Чертков Владимир Григорьевич - Студенческое движение 1899 года

азанной почве можно только протестовать, но получить удовлетворение, тем более усилиями одной только учащейся молодежи, конечно, нельзя; а потому весь смысл настоящего движения мы видели именно в протесте. Невозможность же удовлетворения теперь, сейчас же, вовсе не исключала, по нашему мнению, необходимости протеста. Судьба всех первоначальных движений - быть подавленными; но однако каждое из них делает свое дело, и результатом целого ряда их и будет достижение преследуемой цели. Мы не только не питали на этот счет никаких иллюзий, но были уверены с самого начала, что правительство не поцеремонится произвести разгром университета,

   так как у нас в России даже нежелание быть битым без всякого повода считается преступлением, раз это битье совершается по приказанию властей. Желая, тем не менее, заявить свой протест как можно громче и насколько возможно более обезпечить себя от разгрома, мы и выработали ту практическую часть нашей программы, которая теперь осуществлена и дала такие блестящие результаты. Во-первых, постановкой вопроса на общую почву уважения чувства человеческого достоинства мы объединили людей самых разнообразных направлений, а исключив всякие узкие партийные политические цели, мы придали движению широкий общественный характер и действительное политическое значение. Во-вторых, не желая дать возможности силой подавить наш протест, мы придали ему мирную форму отказа от занятий и фактического закрытия высших учебных заведений. Благодаря тому единению, с которым откликнулись на наш призыв студенты других учебных заведений, нам действительно удалось в две - три недели добиться фактического закрытия всех без исключения высших учебных заведений России с их 30.000 составом учащихся. Этот небывалый факт поразил и общество, и правительство; замолчать и задушить его уже нельзя было, и поневоле правительство остановило готовившиеся жестокие репрессалии. Практическим результатом нашего движения, которому к тому же помогли некоторые другие обстоятельства, говорить о которых теперь мы считаем неудобным, явилось назначение чрезвычайного следствия с генералом Ванновским во главе. Даже этих результатов мы не ждали, и всякий поймет, что они еще далеко не соответствуют нашим желаниям и нашей программе. Однако студенческая масса, увлеченная толкованием, данным этому расследованию либеральною частью наших профессоров, надеясь с помощью некоторых из них получить кой-какие практические результаты, о которых мы не заботились, забыли совершенно о первоначальном значении своего протеста и первоначальных своих желаниях. Она избрала новый скользкий путь ходатайств и выпрашивания милостей. Если бы масса сознательно относилась к настоящему движению, она поняла бы, что протест направлен именно против порядка, при котором право и закон не значат ничего, а значение имеют только ходатайства и просьбы, милость и подачки. Воспитанная и искалеченная мертвящим режимом 80-х и 90-х годов, студенческая масса не съумела удержаться на высоте положения и дорожить высоким смыслом своего протеста более, чем всякими милостями.

   Мы поняли, что останемся дальше в меньшинстве и что проведение нашей радикалыиой программы становится дальше невозможным. Мы не хотели также продолжать обструкции, навлечь на себя нарекания в том, что учащаяся молодежь,

   благодаря нашему образу действий, лишится ожидаемых ею результатов; и потому мы прекратили нашу деятельность еще 23-го февраля, о чем и заявили в бюллетене. Сходка 1-го марта только подтвердила наше предположение и оформила наше решение. Наши либеральные благожелатели вырвали из наших рук движение, и, если оно окончится ничем, и их надежды не исполнятся, то на них и должна пасть ответственность за это. Благодаря им, студенты не дождались даже конца следствия и его результатов. Лишив нас возможности держаться дальше, либералы лишили и самих себя почвы, основываясь на которой, они и получили бы возможность выступить со своим ходатайством. Что теперь ответят им на их ходатайство, мы угадывать не беремся. Если бы наши доброжелатели и наше общество, на которых мы рассчитывали, воспользовались нашим протестом и действительно поддержали нас, результаты были бы другие. По поводу общественного сочувствия и хотим мы сказать еще несколько слов.

   Нам говорят, что мы сильны сочувствием общества. Да, мы надеялись на него, но в значительной стенени ошиблись, и та либеральная труха, которая поднялась на встречу нам, только запорошила нам глаза, и мы потеряли из виду ту звезду, которая светила нам впереди. Общество нам сочувствует, но сочувствует исподтишка и громко заявить о своем сочувствии не смеет. Да, мы имели полное право бросить ему этот упрек. В нашей удрученной скромностью печати до сих пор раздался только единственный честный, но робкий голос. Неужели нам утешаться тем, что только "Новое Время" и "Народ" осмелились напечатать статьи, которым мы, из уважения к себе, не даем должного эпитета. Нам говорят, что, упорствуя, мы лишимся этого сочувствия. Но можем ли мы дорожить таким сочувствием и не честнее ли для самих сочувствующих умолчать о нем! На нас наводит ужас то невыносимое положение полной безгласности и бесправия, в котором прозябает наше общество. 80.000 учащейся молодежи во всех концах России волнуется, все высшие учебные заведения закрылись, правительство готово применить репрессалии и жестоко расправиться со всеми, а наше общество не только не осмеливается поднять свой голос, но даже не смеет желать объяснения этого явления, не смеет желать предания его гласности.

