Энгельмейер Александр Климентович - По русскому и скандинавскому северу, Страница 7 - Книги

nbsp; В коллекции птиц есть перепелка и даже саджа, пойманная тоже здесь. Особенно странно появление так далеко на севере саджи, обитательницы наших каспийских и среднеазиатских песков. Как известно, птицы эти не раз появлялись внезапно и необъяснимо, даже в западной Европе, как то, например, в Англии и в Испании.

Есть чучела дупелей, бекасов и вальдшнепов. Последние, говорят, здесь, за полярным кругом, составляют тоже редкость. Между тем, наши русские охотники серьезно полагают, что вальдшнепы мелкой разновидности выводятся именно в Лапландии.

Я выпросил адрес у г-на J. Sparre Sehneider для нашего известного препаратора Ф. К. Лоренца, чтобы дать тому возможность меняться с Шнейдером интересными экземплярами. Г. Шнейдер говорил хорошо по-немецки, но почти не знал по-английски.

Оба эти языка распространены в Норвегии. Но редко кто говорит на обоих вместе.

О русских в Норвегии не особенно лестного мнения, как и везде почти за границею, где к нам вообще относятся покровительственно как к истым дикарям. Впрочем, здесь, на севере, о русских знают лишь по нашим поморам или по архангельским рыбопромышленникам.

Здесь, в Тромзё, я впервые увидел норвежский скот, коров и быков. Они все комолые, т. е. без рогов.

Насколько тут все заняты, все трудятся, все работают, можно судить по тому уже, что даже в аптеке, куда я зашел себе купить кой-чего, я застал продающими лекарства двух прехорошеньких юнцов лет 14-15, брата и сестру. Положим, для такого серьезного дела, как аптекарское, это как будто бы уже рискованная утрировка, что и подтвердилось на деле. Прехорошенькая, молоденькая брюнеточка долго возилась и заливалась румянцем, пока, наконец, ей удалось отпустить мне требуемые пустяки. Понятно, что заведывавшие в тот раз аптекою совершенно самостоятельно юнцы не были достаточно компетентны для подобного, в высшей степени ответственного дела.

7-го (19-го) июля

Сегодня мой компаньон уехал домой, в Архангельск.

Сколько ни вглядываюсь в здешний народ, который представляет собою истинную демократию (в Норвегии нет ни одного дворянина - последний был барон Ведель, род которого 100 лет тому назад лишился своего звания), ни разу нигде не замечал ни грубости, ни зверства, ни брани, ни просто пьяных, хотя в Норвегии пьют немало. Сколько, наоборот, всего этого видишь у нас, по улицам и во многих других общественных местах!

Теперь здесь идет покос. И каждый клочок луга, каждый уголок с травою тщательно косят. Среди луговой поросли мне бросились в глаза за полярным кругом наши старые знакомые: лютики, костер, мятлики, щавели, одуванчики, цикорий, лисохвост, Тимошка и другие. Очень редко и притом единичными экземплярами проскакивает и красный клевер.

Очень часто видишь косилки в деле. Ворошат сено и сгребают его женщины и дети. Дети и дети всюду на работе вместе с большими, где только можно. И какие же это здоровые, жизнерадостные и красивые дети! Как мило звучит и без того приятный и благозвучный норвежский язык в их маленьких ротиках!

Ах, если бы наши русские дети были таковы на вид, как дети этого маленького, но могучего духом и телом народа! Норвежцев считается всего только около двух миллионов в Скандинавии.

Грустным исключением среди всего этого здоровья, мужества, силы, красоты и трезвости за все время моего путешествия были лишь один малоумный, представлявший вышеописанный аукцион на пароходе, да и другой такой же, проводивший целые дни в Тромзё на пристани, который всячески кривлялся и на все наводил огромную лупу, даже один раз на корову. Тут же, на пристани, ночью мы встретили одного видного, почтенного старика, который был или безумен или же, скорее, пьян. Он фиглярничал перед кучкой молодых людей. Странно было видеть его таким, и притом одетым в приличный сюртук и цилиндр. Над ним все хохотали (семейство с матерью-пьяницей тоже нужно причислить сюда).

