Бунин Иван Алексеевич - Письма Буниных к художнице Т. Логиновой-Муравьевой

  

  

   YMCA - PRESS

   11, rue de la Montagne Ste GeneviХve, Paris V^e

   Scan ImWerden

   OCR Ловецкая Т. Ю.

   Мое знакомство с Буниным было не совсем обычным. В ноябре 1935 года была устроена "Выставка русских книг". В очень неудобной позе, сидя на полу, я рисовала плакат, когда надо мной раздался насмешливый голос:

   - А что вы тут делаете? - я в сердцах подняла голову и осеклась - Бунин!

   - Стараюсь написать плакат, да очень уж неудобно!

   Отвернувшись, я почувствовала, как краска заливает лицо. И. А. заметил мое смущение и стал задавать мне вопросы один за другим: где я живу, с кем, что делаю, откуда приехала... и вдруг расхохотался.

   - Вот так написала! - Выводя буквы _e_x_p_o_s_i_t_i_o_n, я пропустила _t_i_! Плакат испорчен, досадуя:

   - Это вы меня смутили! Что за допрос, не буду отвечать!

   Я встала, чтобы направиться к устроителям. Бунин не отходил:

   - Так вы с характером, вот какая! Значит, вы художница, а я поэт, давайте встретимся, поговорим! Позвоните мне. - И на билетике первого класса метро он написал номер телефона.

   В сущности, я была очень польщена и несколько дней колебалась: звонить или нет? Но любопытство взяло верх. Ответил мне женский голос: "Вам Иван Алексеевича? Ян, тебя". Голос показался мне особенным, скорее трескучим, чем мелодичным. Зато голос И. А. был исключительным по его необычайным интонациям, он актерски пользовался ими. Это первое свидание в кафе на площади Ла Мюэт, во время которого Бунин говорил, а я слушала, не веря, что сижу с великим писателем, навсегда в моей памяти. Узнавши, что я живу почти что по соседству, Бунин довольно часто звонил, чтобы посидеть в кафе, пойти в синема, однажды пригласил в шведский ресторан. В ту же осень Гончарова и Ларионов устроили обед в честь Бунина в испанском ресторанчике, который Гончарова, декорировала. В тот вечер я познакомилась с Верой Буниной. Держалась она прямо, с большим достоинством, бархатное платье обтягивало ее еще стройную фигуру, лицо показалось мне приветливым и моложавым. Наталья Сергеевна Гончарова училась в Москве в той же гимназии Стоюниной, что и Вера Бунина. По ее словам, Вера была первой красавицей во всей гимназии. Лицо точно из белого мрамора, и синие глаза сияли, как звезды. Встретились мы еще на балу у писателей. Она продавала с другими дамами в буфете пирожки и сласти и ей было не до разговоров. Меня же больше интересовал И. А., который часто подсаживался к нашему столу. Я не представляла себе тогда, что дружеские отношения наши будут продолжаться 25 лет, до самой смерти Веры Николаевны в 1961 году.

   Бунин плохо переносил парижские дожди, часто болел гриппом и мечтал о "блаженном юге". Так и в этом, 1936, году он долго хворал и ранней весной уехал с В. Н. в Грасс. Я скучала, и мне тоже захотелось провести лето в Грассе. На мое письмо И. А. ответил, что не советует: "летом Грасс пустыня". Но в этой "пустыне" была дача Бельведер, и меня тянуло туда... Встретили меня Бунины радушно; на даче с ними жил Зуров, с которым я познакомилась за обедом; сервировал провансальский повар Жозеф. Это была вся роскошь, которую позволяла себе семья нобелевского лауреата.

   В июле Бунин оживился - приехали на юг парижане: Зайцевы, Алданов, Фондаминские, Цетлины, та литературная и около литературная среда, без которой И. А. не мог жить и которая в этом году Бунину еще более была необходима, так как он тосковал от отсутствия Г. Кузнецовой. Молодое женское общество развлекало его и вдохновляло, а его как раз не хватало! Помню одну прогулку вдоль канала над Грассом. И. А., Зайцев, Зуров шли впереди, а дамы отставали. Вера Зайцева была в ударе и много оживленно рассказывала. Потом В. Н. сказала мне: "У Веры больше таланта и блеска, чем у Бориса".

   Дача Бельведер, с огромной пальмой у входа, которая за эти полвека еще выросла. Пальма давала тень на площадку перед домом, на которой стояли большой стол, стулья, кресла. Тут пили чай и вели бесконечные разговоры - русская литературная стихия, которой предводительствовал "Князь", как я прозвала И. А. позже.

   Обстановка была очень скромная. И после Нобелевской премии Бунины удовлетворялись малым. Если им случалось проводить зиму не в Грассе, то это скорее потому, что вовремя не наняли Бельведер. Так было в 38 году: сняли дачу La Dominante в Beausoleil. Есть фотография Бунина "С Олечкой на коленях" - на этой даче жила с ними Ляля Жирова с дочерью, о которых В. Н. писала мне в каждом письме.

