Вельяминов Николай Александрович - Воспоминания об Императоре Александре Третьем

ify">   Меня подвели к какому-то штатскому господину с бритой физиономией, очень похожему на сыщика, в котором я узнал старшего врача полиции д-ра Дункана. Он заявил мне, что ему приказано, согласно Высочайшему повелению, тотчас же доставить меня к градоначальнику. Зная Дункана за оригинала и шутника и ничего не понимая, я недоумевал, что это неумная шутка или какое-то недоразумение, ибо, конечно, никакой вины за собой не знал. Мы вышли на подъезд, у которого стояла всем известная коляска градоначальника с парой серых рысаков. Дункан пригласил меня сесть с ним в экипаж и мы поехали по Невскому.

   Публика видя в экипаже градоначальника какого-то грязного господина в охотничьем платье с большим глухарем в ногах и в сопровождении человека похожего на сыщика с удивлением глазела; городовые, издалека завидев экипаж градоначальника, но не видя, кто в коляске, становились во фронт и этим обращали на нас всеобщее внимание публики, которой в воскресный весенний вечер на Невском была масса. По дороге Дункан объяснил мне, что ген. Грессер при смерти, что у него в 6 часов назначен большой консилиум, на который Государь по телефону из Гатчины приказал пригласить меня; узнав у меня в доме, что я на охоте и возвращаюсь с этим поездом, он решил меня поймать там тем способом, о котором я только что сказал, и доставить меня на консилиум прямо с вокзала, чтобы по возможности не заставить профессоров ждать меня.

   Я нашел шутку Дункана довольно плоской, но должен был смириться, с трудом упросил его заехать к себе домой на Николаевскую, чтобы переодеться. Он нехотя согласился. Когда мы уже после 7 часов вошли в приемную градоначальника, где толпилась масса его подчиненных, дежурный офицер подошел ко мне и сказал, что сейчас звонили из Гатчины и передали приказание Государя Императора мне, тотчас по окончании консультации доложить по телефону Его Величеству мое мнение о состоянии градоначальника.

   В кабинете я застал тогдашних корифеев петербургской хирургии: профессоров Носилова, Ратимова, Павлова и д-ра Троянова, которые ждали меня уже более часа. Чтобы оценить момент, надо знать, что в то время профессора Академии, "официальные светила" относились ко мне и без того с озлоблением, не признавая моей компетенции в хирургии, но считались со мной, ибо я был хозяином единственного в России специального журнала по хирургии, в котором не стеснялся критиковать их, Носилов же и Троянов были мои непримиримые враги; и вот они были принуждены ждать молодого полкового врача, и Государь желал знать мнение его, а не мнение признанных светил. Не скрою, что я чувствовал в этот момент большое нравственное удовлетворение, за что должен был быть благодарен одному только Государю.

   При осмотре больного оказалось, что у него, после впрыскивания Гачковского, развилась очень тяжелая форма гнилостного заражения, от которого он погибал. После совещания я приказал вызвать к телефону скорохода и велеть ему передать Его Величеству, что считаю, в согласии с другими, положение безнадежным. Дня через два градоначальник погиб. Расследование не выяснило, что собственно Гачковский впрыснул Грессеру, может быть, это был результат очень грязного шприца. Но после этого исчез и Гачковский. Рассказов о смерти Грессера в городе было много; узнали и о моем приглашении по Высочайшему повелению и это в значительной степени подняло мою репутацию в городе и... улучшило, странным образом, мои отношения с Академией.

  

  

   В конце августа 1892 г. после лагерного сбора, я неожиданно для себя получил телеграмму от нового гофмаршала Графа Голенищева-Кутузова, который экстренно вызывал меня по службе к себе в Петергоф. От него я узнал, что мне Высочайше повелено сопровождать Его Величество на маневры под Ивангородом и потом на охоты в Спале, где Государь пробудет весь сентябрь. Отъезд назначен через два дня, все распоряжения уже сделаны и мне остается только приготовиться. Граф Кутузов посоветовал мне взять с собой, кроме военного платья, штатское и, на всякий случай, охотничье платье и ружья. Может быть, что Государь пригласит меня участвовать в охотах, если же не пригласит, то ружья придется спрятать.

   Позже я узнал, как произошло мое назначение, совершенно неожиданное для всех. Два года перед тем (Государь охотился в Спале через год) Г. И. Гирш на охоте случайно ранил картечью гостя Государя, германского генерала Вердера, что было конечно очень неприятно Государю и вызвало немало насмешек над бедным Гиршем. На этот раз Гирш был нездоров; действительная эта была болезнь или политическая было неизвестно, но он якобы не мог сопровождать Государя и уехал в отпуск. Нужен был заместитель. Конечно, все окружающие Царскую Чету лица на перерыв рекомендовали своих кандидатов. Интриги шли во всю. Государь по обычаю молчал. После лагеря Он поехал на прогулку в шхеры. Когда приблизилось время отъезда в Польшу, кто-то из близких за завтраком на "Полярной Звезде" спросил Государя, как Он решает относительно выбора врача; начали называть разные фамилии. Тогда Государь коротко ответил: "А у меня есть Свой кандидат" и приказал Графу Кутузову вызвать меня. Для всех это был сюрприз, ибо обо мне конечно никто не думал, но все замолчали. Так рассказывал мне один из присутствовавших при этом.

   Конечно, я был очень рад этому назначению и очень польщен им, но отлично сознавал всю большую ответственность, с одной стороны, и те "рифы", в виде интриг, кои мне придется обходить, тем более, что после смерти Кн. Оболенского, у меня при Дворе не было близких друзей и я попадал в совершенно чуждую мне атмосферу, но я уже верил Государю и верил, что Он в обиду меня не даст. Всего больше я боялся Графа Воронцова; в его доме врачом был Алышевский, ученик С. П. Боткина, бывали и другие "Боткинцы"; Граф был под их влиянием, а они считали меня приверженцем немецкой партии, не любили меня и несомненно были недовольны выбором меня.