Утром сегодня я опять купался. Было 7 градусов Реомюра в воде. Это энергичное купание возбуждает всякую жизнедеятельность, в особенности же аппетит.

К столу у нас подают множество закусок, преимущественно же сыров. Есть один, кажется, из козьего молока, по названию myseost (или скорее, сыворотки). Сначала он мне понравился, но скоро стал противен своею приторностью и сладковатостью. Часто подают прекрасные сорта рыбы, как, например, свежую семгу, треску и т. д. Подают водки, пиво, чай и кофе к еде. Всех трапез в день обыкновенно в Норвегии пять: в 7 часов утра кофе, в 9 часов - завтрак, в 1 час обед, вечером кофе в 3 часа и ужин в 7 часов приблизительно.

Сегодня мне удалось, наконец, познакомиться с самим мистером Жевером, английским консулом и представителем англо-норвежской китоловной компании на острове Скорё. Однако этот представительный господин, с сильным оттенком "себе на уме", отклонил мое намерение под тем предлогом, что он должен ожидать партию английских туристов, направлявшихся на Шпицберген. Он деликатно прибавил, что без себя не может мне доставить необходимого гостеприимства на заводе.

С этою неудачею я потерял последнюю надежду видеть в то путешествие бой китов. Между тем именно в Норвегии он поставлен весьма высоко. Говорят, китовый промысел существует еще на севере Англии.

Я хотел было возместить эту неудачу ловлею акул. Но оказалось, что исполнить такое желание еще труднее. Акульи суда уходят в открытое море миль за 100 от берегов и остаются там для промысла неделями.

Пришлось пожалеть также, что мы опоздали на гимнастическое состязание, которое уже кончилось за день до нашего приезда в Тромзё.

Сегодня я попал в городской сад, который находится на горе над городом. Забрел я туда, услышав столь редкую здесь музыку. Раздавались звуки медных инструментов. Это было часов в 8 вечера. Там было гулянье, устроенное одним местным обществом трезвости, каковых здесь, в Скандинавии, вообще много. Говорил один известный проповедник о труде, о воздержании и об умеренности всякого рода. Между прочим, он указывал на распущенность, леность и пьянство русских и говорил, что норвежскому народу, с его суровой и бесплодной природой, со скалами вместо плодородной почвы, нельзя поступать так же. Это была бы погибель для всей нации.

Больно было слышать такую горькую, обидную правду.

В саду еще играли в футбол и в другие гимнастические игры.

В ресторанчике подавали из крепких напитков одно лишь пиво.

Вся молодежь Тромзё была здесь. Все девушки, виденные мною там, на улицах, в магазинах и других местах, были здесь на гуляньи. Тут было много милых, веселых и плутоватых женских фигурок. Одна из них даже щеголяла довольно миниатюрными ножками, что составляет редкость здесь, для чего она тщательно приподнимала подол юбки рукою, как будто оберегая платье.

По окончании этого вечера, молодежь еще поздно гуляла вместе по улицам и за городом. На той стороне залива долго слышались веселые молодые голоса по горам и рощам. Всюду счастливые молодые пары.

"Хорошо здесь молодежи!" - подумал я. Хорошо быть юношей, бодрым, мощным и красивым, в такой прекрасной стране, с такими прекрасными девушками и женщинами!

В раздумье возвращался я домой спать под светлым небом, в то время как ночное солнце освещало ближние и отдаленные горы с их глетчерами. Всюду я натыкался на любовные сцены. Рандеву происходили и у велосипедистов. Даже наша молодая служанка у входа в наш Spiseforretning красноречиво разговаривала с каким-то уличным волокитой.

NB. Между прочим, замечу, что здесь на севере всюду, включая и Мурман, существует вывоз бересты огромными кусками, свернутыми в целые кипы. Говорят, это идет за границу; не для обивки ли садовой мебели, подумал я, заместо обоев, или на легкие крыши?

Жаль во всяком случае, что таким путем губятся последние скудные леса и без того безлесной Лапландии и северной Норвегии.

