Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен

обладало и числом, и языком, и обычаем, и нравом, тем более, что из самого же Русского и на половину северного Славянства развилась и дружинная городовая жизнь, образовавшаяся при помощи Варягов в Новгороде в политическую силу, а теперь перенесшая свое уже не племенное, но обще-Русское политическое дело в Киев.

   Надо заметить, что северные люди, верховные вои, как называет их летопись, служили как бы главною опорою и во всех войнах на юге. Борьба с Печенегами происходила все при помощи тех же верхних воев, собирать которых Владимир по обычаю отцов и дедов хаживал самолично. Таким образом, северные племена не только положили основание Русскому политическому могуществу, не только постоянно способствовали его развитию, населяя своими лучшими людьми все города юга, но и постоянно своею же кровью поливали и костьми усыпали южные степи при нескончаемой борьбе с кочевниками. Поэтому делить русскую землею на какия-либо особые самородные украйны невозможно. Все края русской земли политы кровью всех русских людей, от глубокого севера до далекого юга, даже прикарпатского и прикавкасского, и потому все края и украйны русской земли составляюсь собственность всех русских людей в одинаковой степени. Северная кровь еще больше разливалась на юге, чем южная на севере и разливалась именно на защиту того же юга от всяческих врагов и особенно от кочевников разных имен. Начальная борьба с Греками и борьба с Печенегами в полной мере удостоверяют, что северные племена выносили эту борьбу на своих плечах в равной мере с южными племенами. Кроме всегдашней военной помощи, весь север платил дань киевскому югу, не для обогащения одного юга, но для общих целей и потребностей всей Земли, о чем мы уже достаточно говорили прежде.

   Самый Новгород, первое и старшее гнездо русского политического сознания, теперь тоже платил дань Киеву, т. е. той же своей родной дружине, переселившейся на юг. Он платил 3000 гривен в год: 2000 в Киев и тысячу новгородским гридям, оставшимся защищать свой Новгород. Так платили новгородские посадники. Но сын Владимира, Ярослав задумал другое. Он был сын Рогнеды и должно быть с молоком матери всосал это чувство самостоятельности и гордой независимости, которое прославило его мать, а после прославило и его самого.

   Рогнеда была дочь Полоцкого князя Рогволода, который пришел из-за моря, но из какой страны, неизвестно. В то время, как Владимир с дядею Добрынею владел Новгородом, Рогволод сговорил свою дочь за киевского Ярополка. Но и Добрыня не хотел выпустить из рук доброй невесты и послал к Рогволоду просить дочь за Владимира. Отец отдал это дело на волю дочери: "Хочешь ли за Владимира?" спросил он ее. - "Не хочу разуть рабичича, но Ярополка хочу" - ответила Рогнеда. Услышав такой ответ, и Владимир и Добрыня пришли в ярость, собрали большую рать Варягов, Славян, Кривичей, Чудь и пошли на Полоцк. Они пришли под город в то самое время, как Рогволод собирался вести Рогнеду за Ярополка. Город был взять и вся семья полонена. Разгневанный Добрыня стал поносить всеми словами отца и дочь и назвал ее самое рабичицею. Потом отца и двух его сыновей убили, а дочь Владимир взял себе в жены и назвал ее Гориславою. Надо полагать, что это случилось около 976 г.: ибо если Ярославу в 1054 г., когда он умер, было 76 лет, то, стало быть, он родился в 978 году, а между тем первый сын у Рогнеды был Изяслав. Владимир, как известно, собрал себе и других жен много и, конечно, разлюбил Рогнеду. Не могла перенести этого горя Рогволодовна. Однажды пришел к ней Владимир и уснул. Она взяла нож и совсем бы его заколола, если б проснувшийся муж не остановил ее, ухватив во время за руку. "С горести подняла на тебя руку", - сказала она: "Отца моего ты убил, землю его полонил из-за меня. И теперь не любишь меня и с этим младенцем (Изяславом)". Владимир промолчал, но велел ей нарядиться во всю царскую утварь, как была одета в день свадьбы, и сесть на постели светлой, т. е. роскошно убранной, в своей комнате. В такой обстановке, как на брачном торжестве, он хотел ее потнуть мечем. Рогнеда догадалась о замысле мужа и перед его приходом устроила так: дала малютке Изяславу обнаженный меч и научила, что сказать, когда войдет отец. Как только Владимир вошел, малютка Изяслав, выступя с мечем, встретил его словами: "Отец! или думаешь один ты здесь ходишь!" - "А кто тебя здесь чаял?" - воскликнул Владимир и бросил свой меч. Тогда Владимир созвал бояр и отдал дело им на суд. Бояре решили так: "Не убивай ее ради малютки, устрой ей вотчину и дай с сыном". Владимир построил ей особый город, который и назвал Изяславлем. Летописцы рассказывают также, что после крещенья Владимир послал сказать Рогнеде:

   "Теперь, крестившись, я должен иметь одну жену, которую и взял, христианку, а ты избери себе мужа из моих бояр, кого пожелаешь". Рогнеда ответила, что она доселе царица и не хочет сделаться рабою, но хочет быть невестою Христу и принять ангельский образ. В это время с нею был другой сын, Ярослав. Он был уже 10 лет, но от рожденья не мог ходить, был хромоног и сидень. Отрок, выслушав ответ матери, вздохнул и сказал ей: "Истинная ты царица царицам и госпожа госпожам, что не хочешь с высоты ступить на нижняя. Блаженна ты в женах!" Сказавши это, Ярослав свободно встал на ноги и с тех пор стал ходить. Рогнеда постриглась в монахини и наречена Анастасией. Кроме Изяслава и Ярослава у ней были еще сыновья Всеволод и Мстислав Тмутороканский, и две дочери Мстислава и Предслава.

   Все эти сказания любопытны в том отношении, что одинаково рисуют независимый и горделивый харавтер Рогнеды и одною чертою восстановляют живой образ самого Ярослава. Он был истинный портрет своей матери, такой же независимый и горячий в своих поступках, всегда мысливший о себе самостоятельно, сильный своею волею, правдивый, деятельный и одаренный таким земским смыслом, какого не обнаруживалось ни у одного из его братьев. Сначала, как упомянуто, он княжил в Ростове, а потом по смерти старшего брата Вышеслава перешол на его место в Новгород.

