Авилова Лидия Алексеевна - Из дневников

как Мишин угол, похожий на помойку, как окно, к которому нельзя подойти даже летом, как надпись на стене напротив². Но как это все угнетает! Как жизнь из-за этого лишена хотя бы мелких радостей! Большие чувства ужасны, ну, были бы хоть маленькие немного приятны... И жить? и, может быть, долго? Дождаться беспомощности от болезни и слабости. Дождаться сознания, что в тягость всем. А нарочно не умрешь.

   Вот взяла и перечла сегодня эту тетрадь. Когда я писала ее? Давно³. Любовь. О любви. В семьдесят четыре года (скоро будет) я думаю о любви. И думаю я, что я ее никогда не знала. Так жизнь и прошла. Единственный год, когда я сознавала себя очень счастливой, это тот год, когда я была невестой Семена. Но тогда была не любовь, а влюбленность. Все равно! Это было удивительно! Была ли у меня влюбленность в Чехова? Конечно, была, но такая подавленная, такая загнанная! Одна боль <...> Я уверена, что когда-нибудь будут лечить любовь, как и всякую другую болезнь. Любовь-страсть. Столько-то вспрыскиваний - и готово! Не станет ни Вронских, ни Карениных, ни Отелло, ни Дон-Жуанов...

   Евдокия Родионовна Жив[аго] говорила мне: "Не хотелось бы еще умереть, я нужна детям: кто будет убирать на лето сундуки с теплыми вещами? Проветривать белье?" У меня нет ни вещей, ни белья. Мой Миша вырос. Он работает на меня, мой дорогой. Он делает это с радостью, а мне это тяжело. На какую молодую, еще не окрепшую шею мне пришлось сесть? Надолго? Ему я уже не нужна. Ниночкин сын⁴.

   Чтобы жить, нужна или молодость или дело. Жить бесполезной старухой унизительней несносно. В этой тетради я пыталась распутать очень запутанный моток шелка, решить один вопрос: любили ли мы оба? Он? Я? "Я любил нежно, страстно" (из рассказа "О любви"). "В клинике я был слаб. Я недостаточно владел собой. Но, может быть, мы слишком много рассуждали, слишком сдерживались..." (из пропавшего письма). Я - бегала лечиться. Я не хотела оставить семью. Я не осталась в Москве, когда он просил, больной. Я убежала от ответственности. И дома я чувствовала большое облегчение: все осталось по-прежнему!

   И он не приехал в Петербург, как обещал, как хотел. "Нельзя забыть, что я больной. Не могу забыть, не должен забыть. Связать с собой женщину молодую, здоровую... Отнять у нее то, что у нее есть, а что дать взамен? Я врач, но я не уверен, что я вполне выздоровею" (из того же письма)⁵.

   Сколько рассуждений! И, может быть, тоже чувство облегчения, что все осталось по-старому?

   Я не могу распутать этого клубка.

  

   После 1937 года Лидия Алексеевна прерывает свои дневниковые записи. Можно предполагать, что все ее время было посвящено (поскольку позволяли силы и обстоятельства) переработке повести "О любви" и созданию окончательного варианта "А. П. Чехов в моей жизни. (Наш роман)". В это время, которое было наполнено переживаниями дней ее молодости и раздумьями о них, Лидию Алексеевну часто навещают литературоведы - А. Р. Эйгес и А. Б. Дерман. На полях повести "О любви" Лидия Алексеевна записывает: "Вообразите,- сказал мне Эйгес,- сколько мы ни роемся, но не находим женщины в жизни Ан[тона] Павл[овича]. Нет любви. Серьезной любви нет". "Он был сух, черств. Он не мог любить",- сказал Дерман". И вот она пишет письмо М. П. Чеховой. Оно опубликовано адресатом {Чехова М. П. Из далекого прошлого. Запись Сысоева. М. ГИХЛ, 1960, с. 169-170.}, но здесь мне представляется необходимым вновь его привести.

  

   "Москва 14 апреля 1939 года.

   Не сердитесь, что я называю Вас "дорогой". Поверьте, что иного обращения к Вам я в душе своей найти бы не могла.