Еще записываю странность. Шведские деньги здесь, на севере, в маленьких городах Норвегии, очень не популярны. Их многие отказываются принимать. Что это, патриотизм что ли норвежский или провинциальное невежество? Далее, к югу, и в больших городах шведские кроны идут уже наравне с норвежскими, от которых они только немного отличаются цветом.

Глава 3

От Тромзё до Трондхейма

Отъезд. "Так!" Второй норвежский пароход. Прощение атлетов. Туристы. Бесцельное убийство. Фьорды после Тремзё. Общая родина. Фотография. Католические священники. Единственный русский. Туристский пароход. Опять туристы. Норвежки. Харстад. Тронденес. Бодё. Прощанье с солнцем. Вестеролен и Лофутен. Свольвер. Климат и здоровье. Вест-Фьорд. Последний кит. Странности туристов. Верхний край солнца. Капитан и туристы. Окрестности. Буря вдали. Прусская миноноска. Бисмарк. Опять Оссиан. Первые клочки земледелия. Опять полярный круг. Трондхейм. Севернейшая железная дорога Скандинавии. Первая купальня. Опять первый норвежский пароход. Обход Трондхейма. Данные о нем. Упраздненное поклонение. Собор. Концерт. Кладбище. Мой костюм. Конец северных ночей. Остатки прежних пассажиров. Ландшафт к югу. Христианзанд. Бойня. Бельгийцы. Капитан и пассажирка. Охота за личинками. Заклепка. Люк. Привилегия II класса. Растительность и животные. Мольде. Пасхальное устро. Красотка с грязными ручками. Тишь фьордов. Перед Бергеном. Штука ресторатора. Смирение. Оскорбленная национальность.

8-го (20-го июля)

Сегодня решился уезжать. Отходит хороший и быстрый пароход по имени "Вастеролен" (Вастеролен - название островов, соединяющих Лофотены с материком).

В нашем отеле взяли с меня недорого за 2,5 суток, которые я тут провел. Стирка белья оказалась плохой и недешевой. Наша молодая служанка поблагодарила меня за на чай рукопожатием.

Вообще обращение людей с прислугою здесь симпатично, гуманно, равно как и публики друг с другом. После трапезы все благодарят один другого за компанию, а прислугу за хлопоты (Так! = благодарю).

На пароходе "Вастеролен" II класс миниатюрен до невероятия, но зато он наряднее, нежели на "Хокон Ярле".

В первом классе, для которого отгорожен почти весь пароход, едет много туристов-иностранцев и партия местных молодых гимнастов, принимавших в Тромзё участие в вышеупомянутом состязании. Последние весело прощались с толпою других гимнастов, которые им махали платками на берегу. Обе партии кричали друг другу отрывочное "ура", напоминавшее какие-то взрывы, но никак не наше русское протяжное приветствие.

В заключение, уезжавшие с нами атлеты, махавшие платками в ответ остающимся, кончили тем, что сразу, по уговору, бросили свои платки в море.

Среди туристов на нашем пароходе оказались французы, бельгийцы, немцы и другие. Некоторые из них возвращались со Шпицбергена. Они его не находили особенно интересным. Охота там, как они говорили, стала не очень легкой и доступной. Любители пострелять видели лишь одного белого медведя да издали несколько северных оленей на Шпицбергене. Только тюленей там еще очень много, как рассказывали туристы. Часто им встречались в отдалении киты, в которых стрелки пускали наугад пули из военных винтовок. Вероятно, если из этих пуль и попала какая-нибудь в океанских колоссов, то она им должна была показаться лишь легкою занозою.

Один из шпицбергенских туристов, француз, убил с борта парохода при нас одного из игравших вокруг дельфинов, напоминавших по виду касатку (хищного дельфина с белыми полосами). Это бесполезное убийство вооружило немецкую часть пароходной публики. Раздались упреки по адресу стрелявших по дельфинам французов. И те оставили эту забаву. Впрочем, и дельфины, точно огорченные враждебностью людей, после убийства их товарища отстали от парохода и как-то тихо и грустно выныривали в дали от нашего судна, хотя перед тем они с нами весело перегонялись, ныряя и несясь по два в ряд около самого парохода.

