворачивает на север в Курлык. Перед большим безводным переходом мы решили здесь передневать. На дневке я сделал астрономическое наблюдение. Найдены были фазаны (Phasianus vlangali). На реке сильный ледоход; днем вода в ней прибывала.

   После обильной кормом дневки животные бодро шли вперед на север; миновав окраину приречной растительной полосы в урочище Шара-гуй, мы вступили в солончак Гельчик; воды на нем почти не было, он как будто бы просох сравнительно с нашим посещением его прошлой осенью. В реке Булундзире воды оказалось много, и дно чрезвычайно топкое. Перейдя его, мы поднялись на возвышенность Куку-бейле и, воспользовавшись несколькими кустиками саксаула, росшими при дороге на 25-й версте пути, сделали привал и напились чаю, после чего продолжали дорогу по пустынной галечной местности. Подул юго-западный, страшной силы ветер, обдававший нас то песком с мелкой галькою, то тучами пыли, всюду проникавшей.

   Наконец, пройдя за день сорок пять верст, мы остановились в безводном урочище Му-шикшин, с запасной водой, взятой из р. Баин-гол. Ветер не прекращался и ночью; к утру надул к нашим вещам много песку и наполнил атмосферу густой пылью, заслонившей солнце.

   Отсюда до высот Абдоринте-ула шли старой дорогой, а оттуда взяли направление немного к востоку. Абдоринте-ула служит водоразделом между бассейнами южного Цайдама и северного. Спустившись с Абдоринте, мы сделали привал и пили чай среди довольно густых порослей саксаула. Затем, идя в северо-северо-восточном направлении, достигли реки Баин-гол и остановились в урочище Сончжи-гаталга, до которого в течение перехода прошли 37 верст.

   Для животных здесь хороший корм. На Баин-голе льду уже не было. Множество водяной птицы летало вдоль реки и по соседним болотам. По сторонам виднелись юрты монголов.

   Утром переправились через реку Баин-гол немного ниже нашего ночлега. Один верблюд завяз в топком дне и подмочил вещи. С переправы пошли правым берегом реки, отступя от нее и обходя разливы по топким солончакам, держась северо-западо-западного направления. Всюду среди хармыков наплывы льдов, разливы, топкая грязь, затруднявшие ход верблюдам.

   Употребив не мало усилий, мы прошли 17 верст и остановились возле хырмы Курлык-бейле на колодце. Место остановки, совершенно выбитое скотом, нам так не понравилось, что я сейчас же послал людей искать более подходящего, чтобы завтра же перейти. Людей, остававшихся в хырме с вещами, нашли в полном благополучии, вещи в порядке и сохранности; верблюдов еще не видели - они были угнаны на пастьбу верст за 20, и при них жило два наших человека в ур. Таряне-быль, в кормном месте, по указанию князя. Пришли в Курлык 25 марта. Здесь весна, подвигавшаяся хотя и медленно, была уже очень заметна.

  

  

   На другой день, 26 марта, рано утром мы перекочевали на версту севернее хырмы и разбили свой бивуак на краю болотца, уже густо заселенного прилетевшей с юга водяной птицей, занятой выводом своего потомства. Сюда же привезли и все вещи, хранившиеся в хырме. Хырма собственно не одна, а их здесь сгруппировано три вместе, и восточнее невдалеке стоит кумирня, в которой живет лама-ордосец. Кроме колодца, недалеко от хырм в зарослях хармыка журчит пресноводный ключ; из него пользуются сторожа, оберегающие сложенное в хырмах имущество, и нищие, живущие около хырм в драных юртах.

   Каждая хырма представляет собою четырехугольную площадь, окруженную глинобитною стеною; в стенах заключены фанзы, куда монголы складывают все запасы и излишние пожитки. Эти хырмы служат монголам также и прикрытием вместо крепости в случае нападения тангутов.

   Отсюда мы отпустили подводчиков, привезших наши вьюки от Барун-засака. Один из них хаживал в кумирню Раджа-гонба, и я воспользовался случаем порасспросить его о ней и проверить сведения, добытые от Амчута - тангута-проводника.

   На следующий день, несмотря на скверную погоду, я решил съездить с П. К. Козловым и Баиновым на пастбище к верблюдам, чтобы видеть, как они выглядят, и посетить князя.

