Анненский Иннокентий Федорович - Избранные письма, Страница 4 - Книги

пытку объяснить, как возникает сложность художественного создания из скрещивания мыслей и как прошлое воссоздается и видоизменяется в будущем.

Ольге {10} очень понравилось, но она так безмерно снисходительна к тому, что я ей читаю, что боюсь положиться на ее впечатления.

Сам уже начинаю свои кристаллизовавшиеся мысли мучительно ненавидеть - но это, вероятно, потом сменится равнодушием.

Письмо Ваше меня в одном отношении не удовлетворило. Я не понял, отчего не пишете Вы о "Парсифале". Ведь речь же должна была идти не о Вашем лично религиозном мире, не о Вашей самопроверке, а вообще о религиозном чувстве. Впрочем, мы еще поговорим об этом, не правда ли? Кстати, Вы не слышали "Жизнь и смерть" Рихарда Штрауса {11}?

Искренне Вам преданный

И. Анненский.

Е. М. МУХИНОЙ

17. Х 1908

Ц<арское> С<ело>,

Захаржевская, д. Панпушко

Грустно мне за Вас, дорогая, и вместе с тем я чувствую, каким нестерпимым лицемерием было бы с моей стороны говорить Вам, что ниспосылаемое Вам судьбою есть лишь украшение для Вашей благородной души. Тяжело казаться педантом, когда сердце, наоборот, полно самого искреннего сочувствия, но что же скажу я Вам, дорогая, господи, что я вложу, какую мысль, какой луч в Ваши открывшиеся мне навстречу, в Ваши ждущие глаза?..

Бог? Труд? Французский je m'en fich'изм {Наплевательство (фр.).}? Красота? Нет, нет и нет! Любовь? Еще раз нет... Мысль? Отчасти, мысль - да... Может быть.

Люди, переставшие верить в бога, но продолжающие трепетать черта... Это они создали на языке тысячелетней иронии этот отзывающийся каламбуром ужас перед запахом серной смолы - Le grand Peut-Etre {Великое "Может быть" (фр.).}. Для меня peut-etre - не только бог, но это все, хотя это и не ответ, и не успокоение... Сомнение... Бога ради, не бойтесь сомнения... Останавливайтесь где хотите, приковывайтесь мыслью, желанием к какой хотите низине, творите богов и _гор_е_ и _долу_ - везде, но помните, что вздымающая нас сила не терпит иного девиза, кроме Excelsior {К вершинам (лат.).}, и что наша божественность - единственное, в чем мы, владеющие _словом, ее символом_, - единственное, в чем мы не можем усомниться. Сомнение и есть превращение _вещи в слово_, - и в этом предел, но далеко не достигнутый еще нами, - желание стать выше самой цепкой реальности... И знаете, _это самое дорогое, последнее_ - я готов отдать на жертву всякому новому дуновению, которое войдет в мою свободную душу, чтобы сказать: "Знаешь? А ведь, может быть, это я? Не гляди, что я такая шальная, и безобразная, и униженная". Я на распутии, я на самом юру, но я не уйду отсюда в самый теплый угол. Будем свободны, будем всегда не то, что хотим... Милая, бедная... и бесконечно счастливая, тем, что осязательно-грустная.

Ваш И. Анненский.

А. В. БОРОДИНОЙ

26. XI 1908

Ц<арское> С<ело>,

Захаржевская, д. Панпушко

Дорогая Анна Владимировна, Ольга передала мне Ваш глубоко тронувший меня подарок.

Малларме {1} был одним из тех писателей, которые особенно глубоко повлияли на мою мысль. В этом выборе я чувствую тонкое внимание и ценю сочувственную вдумчивость. Прекрасна была Ваша мысль, и это трогает меня. Я не наполню, однако, этого листка мыслями о Малларме или хотя бы по поводу него. Я смотрю на мои новые томики и думаю о другом: отчего так красивы книги и за что их любишь? И отчего они так тяжелы, и отчего они так нежны и ни на чем переезды не оставляют такого следа, как именно на книгах - отчего они нежны, книги?..