Действительно, было жаль видеть, как одно из этих веселых и доверчивых животных вдруг перевернулось и потонуло, получив экспрессную пулю в бок шагах в 25.

Стрелок уверял, что пуля была разрывная. Винтовка была французская Minie. Все это было около острова Stagnas.

После Тромзё фиорды, на мой взгляд, стали менее интересны. Берега и острова с этого пункта все более и более покрываются растительностью, но они менее живописны, нежели северные. Высота гор понемногу падает. Ледники становятся реже и беднее. Все эти Malangen-Fjord, Solberg-Fjord, Vaads-Fjord и т. п. Должны казаться великолепными лишь тому, кто идет вдоль берегов Норвегии с юга. Я же сверх всего уже испытывал пресыщение и утомление от дороги. По этому же самому и большинство остановок, особенно второстепенных, не привлекало уже моего любопытства. Однако, я не уходил с палубы и все глядел и наблюдал, пока не подходило время идти на ночлег. Впрочем, наш пароход, как пароход быстрого сообщения, останавливался гораздо реже, нежели предыдущий почтовый.

Помнится, мы заходили в Dyro, в Stagnas, Haarstad, Lodingen и др. Отовсюду садятся на пароход туристы. Все это главным образом местные жители: норвежцы, шведя и датчане. Да и на самом деле, как не путешествовать, как не любоваться людям на такую страну, на такую родину? Ведь Скандинавия - их общая страна, их совместная родина. Вышепоименованные три народа да еще финны на придачу, конечно, составляют одно историческое целое, хотя последние и совсем другого происхождения. У всех у них одно прошлое, одна история, одна религия и, наконец, одна культура.

Как жаль, что судьба разъединила, разорвала эти симпатичные народности и ослабила их этим! Как жаль, что и балтийцы не остались с ними. Быть может, тогда и на нас влияние всех этих культурных соседей было бы сильнее.

У туристов можно заметить часто с собою фотографические аппараты. Между прочим, тут я впервые увидел чрезвычайно портативные камеры моментальные снимки "Кодака" (тогда "Кодак" был новинкой), которые могут быть заряжаемы, даже среди дневного света, так как в них заместо стеклянных пластинок вставляют желатиновые катушки, окутанные снаружи темною материею, что их и предохраняет от света.

Я не раз уже сожалел, что не запасся умением и аппаратом фотографирования. Мне было досадно на свое отвращение к этому полезному делу, основанное лишь на его чрезмерной надоедливой распространенности в публике, подобно велосипедному спорту.

Однако нельзя отнять важности и полезности у того и у другого. Особенно значительные услуги человечеству фотографии.

У многих туристов, как и у меня, есть записные книжки для ведения путевых заметок. Но и они так же, как и я, все реже и реже в них заносят дорожные впечатления. Очевидно, у всех у нас наступает пресыщение дорогою.

Среди французских туристов есть даже три католических священника в их характерном черном одеянии. Один из них, молодой - с нечистыми зубами, ходит все время без шляпы, несмотря на холодный ветер и дождь, которые нам сопутствуют по фиордам. Из двух других и пожилых попов один чрезвычайно антипатичен. Это типичнейший закоснелый католический поп с животом беременной женщины и с унылым, недобрым, самодовлеющим лицом. Только второй пожилой и, как оказалось, старший из всех чином, был оживлен, разговорчив и с умным, хотя и клерикальным лицом.

Все эти иностранцы весьма охотно разговаривают со мною, с единственным русским на пароходе, а может быть, и на всем этом пути. Однако, уважения или оправдания наших русских порядков ни в ком здесь не видно. Нас побаиваются как очень многочисленных и младенческих дикарей и, следовательно, как врагов цивилизации. Впрочем, нас, как и всяких подавленных и закрепощенных дикарей, по-видимому, жалеют.

Во всяком случае, мне не доставляло особого удовольствия признаваться в своей национальности. Пока меня считали англичанином (это случалось всего чаще), до тех пор я чувствовал к себе уважение в обращении иностранцев. Когда же оказывалось, что я русский, уважение заменялось любопытством. