Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен

водить. Так прошло несколько лет. Уже на пятый год после славного похода он вспомнил о коне и спросил конюшего, где любимый конь? "Давно умер", - ответил конюший. Олег с укоризною посмеялся над кудесником: "То-то волхвы, все неправду говорят, все ложь! - Конь умер, а я жив!" Он захотел взглянуть хотя на кости своего старого друга. Велел оседлать коня и поехал на место, где лежали останки. Кости были голы и череп голый. Князь подошел к костям, двинул ногою череп и посмеявшись, примолвил: "От сего ли черепа смерть мне взять!" В ту минуту из черепа взвилась змея и ужалила князя в ногу. С того он разболелся и помер.

   Не во всем, но сходный рассказ существует и в поздних исландских сагах, куда он мог попасть или из одного общего источника с нашим, или прямо из Руси, ибо основа его, по-видимому, принадлежит еще античной, скифской древности и может скрывать в себе иносказание или миф о погибели героя от любимого, но коварного друга.

   Киевляне погребли Олега на горе Щековице. И спустя двести лет его могила оставалась памятною, потому что была насыпана курганом и обозначала как бы особое урочище под Киевом ⁸⁹.

   Мы уже говорили о том, что имя Олега, как нередко случается в истории, могло покрыть собою и деяния Аскольда. Нам кажется, что самый договор Олега носит в себе следы того договора, какой мог быть заключен еще при Аскольде.

   Первая статья о головах, о проказе убийства, прямо свидетельствует, что повод начинать договор такою статьею существовал именно при Аскольде и подробно изображен Фотием (I, стр. 498). Мы увидим, что договоры вообще ставили на первом месте именно те обстоятельства, из-за которых возникали затруднения и ссоры приводили к договорному соглашению. Святослав начинает тем, что клянется никогда даже и не помышлять о походе на Греков; Игорь начинает тем, что обещается давать Русским послам и гостям грамоты с обозначением, сколько именно Русских кораблей идет в Грецию. Эти обстоятельства прямо указывают конечные цели или существенные поводы для соглашений. Олегова же первая статья вполне объясняется только рассказом Фотия о наглом убийстве Русского в Царьграде. Могло случиться и при Олеге такое же событие, но тем естественнее было повторить и при Олеге те ряды, какими установлен быль мир после Аскольдова похода. Весь Олегов договор развивает главным образом уставы для обеспечения и охраны личности, чего добивалась Русь и в 865 году. И так, нам кажется, что основу для договорных сношений с Греками впервые положил Аскольд, или его поколение, и что Олег только еще больше утвердил и распространил положенное основание, и по всему вероятью без кровопролития, чем и заслужил особую признательность народа. Таким образом, уже поколение Аскольда своими деяниями довольно явственно обозначило зарождение Руси в смысле политического тела.

   Подвиг Аскольда окончился водворением правила и порядка в сношениях с Царем-градом. После Фотиева рассказа нельзя и сомневаться в том, что этот подвиг был предпринять именно только с целью обуздать наглое своеволие Греков в отношении хотя бы и к варварской Руси.

   По рассказу Летописи в одно и тоже время, почти в один год, на севере и на юге: кто-то действует одинаково, по одной идее, хотя и из особых гнезд, вполне независимых друг от друга. Одинаково, почти в один год, и Новгород, и Киев начинают одно всенародное дело, именно ищут правила и порядка; один ищет правильной власти для домашнего употребления, другой - правильных сношений с центром всемирного торга. Все это делают только одни Норманны, говорить Шлецер. Только одни Норманны, повторяет школа. Но и сам Шдецер и вея его школа постоянно изображают Норманнов разбойниками, наглыми грабителями, которые только о том думают, как бы где что схватить и захватить, почему и самые походы Руси на Царьград описываются по преимуществу разбойными делами. А между тем основной смысл этих первых движений Руси вполне наглядно и в точности обличает только одни самые мирные побуждения, обнажавшия меч в крайней необходимости, из одного желания добыть себе долгий и благодатный мир и спокоиствие.

   Кто же на самом деле так действовал? Несомненно так действовали люди, для которых целью жизни быль правильный торговый промысл, а вовсе не разбойный норманский захват чужого добра. Так действовал разум всего передового, наиболее деятельного населения нашей страны; так действовала вся Земля или та соль Земли, которая держала в руках торги и промыслы по всем главнейшим углам страны. Здесь опять невольно вспоминается летописное предание, что по всем главным городам к началу нашей истории сидели пришельцы Варяги, конечно Венды, Балтийские Славяне, распространявшие по Русской земле совсем иные порядки и нравы, чем те, какие обыкновенно приписывают Варягам-Норманнам. Поколение, призвавшее в Новгород Рюрика, и в Киеве давшее место Аскольду, само собою строило уже основание для будущей Русской народности. Оно сосредоточивалось на двух окраинах торгового греческого пути разрозненно, но с одною целью, чтобы владеть самостоятельно и независимо морским ходом, за море к Варягам и за море к Грекам. Оно образовало два особые гнезда, две особые народные силы, которые и дальше могли бы идити друг от друга независимо и самостоятельно, если б в их политических корнях лежали начала разнородности. Но они даже и по имени были однородны. Они были созданы одним племенем Варягов-Вендов.

   Олег соединил разрозненную силу в одно место, дал ей одно средоточие, одну волю и тем, как бы следуя закону первобытного творчества, основал Русскую твердь. Но, повторим, Олег был исторический деятель и из ничего творить не мог. Твердь эта готовилась быть твердию с незапамятных времен. Она успела выработать в своей жизни самое существенное начало для дальнейшего развития, это - живую потребность порядка, правила, устава, и стало быть потребность правильной власти. Но все это вырабатывается и создается повсюду у всех исторических народностей не столько историческими деятелями, сколько самою жизнью народа, многообразными отношениями народа между собою и к соседам. Исторические деятели в этих случаях являются, по призыву ли, по захвату ли, только выразителями давнишнего народного хотенья, давнишней назревшей народной потребности.

   Русская твердь вместе с тем еще до призвания князей успела выработать и особую форму, особый образ для своего политического существования. Она выработала город, особое земское общество, которое и владело всею землею, которое и с призванием князей не изменяет своих дел и стремлений и ведет самого князя к тем же старозаветным целям. По-прежнему, хотя и с новыми силами Русь является только дружиною городов, где были старшие и младшие, но еще не рождалось и помышления о государе в смысле норманского феодала или греческого самодержца. С призванием князей только с большею самостоятельностью отделяется военное сословие и действует, как передовая главная общественная сила под именем княжей дружины.

   По смерти Олега стал княжить Игорь, сын Рюрика. Но если сам Рюрик только легенда, мечта, то откуда же происходил этот Игорь, живой человек, памятный даже и Грекам, записанный в их летописи? На это нет другого ответа, кроме летописного сказанья, что он действительно был сын Рюрика. Олегом он принесен в Киев малюткою. Олег его выростил и женил на Ольге, приведенной из Пскова. Во все время Олегова княженья, он оставался совсем незаметным и не помянут даже в договорной греческой грамоте. Имя Игорь, как уверяют, Скандинавское, написанное по гречески Ингор, а у Скандинавов был Ингвар. Покойный Гедеонов раскрыл до очевидности, что это имя может быть также и славянским. Но по русски и по смыслу многих, очень важных обстоятельств его жизни, Игоря можно именовать Горяем, как прозывали у нас людей несчастливых, злосчастных. Многое в жизни ему не удавалось и самая жизнь его окончилась злосчастною погибелью. Иначе такие люди назывались Гориславичами, Гориславами ⁹⁰. Однако первое дело Игоря было удачно. Древляне, сидевщие у Олега долгое время мирно, тотчас после его смерти заратились против Игоря, или по другому выражению "затворились" от него, отказались платить дань. Игорь победил их и наложил дань больше Олеговой. Тем же порядком было усмирено и другое родственное Руси, но совсем непокорное племя, Уличи. Они жили внизу Днепра, по всему вероятью в Запорожских местах, в Геродотовской Илее, в болотистой и лесной земле, известной у нас под именем Олешья. В соответствие позднейшей Запорожской Сече, у них был также неприступный город Пересечен, как видно значивший тоже самое, что и Сеча, осек. Нет также сомнения, что они по месту своего жительства и по своей независимости и неукротимости могли делать Руси значительную помеху во время торговых походов в Царьград. Чем больше развивались и устраивались связи с Грецией, тем необходимее становилось окончательно устроиться и с Уличами. Вот почему летопись, не говоря прямо, в чем было дело, указываете однако, что войны с Уличами начались еще при Аскольде, продолжались при Олеге, который водил Уличей уже на Греков, и окончились при Игоре. Был у Игоря воевода Сдентелд, который также, как Олег Древлян, примучил и это племя. Игорь возложил на них дань и отдал ее в пользованье Свентелду. Долго не поддавался только один город Пересечен. Воевода сидел около него 3 года и едва взял. Тогда Уличи совсем перебрались с Днепра в землю Геродотовских Алазон, между Бугом и Днестром. Да и сами они, по всему вероятию, были потомками тех же Алазон или средневековых Днепровских Алан, Улцинцуров, Аульциагров. Указание летописи, что только один их город не сдавался три года, заставляет предполагать, что были и другие города, взятые без особых усилий. Действительно, в половине X века, когда эта Днепровская сторона принадлежала уже Печенегам, Константин Багрянородный упоминает о развалинах шести городов, лежавших по западному берегу Днепра, при переправах через реку. Один из городов назывался по гречески Белым; другие носили печенежские имена, все с окончанием кат, что может указывать и на Славянское ката, кота, хата. Между развалинами находились следы церквей и каменных крестов, почему иные думали, что там некогда жили Греки ⁹¹.

   Таким образом Греческий путь от Варягов до самого Царьграда был вполне прочищен и теперь находился уже в одной руке, которая поэтому и могла твердо подписывать разные обязательства в договорах с Греками.

   Но от Варягов по Русской стране существовала еще дорога в иной морской угол, от которого страна также во многом зависела и нуждалась в нем. То был Симов жребий, далекий восток, богатое и цветущее в то время Каспийское поморье.

   Об отношениях Руси к этому краю летопись ничего не помнила и не знала и как бы ничего не хотела знать. Она в своей географии не упомянула даже о реке Доне. Можно полагать, что составителю "повести временных лет" не встретился ни один человек, который что-либо знал или помнил о русских делах с востоком. В этом случае очень заметный пробел нашей летописи значительно пополняют ученые Арабы.

   Мы уже говорили (1, стр. 510), что по их свидетельству еще в 60 - 70-х годах девятого столетия, когда впервые и над Царьградом пронеслось имя Руси, Русские купцы, они же и Славяне, ходили по Волге не только в Хозарию, но и к юговосточным берегам Каспийского моря (Астрабад) в страну Джурджан, где высаживались на любой им берег, а иногда провозили свои товары по тамошнему порядку на верблюдах даже в Багдад. Быть может это были походы Новгородские, независимые от Киева. Киевская Русь освободилась от Хозарского владычества еще при Аскольде, что вполне согласуется и с рассказом патр. Фотия. При Олеге Новгород перебрался в Киев: разрозненная Русь соединилась и теперь уже из Киева стала действовать еще сильнее. Однако освобождение от Хозарских даней было недостаточно. Теперь по-видимому Русь добивалась уже прямой и вполне свободной дороги в Закаспийские страны, и кроме того очень желала устроить себе независимое, безопасное и самостоятельное пребывание в тамошних местах, подобно тому, как она добилась наконец того же самого даже и в Царьграде. Хозары, потерявши свои дани, все-таки не могли жить без Русских товаров и потому не препятствовали Русской торговле. Они напротив, как сейчас увидим, действовали даже за одно с Русью.