   Дорогой все время падал влажный снег и залеплял лицо. До стойбища верблюдов мы проехали 16 верст. Оно находилось на северной окраине урочища Тарянё-быль, на большом арыке, выведенном из р. Баин-гол, для орошения разбросанных здесь пашен, на пространстве от востока к западу верст 25 и с севера на юг верст 7. Пашни эти разбросаны неправильными клочками, среди густых зарослей хармыков, сугака (Lycium ruthenicum) и дырисуна.

   Пашни эти совсем почти не обрабатываются; определенная площадка земли заливается из арыка водою и окапывается маленьким валиком, чтобы задержать воду и дать ей возможность напитать землю; потом воду спускают, а на мокрую землю бросают зерна, прямо между кустов, не вырывая их; среди них проводятся кривой сапой редкие и мелкие борозды, в которые запахивается часть зерен, причем более половины их остается на поверхности и истребляется несметными стаями диких каменных голубей (Golumba rupestris), прилетающих сюда с Южно-Кукунорских гор и покрывающих пашни сплошными массами. Пашут и мужчины и женщины, на верблюдах, лошадях и коровах, небольшой искривленной сапой. Работа эта требует участия трех человек: один идет впереди и посыпает зерна, другой ведет впряженное в сапу животное за повод, а третий направляет сапу на посыпанную зерном полоску⁶³.

   Кусты дырисуна, хармыка и др. удаляются лишь только в том случае, если их можно вырвать без усилий. Несмотря на такую примитивную обработку, по показаниям многих монголов, средние урожаи ячменя бывают сам-50. Почва пашен - лёссовидная глина, при осыхании дающая белые солонцеватые выпоты. Пашни ничем не удобряются. Сеют монголы главным образом голосемянный ячмень (Hordeum himalayense) и немного метельчатого проса.

   Благодаря наступающей работе на пашнях сюда собралось много народу, прикочевавшего на это время. Прикочевал и сам князь, живший от стойбища наших верблюдов верстах в 2-3 на юг. Всюду виднелись группы юрт и массы скота, бродящего по кустам и разыскивающего зелень, которая еще не показывалась.

   Верблюдов я нашел в большом порядке; очевидно, что оставшиеся с ними люди вполне добросовестно относились к своим обязанностям и пасли их на лучших местах.

   Осмотрев верблюдов, мы поехали к князю, встретившему нас самым радушным образом. Угощениям его и княгини не было конца. Они расспрашивали о наших хождениях за это время, высказывали свое крайнее сожаление по поводу случившейся со мной болезни. О нашем столкновении с тангутами они уже слышали еще до нашего прихода и передавали нам с восторгом свои впечатления по поводу слухов о неудаче тангутов, потерявших несколько человек убитыми в стычке с нами. Тангуты непримиримые враги монголов, и последние всегда душевно рады всякой их неудаче.

   Между прочим князь рассказывал, что во время нашего отсутствия в окрестностях бродили шайки тангутов, а ему необходимо было ехать на семейное торжество к соседу, князю Куку-бейле, в хырму Сырхэ у северо-восточного края озера Сырхэ-нор, верст за полтораста. Ввиду возможной встречи с тангутами поездка представлялась очень опасною. Но с разрешения остававшегося на складе за старшего унтер-офицера Ворошилова князь упросил стрелка Замураева, остававшегося с верблюдами, сопровождать его с берданкой в числе многих монголов, вооруженных фитильными ружьями. Свою поездку он совершил удачно и приписывал это тому обстоятельству, что тангуты проведали, что с ними был русский, и потому не осмелились напасть. Сам же Замураев рассказывал,, что во время этой поездки все за ним ухаживали и сам князь с княгиней постоянно заботились, чтобы он был всегда накормлен лучшим мясом и беленым чаем (чай с молоком с солью). Замураев не умел вовсе говорить по-монгольски, и князь сам заучивал многие русские слова. Князь сообщил нам, что у китайцев война, но с кем, объяснить не мог, говорил, что с моря (это оказалась война с японцами). Кроме того салары⁶⁴ и дунгане Ганьсу тоже перестали подчиняться китайским властям и стали собираться массами, чтобы резать китайцев. От князя мы возвратились на стойбище к верблюдам, где и переночевали.

   Утром, по пути к бивуаку, мы заезжали к тасалукчи (помощнику князя) поблагодарить за его заботы, которые он оказывал нашим людям, указывая лучшие места для пастьбы животных, остававшихся в Курлыке. К 11 часам утра мы были уже дома.