Если допустить, что все может быть прекрасно, стань оно только творческой мыслью, если считать, что сама природа хороша только, когда это мысль какой-то великой Души, и чаще всего моментами, - шевеля в нас сочувственные струны, то станет понятна и красота книг. Мне смешны библиофилы: они мне кажутся всегда похожими на тех благочестивых и тщеславных афинян, которые надевали еще тонкие золотые ризы на божественное тело своей Девственной Заступницы {2}.

Нет, книга прекрасна, как Мысль. Это та форма, которую облюбовала себе самой - Мысль. Сколько ей навязывают их - от гаммы и чуть ли не до злодеяния - но одна Книга есть только Мысль, Одна Мысль. Все остальное в книге и вне книги - это уже мы - наше тщеславие. Вот отчего нельзя не любить Книги. Вот чем она прекрасна. Ваш И. Анненский.

<А. Н. АННЕНСКОЙ>

16. XII 1908

Дорогая сестрица,

Я прочитал отменно скучное произведение Леонида Андреева "Черные маски".

По-моему, объяснить какое-нибудь литературное произведение можно лишь определив его композицию, т. е. замысел автора, его ближайшую цель.

Цель у Л. Андреева была, как мне кажется, _не столько литературная_, сколь феерическая, _театральная_. Некогда драматург задавался мыслью учить своих сограждан через посредство лицедеев, которых звали "техниками Диониса", т. е. ремесленниками искусства. Трагик учил истинному смыслу мифов, как теперь катехизатор учит детей понимать молитвы и заповеди. Когда миновала пора творчества, выдвинулись актеры - век _творчества_ сменился веком _интерпретации_. Современник Аристотеля, актер Полос так высоко ставил свое искусство, что, когда ему надо было изобразить глубокое страдание и заразить зрителей волнением при виде чужой скорби, он принес на сцену урну с пеплом собственного сына, и никогда, конечно, рыдание не было таким непосредственным - среди праздничной толпы. Но в наше время для Леонида Андреева драма от трагиков и даже _лицедеев_ перешла и уже давно - еще ниже, _в руки декораторов, бутафоров, Мейерхольдов_ {1}... И это не случайность - в этом проявилась эволюция театра и театрального искусства и, может быть, обещающая в будущем небывалый блеск и даже умственное наслаждение. Л. Андреев, по-моему, искал сценических эффектов - прежде всего.

_Улыбающееся сумасшествие_ герцога, которое началось в нем _гораздо ранее, чем он видит масок_, - его _объективированная_ Андреевым _галлюцинация и мука_ - в _литературном_ отношении _продолжает черствое, рационалистическое, гелертерское_ сумасшествие автора "Записок" {2}. Там - не имелось в виду декоратора, и потому можно было ограничиться развитием символа "решетки", сумасшествием, возникшим на почве идеи побега, сумасшествия, экзальтированного тайным пороком. Здесь в "Масках" надо было удовлетворить фигурантов, дать заработок театральным плотникам, а, главное, окрылить фантазию "товарища-мейерхольда". Были времена, когда Фидий {3} был только банаусос, т. е. _ремесленник_ с ремешком на лбу - Фидий! Теперь ремесло отыгрывается на Станиславских и Мейерхольдах: теория "трех единств" отвергнута, чтоб уступить место теории "трех стен".

Переходя к мелочам, отмечу, что _уже в первой сцене_ герцог - _вполне сумасшедший человек_... Его преследует _кошмар темноты_; башню и дорогу он приказывает _залить светом_. Сумасшествие его только незаметно, потому что автор еще не _объективировал его сценически_, не разделил его на _десятки жестов, ужимок, замаскированных Страхов, лицедействующих Отчаяний;_ не _заменил_ еще его лишь прикрыто привычным благообразием тягостной душевной дисгармонии - дикою _музыкой_ второй картины.

Не без искусства Леонид Андреев поставил рядом с герцогом его влюбленную жену: она так очарована своим еще не остывшим желанием, что не может видеть, что любит больного, что целует отвратительного умственного калеку. Шут оригинален, но поневоле, кажется. Л. Андреев очень талантлив, но он совершенно _лишен гения_ - от природы. В нем нет _ни зерна безумия и юмора_. Его шут - печальный, блеклый, завистливый, негениальный, почти истерический шут XX в., но по-своему новый и нам близкий...