   В назначенный день я приехал в Петергоф, где и поместился в Императорском поезде в назначенном мне купе. Утром в день отъезда я явился Министру Двора, который, как я и ожидал, встретил меня очень сухо. Под вечер я заехал к моей приятельнице, очень близкой к Императрице Княгине Александре Александровне Оболенской, вдове покойного гофмаршала Кн. В. С. Оболенского, которая, как лицо, хорошо знавшее все традиции и правила Двора, дала мне нужные наставления. Между прочим, Княгиня сказала мне, что Цесаревич Николай Александрович, тогда мой однополчанин, обещал ей быть, если можно так выразиться, моим cicerone {проводник, гид (ит.).} в совершенно незнакомой мне обстановке. Часов в 9 вечера я прибыл на Новопетергофский вокзал, чтобы представиться Государю перед отъездом.

   Там в Императорских комнатах собрался на проводы весь Двор. Государь, обходя провожавших и увидя меня, подошел ко мне, выразил Свое удовольствие, что может взять меня с Собой и надежду, что я после тяжелой работы отдохну в Спале. Он спросил меня, охотник ли я. Я ответил утвердительно. "Ну, очень рад, сказал Он, а то вам было-бы скучно. Посмотрим, как вы стреляете".

   Таким образом я сразу получил и приглашение на охоты, чему очень обрадовался, ибо охоты в Спале и Скерневицах были одни из лучших и богатейших в мире. Подчеркиваю только что сказанное, ибо оно очень хорошо характеризует Государя Александра III - по отношению к маленькому полковому врачу, к Его гостю, Он был так же любезен, как обыкновенный хозяин к своему гостю; Он брал меня с Собой не только, как нужного Ему врача, но вместе с тем желал предоставить мне приятный отдых после тяжелой работы, которую Он ценил, и заботился, чтобы мне у Него не было скучно. Этим Он сразу придал мне бодрости и уверенности в себе и сразу установил мои отношения с окружавшими Его сановниками, из которых я по возрасту почти годился в сыновья.

   В Императорском поезде ехали: Государь, Императрица, Наследник Цесаревич, Вел. Княжна Ксения Александровна, В. К. Владимир Александрович, Министр Двора Граф И. И. Воронцов-Дашков, Командующий Главной Квартирой ген. ад. О. Б. Рихтер, дежурный генерал ген. ад. П. Л. Черевин, гофмаршал Граф А. В. Голенищев-Кутузов, Военный Министр ген.-ад. П. С. Ванновский, Фрейлины сестры Графини А. В. и М. В. Голенищевы-Кутузовы. Остальных я не помню, - кажется, больше никого и не было.

   В пути свита приглашалась к завтраку в 12 1/2 часов, и к обеду в 8 часов вечера. В 5 часов желающие пили чай в столовой; некоторым старшим лицам Императрица сама наливала чай. К чаю можно было и не ходить и пить его у себя в купе, но все ходили, ибо это было время, когда Государь довольно долго проводил в столовой и вел непринужденную беседу на разнообразные темы. Должен подчеркнуть, что Царская Чета удивительно любезна и приветлива; Государь и Императрица держали себя, как гостеприимные хозяева, что придавало обществу тон простоты и интимности; во всяком случае получалось полное отсутствие натянутости, но это нисколько не умаляло величественности Августейших хозяев. Для всех Царь и Царица находили слово и тему для разговора. Все мои спутники были уже давно близки, я же был новый человек, в маленьких чинах, но тем не менее и меня поставили в такое положение, что я уже на второй день не чувствовал себя чужим и не ощущал робости. Государь, видимо, понимал, насколько я должен был чувствовать себя неловко и одиноко в непривычном для меня кругу и бесспорно желал по Своей бесконечной доброте особой приветливостью приручить меня и это трогало и невольно делало меня, уже тогда, самым преданным Ему человеком; чувствовалось, что такою же безграничной преданностью были переполнены и все Его окружавшие, в том числе и боготворившая Его прислуга. Думаю, что именно таким должен был-бы быть и всякий монарх, особенно самодержавный, который желает властвовать над своими верноподданными.

   Цесаревич сдержал свое обещание и в первый же день за завтраком посадил меня рядом с собой, но не могу сказать, чтобы он меня "шапронировал" {Здесь: опекал (от фр. chaperonner).}, и наш разговор не клеился, ибо он конфузился больше, чем я, а потом очень скоро забыл обо мне и мало обращал на меня внимания.

   Общий разговор за столом происходил исключительно на русском языке, никаких иностранных языков Государь в своем обиходе не допускал и говорил по-французски только с Императрицей, но, надо признаться, говорил Он по-французски плохо, как часто говорят именно русские. Императрица обычно говорила по-французски с теми, кто этим языком владел, но не стеснялась говорить и по-русски, хотя говорила с акцентом, но правильно и довольно свободно. С детьми Она, видимо, по желанию Государя, всегда говорила по-русски, кроме маленькой Ольги Александровны, которая, будучи на руках у англичанки, часто пыталась говорить с матерью по-английски и не свободно говорила по-русски. Как я заметил, Государь этого не любил. Как-то раз Он спросил меня, на каком языке говорит мой сын, которому тогда было 4 года; я ответил, что пока он говорит только по-русски, но начинает говорить и по-немецки. Государь, обращаясь к Императрице, сказал: "Ты слышишь, сын Николая Александровича говорит только по-русски, так и следует". Несомненно Он держался того взгляда, что дети должны начинать говорить только на своем родном языке и, видимо, не сочувствовал привычке нашей аристократии учить детей говорить на иностранных языках раньше, чем они научатся правильно и свободно говорить по-русски.