   Из хырмы нам привезли по распоряжению князя юрту и установили на бивуаке. В ней мы занялись разборкой оставшихся на хранении в Курлыке вещей, отбирая из них все необходимое на 1 ¹/₂ - 2 месяца для пользования на бивуаке здесь, в Курлыке. Остальное же мы предполагали сложить обратно в хырму до времени окончательного выступления из Курлыка домой на родину.

   На-днях князь отправляет людей в Синин по своим делам, и мы должны воспользоваться случаем переслать сининскому амбаню, при их посредстве, нашу почту на родину для препровождения ее в Пекин в Российскую миссию, а через эту последнюю в Россию. Отчет в Главный штаб о ходе экспедиции я не мог сам написать, потому что правая моя рука еще плохо слушалась, и поручил П. К. Козлову сделать это за меня. Эти работы заняли у нас несколько дней.

   Незаметно подошла Пасха, которую мы отпраздновали достойным образом, по православному обычаю, с красными яичками, добытыми, правда, не особенно добрым путем: еще накануне наши люди обобрали несколько гусиных гнезд на соседнем болоте, и обездоленные пары, с криком пролетавшие через бивуак, служили нам не малой укоризной в нашем недобродетельном поступке. Были добыты кое-какие услады, монпансье, сардины; люди получили водку, а непьющие по полфунта сахару. Вспоминали дорогую родину, родных, знакомых... Вторую уже Пасху проводим мы вдалеке от всего милого, дорогого!..

   В первый день Пасхи, 2 апреля, нашли и первую зеленушку на соседнем болоте, уже битком набитом крикливым населением водяных птиц: турпанов, гусей, разных уток, журавлей, кроншнепов и разных других куликов.

   4 апреля перебрались за 16 верст на северо-восток в урочище Таряне-быль и разбили бивуак вблизи юго-западного угла старой хырмы на арыке, идущем к княжескому стойбищу, находившемуся на ³/₄ версты южнее выбранного нами. До стойбища наших верблюдов было всего около двух верст. Солнце здесь сильно пригревало, в полдень на солнцепеке термометр показывал °Ц, а в тени ,7°Ц. На пашнях работы были в полном разгаре. Но монголы необыкновенно ленивы и медлительны в обработке пашни. Дело подвигается так незаметно, что неприятно и утомительно смотреть на их работу.

   Невдалеке от нас, в одной из юрт, умер мальчик лет 10; его вывезли на несколько сот шагов в сторону и оставили, по местному обычаю, на съедение зверям и птицам. Грифы и бородачи в огромном количестве показались в высях небесных, кружась и высматривая добычу, разысканную первоначально сороками и воронами, которые в ожидании этих более сильных посетителей урывали кусочки и прятали по сторонам, спеша запасти их по возможности побольше. Ночью же, привлеченные трупным запахом, волки задали такой погребальный концерт, что наши собаки не могли успокоиться всю ночь и своим лаем не давали нам уснуть.

   7-го я был у князя, чтобы устроить разъезд П. К. Козлова в Сарлык-ула и Южно-Кукунорские горы; он чрезвычайно охотно обещал все устроить и, как всегда, уверял нас в самых искренних и дружеских чувствах.

   Но все это не мешало ему, однако, при случае взять с нас за покупаемое у него несравненно дороже настоящей стоимости. Сам он вполне равнодушно слушал, не принимая никакого участия, когда в его присутствии его монголы запрашивали с нас бессовестные цены во время наших закупок. За самого плохого барана с нас запрашивали по 5 рублей, и дешевле трех мы не покупали; во время же экспедиции покойного Н. М. Пржевальского цена барану была 1 р. 50 коп.

   Как сам князь, так и его подданные запрашивали за все неслыханные цены и усердно старались содрать подороже с нас, заезжих людей. Это у здешних монголов практикуется относительно всех проезжающих через их страну, будь то ламы или богомольцы, идущие молиться в Тибет, - для них все равно.

   У князя гостили два монгола из Ордоса, которые по поручению своего начальства объезжали монгольские земли и возили с собой портрет Чингис-хана и его саблю. Я посетил их. Они под большим секретом от прочих монголов показывали мне и портрет и саблю. Чингис изображен полным всадником, сидящим на белом жирном коне, с занесенным в правой руке мечом. Лицо у него белое, полное, обрамленное русой бородой, глаза серые. В ногах лошади извивается небольшая белая собака. На дальнем плане картины видны горы и какой-то огонь. Размер всей картины, наматывающейся на скалку, около ³/₄ аршина в квадрате.

   Сабли две в одних ножнах, черных кожаных, оправленных медью. Длина их около аршина с медными эфесами, без дужек. Сабли с кривым изгибом.