Вот такими представляются мне "Маски". Их литературное начало у Брет-Гарта и особенно у Эдгара По.

Ваш И. Анненский.

Н. П. БЕГИЧЕВОЙ

31. XII <1905> {1}

Ц<арское> С<ело>,

Захаржевская, д. Панпушко

В Вашем пении вчера звучали совсем новые ноты... Что Вы переживаете? Вы знаете, что была минута, когда я, - не слушая Вас, нет, а вспоминая потом, как Вы пели, плакал. Я ехал один в снежной мгле, и глаза мои горели от слез, которые не упали, но, застлав мне снежную ночь, захолодели, самому мне смешные и досадные. Ведь я, может быть, и ошибаюсь... Да я, наверное, ошибаюсь... Это не была скорбь, это не была разлука, это не было даже воспоминание; это было серьезное и вместе с тем робкое искание примирения, это была какая-то жуткая, минутная, может быть, но покорность и усталость, усталость, усталость...

Господи, как глуп я был в сетованиях на банальность романсов, на эти _муки и улыбки_, похожие между собой, как... красавицы "Нивы" {2}. Что увидишь ты, гордец, в венецианском зеркале, кроме той же собственной, осточертевшей тебе... улыбки?.. И чего-чего не покажет тебе самое грубое, самое пузырчатое стекло? Смотри - целый мир... Да, поверь же ты хоть на пять минут, что ты не один. Банальность романса, это - прозрачное стекло. Слушай в нем минуту, слушай минутную думу поющей. Сумасшедший, ведь - это откровение.

Ну, кто там мог понимать? "Зови любовь мечтою, Но дай и мне мечтать". Да разве тут была в эту минуту одна Ваша душа? Одна Ваша печаль? Это - было прозрение божественно-мелодичной печали и в мою душу, и в его... и в ее душу... Но это надо пережить... И вчера я пережил жгучую минуту прозрения, вместе с Вами ее пережил. Как я Вас благодарю, милая Нина... Мне больно за Вас, но я и безмерно рад за Вас - за ту светлую дверь "сладкозвучности и понимания", которая открылась вчера в Вашем сердце.

Вы не пели, Вы творили вчера.

Ваш И. А.

А. А. БУРНАКИНУ

30. I 1909

Простите, дорогой Анатолий Андреевич, но я не имею средств дать Вам взаймы денег, о которых Вы просите.

Очень жалко, что до сих пор не получил экземпляров. Затем, ввиду того что я приступаю к печатанию "Второй книги отражений", а издание "Б<елого> К<амня>" - не знаю, как его назвать теперь - сборник или журнал? - по-видимому, задержалось, я настоятельно прошу Вас, Анатолий Андреевич, вернуть мне тексты моих двух статей "Мечтатели и избранник" и "Юмор Лермонтова". Я и так слишком долго затянул выпуск сборника. К тому же с помещением статей произошло недоразумение. Редакция "Б<елого> К<амня>" напечатала "Символы крас<оты>" {1} ранее, чем первую главу, по соображениям, для меня совершенно непонятным и хотя у меня между статьями есть ближайшая и тесная связь.

Пожалуйста же, Анатолий Андреевич, не замедлите высылкой мне текстов этих двух статей. Они мне крайне нужны.

Искренне преданный Вам

И. Анненский.

Т. А. БОГДАНОВИЧ

6. II 1909

Ц<арское> С<ело>,

Захаржевская, д. Панпушко

Милая Танюша, Благодарю тебя за присылку мне билета {1} и за желание видеть меня Фонтанка, 83.

Взвесив соблазн видеть тебя и удовольствие поговорить еще, может быть, с несколькими интересными людьми, с одной стороны, и перспективу вечера, где Достоевский был бы лишь поводом для партийных перебранок и пикировок, да для вытья на луну всевозможных Мережковских и Меделянских пуделей - я решил все же, что не имею права отнимать вечер от занятий. О, нет никакого сомнения, что если бы предстоял разговор о Дост<оевском", я бы приехал и, вероятно, стал бы тоже говорить. Но что Столпнеру {2} Дост<оевский>? Или Мякотину {3}? Или Блоку {4}? Для них это не то, что для нас, - не высокая проблема, не целый источник мыслей и загадок, а лишь знамя, даже менее, - орифламма, - и это еще в лучшем случае, а то так и прямо-таки _деталь в собственном страдании_, в том, что я, вы понимаете, я... Мы говорим на разных языках со всеми ними или почти со всеми. Я жадно ищу понять и учиться. Но для меня не было бы более торжественного и блаженного дня, когда бы я разбил последнего идола. Освобожденная, пустая и все еще жадно лижущая пламенем черные стены свои душа - вот чего я хочу. А ведь для них сомнение, это - риторический прием. Ведь он, каналья, все решил и только тебя испытывает, а ну?! а ну?!..

О разговорах партийных я не говорю. Очень серьезные, может быть трагические даже, когда они связаны с делом, они мне всегда в собраниях характера, т<ак> сказать, академического представляются чем-то вроде идей Жюля Верна, ступенью выше тостов и ступенью ниже шахматных турниров. Но политиков все же нельзя не уважать. Это _люди_ мысли, люди _отвлеченности_. Они безмерно выше Мережковских уже по одному тому, что у тех, у Мережковских, именно отвлеченности-то и нет, что у них только _инстинкты_ да самовлюбленность проклятая, что у них не мысль, а золотое кольцо на галстуке. С эсдеком можно грызться, даже нельзя не грызться, иначе он глотку перервет, - но в Блоке ведь можно только увязнуть. Искать бога - Фонтанка 83. Срывать аплодисменты на боге... на совести. Искать бога по пятницам... Какой цинизм! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не принимай этого, милая, впрочем, au serieux {Всерьез (фр.).}. Я сержусь на этих людей, - но разве я могу поручиться, что стою больше самого малого из них? Конечно, нет. Пусть они это сами не ищут, но они ведь тоже жертвы, ведь и они - лишь слабые отражения ничего иного, как того же Исканья. В них, через них, через их самодовольство и кривлянье ищет истины все, что молчит, что молится и что хотело бы молиться... но в чьей покорности живет скрежет и проклятие...

Бог знает... куда заводит иногда перо, взятое со скромной целью дружеской записки. Все это оттого, что я, когда тебе пишу, то вижу перед собою твои глаза, да еще не те глаза, которые ты показываешь всем, а те, которые я уловил всего два раза в жизни: раз, помню, было тогда утро, лето и жарко, и ты носила ребенка. Ты так спрашиваешь глазами, что к тебе идут не слова, а мысли самые идут... мысли... мои черные, печальные, обгорелые мысли.

Твой И. Анненский.

М. А. ВОЛОШИНУ

6. III 1909

Дорогой Максимилиан Александрович,

Да, Вы будете один {1}. Приучайтесь гореть свечой, которую воры забыли, спускаясь в подвал, - и которая пышет, и мигает, и оплывает на каменном приступке, и на одни зигзаги только и светит - мыши, да и то, может быть, аполлоновски-призрачной {2}. Вам суждена, может быть, по крайней мере на ближайшие годы, роль малоблагодарная. Ведь у Вас школа... у Вас не только светила, но всякое бурое пятно не проснувшихся еще трав, Ночью скосмаченных... знает, что они - _слово_ и что ничем, _кроме слова, им_, светилам, не быть, что отсюда и их красота, и алмазность, и тревога, и уныние. А разве многие понимают, что такое _слово_ - у нас? Да почти никто. Нас трое, да и обчелся {3}. Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. Сергей Констант<инович> и Вы видите дальше вперед, чем я, слишком удрученный прошлым. Но знаете, за последнее время и у нас ух! как много этих, которые нянчатся со словом и, пожалуй, готовы говорить об _его культе_. Но они не понимают, что самое _страшное_ и _властное_ слово, т. е. самое _загадочное_ - может быть именно слово - _будничное_. Что сделал с русской публикой один Вячеслав Иванович?.. Насмерть напугал все Замоскворечье.. Пуще Артюра Рембо {4}. Мы-то его понимаем, нам-то хорошо и не боязно, даже занятно... славно так. А сырой-то женщине каково?.. {5} Любите Вы Шарля Кро?.. Вот поэт-Do-re-mi-fa-sol-la-si-do... Помните? {6} Вот что нам - т. е. в широком смысле слова - нам - читателям русским - надо. Может быть, тут именно тот мост, который миражно хоть, но перебросится - ну пускай на полчаса - разве этого мало? - от тысячелетней Иронической Лютеции к нам в устьсысольские палестины {7}.