   Новгородцы, вероятно, давно уже тяготились Киевскою данью. Когда их старшая дружина с Олегом ушла совсем в Киев, такая дань была еще понятна. Киевские дружинники собирали еще свое новгородское. Но с тех пор прошло уже слишком сто летъ; выросло не одно поколение; родные зависимые отношения к Киеву значительно изгладились; народилась своя самостоятельная дружина, очень хорошо понимавшая, что у ней есть свое дело и кроме Киева, которому она постоянно только помогаете и войском, и данью, а ей Киев ни разу не понадобился. Киевские князья, как мы говорили, постоянно ходили на север собирать войско для южных своих дел и не было случая, чтобы Новгород собирал войско на юге для своих дел. Он умел защищаться сам собою, и к тому же недалеко жили Варяги, которым Новгород из года в год тоже платил 300 гривен для мира и для любви на случай помощи когда понадобятся. У Варягов, следовательно, и находилась настоящая помощь, за которую не жаль было и дань платить. А Киев теперь и сам был достаточно богат. "Довольно ему платили, пора перестать," - могли давно уже помышлять об этом Новгородцы. Им надобен был только горячий и сильный человек из князей же, который бы объявил зависимость от Киева делом поконченным. Такой человев был Ярослав. У него достало твердости и силы померяться в этом случае даже с самим отцом. Он отказал платить дань отцу. Отец разгневался. "Теребите (прочи щайте) путь, мостите мосты" - решил Владимир и стал готовить войско; но разболелся и в тоже время услыхал, что идут на Русь Печенеги, почему должен был послать на них и любимого своего сына Бориса, оставив при себе нелюбимого Святополка. Ярослав, между тем, призвал из-за моря Варягов. Но Бог не даль дьяволу радости, чтобы отец воевал с сыном, замечает летописец. Болезнь Владимира, быть может, и от огорченья усилилась и он скончался 15 июля 1015 года. В это время Святополк был старейшиною в своей братье, ибо был рожден от Ярополковой болгарыни-черницы - сын греха, от двоих отцов и братьев, как толковали благочестивые летописцы, - но и по этому толкованию, все таки старший в роде, потому что, бывши старейшим между сыновьями Владимира, он происходил также от старшего и во Владимировом роде, от старшего его брата Ярополка.

   Владимир скончался в Киевском же селе Берестовом. Святополк, не давая огласки, ночью, разобравши помост между клетьми, и завернув тело в ковре, спустил его на веревках вниз и свез на санях в церковь Богородицы ¹⁹⁴. Очень вероятно, что все это делалось с целью потаить смерть отца от Бориса, чтобы до времени никто не знал и не послал ему тотчас вести. Борис был любимейший сын покойника, желанный князь дружины. К тому же и старшие дружинники отца находились с ним же в Печенежском походе. Однако на утро народ в слезах собрался в бесчисленном множестве к соборной церкви. Все плакали, бояре о заступнике Земли, бедные и нищие о своем заступнике и кормителе.... С плачем положили тело в мраморный гроб и опустили в землю. "Это был новый Константии великого Рима, который сам крестился и народ свой крестил; так и князь наш Владимир, ему же подобен, - говорили книжные люди.

   Борис не приходил и Святополк, по праву старейшинства, сел в Киеве на отцово месго. Он знал, что дружина его не любить и знал чем можно привлечь ее на свою сторону: он сталь раздавать ей именье, корзна и куны, т. е. богатая одежды и деньги. Но киевляне хотя и брали дары, а сердце их было далеко, братья их были с Борисом, туда тянуло и сердце. В сущности их сердце и мысли тянули за Русскую Землю, для которой вдали виднелась большая опасность.

   Надо сказать, что Святополк, княживший в Турове, в близком городе к Ляхам, естественно, завел с ними тесные связи. Он женился на дочери Польского Болеслава, склонился к папству и по научению тестя хотел было совсем отложиться от Руси, т. е., конечно, сделаться подручником Болеслава и рабом папства. За это, по словам Дитмара, он был посажен в темницу вместе с женою и с епископом, который с нею приехал и, по всей вероятноети, руководить этим замыслом ¹⁹⁵. Все это доказывало, что Святополк тянет из Руси вон, дружить больше Ляхам. Русская дружина это понимала хорошо, и за это самое не любила его. Таким образом, пойти к Святополку для нее значило пойти под господство папы и Ляхов.

   Говорят, что не задолго перед смертью отца, Святополк бежал из своего заключения к тестю и потом, проведавши об отцовской смертной болезни, внезапно явился в Киеве, что очень вероятно и вполне объясняешь, какими судьбами он вдруг распоряжается в Киеве.

   Борис, не отыскав в поле Печенегов, возвращался домой, и на походе получил весть: "Отец твой померь!" Он всплакал горько, потому что был любима отцом больше всех, и тут же остановился на речке Альте, под Переяславлем. Дружина собралась к нему в шатер и стала говорить: "С тобою дружина твоего отца и войско, иди в Киев и садись на отчий столь, все тебя желают." - "Не могу поднять руки на старшего брата. Брат старший будет мне вместо отца." Так ответил Борис дружине. Как христианин, он боялся междоусобной крови и потому не желал нарушить старого завета о правах старшинства. Здесь впервые в княжеских отношениях обнаруживается действие христианской братней любви, и в другой раз после Владимирова решения о разбойниках христианская мысль сталкивается с общеземскими целями с этим кругом отношений, который хотя и был исполнен уже христианских понятий, но не был способен отдать общее дело в руки злодея, и вовсе не желал быть для него мучеником. Дружина, как представитель общеземских целей, мыслила за общее дело. Она бросила князя, который не хотел служить выгодам Русской Земли. Все разошлись от Бориса и он остался только с своими отроками - слугами. Святополк послал в нему высмотреть и сказать, что хочет держать его в любви, и что к отцовскому наделу придает и еще, а сам уговорился с Вышегородскими боярами убить брата, однако так, чтобы это никому не было известно, чтобы народ подумал, что это сделали свои же люди. Вышегородцы были надежными друзьями Святополка. Летописец называет их боярцами, вероятно, в унизительном смысле, как изменников правому делу, или, быть может, это были малые бояре, дети боярские.