   Перед этим портретом и саблями в юрте ежедневно служится хурул несколькими ламами, ездящими с этими ордосскими чиновниками. Чиновники уверяют, что Чингис скоро должен переродиться и явиться среди монголов через 12 лет. Но какую роль он будет играть среди них, чиновники таинственно умалчивают⁶⁵.

   Через несколько дней эти чиновники, собрав изрядную мзду с монголов, оставили Курлык. В Курлыке они получили 300 баранов, 30 лошадей и 60 лан денег. Приблизительно такие же подаяния ими были добыты и у других цайдамских князей-засаков: Баруна, Дзуна и Тайдженера.

   Много пришлось похлопотать и повозиться с криводушием князя, чтобы снарядить П. К. Козлова в его экскурсию. Сначала, когда я говорил князю об этом обстоятельстве, он с полной готовнооью обещал помочь нам - найти надежных верблюдов, лошадей и сведущего проводника, конечно, за хорошую плату. Когда же пришло время выполнить обещания. явилась масса проволочек и неосновательных отговорок: то верблюды больны, то лошади все заняты работой на пашнях, и только 15 апреля удалось П. К. Козлову тронуться в путь на 8 лошадях в сопровождении Жаркого, Ворошилова и проводника.

   Несмотря на свое очевидное криводушие, князь уверял нас в своих лучших к нам чувствах; бывал у нас и один и с сыном и с женой, радушно приглашая и меня к себе в гости.

   В один тихий, но очень темный вечер мы пустили небольшой фейерверк, состоявший из нескольких фонтанов, ракет и римских свечей. Трудно описать впечатление, произведенное им на наших соседей-монголов, сбежавшихся и съехавшихся со всех сторон в большом числе. Сам князь с женой и сыном прибежали к нам на бивуак. Восторгам его и всех монголов не было конца. Князь у нас просидел вечером довольно долго и в разговоре все возвращался к чудесам виденного им фейерверка.

   Весна наступала крайне медленно и долго вела борьбу с зимою. Южно-Кукунорский хребет то и дело покрывался белой пеленой снега, который иногда заносило ветрами и в долину, где он таял, не успевая прикрыть землю, и сейчас же испарялся в сухом воздухе. Каждую ночь вода в арыке замерзала; днем дули сильные ветры с северо-запада, мешавшие всяким работам; ежедневно неслись тучи пыли, застилавшей окрестности; по оголенным глиняным пространствам следовали друг за другом столбы вихрей, подымавшихся вверх иногда до облаков и почти всегда заволакивавших пылью небо; на голубых его пространствах глаз всегда замечал тонкое перистое облако.

   По утрам возле арыка часто лежал серебристый иней, пропадавший при восходе солнца. Днем тепло доходило в тени до °Ц, а на поверхности глины до °Ц. Между тем ночью вода в посуде к утру покрывалась льдом. Постоянные ветры иссушали и без того сухую землю; ночные морозы убивали все то, что успевало ожить днем. Растительность развивалась крайне медленно, почти незаметно; 2 апреля мы увидели первый росток злака, в 1 дюйм длиною, на мокрой почве; 7 апреля появились первые листочки лапчатки (Potentilla sp.) и дырисуна на влажном берегу арыка. Только 3 мая найдены были зеленеющие почки на хармыке и бударгане, а 7 мая, перекочевав вниз к хырмам, мы встретили первые цветы лютика, осоки и какого-то крестоцветного, а в воде, сильно нагреваемой днем, белые цветочки водяного лютика. В горах, на южных их склонах, на высоте 10 000 - 11 000 футов над уровнем моря в укрытых от ветра местах, где более влаги и сильнее нагревают лучи солнца, растительность найдена 1 мая более развитой: древовидный можжевельник пустил уже молодые побеги, до вершка длиною; барбарис собирался цвесть, и расцветали клумбы твердочашечника. Злаки выгнали свои ростки до двух вершков; но на один вершок концы их были умерщвлены морозами и успели уже пожелтеть.

   Такое слабое развитие флоры влечет за собою и медленное развитие животной жизни. К приходу нашему в Курлык (25 марта) мухи уже попадались, но в ограниченном количестве; пауки - тоже. Только через месяц, 23 апреля, мы увидели первых комаров; 1 мая поймана первая бабочка белянка (Pontia sp.). 14 апреля первая ящерица, и только 7 мая послышались голоса жаб.