   Немудрено, что их политические и торговые выгоды в сношениях с закаспийскою страною в иных случаях могли с Русскими попадать на один путь. Для промышленника, купца важнее всего был порядок, устав, закон, ограждавший безопасность его личности и его имущества, дававший известную свободу действий. Какие были порядки на этот счет в закаспийских странах, нам неизвестно; но несомненно, что и там, как и в Царьграде, случались беспорядки, обиды и даже убийства, которые по Русским понятиям всегда требовали отмщенья. Конечно, для бессильной Руси отмщенье было невозможно; но в это время, явившись народною силою, она уже не могла прощать обид, и рано ли, поздно ли, выждав случай и время, всегда наносила своему обидчику более или менее чувствительный удар.

   Арабы рассказывают, что еще около 880 г. Русские приходили в устье р. Джурджан, воевали и были все побиты; что через 30 лет они снова приходили туда же, в 16 кораблях, успели произвести опустошения, грабежи и убийства и были тоже побиты или взяты в плен. Это случилось в 909 - 910 г. Вскоре после этой второй неудачи, Русь собралась в таком количестве и произвела повсюду такое мщенье, о котором рассказывали, что это было первое вражеское нашествие на мирный Каспий, никогда до той поры не испытавший ничего подобного.

   Об этом походе оставил довольно обстоятельный рассказ араб Масуди, почти современник происшествия. Время похода относят к 913 - 914 году, когда были усмирены Древляне и Игорева дружина могла свободно располагать своими силами.

   Из Киева к устьям Волги на кораблях в то время чаще всего плавали вниз по Днепру и по Черному морю, оно же и Русское море, говорить Масуди, ибо оно принадлежите Русским и никто кроме их, Руссов, не плавает по нем. На этот раз Русь скопилась в пятистах кораблях, в каждом по 100 человек. Обогнув Таврический полуостров, она пришла в Воспорский (Керченский) пролив, где Хозарский царь держал сильную стражу и никого не пропускал в свои земли. И теперь еще по всему Таманскому полуострову на видных и высоких местах встречаются следы старых городков, иногда сложенных из камней, выбранных от древнегреческих городищ и даже надгробных памятников. Несомненно, что с этих вышек наблюдали по морю во все стороны и Хозары. Внезапный приход Руси в таком множестве кораблей наделал бы конечно большую тревогу и потому естественно предполагать, что этот поход заранее, по уговору, был уже известен Хозарам.

   Масуди говорит, что Руссы, прибыв в пролив, послали просить Хозарского царя, чтобы пропустил их на грабеж в Хозарское море, а они за то отдадут ему половину всей добычи. Царь согласился. Руссы прошли Воспор и Азовское море, вошли в устье Дона и поднялись до перевала в Волгу, вероятно до самого Хозарского Саркела, вблизи теперешней Качалинской станицы. Здесь они точно также, как Олег, должны были перевести свои корабли на колесах в Волгу. Вниз по реке до её устья или до Хозарской столицы было уже недалеко. Переехав в море, корабли распространились отрядами по всем его богатым прикавказским и закавказским берегам, от Баку или Нефтяной страны и до Астрабада. "Руссы проливали кровь, брали в плен женщин и детей: грабили имущество, распускали всадников для нападений, жгли села и города". Народы, обитавшие около этого моря, с ужасом возопили. С древнейшего времени не случалось им даже и слышать, чтобы враг когда либо нападал на них в этих местах. Приходили сюда только корабли купцов да лодки рыболовов.

   Разгромив эти мирные и богатые берега, Руссы отошли к Нефтяной земле и поселились на отдых на разбросанных против нее островах. Тогда, опомнившись от удара, жители вооружились, сели на корабли и купеческие суда и отправились к островам. Но Руссы не дремали и встретили врага таким отпором, что тысяча мусульман были изрублены и потоплены. Многие месяцы Руссы оставались на море полными хозяевами. Никто из тамошних народов не осмеливался подступить к ним; все, напротив, в большом страхе только укрепляли береговые места и ежеминутно сторожили их прихода. Наконец, обремененные добычею, они ушли. Приплыв к устью Волги, Руссы послали к Хозарскому царю обещанную половину грабежа. Узнали об их возвращении все мусульмане Хозарской столицы, особенно гвардия, и стали говорить царю: "Позволь нам отомстить, ведь этот народ нападал на наших братьев, мусульман, проливал их кровь и пленил их жен и детей"! Не мог отговриваться Хозарский царь и поспешил только известить Руссов, что мусульмане поднимаются на них.

   Мусульмане собрались побить Руссов при входе их в город. С мусульманами много было и христиан, живших в Хозарской столице. Всего собралось около 15 тысяч на конях и в вооружении. Как только завидели враги друг друга, Руссы тотчас вышли из судов и началась битва, которая продолжалась три дня. Однако Бог помог мусульманам и Руссы были разбиты, кто быль убит, кто утоплен. Тысяч пять из них спаслось и и убежало вверх по Волге; но и там Буртасы Болгары всех побили. Сосчитано убитых мусульманами по берегу Хозарской рекн около 30 тысяч. Сколько воротилось отважных мореплавателей домой, неизвестяо. Но нет сомнения, что кто нибудь принес же на родину весть о том, какими ручьями Русской крови обагрились берега и самый поток Волги. А кровь Русская нигде даром не пропадала.

   Верны или неверны указанная цифры, но они свидетельствуют одно, что Русь в этом походе была очень несчастна и возвратилась домой не только без добычи, но, быть может, действительно только в незначительном остатке спасшихся бегством героев.