   Кстати сказать, в противоположность существующему мнению, что Государь Александр III был будто грубоват, я должен указать, что Он первый отказался от привычки, существовавшей при Александре II, говорить со всеми на "ты". Известно, что при Александре II, Он сам и Его братья говорили всем "ты" - что было выражением особой милости; Александр II и Великие Князья Константин, Николай и Михаил Николаевичи говорили "вы" только лицам мало знакомым, и это считалось выражением с их стороны неблагосклонного отношения. Александр III вывел этот обычай и всегда всем говорил "вы". В. К. Николай Николаевич так и не мог к этому привыкнуть, а В. К. Михаил Николаевич отвык от этого с трудом, часто по привычке ошибался и поправлялся, а своим близким говорил "ты" до своей смерти. Кроме того, в своем обращении с окружающими, с прислугой и солдатами Государь Александр III был очень вежлив и мягок; чинов Своей ближайшей свиты и близких придворных Он всегда называл по имени и отчеству и никогда по фамилии, как это было принято при Дворе Его отца и как обыкновенно называл всех еще В. К. Владимир Александрович.

   Утром при первой встрече Государь Александр III и Императрица, а также дети, всем "своим" подавали руку, до последнего молодого конвойного офицера. На встречах, при проводах, перед завтраком Государь и Императрица всегда обходили всех собравшихся и всем без исключения давали руку - обычай, который потом отчасти вывела Императрица Александра Федоровна, подававшая руку только избранным. Вообще при Дворе Александра III царила удивительная простота, и вежливость со всеми одинаково. Прислуга обожала Царя и Царицу, что тоже совершенно изменилось при Императрице Александре Федоровне, которую все очень боялись.

  

  

   На второй день нашего путешествия поезд утром остановился где-то в поле, вблизи Ивангорода, там были приготовлены верховые лошади. Государь и Императрица сели на коней и, сопровождаемые всей свитой, тоже верхом, выехали на маневры. Подробностей этого дня я хорошо не помню, но помню, что завтрак был в поле, подан был без столов и накрыт à la fourchette на коврах, покрытых скатертями. К завтраку были приглашены все офицеры ближайших частей. Помню, что мы провели весь день, до темноты, верхом и вечером очень усталые прибыли на ночлег. Где он был, я не помню. Кажется, вторую ночь мы ночевали уже в Ивангороде.

   Помню, что войска встречали Государя с очень большим воодушевлением и бесспорной любовью. Наблюдая за Государем в эти дни я заметил, что Он в сущности в душе был не военный и несомненно "игры в солдатики" не любил, но все же входил во все подробности, всем очень интересовался и не показывал вида, что Он устал или что все это Ему скучно, что Он делает это по обязанности. Верхом Он ездил по-домашнему, на специально выезжанных для него лошадях, очень покойных, на трензеле, а не на мундштуке. Тем не менее, благодаря Своей богатырской фигуре, Он перед войсками делал очень величественное впечатление. Одно, что мне казалось несколько своеобразным, это присутствие везде Императрицы, что придавало всему какой-то семейный характер и напоминало несколько пикник. Мне казалось, что это как-то умаляло воинский дух, столь важный для настроения войск. Насколько Государь понимал военное дело, я не знаю, но одно для меня было ясно, что маневры велись довольно беспорядочно и что командный состав был не на высоте. Так я припоминаю, что в одном месте мы видели застрявший на болотистых дорогах обоз, который не мог выбраться, что указывало на недостаточное знакомство начальников с местностью - обстоятельство, как мне кажется, недопустимое на маневрах в местности, которая должна была быть изучена до тонкости.

   В другом месте кавалерийский полк потерял направление, о чем можно было судить по тому, что полк пустили в атаку прямо на Государя и Его свиту; полк неожиданно налетел карьером на Государя и чуть не смял нас и Государь едва успел с Императрицей и свитой на рысях оъехать в сторону; у военного министра Ванновского и у меня лошади закапризничали и мы чуть не были смяты атакующим полком и спаслись только тем, что попали в интервал между эскадронами. Наконец в третьем месте, где для разведки находился привязной воздушный шар, не действовал телефон с шара и последний не мог исполнить своей задачи.

   Последний день маневров приходился на 30 августа, день именин Государя. Маневры должны были кончиться ночной атакой и штурмом одного из отдаленных фортов крепости, носившего название "форт Ванновский". Вечером после обеда мы выехали в нашем поезде на этот форт. Весь путь от Ивангорода до форта и сам форт были богато иллюминованы, а вокруг форта, расположенного на высоте, царила полная тьма, и где-то там в этой темноте были скрыты войска, кои должны были по сигнальной ракете произвести атаку и штурм. Для Государя на одном из валов форта была построена беседка, с которой Он должен был смотреть на маневр. Но здесь произошла неудача.

   По приезде на форт Государь со свитой и командующим войсками Варшавского Округа ген. Гурко прошел в беседку. Гурко приказал пустить сигнальные ракеты, но приказание почему-то долго не исполнялось, и войска не двигались, выжидая условного сигнала. Оказалось, что забыли заготовить ракеты. Государь все ждал. Послали ординарца к войскам, но они где-то исчезали в темноте и видимо не могли добраться до войск. Я слышал, как Гурко "пушил" начальника артиллерии и приказал ему подать в отставку; но это не помогло, конечно, и минута для Гурко получилась очень неприятная. Наконец, кто-то догадался открыть с фронта артиллерийскую стрельбу и осветить местность прожекторами. Войска догадались и повели атаку. Однако вскоре произошла вторая неудача.

