Чехов Антон Павлович - Письма (1875-1886)

робел между историями естественной и Иловайского. Антропология и т. д. История мужчины и женщины. Женщина - везде пассивна. Она родит мясо для пушек. Нигде и никогда она не выше мужчины в смысле политики и социологии.

   4) Знания. Бокль говорит, что она дедуктивнее... и т. д. Но я не думаю. Она хороший врач, хороший юрист и т. д., но на поприще творчества она гусь. Совершенный организм - творит, а женщина ничего еще не создала. Жорж Занд не есть ни Ньютон, ни Шекспир. Она не мыслитель.

   5) Но из того, что она еще дура, не следует, что она не будет умницей: природа стремится к равенству. Не следует мешать природе - это неразумно, ибо всё то глупо, что бессильно. Нужно помогать природе, как помогает природе человек, создавая головы Ньютонов, головы, приближающиеся к совершенному организму. Если понял меня, то: 1) Задача, как видишь, слишком солидная, не похожая на <...> наших женских эмансипаторов-публицистов и измерителей черепов. 2) Решая ее, мы обязательно решим, ибо путь верен в идее, а решив, устыдим кого следовает и сделаем хорошее дело. 3) Идея оригинальна. Я ее не украл, а сам выдумал. 4) Я ей непременно займусь.

   Подготовка и материалы для решения есть: дедукция более, чем индукция. К самой идее пришел я дедуктивным путем, его держаться буду и при решении. Не отниму должного и у индукции. Создам лестницу и начну с нижней ступеньки, следовательно, я не отступлю от научного метода, буду и индуктивен. Рукопись едва ли выйдет толстая: нет надобности, ибо естественная история повторяется на каждом шагу, а история через 2 шага. Важны и шипучи выводы и идея сама по себе. Ежели хочешь войти со мной в компанию, то помоги. Оба сделаем дело, и, поверь, недурно сделаем. Чем мы хуже других? Ты возьмешь одну ступеньку, я другую и т. д.

   Взявшись за зоологию, ты сейчас уже увидишь свое дело: колебания увидишь - пиши, что есть авторитет; где нет - пиши нет. В чем состоят колебания? Причины их? Важны ли они? И т. д. Статистика и общий вывод у каждого класса. Приемы Дарвина. Мне ужасно нравятся эти приемы! После зоологии - займемся антропологией, и чуть-чуть, ибо важного она мало даст. За сим займемся историей вообще и историей знаний. История женских университетов. Тут курьез: за все 30 лет своего существования женщины-медики (превосходные медики!) не дали ни одной серьезной диссертации, из чего явствует, что на поприще творчества - они швах (Памятуй, что совершенный организм творит. Если женщина не творит, то, значит, она дальше отстоит от совершенного организма, следовательно, слабее мужчины, который ближе к упомянутому организму.). Анатомия и тождество. Далее: сравнительное заболевание. Одинаковость болезней. Какими болезнями более заболевает мужчина, и какими женщина? Вывод после статистики. Нравственность. Статистика преступлений. Проституция. Мысль Захер-Мазоха: среди крестьянства авторитет не так резко очевиден, как среди высшего и среднего сословий. У крестьян: одинаковое развитие, одинаковый труд и т. д. Причина этого колебания: воспитание мешает природе. Воспитание. Отличная статья Спенсера.

  

   При свидании я о многом поговорил бы с тобой и поговорю. Кончив через год курс, я специализирую себя на решении таких вопросов естественным путем. Если хочешь заняться, то мы, гуляючи, не спеша, лет через 10 будем глазеть на свой небесполезный труд. Да и сами занятия принесут нам пользу: многое узнаем. Подумай и напиши. Мы столкуемся, и я вышлю тебе то, что следует. Терпения у меня хватит - это ты знаешь. Ну а тебе уж пора, слава богу, здоровила. Не стесняйся малознанием: мелкие сведения найдем у добрых людей, а суть науки ты знаешь, метод научный ты уяснил себе, а больше ничего и не нужно. Не тот доктор, кто все рецепты наизусть знает, а тот доктор, кто вовремя умеет в книжку заглянуть. Ежели же ты не согласишься, то будет жаль. Скучно будет одному ориентироваться в массе. Вдвоем веселей.

   А за сим желаю всех благ. Держу экзамены и пока счастливо. Перехожу на V курс. Был в заутрене и на страстях? Кланяюсь коемуждо.

  

  

   Посылаю Вам несколько рассказов и ответ на Ваше письмо.

   Вы á propos замечаете, что мои "Верба" и "Вор" несколько серьезны для "Осколков". Пожалуй, но я не посылал бы Вам не смехотворных вещиц, если бы не руководствовался при посылке кое-какими соображениями.