   Но пришла война, и в сентябре 1939 года Бунины навсегда расстались с Бельведером. На шоссе Наполеона, на крутой горе над Грассом, была дача Жанет, принадлежащая вдове капитана Юбера, англичанина, который построил также часовню немного выше, совсем в сосновом лесу. Дача сдавалась, так как во время войны владелица уехала в Англию. Помню переезд, поразило меня то, что книги и журналы десятками были выброшены прямо на пустырь и мокли под дождем. Дача была барская. Мягкие кресла, диваны, ковры. У И. А. прекрасный кабинет с огромными окнами и дивным видом на холмы и долину. У Веры Николаевны комната с застекленным балконом, там стояли горшки с цветами и тахта, где она оставляла ночевать тех, с которыми любила поговорить "по душам", а таких было немного. Время было военное. Гостей извне ждать можно было только по счастливой случайности, а домочадцы, которые нашли приют на вилле Жанет, по словам В. Н., "не сходили до нее".

   Дача была окружена чудным садом, который кончался лесом. В. Н. любила дружеские прогулки, но для этого не находила партнера, о чем мне писала. Настоящая наша переписка началась именно с их переездом на Жанет. Но, увы, много писем не сохранилось. Те, которые мне удалось разыскать, передают атмосферу их дома, трудности их жизни в 1939-1945 годы, отношения с домочадцами, любовь ее к Олечке, ее редкую отзывчивость на чужое горе. Так пронзила ее судьба моей тети, которой она деятельно помогала во время болезни, и это будучи сама полубольной. Письма 1944, 1945 года полны подробностями о состоянии больной...

   Дача Жанет была последней на высотах Грасса, и добраться до нее было трудно. Ходить в город за провизией, носить тяжелые мешки в гору было не под силу. В доме жили молодые еще женщины, Галя Кузнецова, Марга Степун, Ляля Жирова с Олечкой, Леня и Аля. Но как-то так выходило, что, несмотря на установленное дежурство, больше всех выпадало работы хозяйке. Зуров был на положении больного, так как приехал из санатории, его нельзя было тревожить. Ляле тоже надо было отдыхать. Однажды встретила я В. Н. в городе и пригласила посидеть в кафе: "Не могу, никак не могу, Марга осталась без папирос и ждет меня!!!" "Почему же ей не спуститься самой за папиросами?" "Нет, что вы, у нее часто подымается температура!".

   И так всегда преувеличивала В. Н. чужие недомогания и преуменьшала свои. Также в заботах о других она никогда не выставляла себя. Поистине, "правая рука не знала, что творит левая". И все же, никак нельзя было ее назвать сентиментальной, слащавости в ней не было. Слащавость не уживается с юмором, а в ней было как раз много юмора. Очень любила она пошутить, посмеяться, прозвища...

   Так, в памятный год начала войны, в день ее именин, задумали мы переодевания... и бал! Олечка была просто в восторге от этой затеи! Она сделалась Эльфом, Ляля Ундиной, В. Н. я смастерила корону и стала она навсегда Никой-королевой (Никой прозвала ее Олечка). Мне достали красный платок, красный пояс, кинжал и превратили в "несвирепого корсиканца". Это прозвище "Корсиканец", а впоследствии сокращенно, "Корси", стало моим именем. Надо сказать, что мои рассказы о Корсике, где провела я лето 1935 года, пришлись очень по душе В. Н. и И. А., и они часто расспрашивали меня о всех приключениях на "Иль де Ботэ", вплоть до ареста военным патрулем заблудившихся туристов, заключения в крепость, как "шпионов", и конечного освобождения. Никой называла я В. Н. во все годы нашей дружбы. Иван же Алексеевич введен был в княжеское достоинство - "князь от литературы", или просто "Князь", на что он снисходительно улыбался. Все это было описано в моих воспоминаниях "Живое прошлое", с иллюстрациями, помещенных в 84 томе "Литературного Наследства".

   Если письма из Грасса в Лион, где мы с мужем работали во время войны, полны описаниями всего пережитого, всех невзгод, холода, голода, недомоганий всех собравшихся под Бунинский кров, надо сказать, что всегда болевший в Париже И. А. сравнительно благополучно перенес военные годы, я думаю благодаря климату "блаженного юга". Несмотря на это, редкие строки ко мне И. А. были жалобны: "Написал с десяток рассказов, да кто их будет читать?.." "Как работать без архивов, а архивы в Париже!.." Вера же Николаевна никогда не жаловалась, жалела других, но не себя, старалась находить хорошее во всем: в раннем вставании, в "ночном" солнце, в стоянии в очередях, в отрезанности от всего, "чем мы в сущности живы". "Мало кто к нам поднимается, можно углубиться в "Беседы с памятью". Очень много читаю". И всегда перечень прочитанных книг.

   Пришел 45 год. Как всегда, В. Н. описывает праздничный стол, как всегда, дороги ей традиции. "Что принесет он нам и всем?"

   В марте уже готовы чемоданы для переезда в Париж. На мое письмо, в котором я тревожусь об перемене климата для И. А., Ника подробно отвечает мне, что я серьезно не подумала, что переезд жизненно необходим: надо устроить вечер чтения, надо запродать книгу, в случае болезни есть русские доктора, аптеки, не дай Бог попасть в провинциальный госпиталь, "что видно на примере Вашей тети" - "Для одного лекарства для нее И. А. обегал в Ницце все аптеки!" Со всеми ее доводами нельзя было не согласиться, а все же было тревожно, когда первого мая Бунины проехали через Лион в Париж.