   В этот день впервые крепостные орудия стреляли бездымным порохом. Я пошел посмотреть на стрельбу и вдруг, подходя к одной амбразуре, в которой усиленно стреляло крупное орудие, услышал раздирающий душу крик. В это время ко мне подошел В. К. Михаил Николаевич и со словами "Пойдемте посмотреть, там что-то случилось" повел меня к орудию. Когда мы подошли, из группы артиллеристов отделился Главн. Воен.-Мед. Инспектор Реммерт и доложил Вел. Князю, что у орудия вырвало замок и убило одного солдата. Подойдя к пострадавшему и в темноте ощупав его руку, я нашел биение пульса, несомненно он был жив, но в темноте ничего нельзя было разобрать.

   В эту минуту к месту катастрофы подошел Государь с Императрицей и свитой и, узнав в чем дело, приказал дать фонари, но таковых не оказалось, тогда Государь сам, взяв с догоравшей иллюминации лампион, осветил раненого; последний лежал в луже крови без сознания, одна рука была вырвана в плече и висела на лоскутках мяса. Императрица вскрикнув со слезами бросилась на колени около раненого, взяла его голову, положила себе на колени; я потребовал у появившегося откуда-то фельдшера ножик, чтобы разрезать платье раненого; но в сумке фельдшера не оказалось ни ножа, ни перевязочных средств; кто-то дал мне перочиный ножик, и я при помощи Императрицы, поддерживавшей раненого, и при свете лампиона, который держал Государь, стал разрезать мундир солдата, приказав кому-то позвать из нашего поезда моего лекарского помощника Полякова с нашими перевязочными средствами. Поляков немедленно явился и мы с ним быстро перевязали раненого. Государь потребовал носилки, но и таковых не оказалось. Тогда где-то сняли дверь с петель, уложили раненого и генерал-адъютанты с Гр. Воронцовым во главе понесли на плечах несчастного солдата, по приказанию Государя, в Его поезд. В это время оказалось, что у других орудий ранено еще 4 человека и из них двое очень тяжело. Всех этих раненых уложили в пустой багажный вагон Императорского поезда, который и отошел к Ивангороду, где имелся военный госпиталь. Я поехал с ранеными.

   С ужасом вспоминаю я и теперь, через 27 лет, этот переезд в 4-5 верст, показавшийся мне вечностью. Вокруг проходившего Царского поезда горела иллюминация и стояли подошедшие войска, а из вагона, в котором находились раненые, неслись раздирающие душу крики раненых, находившихся в травматическом бреду. Впечатление было очень тяжелое. Думаю, что крики доносились и до вагона Государя. В Ивангороде на платформе нас к счастью встретили носилки и мы отправили раненых на руках в госпиталь, а я с Реммертом в коляске поехали туда-же. Государь и Императрица уехали домой. Сильно сконфуженный П. С. Ванновский пожимал мне руки и горячо благодарил за оказанную помощь.

   Госпиталь был расположен где-то лагерем в саду или парке за крепостью. Мы ехали с Реммертом в полной темноте по парку. Он стал упрекать меня, что во всей этой неприятной истории виноват я, доложив Государю, что первый пострадавший жив; если бы я промолчал, и подтвердил бы, что пострадавший умер, то Государь уехал бы и никакого шума не произошло бы. Я, возмущенный, ответил ему, что пока никогда мерзавцем не был и никогда не буду.

   В госпитале я потребовал, чтобы раненых по очереди приносили в операционный шатер, дабы я мог подать им немедленную помощь. К великому неудовольствию Реммерта я заявил, что не уеду из госпиталя, пока не сделаю все нужное. К стыду военного ведомства и в госпитале не оказалось ни инструментов, ни перевязочных средств, ни хлороформа. Я принужден был вылущивать раздробленную руку одному из пострадавших и перевязать остальных при помощи своих инструментов и перевязочных средств, принесенных из Царского поезда. Работал я всю ночь и лишь под утро вернулся к себе. Полагаю, что Реммерт провел плохую ночь. Я думал, что его дни, как инспектора, сочтены. Но оказалось, что я ошибся. На другое утро я пошел к помещению Государя, думая, что меня может спросить Государь. Велико было мое удивление, когда я увидел выходящего от Государя Реммерта совершенно спокойного и уверенного. Было ясно, что он спасен. Вероятно его спасли В. К. Михаил Николаевич, креатурой которого он был, и военный министр.

   Днем Государь с Императрицей посетили госпиталь, по которому я их провожал и доложил обо всем мною сделанном ночью. К сожалению два тяжело раненых уже умерли, а оперированный был в агонии, спасенными оказались только двое легко раненых. Потом я узнал, что Императрица вернулась ночью с форта вся в крови и в слезах, и что окровавленные Ее перчатки были переданы на хранение в Ивангородский собор. Государь об этом инциденте со мной больше никогда не говорил, а Императрица, недовольная Реммертом в 1900 г. во время нашей экспедиции в Китай, как-то сказала мне, "что же удивительного, что санитарное дело в армии поставлено плохо, ведь вы помните Ивангород, когда Реммерт обвинял вас в том, что вы не скрыли от Государя случившееся несчастие".

   В последний день пребывания Государя в Ивангороде состоялся парад, на котором было собрано несколько корпусов. После этого мы уехали в Спалу.

  

  

   История Спальских охот, по дошедшим до меня рассказам, следующая: по своим взглядам, по своему воспитанию и образованию, - по всей Своей натуре Государь Александр III не был создан, чтобы быть монархом. Как известно, вследствие смерти своего старшего брата Николая Александровича, Он унаследовал престол своих предков случайно.