   Думаю о Вас часто и много. И грустно мне, что я Вам чужда и, возможно, неприятна. Мы не сошлись с Вами когда-то в одном вопросе, и Вы огорчились тогда до слез. С тех пор я считала, что Вы не хотите больше иметь со мной никаких отношений. Даже не решилась зайти к Вам, когда была в Ялте. А я до сих пор горячо благодарна Вам за то, что Вы дали мне случай поцеловать руку Евгении Яковлевны.

   Сегодня был у меня Ал. Р. Эйгес. Я спросила его, как бы Вы отнеслись, если бы я написала Вам? Он меня поощрил. Свалю свою вину, если она есть, на него.

   А знаете что мне хотелось сообщить Вам? Несколько лет тому назад я жила летом и осенью на даче под Полтавой и познакомилась с Ал. Ив. Смагиным. Он был мне черезвычайно симпатичен, тем более что он постоянно говорил о Вашей семье. И вот он признался, что любил Вас всю жизнь. Любил только Вас. А один раз он сказал: "Не только любил, а люблю. И теперь люблю". И если бы Вы видели его лицо при этом признании!

   Теперь он умер. Пусть Вы вспомните лишний раз о его большой любви и преданности. И пусть это будет ему наградой. А на меня Вы не рассердитесь за то, что я напоминаю Вам о нем? Нет, пожалуйста, не сердитесь на меня! Я старая, больная, слабая. Надеюсь, что скоро умру. И так мне хочется от Вас хотя бы одно ласковое слово!

   Ведь и у меня тоже, как у Смагина, всю жизнь была одна любовь. Можно мне Вас поцеловать?

  

   Опубликовав это письмо, М. П. Чехова пишет, что навестила Лидию Алексеевну, будучи в Москве летом 1939 года. Но не пишет, что сразу же по получении этого письма ответила Лидии Алексеевне. В архиве Лидии Алексеевны это ответное письмо сохранилось. Привожу его с незначительными сокращениями.

  

   "20 апреля 1939 г.

   Милая и дорогая Лидия Алексеевна! Называю Вас так без всяких оговорок! С радостью прочитала Ваше хорошее письмо и мне остро захотелось повидаться с Вами и надеюсь, что это скоро осуществится - наше свидание... Не теряю надежды в конце апреля выехать в Москву и, конечно, повидаться с Вами обязательно (подчеркнуто М. П. Чеховой.- Н. А.). Нам с Вами есть о чем поговорить и вспомнить! Вы дороги мне уже тем, что любили моего брата. Что же касается наших прежних недоразумений, то я о них совершенно забыла.

   ...Итак не умирайте, пожалуйста, я хочу Вас видеть и говорить с Вами, милая Лидия Алексеевна...

   Желаю Вам бодрости, здоровья и желания жить и жить подольше. Без позволения позвольте мне обнять Вас и поцеловать.

   Конверт, в котором я посылаю Вам это письмо, я взяла из стола Антона Павловича.

  

   27/XI-1939 года

   Я сегодня уничтожила копию письма Алехина. Жалко. Я сделала ее после того, как погиб оригинал⁶. Помнила каждое слово, даже длину строк. И написала все точь-в-точь так же, даже подражая мелкому почерку Ант. П. Так вышло похоже, что меня это утешило. И я долго хранила эту копию. А сегодня уничтожила. Вот почему: нашли бы после моей смерти и, конечно, узнали бы, что это фальшивка, подделка. Кто бы мог понять, зачем она была сделана? Не возбудило бы это подозрений? Не отнеслись ли бы с недоверием к моей рукописи?⁷ Одна ложь все портит. Если письмо явный наивный обман, как верить словам? Почему не выдумка, что А. П. говорил мне, что меня надо любить "чисто и свято"? Почему не выдумка, что в клинике он не мог скрыть своей любви? "Один день, для меня..." Один обман - все обман, все ложь, все подделка, как письмо.

   И не хотела я совсем упоминать об этих письмах Луганович-Алехина, да не могла вычеркнуть их⁸. Они меня так примирили, так утешили. Без них... После моей смерти... Неужели еще долго жить?⁹

  

   Июль 1940 г.

   Все труднее и труднее писать. Конечно, никогда не будет легче, и вот я лишена своей последней отрады. Сегодня рука тверже, но это не надолго. Возможно, что скоро я совсем не буду в состоянии взять перо в руки... А могла бы я пережить Нину, не будь Миши? "Мамочка, я для тебя его родила. Он твой". И он был мой луч. Мой Миша. Мой единственный луч. Значит ли это, что я мало любила вас? моих? Оттого и было столько муки, что сильно любила¹⁰. А луч был счастье. Другого после смерти Нины не было <...> А разве я не любила и не люблю Наташу? И любила! И жалела! Жалела! И ее и себя! За нее больше всего боюсь.

   Как жизнь скверно кончается. Это когда заживешься. Ведь Миша умер счастливый! Лева, Лодя, Нина - все были еще очень связаны с нами, очень свои, близкие, хотя и взрослые, но "наши дети". Была семья, и он умер в семье. Не видел он болезни и смерти Нины, несчастья Левы, не видел ничего, что пришлось видеть и испытать мне и от чего уже не стало семьи, и мне остались бы только горькие подонки, если бы не мой Миша, опять сын, только мой, милый, ласковый, теплый, душевный. Нинин сын. Если он изменится, я этого уже не увижу. Я забыла, что у него был отец. Нет, я верю в своего мальчика и не жду от него сюрприза¹¹.

   ...У писателей, говорил мне Чехов, сердце работает не так, как у других людей. Я уверен, что у вас писательское сердце, потому что вы талантливы, хотя пишете мало, потому что очень ленивы. Выслушав сердце, я скажу, принадлежит ли этот человек к миру художественности. Художники нервны, трепетны, и сердце у них нервное и трепетное, ненормальное. Это не болезнь, а присущее им качество.

   Тютчев сказал: "мысль изреченная есть ложь". Нет, не мысль. Мысль способна выразить, и нужно выражать, "изрекать". А чувство? отношение? "изречешь" сегодня, а завтра ясно почувствуешь, что это ложь. Исправишь изреченное, но это вновь будет ложь.

   Страшное разочарование: я поняла или, вернее, вспомнила, что когда умрешь, то уже не будешь чувствовать покоя. Просто меня не будет. Трудно вдуматься в это "не будет". Никакого удовлетворения. Ничего. Ничего. Мне ничего, а близким - одним облегчение, а другим, пожалуй, тяжело придется. Я не о чувстве. По чувству я знаю, что - кто поплачет, а кто и глубоко погорюет. Все знаю про всех. Хорошо, что у M [шли] будет жена. Я тогда сразу об этом подумала. А мне - ничего. Даже покоя. Мне ничего. Будто и не жила. И следа от меня не останется.

  

   Июнь 1941 г.

   Можно ли думать без ужаса, без содрогания о войне? Прежде она была ужасна, но теперь она стала невероятна. Прежде сражались, а теперь просто убивают кого попало, где попало, лишь бы убивать, разрушать, уничтожать. Кто-то начинает разрушать города, убивать бомбами стариков, женщин, детей... И вот казалось, что такому порядку должен быть положен конец, что война должна была быть упразднена, что должны были быть найдены другие пути и средства. И даже говорилось: "Это последняя война. Слишком много изобретено орудий уничтожения. Война становится невозможной"¹². А невозможное стало еще ужаснее и все-таки оказалось возможным. И никто с ужасом не спрашивает: - Да куда же мы идем? До какого предела дошли? Люди мы? иди уже не люди, тогда кто же?

  

  

  

   ¹ Запись сделана непосредственно после отъезда Нины Михайловны из Москвы.

   ² В силу различных обстоятельств ни один из троих детей Лидии Алексеевны не читал ее записок.

   ³ Многими Лидия Алексеевна так и воспринималась, см. определение Н. А. Лейкина: "В Москве писательница-дилетантка Л. А. Авилова" (А. П. Чехов в воспоминаниях современников, 1960, с. 728}. Ср., однако, характеристику И. А. Бунина, хорошо понимавшего, что Лидия Алексеевна не была писателем-профессионалом: "Она принадлежит к той породе людей, к которой относятся Тургеневы, Чеховы. Я говорю не о талантах,- конечно, она не отдала писательству своей жизни, она не сумела завязать тот крепкий узел, какой необходим писателю, она не сумела претерпеть все муки, связанные с литературным искусством, но в ней есть та сложная таинственная жизнь. Она как переполненная чаша" (ЛН, т. 68. М., 1960, с. 402).

   ⁴ В ноябре 1918 г. мы со старшей сестрой болели корью, и бабушка Лидия Алексеевна навещала нас.

   ⁵ Рукописный журнал, издаваемый для толстовцев Ф. А. Страховым на гектографе.

   ⁶ Живаго Василий Романович (1887- год смерти неизвестен), инженер, приятель Льва Михайловича.

   ⁷ Выселение не состоялось, но ввиду дороговизны квартиры, плата за которую была повышена сравнительное довоенной в 10 раз (750 р. в месяц, не считая стоимости дров), пришлось согласиться на "уплотнение", т. е. на вселение в одну из трех комнат постороннего человека, военного врача М. А. Захарченко.

   ⁸ Лидия Алексеевна очень тяготилась присутствием постороннего человека в квартире, однако, считая Захарченко своим жильцом, она вменила себе в обязанность заботиться о его питании. Коммунальной квартира ею не воспринималась. Таким образом Захарченко столовался у Авиловых, что было в то время очень сложно для Лидии Алексеевны: приходилось кормить троих мужчин, кроме себя и Анюты.

   ⁹ Позднее Лидия Алексеевна рассказывала Н. Ф. Страховой, что в день смерти Федора Алексеевича Страхова, точно 7 сентября 1923 г., он вошел к ней в комнату в словацком городе Кошице (она жила тогда в Чехословакии и с родными не переписывалась) и сказал: "Лидушка, я умер!" (Страхова Н. Ф. Воспоминания, с. 185).

   ¹⁰ Обстоятельства сложились так, что Анюта (Анна Павловна Павлова), прожившая всю жизнь в семье Авиловых, пережила и Лидию Алексеевну и всех ее троих детей. Последней ее воспитанницей была дочь Всеволода Михайловича. Умерла Анна Павловна в 1957 году. В июле 1940 года Лидия Алексеевна записывает: "Мне хотелось бы записать, о чем я прошу... Я хочу, чтобы все мои тряпки перешли Анюте. Ни от кого я столько преданности и забот не видала. Я без нее жить не могла. Все носильное, что было мое - ее. Это очень убого, но она оценит. Я знаю, что никто из вас не покинет ее в старости и сделает для нее все, что можно сделать. Я ничего не могла и не могу, и мне это очень тяжело. Главная моя надежда на Мишу: он заплатит этот долг".

   ¹¹ Варвара Александровна Астахова (1879-1970), гражданская жена Л. М. Авилова.

   ¹² Селезнев - один из совладельцев Клекоток.

   ¹³ Ольга Владимировна Гзовская, артистка, сестра В. В. Гзовского.

   ¹⁴ Речь идет о письмах к сыну Марии Ивановны Римской-Корсаковой. См. о ней: Гершензон М. Грибоедовская Москва. М., Изд. Сабашниковых, 1928, изд. 3-е.

   ¹⁵ Пышная жизнь, Камардин. Книгоизд-во писателей в Москве, 1913. Серия "Дешевая библиотека".

   ¹⁶ "Маленький сундук", "литературный сундучок" - неоднократно упоминается Лидией Алексеевной. Он хранился в подвале ее друзей Даниловых и был разграблен позднее. Там находилась и шкатулка с самыми дорогими письмами.

   ¹⁷ В связи с заболеванием туберкулезом Лидию Алексеевну удалось поместить в легочный санаторий на Воробьевых (ныне Ленинских) горах.

   ¹⁸ В дневнике описывается последнее свидание Лидии Алексеевны с ее первым женихом С. А. Унковским.

  

  

   ¹ Написано в Гагаринском переулке в 20-х гг.

  

  

   ¹ Уехав с мужем в эмиграцию, Нина Михайловна по дороге родила и в родильном доме заразилась не сразу распознанным энцефалитом. Болезнь запустили, и она сделалась неизлечимой. В Чехословакии, куда Гзовские, наконец, попали, Владимир Владимирович оставил семью, и приехавшая Лидия Алексеевна увезла дочь с внуком в Россию, где и ухаживала за ней до ее смерти в 1930 году и вырастила, с помощью сыновей, внука. Что пережила Лидия Алексеевна, ухаживая за медленно умиравшей дочерью, превратившейся в беспомощного инвалида, не поддается описанию. Двоюродная сестра Нины Михайловны - Наталья Федоровна Страхова - так описывает Нину в это время: "Голова ее не держалась на шее, а лежала на плече, глаза почти никогда не открывались, фигурой она напоминала пустое платье, повешенное на плечики - так она была худа. Ее кормили с ложечки, одевали, раздевали. Передвигалась она с большим трудом. Маленький Миша вскакивал к ней на колени и пальчиками старался открыть ей глаза, требуя ее внимания. Но сознание у нее сохранилось полностью, хотя реакция на все была очень замедленная" (Страхова Н. Ф. Воспоминания. Машинопись, с. 185-186).

  

  

   ¹ Дошедшие до нас отрывочные записи последних лет написаны на оборотных листах повести "О любви" - первого варианта повести "А. П. Чехов в моей жизни". В это время Лидия Алексеевна - тяжело больной человек, страдающий деформирующим спондилезом, почти лишенный способности двигаться.

   ² Лидия Алексеевна была вынуждена управляющим домом, где она жила, обменять свою 27-метровую солнечную комнату на 2-м этаже на полутемную комнату в 18 метров на 5-м этаже (ул. Воровского, д. 10, кв. 22). Там с трудом удалось установить две кровати, диван, стол, шкаф и кухонный стол с керосинкой. Стряпали в комнате. Здесь Лидия Алексеевна с внуком прожила до 1941 года, когда, после объявления войны, она переехала к Всеволоду Михайловичу, продолжавшему жить в Гагаринском переулке. Там она и скончалась 23 сентября 1943 года 79 лет от роду.

   ³ Переработанный вариант повести "О любви", которая писалась в этой тетради - мемуарная повесть, первоначально озаглавленная "А. П. Чехов в моей жизни. (Наш роман) ",- был написан позднее и отдан для опубликования в 1940 году. В архиве Л. А. Авиловой сохранился договор ее с Литературным музеем за подписью В. Д. Бонч-Бруевича об опубликовании этой повести в Летописях Литературного музея. Редактировал повесть П. С. Попов. Публикации помешала война.

   ⁴ Лидия Алексеевна боготворила своего внука. К тому времени, когда писались эти строки, Миша окончил школу, поступил в Геологический институт, был отличником, получал стипендию. Это дало основание Лидии Алексеевне сказать, что она "села ему на шею". Между тем она пользовалась постоянной помощью сына, Всеволода Михайловича. Однако ощущение материальной поддержки именно со стороны жившего с нею внука заставило ее написать эти горькие строки. Лишь перед самой войной - в марте 1941 года - ей была назначена, как старой писательнице, академическая пенсия.

   ⁵ Примечания сделаны на полях тетради карандашом, нетвердым почерком: "Из пропавшего письма", "из того же письма".

   ⁶ Речь идет о погибшем в неоднократно упоминаемом "литературном сундучке" автографе письма Чехова за подписью Алехин.

   ⁷ Речь идет об окончательном варианте повести "А. П. Чехов в моей жизни", которая к этому времени была завершена.

   ⁸ На полях повести "О любви" карандашом: "Может быть добавить и письмо Алехина? Но оно только переписано. Подлинника нет. Можно ли?"

   ⁹ Последние три фразы без знаков препинания нетвердым почерком.

   ¹⁰ Дети обожали Лидию Алексеевну. В одном из последних писем к матери Лев Михайлович писал: "...всюду и всегда ты как источник, как символ этого счастья, этой полноты жизни, этой радости и остроты восприятия. Всегда ты со мной и около меня, моя дорогая, моя обожаемая маманя" (7 июня 1942 г.).

   ¹¹ Михаил Владимирович Гзовский (1919-1971) блестяще оправдал надежды Лидии Алексеевны: вся его жизнь была озарена яркой талантливостью. Крупный ученый-геолог, он всю жизнь посвятил своей науке. Скоропостижно скончался 52 лет от роду. До конца жизни сохранял о Лидии Алексеевне благодарную память.

   ¹² Лидия Алексеевна имеет в виду первую мировую войну 1914-1918 гг.