   И действительно, настало для В. Н. "жаркое время", как написала она в письме Е. П. Ставраки. Надо было подготовить Вечер чтения, который дал 30.000 франков, столь необходимых. Но И. А. был простужен, "я чувствовала, как ему было трудно читать". Переписка наша продолжалась. Но теперь главным для В. H. были изыскания средств, устройство вечеров, и не только для И. А., а и для Лени. "Быстрая помощь", продажа книг, "слезные письма имущим"... Как-то она писала мне, что про нее сказали: "Это легко - брать деньги у одних и давать другим!" "А попробуйте-ка, тогда увидите, как это трудно". Но для В. Н. трудности не были препятствием, преодолевать их было каким-то спортом, настолько была она сильна духовно.

   В то время квартира на улице Жак Оффенбах была перенаселена: Ляля с дочкой поселились в ней еще до отъезда жильцов, до конца войны, потом туда вселился Леня. Приехавшим с юга остались всего две комнаты. В одной спал И. А., там же был его письменный стол, в столовой спала Ника. При этой тесноте трудно было ему разбирать архивы, писать и вообще жить нормально. Все было заставлено вещами, негде повернуться в небольших комнатах. Это особенно ощущалось после виллы Жанет и барского его кабинета. Но И. А. был готов на все жертвы для милой Олечки, и это заселение продолжалось годами. Как я уже отмечала, терпение В. Н. было безгранично, но и терпение И. А. вполне соответствовало ему. Я никогда не перестану удивляться доброте И. А. Он никогда не препятствовал Вере Николаевне в ее начинаниях помощи ближним и дальним, он поощрял ее! Поэтому всегда около них были люди, и никто не уходил с пустыми руками после всегдашнего чаепития. Это мог быть совет или адрес полезный, или знакомство с издательством, или рекомендация. Ко всем проявлялся живой интерес и благожелательство. Поэтому и приходило к ним столько народу, литературного и всякого.

   Но после 1946 года начались болезни. (Письма этого года не сохранились. Увы!). Всегдашние простуды заставили И. А. поехать на юг в "Русский дом" в Жуан ле Пэн, но без В. Н., которая всегда была ему необходима. На следующий 1947 год "не удалось устроить И. А. в зелень", и Бунины провели все лето в жарком Париже. Зато чудно отдохнули на океане Ляля, Олечка и Леня. В октябре был последний вечер чтения И. А., на котором удалось быть мне с мужем. О впечатлении от вечера я написала в моих воспоминаниях. К счастью, этот вечер дал им возможность поехать на холодные месяцы в "Русский дом" вдвоем. И в январе 1948 года Бунины были уже в Жуан ле Пэн.

   Вместе с новогодними пожеланиями, Вера Николаевна сообщает мне о разрыве с М. С. Цетлиной. И. А. ушел из Союза Писателей, и на него началась травля, как на "большевизанствующего"... "Для человека со слабым сердцем всякое волнение яд", - пишет В. Н., посылая мне копию ее письма к Цетлиной, помеченную 1 января 48 года. Все письмо 3 февраля тоже посвящено этому поразившему их событию: "Мы тихо, мирно сидим, взявши десятилетние паспорта, ни о чем не думаем, кроме того, как поправить здоровье Яна, а они сообщают, что мы чуть ли не в путь дорогу собираемся..." Она прибавляет: "Еще не отдохнула, и отдохну ли?" "Ян не очень радует меня: его основная болезнь обострилась"... 20 марта В. Н. пишет, что собираются возвращаться в Париж 23 апреля. "Надоело жить в богоугодном заведении. Ян все равно воздухом почти не пользуется...".

   Наконец, переезд в Париж и большая новость: Ляля нашла мужа, т. е. друга, и переезжает к нему с Олечкой. В квартире становится свободнее. Новость другая - устройство вечера для Лени 5 июня. 24 июня описание вечера: "Леня сошел с рук, теперь на очереди Ляля: устройство лотереи _ддля нее".

   Писем 1949 года сохранилось немного. Опять поездка на юг, возвращение в Париж после 15 мая. Твердое решение отдавать друзьям только один день в неделю, "а то каждый день приходят", "Яну нужен покой"... Опять вся тяжесть вечера Лени на ней. Опять беспокойство о Ляле: "У нее нелады с бель-мер". Свои собственные недомогания. Приемные дни сокращены: два раза в месяц, бывало до 20 человек... "Князь все задыхается, бедный... ".

   Также не сохранились письма 1950 года: поездка на юг до середины июня, здоровье И. А. - малокровие, удушье. В октябре я неожиданно узнала об операции в конце августа, от которой Князь очень ослаб. Теперь В. Н. неотступная сиделка у тяжко больного, но все же окончание гимназии Олечкой празднуется у Буниных: летом 1951 года приглашен весь класс, грамофон гремит с 5 часов до 11 вечера; все пляшут до устали. Вход взрослым запрещен. А рядом Князь старается заглушить душивший его кашель и терпеливо ждет конца веселья... Я уверена, что из всех эмигрантских писателей только у Буниных можно было увидеть такое самоотречение.

   Но тучи на горизонте все сгущаются и близится катастрофа. "У нас большое горе, - пишет В. Н. 18 октября 1953 года, - заболел тяжело Леня... Сейчас он в дорогой клинике, 100 тысяч в месяц! ...Делаю все возможное, чтобы продержать его там... Помолитесь о нем...". "А дома тоже невесело. Князь опять перенес воспаление в левом легком. Много думает и говорит о смерти. Я держусь, Бог дает силы".