   Человек Он был глубоко верующий и религиозный, верил в то, что Он помазанник Божий, что Его судьба - царствовать предопределена Богом, и Он принял Свою Богом предопределенную судьбу покорно, всецело подчиняясь всем ее тяготам, и с удивительной, редкой добросовестностью и честностью исполнял все Свои обязанности царя-самодержца. Обязанности эти требовали громадной, почти сверхчеловеческой работы, которой не соответствовали ни Его способности, ни Его познания, ни Его здоровье, но Он работал не покладая рук, до самой Своей смерти, работал так, как редко кто другой. Эта неустанная, непосильная работа Его очень утомляла, и Он позволял Себе около одного месяца в году отдохнуть и жить так как Ему хотелось. Он любил тишину, уединение, простоту обстановки, семейный очаг и природу, вот почему Он так любил уединение в Гатчине. Но близость Гатчины к столице и необходимость продолжать там занятия государственными делами не удовлетворяли Его, Он искал хотя-бы временного уединения вдали от государственного колеса и возможности жить, как простой смертный. Он уезжал на время, еще будучи наследником, в Гапсаль, в финляндские шхеры, в Данию и, наконец, в Спалу. Как мне говорили, еще наследником, Он как-то возымел мысль провести осень в совершенно неустроенном Своем поместье Спала, расположенном среди богатых лесов княжества Ловичевского. Он поселился там в первый Свой приезд с женой и несколькими самыми близкими лицами свиты в маленьком, почти крестьянском домике. Там оказалась хорошая охота на оленей, и Он заинтересовался ею. Однако правильной охоты и умелых для нее людей там не было, и Цесаревич обратился за советом и помощью к местному жителю, большому любителю и знатоку охоты, к какому-то католическому ксендзу.

   Ксендз этот, фамилию которого я забыл, оказался очень симпатичным человеком, устраивал охоты, руководил ими и стал близким человеком к Цесаревичу, а потом Государю. Государь строго говоря не был завзятым охотником, но любил природу, простую обстановку на охоте и "охотничье хозяйство", т. е., любил сбережение дичи, накапливание и разведение ее, строгое соблюдение охотничьих законов и т. п. Спала Ему полюбилась, ибо Он там действительно отдыхал и жил так, как Он любил жить. По восшествии на престол Государь пожелал привести Спальские леса в полный порядок, приказал выстроить там более удобный охотничий дом и стал ездить туда через год осенью. Постепенно в Спале образовалось правильное охотничье хозяйство и Спала сделалась одним из наиболее богатых и благоустроенных охотничьих угодий всей Европы. Так создался при Дворе Александра III обычай через год проводить осень на отдыхе в Спале и охотиться на оленей только в сообществе самых близких лиц свиты и редких гостей.

   Царская усадьба "Спала" расположена на открытой площадке среди старого соснового леса, на берегу реки, если не ошибаюсь, Равки, той самой на которой происходили в 1814/15 гг. знаменитые кровопролитные бои под Варшавой. Жилой или охотничий дом, двухэтажный, деревянный на каменном фундаменте, очень простой и скромный в стиле помещичьего дома или, вернее, без всякого стиля. Во втором этаже расположены комнаты Царской Семьи, в нижнем - комнаты для свиты и гостей. Стены внутри оштукатурены и выкрашены белой краской. Так было по крайней мере в 1892 г. Единственная более роскошная комната, это большая и красивая столовая в пристройке. Обстановка самая простая и скромная, обыкновенная помещичья. С одной стороны небольшой, довольно запущенный садик. Перед домом красивая лужайка. Кроме жилого дома еще несколько деревянных домиков для служащих, домик управляющего графа Велепольского, конюшни и другие хозяйственные постройки - в сущности хорошо содержимая помещичья усадьба средней руки.

   Вокруг усадьбы бесконечные леса с образцово устроенным лесным хозяйством. Среди этих лесов несколько деревень, окруженных крестьянскими полями. Образцовое охотничье хозяйство с подкармливанием дичи. Масса лесников, лесничих и егерей всех рангов - организована охота на немецкий лад, так, как в восточной Пруссии. Главная дичь - благородный олень, частью местный, частью приходящий сюда на кормежку из соседних германских лесов и даже с Карпат. Много - серн, местами не мало кабанов. Попадаются лисы, а в некоторых участках есть и перотетерева и канадские индейки. Для подкорма оленей скупается у крестьян масса картофеля.

   Оленей очень много; встречаются стада (Rudel) по несколько десятков штук, есть редкие экземпляры стариков с чудными рогами. Оленьих маток и коз бить строго воспрещается. Бьют только козлов и оленей с рогами в 8 концов и, как исключение, в 6 концов, (6-ender); если они уже достаточно зрелы (jagdbar {разрешенное для охоты (нем.).}). Меня предупредили, что Государь очень не любит, если по ошибке кто-либо стреляет по молодым оленям и козам, не говоря уже об оленьих матках. Есть парк с кабанами, в котором устраивается один раз облава, но Государь на этой охоте никогда не участвует, считая ее бойней.

   Охотятся здесь двояким образом: <нрзб.> и облава. Самая интересная это "pürschen" или охота с подъезда во время драки самцов или рева. На эту охоту ездят только Государь и В. К. Владимир Александрович. Состоит она в том, что на самой ранней, утренней заре выслушивают рев оленей. В экипаже едут "на рев", затем в бинокль высматривают ревущего оленя или бой между ними. Обычно ревущий олень стоит на открытом месте, на таких-же местах происходят и драки между двумя самцами. Заметив место, начинают объезжать оленя в экипаже концентрическими кругами, постепенно и незаметно приближаясь к нему. Выбрав хорошее место, оленя бьют на довольно большом расстоянии. Охота эта трудная и требует хорошей меткой стрельбы. Другая охота - облавой с загонщиками, ничего особенного не представляет. В начале загона разрешается бить только оленей, в конце загона - и козлов. Лисицу разрешается бить во всякое время.