   Вслед за этим несчастным подвигом, на Русскую землю впервые пришли Печенеги. Могло случиться, как и действительно бывало, что эти степняки слышали о несчастном конце Русского похода и приблизились к Русским землям, дабы воспользоваться обстоятельствами. Они в то время передвигались из за Волги по следам Венгров и подобно всем кочевникам имели обычай нападать на неприятеля в расплох, когда не оставалось дома защитников земли. Игорь умирился с ними и они прошли дальше к Дунаю в помощь Грекам, призывавшим их на Болгар.

   Если мы припомним (I, стр. 453), как были призваны Греками Авары, для укрощения Днепровских же и Дунайских Славян, то можем заключить, что для тех же целей были вызваны с своих мест Венгры, а потом и Печенеги. Очень хитрая, но близорукая политика Византийцев, всегда старалась натравливать своих врагов друг на друга. И особенно она боялась, когда оседлое население устраивалось в независимое государство, когда у варваров заводились единство и порядок, порождавшие неминуемое народное могущество. В таком могуществе в это время находились соседи Византийцев, Болгары. Из опасения перед их завоеваниями, Греки и заводили дружбу с кочевниками, которых вообще нетрудно было привлекать к переселениям и к занятью чужих земель, тем больше, что на дальнем востоке, за Волгою и Уралом, давно уже шла кочевая борьба и кочевники вытесняли друг друга со старых жилищ.

   При владычестве Хозар в древних скифских степях, от нижнего Дона до нижнего Дуная, не было слышно большего кочевого народа. Малые остатки прежних кочевых племен в роде Торков, Берендеев и пр. по всему вероятью с давних времен жили, в подчинении и в услугах Руси. Сами Хозары от кочевой борьбы приходили в упадок. Все это очень помогло возрождению Киевской Руси. Но вот появились Венгры, которые мирно прошли мимо Киева еще при Олеге в 898 г.. "ходяще, как Половцы", замечает летопись, обозначая их кочевой быть. Они прошли мирно, вероятно по той причине, что не были сильны и опасались Руси. Теперь по пятам Венгров показались Печенеги. Это был народ сильный, многочисленный, и потому могущественный, который не боялся никакого соседа. Мало по малу они заняли всю область Геродотовской Скифии и расположились по сторонам нижнего Днепра восемью особыми ордами по особности своих племен. Четыре орды находились между Доном и Днепром, и четыре между Днепром и Дунаем. Вся занятая ими страна простиралась на 60 дней пути, от Доростола (Силистрии) на Дунае до Хозарского Саркела на Дону у Качалинской станицы ⁹¹. До сих пор один из правых притоков Дона, р. Чир и Станица Чиры, по всему вероятию, сохраняют имя самой восточной Печенежской орды, которая прозывалась, по написанию Греков, Чур и Кварчичур.

   Для новорожденной Руси это пришествие сильных кочевников было великим несчастием. Только что с большими трудами был совсем очищен и по-граждански устроен договорами прямой путь к Царьграду и, следовательно, вообще к странам высшего развития, - как поперек этого самого пути растянулось идолище поганое и залегло все дороги, охватило все движения Руси на Юг. На первых же порах у Русского птенца подрезаны были крылья. Для Греков это было хорошо. Греки боялись Руси, боялись Болгар и Венгров, и потому Печенежское могущество для них являлось самым желанным оплотом против северных беспокойных соседей. Они очень здраво и дальновидно рассуждали, что с Печенегами надо всегда обходиться очень дружелюбно, вступать в союзы, каждый год посылать к ним послов с дарами, а их послов или заложников принимать и содержать в Цареграде со всякими услугами и почестями. Первое дело - они живут вблизи Херсона, на который могут нападать, а главное - они граничат с Русью и могут ей вредить самым чувствительным образом. Теперь Руссы вполне должны зависеть от того, в дружбе или во вражде они с Печенегами; теперь без союза с Печенегами им нельзя ни с кем воевать, потому что как скоро они уйдут в поле, Печенеги тотчас явятся в их землю и станут ее опустошать; теперь Руссы без пропуска Печенегов не могут свободно проходить и в Царьград, ни для войны, ни для торговли; теперь союзом, письмами, дарами Греку всегда можно подвинуть Печенега на эту кровожадную Русь, также на Венгров и Болгар. Так описывал новые обстоятельства Руси сам Греческий император, современник Игоря, Константин Багрянородный.

   Он рассказывает и о порядке, в каком происходили сношения Греков с этим варварским народом. Византийский посол приезжал прежде в Херсон и посылал к Печенегам, требуя проводников и заложников. С проводниками отправлялся в путь, а заложник оставлял в Херсонской крепости под охраною. При этом Печенеги, ненасытные и жадные, бесстыдно выпрашивали и даже требовали у посла много подарков, проводники за свой труд и за лошадей, заложники на себя, по случаю сиденья в Херсоне, и на своих жен, остававшихся дома, в разлуке с ними. Приезжал посол в их землю, они требовали уже не посольских, а императорских подарков, а проводники опять требовали даров для своих жен и родственников, которых оставили дома. При возвращенин в Херсон проводники снова выпрашивает плату за труд и лошадей. Когда посол приплывал в кораблях к той орде, которая занимала Русский берег моря, между Днестром и Днепром, то он, вероятно из боязни, не выходил из судна на берег, но через посланного давал знать о своем прибытии, требовал заложников, которых помещал у себя на кораблях, и давал заложников с своей стороны. Потом на кораблях же исполнял посольство, приводил союзников к клятве и раздавал им императорские дары.

   Особенно Печенегов боялись Венгры. Однажды Греческие послы предложили Венграм изгнать Печенегов и занять их земли, принадлежавшие прежде Венграм же. Тогда все Венгерские князья закричали в один голос: "Как это возможно! Это народ бесчисленный и кровожадный, никаких сил не станет победить его. Не говорите нам таких речей. Узнают об этом Печенеги - беда нам!" Венгры много раз были побеждаемы и разбиваемы Печенегами наижесточайпшм образом, почему и жили в большом страхе от них.