   Пролет птиц, кроме водяных, был ленивый, мало заметный. Ночами слышались крики куликов, журавлей, турпанов, гусей, кряковых, чирковых и других уток. Первых стрижей я заметил только 3 мая. Плисиц летело довольно много, и стайками и в одиночку; днем они посещали наш бивуак. Гнездование было позднее. Последнее здесь требует больших трудов со стороны мелких певунов, которым приходится много потрудиться и похлопотать, чтобы укрепить в кустах гнезда и сохранить их от сокрушительного ветра. Пользоваться старыми гнездами здешним птичкам совсем не приходится, потому что за долгий зимний период они наполняются песком и пылью, приносимыми постоянными бурями.

   Из местных птиц наш бивуак довольно часто посещали дикие голуби, совершенно безбоязненно заходившие в нашу палатку; прилетали стаи воробьев, затевавших сейчас же драку из-за найденной добычи. Тут же встречались чернолобые жаворонки (Otocoris sp.), очень миролюбивые птицы. Изредка проносились через бивуак пара-другая бульдуруков. оглашая тишь пустыни своим симпатичным криком. Прилетали с гор и красноносые клушицы покормиться на засеянных пашнях, особенно когда в горах выпадал снег. На фоне мутного, пыльного неба, почти всегда затянутого пленкою перистых облаков, постоянно можно было видеть двух-трех грифов или бородачей, паривших над обширной долиной в недоступной для других высоте. В кустах, еще не одетых в зеленый весенний наряд, слышалось трещание сойки, песня ропофилки или сорокопута, взобравшегося на верхушку куста, или красного карподака, грустящего о медленной весне. Бедный чеккан певал только по ночам, уносясь в высоту, пронизанную лунными лучами, когда стихал докучливый ветер и улегалась несносная пыль. Около бивуака мы замечали коршунов, которые часто караулили, чтобы отнять что-нибудь из съестного у воронов и сорок, постоянно дежуривших у мусорной кучи и дожидавшихся отбросов из нашей кухни. Из зверей внизу на пашнях попадались антилопы-харасульты, волки, лисицы и зайцы.

   В соседних Южно-Кукунорских горах было много уларов тибетских и новых крупных, так удачно добытых прошлого осенью П. К. Козловым, ютившихся в скалах и россыпях альп. В лесах и кустарниках встречались дрозды Кеслера, клушицы, карподаки, синицы и другие. Свойственные этим горам звери известны в следующих представителях: тибетский медведь, открытый Пржевальским; кабарга, привлекающая своим ценным мускусом жадных до наживы охотников монголов и тангутов; два вида маралов: шара-марал (Gervus albirostris Przew.) и куку-марал (Gervus sp.). Первых маралов меньше, рога их менее ценны и у молодых экземпляров сваливаются поздно, в конце мая или начале июня. 28 апреля нам доставили монголы шкуру молодого марала, шара-марала, с черепом; рога, имевшие по 8 отростков, сидели на пеньках крепко и еще незаметно, чтобы они скоро свалились. На них охотятся только в конце июля.

   27 апреля ван перекочевал вниз к озеру и им было сделано распоряжение, чтобы монголы кончали свои земледельческие работы и торопились очистить это урочище от скота, чтобы он не травил хлеба и чтобы сохранить травы к осени, времени уборки хлебов, когда все вновь прикочевывают сюда со скотом. Чтобы выжить их, было приостановлено действие арыка, и лишенные воды монголы должны были подчиниться распоряжению. Мы же вырыли заблаговременно несколько больших ям у арыка, наполнили их водой и простояли на них до 6 мая включительно.

   1 мая В. Ф. Ладыгин с Куриловичем ездили в горы на экскурсию. Вениамин Федорович привез образцы оживающей в горах флоры, а Курилович добыл двух карподаков, двух синиц и пеночку для орнитологической коллекции. Из продолжительных гипсометрических наблюдений оказалось, что абсолютная высота нашего бивуака близ хырмы в Таряне-быль равнялась 9 652 футам. Из моих астрономических наблюдений получилась широта урочища 37° 19' 42", а долгота от Гринвича 96° 59' 30" восточная.

   7 мая мы оставили Таряне-быль и, отойдя к югу, остановились верстах в двух восточнее хырм, в ур. Худо-буре, на болотистой, поросшей камышами речке Ангыр-бургын-гол, впадающей в р. Баин-гол. По дороге мы перешли глиняную высоту Оботу, протянувшуюся от востока к западу и отделяющую долину Курлыкского озера от долины Таряне-быль. Затем каравану пришлось проходить топкими болотами, прежде чем выйти в намеченное урочище. Шагах в 800 от нашей остановки на запад стояла глиняная кумирня, около которой шли большие приготовления для хурула, ежегодно с торжественностью здесь отправляемого. Зелень и здесь еще только пробивалась; хармыки, главное украшение Курлыка и даже всего Цайдама, только начинали зеленеть, и мы принуждены были отослать наших животных для пастьбы в другое место; но и там, как оказалось впоследствии, они не поправились, а, пожалуй, еще более похудели.

   Всякого рода жизни здесь было больше, и потому чувствовалось как-то веселее. С окрестных болот доносились к нам оживленные крики разной водяной птицы, проносившейся постоянно над нашим бивуаком. По кустам хармыков раздавались голоса веселых и вертлявых ропофилок, сорокопутов, фруктоедов, чекканов и прочих. В воздухе с резкими криками носились стрижи, гонявшиеся друг за другом, или преследуя мошек, а по вечерам порхали летучие мыши и раздавались концерты лягушек и жаб, голосивших до полуночи в теплую погоду.

   Наши энтомологические коллекции стали пополняться жуками, мухами и бабочками; нашими конкурентами в этом деле были тарантулы, сидевшие в своих отвесных норах в земле и всегда готовые броситься на мимо ползущую добычу.

   Ветры здесь, как будто, немного слабее; пыль тоньше, небо яснее и солнышко светлее; но ночные морозы случались и в последней трети мая.

   От сининского амбаня пришло сюда известие о том, что дунгане и салары к югу от Желтой реки, за Гуйдуйем, поднялись против китайцев и небезуспешно, вследствие чего монголам приказано быть готовыми ко всякой случайности. Среди монголов только и разговоров, что о дунганах. Они страшно боятся, чтобы тангуты не воспользовались этим восстанием и не принялись за них.

   Заходил в кумирню к ламе, заступающему в Курлыке место гэгэна. Он живет здесь уже четвертый год и спит и видит, как бы скорее вернуться на родину в Ордос. Ему очень надоело здесь жить, крайне не нравятся курлыкские монголы, совершенно отличные по нравам от его родичей ордосцев. Он говорит: "они живут среди грабителей тангутов и приобрели их жадность и страсть к обирательству других людей, заброшенных судьбою в их сторону". Этот лама нуждался в 4 вьючных верблюдах для перекочевки в новое место. Он обратился не к князю и ни к кому из местных монголов, а к нам, рассчитывая получить эту помощь скорее от нас, чем от монголов, среди которых жил. Я, разумеется, не отказал ему.

   С 11 и 12 мая я начал понемногу запасаться в дорогу продовольствием, чтобы избегнуть этих хлопот в Са-чжоу и чтобы не прожить там лишнего времени. Хотя здесь в Курлыке добыть что-либо мудрено, но зато время позволяет делать все не спеша, исподволь.

   На днях был такой случай: приезжают к ламе монголы и просят помочь умирающему больному; лама отказывается, но мольбы родственников заставляют его дать лекарство больному. Он умирает. Ламу обвиняют в отравлении и жалуются князю, чтобы получить что-нибудь с ламы. Последний делается жертвой обирательства князя и родственников покойного. Все суды у князя кончаются постоянно чуть ли не полным разорением обвиняемого, а иногда и обеих судящихся сторон. Так алчна Фемида⁶⁶ князя.

   15 мая несколько горных монголов привезли три шкуры кабарги и 3 мешочка мускуса⁶⁷; они уверяли, что звери убиты лишь дня два перед тем, шкуры же засушены, чтобы не испортились; я купил у них все. Шкуры оказались подопревшими и по вымочке в квасцах у них вылезла вся шерсть. Пришлось их бросить. Мускус оказался тоже фальшивым. На один мешочек была натянута вторая кожа для веса, а два других были наполнены смесью мускуса с запекшейся кровью. Эту дрянь они обманным путем продали за настоящий мускус на вес серебра. В делах обмана не лучше поступает и сам князь. Мы у него купили 36 мерок (около 2 пудов) ячменя за пять рублей. Когда ячмень привезли на бивуак, из него были выброшены большие куски глины, и ячмень был снова перемерен - в нем оказалось 12 мерами меньше. Когда об этом было послано сказать князю, он ответил: "если мера вам не нравится, пришлите ячмень назад, тангутам мы продаем этой мерой".

   16 мая в прекрасный ясный день мне удалось определить время по солнцу, а широту места по полярной звезде. Из эти