   Они исполнили порученье в точности, не помедля ни часу. Конечно, они искали своей чести и выгоды служить своему князю в передовых дружинниках, в боярах. Борис, по-видимому, только тогда узнал о злодейском замысле брата, когда уже не мог бежать, и приготовился быть мучеником. Когда убийцы ночью пришли к его шатру, он пел заутреню, окончил моление и лег в постель. Убийцы того и ждали, ворвались в шатер и закололи его копьями. Тверской летописец рассказывает, что израненный Борис выскочил в оторопе из шатра и умолял злодеев дать ему время еще помолиться Господу. После того, сказав прощение брату и исполнителям его замысла, предложил им кончать свою службу. Тут же были побиты и его слуги, в том числе один родом Угрин, именем Георгий, который, желая погибнуть вместе с князем, бросился на его тело и был с ним вместе проколоть копьями. Это был любимец Бориса, по какому случаю и носил на шее великую золотую гривну (цепь). Злодеи второпях не умели снять дорогую гривну и для того отрубили ему голову уже мертвому. Злодеи увертели тело Бориса в снятый шатер и повезли в Вышегород. Доехавши до Днепра, пересели в ладьи и понлыли к Киеву, ибо дорога лежала но Днепру мимо Киева. Св. мученик еще дышал. Узнавши об этом, Святополк послал двух Варягов прикончить его. Один из них вблизи Киевского бора пронзил его мечем к сердцу.

   Когда ладья подплыла к городу, Киевляне отпихнули ее прочь, не приняли погибшего князя. Тайно привезли его и в Вышгород, где и погребли на общем кладбище, как простого человека.

   "Борис убит, как бы теперь убить Глеба?", - размышлял Святополк и придумал послать к Глебу с обманом такое слово: "Приезжай скорей! Отец тебя зовет, очень болен". Между тем послал ему на встречу таких же тайных убийц. Получив весть, Глеб тотчас сель на коня и с малою дружиною поскакал к Киеву, вероятяо, из Ростова, ибо из Мурома ему следовало бы ехать по Оке, а он очутился на Волге, где на устье Тмы, у нынешней Твери, упавши с коня, повредил себе ногу и отсюда поплыл уже водою на Смоленск, чтобы спуститься в Киев Днепром. Только что проехал он Смоленск и остановился для отдыха, как пришла ему весть из Новгорода от Ярослава: "Не ходи, отец умер, а брать твой убить Святополком". И тут же из Киева явились подосланные убийцы под предводительством некоего Горясера. Они внезапно захватили княжескую ладью (насад); слуги Глеба струсили, а быть может изменили и князь был зарезан своим же поваром, Торчином по имени.

   Третий брат, древлянский Святостав, ожидая того же и себе, побежал к Венграм, но был настигнуть в Карпатских горах и тоже убит.

   По всему видно, что Святополк действовал по обдуманному плану. Он помышлял так: "Изобью всю свою братью и возьму власть Русскую один". У него в глазах был пример его тестя, Болеслава, который точно также разогнал своих братьев и сталь владеть землею один. Очень немудрено, что сам Болеслав и учил своего зятя такому уму-разуму, ибо его цели простирались еще дальше. Известно, что он был даже уполномочен германским императором Оттоном с утверждением самого папы владычествовать в делах церкви над всеми Славянскими народами, в том числе и над Русью ¹⁹⁶, почему наш Святополк, по-видимому, являлся только подходящим орудием, посредством которого папство хотело подчинить своей власти и весь Русский восток. Для новокрещеной Руси, в главе с Святополком, предстояла иная дорога жизни. Необходимо предстояло владычество над нею Польши и Римской веры, которую уже исповедывал и сам Святополк.

   В виду участи братьев, теперь следовало бежать за море и новгородскому Ярославу; но теперь в этом не было надобности. Варяги уже находились в Новгороде, призванные на борьбу с отцом. Живя пока без дела, этот неугомонный и опасный народ стал, как говорится, пошаливать, производил буйство и насилие не только самим горожанам, но и женам их. Новгородцы никогда обид не сносили и не очень страшились и Варягов. "Сего мы насилия не можем смотрети", - решили граждане, восстали и на каком-то Парамоновом дворе перебили всех озорников. Тогда за это очень обиделся и разгневался сам Ярослав. Ведь не для того призвал он эту надежную дружину, чтобы убивать ее на улицах или во дворах. "Так и быть, уже мне не воскресить убитых", - сказал он Новгородцам, и позвал их лестью к себе на загородный двор, в Ракомо, вероятно, на пир, собрал всех лучших граждан, которые иссекли Варягов и всех их тут же прикончил; погибло, говорят, до 1000 человек. Иные, убоявшись, побежали вон из города.

   Только что окончилось вероломное побоище, в ту же ночь пришла весть из Киева: сестра Ярослава, Предслава, извещала брата, что отец умер, а Святополк сидит в Киеве, - убил Бориса и на Глеба послал убийц. "Берегись и за себя как можно", прибавляла сестра. Какие обстоятельства! Одна печаль, сыновняя - отец помер: неизвестно, чем бы окончилось сопротивление отцу и ссора с ним, но его смерть уносила за собою возникшую нелюбовь и оставляла в полноте сыновнее чувство, которое без особой печали пройти не могло. Другая, по обстоятельствам, еще сильнейшая печаль - дружина побита и разбежалась из города. "О! моя любезная дружина, - помыслил князь, - вчера в своем безумии я изгубил тебя, а ныне бы ты была надобна. Не теперь мне их и золотом окупить!"

   На утро Ярослав созвал оставшихся Новгородцев за город, в поле, и на вече в слезах объявил им: "Други мои и братья! Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве, избивает братьев. Хочу идти на него, помогите мне!* - "А мы княже, по тебе идем", - решили Новгородцы. - "Если и погибла наша братья, можем за тебя бороться". Стало быть, очень был дорог Ярослав Новгородцам, что они и не подумали теперь мстить за избитую братью. Очень вероятяо, что тут же, на этом вече, были с одной стороны предложены, а с другой стороны выпрошены известные Новгородские льготы, так резко потом отделившия Новгородскую, историю от истории остальной Русской земли. Не говорим о том, что Новгородцы должны были очень хорошо знать, какими опасностями Русской стране грозило водворение в Киеве Латинского и Польского владычества, орудием которого являлся преданный Латинству Святополк.

   Ярослав успел собрать три тысячи Новгородцев, да была тысяча Варягов. Южные летописи говорят о 40 и 30 тысячах, но неверно. С этим войском он выступил на Святополка, отдавши успех своего предприятия на суд Богу. "Не я стал избивать братью, но Святополк". сказал он. "Да будет Бог отмститель невинной крови моих братьев. Ведь тоже готовится и мне. Пусть судить Господь по правде и скончает злобу грешного".

   Святополк, заслышав о Новгородском походе, собрал рати без числа, от Руси и от Печенегов, и не стал ожидать Ярослава под Киевом, а пошел ему на встречу. Полки сошлись у Днепра под Любечем. Новгородцы пришли по своей стороне, по Киевской, по правому берегу, а Киевляне по степной стороне, по левому берегу, как вероятно удобнее было Печенегам.

   Любопытно, что здесь снова решался вопрос, какой дружине господствовать над Русью. Новгородской или Киевской. И та и другая призвали себе на помощь обычных своих друзей, одна Варягов, другая Печенегов. Решался опять вопрос, кто сильнее, север или юг? Силы были в таком равенстве, что ни та, ни другая рать не осмеливалась вступить в дело и стояли над рекою друг против друга целых три месяца. Только однажды Святополков воевода, еще отцовский, именем Волчий Хвост, ездя возле берега, стал поносить Новгородцев: "Смерды! Чего вы пришли с этим хромоногим? Эх вы плотники! Мы вот приставим вас хоромы наши рубить!" Новгородцы, в ярости от такого поругательства, собрались к Ярославу и объявили ему что к утру же хотят переправиться на тот берег и показать Святополковой рати, каковы они плотники. "А кто с нами не пойдет, прибавили они, то сами порубим того". Стояли уже болыдие холода и Днепр стал мерзнуть.

   В самом деле надо было поспешить; как всегда почти случалось, у Ярослава оказался друг и в Святополковой дружине. Ярослав послал к нему отрока - слугу, и велел сказать: "Воно что! Как ты этому поможешь? Меду мало варено, а дружины много!" - "Скажи Ярославу так, ответил друг: "Если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать!" Ярослав понял, что велит в ночь начать битву. Уже с вечера Новгородцы стали перевозиться на тот берег; а чтобы не вздумал кто воротиться, оитолкнули все ладьи от берега и в ночь пошли на Святополка, повязавши головы полотенцами для разпознания своих. Святополк ничего не зная всю ночь пировал и пил с дружиною. Нападение было яростное и сеча злая. Стан Святополка находился между двумя озерами; Новгородцы притиснули его и с дружиною к озеру. Он было ступил на лед, но лед обломился и многие потонули. Святополк к рассвету побежал с Печенегами в степь, а оттуда к Ляхам за помощью.

   Ярослав вошел в Киев, по-видимому, не совсем благополучно, - в то время погорели церкви, стало быть некоторая часть Киевлян не совсем была на его стороне. Но надо полагать, что за него была отцовская старшая дружина, иначе Киевляне не приняли бы его. Конечно, кто стоял за Святополка, тот ушел с ним же, а кто желал Ярослава, те собрались теперь в город и перевес оказался на его стороне. Он без помехи сел на столе отца и деда и отпустил даже свои полки домой, щедро оделив их за помогу: старостам роздал по 10 гривен, смердам (рядовым) по гривне, а Новгородцам всякому тоже по 10 гривен.

   Очень естественно, как свидетельствуют позднейшие летописцы, что Святополк прежде всего надвинул на Киев Печенегов, с которыми была у самого города злая сеча, так что Ярослав едва одолел. Вероятно это случилось в то самое время, как пришел в Киев сам Ярослав, причем, быть может, и церкви погорели. Верно также, что Ярослав в тот же год гонял за Святополком до Берестия, но не успел его настичь.

   Но положение дел было все-таки шатко. Святополк у Ляхов, конечно, делаль свое дело; на другой год он привел Храброго Болеслава с Ляхами, Немцами, Венграми, Печенегами. Ярослав предупредил их и встретил их полки у города Волыня на реке Буге. Опять полки сошлись по обе стороны реки, и опять стали перебраниваться друг с другом, как водилось в то время между бойцами, начиная с самых знатных и до последних. У Ярослава воеводою быль его дядька, кормилец, названием Будый. Он начал поносить самого Болеслава, называл его свиньею, собакою, вепрем. "А вот подожди, прободем трескою (спицею) чрево твое толстое". Болеслав был велик и тяжел, так что и на коне не мог сидеть, но был смышлен, говорить летописец. Он так осерчал, что тут же крикнул дружине: "Коли вам не жаль этого позора, то я один погибну! и - и бросился на коне в реку, а за ним побросалось все войско. Ярослав не успел исполчиться и был разбить, как случалось редко. Едва сам спасся и в пятером с четырьмя мужами побежал в Новгород.

   Болеслав с Святополеом заняли Киев. Польские историки рассказывают, что сначала Киевляне затворились и не хотели пустить Святополка и Ляхов, при чем в город собралось множество народа из окрестных мест, искавшего защиты. Болеслав хотел взять город голодом, но встретив упорство и мужественное сопротивление, взял его приступом, пожегши предместья. Он въехал победителем на коне и в Златых вратах (которые однако были построены уже после, при Ярославе), чтобы зарубить новую границу своих владений, сделал мечем зарубку, ударив по воротам так сильно, что на мече осталась щербина, отчего этот меч с тех пор сталь прозываться щербец и как святыня сохранялся потом в числе королевских регалий. Говорят даже, что этим мечем он разрубил Золотая ворота.

   "Разведите мою дружину по городам на покорм", сказал Болеслав, хотя и смышленый, но по-польски вовсе не сообразивший, что на Руси такая смышленость не к тому поведет. Он думал овладеть Русью, как своею землею, и с этой целью развел дружину по городам, не зная, что в русскою городе и с Варягами управлялись по-свойски. Летописец прямо и гово рить, что Болеслав "седе в Киеве". Это значило, что он стал княжить. О Святополке летописец этого не сказал, и тем явно обозначила что Русский князь на это время стал подручником Болеслава.

   Но ни Святополк, ни Русская дружина, стоявшая за него, вовсе не помышляли о том, чтобы Поляки сделались их господами. Чужого господства Русь не выносила, а если и призывала чужих на помощь, как призывала напр. Варягов, то, конечно, только для того, чтобы лучше устроить свои домашние дела, и по миновании надобности выпроваживала таких гостей по добру по здорову деньгами и дарами, или в случае спора даже и силою. По русскому обычаю и теперь следовало поступить также. Святополк сказал кому следует: "Сколько есть Ляхов по городам, избивайте их". Летописец приписывает это окаянству Святополка, но эта мысль наверное была общим делом всех городов. Ляхи были избиты и сам Болеслав побежал из Киева, ограбив город дочиста, забрав с собою княжеское и церковное богатство, захватив бояр Ярослава, его двух сестер, Предславу и Мстиславу, и множество пленных. К награбленному именью он приставил Настаса Десятинного, Владимирова друга и казначея, который успел и к Болеславу войти в любовь и дружбу, на то он был Грек - корсунянин. Кстати, по дороге Болеслав отвоевал и Червенские города. Святополк остался на свободе княжить в Киеве.

   Тем временем, как все это происходило в Киеве, Ярослав прибежал сам-пять в Новгород и хотел бежать дальше за море к Варягам. Но Новгородцы не отпустили его. Посадник Коснятин, сын знаменитого Добрыни и след. сверстник Ярослава, рассек с народом Ярославовы ладьи. "Хочем и еще биться с Болеславом и Святополком!" вскричали Новгородцы и решили собрать деньги поголовно со всего Новгорода. Собирали от мужа по 4 куны, со старость по 10 гривен, с бояр по 18 гривен. Наняли Варягов и поднялись опять на Киев. В виду опасности, Святополк побежал к Печенегам. Оттуда он привел рать - силу несметную. Ярослав шел прямо и обе рати встретились на речке Альте у того самого места, где был убит Борись. "Браты мои! воскликнул Ярослав, - Если вы уже далече отсюда телом, то молитвою мне помогите на этого сопротивного и гордого убийцу!" И с этими словами бросился в поле на битву.

   Покрылось Альтское поле бесчисленным множеством войска. То было в пятницу, восходило солнце; полки сошлись и разгорелась битва и сеча, какой не бывало на Руси. Хватались за руки, посекая друг друга; трижды битва возобновлялась; кровь текла по долам ручьями. К вечеру Ярослав одолел. Это было в 1019 г. Святополк побежал по дороге к Ляхам, как говорит киевская летопись. Летописцы говорят также, что его осетил бес, расслабли кости его, не мог сидеть и несли его на носилках. Он спешил и торопился, нигде не останавливаясь. Всю дорогу твердил: "О бегите, бегите, догоняют нас!" Так он пробежал Ляшскую землю и погиб в пустыне между Лехи и Чехи. Есть могила его в пустыне и до сего дня, говорить летописец, исходить из нее злой смрад. Так Бог устроил в наученье Русским князьям. Если будут тоже творить, ту же казнь и приимут. Семь отмщений принял Каин, убивший Авеля; а Ламех за убийство двух братьев принял 70 отмщений, потому что знал, какова была казнь Каину. Христианское чувство новой уже христианской Руси глубоко было потрясено делами Святополка. Святополк стал окаянным, стал Поганополком, как называли его даже в паремиях или церковных всенародных чтениях поучительных притчей. Его имя стало означать ужас злодеяния. Все это с полною очевидностью обнаруживало силу Хрпстианской проповеди и доброту той почвы, на которую падали ее благодатные семена.

   Летописець рассказал, что Святополк погиб в пустыни между Чехи и Лехи. Доселе на севере, в Архангельской губ. употребляется пословье: между Чахи и Ляхи что значит: и так и сяк, ни худо ни хорошо, или: весь день прошел между Чахи и Ляхи, то есть неизвестно как, попусту, без дела; или: день ушел (пропал) между Чахи и Ляхи, не знамо куда. Таким образом, это выражение обозначаете вообще понятие о неопределенности, неизвестности. Мы полагаем, что и летописное выражение носить в себе следы народной же пословицы, которую южный летописец, зная где живут Чехи и Лехи, растолковал географически, как показание местности, для чего и прибавил в пояснение, что Святополк пробежал Ляшскую землю. В Новгородской летописи известие о погибели Святополка читается так: "И бежа Святополк в Печенегы, и бысь межи Чахы и Ляхы, никым же гоним пропаде окаанный, и тако зле живот свой сконча, яже дым и до сего дни есть." Несомненно, что этот текст древнее того, какой находим в киевской летописи. Здесь присутствие народной пословицы яснее, вследствие чего выходить, что Святополк побежал в Печенеги и там пропал без вести изчез, как дым, неизвестно где; и до сего дня неизвестно как пропал. Вот настоящей смысл выражения: Бысть межи Чахы Ляхы. Любопытнее всего, что эта же самая пословица ходила еще в конце XVIII века у Лужицких Сербов и записана в сборнике пословиц того времени ¹⁹⁷. "То су мое Чехи а Лехи" - по немецки можно толковать; это мой предел - вход и исход. Мы полагаем, что эта пословица имеет историческое и очень древнее основание и могла впервые появиться только у Балтийских Славян. От них, между Чехи и Лехи, проходила дорога на юг вверх по реке Одре; по этой дороге в течении веков пропадали без вести, как дым, и люди и целые дружины, пропадали все кому не жилось на месте и кто уходил искать счастья в греческих и римских землях. По всему вероятию, про эти странствия между Чехи и Лехи и сложилась пословица, обозначавшая вообще изчезновение людей, уходивших неизвестно куда. К нам на север она принесена все теми же Варягами-Славянами, которые и на Белом Озере оставили свой след в именах волостей, см. стр. 57. Таким образом, и эта пословица является новым свидетельством о существовавших некогда крепких связях нашего севера с Балтийским Славянством.

   После великого труда, который привел наконец к победе над Святополком, Ярослав утер много пота с своею дружиною. Но не малые труды предстояли еще впереди. Спустя год, Полоцкий князь Брячислав, внук Владимира и сын Изяслава, напал на Новгород, ограбил город пленил множество жите лей и с богатою добычею поипел обратно к Полоцку. Получив об этом весть, Ярослав изгоном, в 7 день из Киева настить врага на речке Судомири (Судома, впадающая с запада в Шелонь), отбил весь полон и прогнал Брячислава к Полоцку.

   В летописях находим известие, что после того Ярослав призывал к себе Брячислава в Киев, дал ему два города, Усвят и Витебск, сказавши; "Будь же со мною за одно". Но Брячислав с тех пор воевал с Ярославом все дни живота своего. Изо всего видно, что Брячислав хотел прибавки к своим волостям, хотел нового раздела всей: земли, когда Ярослав сделался великим князем.

   С тем же помыслом, года через два, явился из своей Тмуторакани брать Ярослава, Мстислав по прозванию Удалый, который господствовал над Козарами и Касогами и до того времени мало обращал внимания на русские дела. Это быль по природе богатырь, дебелый телом, чермный волосами, светлый лицем, храбрый на рати, милостивый и долготерпеливый ко всем, любивши свою дружину больше всего, не щадивший для нее ни именья, ни питья, ни яденья. В 1016 г., помогая Грекам, он разрушил Козарское Царство, причем взят быль в плен и сам Козарский коган. В то время, как Ярослав устраивался с Брячиславом и ходил зачем-то к Бресту, вероятно, встретить Ляхов, Мстислав завоевывал Касогов. Это случилось таким образом: когда Мстислав сошелся с касожскими полками, их князь Редедя предложил ему поединок. "Для чего будет губить свою дружину, говорил Редедя, лучше сойдемся сами и поборемся. Если ты одолеешь, то возьмешь все мое - именье, жену, детей и всю землю. Если я одолею, то возьму все твое'" - "Будет так!" ответил Мстислав. Редедя примолвил, что бороться будет не оружием, но борьбою. Схватились крепко два богатыря; боролись долго; Редедя был велик и силен; Мстислав начал изнемогать. "Пресвятая Богородица, помоги мне!" - воскликнул он в молитве и помыслил: "Если одолею, построю церковь во имя Твое!" Только он это сказал, в ту же минуту ударил Редедю о землю и вынув нож заколол его. По уговору он вошел в Касожскую землю, забрал все и наложил дань на Касогов, с этими-то касожскими полками и еще с Козарами Мстислав явился у Киева именно в то время, как Ярослав был в Новгороде. Киевляне однако не устрашились Мстиславовых полков и не приняли его. Мстислав поворотил к Чернигову и без труда засел на Черниговском столе княжить. А Ярослав на севере работал для народа. В Суздальской земле настал голод; волхвы уверили народ, что такой гнев происходить от старой чади, от старых людей, что они напускают голод и держать плодородие. И стали убивать старую чад. Население взволновалось и поднялся великий мятеж по всей той стране. Ярослав поспешил на помощь взволнованному народу - переловив волхвов, одних показнил, других заточил и успокоил всех убеждением, что Бог по грехам наводить на землю голод, мор, засуху и другие казни, что человек этого знать не может. Между тем люди отправились за хлебом все, кто мог по Волге к Болгарам и ожили, навезя оттуда жита и пшеницы.

   Воротившись в Новгород и помышляя о брате Мстиславе, Ярослав опять послал за море собирать Варягов.

   Тогда с Варягами пришел к нему воевода Якун Слепой, носивший на глазах луду (lodix, повязку или покрывало), золотом истканную. С Якуном Ярослав направился прямо к Чернигову. Видимо, что он хотел выпроводить опасного соседа вон из Чернигова и из Руси. Мстислав, заслышав Ярослава, поспешил встретить его, и полки сошлись у Листвена в 40 верстах к северу от Чернигова. Мстислав с вечера исполчил дружину, поставил Северян-Черниговцев в чело против Варягов, которые у Ярослава стояли тоже в челе, а сам с дружиною расположился по крылам. Он много надеялся и на приближавшуюся грозу. Наступила ночь, нависла тьма непроглядная от пришедшей грозы; засверкала молния, загремел гром, полил дождь. Тут-то и сказал Мстислав своей дружине: Пойдем на них, то нам добыча". Но он не застал и Ярослава врасплох. Новгородцы и Варяги, вероятно, замышляли такое же внезапное нападение и бросились на Мстиславовы полки. Ударились чело в чело Варяги с Северянами; трудились Варяги много, побивая Северян и довольно уже устали. Только тогда выступил и Мстислав с своею дружиною и сталь побивать Варягов. Была сеча сильная и страшная; не унималась и великая гроза: как посветит молния, только и увидишь, что блестят мечи. Ярослав понял, что бороться дальше нельзя и побежал вместе с Якуном в свой любезный Новгород. Якун второпях потерял даже свою золотую повязку; он отправился прямо домой за море. Встало солнце и осветило кровавое поле. Оглядывая побитых и видя только кучи своих Северян да Ярославовых Варягов, Мстислав не вытерпел и воскликнул: "Кто этому не рад; вот лежит Северянин, а вот Варяг, а дружина своя цела!" Так вероятно рассуждали и поступали все князья, сохраняя свою любезную дружину и мало думая о народной дружине, которая за них же гибла без конца.

   После того Мстислав послал воротить с дороги Ярослава и говорил ему: "Садись в своем Киеве, ты старейший брат, а мне будет эта Черниговская сторона." Но Ярослав не посмел идти в Киев, опасался, быть может, коварства и не воротился. В Киеве оставались его бояре. Только спустя года два, он пришел на Киевский стол, ведя с собою многое войско. В это время братья помирились и разделили свои княженья Днепром. Ярослав взял Киевскую сторону, а Мстислав Черниговскую, и стали жить мирно в братолюбстве. С той поры перестала усобица, умолк мятеж и была тишина великая в Русской земле, замечает летопись. Это случилось в 1026 году.

  

   Восток под рукою Мстислава был покоен, так что и Печенеги присмирели. Но на западе оставались неоконченные счеты с Поляками. Русь не могла забыть польского вторжения в самый Киев, того позора и грабежа, какому подверглось семейство Ярослава и самый город. Нельзя было оставить за Поляками и старой Роксоланской Руси - Червенских городов.

   Но в первое время Ярославу невозможно было и подумать о войне с Болеславом. Мы видели, сколько труда он положил на борьбу с одним Мстиславом, усмиряя в то же время Полоцкого Брячислава и народное волнение от волхвов в Суздальской стороне. Твердый мир и тишина на Руси настали в то время, когда Болеслава уже не было в живых. Смерть Болеслава раскрыла только тщету его величия и бессилие Польской Земли, отданной в руки бесчисленному множеству самовластцев, полным представителем и типом которых являлся сам же Болеслав. На чем собственно утверждалась его сила, могущество и слава, об этом свидетельствует коротко, но очень ясно наш летописец. "Умер Болеслав Великий, говорит он, и бысть мятеж в земле Ляшской. Восстали люди, избивая епископов, попов и бояр своих." Ясное дело, что величие Болеслава держалось на крайнем порабощении и угнетении народа, который, почувствовав свободу, тотчас расправился по-свойски с своими угнетателями. С особою силою мятеж распространялся в Червонной Руси, которая, видимо, не была способна выносить Польского владычества и потому всегда так легко отдавалась во власть Киевской Руси.

   Таким образом, в самом начале Польская история обнаружила то существо своей постройки, которое всегда служило основным помешательством и постоянным бедствием в дальнейшей судьбе Польской народности. В самом начале обнаружилось, что в Польше не было земли - народа как главного и руководящего деятеля в развитии страны и в основании государства. Главным деятелем в ней являлась одна дружина, получившая еще больше сил от водворения веры Латинской, которая сама основывала свои силы на самовластии Папы, то есть одного лица, на его личном владычестве над всем Христианским миром. Под облачением священника, епископа или монаха Латинская церковь выставляла тех же честолюбивых и корыстолюбивых дружинников, искавших кормленья и народного порабощенья. На языке или в понятиях этой церкви обращать язычников в христианство значило обращать их не только в духовное, но и в крепостное рабство, значило овладевать на крепостном праве языческою землею; вообще, по латинской вере, крестить значило крепостить, отчего епископы и попы тотчас становились простыми феодалами-завоевателями и в самом управлении страною являлись не только губернаторами, но даже и владетельными князьями. Церковное владычество органически слилось с владычеством земским и потому бояре с великою охотою принимали на себя сан епископа. Таким образом, дружинные инстинкты и стремления получали церковное посвящение. Вообще влияние Латинской церкви и немецкого феодализма совсем отделило в этой Славянской земле дружинный боярский слой народа от остального земства, так что руководителями народной жизни и всей Польской истории сделались лишь одни епископы, попы и бояре, а это значило, что в сущности землею владело одно боярство, один дружинный слой, могущественный своим богатством, оружием и церковным освящением. Живым и величавым типом такого порядка вещей был сам Болеслав Великий, не бывший епископом, но в известном смысле бывший папою не только в своей земле, но и в соседних Славянских землях, ибо, как мы говорили, по договору с германским императором Оттоном III, он получил широкое полномочие устраивать церковные дела и в Польше и у варварских Славян, покоренных и имеющих быть покоренными. Ясно, что постройка его государства из славянской превратилась в латино-германскую с развитием личных прав в пользу одних дружинников, чего славянский мир не понимал и отрицал повсюду, где не успевали его сокрушить окончательным и всесторонним порабощением. Не вынес Славянский народ своего порабощения и в Польше по смерти Болеслава, и жестоко восстал против водворенных им латино-германских порядков.

   Ярослав не проминовал благоприятного случая и поспешил отмстить Полякам за Болеславов киевский грабеж. За одно с братом Мстиславом он собрал множество войска и прежде всего отнял Червонную Русь, а потом повоевал и Польскую землю, забрав в плен множество Ляхов, которых потом поделили они с братом, и Ярослав поселил своих на степной Киевской границе от Печенегов, по р. Роси, построив там новые города.

   Спустя несколько лет после этого достопамятного похода, Мстислав Черниговский, выйдя на охоту, разболелся и умер в 1036 г. В живых оставался еще брат, Судислав, княживший во Пскове. Верно по смерти Мстислава, если не между самими братьями-князьями, то между дружинниками стали ходить толки о новом разделе Русской земли, вследствие которых, подозревая Судислава, Ярослав засадил его в поруб, в темницу, во Пскове же. Летописец прибавляешь, что Судислав был оклеветан и, конечно, не иначе как в намерении бороться с старшим братом за волости. Таким образом, власть над всею Русскою землею осталась в одних руках Ярослава, потому летописец и называет его самовластцем, что на тогдашнем языке означало вообще самостоятельность и независимость во владении землею, самовластный значило свободный. Бог дал человеку самовластие, говорят древния поучения, то есть свободу выбирать на своем пути доброе или злое.

   С целью устроить дела на севере, Ярослав ходил в Новгород и посадил там княжить старшего своего сына Владимира, которому в это время было всего 16 лет. В отсутствие Киевского князя и не видя уже более грозы от богатыря Мстислава, поднялись Печенеги и обступили самый Киев. Пришла весть в Новгород; опять Ярослав собирает Варягов и Славян и спешит на помощь своему стольному городу.

   Печенегов было без числа. Ярослав исполчил дружину перед самым городом, поставив Варягов посредине, на правом крыле Киевлян, а на левом Новгородцев. Надвинулись Печенеги и полки встретились лицом к лицу на самом том месте, где теперь стоить храм св. Софии. Была сеча злая, едва к вечеру одолел Ярослав. Он так разгромил степняков, что они не знали куда бежать и топли в реках. "А остаток их бегает и до сего дня", замечает летописец, указывая этим выражением, что с той битвы Печенеги совсем скрылись с исторической сцены. Действительно с той поры, хотя имя их и поминается, но ни разу уже не поминается об их набегах. Однако, в ожидании таких гостей и вперед, Ярослав на другой же год заложил около Киева великий город, обширные и высокие стены и в них золотые ворота с церковью Благовешенья Богородицы. На месте битвы с Печенегами он соорудил собор св. Софии, Русскую Митрополию.

   Управившись с ближайшими врагами, Ярослав не один раз ходил подкреплять свои границы в северозападном углу Русских владений. На севере он усмирил восставшую Чудь и для крепости построил там в 1030 г. город Юрьев, теперешний Дерпт. На западе он напомнил (1038 г.), Ятвягам (Подлясье) поход своего отца, но покорить их не мог; ходил особо на Литву (1040 г.), а потом (1041 г.) в ладьях ходил на Мазовью (округ Варшавы) и опустошил эти земли, как обыкновенно делали ратные. Все это были соседи Русских земель и, вероятно, творили какия-либо обиды Руси, за которые она им мстила сторицею.

   Вскоре Ярослав подружился с новым князем Польским Казимиром I, выдал даже за него свою сестру Марию, прозванную Поляками Доброгневою, взявши у Казимира за вено 800 Русских пленных, уведенных некогда Болеславом Храбрым. В тоже время, когда Казимира одолевал Моислав Мазовецкий, Ярослав помог шурину, два раза в ладьях ходил на Моислава и потом в 1047 г. ходил еще в третий раз, убил самого Моислава и покорил Мазовшан Казимиру. Хотя польские историки и не упоминают об этом подвиге Ярослава, однако все они знают, что истребление Моислава окончательно успокоило Польшу и дало возможность Казимиру восстановить разшатавшийся порядок в своей земле. Стало быть Ярослав оказал самую существенную услугу доброму соседу, так как помогавшие Моиславу Ятвяги, Литва, Мазовшане оказываясь общими врагами и для Руси и для Польши.

   Из-за каких поводов и причин обыкновенно поднималась Русь походами и войнами на соседей, лучше всего объясняет случившийся при Ярославе последний для Руси поход на Царьград в 1043 году. До того времени, а особенно со времени Владимирова крещения, Русь жила с Греками очень мирно. Старые прадедовские договоры сохранялись свято. Русь свободно производила свои торги с Царьградом и живала там постоянно. Однажды случилось тоже самое что и при Аскольде. Русские купцы в Царьграде повздорили за что-то на торжище с греческими купцами; дело дошло до драки и один, знатной породы, Русс был убит. Русский великий князь, по сказанию Византийцев, горячий и неукротимый, пришел за эту обиду в неописанную ярость. На то он был Ярослав. Он собрал, будто бы, бесчисленную рать, созвал всех, кто только способен был воевать, и присоединить еще немалое число народов, обитавших на северных островах Океана, всего до 100000 ч.; посадил это войско на малые суда, однодеревки, и пустился к Царьграду. По нашим летописям, Ярослав, действительно, собрал много рати и послал на Греков своего сына Новгородского Владимира, в ладьях, обычным путем через Пороги к Дунаю и т. д. Главное воеводство было поручено Вышате, хотя тут, же находился и Ярославов воевода Иван Творимирич. Тогдашний греческий царь Константин Мономах, узнавши о Русском походе, послал тотчас послов с предложением мира, представляя, что из-за такой весьма маловажной обиды, которую готов удовлетворить, не следует нарушать добрый и старый мир и вводить во вражду два знатные народа.

   Но Русский князь, говорят Византийцы, прочитавши царское послание, прогнал послов с бесчестьем и послал царю ответ гордый и презрительный. Греки почитали убийство Русского весьма маловажной причиной для войны и хотели, вероятно, окупить его какими либо дарами и деньгами, сколько следовало за голову. Но Русь дешево не отдавала свою кровь и никаких обид не прощала, особенно льстивым Грекам. Русская голова, погибшая в Царьграде, всегда волновала всю Русскую землю, и вся Земля, не разбирая опасностей, собиралась как один человек мстить за свою кровь. Все русское общество стояло тогда на этих понятиях и живо чувствовало такую обиду.

   Получивши надменный ответ, царь стал готовиться к защите. Прежде всего он захватил всех Русских купцов, живших тогда в Царьграде, и русских военных, служивших царям в качестве союзников, и разослал их по далеким областям, опасаясь от них возмущения. Затем царь вооружил свой флот и сухопутное войско, которое должно было следовать берегом к знакомому уже нам маяку Искресту или Фару у которого Русь обыкновенно останавливалась.

   Когда наши пришли к Дунаю, то мнения разделились. Русь говорила князю: "Станем здесь на поле", - думая, вероятно, идти и биться сухим путем или чтобы выждать погоду, которую по приметам она узнавала хорошо. Но Варяги настаивали: "Пойдем прямо под город." Владимир послушал Варягов, и пошли все по морю к Царьграду. Греки говорят напротив, что Русь было высадилась для собирания съестных припасов, но была прогнана к своим ладьям Дунайским воеводою.

   У Маяка Русские и Греческие корабли встретились и стали друг против друга, не начиная битвы. Русским было хорошо стоять в гавани, в затишье; они выжидали удобной минуты, а Греки выжидали их движения. Однако царь снова послал просить мира. Опять Владимир с посрамлением отослал послов, сказавши, что не иначе положить оружие, как тогда, когда царь уплатить по 3 литры золота на каждого Русского воина, т. е. по 216 золотых. Другие пишут, что Русь требовала по 1000 статиров (золотых) на каждую ладью. Из этого рассчета видно, что в каждой ладье было 40 человек. Царь нашел это требование неиспол