   День в Спале проходил следующим образом: выезд на охоту часов в 8 утра. Все мы собирались уже готовыми у крыльца жилого дома. Государь выходил ровно в назначенное время, обходил всех, со всеми здоровался и выезжал обыкновенно с В. К. Владимиром Александровичем в Своем шарабане, запряженном парой крупных <нрзб.> в французской почтовой упряжи с почтальоном-французом на козлах. Затем приглашенные ехали попарно в колясках, запряженных польскими почтовыми лошадьми, четверкой цугом, с почтальонами, одетыми в свою почтовую форму, в высоких клеенчатых шляпах. При выезде почтальоны трубили. По приезде на место все одинаково тянули жребий, получали по плану охотничьего участка данного дня и становились на свои места. С одного круга на другой переезжали на экипажах, что было очень легко ввиду хороших дорог и отлично содержимых просек. Распоряжался охотой управляющий граф Велепольский, сам очень редко стрелявший. Около 12-1 час. собирались в назначенном месте, где подавался в палатке завтрак или ранний обед из 4-х блюд с супом. К завтраку обыкновенно приезжали Императрица с В. Княжной Ксенией Александровной и фрейлинами графинями Кутузовыми. После завтрака охота продолжалась до темноты, значит часов до 6. Дамы оставались на охоте и становились на номера с кем-нибудь из мужчин по выбору. Императрица обыкновенно становилась или усаживалась на номере В. А. Шереметьева, В. Кн. Ксения Александровна - на номере Цесаревича. Государь стоял на номере почти всегда один. При возвращении, когда бывало уже темно, дорогу освещали егеря верхом с факелами в руках, почтальоны трубили; это освещение придавало возвращению характер чего-то феерического и было очень живописно.

   По возвращении мы переодевались и собирались к обеду в большой столовой, стены которой были все увешаны трофеями охоты - оленьими рогами, под которыми была написана фамилия лица, взявшего оленя. В этой коллекции были чудные экземпляры. Обедали все, кроме Государя, в штатских сюртуках, Государь приходил к обеду в Своей охотничьей блузе или в тужурке. Характерно для этикета при Дворе Александра III было то, что Государь всегда сидел на главном месте в конце стола, где обычно сидит хозяйка, по правую сторону сидела Императрица, по левую Ксения Александровна; в экипаже Он тоже всегда занимал место направо, а Императрица налево. Это показывало, что Государь был Государем и для Императрицы. Обычай этот изменился при Николае II, который в экипаже уступал первое место направо Императрице, как даме.

   Во время обеда играл на дворе, под открытым окном столовой, военный оркестр одного из полков, расположенных в окрестностях. Музыканты получали угощение от Двора, вероятно, и деньги. Уходя из столовой, Государь через окно всегда благодарил музыкантов. Когда военного оркестра не было, играл хор австрийских музыкантов, специально приглашенный для этой цели. После обеда все выходили на площадку перед крыльцом дома для осмотра при свете факелов убитой за день дичи, живописно расположенной на лужайке; к каждому зверю была привязана дощечка с фамилией охотника, взявшего этого зверя; это - так называемые в Германии "Strecke". Во время осмотра австрийцы играли фанфары. Церемониал этот продолжался 10-15 минут. После этого все лица свиты шли в приемные комнаты Императрицы и проводили там вечер.

   В первый день, не получив приглашения на вечер и не зная, следует-ли ожидать такого приглашения, я спросил Зичи, бывал ли Гирш на этих вечерах. Он ответил, что Гирш и он на вечера не приглашались и проводили обыкновенно вечера одни, что бывало довольно скучно. Я решил, что это вероятно слишком большая скромность со стороны Гирша и по-моему, недостойная врача, а поэтому, считая себя приглашенным гостем на охоты, как и другие, пошел со всеми к Императрице. Как я и ожидал, Императрица, увидев меня, спросила, играю ли я на биллиарде и, получив утвердительный ответ, пригласила меня принять участие в партии "a' la guerre" {Разновидность биллиардной игры. Игра в два шара.}, в которой и Она участвовала. После первой партии, в которой я оказался лучшим игроком, в биллиардную пришел Граф Воронцов и передал мне приглашение Государя играть с Ним в винт, если я вообще играю. Я предупредил, что играю плохо, но игру знаю, попросил Императрицу разрешения отказаться от игры в биллиард и, получив таковое, пошел к игорному столу. Государь успокоил меня тем, что и Он сам играет плохо, и добавил: "по крайней мере вам будет вечером не так скучно у меня". Партию Государя составляли В. К. Владимир Александрович, Граф Воронцов, ген. Рихтер и я. Играли с выходящим при покупке 8 карт, с винтящими коронками; ставки я не помню, но для меня игра была крупная, так как при несчастии можно было проиграть 200-300 рублей, но делать было нечего. Как оказалось, Государь играл Сам через вечер и через вечер после "Strecke" уходил к себе и работал до поздней ночи, так как в эти дни приезжал фельдъегерь с бумагами. В те дни, когда Государь отсутствовал, мы играли вчетвером. Таким образом до возвращения в Гатчину я остался постоянным партнером Государя. В. К. Владимир Александрович и граф Воронцов играли отлично, ген. Рихтер очень недурно, я плохо, а Государь очень плохо и рискованно. Проигрывал больше всех Государь, потом я. Когда мне приходилось играть с Государем, мы ставили неимоверные штрафы, но Он играл очень спокойно и никогда не сердился за ошибки партнеров. В конце вечера денег не платили, а ген. Рихтер записывал результаты в книжку, которую он называл "мерзавка", при чем расчет должен был произойти при возвращении в Гатчину. Хотя я играл плохо и мне порядочно доставалось от Великого Князя и графа Воронцова, которые играли очень скупо и осторожно, мне все-же очень везло и в конце концов я проиграл только 150 рублей за все время, которые мне пришлось уплатить Государю, когда мы подъехали к Гатчине. За нашим карточным столом всегда сидел до 10 часов Граф Велепольский, которого Государь называл <нрзб.> и с которым, в виде исключения, как с поляком, всегда говорил по-французски. Гр. Велепольский, как он мне раз сказал, очень ценил это внимание Государя, так как поляки, как известно, очень не любили и старались не говорить по-русски. Известно, что Государь не любил поляков: но считая Велепольского Своим гостем, желал быть и был с ним особенно внимателен и любезен.

   Генерала Рихтера, которого все называли Оттон Борисовичем, Государь и Великий Князь всегда называли почему-то Дмитрием Борисовичем. Я как-то позволил себе спросить Государя, почему Он так называет Рихтера. Государь ответил мне следующее: "Вы знаете, вероятно, что Дмитрий Борисович был воспитателем моим и моих старших братьев, кроме Сергея и Павла. Мы с братьями очень не любили немцев и были недовольны назначением его нашим воспитателем и не хотели называть его Оттон. Тогда мы спросили его, нет ли у него, как у лютеранина, другого, более русского имени. Оказалось, что его звали и Дмитрием. Мы попросили разрешения у него, называть его Дмитрием Борисовичем. Он разрешил, и вот мы, братья, с детства так и зовем его".

   Около 11-11 1/2 часов партия заканчивалась и все расходились, так как утром нас будили уже в 7 часов.

   По воскресеньям утром до завтрака на охоту не выезжали, а все шли к обедне, которая служилась в походной церкви, помещавшейся в палатке; пели, и очень хорошо, конвойные казаки Шереметева, чем он очень гордился. Обедня начиналась в 11 часов и кончалась ровно в 12. В эти дни Государь и все мы бывали в военной форме - в сюртуках без оружия: в той-же форме по воскресеньям и обедали. После раннего завтрака в 12 часов выезжали на охоту, но в эти дни охоты назначались в худших участках и Государь иногда на эти воскресные охоты не ездил, но любил, чтобы другие ездили. В одно из воскресений назначалась охота на кабанов в огороженном парке на заграничный лад. В сущности это была не охота, а только стрельба и довольно трудная; Государь допускал эту охоту, но Сам в ней не участвовал, так как зверь был в ограде, а Он не хотел стрелять по зверю, который был лишен возможности уйти.

   Для Императрицы, бывшей отличной и смелой наездницей, раза два устраивались охоты на оленя верхом с гончими, на французский лад - "chasse à cours", но в этих охотах, кроме Императрицы, участвовали только трое: Кн. Д. Б. Голицын, В. Л. Шереметев и Граф Берг. Мне говорили, что охоты эти бывали очень живописно обставлены и велись в строго французском классическом стиле; кавалеры скакали даже в красных фраках. Сколько я знаю, кроме участников, этих охот никто не видел. Мне казалось, что Государь доставлял это удовольствие Императрице, но не особенно ему сочувствовал.

   Из гостей, кроме уже указанных лиц, в Спалу в 1892 г. были приглашены: В. К. Алексей Александрович, Принц Альберт Альтенбургский, генерал-адъютант германского Императора фон-Вердер, Барон В. Б. Фредерикс - тогда управляющий конюшенной частью, Кн. Д. Б. Голицын - начальник императорской охоты в Гатчине, флиг.-ад. В. Л. Шереметев - командир конвоя, Граф Берг - племянник покойного фельдмаршала и большой спортсмен, Кн. В. С. Кочубей - адъютант Цесаревича, прибывший только под конец, и Граф Велепольский - племянник управляющего Княжеством Ловичевским.

   На всех охотах присутствовал приехавший с нами придворный художник Зичи, известный автор иллюстраций к Лермонтовскому "Демону". Зичи перешел к Государю Александру III, так сказать, по наследству, от Александра II, которому он сопутствовал во всех путешествиях и на охотах. Зичи зарисовывал в альбом разные интересные эпизоды охот и потом исполнял эти рисунки акварелью, собиравшиеся в отдельные альбомы по годам. Иногда он позволял себе изображать и комические моменты на охотах в виде каррикатур, не особенно злых, и снабжать их подписями, не лишенными шуток и острот, но никто, конечно, на эти каррикатуры и остроты не обижался. Таких альбомов в Спале хранилось несколько, и очень жаль, если они пропали, ибо помимо художественной ценности они представляли и большой исторический интерес. Из работ Зичи времен Александра II большая коллекция его акварелей и карикатур карандашом хранилась в Гатчинском Дворце и украшала собой стены так называемого арсенального зала. Кстати сказать, одно время Зичи был очень популярен в России, благодаря его всем известной гравюре "Искушение Тамары", но, ближе ознакомившись с ним и имев случай видеть много его этюдов, рисунков и акварелей, я не находил, чтобы это был выдающийся талант; он был бойкий иллюстратор и только. Самые лучшие его вещи оставались неизвестными публике, кроме любителей, так как они касались самой необузданной эротики.

   Известно, что Государь Александр III очень не любил Императора Вильгельма II и вообще немцев; говорили, что Германский Император, бывший большим любителем охоты, на все лады напрашивался на приглашение в Спалу, но такового никогда не получил. Тем более казалось странным присутствие в Спале, в интимном кругу приближенных Государя, двух германских генералов - Принца Альтенбургского и Вердера, но это имело свои причины.