   Мне думается, что серьезная вещица, маленькая, строк примерно в 100, не будет сильно резать глаз, тем более, что в заголовке "Осколков" нет слов "юмористический и сатирический", нет рамок в пользу безусловного юмора. Вещичка (не моя, а вообще) лёгенькая, в духе журнала, содержащая в себе фабулу и подобающий протест, насколько я успел подметить, читается охотно, сиречь не делает суши. Да у Вас же изредка, кстати сказать, между вещицами остроумнейшего И. Грэка попадаются вещицы, бьющие на серьез, но тоненькие, грациозные, такие, что хоть после обеда вместо десерта ешь. Они не делают контры, а напротив... Да и Лиодор Иванович не всегда острит, а между тем едва ли найдется такой читатель "Осколков", к<ото>рый пропускает его стихи не читая. Легкое и маленькое, как бы оно ни было серьезно (я не говорю про математику и кавказский транзит), не отрицает легкого чтения... Упаси боже от суши, а теплое слово, сказанное на Пасху вору, к<ото>рый в то же время и ссыльный, не зарежет номера. (Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет. Поневоле в область серьеза лезешь...) К Троице я пришлю Вам что-нибудь зеленое, á la "Верба". Буду серьезничать только по большим праздникам.

   Аг<афоподу> Единицыну я написал. Это мой брат, ныне чиновник, работавший в последние годы в московских изданиях. Работал сильно и в свое время с успехом: жил письмом. Был малый юмористом, ударился в лиризм, в фантасмагорию и, кажется... погиб для авторства. Хочется удрать от лиризма, но поздно, увяз. Его письма полны юмора, ничего смехотворней выдумать нельзя, но как станет строчить для журнала - беда, ковылять начнет. Будь он помоложе, из него можно было бы сделать недюжинного работника. Юморист он неплохой. Это можно видеть из одного того, что в таганрогскую таможню поступил, когда уж оттуда всё повыкрали. Я написал ему, и он пришлет Вам, наверное, что-нибудь. А за сим остаюсь всегда готовым к услугам

   На 1-й день Пасхи я послал Вам рассказ: "Ваня, мамаша, тетя и секретарь". Получили?

  

  

   83 12 / V

  

   Маленькая польза! пожелав тебе самой большой пользы, ответствую тебе на твое письмо. Прежде всего каюсь и извиняюсь: не писал долго по причинам, от редакции не зависящим. То некогда было, то лень... Не писал тебе и всё время был мучим совестью. Ты просил у меня совета касательно муки Nestl'я и, вероятно, ожидаешь его с понятным нетерпением, а я молчу и молчу... Прошу еще раз пардона. Спрашивал я докторов, читал, думал и пришел к убеждению, что ничего положительного нельзя сказать об этой муке. Одни против нее, другие проходят молчанием. Могу посоветовать только одно: как только заметишь понос, брось. (Не свой понос, а дочкин.) Корми свой плод тогда чем-нибудь другим, примерно коровьим молоком разбавленным. Весьма возможно, что летом будет понос. Мать слаба, ты выпивоха, жарко, плохое питание и т. д. Но робеть не надо. Этот поносик излечивается любым лекаришкой. Decoct. Salep. или альтейный отв<ар>, то и другое с каплями опия. На живот компресс. Кашек, хлеба, подсолнухов, чаю и горячих напитков не давай. Будет просить водки, не давай. Секи, а не давай. Коли поносы пойдут, недалеко до аглицкой... водки, думаешь? ...болезни. Но и последнюю остановишь не столь лекарствами, сколь заботами о питании. Еду на днях в Воскресенск и оттуда пришлю тебе наставление, как кормить, поить, сечь, лечить, предупреждать, что важно, что не важно, когда от грудей отнимать, когда кашу есть можно, каких рецептов докторских пугаться надо и т. д. Всё это важно и не берусь сочинять, тщательно не обдумав. Напишу по последним выводам наук, чем думаю избавить тебя от покушений покупать детские лечебники, воспитательники и т. п., на каковую покупку вы все так горазды, отцы детей. Пришлю непременно. Слово твердо. А за сие ты пришлешь мне 100 руб. и как можно больше почтовых марок.

   Прочел твой ответ на мое письмо. Частию удивлен. Ты, братец, местами недопонял, местами перепонял. Никто не просил тебя выбрасывать себя за борт парохода. Зная, как плохо ты плаваешь, мог ли я, не свихнувшись с разума, дать тебе этот пагубный совет? Говорено было о произведениях, о субъективности. На природу свою дядькинскую, братец, не напирай. Карамзин и Жуковский ноют на каждом слове, а между тем менее всего пишут о себе. (Кстати, поздравляю тебя с дядькой, у которого есть медаль. Ванька теперь подохнет от зависти.) Потом, неужели, чтобы знать Николкины работы, нужно получать "Свет и тени"? Ведь ты его видел не пять лет тому назад. Сколько картин у него было, когда ты уезжал? Потом-с, я писал о Марье, не разумея под ней ни филаретовки, ни курсистки. Она есть то, чем была и при тебе. Никаких пропаганд не нужно (в кутузку еще чего доброго влезешь); я говорил об игнорировании личности, бывшем и сущем. О Мишке я молчал и думал, что сам ты его вспомнишь. Он и Марья терпели в одинаковой степени. Впрочем, далее... Говоря о завидующих газетчиках, я имел в виду газетчиков, а какой ты газетчик, скажи на милость? Я, брат, столько потерпел и столь возненавидел, что желал бы, чтобы ты отрекся имени, к<ото>рое носят уткины и кичеевы. Газетчик значит, по меньшей мере, жулик, в чем ты и сам не раз убеждался. Я в ихней компании, работаю с ними, рукопожимаю и, говорят, издали стал походить на жулика. Скорблю и надеюсь, что рано или поздно изолирую себя á la ты. Ты не газетчик, а вот тот газетчик, кто, улыбаясь тебе в глаза, продает душу твою за 30 фальшивых сребреников и за то, что ты лучше и больше его, ищет тайно погубить тебя чужими руками, - вот это газетчик, о к<ото>ром я писал тебе. А ты, брат, недоумение, обоняние, газ... ничтожество... газетчикхен. Я газетчик, потому что много пишу, но это временно... Оным не умру. Коли буду писать, то непременно издалека, из щелочки... Не завидуй, братец, мне! Писанье, кроме дерганья, ничего не дает мне. 100 руб., к<ото>рые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький, неприличный сюртук на что-либо менее ветхое. Плачу во все концы, и мне остается nihil {ничего, нуль (лат.).}. В семью ухлопывается больше 50. Не с чем в Воскресенск ехать. У Николки денег тоже чертмá. Утешаюсь по крайней мере тем, что за спиной кредиторов нет. За апрель я получил от Лейкина 70 руб., и теперь только 13-е, а у меня и на извозца нет.

   Живи я в отдельности, я жил бы богачом, ну, а теперь... на реках Вавилонских седохом и плакахом... Пастухов водил меня ужинать к Тестову, пообещал 6 к. за строчку. Я заработал бы у него не сто, а 200 в месяц, но, сам видишь, лучше без штанов с голой ж<...> на визит пойти, чем у него работать. "Будильник" я не терплю, и если соглашусь строчить в нем, то не иначе, как с болью. Чёрт с ними! Если бы все журналы были так честны, как "Осколки", то я на лошадях бы ездил. Мои рассказы не подлы и, говорят, лучше других по форме и содержанию, а андрюшки дмитриевы возводят меня в юмористы первой степени, в одного из лучших, даже самых лучших; на литературных вечерах рассказываются мои рассказы, но... лучше с триппером возиться, чем брать деньги за подлое, за глумление над пьяным купцом, когда и т. д. Чёрт с ними! Подождем и будем посмотреть, а пока походим в сереньком сюртуке. Погружусь в медицину, в ней спасение, хоть я и до сих пор не верю себе, что я медик, а сие значит, что... так говорят по крайней мере, а для меня решительно всё одно... что не на свой факультет я попал. Но далее... Ты пишешь, что я забросал грязью Третьякова, умирающего от чахотки. Чахотка тут ни при чем, умирание тоже. В начале же письма я сделал оговорку, что я шпыняю не Ивана, не Петра, до коих мне нет никакого дела, а систему... Я писал тебе как беллетрист и как к лучшему из приятелей... К чему же тут чахотка и грязь? Лично против Л<еонида> В<ладимировича?> я ничего не имею, а напротив, мне делается скучно, когда я вспоминаю его лицо; я имел в виду данный недостаток, присущий не одному только ему, потому что не он один только барин. Я думал и думаю, что поздравительные письма нам с тобой не под силу, что их с успехом можно заменить беседами о том о сем... Думал, что ты так или иначе отзовешься об упомянутом недостатке, умалишь его, оправдаешь, напишешь, насколько я прав, насколько не прав (тема ведь хорошая), а ты запустил чахоткой и грязью... Лучше бы ты уж написал: "не осуждай!" - единственный грех моего письма, грех, как мне кажется, окупаемый литераторской стрункой. Далее...

   Твою "Пасхальную ночь" в архив спрятал и на будущий год за нее гонорар тебе вышлю. Кстати: "Глагол времен, металла звон" напечатаны, и деньги я получил. Только недавно узнал, что получил их вместе со своим гонораром. По 5 к. за строчку. Отдам тому, кто к тебе поедет. "Зритель" погребен и отпет. Более не воскреснет. Лейкин пишет, что он 20 раз порывался напечатать твою "Трубку", но всё не решался: он никак не понял конца. Просит тебя посылать ему. Пиши. Получишь кое-что назад, посетуешь, поскорбишь, а там приноровишься и будешь получать на муку Нестля. Деньги сгодятся, а в особенности в Таганроге, где лишняя четвертная более заметна, чем в Москве. Кстати, на будущий год наймешь мне в Карантине на целое лето дачу. Врачом приеду и проживу с вами целое лето. Деньги будут и поживем. Насчет нашей поездки на юг положительного ничего нельзя сказать. К великому горю моему, половина экзаменов будет в конце каникул, что сильно попортило мне лето. На что тебе сдалась тетка? Хватил! Этакое оскудение тащить за 1200 верст, чтоб щупать кур! Да она тебя съест в тоске за Алексеем и тайком обкормит картошкой твой плод! Мать сильно просится к тебе. Возьми ее к себе, коли можешь. Мать еще бойка и не так тяжела, как тетка. Тетка молчаливей, но с ней трудней ужиться. Она злобствует втихомолку. Отец всем рассказывает, что у тебя замечательная должность. В пьяном виде он толкует про твой мундир, права и т. д. Опиши ему, пожалуйста, свой мундир и приплети хоть один табельный день, в к<ото>рый ты стоял в соборе среди великих мира сего...

   "Ну, а Саша... как? - начинает он обыкновенно после третьей рюмки.- В Таганроге таможня первоклассная! Там, который служащий..." и т. д.