Ваш И. Анненский.

С. К. МАКОВСКОМУ

12. V 1909

Дорогой Сергей Константинович,

Когда вы едете и надолго ли? Вечер удался {1}. Восхищен Вашей энергией и крепко жму Вашу руку. Итак, "Аполлон" будет... {2} Но сколько еще работы... Хронику, хронику надо... и надо, чтобы кто-нибудь оседлый, терпеливый литературный кипел и корпел без передышки {3}. Il faut un cul de plomb... quoi? {Нужен усидчивый зад... а? (фр.).}

Ваш И. Анненский.

С. К. МАКОВСКОМУ

День св. Ольги 1909 <11. VII>

Дорогой Сергей Константинович,

С какой радостью я читал - еще сейчас только - Ваши строки, такие тонкие, что я три раза меняю перо, чтобы менее расходиться с ними в ответе {1}. Вы пишете о Сологубе {2}. Знаете, чего мне жалко. Я не могу сейчас говорить о прозе Сологуба, а я знаю, что она гораздо интереснее и сложнее, чем его стихи. Но я больше недели был болен "Пламенным кругом" Сологуба, пока не вылился он из меня, сболтавшись с моей кровью, - метафора нелепа и грязно риторична {3}. Но я не виноват - не таков ли и сам Елкич {4}. А Вы знаете ведь и мою идиосинкразию. Я могу о каждой "недотыкомке" думать и говорить даже иначе, как на ее языке, даже хуже - ее "болталке и заикалке" {5}. Ну, простите... не буду. Статью кончил. Она уже в переписке. Жду Вас, чтобы прочитать с Вами, - ее никто не знает, даже мои домашние, кроме нескольких страниц разве. Вот слушайте, во-первых, заглавие; во-вторых, план, т. к. ведь дело не кончилось... oh non, cherami, Vous en aurez pour trois moi, allez! {Нет, мой дорогой, у Вас будет на три месяца, будьте спокойны! (фр.).}. Заглавие - "О современном лиризме", три очерка {6}. Готов первый (около двух печатных листов): "Они"... Следуют "Оне" и "Оно" (т. е. искусство) {7} - наши завоевания и приобретения, проект маленькой выставки новой поэзии... une revue... quoi? {Некоего обозрения... каково? (фр.).}

Что скажете Вы о моем плане? Что касается статьи, то ее резюме таково. Начала русского декадентства. Контраст нового с "Русскими символистами". Термины "символизм" и "декадентство". Характеристика новой поэзии в портретах (Брюсов и Сологуб). Связь символизма с городом {8}. Силуэты нашего символизма. Вся статья в цитатах. Рацей нет вовсе. Одного я боюсь - ее интимности. Не доросли мы еще до настоящего символизма. Вот, говорят, Сологуб на "Сатирикон" обиделся {9}. Пожалуй, еще с Бурениным меня смешают или с Амфитеатровым... {10} Бр... р... Ну, да еще посудим, конечно. Надо немножко все-таки дерзать. Я думаю, моя мягкость спасет и серьезность... Ну, до свидания, милый Сергей Константинович. Дайте знать, когда соберетесь.

Весь Ваш И. Анненский

Е. М. МУХИНОЙ

25. VII 1909

Ц<арское> С<ело>

Захаржевская, д. Панпушко

Дорогая Екатерина Максимовна,

Время идет так быстро, что иногда не видишь дней, теряешь дни. И не знаю просто, куда торопится эта телега жизни. Давно ли, кажется, я был у вас, в чудном вашем уголке, а с тех пор уже столько пришлось пережить, т. е., конечно, по-моему пережить - литературно, в мысли, в светлом достижении... Кончил, наконец, злополучную статью о "Троянках" {1} и могу возвратить. Вам, дорогая, так безбожно конфискованную у Вас книгу Виламовица {2}. Я думаю, что никогда еще так глубоко не переживал я Еврипида, как в авторе "Троянок", и так интимно, главное. Кончил статью - вышла очень большая. Тотчас думал приняться за "Умоляющих" {3}, которых начал уже три года тому назад (т. е. статью), но тогда бросил. Но приехал Маковский {4} - прискакал на мое письмо, что кончена статья для "Аполлона", и пришлось опять обратиться к "Лиризму" {5}. После чтения вместе с ним и весьма правильных его замечаний как редактора я признал необходимым кое-что изменить в статье. Опять несколько незаметно канувших куда-то дней. Ну, слава богу, вчера отдал, наконец, статью. Теперь завтра в связи с некоторыми литературными делами придется уехать в Финляндию на несколько дней и только через неделю водворюсь опять на место... Несколько раз, дорогая, принимался я думать - ночью особенно - о многом, что Вы говорили последний раз и вообще о чем мы говорили с Вами. Нет, тут тоже есть новое, а там уже что-то осталось невозвратное, по-новому лучисто, - но уже не трепетноживущее. Как я навсегда запомнил нашу прогулку с Вами по мосточкам, среди дач. Я только в вагоне один осмыслил, куда мы ходили, что мы делали, говорили... Немец с пивной кружкой... О, я его не забуду никогда. - Он уже стал мною, прошлым, отошедшим... Вы говорили о своих воспоминаниях. Неужто Вы не видали, что заразили и меня обращением жизни в воспоминание? Итоги, итоги, везде итоги и какая-то новая неразграфленная страница. Наша тоже, но что мы на ней напишем? Что напишем?

Ваш И. Анненский.

С. К. МАКОВСКОМУ

30. VII 1909

Многоуважаемый Сергей Константинович,

Когда Вы уехали, я взял текст Клоделя и сверил первую половину "Муз" {1}. Получилось нечто совершенно неожиданное: soeurs _farouches_ -

_неукротимые_... si d'abord _te_ plantant -

не утвердившись в глубине dans le centre de _son_ esprit

своего духа ты Tu ne perdais _sa_ {*} raison grossiere - не утратила бы своего разума _explosion_

_возрастание_ _elle se souvient_

она вспоминает _самое себя_ (sic!) Elle ressent

Она напоминает ineffable

неотвратимый cadran solaire

циферблат солнца fatidique

отвратимое source emmagasinee

скрытый ключ _tisserand_

_плотник_ (sic!) и т. д. {* Речь идет о хороводе, который _создает Терпсихора_.}

Я выписал не все, конечно... Боюсь, что Максим<илиан> Алекс<андрович> поторопился присылкою "Муз". Их надо, если уж рискнуть на перевод (я бы не отважился), то изучить раньше в связи с творчеством Клоделя вообще - и дать с объяснением, не иначе {2}.

Ваш И. Анненский.

М. А. ВОЛОШИНУ

11. VIII 1909

Дорогой Максимилиан Александрович,

Очень давно уже я должен был писать Вам, - но время раздергано, нервы также, - и на письме вышло бы, пожалуй, совсем не то, что я хотел бы там увидеть. Ясности духа, веселой приподнятости, - вот чего вправе ждать от меня друзья и в личных сношениях, и в письмах. Но это лето сложилось для меня во многих, если не во всех, смыслах крайне неудачно. Для разговоров я еще мог себя монтировать, но на письма не хватало завода.

Ну, да это в сторону. Стихи Ваши мне понравились, конечно, очень {1}; да и не может не понравиться то, что "осуществляет мысль".

... плюет на алтарь,

Где твой огонь горит... {2}

Боже, как мы далеко ушли от этой бутафории. Право, кажется, что Пушкин иногда _не видел_ того, что хотели покрыть его слова... А это надсоновское:

Пусть _жертвенник разбит_ - огонь еще пылает... {3}

Мысль... мысль?.. Вздор все это. Мысль не есть плохо понятое слово; в поэзии у мысли страшная ответственность... И согбенные, часто недоумевающие, очарованные, а иногда - и нередко - и одураченные словом, мы-то понимаем, какая это сила, святыня и красота.

Присылайте еще _алтарей_. Из моего ларца кое-что уже выудилось, но хотелось бы и из Ваших ненапечатанных пьес сделать подбор для первого нумера. Ведь мы почти что "маленькие причастницы" будем 15 октября {4}.

Маковский показывал мне клоделевских "Муз" в Вашем переводе, и просидел за ними часа четыре... {5} Ну, уж и работа была. Но отчего, кажите. Вы послали брульен? {6} Нет ли тут просто недоразумения? Я сверил половину с текстом... Нет, Вы должны переработать это. Этого требуют музы прежде всего. А потом и имена: и Ваше и Клоделевское. Чертовски трудно, конечно, но если не Вы, то кто же будет русским переводчиком Поля Клодель? {7}

"Горомедон" меня тоже не вполне удовлетворил {8}, и, прежде всего, откуда Вы взяли это слово - его нет ни в одной специальной энциклопедии, ни в одном словаре, ни в глоссарии, ни в регистрах... {9} Ну, до свидания, дорогой Максимилиан Александрович, кланяйтесь Толстым {10}.

Ваш И. Анненский.

С. К. МАКОВСКОМУ

31. VIII 1909

Дорогой Сергей Константинович,

Жалею, что Вы больны. Я и сам расклеился и несколько дней не буду выезжать. Корректуры получил {1}, но задержу их несколько дней, т. к. работа большая, а я пристально занят другим. Гумилеву мы бедному вчера все faux bond {Т. е. подвели, обманули (фр.).} сделали - к Вы, и я, и Вяч. Ив. Вышло уже что-то вроде бойкота {2}. Если бы я получил Вашу телеграмму до отправки своей {3}, то, пожалуй, потащился бы к нему есть le veau gras (je l execre... le veau {Жирного тельца (я чувствую отвращение... к телятине) (фр.).}) и больной. Прочитали Вячеслава сплошь? Ох, труден... а в пригоршнях мало остается, по крайней мере от первого всплеска {4}. Удосужусь - так прочту еще раз. Вероятно, буду счастливее. Эти дни живу в прошлом... Леконт де Лиль... О Леконте де Лиль... К Леконту де Лиль... {5} Что за мощь!.. Что за высокомерие! И какой классик! Страшно даже представить себе рядом с ним этого иронического "вольноотпущенника" Бодлера, которого великий креол так непонятно, так нелогично, так "антилеконтовски", но любил. Впрочем, они оба - и профессор, и элегический Сатана - ухаживали за одним желтым домино, от которого пахло мускусом и веяло Смертью {6}. Для чего надо, скажите, уходить из этого мира? Ведь я же создан им... Но у меня, кажется, лихорадка.

Жму Вашу руку.

Ваш И. Анненский.

. А. <АНДРЕЯНОВУ>

Ц<арское> С<ело>

Захаржевская, д. Панпушко

Глубокоуважаемый Михаил Александрович. Прежде всего позвольте поблагодарить Вас за Ваше любезное и лестное для меня предложение преподавать в VIII классе женской гимназии княгини Оболенской.

Для меня как старого педагога нет, конечно, занятия сроднее, чем уроки. Но именно Вам-то, с другой стороны, как известному педагогу, вполне понятны будут и те сомнения, которые вызываются во мне Вашим предложением {1}. Никогда не шел я ни на один экзамен, не прочитал всего курса, и не дал, кажется, ни одного урока ex promptu {Без подготовки, экспромтом (фр.).}. Как же теперь, на склоне лет, да еще в одной из тех школ, куда я мог быть недавно командирован в качестве авторитетного лица, брать на себя два весьма серьезных курса, не имев времени подготовить их заранее? Получи я Ваше предложение хотя двумя месяцами ранее, я бы, разумеется, охотно его принял, но теперь мне приходится с грустью, но его отклонить, тем более что _курса всеобщей литературы_ я никогда и нигде не вел, а с другой стороны, по нашим общим учено-комитетским воспоминаниям {2}, Вы знаете, с каким недоверием я относился к его программам, когда таковые попадали ко мне на разбор.

Еще раз благодарю Вас, глубокоуважаемый Михаил Александрович за доверие Ваше ко мне и оказанное внимание, и прошу Вас верить чувствам самой искренней моей преданности.

И. Анненский.

С. К. МАКОВСКОМУ

22. IX 1909

Дорогой Сергей Константинович,

По последнему предположению, которое у Вас возникло _без совета_ со мною. Вы говорили мне, что моей поэзии Вы предполагаете отделить больше места (около листа или больше - так Вы тогда говорили), но во _второй_ книжке "Ап<оллона>". Теперь слышу от Валентина, что и вто рую книжку предназначают в редакции отдать "молодым", т. е. Толстому Кузмину etc. Если это так, то стоит ли вообще печатать мои стихотворения? Идти далее второй книжки - в размерах, которые раньше намечались, мне бы по многим причинам не хотелось. Напишите, пожалуйста как стоит вопрос {1}. Я не судья своих стихов, но они это - я, и разговаривать о них мне поэтому до последней степени тяжело. Как Вы, такой умный и такой чуткий, такой Вы, это забываете и зачем, - упрекну Вас, - не скажете раз навсегда, в чем тут дело? Ну, бросим стихи, и все {2}.

Слышал я также, что готовится _большое_ чтение в "Аполлоне", "Власа" будут читать, с концом, которого я не знаю, и без меня. Так это {3}?

Я не выхожу до воскресенья. В _субботу_ у меня читает новую повесть Ауслендер {4}. Вы не могли бы приехать пообедать? Кончили бы чтение рано, не засиживаясь. Приезжайте, если можно, если доктор позволит. Погода ведь мягкая. Во всяком случае жду Вашего ответа.

Ваш И. Анненский.

Н. П. БЕГИЧЕВОЙ

26. IX 1909

Милая Нина,

Вот только когда я удосужился написать Вам в ответ на Ваше, такое глубоко тронувшее меня письмо. Но я прочитал Ваши строки, лежа в постели. А сполз я с этой противной только на этих днях, да и то такой ослабевший, раздражительный, ни на что не способный и негодный, что даже подумать про "этого человека" неприятно, совестно и досадно. Да, мы давно не виделись и еще больше времени не говорили по душе. Разглагольствования мои, я думаю, уже совсем испарились из Вашей памяти, милая. А ведь в этом и заключалось, главным образом, наше общение, что я разглагольствовал... Я люблю вспоминать наши утра тоже и Вашу комнату, где у меня сердце иногда так радостно стучало... Мимо, мимо! Золотые цепочки фонарей - две, и черная близь, и туманная даль, и "Фамира". Мимо, мимо! Вчера я катался по парку - днем, грубым, еще картонно-синим, но уже обманно-золотым и грязным в самой нарядности своей, в самой красивости - чумазым, осенним днем, осклизлым, захватанным, нагло и бессильно-чарующим. И я смотрел на эти обмякло-розовые редины кустов, и глаза мои, которым инфлуэнца ослабила мускулы, плакали без горя и даже без ветра... Мимо, мимо!.. Я не хотел вносить в Ваш черноземный плен еще и эти рассолоделые, староватые слезы. Видит бог, не хотел... Как это вышло.

Бедная, мало Вам еще всей этой к,апели: и со стрех, и с крыш, и об крышу... и плетней и косого дождя... Но откуда же взять Вам и другого Кеню? - вот еще вопрос. Я вышел в отставку {1}, но и это - не веселее. Покуда есть кое-какая литературная работишка {2}, но с января придется серьезно задуматься над добыванием денег. То, что издали казалось идеальней, когда подойдешь поближе, кажет теперь престрашные рожи. Ну, да не пропадем, авось... Гораздо более заботят меня ослабевшие и все продолжающие слабеть глаза... Опять и грустная и скучная... материя, Ниночка. Видно, я так и не выцарапаюсь из этих скучностей и грустностей сегодня. В недобрый час, видно, взял я сегодня и перо. Чем бы мне хоть похвастаться перед Вами, что ли. Ах, стойте. Я попал на императорскую сцену... шутите Вы с нами. Вчера ставили в моем переводе "Ифигению" Еврипида {3}. Я должен был быть на генеральной репетиции, но увы! по обыкновению моему уклоняться от всякого удовольствия, предпочел проваляться в постели. А все-таки поспектакльное что-то мне будет идти, пожалуй и сотняшку наколочу. Ну, милая, дайте ручку.

Через реченьку,

Через быструю

Подай рученьку,

Подай другую...

Простите, милая. И любите хоть немножко не меня теперь... Фу! а меня в прошлом!