   Принц Альберт Альтенбургский, которого в Царской Семье все звали просто "Albert", был довольно оригинальной и в своем роде типичной личностью. Он происходил из бедного германского княжеского рода, кажется, в молодости служил в германской армии, был конечно кавалерист и завзятый спортсмен, жил не по средствам и разорился. Он однако нашел выход и, благодаря своему родству с Русской Царской Семьей чрез. Вел. Кн. Александру Иосифовну, тоже происходившую из Альтенбургского дома (жена В. К. Константина Николаевича), перешел на службу в Россию и командовал одним из кавалерийских полков в Варшаве, вероятно при Александре II. Однако долги его росли, а две девочки, оставшиеся на его руках после смерти его жены, были без присмотра. Тогда он женился на уже не молодой, но очень богатой Принцессе Елене Георгиевне Мекленбургской, дочери В. К. Екатерины Михайловны, и снова вернулся на службу в германскую армию. Он был действительно страстный и ненасытный охотник, кутила, весельчак, остряк, хороший остроумный рассказчик и несколько "шутоват". Сколько я наблюдал, Царская Семья, особенно Государь, не особенно его уважали, но его приглашали, как родственника и весельчака, бывшего "le bout en train" {душа общества, забавник (фр.).} всего общества в Спале. Он смешил всех, изображая из себя "l'enfant terrible" {ужасный ребенок (фр.)}, хотя ему было уже под 60, но в сущности хорошо кушал, хорошо пил и стрелял в свое удовольствие, не гнушаясь подчас насмешками над собой за свою жадность и иногда некорректность на охоте - он не мог удержаться от выстрела, когда видел дичь, даже на чужом номере, и иногда бил, как бы по ошибке, маток, несмотря на запрещение, за что Великие Князья звали его "шкурятником", но он только отшучивался и балаганил. Думаю, что он встречал поддержку больше у дам, которых смешил и веселил, а Государь относился к нему не без иронии и не особенно его долюбливал, уже за то, что он был немец. В сущности это был тип интернационального жуира "sans foi ui loi" {без веры и закона (фр.)}, который всю жизнь охотился на чужих, но богатых охотах и за это забавлял хозяев и гостей. Так на него все и смотрели.

   Генерал Вердер, будучи свитским генералом при старом Императоре Вильгельме, состоял много лет прикомандированным к Особе Императора Александра II, на правах Его друга постоянно жил в то время при русском Дворе, сделавшись там своим человеком. Государь Александр III приглашал его в Спалу в память Отца и пользуясь близостью Спалы к Берлину. Может быть, что Вердер имел и секретную дипломатическую миссию служить чем-то вроде trait d'union между Государем и германским Двором, сильно искавшим возможности сближения с Двором русским; может быть, Государь, приезжая почти на границу Германии, считал нужным выказать какую-либо любезность Императору Вильгельму, но предпочитал иметь дело с человеком, которого он хорошо знал и потому приглашал Вердера.

   Вердер был типичный, сухой, чванливый пруссак, очень мало симпатичный. Охоты он не любил, очень плохо и неохотно стрелял и ездил на охоту только pro forma. После ранения лейб-хирургом Гиршем он почему-то боялся и меня и очень бывал озабочен, когда ему приходилось стоять на номере рядом со мной, что служило не раз темой для карикатур и острот Зичи. Если Вердер был умен, то он во всяком случае скрывал свой ум. При Николае II, ген. Вердер был короткое время послом в Петербурге; он был назначен на этот пост вероятно потому, что хорошо знал все общество в Петербурге и был близок ко Двору, но вскоре заслужил за что-то неудовольствие Императора Вильгельма и был отозван.

   В сущности казалось, что оба представителя Германии чувствовали себя при Дворе Александра III не особенно "в своей тарелке", хотя Государь был с ними, конечно, изысканно любезен, но... не без доли иронии.

   Полагаю, что положение Вердера в Спале в этом году было не из особенно приятных, так как именно в этом году осенью произошел один очень "неудобный" инцидент с германским офицером, состоявшим на службе в нашей армии. Известно, что отношения между старым Императором Вильгельмом и Александром II были очень дружественные; дружба эта, между прочим, выражалась тем, что помимо военных агентов при Государе состоял германский генерал-адъютант, и при Вильгельме - русский. Кроме того, Вильгельм I выхлопотал согласие Александра II на прикомандирование к русской армии 2-3 германских офицеров. Предполагалось, что оба Государства живут между собой в такой дружбе, что германские офицеры среди нашей армии не могут быть опасны. Это было странно, но это было так.

   Один из этих офицеров, граф Пфель, участвовал с нашими войсками в боях на Дунае и под Плевной и "за отличие" был переведен Александром II в Преображенский полк, где я с ним вместе служил. Пфель довольно свободно говорил по-русски, был принят обществом офицеров, как товарищ, со многими был на "ты", командовал ротой и даже батальоном, носил форму Преображенского полка и под конец состоял в чине полковника. Находился он на русской службе лет 12 и ясно, что тайн для графа Пфеля в Петербурге не было, он знал о русской армии все, что знали наши офицеры, вероятно даже больше, чем они, и был постоянно в переписке с Германией.

   Приблизительно в 1890 или 1891 г. Пфель уехал в отпуск в Германию и больше не вернулся, а осенью 1892 г., когда Государь был на маневрах в Польше, в Берлине появилась книга Пфеля о русской армии с неособенно лестными отзывами о ней. Эту книгу граф Пфель, как я слышал, имел наглость прислать даже кому-то в Петербурге; читал ее Государь и Наследник, бывший однополчанин Пфеля. Говорили, что за эту услугу Vaterland'у {Отечество (нем.)} Пфель получил какую-то высокую должность в германском главном штабе. До приезда Вердера, еще на маневрах, при Дворе много говорили об этом более чем некрасивом и бесстыдном поступке германского офицера, который в форме русского полковника гвардии несомненно почти открыто занимался шпионством. Своеобразная этика у германского офицерства. Конечно с приездом Вердера открыто говорить о Пфеле перестали, но он не мог не знать, что эту книгу читал Государь и многие другие; надо было удивляться, что Вердер при всем этом принял приглашение в этом году. Надо однако здесь-же добавить, что после этого случая, бывшего последствием симпатий Александра II к Германии, а вернее - к Императору Вильгельму I, Государь Александр III раз навсегда прекратил прием германских офицеров на русскую службу. Вот пример какими способами пользовались немцы, чтобы готовиться к войне с Россией, которая вспыхнула через 22 года...

   Об остальных го