   Далее... Как-то на праздниках в хмельном виде я написал тебе проект о половом авторитете. Дело можно сделать, но сначала нужно брошюркой пустить. Тема годится для магистерской диссертации по зоологии... Возьмись-ка! Пиши и присылай марок.

   Ну, что Гершка? <...> А тот гробик, что на Долгоруковской ул<ице> в окне стоял, уже большой вырос. Утони, Саша! Иногда люди умирают от долгого хождения по каменной лестнице. "Сомнамбулу" ищу. У меня ее нет. Спрошу Турлыгина. У него, должно быть. Буду писать из Воскресенска, а ты пиши в Москву. Мне переправят твое письмо с оказией.

   Наденьку Сок<ольникову>, кажется, к Вам справляют. А Гаврилка - жулик!

  

  

   Да, молодец... Спасибо... За это я тебя с собой в Москву возьму... Там ты нужнее будешь... Согласен?..

  

  

   26 / V

   Благоволите сделать распоряжение, чтобы на сей раз гонорар был выслан мне не в Москву, а по следующему адресу:

   Подчеркиваю не без цели. Часто на письмах вместо Воскресенск пишут почему-то Вознесенск и пропускают "(Москов. губ.)", а Воскресенсков на Руси столько же, сколько в святцах Иванов и среди попов Беневоленских. Письмо же, на котором забывают поставить букву "г" (город), рискует очутиться в селе Воскресенском. Обитаю в Новом Иерусалиме, хожу в гости к монахам и не вижу "Осколков". Не видел последних трех номеров и не знаю, сколько у вас статей моих ненапечатанных. Думаю, что хватит, а потому пока ничего не посылаю и почиваю на лаврах. Впрочем, вечером сяду писать троичный рассказ. Если успею, то пошлю его вслед за этим же письмом. В Москве буду к 10 июню. Получу гонорар и улечу туда. Хорошая вещь лоно природы, но банкротиста и чревата "упущениями по службе" - лень, которою усыпано всё это лоно.

   Погода прелестная. Тянет из нутра наружу. Нужно идти. Пожелав Вам всего лучшего, имею честь быть всегдашним Вашим слугою

  

  

   Посылаю Вам несколько рассказов. Прислал бы более и написал бы лучше, если бы не разленился. Летом я бываю страшным лентяем, хоть и мечтаю всю зиму о трудовом лете. Ничего с собой не поделаю.

   О судьбе Ваших книг и письма не беспокойтесь. Письмо Ваше я получил с оказией, а книги, наверное, уже получила моя семья и читает. В Москве я живу обстоятельно, семейно. Можете писать туда и посылать что угодно, и я всё получу. Впрочем, если посылка ценная, то мне придется самому получить, что произойдет не позднее 10-го июня. Если будете еще писать, то пишите на Москву. Рецензийку о Ваших книгах напишу и, если сам не сумею где-либо тиснуть, отдам Пальмину, дачного адреса которого, кстати сказать, я не знаю.

   В "Стрекозу" я сунулся не впервые. Там я начал свое литературное поприще. Работал я в ней почти весь 1880 год, вместе с Вами и И. Грэком. В том же году и бросил работать по причинам, в Вашем письме изложенным. Выпишете: "каяться будете". Я уже 25 раз каялся, но... что же мне делать, скажите на милость? Если мне присылать в "Осколки" всё то, что мне иногда приходится написать за один хороший зимний вечер, то моего материала хватит Вам на месяц. А я, случается, пишу не один вечер и написываю целую кучу. Куда же мне посылать всю эту кучу? От Москвы я открестился, работаю в ней возможно меньше, а в Питере я знаком только с двумя журналами. Volens-nolens приходится писать и туда, куда не хотелось бы соваться. Положение хуже губернаторского... Вы сами работали много и понимаете это положение. Я еще помыслю на эту тему.

   Как-то мне приходилось подписываться кое-где "Крапивой". Заявляю торжественно, что материя, печатающаяся с тем же псевдонимом в "Стрекозе", не есть дело рук моих.

   Пишет ли Вам Агафопод Единицын? У меня почти готов для Вас один (относительно) большой рассказ "До 29-го июня" и скоро будет готов другой "29-е июня". Оба по охотницкой части. Кончу их и пришлю, а пока имею честь быть всегда готовым к услугам и уважающим

   Кстати. Сделайте распоряжение о высылке в мой счет "Осколок" за сей год по следующему адресу:

  

  

   Посылаю Вам моск<овские> заметки, а с ними и одно маленькое заявление: пишу я юмористический фельетон впервые. Неопытен и малосведущ. В актеры я не уйду, мельницей не займусь, но не могу ручаться, что не буду сух, бессодержателен и, главное, не юмористичен. Буду стараться. Если годится, берите и печатайте, а если не годится, то... фюйть! Буду высылать Вам куплетцы, Вы выбирайте и, ради бога, не церемоньтесь. Данною Вам от бога властью херьте всё неудобное и подозреваемое в негодности. Я щепетилен, но не для "Осколок". Предложи мне эту работу другая редакция, я отказался бы или обошелся бы без этого заявления, но у Вас я слушаюсь и говорю правду. Если Вы даже вовсе похерите мои заметки и скажете мне "пас!", то и это я приму с легкою душою. Мне дороги не мои интересы, а интересы "Осколок". К "Стрекозам" и "Будильникам" я отношусь индифферентно, но печалюсь, если вижу в "Осколках" что-либо невытанцевавшееся, мое или чужое,- признак, что мне близко к сердцу Ваше дело, которое, как мне известно это по слухам и поступкам, Вы ведете с энергией и с верой.

