Главная » Книги

Шмелев Иван Сергеевич - Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной, Страница 20

Шмелев Иван Сергеевич - Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной



нег" (нем.).}. Я думала 20-30 RM. Но я была принята на 100 RM в месяц. Я даже не верила! Такое богатство! Я удвоила свои старания... Мне поручили уже самостоятельную работу, я вела 3 дня в неделю всю главную лабораторию, для всей II медицинской клиники одна!
   Скоро, мой будущий шеф, обратился к старшей лаборантке с просьбой дать ему какую-нибудь надежную волонтерку, для совершенно самостоятельной работы в его клинике. Она дала меня. Я поступила туда в феврале 1929 г. Мне все, знавшие хорошо шефа, говорили, что мне не вынести будет у него, что все убегают. Но я осталась до... 1937 г. Я не сказала тебе, что до поступления моего в Charité, я познакомилась с одним врачом488. Через моего отчима. Русский немец, православный. Очень верующий. Я его рассматривала как "старшего дядю", спрашивала то то, то другое о медицине, о моей работе.
   Его хвалили все, кто его знали. Было в нем что-то обаятельное. Пел, чудесно пел. В церкви первый, до начала. Но вдруг он перестал у нас бывать. Однажды я его должна была пригласить в гости. Отказ. И объяснение почему. Он никогда больше не придет. Понимаешь? Я ему мешаю... Я была потрясена. Он вдруг стал так мне... чужд и непонятен, и... притягателен! Ужас мой был именно в этом. Я впервые такое к себе в жизни слышала. Я его стала избегать.
   Судьбе угодно было нас пару раз бросить вместе... Было ужасно... Ужасно потому, что при всем моем знании о его чувствах, совсем противоположных тому, чего искала душа моя, я поддавалась ему, его обаянию. Я была очень стойка. Он перестал бывать в церкви. Зачем стойка?! Я встретилась с ним в одном доме, - хозяева меня не понимали. Почему я его не "пожалею". Но он сам меня за это втайне уважал, сознался после, много после. Я не могу тебе описать. Но это было для меня ужасно!.. Я рассказала бы тебе все! С перерывами в 1/2 года - 1 год, мы виделись снова. И с новой силой у него - пожар, у меня - Св. Антоний489? М. б. Однажды, даже, - подумай, мы случайно (?) оказались вместе на одном курорте... Я не забуду этого... Я ушла, _н_е_ уехала с ним в ночь на горевшем в фонарях пароходе, он остался один, злой, темный... и... очень, очень большой язычник... Проходя к дому, я еще задержалась нарочно у одной дамы, я миновала его Hotel, - и вижу... на шторе светлой... тень... фигура молится... и каак, Ваня! А на другой день он на моих глазах развратничал с девчонкой. Много было! Мне не надо было этого касаться кратко. Боюсь, - ты не поймешь меня!
   Продолжение следует.
  

111

О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

  
   [Декабрь 1941 г.]

No 4 (?) или 5-ый? Ну, No 4

   Надо или подробно, - или никак! Ты так, кратко, не составишь себе картины. Сложно все: почему не женились? Масса разных сложностей (* И еще то, что я свое, личное, тогда считала роскошью, не смела о себе думать. Нам тяжело жилось тогда.). И главное: "нашла коса на камень". Он был вполне свободен. Ну, конечно Freundin {Подруга, любовница (нем.).} были. Он был намного меня старше. В моем разочаровании, в горе от узнавания его "грехов", утешал меня тот студент, который помог поступить в школу. Этот был чист, как девочка. Мечтал свой первый поцелуй дать своей невесте. Потом, много после, когда он поцелуи растерял, но... все же, оставаясь нетронутым, - он умолял меня выйти за него замуж. Теперь женат. Его исправила жена... Сам сознался, что до женитьбы за... 1-2 года, - его развратили девчонки-сестры в больнице. Плакал, когда мне каялся. Умолял спасти его. Письма его у меня, Ваня, чудесные. Я - не любила, я ценила его. Это была чистая душа. Женился он 32 лет. Лет до 30-31 берег себя. И не "мямля", а пылкий мальчик. Увлекательный. Музыкант еще больший, чем доктор. Тип русского врача-бессребреника. Идеалист... крайний. Мать его знавали кто, говорили, что Святая была. Ну, этот, между прочим. Дима же (тот, старший) был другой... До 1930 г. я страдала. И потом вдруг решила: разом отрезать все! Я все, всякое знакомство прервала, сказав, что "люблю теперь другого" (соврала), что все, все должно забыться. Все кончилось, не без боли с каждой стороны... И все-таки было еще одно, последнее испытание, еще одна встреча. Я не описываю этой встречи, т.к. это целый роман сам по себе. Здесь уместно было бы сказать и о борьбе, и о победе. Я уезжала в отпуск. Разбита. С этим чувством к Д., пришло будто все, что раздавил и обманул N. (* "N." - не начальная буква имени, а просто так.) И ужас был в том, что, стремясь к чистому, я сталкивалась в Д. и с... другим. Отбрасывалась душой от него и... вновь его обаяние и чары... Не считай его, однако, пустельгой, - он сложнее и чище многих.
   В нем есть что-то от Нечаева490, но более зрелое и потому еще более опасное. Умен очень. Мама его любила. Я думаю, что я тогда была для всего того слишком юна. Я не понимала его. Я панически всего боялась. Странно все это было. Это был шторм, на меня налетевший, на меня, еще совсем не окрепшую. Я вновь вся разбита, вновь ошибка, - нет идеала. Я на Tegeruse'e491. "Баварочка" у тебя в лодке - это тогда. Иван, я тогда ужасно мучилась. Я уходила одна в горы, кидалась на землю, плакала, чего-то искала, я его звала, Его - всякого, порой даже очень земного, бежала от Него всем существом и вся к нему тянулась... и таак страдала. Я набирала букеты этих сиреневых Zeitlosen {Безвременник (нем.).} и видела, вбирала в себя, почему-то в них всю страсть его, все безумие. Аромат их - яд. Я ставила их к себе, заболеть бы хоть. И заболела. Горной лихорадкой.
   В Берлин приехала после 3-х недель отпуска. Я не описываю еще одну встречу по пути (с Димой) (на отдых). Слабая и не отдохнула. Выдержала и не увиделась. Перестала ходить в церковь. Ходила в другую. И... затихла. Работала. Нигде не бывала. Забывало ли сердце? Да. После тех мук на горах... о, что это было! Я не понимала сама: откуда во мне это? И что это? Это Дашин крестик на груди492... После этих мук я вдруг вся стихла! Работала свежо и бодро. Charité, клиника моя новая... без конца работы! И вот осенью поздней, почти зимой... столкнулась с... Георгием. Я не заметила его тогда. Вернувшись из клиники, я торопилась кончить одно рукоделие, чтобы отнести как подарок одной имениннице. А у отчима сидел кто-то, кого оставили и чай пить. Я извинилась и дошивала свое, тут же, у лампы. И ушла в гости. Кто это? Не все ли равно. Кто-то, интересующийся лекциями А[лександра] А[лександровича]. Уезжает к себе за океан и спрашивал о книгах. Зимой просил по возвращении еще зайти. Я и не думала о нем. И вот однажды: звонок. Вернулся, привез привет А[лександру] А[лександровичу] от кого-то. Я не видела его. Рождество... он в церкви, а после службы: отчим, очень гостеприимный был, спрашивает: "Вы куда, домой?" - "нет, куда-нибудь, м. б. в кино", - "заходите к нам". - "Серьезно? Благодарю, если не стеснит?" У нас гость. Дома ничего не приготовлено. Но тем не менее крайне уютный вечер. Мы видим впервые друг друга. Я помню только большие как-то особенно прямо смотрящие глаза, синие, не голубые, а синие, как море. Я таких не видала. Его благодарность за вечер. И все. Немного позже, - приходит, - мама одна дома, и: "я пришел очень просить профессора ко мне теперь в гости" - "его дома нет, я не знаю, сможет ли он!" - "ну, тогда все равно, кто сможет, я очень, очень прошу всю Вашу семью ко мне за город". И вот... была сказка... В зимнюю ночь, снег шел, морозно, поехали мы все на его чудесной машине... А там? Холостой, мальчик, без всякой хозяйки, устроил с другом... сказку! Это была Россия?.. Как будто! На стенах русские картины, чудесные, в углу образ. За столом все русские закуски и вина, самовар. Ужин из русского ресторана. А после... на чудесном граммофоне Шаляпин493, Собинов494, Нежданова495. Откуда нашли? В Риге, Пскове, всюду, где были по службе. И совсем после: было очень уютно. Отчим уже декламировал своего любимого Тютчева и Фета, - встает Георгий и... декламирует из "Евгения Онегина" наизусть "вначале жизни мною правил..." знаешь, где: "...и умереть у милых ног!"496 Это он выучил для этого вечера. Поздно ночью уезжали мы домой... На утро, провожая меня на службу, мама сказала: "всю ночь не могла заснуть, впервые за все изгнанье так отогрели души, тихонько, так чутко". Мы условились, что на масляной на блины к нам. Я заметила, конечно, неуловимо, чуть-чуть, кому было все это. Я видела его чуть-чуть скошенный глаз при "...и умереть у милых ног". И вот блины. И он, и друг. На утро он должен ехать на 3 недели на Wintersport... Однажды в клинику мне телефон. Кто? Он... через 1 неделю вернулся, скучно. Не может ли пригласить меня на очень хороший концерт сегодня? Столько мольбы... "Да, спасибо!" Еще визит у наших. Хотел бы чаще бывать, много говорить и читать по-русски. Не могли ли бы мы что-нибудь читать, хоть Толстого? Тогда хоть по средам 1 час. Хорошо. Среды... И я жила от среды до среды.
   Сережа, он и я. Потом отпал Сережа. Мы - читали. Чехова много497. Любил он его. Толстого. Однажды не мог прийти он, прислал цветы мне, - гортензий корзины, голубых, цвета вечерних сумерек в марте. Знаешь? И был уж март... Тоска, такая... Он заметил. "О. А., почему всегда Вы грустны? О Родине?" "Да, о ней, о многом, о чем-то, чего не скажешь". - "Весна, - а Вы не видите ее, хотите, не будем читать сегодня, пойдемте... в весну заглянете, развеселитесь м. б.?" И мы катались. Он говорил о том, как с первого же раза всю меня заметил. Что я не жеманюсь, как все девицы, что ему легко со мной. И это рукоделие, и грусть, и все, все. Что грустить не надо, что жизнь и ему тяжела, что я его счастливей, - я - свободна, а он: - он вечно в форме, никогда не сам собою. Что его "личная" жизнь - только вот в этих русских книгах, в этих "средах", а остальное - ложь, натянутость. Что лишь на русском языке он не лукавит, что это его родной, душевный, его язык. О матери-покойнице говорил... И мы возвратились к чаю... домой. В другие среды мы читали. Еще одна среда... грустно... обоим... отчего же? И потом 30 мая! "О. А., поедемте на воздух, там читать!" "Хорошо". Гудит мотор, несется, куда? Помню как радостью ныло сердце. Я знала, что что-то будет! И... вдруг... круто повернув, Г. поворачивает автомобиль... обратно? "О, нет, но здесь так хорошо!" И правда. Пред рощей... Поле... широкое поле. И... уже первая звездочка! Я помню, я на нее смотрела... Слова любви? Они всегда, всегда одни и те же... Да! Чудные слова любви. Ему было 28 л. - Самостоятельный, видный на своем посту и... такой робкий. Робкий, чистый мальчик. Один поцелуй... почти что братский. И звездочка мигала, смеялась, или плакала? И я?!
   Продолжение следует.
  

112

О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

  

22. XII. 41

No 5

   Он говорил, что полюбил, как только я вошла тогда впервые, в зеленой шубке с лисой, и на воротнике, и на рукавах, и на подоле. Как потом тихонько шила что-то. Что он сказал тогда в сердце: "вот она, которую искал я всюду". Что девушки его страны чужды ему, крикливы, шумны, модны, пусты, - куклы. Что я ему и мать, и сестра, и... любимая. Что русский язык - его души язык, что он на нем только молиться может, на нем он не лукавит, не "пачкает его буднем" (так и сказал!). Просил беречь меня его (язык) от всех чужих влияний. Себя беречь, не потерять ни черточки на западноевропейском базаре! Читали ли мы дальше? Редко... Не было в книгах для нас ничего чудесного... Дивной сказкой развертывался чудесный роман моей юности. Волшебный - как сказка, короткий - как сказка... Каждый из нас знал с первого того вечера, под звездочкой, что плакала и смеялась... что этот сон - будет короткий, что перервется он, что боли будет вволю. И потому мы были грустны... тогда... в марте... над голубыми гортензиями... в голубом часе!.. Я... знала смутно. Георгий... знал все очень точно.
   Он себя винил потом, что "дал себе волю", что "не скрыл", что "не ушел раньше, не открывшись". Но тогда казалось все иначе, - хотелось верить в чудо. Мы его втайне ждали оба. Впрочем Георгий принимал шаги. Пытался сделать кое-что. Ну... довольно... этого не _н_а_д_о_ было. И я это увидела много спустя! Коротко скажу, в общих чертах о причине невозможности любви нашей. Отношения его сородичей с бабушкиным домом498, ее управляющим и т.п. были таковы, что... я - отпадала. Любовь Г. ко мне, верной бабушкиной внучке, не нравилась его родным. Они постановили на "семейном совете" Г. женить на девушке из совсем другой семьи. Этого "постановления" Г. изменить не мог. Сложно описать все. Но даже уход Г. из-под опеки своего рода (он хотел это сделать) не решал бы вопроса, при всей натуре Георгия и при моем отношении к таким вопросам.
   Я не хотела его жертвы. Такой жертвы.
   Мы знали, что разойдемся. Но не говорили. Если бы ты знал, что это было за время. Мы встречались, молчаливым уговором, как брат с сестрой, стараясь никогда не создавать любовной атмосферы. Ездили на людные концерты, в кино, в театры. Никогда не читали больше. Не гуляли. Однажды только... были в кино, на премьере... не было других мест, - только ложи. Мы оказались вдвоем в ней. Совсем темно. Играли что-то очень ритмичное, - я обернулась чуть к нему и сказала: "через 1-2 недели Европа затанцует под новый Schlager". Г. не расслышал, подвинулся чуть ближе. Я повторила. И увидела, что Г. не слышит, не слушает даже, не может слушать. С трудом мы понимали фильм и... вышли. Когда отъехали от горевшего огнями центра, Г. сказал мне: "какой кошмар, Оля, не иметь силы жить, тебя не видя, и... видя... так страдать! Я хотел бы всю молодость свою бросить в пространство, стать стариком и... хоть таким, спокойно быть у тебя... я не знаю, не знаю, что мне делать!!? Помоги мне и ты, иначе - я пулю в лоб пущу себе!" И я помогала. Больше я не обращалась к нему... _н_и_к_а_к. Я холодна стала. Но однажды... звонок в клинику. "Оля?" - "Я". "Ты знаешь, я звоню, чтобы сказать, что мне без тебя грустно, пусто..." И при встрече... ни словом, ни взглядом. Я все сердцем знала... Потом словами мне Г. все сказал. Почему все безнадежно... Ваня, ты "давал" часто бег мотора, но... еще один... никем не дан... Это была пытка. Мы мчались по берлинской автостраде, без возможности остановиться. Г. говорил мне весь ужас. Вколачивал гвозди в гроб и свой и мой, забивал сердце. И я сказала: "останови, я не могу, я хочу одна остаться!" И мы не смели остановиться. Г. гнал только скорее, чтобы выехать на поле и там остановиться. Стена камней, серая справа, серая дорога... асфальт и... гонка, гонка... Я крикнула: "Жорж, я выскочу, я не могу, я с ума схожу, к чему же жить?!" - "Не к чему, Оля, но все же нельзя, останься". И он, держа меня правой рукой до боли, левой правил. Ужас. Ужас! И вот... несколько дней Ж. не было у нас... Я знала, что его теряю... На 3-й день письмо отчаяния его через Rohrpost {Пневматическая почта (нем.).}. И телефон: "Оля, ты скучала без меня? Да? Хочешь, и я все брошу, пусть скандал, но тогда... я с тобой буду... Ты понимаешь, скандал громкий будет, я... нам трудно будет жить вначале, но реши ты!"
   И я сказала: "нет, выдержи, не бросай!" А сама рыдала. Я потому сказала так, что считала, что не я должна у него вынудить жертву. Жертву приносят сами. А он? О нем я узнала позже, много позже! Он в этом моем движении этого не понял. Он боялся "испорченной карьерой" мне "навязаться", - потом узнала, что ему втолковать пытались, что мне его "блеск" нужен, а "низвергнутый" - не интересен, что потому я и не "решила". И его... женили. Но это после...
   Проходило лето. 26-го июля мы "прощались". Т.е. потому, что я уезжала в отпуск. Но знали, что - это крайний срок, чувствовали, что проститься уже - пора! Опять... все то же. Ни словом, и ни звуком... Г. только попросил позволить пройти в ту комнату, где мы раньше читали. Когда он вышел... я видела, что на глазах еще были слезы. Я проводила его до калитки. И тут, внизу, где уже ходили люди, - он взял мои руки и, обе их целуя, сказал: "Оля, ты должна запомнить, что, что бы ты ни узнала обо мне, - верь, что только ты - прекрасна! Ты - Прекрасна, я только тебя любил и буду любить. Но обещай мне, Оля, что ты не сделаешь ничего, что бы омрачило меня и маму твою!" Я не поняла тогда этого. И он уехал. Хотел писать. О встрече мы не говорили. И о не встрече тоже не говорили. Со следующего дня - мой отпуск в клинике. Я уехала на море. Там, я писала ему стихи, письма, мысли... Я звала его в пространствах. Кричала в волны его имя, искала глаза его в голубоватой сини. Когда вернулась, - ничего о нем не знала... Не писал он. И я... не посылала писаний. Я знала сердцем, что ему забыть меня надо... И знала, что помочь в этом надо. Но я страдала. Я написала его другу с просьбой сообщить о Жорже, не говоря ему. Я бы хотела, чтобы он был за океаном. У себя. Но я знала сердцем, что он здесь, ближе. И томилась. И вот, слушай: однажды в клинике, мне моя ученица показывала фото из отпуска ее... И автомобиль один, фирмы... "Нэш". Я знала, что в Берлине их было только 3, потому что трудно было всегда с ремонтом. Я остолбенела и спросила: "кто это?" "Это мой... жених". "Кто?" Я вся дрожала! Она назвала мне имя чужое. "Вы... тоже... знаете эту... марку, - их только три здесь, и один меня всегда злит. Когда я жду моего жениха и слушаю каждый гудок, то непременно приедет этот, вспугнет, я выскочу... "Нэш", но... другой..." Я спрашиваю: "Какой No автомобиля, Вы не заметили, м. б. это тот, третий, который ни Вы, ни я не знаем". "О, да! Еще бы! Это - 7..." И она назвала мне No Георгия. Все поплыло у меня перед глазами. А она трещала: "Вчера вот, тоже, и стоит перед моим домом, будто дразнит!" "Как, вчера? Не может этого быть! Вы ошиблись!" Мы спорим. Элен говорит мне: "Хорошо, pari! Когда приедет, я позвоню Вам, но Вы должны приехать, должны, я хочу выиграть pari!" И мы держали! Школа кончилась, Элен ушла домой. Я вся горела. Г. здесь! Молчит. Значит что-то случилось. Я знала сердцем что! И вдруг через 1-2 часа мне телефон: "Frl. Subbotina? - автомобиль No... у моего дома, он простоит 2-3 часа - это обычно. Я жду Вас. Вот адрес!" И я? Я бросила службу (правда часы работы уже отошли, я кончала реакцию Wassermann. И могла через 1 ч. выехать, оставив на помощницу записи и уборку аппаратов) и поехала. По пути я перешла в такси, т.к. мне казалось, что я опоздаю. На опушке большого парка мы остановились. Я еще издали узнала "Нэш". Элен стояла у окна и хлопала в ладоши, она жила в партере. Через тяжелые зеркальные двери я вошла в полутемное фойе шикарного дома и... не успела еще войти в прихожую Элен, как услыхала сверху... его шаги! Я не могла ошибиться. Это был он. Но я, вместо того, чтобы пройти ему навстречу, я кинулась к Элен, захлопнув двери. Я вся была смущена. Перед ученицей-то, хороша! Но Элен была почти ровесницей мне, она кончала школу, - поняла, что здесь что-то серьезное творится и повелительно мне сказала: "подите, и узнайте, правильно ли я сказала, - м. б. этот автомобиль куплен другими?" "Подите, Вы успеете еще, теперь холодно, вечер, мотор должен разогреться, он не скоро еще отъедет, подите!" Она толкала меня к выходу, и я как пьяная ей повиновалась.
   Продолжение следует.
   Ванечка, массу сегодня тебе пишу, - потому письмо не написалось уж. Если почта долго идет перед праздником, то уже сейчас шлю поцелуй к Новому Году! Да будет он для нас счастливым!
  