   Да, сильная духом, слабая телом, Вера Николаевна безропотно несла на себе неимоверную тяжесть. Поддерживала ее только молитва. "Лезу из кожи, чтобы добыть средства... стучусь в сердца, занимаю, пока держусь", - пишет она 3 ноября (за 5 дней до кончины И. А.). "Главное мучает, что нет положительно времени для "слезных писем", чтобы... окончательно спасти Леню". Это в то время, когда у самих Буниных было крайнее безденежье и для лечения И. А. надо было обращаться к друзьям, В. Н. умудрялась доставать огромные суммы для "спасения Лени". Чувство ответственности - если не она, то кто же поможет их питомцу? А Иван Алексеевич тоже видел в ней все спасение и... не отпускал даже из комнаты!

   Когда-то, в Грассе, В. Н. сказала мне: "Умирать Князь будет только со мной". Так оно и было.

   О смерти И. А., около полуночи 8 ноября, узнала я в Лионе. Тотчас написала несколько писем Вере Николаевне и с тревогой ждала ответа.

   В день смерти И. А. часто задыхался, но, по словам доктора, ничто не предвещало близкого конца. Вечером Вера Николаевна читала ему Чехова, до последней минуты голова его была ясной, до последней минуты он оставался писателем, интересовался литературой. Ему становилось все хуже, пульса не было, В. Н. хотела вызвать доктора, но голова его склонилась на подушку, агонии не было, сразу наступила смерть.

   В своем замечательном письме в Америку В. Н. описала ту любовь, с которой парижане простились с Буниным. "... Все, с кем в эти тяжелые дни я общалась, проявили такую любовь и заботу обо мне, что я до гроба донесу восхищенную к ним благодарность. Каждый делал, что мог, и все лучшее в своей душе проявлял ко мне. Вообще атмосфера всех этих пяти дней была необыкновенно легкая. Не удивляйтесь, я думаю потому, что все было насыщено одним чувством скорбной любви. Я чувствовала, что все в горе, а не только жалеют меня и сочувствуют мне. Трогала меня и та любовь, которая относилась к Яну, как к человеку и писателю, а главное та простота, которая всеми чувствовалась, никакой не было фальши... И несмотря на горе, в моей душе останется навсегда чувство несказанной радости от того, что я увидела от людей...".

   Сохранилось письмо 23 декабря 53 года. "... Спасибо за Ваши письма. Трудно привыкнуть, что его живого нет. Я не могу плакать, а потому, вероятно, еще тяжелее. ... Мне еще нужно жить и для приведения дел Яна и для увековечения его памяти. ... Нужна я и для Лени..." Домой из клиники Зуров вернулся, пишет она, "добрым, милым, заботливым", и 12 декабря она благословляет и благодарит Бога и всех, кто помог ей "спасти Леню"...

   На восемь лет пережила В. Н. Ивана Алексеевича. Переписка наша стала более редкой, и почти ничего не сохранилось, кроме поздравительных открыток. Но дружба продолжалась... Я все удивлялась, как хватает у В. Н. сил на все: устройство вечера Князя в марте 1954 года, "все были довольны, но мне было тяжело", разбор архива и "Беседы с памятью", заботы об Лене, об его слабом здоровье, заботы о Ляле и Олечке, и многих других из литературного мира, "общественные дела"... и поездки на кладбище. В 1957 году первая часть "Бесед с памятью" была окончена, издателя не нашлось, "издаю по подписке". Но "пытка ожиданием продолжалась"... В конце концов, книгу обещали напечатать - "не знаю, можно ли верить?"

   Но верить было можно. Вера Николаевна пережила большую радость - книга вышла в свет! Я получила ее с надписью:

  

   За месяц до ее кончины я получила последнюю открытку: "беседую с памятью" (первая часть оканчивалась 1906 годом, встречей с Буниным у Зайцевых), но мало. Слишком много всяких мелких и хозяйственных, и чужих дел, и сил не хватает, а хочется только "беседовать". Печатаюсь пока в "Новом Журнале", а скоро буду печататься и в "Гранях"...

   Заболела Вера Николаевна в конце марта, болела недолго. За ней самоотверженно ухаживал Леня. На страстной неделе, столь ею любимой, 3 апреля, она скончалась. Я не могла быть на похоронах. Приехала в опустевший для меня Париж осенью. Попала как раз на панихиду по ней в церкви на бульваре Экзельманс. Слезы катились градом, и невозможно было остановить этот поток. Я подписывала мои письма "Верный Корси". За эту верность благодарила меня Ника в одном из последних писем.

   После ее смерти появилось несколько некрологов. Лучше всего написал Георгий Адамович: о ее неутомимой, неистощимой отзывчивости, о ее простоте, о том свете, который исходил из всего ее облика. "Не всем писателям посчастливилось найти в супружестве такого друга! ... Бесконечно был Бунин благодарен своей жене, которую ценил свыше всякой меры. Обо всем этом когда-нибудь будет рассказано обстоятельно. Прекрасный, простой и чистый образ Веры Николаевны встанет тогда во весь рост".

  

  

   Многие годы я добивалась увековечения памяти пребывания Буниных в Грассе. Мечтала о том, чтобы одна из улиц старого города, который так любил Иван Алексеевич, носила его имя. Это оказалось невозможным. Приближалось столетие со дня рождения Бунина, 23 октября 1973 года. Благодаря тому, что молодой и энергичный мэр Эрве де Фонмишель, муниципалитет и заведующий библиотекой Поль Форестье благожелательно отнеслись к моей идее "Дней Бунина в Грассе", жители и приехавшие из окрестностей узнали о Бунине. Все было устроено на широкую ногу.

   Открытие памятника - мемориальной доски - на дорожке, ведущей к Бельведеру, торжественный прием в Мэрии. Другая мраморная доска была поставлена в высеченном углублении в скале у входа на виллу Жанет по дороге Наполеона. Прекрасно организованная выставка в новом здании библиотеки (мне удалось собрать более 500 экспонатов из разных стран) привлекла много посетителей. Доклады Зинаиды Шаховской и Марка Слонима в переполненном зале Казино. Заключительный концерт русского хора. И, конечно, почти ежедневные статьи в прессе в течение ноября способствовали большому успеху "Бунинских дней" 27, 28, 29 ноября 1973 года.

   Имя Бунина не будет забыто в Грассе и окрестностях.

   Это все, что мне удалось сделать.

  

   Этой краткой жизни вечным измененьем

   Буду неустанно утешаться я, -

   Этим ранним солнцем, дымом над селеньем,

   В алом парке листьев медленным паденьем

   И тобой, знакомая, старая скамья.

  

   Будущим поэтам, для меня безвестным,

   Бог оставит тайну - память обо мне:

   Стану их мечтами, стану бестелесным,

   Смерти недоступным, - призраком чудесным

   В этом парке алом, в этой тишине.

                                                                Ив. Бунин

  

  

   1936 год. Париж.

        Дорогая Татьяна Дмитриевна,

   спасибо за милое письмо, был бы оч. рад повидаться с Вами перед отъездом, скоро уезжаю на юг, - да все нездоров, все еще длится проклятый грипп.

   Будьте здоровы и всячески благополучны.

  

   1936 год, 29. I. Париж.

   Дорогая моя, увы, не могу завтра с Вами увидеться! Позвоню в четверг или в пятницу.

  

   Вторник

   [конец мая 36 года]

   Милая Татьяна Дмитриевна, спасибо за билеты - только я уже в Грассе, давно уехал из Парижа. Жалею, что там не повидались, - тогда я рассказал бы подробно, что такое Грасс и сколь он не годится Вам на лето: жарко, скучно, - пустыня! - жить дорого, до моря далеко, русских, кроме нас, ни души, да и мы - будем ли этим летом в Грассе? Обстоятельства таковы, что навряд. Если уж хотите в наши места, то надо куда-нибудь под Cannes, - La Napoule, например. Местечко скромное, но возле моря.

   Думаю, что на днях опять буду в Париже. Тогда позвоню Вам и поговорим обо всем этом как следует.

   Так что, может быть, до скорого свиданья.

  

   Моя дорогая художница, я был в Югославии и в Италии, теперь держу путь домой. Вероятно, уеду завтра (утром или вечером), жалею, что Вас не повидал. В. Н. прислала нынче письмо, вспоминает, что Вы хотели купить кое-что из нашего имущества, оставшегося на BelvИdХre'e, и говорит, что если Вы еще не оставили этой мысли, то Вам надо обратиться к Жозефу (villa "Vieux Logis", над Бельведером) в праздник, ибо он теперь работает.

   Целую Вас, - с позволения Вашего супруга, - и желаю всех благ.

  

   [1938 год, июнь?]

   Был на юге, искал всюду пристанища на лето - нигде ничего! Хочу снять с 15 сент. "BelvИdХre" - до 15-го он занят. Но не знаю, что делать до 15-го. - Где Вы? Напишите. Ваш

  

   Милая Таня, простите за поздний ответ, - я все странствовал последнее время, потом отдыхал здесь (это над Монте Карло). Мы здесь уже вторую неделю, сняли квартиру помесячно, пока до 15 окт., что дальше - не знаем. С Грассом дело не вышло - хозяин "Бельведера" невозможный человек. Как живете? Хотелось бы повидаться. Бываете ли в Ницце или в Cannes, в Juan-les-Pins? Напишите, если где-нибудь в этих местах будете - приеду провести с Вами часок.

   Целую.

  

   Танечка, дорогая, золотая, получили Ваше письмецо, спасибо за ласковые слова. Я же к Вам с просьбой: если есть у Вас некоторое свободное время, пожалуйста помогите мне. Я без конца писал обществу, коему принадлежит дом на Jacques Offenbach n® 1, о моей квартире. Желая узнать, согласно ли оно отдать мне квартиру с 1 янв. 40 года до 1 янв. 41-го по пониженной цене и по какой именно: все нет ответа! Узнайте, милая, будет ли и какой? По какой цене? Это общество - " La Sequanaise ", 4, rue Jules-Lefebvre, Paris IX. Потом: с августа прошу телефонное общество (16, B-d de Vaugirard тел. SEG. 88-54) снять мой телефон AUT. 17-88 - и опять никакого ответа! Помогите и тут. Но сперва поговорите с M-lle Imbert (наша Femme de mИnage) на Jacques Offenbach, дом No 1, tИl. AUT. 16-25.

   Я M-lle Imbert тоже просил об этих делах: молчит.