   Ранее моск<овские> заметки велись неказисто. Они выделялись из общего тона своим чисто московским тоном: сухость, мелочность и небрежность. Если бы их не было, то читатель потерял бы весьма мало. По моему мнению, в Москве некому писать к Вам заметки. Пробую свои силишки, но... тоже не верю. Я ведь тоже с московским тоном. Не буду слишком мелочен, не стану пробирать грязных салфеток и маленьких актеров, но в то же время я нищ наблюдательностью текущего и несколько общ, а последнее неудобно для заметок. Решайте... Скоро пришлю еще.

   Книги получил, читаю и благодарю. Вы сдержали Ваше обещание, но это не послужило мне добрым примером: я не сдержал обещание и не выслал рассказов. На этот раз прошу простить.

   Был расстроен, а вместе со мной расстроилась и моя шарманка. Теперь пришел в себя и сажусь за работу. "Петров день" (рассказ) вышел слишком длинен. Я его переписал начисто и запер до будущего года, а теперь никуда не пошлю. Сейчас сажусь писать для Вас. Суббота у меня Ваш день. Завтра, вероятно, вышлю, но... не верьте, впрочем... Я мало-помалу становлюсь Подхалимовым и обманул Вас уж не раз...

   А за сим позвольте оставаться Вашим покорнейшим слугою

  

   Простите, ради бога, что заставил Вас писать 2 письма об одном и том же и оставлял Вас долго в незнании относительно моск<овских> замет<ок>. Надеюсь, что Вы уже получили посланные мною два письма и прочли мой ответ. Я отвечал Вам, что готов взять на себя ведение моск<овских> зам<еток>, но без ручательства, что буду веселее моих предшественников, ушедших в актеры и мельники. Я послал Вам на пробу заметки, но не знаю, угодил ли я Вам? Фельетонное дело не моя специальность, и я не удивлюсь, если Вы похерите всё посланное. А если не годится, херьте, елико возможно,- об этом молю. Всё то, что испорчено цензором, всё невытанцевавшееся, всё плохенькое, неспелое оставляйте без последствий - об этом паки молю. Мой товар - читателя деньги... Ваша же вина будет, если товар не понравится, с Вас спросится: Вы эксперт. К будущей неделе пришлю еще заметок. Если не сгодится, то пишите Пазухину. Мне думается, что и Пазухин не угодит Вам. Лично я его не знаю, но знаком отчасти с его литературой. Он питомец "Моск<овского> листка", вечно сражающегося с грязными салфетками и портерными. И потом... Не могу я сопоставить "Осколки" с сотрудничеством человека, пишущего патриотические рассказы в табельные дни. Что может быть у них общего? Впрочем, на безрыбье и Фома человек... Пробуйте Пазухина. Если и он не сгодится, то... если только позволено будет посоветовать... отдайте злополучные заметки петербуржцу. За 700 верст живет от места происшествия, но не напишет хуже... Пробирает же у Вас провинцию Проезжий, нигде не проезжая! А если это найдете неудобным, то... почему бы и вовсе не упразднить этих заметок? Если нет хороших, то не нужно никаких... Если отдадите петербуржцу, то ни я и, надеюсь, ни Лиодор Иванович не откажемся присылать сырой материал, ежели таковой будет.

   К "Стрекозе" не ревнуйте. Рассказ, напечатанный там, длинен для "Осколок" (ровно 150 строк). Какие беспорядки в этом "русском J Amusant"! В одном рассказе столько опечаток, что читающему просто жутко делается! Вместо "барон" - "бабон", вместо "мыльная вода" - "пыльная вода" и проч. В 1880 г. было то же самое. Не могут корректора порядочного нанять... Писать туда больше не стану.

   Гонорар высылайте в Воскресенск (Моск<овской> губ.). Я теперь в Воскресенске и в Москве, но чаще в первом. Я не хворал, но стих на меня такой нашел: не делается, не пишется... Стих этот обыкновенно не долго длится. Ковыляю, ковыляю, да вдруг и сяду за дело... Если еще не поздно, то упраздните те мои две безделушки, о которых Вы пишете.

   К письму прилагаю экспромтец. Это апропо, чтоб в письме ровно на 7 коп. было (по весу).

   "До 29-го июня" написал, но никуда не послал. Для Вас длинно. Если хотите, то вышлю. Вчера мировой судья мне сказывал, что стрелять возбраняется в "этих краях" не до 29-го июня, как было ранее, а до 15-го июля. Строк в рассказе много. Мерять не умею, а думаю, что 200-250 будет minimum. Заглавие не важно. Изменить можно... Сокращать жалко.

   Получил приглашение от "Новостей дня"... Что за штука, не ведаю, но штука новая. Кажется, подцензурная штука. Придется смешить одних только наборщиков да цензора, а от читателей прятаться за красный крест... Во главе сего издания Кичеев, бывший редактор "Будильника".