   Русские не боялись, но иногда войною, иногда миром заставляли варваров уважать Русское имя. Однако, во всяком случае, Печенежская дружба доставалась Киеву не дешево. Вероятно Игорь в стесненных обстоятельствах не мало заплатил и за то, что бы на первых порах умириться с новым врагом. Спустя пять лет после этого мира он уже воевал с новыми друзьями.

   Поселившись в степях Нижнего Днепра, Печенеги скоро поняли выгоды своего местожительства между Русью и Корсунем и стали заниматься торгом, т. е. в сущности стали провожать торговые караваны Корсунцев в Русь (к Киеву), в Хозарию, к Устью Волги и в Цихию, как тогда называлась вообще сторона Киммерийского Воспора на Кавказском его берегу. Так вероятно и прежние степняки Днепровской местности, начиная от Скифов, служили за хорошое вознаграждение проводниками, охранителями в торговых путешествиях Греков.

   Это был народ великорослый, длиннобородый, усатый, на вид свирепый, отличный наездник на коне, изумительный стрелок из лука. Одевались они в короткие кафтаны до колен; при вооружении носили кольчуги и шлемы. Подобно древним Скифам, их главнейшее оружие составляли колчан, наполненный стрелами, и кривой лук в налуче, висевшие сбоку, за спиною, на поясе. Носили также обоюдоострый трехгранный меч - кинжал. Кроме того употребляли копья, простые и длинные, и короткие метательные. На копьях же носили прапоры или знамена. Употребляли в дело аркан или железный крюк. Начинали битву ужасным криком и тучею стрел. Наводили ужас своими конными атаками.

   По отеческому обычаю они сначала стремительно бросались на противника, осыпали его тучею стрел, ударяли в копья. Но проходило немного времени и они с таким же стремлением обращались в бегство, заманивая врага в погоню за собою. Если это удавалось и неприятель бросался вслед за ними, они, выждав минуту, внезапно поворачивались к нему лицем и снова начинали бой, каждый раз с новым мужеством и с новою отвагою, с новым беззаветным натиском. Такую хитрость они повторяли до тех пор, пока значительно утомляли неприятеля. Тогда, обнажив мечи, они также внезапно с страшным воинственным криком, быстрее мысли, бросались в рукопашную и начинали косить без разбора, направо и налево, и нападающих и бегущих. Когда им приходилось обращаться в действительное бегство, они точно также отступали быстро, всегда "стреляя назад и в тоже время не забывая бежать вперед". Если преследование достигало наконец их коша или кочевого стана, состоявшего из крытых кожами повозок, тогда с обычным проворством и быстротою, среди открытого поля, из тех же повозок они устраивали своего рода крепость; они ставили и связывали повозки одну к другой в виде круглого городка и сражались из за них, как из за вала. Внутри, из повозок же строили косые проходы, куда скрывались в случае опасности или уходили для отдыха. Это были кочевничьи крепкие стены, которые приходилось брать, как настоящее укрепление. Надо при этом заметить, что в повозках всегда находились их жены и дети и все имущество. По русски эти повозки назывались вежами. Судя по позднейшим изображениям Половецких веж, они состояли из четыреугольного ящика, поставленного на двух колесах и крытого шатром, сшитым из кожи или из толстого холста. Не потому ли Анна Комнина дает им сравнение с башнями, говоря, что "Печенеги ограждали свое войско крытыми повозками, будто башнями", В Днепровских степях у чабанов или пастухов еще и теперь встречаются повозки, устроенные подобным же образом - ящиком на двух колесах, только с инакою покрышкою. Вежи - повозки составляли сокровище варваров и вместе с тем защиту, а потому употреблялись во всех случах, где требовалось постоять за себя. Распределяя полки отрядами, они ставили между ними и ряды повозок, так что каждый отряд должен был драться еще с большим ожесточением в виду своих домов, своих семей. Повозки вообще служили в их действиях точкою опоры, и конечно всегда ставились в наиболее выгодных и безопасных местах.

   Для засады Печенеги пользовались каждою ложбиною, каждою балкою, откуда появлялись внезапно, выростая точно из земли. В случаях переправы через реку, они устраивались таким образом: вместо лодки спускали на воду мешок, плотно сшитый из воловьей кожи и набитый соломою или тростником: садились на него верхом, складывали на него же седло оружие и все походное имущество; привязывали мешок к хвосту лошади и пускали ее плыть вперед.

   По сказанию Арабов, Печенеги питались одним просом. Западные писатели уверяли, что они пили звериную кровь и елн сырое лошадиное, лисичье, волчье и кошачье мясо. Греки рассказывали, что они пили лошадиную кровь, отворяя нарочно известную жилу у коня. Когда кто нибудь из них умирал естественною смертью или на войне, говорить Никита Хониат, писатель XIII века, то с мертвецами вместе закапывали их боевых коней, их луки с тетивами (и колчаны со стрелами), их обоюдоострые мечи, и в ту же могилу зарывали живыми и пленников. Так долго сохранялись в наших степях Скифские обычаи.

   Печенеги сделались страшными врагами Руси уже при Владимире, особенно после всенародного крещения Руси. Быть может этому очень способствовала перемена в отношениях Руси к Грекам, а вследствие того и Греков к Печенегам. До того времени, за исключением одной войны при Игоре и нападения на Киев при Святославе, по науку Греков, Печенеги жили с Русью мирно. Вероятно мир держался обоюдными интересами торговли с Корсунем и Царьградом, с Каспийским и Азовским краями, причем, как мы говорили, Печенеги служили оберегателями торговых караванов, получал за это достаточную плату. А на Днепровских порогах они вероятно получали дань уже за то только что не нападали на проезжающих Руссов.