   Наука и просвещение, а вместе с ними и носители их - университеты - не могут существовать рядом с таким строем. Между ними всегда будет происходить глухая борьба, сопровождаемая частыми взрывами, пока этот строй не изменится.

   Касса Взаимопомощи Студентов

   С. Петербург, 4-го марта 1899 г.

   Товарищи! Снова поредели наши ряды, снова понесли мы большие потери: мы лишились первого Организационного Комитета, арестованного почти в полном составе в ночь на 21-е марта. Но суровые репрессалии не могут успокоить студенчество, поднявшееся в защиту прав личности, вставшее на борьбу с произволом и насилием. Каждая новая жертва только лишний раз подтверждает, что борющееся студенчество еще далеко от победы, что ему еще много дела впереди, что полицейскому произволу нет границ, а пока существует такой произврл, пока товарищей без суда и следствия исключают и высылают, - студенчество не может сложить оружия.

   Если мы снова поднялись, оскорбленные насилием над провинциальными товарищами, то теперь, когда наши лучшие, наиболее энергичные и самоотверженные товарищи, вся вина которых в том, что они, уверенные в нашей поддержке, смелее нас рисковали собой, вынося наше движение на своих плечах, - когда эти наши товарищи арестованы, неужели у кого-нибудь из нас может явиться мысль о позорном отступлении? Неужели найдется студент, готовый прекратить участие в движении и ценою гибели лучших товарищей купить собственное мелкое благополучие?

   Вторая смена Организационного Комитета верит, что теперь, в критический момент борьбы, - в момент, когда все мелкие эгоистические чувства должны сами собой уступить место чувству долга и товарищеской солидарности, - студенчество сплотится еще более, еще дружнее, и единодушнее будет добиваться намеченной цели, видя залог успешного достижения ее в возвращении всех без исключения товарищей.

   Последние слова, переданные нам арестованными товарищами, касались движения: "Мы верим, - успели сказать они нам, - что наши товарищи будут продолжать дело движения с прежней энергией". Мы должны помнить эти слова и оправдать надежды, возлагаемые на нас.

   23 марта 1899 г.

  

  

  

   Во все время движения весьма часто произносилось слово "солидарность".

   Несмотря на то, что наше движение не имело характера, если можно так выразиться, военной солидарности, нашлось много лиц, которые, во имя этой солидарности, уничтожали всякую солидарность.

   ...Нужно признать солидарность каждого учебного заведения не с другими учебными заведениями, даже в предпринятом последними отступлении, а солидарность поступков со своими принципами... Если признать, что каждое учебное заведение солидарно в своих постановлениях с внутренними требованиями движения, то тогда никто никого не будет ждать, а каждое будет продолжать движение до полной своей раскассировки. Чем более они проникнуты этим, тем они будут солидарнее между собою.

   ...Солидарность в пунктуальном приложении единообразных мер для забастовки - неважна особенно. Важно, чтобы движение носило исключительно принципиальный характер, - чтобы не было компромиссов в пользу начальства и полиции.

   25 марта 1899 г.

  

  

   ...В университете 9-го и 10-го марта происходило нечто в высшей стенени грустное. Студенты, числом свыше 1000, заявили ректору, что обсуждение вопроса о возобновлении лекций состоится лишь после того, как будут возвращены уволенные в течение масленой их товарищи (54 человека, из них 19 без права поступления в университет), в настоящее же время признают этот вопрос не подлежащим обсуждению. Ректор отвечал, что сам ничего сделать не может и что доложит попечителю. По уходе ректора все присутствующие на сходке согласились, что будут препятствовать возобновлению лекций; в одной из аудиторий читал профессор Самофонов, к нему подошли с просьбою прекратить чтение, а когда тот не согласился, то один из обструкционистов стал читать вслух из какой-то книги, вслед за тем поднялся шум, и старый профессор разрыдался. Студент объяснил ему, что лично против него ничего не имеют, а чтР касается до храма науки, ставшего храмом насилия, то храм и без него держится на насилии и т. д. Другая часть обструкционистов двинулась к физическому кабинету, дверь которого была заперта на ключ профессором, читавшим в это время. Дверь была выбита, и профессор выгнан, попавшегося по пути инспектора провожали бранью и, когда он заявил, что за оскорбление должностного лица они поплатятся особенно, студенты погнались за ним, - инспектор убежал, исчез и ректор!

   -----

   *) Группа петербургских студентов.