113

О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

  
   [Декабрь 1941 г.]

No 6

   Мотор дрожал, готовился толкнуть машину, сорваться, унестись... И... двинулся... А я... стояла за зеркальной дверью, в темноте портала, как в колодце. И... прощалась. Прощалась с тенью милой, мыслью!.. И вдруг! Что это? Остановился. Открыла дверь и, не могла больше, будто проснулась. Все это в секундах было...
   И в автомобиле открылась тоже дверка. Георгий вышел и шел мне навстречу. Как выглядела я, - не знаю, но я видела его... Что это был за ужас! Г. был как полотно, худой, измотанный, убитый. "Оля! Как ты? Откуда? Жизнь моя! Это же чудо какое-то!" Он медленно, как-то странно, с усилием, сдвигая с пальцев правой руки, стащил перчатку... Я поняла. Я только взглянула. Все спросила, все узнала взглядом. "Да, Оля, я... женат". Я ничего больше не сказала. Я поняла все. Он много говорил мне что-то. Что - не помню. Не понимала и тогда. Я поняла только одно, что он несчастлив. Что любит меня все. Сказал, что, отъезжая от дома (там жил его "учитель" русского языка) в последний раз, перед отъездом из Германии, хотел еще раз, хоть взглядом окинув этот уголок его сердца, проститься мысленно со мной. Потому и задержал мотор, - меня не видя. А я, увидя это задержание, открыла двери. И вот предстала ему - живая. Он думал, что это видение, не сразу поверил. Парадную дверь, за которой я стояла, и его, отделяла широкая улица, - он не видел меня. Понимаешь, как удивительно! В автомобиле лежал Чехов, тот самый, которого мы читали. Мы приехали к моему дому. Я вышла, без единого слова. Легла и ждала смерти. Мне казалось вполне возможным умереть от горя, просто вот, лечь и умереть! Отчим вызвал маму, испугался моего вида. А вечером я получила письмо, опущенное накануне. Г. писал мне о себе всю правду. Ответ на то, которое я писала его другу. Мне тогда чуть приоткрылась вся гнусная интрига, расставленная нам обоим. Г. - понял? Я думаю! Я работала дальше, уколачивая сердце, забивая жизнь в стальной ящик. Не ища больше счастья, не _в_е_р_я, не надеясь. Наступала зима 31/32 года. Ты дальше знаешь. И вот... однажды, года через 2-3, я приглашена на большой домашний бал дипломатов. Хозяева - мои друзья, я бываю там охотно и знаю, что это честь - попасть на такой бал. Не много у них таких "избранных". Немного трусила. Приподнятые нервы. В новом бальном туалете. Мама чудно шила. Всегда я была хорошо одета, как нам ни трудно было. Я знаю, что за столом я [буду] - дамой одного важного дипломата, что надо себя держать в струнке. Я в ударе. Хорошо говорю по-немецки в этот вечер. За ужином сосед заметил это и говорил мне комплименты. Переходят все охотно на эту тему. И вдруг я слышу, дама напротив, феноменом языковым называет... Георгия! Я помню, как пошло у меня все кругами перед глазами. Чего мне стоило взять себя в руки. Сосед мой увлечен был новой темой - подали икру, грибки и все такое, что к водке, по-русски, (Хозяин бывал раньше в России), - хвалил икру, уговаривал меня взять "хоть чуточку побольше". Не заметил моего волнения. Но... после, в салоне, где мягко горели свечи и гости погрузились в эмоции от ликеров и курений, а другие в гостиной танцевали... я, проходя в прихожую, чтобы освежиться, вздохнуть, одной момент остаться, - я слышу по-русски: "скажите, Вы - О. А.?" Дама, что была напротив, стояла около меня. "Я угадала Вас. Не удивляйтесь. Я все знаю. Я - друг детства друга Mr. G."... Я онемела, застыла. Наконец сказала: "я ничего не понимаю". Та мягко меня взяла за плечи и сказала: "я знаю, что жизнь Mr. ... разбита, а Вы... несчастны..?" "Я сразу же поняла, что это - Вы, та, о которой мы ломали головы с Володей499 (друг Г.), я угадала Вас, когда увидела за ужином смущение Ваше. Мы знали, что ту девушку зовут О. А., и потому я, решив узнать наверняка. Вы ли это, обратилась сейчас просто: "О. А.!"" И я узнала грустную историю Г. Его женитьбу на "кукле", и как это "кукла" его измучила, - ревностью и неумением вести себя испортила ему карьеру, пустила его в трубу, до того, что даже прежнюю хорошую квартиру оставить должен был, и "Нэш" продал - дорого стало. И потом жену отправил "исправиться" к своим родным. И жил долго один. Я получила письмо от него, где он начал словами: "мечтам и годам нет возврата",.. но "м. б. можно возвратить хоть доброе расположение друг к другу..." Писал, что... "но вся моя женитьба и новая жизнь ничего в этом не изменили..." Мучился тем, что меня заставил страдать, что как-то надо было бы иначе. И т.д. Но это, - после. А... дама эта рассказала мне очень много. Я не могла уж слушать. Надо было идти в гостиную. Нельзя отсутствовать так долго. Я не могла идти в салон, сидеть, бездействовать... страдать. А в гостиной... танцы. Играют пластинки, крутятся, шумят что-то... И... вдруг: "Happy days"! To, что так давно кружило, вело нас с Г. в танце... Я мучилась воспоминанием. А в уши все проникало, звенело, пело. Я помню каждое его прикосновение, подпевание, перевод словечек отдельных, взгляды его, чуть-чуть пожатие руки и все... все то, что можно сказать без слова. Я танцевала с молодым консулом, с трудом попадая в такт от волнения. Вертелось в мысли: один, жена за океаном, не любит... Танцы, танцы, ликеры, смех, комплименты, цветы, танцы, танцы... Хозяин в ударе и в свободную минутку меня благодарит за "отлично выполненную" миссию соседки-дамы с капризным, обычно хмурым дипломатом. Вечер удался. Хозяйка меня тащит в спальню "подушиться", "поделиться впечатлениями". И говорит: "Олечка, я пьяная совсем, ка-кой ликер муж выкопал, с ума сошел! А Вы?" Я - ни капли! "Олечка, да Вы... совсем... ни капельки? Не пробовали даже? Да что с Вами? Бледны как?" Меня они вдвоем (хозяин и хозяйка) поят наспех шампанским, "чтобы не было скучных". Я пью. Покоряюсь. Я подхожу к граммофону и завожу сама "Happy days". Стою и слушаю. Танцуют пары... Ко мне подходит кто-то тоже. Я танцую... танцую сердцем. Рву его, рву на части и вспоминаю каждое прикосновение... Кружится в голове шампанским, - я смелее... Я вижу эту даму снова, смеюсь нарочно громко, без бледности. Горят шампанским глаза и щеки. Она подходит снова: "Вы... Вы виноваты... зачем не удержали его у себя?! Я видела его однажды, после его женитьбы. Несчастный мальчик". И рассказала всю интригу. И то, как его от меня тянули и как объяснили ему то, что я не приняла жертвы. Не стану описывать всего. Пыткой стал этот бал. Гремела уже капелла (граммофон был в перерыве), кружились пары, все было в блеске, в вихре вина, духов и флирта. Я была убита. При разъезде эта дама мне шепнула: "напишите ему... и Вы его спасете!" Мне было все противно. К чему она вмешалась. Я потом узнала, - она говорила все верно. Но я не написала. В одном письме, на смерть отчима (1936 г.), Г. мне писал, что "поеду домой, чтобы познакомиться с моей дочкой"... Опять была жена одна за морем? Мы не виделись больше. Я работала. И втайне чего-то ждала. Я нарочно тянула с решением выйти замуж. Я хотела быть свободной. Все это было ужасно. Нельзя сказать кратко. Недавно сравнительно я прочла в газетах, что у него родился сын. Ты без сомнения его имя слыхал и знаешь. В старой России был известен его дядя500. Но я не назову.
   Тот портрет, что ты получил (оба и с глазами, и 3/4) переснят с того негатива, который я дала сделать для Г. Но... он не взял. Не захотел. Потом узнала. Ему тяжело было. Я тоже не взяла его портрета. Нет у меня его. Я видела однажды его учителя, и, будучи с ним знакомой, спросила его полусмеясь: "а ученик Ваш как? Его супруга тоже говорит по-русски?" "О, нет!" "Какова она?" "Она? - Очень субтильна". Смех. И все. Куколка... Но, все же мать - его детей. И вот еще одно... Он заболел однажды. Его на аэроплане повезли в Вену на операцию. Я это через год узнала от мамы. Он ей написал. А мне в ту ночь снился сон, будто я сестра в клинике и должна ходить за тяжело больным. Я вхожу в комнату и вижу свежеоперированного, спит еще. Подхожу и вижу - Жорж! Я проснулась, и знала, что он болен. Странно? Я всегда знала все о нем. Он это маме даже говорил, боялся моего этого свойства. Весной 1939 г. я была у мамы. По просьбе одной семьи обратилась к Г. с просьбой. Был телефонной разговор. Я была внутри уже тоже спокойна. Его: "Оля, Оля, как странно, опять твой голос!" Спросил, долго ли я в Берлине, - огорчение, что уезжаю в Голландию. Он был летом в Берлине. Сережа его видел. Он изменился очень, похудел, и... постарел. С. был удивлен. Г. раньше был так интересен, а тут - поблек. Ну, вот и все. Конечно этим еще не кончилось мое жизнеописание. Было так много. Я не сказала и 1/10-ой! Я доскажу тебе.
   Посылаю кусочек платья, в котором "прощалась" с Ж. - оно все в воланчиках, длинное и широкое.
   Под "Татьяну". Целую. Оля
   Кое-что еще надо рассказать и о Диме. Я звала его "Микита". Ему это шло.
  