   В заключение вопрос: не находите ли Вы, что я надоедаю Вам продлинновенностью своих писем? А за сим, пожелав Вам и "Осколкам" всех благ, остаюсь всегда готовым к услугам

   P. S. Черкните 2 слова мне в Воскресенск о судьбе и качествах моих заметок. Прошу для руководства.

  

  

   Просматривал сейчас последний номер "Осколок" и к великому ужасу (можете себе представить этот ужас!) увидел там перепутанные объявления. Такие же объявления я неделю тому назад изготовил для "Осколок" - и в этом весь скандал. Пропали, значит, мои объявления! Вещичка ерундистая и не стоит возиться с ней в двух номерах... Во всяком случае посылаю. Если годятся, то спрячьте и пустите месяцев через 5-6.

   Живу теперь в Москве, куда и благоволите адресоваться в случае надобности. Извините за лентяйство! Лето - ничего не поделаешь... Одни только поэты могут соединять свое бумагомарательство с лунными ночами, любовью... В любви объясняется и в то же время стихи пишет... А мы, прозаики,- иное дело...

   Был в Богородском у Пальмина. Под столом четверть... На столе огурчики, белорыбица... И все эти сокровища нисколько не мешают ему работать чуть ли не в десяти изданиях. Выпил у него 3 рюмки водки. Был у него с дамами... И дам угостил он водкой...

   Написал я рецензийку на Ваших "Карасей и щук". Сунулся с ней - и оказывается, что о Вашей книге уже везде говорилось. Был на днях у Пушкарева на даче и просил места в "Мирском толке" (подписчиков много - около 2500-3000) и покаялся, что попросил... Было бы мне без спроса взять и напечатать... Он, видите ли, на мою заметку о его свече разобиделся... За незнанием автора заметки, бранит Вас... Авось, суну куда-нибудь... Время еще не ушло... Я с учено-литературно-возвышенной точки зрения хватил. Высоким слогом и с широковещательной тенденцией... и в то же время весьма искренно.

   Сажусь писать заметки. Какова судьба моего "Трагика"? Неплохой рассказ вышел бы, если бы не рамки... Пришлось сузить даже самую суть и соль... А можно было бы и целую повесть написать на эту тему. За сим с почтением имею честь быть

  

  

   6 / VIII

   Пишу Вам, хотя Вы, по словам Пальмина, и в Гельсингфорсе.

   Посылаю и заметки, и рассказы. Один рассказ ("Дочь Альбиона") длинен. Короче сделать никак не мог. Если не сгодится, то благоволите прислать его мне обратно.

   Рисунки в последнем номере восхитительны. И подписи недурны. Вообще "Осколки" идут впереди всех наших юмористических журналов.

   В Москве они нравятся публике. Жаль, что лучшее постигает Ваше "увы и ах"! По передовым рисункам видно, какую войну Вы ведете с цензурой. Не подгуливай Ваши передовицы, прелесть был бы журнал. В предпоследнем номере подгуляла и серединка: французская карикатура, ранее Вас похищенная "Будильником", и ноты. Ноты не весьма блестящие... Впрочем, это неважно. К Вам мало-помалу перетащатся все работники... и скоро и в тексте не будет грешков, которые приходится делать очень часто по необходимости. Если Вам удастся сгруппировать вокруг себя все ныне разбросанные силенки, то Россия будет иметь очень сносный юмористический журнал. А силенки есть, и хороший редактор может употребить их отечеству на пользу... В "Будильнике" и многих других попадаются иногда прекрасные вещички,- значит, есть где-то кто-то... Всех бы их собрать в одну кучу. Где куча, там и выбор возможен.

   Простите за помарки. Ужасный я неряха! Если моя рекомендация что-нибудь да значит, то рекомендую ради упомянутого выбора:

   Евгения Вернера, молодого и маленького поэта и прозаика. Стихи его мне не особенно нравятся, но зато рассказики бывают весьма неплохие. Изредка, впрочем. Работает в "Будильнике" и еще кое-где под псевдонимом "Веди". Молод и подает надежды. Кажется, его стишки были уже в "Осколках". Если примете его радушно, то с усердием поработает и лучшее Вам пришлет. Природу любит расписывать, но это со временем пройдет. Выровняется со временем... Мой московский конкурент.

   В. Д. Сушков из Казани - тоже маленький, хотя и артиллерийский штабс-капитан и разных орденов кавалер. Мой приятель. Состоит адъютантом при бригадном генерале. Пишет стихи и прозу. Либерален и, что весьма важно, умен. Работал у Вас под псевдонимом "Егоза". Большой почитатель "Осколок" и работает в них с наслаждением. Пишет пустячки, но, не окаченный холодным ответом почтового ящика, согретый радушным приемом, может дело сделать. Во время оно работал в "Стрекозе". Знаменит тем, что из-за него одну газету прикрыли. Малый славный и писака небесполезный. Человек, о котором нельзя судить по 2-3 присылам. Немножко сердится на Вашу контору, или, вернее, находится в неведении относительно стоимости своих произведений, так как счета при гонораре не получил. После лагерей будет писать к Вам. Пока только за неимением места ограничиваюсь двумя. А за сим остаюсь В<аш> с<луга>

  

  

   Получил Ваше письмо и прочел его брату-художнику. Рисунок у него готов, но на кальке. Торшона в Москве нигде нет. Как быть? Брат повергнут в печаль. Рисунок превосходный, стихи цензурны, и страничка "Осколков" удалась бы как нельзя лучше, но увы! Мы (т. е. я и брат) порешили прибегнуть к Вашей любезности. Если у Вас найдется свободная минутка, то сделайте милость, распорядитесь о высылке по моему адресу и в мой счет двух-трех листов торшона (рудометовского?). Прошу Вас и сам браню себя во все лопатки: Вам, занятому человеку, не до торшона. Но Вы поручите кому-нибудь. Спасибо Вам будет великое и от меня, и от брата, и от поэта.