  

   В некоторых списках летописей под 921 приставлено известие, что Игорь пристроить многое войско и бесчисленно кораблей. Это было на другой год после войны с Печенегами. Куда он собирался, летопись не упоминает; но сбор кораблей может указывать только на поход в Царьград или же в Каспийское море. Между тем, Русь по-видимому жила с Греками в мире. В 935 т. в Греческом флоте, отправленном в Италию, находилось 7 русских кораблей и на них 415 чел. Руссов. Только в 28-е лето Игорева княжения случилось что-то такое, чего Русь не могла простить и поднялась на Царьград великою силою. Это было в 941 году.

   Болгары, завидя на море Русские суда, тотчас послали известить Греков, потому что в это время их царь Петр был в мире и даже в родстве с Греческим царем. Они рассказывали, что 10 тысяч кораблей плывут к Царьграду. Иные Византийцы прибавляют до 15 тысяч. Вернее всех свидетельствует западный писатель Лиутпранд, который говорить только о тысяче кораблях слишком ⁹². Корабли названы скедиями. Это имя быть может сродни Новгородским и Псковским скуям и ушкуям, и Волжским ушкалам. В то время, как Греки готовились встретить врага, он уже опустошал все побережье Цареградского пролива по обеим сторонам, производя повсюду обычные тому времени ратные дела, сожигая селы, церкви и монастыри, и без пощады убивая жителей. Иных, поставя вместо цели, пронзали стрелами, иных распинали на кресте, сажали на кол; священникам и монахам связывали назад руки и в голову вбивали железные гвозди. Впрочем, всем этим словам вполне доверять нельзя. Это фразы обычной греческой риторики, которая почти слово в слово повторяется при всех случаях, когда ритор желал изобразить особенное бедствие.

   Но вот показался и Греческий флот, вооруженный аргументом, т. е. трубами, в роде пушек, из которых пускали на врагов знаменитый греческий огонь. Теперь эти трубы были уставлены не только на корме, но и на носу, и сверх того по обоим бортам каждого корабля. Флот встретил Русских у Искреста, как по-русски назывался светильник или маяк, стоявший на скале при выходе из пролива в Черное море. Вероятно Русь сама выманила Греков в открытое море, где надеялась с полным успехом не только разбить, но и захватить своих врагов живьем. О таком намеренин Игоря прямо говорить современник события западный писатель Лиутпранд ⁹³. Руссам к тому же очень благоприятствовала наставшая тишина на море. Но именно это самое обстоятельство больше всего помогло Грекам, потому что только в тихую погоду "аргумента греческого огня" мог действовать с настоящею силою и без всякой помехи. В ветер он в редких случаях достигал цели. Как только приблизились друг к другу корабли, огонь был пущен во все стороны. Главным его составом была нефть, которая горела даже на воде. Облитые корабли и люди и вся поклажа мгновенно воспламенялись и производили пожар со всех сторон. Спасаясь от огня, Руссы стали бросаться в море, желая лучше утонуть, чем сгореть. Иные, обремененные латами и шишаками, тотчас шли ко дну: иные, плывя, горели в самых волнах морских. Ушли от погибели только те, которые успели отплыть к азиатскому низменному берегу, в мелководье, куда, вероятно, в подобных случаях всегда спасались Руссы и куда греческие огненосные суда не могли пройти, по своей величине.

   Оставшиеся Руссы были еще очень многочисленны и потому распространили свой набег на все близь лежащее азиатское по морье в Вифинии, высаживаясь на берег и углубляясь в страну для всякой добычи. Когда с сухого пути их выбивали собравшиеся сухопутные греческие полки, конные и пешие, тогда Руссы держались в своих малых кораблях на мелководье и не без успеха продолжали неравную борьбу в течении всего лета. Мелкая вода была для них своего рода крепостью, так что во все это время они жили и ночевали в своих лодках. Наконец настал сентябрь месяц. Запасы съестного истощались и добывать их было уже труднее. Руссы порешили возвратиться домой. Но путь был отрезан. На море все время стоял греческий флот и зорко сторожил за всеми движениями Русских однодеревок. Надо было уйти так, чтобы никто не заметил. В сентябрьскую темную ночь Русская флотилия тронулась и направилась к Европейскому берегу, конечно для того, чтобы плыть домой по обычной дороге вдоль берегов. Греки не дремали, по крайней мере днем, настигли отважных беглецов и началось второе морское сражение, на котором многие Русские корабли были потоплены, иные взяты в плен, и только снова наступившая ночь спасла оставшихся, в каком количестве, неизвестно. По рассказам Греков, возвратились в цедости очень немногие. В Царьграде Русским пленным, всем, торжественно, в присутствии иноземных послов, отрубили головы. Достаточно было этого одного похода, чтобы прозвать Игоря Горяем.

   Возвратившаяся Русь с ужасом рассказывала, каждый своим, об этом оляднем огне, то есть об огне греческих хеландий: "как есть молонья, что на небесах", говорили они. "Эту молонью Греки пущали в нас и пожигали. Оттого нам и нельзя было одолеть". Оправдание очень любопытное: оно намекает на существовавшее общее и всегдашнее сознание Руси, что, идя в поход, в какой бы ни было борьбе, она непременно должна одолеть. Поэтому несчастный поход, вместо уныния, возбудил только всеобщую злобу, жажду отмщения.

   Возвратясь домой, Игорь тотчас же начал собирать многое войско и послал за море приманивать Варягов, как можно больше. Сборы продолжались три года, что было естественно при тогдашних обстоятельствах. Чтобы собрать многое войско, требовалось и много времени. Земля не находилась еще в одной руке и была разделена на самостоятельные независимые области, с которыми надо было уговориться через послов. Точно также и за морем многие Варяги не могли собраться в один год.