114

О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

  
   [22-23. XII.1941]

No 7

   Ну, вот, милый Ваня, рассказала тебе о себе, поскольку это возможно в краткой форме. Было бы легче говорить устно. Много было. "Роман" с Димой был тяжелый урок, испытание, пытка даже. Я в нем сгорела вся, сгорела я - земная.
   Это была борьба ужасная. И мука вся в этой борьбе. Я убегала от соблазна, ненавидела его, но, увидя Д., вся терялась. И вот ужасно: т_о, что ужасало, отталкивало, т_о_ же и притягивало с силой! В то время я была так вся обострена, так... на "высшей ноте", что трудно описать. Я умышленно не даю тебе ни одной "сцены". Их дать в письме невозможно, кратко невозможно. Это - был бы роман.
   Д. женился, на одной... его бывшей "Freundin". Разница между ними лет 20-22. Она - как сам он выразился другу "хорошая баба" и больше ничего. Воровка, лгунья, ну, одним словом - "баба" из таких, где только "баба". Обкрадывает его же. Водит шашни с другими. Года 4-5 у них не было детей, т.к. Д. говорил, что от "этого мяса не хочу!" Но, кажется, теперь есть дочка. Постоянно скандалы. Однажды, когда у них были гости, он ее запер в... уборной, чтобы она не мешала, не портила настроение. Но цинично говорил, что "для постели хороша". Ужас! Я презирать его стала за эту женитьбу. И вообще! Но было время, когда было иначе. Ты знаешь, я маме как-то сказала: "если бы я могла остаться incognito для Д., то я бы хотела от Микиты иметь ребенка, но пусть потом _н_и_к_о_г_д_а_ его не увижу больше. Чтобы не было разврата". Дико? Да, тогда я ужасно хотела иметь детей. Жизнь без детей казалась мне погибшей. Но т.к. incognito остаться было бы невозможно, то... оставалось... бегать друг от друга. Если бы я тебе описала мой отпуск на море... когда Д. был там же! И... никто, никто даже не догадывался, что мы знакомы. Какое это было дикое что-то!
   Мы встречались как только что познакомившиеся. До комизмов доходило. Однажды я болела, еще раньше в Берлине, - наши его просили осмотреть. Я тогда еще не совсем знала, какой он ко мне. Но догадывалась. А тут... совсем поняла. И с температурой убежала на вечер, где был и он. Танцевала с ним вальс полубольная. Дня 3 сбивала градусник, чтобы дома не знали. Меня бранил он за это. Я не сказала, что ради него, а делала вид, что ради "кого-то" другого. Ты меня осуждаешь? Я чувствую, что да. Да, это было что-то помимо меня. А я, сама я - боролась. Мне Д. сказал однажды, что "через Вас, Олечка, я м. б. еще очищусь и лучше стану... останьтесь такой, какая есть". Ах, много чего было. Ревнив был он ужасно. Однажды чуть скандала не устроил из-за пустяка. А то... просфорку за меня давал вынимать и дарил ее. Он был - весь огонь. Но я его забыла совсем, как бы переболев, - отболела. Я очень страдала в той борьбе. И когда покорила себя земную, - то - освободилась и... навсегда. Я его видела часто потом и так спокойно, будто _н_и_ч_е_г_о_ _н_и_к_о_г_д_а_ не было!
   Я не рассказала тебе о разных других встречах. Они - не главны. Не ковали меня. Их было не мало. Были так называемые "партии". Но я их просто отметала. Был еще один "роман", но... такой какой-то нестеровский... Милый, чудесный русский... мальчик... и имя ласковое... Лёня! На Троицу, на прогулке (целая компания на сеновале), - мое рождение было, признался мне в любви. Молился со мной, на меня и за меня... (Красиво для этюда). Это-то дивное было и все... вперемешку... И молитвы, и слова любви, и... поцелуи. Я не могла бы поверить, что он такой. Меня это как-то захватило тогда. Тронуло...
   Утром, в 5 ч. я пошла к лесу, одна. И вдруг слышу: "сюда, сюда, Лёня умирает!" У него был припадок падучей, эпилепсии! Это его убило. Ушел в себя. Потом уехал из Европы. Давно было. Теперь женат. Очень счастлив. Она - вторым браком и с сынком. Он его тоже любит. Это - редкий был человек. Потом, после свадьбы моей, я узнала еще один "роман". В букете красных роз нашла мама записку - письмо мне. Когда я вернулась из путешествия - прочла. И обомлела от удивления. Была тут разгадка об одном знакомом, поведение которого было всегда так странно, что никто его не понимал. Говорил о любви своей и просил прощения, что не принял приглашения моего в шаферы. Не был и на свадьбе. Я ничего не знала!
   Я не знаю, писала ли тебе я о жизни моей в Charité? Я много писала и много жгла! Профессор молодой? Это тоже из "партий". И об одном "Lepatins Sekretär" {Секретарь Липатина (нем.).}? Тоже - "партия". Еще были несколько, которые раздражали надоедливостью. Но для сердца не было больше никого. Были шутки. Например: один влюбился в меня, уверял, что я похожа на кого-то, от кого он без ума. Знаешь на кого? На Бригитту Хельм501. Я оскорбилась и выгнала. "Ну, и идите к Б. X." Обиделся. Это было только своего рода "комплимент", а я и не поняла!
   Было много курьезного. Всякого. Все проходило мимо, не оставляя царапинки. Теперь _о_б_о_ _в_с_е_м, _и_ _о_ _Ж_о_р_ж_е. думаю спокойно. Все ушло...
  

22.XII.41

   Ну, милый Иван, если бы тебе всю мою жизнь обработать и дать миру! Преломить так, чтобы живые не обиделись. Все живы! Я сама не сумею. Очень уж трудно. Ванечка, я пишу целый день сегодня, потому не отвечаю на письмо твое. Я получила твои открытку 12.XII, письмо 10.XII и письмо 15.XII. Из вскользь брошенного замечания, я поняла, что ты цветок получил. Пишешь так, как будто уже писал об этом. Очевидно, письма пропали?! Какие? Тебе нравится портрет? Я рада. Но ты имей в виду, что это 10 л. назад! Я теперь хуже! Ну, ты знаешь какая! Ваня, почему ты тоже не пошлешь так, как я? Напиши так же! Попроси чуда! Чудо будет! Цензор ведь тоже с сердцем и м. б. очень чуток! Маленькую карточку ведь можно! Ну попроси! Пришли! Я умоляю! Алеша не даст мне! Вот увидишь!
   Мариночка, я люблю ее, всегда хороша ко мне была, а тут... не отвечает на мою мольбу ни строчкой! А я писала ей "как родной". Они все, все чувствуют обиду-ревность за то, что выделил ты _о_д_н_у_ из них, читательниц. Понимаешь? Нельзя и сердиться. Это понятно. Не передадут они мне! И потому молю тебя еще раз: ни с кем не говори обо мне! Особенно там! Обещаешь!? Я беру с тебя честное слово!
   Ванечка, ты - дуся! Варенье варил? Ну, что же мне сказать на это?! Мне только больно, что ты сахар переводишь и себя лишаешь. Умоляю, - не делай этого больше! Я же страдаю этим! Я ценю это, тронута безумно, невыразимо, но... страдаю. Береги себя! Мне так хорошо (в этом смысле), что я бы с радостью тебе послала. Я не ем сахара. Но, вот странность: отсюда нельзя посылать!
   Ванюша, пришли себя! Это, только это! Я м. б. скоро получу твои книги! Нашла один склад!! Ура! Жду каталога. Я напишу тебе о сне (о Богоматери) и обо всем. Напомни! Безумно волнует твой роман с Дашей. Не могу читать! Хочу жить там, тогда, но... иначе! Не смею так! Побрани меня! Но это от любви! Хочу родиться снова. Целую жизнь с тобой прожить! Нет, не хватило бы моего сердца! Я слишком тебя люблю!
   Я умерла бы от ревности ко всему! Целую... Глупая твоя Оля
   23.ХII.
   Твои чудные письма от Сережи! Отвечу!

115

О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

  

29.ХII.41

{Помета И. С. Шмелева на конверте:

чудесно дала поездку к свекру, "праздники"!}

   Ванечка, мой светик, мой бесценный!
   Что с тобой? Болел ты? Тоскуешь? Я так скорблю сегодня о тебе. Ничем я не могу развлечься. Пять дней я все ждала от тебя весточки, издергалась за эти "праздники", - ждала, что "вот уж в понедельник-то несколько писем сразу получу от тебя", моя радость... Но... сегодня только одна открытка! И - ничего в ней! Только, что 3 письма твоих тебе вернули! Отчего же? Из-за любительского маленького фото? Но я же получала их от тебя раньше. Сережечку и О. А. А ты... ты не пришел! Ужасно это! Ну, подумай: если бы у тебя _н_и_ч_е_г_о_ от меня не было!? А я вот так томлюсь... Ты долго тогда, осенью, капризничал, все не хотел послать мне. Ну, вот, а я наказана! Я всегда так невезуча в жизни. Я ничего не жду! Как пусто, как тоскливо! И ты не хочешь, не хочешь видеться! Я знаю! А я - я живу только этим. И ты этого понять не хочешь. Я не смогу жить дальше, не имея надежды на нашу встречу. Пойми! Поверь! Я обожаю тебя. Я больше, сильней любить не могу, не способна! Если бы можно было убежать к тебе! Но это невозможно!.. Ужасно!.. Если бы ты все обо мне знал! Но я не могу писать обо всем... И невозможно все эти чувства, муки, страдания описать. У меня нет никакого больше порядка в жизни. Я с трудом заставляю себя хоть что-то делать. Я устала. Я несусь куда-то. Разобьюсь как щепка? Что-то должно случиться... Так жить - нельзя. Я живу только от почты и до почты. И когда не получаю, - то увядаю сразу. Когда получаю - горю, сгораю, рвусь к тебе всем сердцем. Я буду стараться весной к тебе приехать. М. б. и будет чудо, - получу визу! О, если бы люди знали! Если бы знали, то дали бы визу. У всех у них бы растопилось сердце. Как я люблю тебя, Ванюша мой... Ну, если бы кто-нибудь представил себе, что Гете так бы мучился, не мог бы встретиться с любимой, так, как ты, страдал бы (о себе не говорю я - кому же интересна я?), то ведь конечно всякий, самый строгий чиновник понял бы... О, я верю в чудо! Мы должны увидеться!! Пусть страдать еще больше придется, пусть я сломаю всю себя, разорву мое сердце! Но, я не могу жить так дальше! Я должна знать хоть, что тебя увижу! Я каждую минуту мучаюсь, не зная здоров ли ты... И этот холод! Господи, неужели ты не можешь что-нибудь придумать?? Переселиться туда, где центральное отопление. К друзьям? Или ты не любишь это? Я понимаю - у себя лучше. Но хоть на время! Мама и С. до переезда ко мне тоже одну зиму жили у знакомых с центральным отоплением. У твоего доктора не мог бы хоть самые холода остаться? Или у него так же холодно?! Ужасно меня это мучает. Я боюсь твоей поездки. Еще заболеть можно. Мало ли чего схватить можно. Подожди хоть до весны. Не езди! Я буду стараться к тебе приехать весной. Если ты ко мне не хочешь. Для меня-то ведь почти безумно это, ужасно трудно. Меня же муж не пустит... Разве ты этого до сих пор не понял?! Сюда, ко мне, приедь! Здесь и тепло, и хорошо бы было...
   Ну, как хочешь! Я так... несчастна!.. Нет, ты этого не понимаешь!
   На "праздниках" я уезжала на 2 дня. Тоска была - ужасная... У свекра, традиционно... но, Боже, какой зеленый ужас!.. Я поехала только 25-го вечером, а А. уехал уже 24-го. Мы утром 25-го были трое в Амстердаме у одних русских... У дочери священника502. Уютно, мило... Оттуда я к "папаше". Там в большом доме холодно, одна только печка топится, а все остальное утопает в сыром холоде. И окна еще были открыты, - проветривали, надымило что ли... В теплой комнате, где волей-неволей все вместе должны сидеть, - лежит параличная тетка. Несчастнейшее существо. Ей 75 лет, всю жизнь отдала семье своей, не смея думать о личном счастье. Без любви, без понятия даже о таковой. Богатая, но не смевшая хоть что-либо на себя тратить. Все копить надо для _р_о_д_а... Теперь она - кусок живого мяса. Не говорит, не двигается, только плачет звонко, как ребенок больной. И мычит. Все конечно болит, т.к. лицо порой искажается болью и, говорят, что пролежни огромные у нее и от лежания, и от всего того, что с ней случается (как у бебешек). Ужас... Она была самая приятная в жизни из семьи. Забитая. И вот еще такой конец... Но уж хоть бы конец, а то одно страдание. Ее увозят спать в другую комнату, но все обеды, ужины и т.д. она со всеми вместе. Отец - старик 78 л., но бодрый очень и живой, возится с сестрой очень самоотверженно. Но в доме атмосфера умирания. Зажигали елку, совершенно точно так же, как все года перед этим. Только меньше был круг семьи: одна дочка в Америке, а другую папаша не признает, т.к. вышла замуж за русского. Мотивируется официально это тем, что он разведенный, и что, следовательно, по Библии - она тоже прелюбодействует503. Года 2 "папаша" ездил ко мне с выписками из Евангелия (Марка), где это сказано. Я лично думаю, что будь Юрий504 богат, знатен и имел бы место почетное, - то все эти изречения потеряли бы смысл свой, точно так же, как слова Христа о книжниках и фарисеях505, и как: "легче пройти верблюду сквозь игольные уши"506 и т.д. Это почему-то игнорируется совершенно. И многое другое. Но... Юрий - беженец, без денег, без места, хоть в прошлом и полковник-гвардеец. Я не ценю его как человека, но возмущаюсь отношением к нему свекра. Т.к. он его не по существу ценит. Его истинные недостатки он даже и не видит. Ну, так Бог с ними! Нудно и тоскливо пели хоралы, - одно и то же! И елочка горела все так же под столькими парами глаз: "не загорелось бы!" Даже и ведро с водой стояло за дверью, как всегда. Подарки дарили тоже. Масса во всяких вариациях библейской мудрости... и в календарях, и в книгах, и в альманахах... Валандались до 1-2 ч. ночи. Спать холодно и темно, т.к. всюду лампочки горят очень тусклые - экономия. На другое утро я уже в 10 1/2 простилась и уехала к дочке с Юрием. У тех что-то полурусское-полуголландское. Но все же уютно. Тепло. Лампадка. Снежок шел. Я все о тебе думала...
   Юрий сам варит кофе и чай, и... вкусно. Сережа тоже туда приехал. Позавтракали дружно, весело болтая за столом. Прошел день в дорогах. Они от нас далеко. Я, не заезжая к свекру, проехала в Schalkwijk (Схалквейк), а С. еще с визитом. Съехались с ним в 6 ч. в Утрехте у автобуса. А. хотел быть тоже, но опоздал и ночевал еще ночь у отца. А мы даже очень уютно проводили время. В субботу были у Фаси, мы трое. Фася милая. И несчастна, конечно. Сказала мне, что так бы хотела воли, чтобы хоть нищей, но быть свободной. Мы рядом сидели с ней за столом и... больше ничего не сказав, поняли хорошо друг друга. Были ее родители (чудесный ее отец! Ему 80 лет, а все еще такой молодчик!), ее сестра (тоже за голландцем) и мы. Мужья (ее и ее сестры) {В оригинале: мужья ее и ее сестры.} не являлись с прогулки очень долго, было уютно, болтали по-русски. Потом пришли те. Мы вскоре уехали. Фася читала (я ей дала) "Историю любовную" - в восторге! Сказала, что "жаль ей Пашу" и что "так все понятно". Ванечка, как котишка мне мешает: вскочил на шею, мурлычет, сосет мочку уха и играет бусами. Щекотно ужасно! У меня 2 котенка: чудесная черная киска, ласковая, чудная, с темпераментом, и вот этот лентяй-котишка. Оба, как бархат. Котик норовит соскочить на бумагу и мешает писать. Сбросила его, - трется об ноги. И поет-поет...
   Сейчас почта. От тебя _н_и_ч_е_г_о! Ванечка, здоров ты?
   Ты спрашивал, кто этот управитель хора был? Иван Семенович Морев. В Казани очень известен! Папа студентом тоже пел у него, только в церковном хоре. А я в студенческом. Почему я бегала ночью? Это надо дольше рассказывать. Я тогда была почти что помешана, я всюду видела смерть, и ее неизбежность меня ужасала. Я была тогда "уверена", что и мама должна так же быстро и нежданно уйти, как папа. О, если бы описать те картины, которые рисовало мне мое воображение! Я видела все так, будто это уже свершилось, и надо было много приложить стараний, чтобы разуверить меня. В ту ночь я тоже уверила себя, что мама умерла. Ее не было дома. Это была ночь перед нашим отъездом из Казани. Она была у друзей. Я же, была уверена, что мама где-то мертвая лежит должно быть, на улице упала. И я ушла. Искать? Не знаю. Должно быть. В совершенно незнакомом городе. Мне было 9-10 лет. Конечно и прислуга была виновата. Я опишу подробней. Я много чего воображала, да еще и теперь воображаю. Я однажды от ревности за маму (лет 12-ти) вся дрожала, до обморока. А ничего такого и не было. Вообразила! Меня в этом "сумасшествии" успокоить могла только бабушка. Ее удивительной добротой и лаской. Чаще же меня за это наказывали. И это было напрасно.
   [На полях:] Ты на последней открытке поставил: "22.ХII.40".
   30.ХII
   Сегодня письмо твое от 22-23.XII. М_и_л_ы_й! Но почему одна страничка!?
   Ну, крепко тебя, мое солнышко, целую, обнимаю, благословляю... Ванечка, роднуся, миленький! Сердечко мое! Будь здоров! Я так хочу тебя видеть! Берегись. Береги себя для меня! Твоя Оля
   О Елене - глупости! Но зачем ты мне сам так писал?! "Выдержу ли?" Я-то тебе верю!!!!
  

116

О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

  

31.XII.41

   Ванюрочка, мой светик ясный, родной, хороший!
   Вчера вечером радость какая! Тебя, тебя бесценного моего, я увидела! Ну, неужели тебе не стыдно _т_а_к_ говорить?! Ты, что же, ты потерял способность вдруг видеть, что _п_р_е_к_р_а_с_н_о? Это ты-то? Ты - чудесен! Я любуюсь тобой, я люблю тебя, я так рада, что наконец, хоть так, могу глазки твои видеть. Я вытащила сперва письмо скорей читать (их пришло 4 сразу: - 2 открытки, 2 письма) и вдруг вижу, - упало что-то из конверта... Я не ждала больше, я в горе была, что не пошлешь ты больше мне. И вдруг... Ты

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 485 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа