Суворин Алексей Сергеевич - Переписка А. П. Чехова и А. С. Суворина

ровно ничего не делают. Я хоть "Морской сборник" прочел и у Галкина был, а они ничего. Вот и все, кажется³.

   У пас грандиозные студенческие беспорядки. Началось с Петровской академии, где начальство запретило водить на казенные квартиры девиц, подозревая в сих последних не одну только проституцию, но и политику. Из Академии перешло в университет, где теперь студиозы, окруженные тяжеловооруженными Гекторами и Ахиллами на конях и с пиками, требуют следующее:

   1) Полная автономия университетов.

   2) Полная свобода преподавания.

   3) Свободный доступ в университеты без различия вероисповедания, национальности, пола и общественного положения.

   4) Прием евреев в университеты без всяких ограничений и уравнение их в правах с прочими студентами.

   5) Свобода сходок и признание студенческих корпораций.

   6) Учреждение университетского и студенческого суда.

   7) Уничтожение полицейской функции инспекции.

   8) Понижение платы за учение.

   Это скопировано мною с прокламации с кое-какими сокращениями. Думаю, что сыр-бор сильнее всего горит в толпе еврейчиков и того пола, который жаждет попасть в университет, будучи подготовлен к нему в 5 раз хуже, чем мужчина, а мужчина подготовлен скверно и учится в университете, за редкими исключениями, гнусно.

   Я послал Вам: Крашенинникова, Хвостова и Давыдова, "Русский архив" (79 г. III) и "Чтение в Обществе археологии" (75 г. 1 и 2).

   Хвостова и Давыдова благоволите прислать следующую часть, буде есть, а "Русский архив" мне нужен не III том, а V 1879 г. Остальные книги пришлю завтра или послезавтра⁴.

   Гею сочувствую всей душой, но напрасно он так убивается. Сифилис лечится теперь превосходно и излечим - сие несомненно.

   С книгами пришлите мой водевиль "Свадьбу"⁵. Больше ничего. Приезжайте смотреть пьесу Маслова⁶.

   Будьте здоровы и благополучны. В Вашу старость я верю так же охотно, как в четвертое измерение. Во-первых, Вы еще не старик; думаете и работаете Вы за десятерых и способ мышления у Вас далеко не старческий; во-вторых, болезней, кроме мигрени, у Вас никаких нет, и в этом я готов поклясться, а в-третьих, старость плоха только у плохих стариков и тяжела для тяжелых, а Вы хороший и не тяжелый человек. В-четвертых же, разность между молодостью и старостью весьма относительна и условна. А засим позвольте из уважения к Вам броситься в глубокую пропасть и размозжить себе голову.

  

   Как-то я писал Вам об Островском. Он опять был у меня. Что сказать ему?

   Поезжайте в Феодосию! Погода чудная.

  

   Письма, т. 3, с. 19-23; Акад., т. 4, No 782.

   ¹ А. Гумбольдт по приглашению русского правительства в 1829 г. обследовал Сибирь с точки зрения геологии и географии. Дж. Кеннан изучал Сибирь в 80-е годы как место ссылки политических заключенных. Книга Дж. Кеннана "Сибирь и ссылка" печаталась в американском журнале, а затем выпущена отдельным изданием и переведена на многие языки.

   ² Чехов читал о них в книге Г. И. Невельского "Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России. 1849-1855" (СПб., 1878), где рассказывается об экспедициях Н. В. Буссе, Н. К. Бошняка и др.

   ³ В Петербурге Чехов много работал, готовясь к сахалинскому путешествию. 17 февраля 1890 г. Чехов сообщал Суворину: "Плещеев писал мне, что все мои петербургские друзья и знакомые сердятся на меня за то, что я якобы скрывался от них", и около 20 февраля: "...живя в Питере, в один месяц я сделал столько, сколько моим молодым друзьям, которые за что-то на меня сердятся, не сделать в целый год..."

   ⁴ Чехов брал у Суворина книги, готовясь к поездке на Сахалин.

   ⁵ Рукопись водевиля "Свадьба" Чехов дал А. И. Южину, а тот случайно вложил в книгу, возвращенную Суворину.

   ⁶ 9 апреля 1890 г. в Малом театре состоялась премьера пьесы А. Н. Маслова (Бежецкого) "Севильский обольститель".

  

  

   1 апреля 1890 г. Москва

  

   Христос воскрес! Поздравляю Вас, голубчик, и всех Ваших и желаю счастья.

   Уезжаю я на Фоминой подоле или несколько позже, смотря по тому, когда вскроется Кама. Скоро начну делать прощальные визиты. Перед отъездом я буду просить у Вас корреспондентского бланка¹ и денег. Первый пришлите, пожалуйста, а насчет вторых надо погодить, так как я не знаю, сколько мне понадобится. Я теперь собираю с лица земли принадлежащие мне капиталы, еще не собрал, а когда соберу, видно будет, чего мне недостает.

   Семья обеспечена до октября - в этом отношении я уже покоен.

   Да, Ежов грубоват. Это плебей, весьма мало образованный, но неглупый и порядочный. С каждым годом он пишет все лучше и лучше - это я констатирую. Вы пишете, что его фельетон имел успех. Если ото тот, в котором идет речь о попе, то спешу заявить, что я не исправлял его². По-моему, теперь Ежову как работнику пятак цена, но через 5-10 лет, когда он станет постарше, он будет нужным человеком. Главное, он порядочен и не пьяница. Есть другой, Лазарев,- это тоже хороший человек.

   Вчера я прочел Ежову письмо Алексея Алексеевича, который пишет, что Вы предлагаете ему, Ежову, аванс в 100 рублей. У Ежова жена больна чахоткой, нужно везти ее на юг, и от аванса он не отказывается, находя его своевременным. Он просит Вас прислать ему 100 рублей и просит также, чтобы контора удерживала в счет аванса не весь гонорар, а только половину. Все это прекрасно, но я прошу позволения вмешаться и выдать ему сей аванс не теперь, а накануне его отъезда. Если позволите, я выдам ему сто рублей, когда он придет ко мне прощаться. Раньше выдавать нельзя, так как он потратит на чепуху и чахоточной жене его придется ехать в III классе.

   Теперь об Островском. Ответьте мне что-нибудь. Вы обещали издать рассказы его сестры. Напишите же, когда книга начнет печататься. Вся фамилия Островских томится.

   Если у Алексея Алексеевича в самом деле полип, то излечить его насморк так же легко, как выкурить папиросу. Но едва ли у него полип.

   Пришлите мне мой водевиль "Свадьбу". Если потеряли, то так тому и быть, отслужим сему водевилю панихиду.

   Вчера был у меня один актер, участвующий в пьесе Маслова. Не бранится. Значит, пьеса идет хорошо. Он уверял меня, что "Севильский обольститель" не оригинальная пьеса, а перевод.

   Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей ест к зло³. Но ведь это и без меня давно уже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только, какие они есть. Я пишу: вы имеете дело с конокрадами, так знайте все, что ото но нищие, а сытые люди, что это люди культа и что конокрадство есть не просто кража, а страсть. Конечно, было бы приятно сочетать художество с проповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно но условиям техники. Ведь чтобы изобразить конокрадов в 700 строках, я все время должен говорить и думать в их тоне и чувствовать в их духе, иначе, если я подбавлю субъективности, образы расплывутся и рассказ не будет так компактен, как надлежит быть всем коротеньким рассказам. Когда я пинту, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам. Пульте благополучны.

  

   Письма, т. 3, с. 42-44; Акад., т. 4, No 797.

   ¹ Бланк газеты "Новое время", датированный 15 апреля 1890 г., был подписан А. Сувориным и М. Федоровым: "Предъявитель сего, Антон Павлович Чехов, отправляется корреспондентом "Нового времени" в разные места России и за границу" (Акад., Соч., т. 14-15, с. 67). Чехов выехал из Москвы 21 апреля 1890 г.

   ² "Звезды" ("Новое время". 1890, No 5050, 21 марта).

   ³ Речь идет о рассказе Чехова "Воры".

  

  

   20 мая 1890 г. Томск

  

   Наконец, здравствуйте! Привет Вам от сибирского человека, милый Алексеи Сергеевич! Соскучился я но Вас и по переписке ужасно.

   Однако начну сначала. В Тюмени мне сказали, что первый пароход в Томск идет 18-го мая. Пришлось скакать на лошадях. В первые три дня болели все жилы и суставы, потом же привык и никаких болей не чувствовал. Только от неспанья и постоянной возни с багажом, от прыганья и голодовки было кровохарканье, которое портило мне настроение, и без того неважное. В первые дни было сносно, но потом задул холодный ветер, разверзлись хляби небесные, реки затопили луга и дороги. То и дело приходилось менять повозку на лодку. О войне моей с разливом и с грязью Вы прочтете в прилагаемых листках; я там умолчал, что мои большие сапоги оказались узкими и что я по грязи и по воде ходил в валенках и что валенки мои обратились в студень. Дорога так гнусна, что в последние два дня своего вояжа я сделал только 70 верст.

   Уезжая, я обещал присылать Вам путевые заметки, начиная, с Томска, ибо путь между Тюменью и Томском давно уже описан и эксплоатировался тысячу раз. Но Вы в Вашей телеграмме изъявили желание иметь от меня сибирские впечатления возможно скорее и даже, сударь, имели жестокость попрекнуть меня в слабой памяти, т. е. в том, как будто я забыл о Вас. Дорогою писать было положительно невозможно; я вел короткий дневник карандашом и могу предложить Вам теперь только то, что в этом дневнике записано. Чтобы не писать очень длинно и не запутаться, я все свои записанные впечатления разделил на главы. Посылаю Вам шесть глав¹. Написаны они лично для Вас. Писал я только для Вас и потому не боялся быть в своих заметках слишком субъективным и не боялся, что в них больше чеховских чувств и мыслей, чем Сибири. Если какие строки найдете интересными и достойными печати, то передайте их благодетельной гласности, подписав мою фамилию и печатая их тоже отдельными главками, через час по столовой ложке. Общее название можно дать "Из Сибири", потом "Из Забайкалья", потом "С Амура"² и т. д.

   Новую порцию Вы получите из Иркутска, куда я еду завтра и куда буду ехать не меньше 10 дней - дорога плоха. Вышлю опять несколько глав и буду высылать, независимо от того, будете Вы печатать или нет. Читайте, а когда надоест, то телеграфируйте мне: "Уймись!"

   Всю дорогу я голодал, как собака. Набивал себе брюхо хлебом, чтобы не мечтать о тюрбо, спарже и проч. Даже о гречневой кате мечтал. По целым часам мечтал.

   В Тюмени я купил себе на дорогу колбасы, но что за колбаса! Когда берешь кусок в рот, то во рту такой запах, как будто вошел в конюшню в тот самый момент, когда кучера снимают портянки; когда же начинаешь жевать, то такое чувство, как будто вцепился зубами в собачий хвост, опачканный в деготь. Тьфу! Поел раза два и бросил.

   Получил от Вас одну телеграмму и письмо, в котором Вы пишете, что хотите издавать энциклопедический словарь³. Не знаю почему, но весть об этом словаре меня очень порадовала. Издавайте, голубчик! Если я гожусь в работники, то отдаю Вам ноябрь и декабрь; буду жить эти месяцы в Питере. От утра до ночи буду сидеть.

   Свои путевые заметки писал я начисто в Томске при сквернейшей номерной обстановке, но со старанием и не без желания угодить Вам. Думаю, ему скучновато в Феодосии и жарко, пусть почитает о холоде. Заметки эти идут к Вам вместо письма, которое складывалось у меня в голове в продолжение всего пути. За это Вы высылайте мне на Сахалин все Ваши критические фельетоны, кроме первых двух, которые я читал; распорядитесь также, чтобы мне высылали туда же "Народоведение" Пошеля, кроме первых двух выпусков, которые я уже имею⁴.

   Почта на Сахалин идет и морем, и через Сибирь; значит, если мне будут писать, я буду часто получать корреспонденцию. Не потеряйте мой адрес: о. Сахалин, Александровский пост.

   Ах, какие расходы! Гевалт! Благодаря разливу я везде платил возницам почти вдвое, а иногда втрое, ибо работа каторжная, адская. Чемодан мой, милейший сундучок оказался неудобным в дороге: занимает много места, толкает в бок, гремит, а главное - грозит разбиться. "Не берите с собой в дальнюю дорогу сундуки!" - говорили мне добрые люди, но этот совет припомнился мне только на полдороге. Что ж? Оставляю свой чемодан в Томске на поселении, а вместо него купил себе какую-то кожаную стерву, которая имеет то удобство, что распластывается на дне тарантаса, как угодно. Заплатил 16 рублей. Далее... На перекладных скакать до Амура - это пытка. Разобьешь и себя, и весь свой багаж. Посоветовали купить повозку. Купил сегодня за 130 рублей. Если не удастся продать ее в Сретенске, где кончается мой лошадиный путь, то я останусь на бобах и взвою. Сегодня обедал с редактором "Сибирского вестника" Картамышевым. Местный Ноздрев, широкая натура... Пропил 6 рублев.

   Стоп! Докладывают, что меня желает видеть помощник полициймейстера. Что такое?!?

   Тревога напрасная. Полицейский оказывается любителем литературы и даже писателем; пришел ко мне на поклонение. Поехал домой за своей драмой и, кажется, хочет угостить меня ею... Сейчас приедет и опять помешает писать к Вам⁵.

   Пишите мне о Феодосии, о Толстом, о море, о бычках, об общих знакомых.

   Анна Ивановна, здравствуйте! Господь Вас благословит. Я о Вас часто думаю.

   Поклон Настюше и Боре. Всей душой рад для их удовольствия броситься в пасть тигра и позвать их к себе на помощь, но - увы! до тигров я еще не доехал. До сих пор из пушных зверей в Сибири я видел только очень много зайцев и одну мышь.

   Стоп! Вернулся полицейский. Он драмы не читал, хотя и привез ее, но угостил рассказом. Недурно, но только слишком местно. Показывал мне слиток золота. Попросил водки. Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки. Говорил, что у него завелась "любвишка" - замужняя женщина; дал прочесть мне прошение на высочайшее имя насчет развода. Затем предложил мне съездить посмотреть томские дома терпимости.

   Вернувшись из домов терпимости. Противно. Два часа ночи.

   Зачем Алексей Алексеевич в Риге? Вы об этом писали. Как его здоровье? Теперь уж я буду писать Вам аккуратно из каждого города и из каждой той станции, где мне не будут давать лошадей, т. е. заставят меня ночевать. А как я рад, когда по необходимости остаюсь где-нибудь ночевать! Не успеешь бултыхнуть в постель, как уж спишь. Здесь, когда едешь и не спишь ночью, сон ценишь превыше всего; на земле нет выше наслаждения, как сон, когда хочется спать. В Москве, вообще в России, как теперь я понимаю, мне никогда не хотелось спать. Ложился только потому, что надо. Зато теперь! Еще одно замечание: в дороге совсем не хочется спиртного. Я не мог пить. Курил очень много. Думается плохо. Мысли как-то но вяжутся. Время бежит быстро, так что совсем не замечаешь времени от 10 часов утра до 7 часов вечера. После утра вскоре наступает вечер. Так бывает во время затяжной болезни. От ветра и дождей у меня лицо покрылось рыбьей чешуей, и я, глядя на себя в зеркало, не узнаю прежних благородных черт.

   Томска описывать не буду. В России все города одинаковы. Томск город скучный, нетрезвый; красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское. Замечателен сей город тем, что в нем мрут губернаторы.

   Обнимаю Вас крепко. Анне Ивановне целую обе руки и кланяюсь до земли. Идет дождь. До свиданья, будьте здоровы и счастливы. Если письма мои будут кратки, небрежны или сухи, то не посетуйте, ибо в дороге не всегда можно быть самим собою и писать так, как хочется. Чернила скверные, а на перо вечно садятся какие-то волоски и кусочки.

  

   Опишите Ваш феодосийский дом. Нравится ли Вам?

  

   Письма, т. 3, с. 85-39; Акад., т. 4, No 819.

   ¹ Очерки "Из Сибири", напечатанные в июне 1890 г. в "Новом времени". D июле - августе появилось еще три очерка под названием "По Сибири".

   ² "Из Забайкалья" и "С Амура" написаны по были.

   ³ Намерение не было осуществлено.

   ⁴ Перевод книги немецкого географа О. Пешоля "Народоведение" выходил в 1890 г. отдельными выпусками в изд. Суворина.

   ⁵ П. П. Аршаулов печатал в "Сибирском вестнике" очерки "Из жизни сибирского темного люда". В 1891 г. вышла отдельным изданием его пьеса "Фатима".

  

  

   11 сентября 1890 г. Татарский пролив, пароход "Байкал"

  

   Здравствуйте! Плыву по Татарскому проливу из Северного Сахалина в Южный. Пишу и не знаю, когда это письмо дойдет до Вас. Я здоров, хотя со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку. Во Владивостоке, Японии, Шанхае, Чифу, Суэце и, кажется, даже на Луне - всюду холера, везде карантины и страх. На Сахалине ждут холеру и держат суда в карантине. Одним словом, дело табак. Во Владивостоке мрут европейцы, умерла, между прочим, одна генеральша.

   Прожил я на Северном Сахалине ровно два месяца. Принят я был местной администрацией чрезвычайно любезно, хотя Галкин не писал обо мне ни слова. Ни Галкин, ни баронесса Выхухоль¹, ни другие гении, к которым я имел глупость обращаться за помощью, никакой помощи мне не оказали; пришлось действовать на собственный страх.

   Сахалинский генерал Конопович интеллигентный и порядочный человек. Мы скоро спелись, и все обошлось благополучно. Я привезу с собою кое-какие бумаги, из которых Вы увидите, что условия, в которые я был поставлен с самого начала, были благоприятнейшими. Я видел все; стало быть, вопрос теперь не в том, что я видел, я как видел.

   Не знаю, что у меня выйдет, но сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано, а теперь, когда ужо я покончил с каторгою, у меня такое чувство, как будто я видел все, но слона-то и не приметил².

   Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд³.

   У Ландсберга я обедал, у бывшей баронессы Гембрук сидел в кухне... Был у всех знаменитостей. Присутствовал при наказании плетьми, после чего ночи три-четыре мне снились палач и отвратительная кобыла. Беседовал с прикованными к тачкам. Когда однажды в руднике я пил чай, бывший петербургский купец Бородавкин, присланный сюда за поджог, вынул из кармана чайную ложку и подал ее мне, а в итоге я расстроил себе нервы и дал себе слово больше на Сахалин не ездить.

   Написал бы Вам больше, но в каюте сидит барыня, неугомонно хохочущая и болтающая. Нет сил писать. Хохочет и трещит она со вчерашнего вечера.

   Это письмо пойдет через Америку, а я поеду, должно быть, не через Америку. Все говорят, что американский путь дороже и скучнее.

   Завтра я буду видеть издали Японию, остров Матсмай. Теперь 12-й час ночи. На море темно, дует ветер. Не пойму, как это пароход может ходить и ориентироваться, когда зги не видно, да еще в таких диких, мало известных водах, как Татарский пролив.

   Когда вспоминаю, что меня отделяет от мира 40 тысяч верст, мною овладевает апатия. Кажется, что приеду домой через сто лет.

   Нижайший поклон и сердечный привет Анне Ивановне и всем Вашим. Дай бог счастья и всего хорошего.

   Скучно.

  

   Письма, т. 3, с. 137-139; Акад., т. 4, No 855.

   ¹ В. И. Икскуль фон Гильденбандт.

   ² Неточная цитата из басни Крылова "Любопытный" (1814).

   ³ Заполненные Чеховым карточки сахалинского населения (около 10 тысяч) сохранились (ГБЛ и ЦГАЛИ).

  

  

   30 августа 1891 г. Богимово

   Вам рассказ правится, ну, слава богу. J3 последнее время я стал чертовски мнителен. Мне все кажется, что на мне штаны скверные, и что я нишу не так, как надо, и что даю больным не те порошки. Это психоз, должно быть.

   Если фамилия у Ладзиевского в самом деле скверная, то можно его назвать иначе. Пусть будет Лагиевским¹. Фон Корен пусть остается фон Кореном. Изобилие Вагнеров, Брандты, Фаусеки и проч. отрицают русское имя в зоологии, хотя все они русские. Впрочем, есть Ковалевский! Кстати сказать, русская жизнь теперь так перепуталась, что всякие фамилии годятся.

   Сахалин подвигается. Временами бывает, что мне хочется сидеть над ним 3-5 лет и работать над ним неистово, временами же в часы мнительности взял бы и плюнул на него. А хорошо бы, ей-богу, отдать ему годика три! Много я напишу чепухи, ибо я не специалист, но, право, напишу кое-что и дельное. А Сахалин тем хорош, что он жил бы после меня сто лет, так как был бы литературным источником и пособием для всех, занимающихся и интересующихся тюрьмоведением.

   Вы правы, Ваше превосходительство, в это лето я много сделал. Если б еще одно такое лето, то я бы, пожалуй, роман написал и именье купил. Шутка ли, я не только питался, но даже тысячу рублей долгу выплатил. Приеду в Москву, возьму за "Медведя" из Общества рублей 150-200, так вот и питает бог нашего брата свистуна.

   У меня вышла интересною и поучительною глава о беглых и бродягах. Когда в крайности буду печатать Сахалин по частям, то пришлю ее Вам².

   Теперь просьба. А. В. Щербак писал мне, что ему желательно издать у Вас книжку с рисунками (которые у него, кстати сказать, очень интересны); хочет собрать все свои фельетоны и статьи и сочетать во един у плоть. Просил меня походатайствовать у Вас. Если Бы согласитесь, то я буду телеграфировать ему во Владивосток. Ответьте поскорее, ибо "Петербург" скоро будет во Владивостоке³.

   То, что и не побывал у Вас в Феодосии, великая потеря для моего здравия. Я теряю в весе.

   Объясните мне, в чем заключается Ваш паралич, о котором Вы мне не раз говорили и недавно писали? Прогрессивным, что ли? Нет, сударь мой, это у Вас не паралич, а скука, жупел.

   А что же "Каштанка"? За три года, пока она у Вас лежит, я бы три тысячи заработал.

   Алексею Алексеевичу передайте, что я ему завидую. Я Вам я завидую. И не потому, что от Вас жены уехали, а что Вы купаетесь в море и живете в теплом доме. У меня в сарае холодно. Я бы хотел теперь ковров, камина, бронзы и ученых разговоров. Увы, никогда я не буду толстовцем! В женщинах я прежде всего люблю красоту, а в истории человечества - культуру, выражающуюся в коврах, рессорных экипажах и остроте мысли. Ах, поскорее бы сделаться старичком и сидеть бы за большим столом!

   Анне Ивановне и Евгении Константиновне⁴ низко кланяюсь и желаю всех благ. Если, как Вы пишете, у Анны Ивановны блуждающая почка, то ведь это не опасно,

   Да хранит Вас бог!

  

   P. S. Когда будете возвращаться домой, привезите мне стручкового перцу, который так хорош в Феодосии. Привезите зеленого и красного.

   Получили ли критику на зоологию?⁵

   Что Ладзиевский переписывает? В провинции всю письменную работу несут мелкие канцеляристы за особую плату, а титуляры и асессоры водку пьют.

   Если из "Дуэли" выбросить зоологические разговоры, то не станет ли она оттого живее?

   Пишите теперь в Москву: Малая Дмитровка, дом Фирганг.

  

   Письма, т. 3, с. 275-278; Акад., т. 4, No 1002.

   ¹ В напечатанном тексте "Дуэли" - Лаевский.

   ² Глава XXII книги "Остров Сахалин" была напечатана в сб. "Помощь голодающим" (изд. "Русских ведомостей", М., 1892),

   ³ Издание книги А. В. Щербака "На судах добровольного флота" не осуществилось.

   ⁴ Жена А. А. Суворина.

   ⁵ Фельетон Чехова "Фокусники", написанный в поддержку книги К. А. Тимирязева "Пародия науки" (М., 1891). 28 августа 1891 г., посылая свою заметку, Чехов писал Суворину: "Тимирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу сказать, что и зоология стоит ботаники".

  

  

   8 сентября 1891 г. Москва

  

   Я уже переехал в Москву и сижу безвыходно дома. Семья хлопочет о перемене квартиры, а я молчу, ибо лень повернуться. Чтобы дешевле было, хотят переехать к Девичьему полю.

   Для моей повести рекомендуемое Вами название "Ложь" не годится. Оно уместно только там, где идет речь о сознательной лжи. Бессознательная ложь есть не ложь, а ошибка. То, что мы имеем деньги и едим мясо, Толстой называет ложью - это слишком.

   Вчера меня известили, что Курепин болен безнадежно. У него рак на шее. Прежде чем умрет, рак съест ему половину головы и замучает невралгиями. Говорят, что жена Курепина писала Вам.

   Смерть подбирает людей понемножку. Знает свое дело. Напишите пьесу: старый химик изобрел эликсир бессмертия - 15 капель на прием и будешь жить вечно; но химик разбил стклянку с эликсиром из страха, что будут вечно жить такие стервецы, как он сам и его жена. Толстой отказывает человечеству в бессмертии, по, боже мой, сколько тут личного! Я третьего дня читал его "Послесловие"¹. Убейте меня, но это глупее и душнее, чем "Письма к губернаторше"², которые я презираю. Черт бы побрал философию великих мира сего! Все великие мудрецы деспотичны, как генералы, и невежливы и неделикатны, как генералы, потому что уверены в безнаказанности. Диоген плевал и бороды, зная, что ему за это ничего не будет; Толстой ругает докторов мерзавцами и невежничает с великими вопросами, потому что он тот же Диоген, которого в участок не поведешь и в газетах не выругаешь. Итак, к черту философию великих мира сего! Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из "Холстомера".

   Поклонитесь товарищу по гимназии Алексею Петровичу³ и пожелайте ему хорошего здоровья, игривого настроения и обольстительных снов. Желаю, чтобы ему приснилась голая испанка с гитарой.

   Анне Ивановне и Алексею Алексеевичу со чады нижайшее почтение.

   Будьте здоровы и не забывайте меня грешного. Я очень скучаю.

  

   Письма, т. 3, с. 279-280; Акад., т. 4, No 1006.

   ¹ "Послесловие" к "Крейцеровой сонате", напечатанное, вместе с повестью, в ч. XIII "Сочинений гр. Л. Н. Толстого" (1891).

   ² Письмо XXI "Выбранных мест из переписки с друзьями" Гоголя озаглавлено: "Что такое губернаторша. Письмо к А. О. С-ой".

   ³ Коломнин.

  

  

   7 октября 1891 г. Москва

  

   Антон Павлович, не можете ли Вы предложить редакции "Русских ведомостей", желающей издавать "Сборник" в пользу голодающих, такую комбинацию, которую объясню примером. Вы, например, пишете рассказ для этого "Сборника", но предварительно печатаете его в "Новом Бремени", где будет сказано в примечании, что рассказ этот предназначается для такого-то "Сборника"; Вы получаете за него двойную построчную плату, т. е. 50 коп. за строку, а корректуру рассказа вместе с гонораром за него редакция "Нового времени" отсылает в редакцию "Русских ведомостей". Мне кажется, эта комбинация сделала бы "Сборник" общелитературным делом и, конечно, увеличила бы сбор тысячи на две, на три. Предварительное напечатание рассказа - скажу по долговременному опыту - не помешало бы его интересу, когда он появился бы вместе с другими вещами в "Сборнике". Естественно, что эта предлагаемая мною комбинация тогда только имела бы смысл, если б и другие редакции согласились бы на нее¹.

  

   ПССП, т. XV, с. 246; Акад., т. 4, с. 276.

   ¹ 13 октября 1891 г. Чехов сообщил Суворину, что с его планом редакция согласна. Однако рассказ "Жена", который Чехов первоначально хотел отдать в сборник, появился в журнале "Северный вестник", а в сборнике "Помощь голодающим", изданном "Русскими ведомостями", помещен отрывок из книги "Остров Сахалин" (о беглых и бродягах).

  

  

   22 января 1892 г. Москва

  

   Ну-с, я вернулся из Нижегородской губернии. Так как, надеюсь, мы скоро увидимся и так как я о голоде буду писать завтра или послезавтра¹, то теперь скажу только кратко: голод газетами не преувеличен. Дела плохи. Правительство ведет себя недурно, помогает, как может, земство или не умеет, или фальшивит, частная же благотворительность равна почти нолю. При мне на 20 тысяч человек было прислано из Петербурга 54 пуда сухарей. Благотворители хотят пятью хлебами пять тысяч насытить - по-евангельски.

   Проехался я хорошо. Была лютая метель, и во един из вечеров я сбился с дороги и меня едва не занесло. Ощущение гнусное. Был у Баранова. Завтракал у него и обедал и на его губернаторских лошадях доехал до вокзала.

   Вообще говоря, частная инициатива, по крайней мере в Нижегородской губернии, со стороны администрации препятствий не встречает, а наоборот. Делай что хочешь.

   Дома у себя нашел я корректуру "Каштанки". Аллах, что за рисунки! Голубчик, я от себя готов дать художнику еще 50 р., чтобы только этих рисунков не было. Что такое! Табуреты, гусыня, несущая яйцо, бульдог вместо такса...²

   Если бы в Петербурге и в Москве говорили и хлопотали насчет голода так же много, как в Нижнем, то голода не было бы.

   А какой прекрасный народ в Нижегородской губернии! Мужики ядреные, коренники, молодец в молодца - с каждого можно купца Калашникова писать ³. И умный народ.

   У московского богача Шолапутина сибирская язва - сейчас мне говорили об этом.

   Ну, жду Вас, чтобы ехать в Бобров⁴. Отвечайте, когда будете в Москве?

   Всего хорошего.

  

   Попросите Алексея Алексеевича выслать мне поскорее статью горного инженера Бацевича о нефти⁵. Забыл я в Петербурге прочесть.

  

   Письма, т. 4, с. 3-4; Акад., т. 4, No 1091.

   ¹ Чехов ездил в Нижегородскую губернию (14-22 января 1892 г.) к своему знакомому земскому деятелю Е. П. Егорову но делам организации помощи голодающим. В Москву возвратился совсем больным. Статью о голоде он не написал. "Принимался я писать двадцать раз, но выходило так фальшиво, что я всякий раз бросал. В статье я не лгал, но был какой-то фальшивый, натянутый тон, какого я не выношу ни в своих, ни в чужих статьях" (Е. П. Егорову, 29 марта 1892 г.). К тому же Чехов узнал, что Нижегородскую губернию намерен объехать Короленко (в Нижнем Новгороде Чехов с ним встречался). Весной 1892 г. Короленко начал печатать в "Русских ведомостях" свои очерки, составившие впоследствии книгу "В голодный год".

   ² Рисунки сделал С. С. Соломко, иллюстратор Суворинских изданий для детей. А. С. Степанов, которого рекомендовал Чехов, выполнил лишь обложку, но и она напечатана не была.

   ³ Герой поэмы М. Ю. Лермонтова "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" (1837).

   ⁴ То есть по голодающим местам Воронежской губернии. Ездил вместе с А. С. Сувориным 2-12 февраля 1892 г.

   ⁶ Л. Ф. Вацевич. Описание сахалинских нефтяных месторождений.- "Горный журнал", 1890, No 7.

  

  

   17 марта 1892 г. Мелихово

  

   Сегодня Алексея, человека божия. Поздравляю Вас с ангелом.

   О скандале в Вашем доме узнал из газет. Какая досадная неприятность! Это убыток тягучий, длительный; он будет изводить Вас лет 20, так как публика лет 20 будет помнить об обвале. Это, конечно, сущие пустяки, ибо не единым домом сыт будет человек, но как жаль, что Вы теперь в Петербурге и должны входить во все эти подрядчески-скучные дрязги, которые чужды Вам и не нужны¹. Ах, голубчик, если бы Вы могли взять отпуск! Жить в деревне неудобно, началась несносная распутица, но в природе происходит нечто изумительное, трогательное, что окунает своею поэзией и новизною все неудобства жизни. Каждый день сюрпризы один лучше другого. Прилетели скворцы, везде журчит вода, на проталинах уже зеленеет трава. День тянется, как вечность. Живешь, как в Австралии, где-то на краю света; настроение покойное, созерцательное и животное в том смысле, что не жалеешь о вчерашнем и но ждешь завтрашнего. Отсюда, издали, люди кажутся очень хорошими, и это естественно, потому что, уходя в деревню, мы прячемся не от людей, а от своего самолюбия, которое в городе около людей бывает несправедливо и работает не в меру. Глядя на весну, мне ужасно хочется, чтобы на том свете был рай. Одним словом, минутами мне бывает так хорошо, что я суеверно осаживаю себя и вспоминаю о своих кредиторах, которые когда-нибудь выгонят меня из моей благоприобретенной Австралии. И поделом!

   Художник, продавший мне Мелихово², покупает дачу в Феодосии.

   Получил письмо от Жана Щеглова, где он, говоря о Рачинском, восторженно восклицает: "Богатыри не мы!"³ Я ответил ему на это, что Рачинского, как идейного и. хорошего человека, я уважаю и люблю, но что детей своих я в школу к нему не отдал бы⁴. Рачинского я понимаю, души же детей, которые учатся у него, мне непонятны, как потемки. Когда в детстве мне давали религиозное воспитание и я читал на клиросе и пел в хоре, все умилялись, глядя на меня, я же чувствовал себя маленьким каторжником, а теперь у меня нет религии. Вообще в так называемом религиозном воспитании не обходится дело без ширмочки, которая недоступна оку постороннего. За ширмочкой истязуют, а по сю сторону ее улыбаются и умиляются. Недаром из семинарий и духовных училищ вышло столько атеистов. Мне кажется, что Рачинский видит у себя только казовую сторону, но понятия не имеет о том, что делается во время спевок и церковнославянских упражнений.

   Будете писать комедию? Когда? И когда выйдут в свет Ваши рассказы? Все это мне до крайности любопытно. Если напишете комедию, то обязательно приеду в Петербург на репетиции. Теперь я безбоязненно могу шататься семо и овамо {туда и сюда (церковнославянск.).}, ибо корни мои, державшие меня на одном месте, уже подрублены. А нет ничего любопытнее, как вертеться около чужой беды, т. е. ходить на репетиции чужой пьесы.

   Я написал Жану Щеглову, чтобы он приехал ко мне весной вместе с Вами. Когда будете ехать ко мне, спишитесь с ним, буде это Вам угодно.

   Желаю Вам здравия. Анне Ивановне, Насте и Боре большой поклон.

  

   Письма, т. 4, с. 31-33; Акад., т. 5, No 1140.

   ¹ В доме Суворина, "в квартире дворянки Николаевой", как извещала "Петербургская газета", в столовой упала штукатурка потолка. К счастью, люди не находились в это время в комнате.

   ² Н. П. Сорохтин.

   ³ Из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Бородино" (1837).

   ⁴ Известный деятель народного образования, педагог С. А. Рачинский настаивал на религиозном воспитании детей. В письме от 4 марта 1892 г. И. Л. Щеглов с восторгом писал Чехову о беседе с Рачинским на эту тему.

  

  

   8 апреля 1892 г. Мелихово

  

   В Москве я буду в среду и в четверг на Фоминой неделе. Это непременно. Едучи в Москву, телеграфируйте: "Москва, Тверская застава, Миусское училище, Чехову". Это адрес Ивана. Я бы и раньше приехал, но рассказ еще не готов¹. С пятницы Страстной до сегодня у меня гости, гости, гости... и я не написал ни одной строки.

   Если бы Шапиро подарил мне гигантскую фотографию, о которой Вы пишете, то я не знал бы, что с нею делать. Громоздкий подарок. Вы говорите, что я был моложе. Да, представьте! Как это ни странно, мне уже давно перевалило за 30, и я уже чувствую близость 40.

   Постарел я не только телесно, но и душевно. Я как-то глупо оравнодушел ко всему на свете, и почему-то начало этого оравнодушения совпало с поездкой за границу². Я встаю с постели и ложусь с таким чувством, как будто у меня иссяк интерес к жизни. Это или болезнь, именуемая в газетах переутомлением, или же неуловимая сознанием душевная работа, именуемая в романах душевным переворотом; если последнее, то все, значит, к лучшему.

   Вчера и сегодня головная боль, начавшаяся мельканьем в глазу,- болезнь, которую я получил в наследство от маменьки.

   У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа; сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежа. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: "Голубчик, ударь его головкой по ложу..." Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым, влюбленным созданием стало меньше, а два дурака вернулись домой и сели ужинать.

   Жан Щеглов, с которым Вы проскучали целый вечер, большой противник всяких ересей, в том числе и женского ума. А между тем, если сравнить его, например, хотя бы с Кундасовой, то перед нею он является маленькой монашенкой. Кстати, если увидите Кундасову, то поклонитесь ей и скажите, что мы ее ждем к себе. На чистом воздухе она бывает очень интересна и гораздо умнее, чем в городе.

   Был у меня Гиляровский. Что он выделывал, боже мой! Заездил всех моих кляч, лазил на деревья, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна. Говорил он не переставая.

   Будьте здоровы и благополучны. До свиданья в Москве!

  

   Письма, т. 4, с. 58, СО; Акад., т. 5, No 1159.

   ¹ "Палата No 6".

   ² В марте-апреле 1891 г. Чехов посетил Австрию, Италию, Францию.

  

  

   1 августа 1892 г. Мелихово

  

   Мои письма гоняются за Вами, но Вы неуловимы" Я тесал Вам часто и, между прочим, в St. Moritz, судя же по Вашим письмам, Вы от меня ничего не получали. Bo-первых, в Москве и по