   В это самое время, когда по всей стране и даже за морем разносился военный клич, у Игоря родился сын Святослав в 942 году, будущий мститель за все отцовские неудачи, родившийся именно посреди возбужденных мыслей и чувств пылающого отмщенья и, как увидим, начавший первый свой подвиг тоже мщением за смерть отца.

   Пришли Варяги, собралась Русь (Киев), Поляне, Словени (Новгородцы), Кривичи с верхнего Днепра, Тиверцы с нижнего Днестра. Не было только Чуди, Мери, Веси. Но, вероятно, они сокрыты в одном имени Словен, как, вероятно, сокрыты Радимичи и Северяне в имени Полян. Игорь приманил и Печенегов и для укрепления взял у них заложников. Войско двинулось в ладьях и на конях. Корсунцы первые узнали об этом походе и послали в Царьград сказать, что "идут Русские - кораблей нет числа, покрыли все море кораблями!" Болгары с своей стороны тоже дали весть, что "идут Русские, наняли себе и Печенегов", Царь Роман поспешил послать навстречу не войско, а послов, лучших бояр, с словами к Игорю: "Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, придам и еще к той дани". И к печенегам послал много паволок и золота, разумеется, подкупая их отстать от Руси. Игорь в то время дошел уже до Дуная. Он созвал дружину и начали думать. Дружина решила: "Если царь говорить о мире и дает дань, еще и с прибавкою, то чего же и желать больше: без битвы возьмем злато, сребро, паволоки! Как знать, кто одолеет мы, или они? Али с морем - кто в совете? Ведь не по земле ходим, но по глубине морской - всем общая смерть".

   Совет был очень рассудителен и разумен, особенно в виду памяти о греческом огне. Игорь послушался дружины, взял у Греков золото и паволоки на все войско и воротился домой, а Печенегам велел воевать Болгарскую землю.

   На другое лето Греческие цари прислали в Киев послов, снова построить первый, то есть древний, начальный мир. Все это показывает, что Игорев поход в действительности явился грозою для Греков и они, откупив мщение дарами, поспешили восстановить прежние мирные отношения. Ясно также, что в нарушении мира были виноваты они сами. В противном случае высокомерные новые Римляне, если б не нуждались, не поехали бы к варварам в Киев. Несомненно, что такие же отношения возбудили и походы Аскольда и Олега.

   Поговоря с послами о мире, Игорь потом отправил в Царьград для точных переговоров свое посольство, от себя и от всего Русского княжья. По-видимому участие этого княжья было необходимо. Каждый смотрел зa своей выгодой и каждый должен был отвечать за себя. Поэтому, посольство состояло из представителей двух основных сил тогдашней Руси: из послов от всякого княжья, от военной силы, и послов - гостей от торговой силы каждого города, которая несомненно посылала своих избранных. По неясности в написании имен очень трудно в точности определить, сколько всего было послано княжеских послов. Приблизительно можно считать около 27, и столько же купцов - гостей. Можно полагать, что от каждого города ходило по два посла, княжий и гостиный, почему и всех главных мест или главных городов тогдашней Руси можно считать также около 27 ⁹⁴.

   Пришли Русские послы в палаты к царю Роману. Велел царь им говорить с боярами и велел писать речи тех и других на харатье. Вот причина, почему договор Игорев, как и договор Олегов, носят в себе явные следы, так сказать, совещательного говоренья и походят больше всего на протоколы. От той же причины зависит и беспорядочное расположение статей, которые записывались живьем, как шло само совещание.

   Эту драгоценную хартью летописец опять помещает в летопись целиком. Список с нее, конечно, он мог достать не только в княжеском книгохранилище, но еще ближе, у кого либо из старых бояр, а особенно у старых гостей, для которых этот документа был еще дороже и надобнее. Странствуя каждый год в Царьград и проживая там долгое время, гости - купцы на этой хартии основывали не только свое пребывание, но и все свои сношения с Греками. Должно полагать, что список хартии находился у каждого большего и богатого гостя.

   Послы говорили, что они посланы от Игоря, великого князя Русского и от всей княжьи, и ото всех людей Русской Земли; от тех всех им и заповедано обновить ветхий (древний) мир, утвердить любовь между Греками и Русью, а ненависть и вражду разорить, при чем крещеная Русь напомнила о дьяволе. Самодержавие Греческого царства Русь понимала по своему, не в одном лице царя-самодержца, а в составе всего народа. Истинным самодержцем-государем она, по-видимому, признавала только всенародное общество, всех людей Русской Земли, от лица которых и шло повеление заключать договор; так точно и к греческому Самодержавью она обращается, как к лицу всенародному, состоящему из всех греческих людей. Всё это понятия первобытные, в существенном смысле - славянския, почему они довольно отчетливо рисуют вообще союзные отношения всех раздельных земель древней Руси, отношения всеобщего равенства при устройстве сношений с Греками. - "Послали нас говорили послы, к вам великим царям Греческим, сотворить любовь с вами самими царями, со всем боярством и со всеми Греческими людьми, на все лета, доколе сияет солнце и весь мир стоить. И кто помыслить от Русской страны разрушить такую любовь, и сколько их крещенье приняли, да примут месть от Бога Вседержителя - осужденье на погибель в сей век и в будущий, и сколько их есть некрещеных, да не имеють помощи от Бога, ни от Перуна, да не ущитятся своими щитами, и да посечены будут мечами своими, да погибнуть от стрел и от иного своего оружия, да будут рабы в сей век и в будущий".

   Как в Олеговом договоре, так и здесь. Русь говорить первое слово об утвержденьи любви и дает клятву на вечную любовь. Затем, передовая речь идет уже не о головах, как при Олеге, а о кораблях. Русь настаивает, чтобы великий князь и его бояре свободны были посылать в Грецию кораблей, сколько хотят, с послами и с гостями, как им уставлено (по прежним договорам). "Пусть посылают", отвечали Греки. "Но теперь надо установить так: прежде ваши послы носили печати золотые, а гости серебряные, тем и распознавались от подозрительных людей ⁹⁵. Теперь надо, чтобы они приносили грамоту от вашего князя, в которой пусть он пишет, что послал столько-то кораблей, с послами и гостями, мы и будем знать, что пришли с миром. Если придут без грамоты, то должны без задору отдаться нам в руки; мы будем держать и охранять их, пока возвестим об них вашему князю: если придут без грамоты и в руки не дадутся и станут сопротивляться, такие сопротивники да будут убиты, и да не взыщется их смерть от вашего князя. Если кто из них, убежавши, уйдет в Русь, то об этом мы напишем к вашему князю, пусть он их накажет: как ему любо, так с нами пусть и сотворит".

   Эта статья договора, стоящая во главе всех других статей, должна обнаруживать и причину Игорева первого похода. Какой-нибудь Русский корабль, пришедший не по правилу, вероятно быль захвачен Греками и сопротивлявшиеся люди побиты, чего Русь не прощала ни в каких случаях.

   Затем идут статьи, повторяющие договор Олегов, касательно пребывания Русских в Царьграде, причем поясняется обязанность царева мужа, сопровождавшего Русь на торг для купли.

   Этот муж должен был охранять Русских и кто в сношениях, Русин или Грек, сделает криво, он оправлял, т. е. разбирал споры и судил. В новом договоре появляется ограничение купли паволок. Русские теперь могли покупать паволоки не дороже 50 золотых, и притом с наложением на каждую купленную (свинцовой) печати царева мужа. Этот новый устав распространялся впрочем на всех иностранцев. Особенно великолепные и дорогия пурпуровые паволоки составляли заповедный товар Византии, которого к тому же нигде нельзя было достать. Отнимая в 968 г. у Лиутпранда купленные им пять лучших пурпуровых одежд, Греки объяснили ему, что никто, и все народы земные, кроме Греков, недостойны носить такой одежды.

   "Отходящая Русь, продолжали Греки, пусть берет от нас на дорогу, что ей нужно, съестное и что надо ладьям, по прежнему уставу; но пусть возвращаются в свою страну все приходящие и не остаются зимовать у св. Мамы". Новое ограничение, о котором при Олеге не было сказано ни слова. Вероятно в Олегово время Греки не предполагали, что Русь, пользуясь жилецким правом, будеть оставаться и на зиму. Вероятно также, что эти зимние жильцы приносили городу не мало беспокойства, именно своим самоуправством в спорных и сомнительных случаях, иные, быть может, буйством, пьянством, воровством и грабежом. По-видимому, очень много споров выходило из за беглых челядинцев, которых сманивали Греки у Руси и сманивали Русские у Греков. Но, заметно, что в этих случаях, больше жаловались Русские, и потому, по прежнему уставу, назначено было платить за неотысканного беглого 2 паволоки, что равнялось прежним 20 золотым, так как ходячая цена паволоки была 10 золотых.

   "Убежит раб от Греков и принесет что с собою, да будет возвращен, а за принесенное, если оно сохранится в целости. Русский берет 2 золотых".

   "За воровство Русский и Грек, вор, будет показнен по уставу и по закону Русскому и по закону Греческому, а за покраденое заплатить вдвое, то есть возвратить, что покрал, и уплатит цену покражи". При Олеге в таком случае взыскивалось втрое. "Если найдется, что украденое продано, то продавщий отдает цену его вдвое".

   Если Русь приведете пленных Греков, то за юношу или добрую девицу выкуп 10 золотых, за средовича 8, за старого и детища 5 зол. Если найдутся в работе у Греков Русские пленники, то Русь может выкупать по 10 зол. за человека. Если Грек купил дороже, то пусть даст присягу, утверждает крестным целованьем, сколько заплатил. и тогда получить свою цену".

   "Случится от Греков какая проказа, то Русь не должна казнить виновного своею властью самоуправно; виновный да будет наказан по закону Греческому".

   "Убийца да будет убиен, а убежит и будет богат. да возмут его именье ближние убитого; если убежить неимущий, то ищут его и когда найдут, да будет убит".

   "Кто кого ударить мечем или копьем или другим каким оружием - да заплатить серебра 5 литр по закону Русскому. Если будет неимущий, то сколько может, во столько и продан будет. Пусть снимет и одежду, в которой ходить, и затем даст клятву по своей вере, что ничего не имеет, и тогда будет отпущен".

   "О Корсунской стране, сколько там ни есть городов. Греки заповедали, чтобы Русский князь не владел там ни одним городом. Если же будет воевать в других местах и не покоряется какая страна, тогда, если попросить у Греков войска, Греки помогут, дадут ему войска, сколько потребует".

   Можно полагать, что эта статья, не говорящая прямо, с кем придется Русскому князю воевать, относится главным образом к Печенегам, соседям Корсунской страны. Говорить по имени в виду этих варваров, ни Грекам, ни Руси не следовало.

   Кроме того, Русь обязывалась не делать никакой обиды Корсунцам, ловящим рыбу в устье Днепра, а также не зимовать в этом устье, ни в Белобережье, ни у св. Ельферья (остров Березань). Как придет осень, Русские с своего же моря должны были идти в свои домы, в Русь. "А что касается Черных (Дунайских) Болгар, которые приходят воевать в стране Корсунской, прибавляли Греки, то князь Русский да не пускает их пакостить в стране той" ⁹⁶.

   По прежнему Русь обязывалась не обижать Греческого судна, потерпевшего где либо крушение. В этом случае по закону Русскому и Греческому она отвечала за грабеж судна, за убийство иди порабощение людей, но уже не предлагала услуг для дальнейших проводов судна, как было при Олеге, быть может, по случаю запрещения зимовки по Черноморским берегам.