  

   Милая Танечка, очень, очень благодарю Вас за хлопоты, за письма, за поздравления. Дай Бог и Вам всего хорошего. Простите, что так поздно отвечаю, - хворал, как и все в нашем ледяном доме. Простите и за то, что снова беспокою Вас покорнейшей - и последней просьбой. Михайлов был в "Sequanaise" и писал мне, что это общество отдает мне квартиру со скидкой в 50 процентов с основной цены (шаржи не в счет), но не написал, со скидкой или нет должен я платить за три месяца прошлого года (октябрь, ноябрь, декабрь). Но если я напишу Михайлову, чтобы он снова побывал в "Sequanaise" и узнал насчет этого последнего (разговора платы за эти 3 месяца), то он, как всегда, соберется поехать недели через 2, а ответит мне через 3. Вот я и молю: съездите Вы. И скажите, что я на этих новых условиях оставляю за собой квартиру на 1940 г., и спросите, сколько и когда я должен выслать за эти 3 месяца прошлого года. И должен ли я написать этому обществу какую-либо бумагу формальную насчет найма квартиры на 40-й год на новых условиях, или будет достаточно, что Вы скажете от моего имени.

   Целую Вас сердечно и кланяюсь Вашему ученому мужу.

  

   Танечка, милая, простите, не поблагодарил Вас еще раз (после Вашего письма от 15-го января) за все Ваши хлопоты - нездоровилось. Предполагаю поехать через недельку в Париж. Если поеду, извещу Вас точнее. Пока целую.

  

  

         Милая художница,

   Надеюсь быть в Париже в понедельник 29-го. Буду звонить Вам, чтобы сговориться, когда повидаться.

   Целую Вас

  

   1940 год, 2. II.

   Милая Танечка, оказывается, - узнал от Зурова, - что Вы у меня были вчера, а я ждал Вас нынче - у меня записано наше свидание на пятницу. Ужасно жалею. Позвоню к Вам, верно, в понедельник, чтобы увидеться все-таки - я скоро уезжаю. Целую Вас, желаю здоровья Вашему папе, кланяюсь супругу.

  

   Милая Танечка, напишите словечко о себе и о папе. Надеюсь, что он уже здоров и Вы вздохнули свободней. Что делаете, каковы Ваши планы? У нас нового ничего нет, живем тихо и однообразно (и миролюбивее, чем прежде). Целую Вас и жду вестей от Вас

   Воистину воскресе, дорогая Танечка, сердечно целую Вас. Получил Ваше грустное письмо от 29-го. Дай Бог здоровья Вашему папе. Собираюсь в Париж, надеюсь быть там числа 7-го, 8-го. Буду рад видеть Вас. В. Н. в Париже уже 2 недели - заболел чахоткой Зуров, вчера уехал в санаторию.

   Повидайте ее.

  

   Милая Танечка, я Вас очень люблю и очень рад был нынче Вашему письму и тому, что Вы сравнительно благополучны. У нас тоже были большие холода и мы порядочно страдали от них. Едим очень, очень скудно. По дому нашему прошел небольшой грипп, - Вера, Марга, Галина, теперь Зуров. Вера Вам скоро напишет - Вы знаете, что она очень слаба и часто лежит от печени. Я очень, очень скучаю. Осенью писал, написал десяток рассказов, а куда их девать? А денег у меня осталось букв. гроши. Целую Вас как родную {Преемственность культуры очень ценил И. А. "Чувствую в себе предков", - говорил он, и обрадовался, когда я сказала, что дед моего деда, Ф. М. Карамзин, - родной брат писателя. "Мы значит в свойстве с Вами, ведь первая жена Карамзина из Буниных!"}. Поклон Вашему мужу.

  

   Дорогая Танечка, с праздником!

   Сделайте одолжение, исполните мою усердную просьбу, если Вы хотите, чтобы я продолжал обогащать русскую и всемирную литературу: вышлите мне то, что у нас уже нельзя найти, а именно: коробки 2 PHYTHINE CIBA - он делается у вас - 193 Ю 117 Bd de la Part-Dieu, Lyon, и, думаю, есть во всякой аптеке. Пожалуйста, найдите или пришлите мне наложным платежом (или напишите, сколько Вам за него выслать - в виде подарка я ни за что не приму).

   Целую Вас, кланяюсь супругу.

   P.S. Серьезно - мне PHYTHINE совершенно необходим - я совсем болен нервно.

  

   Спасибо, спасибо, дорогая моя. Целую. Рад, что приедете в наши края и что, значит, мы повидаемся.

  

  

   Bravo ! Bravo !! Bravo !!!

   Дорогой Корсиканец, спасибо за чудный подарок, поздравление, пожелания, письмо.

   Вот и встретили праздники по всем стилям, провожали старые года, встречали новые, и всегда жалели, что Вас нет с нами. Вчера мы очень скромно встретили с Лялей ¹, а И. А. с "горцами" ² - у Лидочки ³. Я отказалась наотрез, сославшись на здоровье, но мне очень не нравится ее поведение по отношению к Ундине ⁴, и, чтобы чуть позлить, мы умолили Маргу сказать во время пира, что к нам по дороге в полк зайдут в 11 ч. граф Капнист с приятелями и шампанским, а для того чтобы поверили, я накрыла на 5 кувертов стол и поставила вина и бутылку с водой - водка, зелень, - когда Жорж ⁵ приехал за нашими, я, проведя его через столовую в кабинет, сказала: "Да и у нас неожиданная будет встреча". Но это между нами. Вы понимаете, как Вас недоставало для такой шутки. Если бы Вы были, то и потанцевать было бы можно, хотя бы с призраками...

   Я все никак не попаду к Вашей маме. Меня очень ослабляет лечение карлсбадской солью, а остальное время от времени "гриппирую". У Лидочки я была всего раз, - присылали за мной их "вуатюру".

   Да, пришлите мне нашу встречу нашего старого года. Наша столовая, Ляля в темно-зеленом бархатном платье, сделайте ее поинтереснее, поднимают бокалы за ее здоровье, - я в цвете сиреневом "mauve", и три "пуалю" - два очень элегантных графа Капнист, Шереметьев и один бульдожный, скажем, Кадоров, одно пустое место для Вас. Если нужны подробности, дадим, но, я думаю, при Вашем таланте Вы все прекрасно сотворите, а об эффекте я напишу Вам подробное письмо. Повезу это творение в Антоновку тож Joy.

   У них на встрече были батюшка ⁶ с женой и Хрипуновы ⁷. Он говорил речь в честь И. А. Глубокая провинция!

   Батюшка долго и подробно рассказывал о Фохте ⁸, первом муже Лидочки, не зная, что он муж, как он по дороге в Палестину заезжал к каннскому батюшке, и тот сказал, что он должен жить со всеми его четырьмя женами, на что Лидочка заметила: "Нужно еще спросить этих жен, хотят ли они"... Вся семья сидела каменная, а наши не знали, куда деваться. Значит, Лидочка скрывает о своем прошлом. Ведь с каннской церковью у нее очень близкие отношения, да и понятно: ведь это было 20 лет тому назад или 19, а ей всего 34.

   Археология на время оставлена. О книге уже не говорит. Дружит с Маркизой ⁹. Жду к себе Муравьевых ¹⁰ завтра.

   Пока все новости. Самойловых ¹¹ не видали со дня Галиного рождения 10 дек. Новый год н. ст. у нас встречали Андреева ¹² и Гетье-Любченко ¹³, тоже Вас недоставало. Елка у нас прекрасная, еще стоит нарядная. Марга была чудесным Дедом-Морозом, Олечка поверила в него.

   Сейчас 9 ч. утра. Открыли церковь. Посмотрим на воду. Хорошо так, что нельзя рассказать. А главное весь дом спит, и эта чарующая тишина. В саду работает садовник. Целую. Ника-Королева. Все шлют дружеский привет. Олечка и Ляля очень благодарят за подарок и целуют.

   Привет сердечный Игорю Николаевичу и благодарный Абраму Соломоновичу ¹⁴.

  

   Дорогой Корсиканец, поздравляю Вас с днем Ангела и желаю всяких успехов и радостей. Очень жалею, что не могу в этот день поздравить Вас лично.

   Я несколько раз виделась с Вашей belle-mХre, и мы с ней постоянно дуэтом хвалим Вас.

   Я все никак не соберусь в St Jacques, больше месяца у нас все время больные, один выздоравливает, другая сляжет, правда температура только раз у Марги поднималась до 38,2, а то 37,2, 37,5. Ведь это, кажется, еще при Вас началось. Я не болела, но от карлсбадской соли очень ослабеваю, и много приходится лежать, так что даже в церковь удалось только раз на Крещение съездить.

   Были опять холода, замерз наш бассейн, а сегодня опять пошло на тепло.

   Как идут Ваши занятия, и удалось ли Вам где-нибудь устроиться? Воскресенье у нас была милая miss Herst ¹⁵, мы зажигали елку, которая все еще стоит нарядная в салоне. На днях ее вынесут в сад. С детства у меня раздиралось сердце при виде лежащей во дворе на снегу елки, мне всегда казалось, какая неблагодарность: получили от нее столько радостей, а потом за ненадобностью выкинули... И становилось очень грустно: белый снег у забора, и темная ель лежит на нем, и девочка с печальными глазами.

   У нас, конечно, она будет лежать не на снегу...

   В доме бывало холодно. Надеюсь, что эпоха морозов миновала, - ведь уже и февраль не за горами.

   Самойловых не видела целую вечность, на праздниках не были друг у друга.

   Сегодня получила письмо из Монте Карло от Л. Г. Доброй ¹⁶, приглашает повидаться в Ницце. Я воспользуюсь, а то очень засиделась.

   Ляля и Олечка решили Вам писать, но вы знаете их медлительность, а потому на всякий случай передаю их поздравление и поцелуи. У Ляли вырвали зуб сегодня, а потому ей нездоровится.

   Галя и Марга, которая не совсем здорова, - шлют поздравительный привет.

   Ив. А. благодарит за хлопоты, - деньги он послал за квартиру, - извиняется за молчание и шлет поздравление, он торопит меня.

   А потому кончаю и целую

   Привет Игорю Николаевичу

  

   Grasse 22. I. 1940 г. 2 ч. дня

   Простите за неуклюжее письмо, я дежурная, после завтрака еще отдыхала, и голова плохо работает.

  

   Дорогой Корсиканец, очень была рада Вашей весточке, которую получила чуть ли не на следующий день нашего возвращения домой. Мы после объявления войны Италией покинули Грасс. Уехали в сторону Монтобана. В Монтобане ничего не нашли, и Ляля посоветовала ехать в Лафрансез, где у нее есть знакомые. И мы нагрянули на бедных людей, которые всех приютили на одну ночь, а затем все наши дамы перешли в деревенский отель, а мы там и прожили двадцать два дня.

   На четвертый день нашего прибытия в этот душеспасительный городок явился туда Жиров, отец Олечки. Он побывал в Грассе, вывез из Ниццы тетку Ляли, графиню Капнист (которая будет с ними жить на ферме). На другой день мы всей нашей семьей проводили их на их ферму, и таким образом довольно безболезненно совершилось возвращение Ундины в ее речные глубины. У них 16 гектаров. Место красивое, земля плодородная, но никто на ней не работает. Скосили только траву. Как они выкрутятся, я не представляю, Ляле придется нести тяжелую работу. Я рада, что и у нас кончились отношения, которые последнее время приняли совсем идиотский характер. Об этом расскажу при свидании.

   Сейчас мы живем вчетвером. Времени у меня много. Как только отдохну, хочу приняться за работу.

   Чувствую большую усталость и шок от пережитого. Слишком все стремительно и даже неожиданно. Все сейчас разбросаны. Понемногу начинаем узнавать кой о дом.

   Шурочка ¹⁷ в Лиссабоне. Ее мать ¹⁸ с мужем в Каннах. Ее отец с женой в По.

   Лидочка с Кириллом ¹⁹ были погружены вместе с мисс Херст и ее дядей на миноноски, говорят, они в тяжелом положении. У Лидочки нет денег. Я только мельком видела ее родителей и Жоржа, который на велосипеде прикатил из Парижа в Антоновку. От Map. Ив. ²⁰ скрывают истину, хотя она и без того очень волнуется. Как пройдет нога - поеду к ним.

   С Марьей Карловной я встретилась в Петров день. Вместе ездили в церковь. От нее с радостью узнала, что все живы и здоровы, что Ваш папа уже дома. Она ждет возвращения своих сыновей.

   Зуров еще в санатории. Я уговариваю его после нее приехать в Грасс, он боится климата. Бациллы у него пропали, и мне кажется, что ему именно климат Грасса, Ванса теперь очень подходит.

   Неужели Вы не приедете сюда! Впрочем, Вы так здесь утомляетесь, что Вам лучше и не приезжать. Я только эгоистически хотела бы с Вами повидаться.

   Ничего не слыхали мы о Гончаровой. Неужели она осталась в Париже? Если Вы о ком-нибудь что знаете, сообщите, я очень о всех тревожусь и радуюсь всякой доброй вести.

   Думаю, что на наш юг будет тяга. В По все почти валялись на матрацах, а здесь еще очень свободно.

   Сегодня наши были у Самойловых, у меня натерта нога, и я осталась дома. Они видели бои в воздухе. В Рокфоре упала бомба. Дом их затрясся.

   Наше путешествие стоило нам очень дорого и взяло много душевных и физических сил. В La franГaise нет никаких удобств. И нужно было выбирать между конюшней и чистым полем! Трудно было с питанием. Негде было готовить, а рестораны становились не по средствам. Овощей там очень мало. Фрукты дороги, а здесь дешевка. Персики полтора франка, а там семь! Но мясо зато там такое, какого и в Париже не всегда найдешь, и дешевле.

   Напишите мне подробное письмо о себе. В чем заключается Ваше занятие? Что делает Игорь Николаевич? Напишите Лене, если он поедет через Лион, он мог бы с Вами повидаться, ведь он где-то недалеко от Сен-Этъена. Его адрес: Санаторий d'Oussoulx pres Paulhoguet, Hte Loire.

   Привет от всех нас Вам и Игор. Ник. Вас я обнимаю и целую. Храни Вас Бог!

   - все, что у меня осталось, - это Олечка.

  

   Дорогой мой Корсиканец, очень была рада получить Ваше длинное письмо. Пользуюсь тишиной, спокойствием - я одна дома и пишу Вам, вернее стукаю на машинке, это мне легче, последнее время чувствую небольшую слабость и тупость. Погода переменчивая, то жарко, то дождь, и это в августе месяце!

   Очень жалею, что Вы не здесь. Без Вас не с кем пойти погулять, а за прогулкой хорошо поговорить, посмотреть вокруг, подумать, помолчать. Наши горцы, как Вы знаете, не спускаются до меня, а Ян теперь все летает в Канны, а потому на гулянья нет у него сил.

   Одна я сегодня потому, что еще вчера население гор отправилось в Руретскую долину к Самойловым, где должна быть и Наташа Гетье, а И. А. уехал в Канны. Я же вчера немного устала: ждала к обеду Цетлиных, а они почему-то не приехали, а хотели переночевать у нас. Так зря и утомилась. Наготовила на маланьину свадьбу, вместо того чтобы отдохнуть. Сегодня я решила никуда не двигаться, а заняться "перепиской с друзьями".

   Без Олечки у нас очень грустно. Но атмосфера стала легче. Совсем мы все живем раздельно, а потому никаких почти нет трений.

   Я понимаю, что Эльфу ²¹ хорошо носиться по собственным лугам и лесам, что жить с отцом и матерью естественно, хотя она может теперь и учуять, что не все благополучно у родителей, и у нее начнет раздираться сердце от желания оправдать каждог