   В Питере у меня много приятелей, праздношатающихся и не праздношатающихся. Мог бы я к ним обратиться, но не знаю их дачных адресов. Приходится отнимать у Вас время.

   Недавно послал Вам пакет.

   Занят я ужасно. Музы мои плачут, видя меня равнодушным. До половины сентября придется для литературы уворовывать время.

   Кстати посылаю Вам рассказ Агафопода Единицына. Еще раз простите за беспокойство. Авось, и мне удастся когда-либо услужить Вам - этим только и утешаю себя, беспокоя Вас.

   Брат-художник живет вкупе с братом-литератором. Адрес общий.

   Кланяюсь Вам и остаюсь всегда готовым к услугам, уважающий

   В "Новостях дня", разумеется, не работаю.

   Аг<афопод> Единицын собирается прислать Вам штук 5 рассказов. Просит не судить по посылаемому о его литераторские способностях.

   Видел Е. Вернера, поругал его за то, что он по малолетству работает чёрт знает где, и внушил ему, что он погибнет и станет пьяницей, если будет сотрудничать в москов<ских> изданиях. Поверил. Он пришлет Вам, а Вы поглядите. Думаю, что сгодится... Малый с огоньком, а главное, начинающий... Жаль будет, если завязнет в лапах московских целовальников.

  

  

   Настоящий присыл принадлежит к неудачным. Заметки бледны, а рассказ не отшлифован и больно мелок. Есть темы получше, и написал бы побольше и получил, но судьба на этот раз против меня! Пишу при самых гнусных условиях. Передо мной моя не литературная работа, хлопающая немилосердно по совести, в соседней комнате кричит детиныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери вслух "Запечатленного ангела"... Кто-то завел шкатулку, и я слышу "Елену Прекрасную"... Хочется удрать на дачу, но уже час ночи... Для пишущего человека гнусней этой обстановки и придумать трудно что-либо другое. Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит речь о медицине. "У дочки, должно быть, резь в животе - оттого и кричит"... Я имею большое несчастье быть медиком, и нет того индивидуя, который не считал бы нужным "потолковать" со мной о медицине. Кому надоело толковать про медицину, тот заводит речь про литературу...

   Обстановка бесподобная. Браню себя, что не удрал на дачу, где, наверное, и выспался бы, и рассказ бы Вам написал, а главное - медицина и литература были бы оставлены в покое.

   В сентябре удеру в Воскресенск, если погода не воспрепятствует. От Вашего последнего рассказа я в большом восторге.

   Ревет детиныш!! Даю себе честное слово не иметь никогда детей... Французы имеют мало детей, вероятно потому, что они кабинетные люди и в "Amusant" рассказы пишут. Их, слышно, хотят заставить иметь побольше детей - тема для "Amusant" и для "Осколков" в виде карикатуры "Положение дел во Франции". Входит полицейский комиссар и требует иметь детей.

   Прощайте. Думаю, как бы и где бы задать храповицкого.

   С почтением имею честь быть

  

   Иван несет это письмо к почтовому ящику и без всякой церемонии читает следующее:

   Многоуважаемый Михаил Михайлович! Заклинаю Вас Вашим террарием и той девицей в голубом платье, которая висит у Вас над дверью. Пришлите или притащите по возможности скорее "Письма Шлиммозеля к Акулине Ивановне", находящиеся в переплете. Приходите сами. Приехал Александр с супругой и дитёй. Ночую на кровати Наташеву, которая уехала в Питер и приедет 26-го августа - в день своих именин. Занят работой по горло. Кланяется Вам бабулька. Жду письма: о них критику делать буду. Дитё кричит, чего и Вам желаю. Ваш всегда покорный слуга, надоевший Вам с книгами,

   На обороте:

   Калужские ворота. Мещанское училище.

   Его высокоблагородию

   Михаилу Михайловичу Дюковскому.

  

  

   Рукой Е. Я. Чеховой:

   Я в Москве приехала 20-го числа в субботу утром, в Воронеже была сутки, поклонилась святым мощам св. Митрофана, а теперь разказываю своей семье как я у вас приятно проводила время, Машу еще я не видела она в Воскресенске или за Воскресенском в Бабкине послали к ней письмо она скоро приедет, добрым Ануфрию Ивановичу Надежде Александровне Варваре Ивановне Дарье Ивановне Витичке и Аничке мой поклон и благодарю их всех за приятное гостеприимство. По реестру Надежды Александровны я всё купила и выписочку привезла в Москву. Варенье довезла хорошо и отдала Феничке она благодарит и всемь кланяетца и тебе Марфачка она очень благодарна, пиши мне пожалуста скорей.

   Пелагеи Наумовне передайте поклон от меня, так плохо пишу пожалуста никому не показывай письмо а порви.

   Рукой Н. П. Чехова:

   Мама, кажется, не увидит Ивана Ивановича, так как почему-то он к нам не зайдет. По всей вероятности, у него дела много. Побраните за это его. Мама по делу Дарьи Ивановны может Вам сказать следующее: во второй гимназии есть вакансия на место ученика третьего класса. Плата за полный пенсион (т. е. за учение, стол, квартиру тут же в здании, стирки и за прочие неприятности с одёжей вместе) 300 р. в год.

   Кланяюсь Вам, Дарье и Варваре Ивановнам, Надежде Александров<не>, Анофрию Ивановичу и Виктору Викторовичу.

   Антон женится, берет завидную партию! Каналья {В автографе последнее слово зачеркнуто, очевидно, А. П. Чеховым.}.

  

   Кланяюсь Вам и целую ручку. Посылаю карточку. На будущий год приеду. Чем больна дочка Анофрия Ивановича? Мать рассказывала, да я мало разобрал. Купайте ее в соленой воде, раз в день, по утрам. (Ложка соли на корыто - на два ведра.) Впрочем, Ваши доктора лучше знают. Как поживаете?

   Передайте таганрогским барышням, что тоскую за ними ужасно. Не изменил им, несмотря на массу искушений. Кланяюсь всем. Как поживает поп Покровский? Еще не поступил в гусары? Написал бы еще, да некогда.

   Прощайте.

   Николай женится. Берет жгучую брюнетку с 20 тысячами приданого. Кроме денег: две перины, одна теща и много всякой всячины. Я задыхаюсь от зависти.

  

   Рукой Е. Я. Чеховой:

   оба врут не женятца, посылаю карточки свою, Мишину и Алешину.

  

   Мать врет. Она у нас врунья. Любит пасьянсы.

  

  

   Получил и торшон и гонорар: за то и другое большое спасибо. Вы писали мне, что Вам не понравились ни рисунок брата, ни стихи Пальмина. По-моему, рисунок неплох, стихи же обыкновенные, как и все пальминские стихи. Страничка ничего себе... В московских редакциях понравилась.

   Брат будет рисовать Вам по утвержденным редакцией темам. Сегодня он посылает один рисуночек на мою собственную тему. Этот рисуночек в силу своей малости не идет в счет абонемента. Пусть он будет вне правил. Остальные рисунки будут с паспортами от Вас. Впрочем, если когда придет рисуночек, Вами предварительно не утвержденный, и ежели таковой не понравится, Вы можете не помещать его. Николай не будет в претензии. В матушке Москве всё сойдет. Сходили мои иностранные романы, сойдут и его рисунки. Темки есть кое-какие.

   Кстати: высылайте нам гонорар в одном пакете, удобства ради. Ваша контора выслала мне вместо 50,08 к. - 50,80 к. На 72 коп. больше. Присланное не соответствует итогу. Ноль всю бухгалтерию испортил.

   Как, однако, исправно Вы гонорар высылаете! Нам, москвичам, это в диковинку. Бывало, я хаживал в "Будильник" за трехрублевкой раз по десяти.

   Спасибо за обещание побывать у меня в половине сентября. Я живу в Головином переулке. Если глядеть со Сретенки, то на левой стороне. Большой нештукатуренный дом, третий со стороны Сретенки, средний звонок справа, бельэтаж, дверь направо, злая собачонка.

   Посылаю фельетон. Что-нибудь из двух: или в Москве событий нет, или же я плохой фельетонист. Кланга ругать больше не буду. Посылаю при сем подпись к рисунку, который Вы получите вместе с этим письмом. А за сим...

   Остаюсь всегда уважающим

   5-го с<ентября>.

  

   19 сентябрь.

   Зима вступает в свои права. Начинаю работать по-зимнему. Впрочем, боюсь, чтоб не сглазить...

   Написал Вам пропасть, дал кое-что в "Будильник" и в чемодан про запас спрятал штучки две-три... Посылаю Вам "В ландо", где дело идет о Тургеневе, "В Москве на Трубе". Последний рассказ имеет чисто московский интерес. Написал его, потому что давным-давно не писал того, что называется легенькой сценкой. Посылаю и еще кое-что. Заметки опять не того... Отдано мною большое место "Училищу живописи" не без некоторого основания. Во-первых, всё художественное подлежит нашей цензуре, потому что "Осколки" сами журнал художественный, а во-вторых, вокруг упомянутого училища вертится всё московское великое и малое художество. В-третьих, каждый ученик купит по номеру, что составит немалый дивиденд, а в-4-х, мы заговорим об юбилее раньше других. Я мало-помалу перестаю унывать за свои заметки. В ваших питерских заметках тоже мало фактов. Всё больше насчет общего, а не частного... (Прекрасно ведутся у Вас эти заметки... Остроумны и легки, хотя и ведет их, по-видимому, юрист.) Потом, я уже два раза съел за свои заметки "подлеца" от самых искренних моих, а А. М. Дмитриев рассказывал мне, что он знает, кто этот Рувер. "Онв Петербурге живет... Ему отсюда посылается материал... Талантлив, бестия!"

   Недавно я искусился. Получил я приглашение от Буквы написать что-нибудь в "Альманах Стрекозы"... Я искусился и написал огромн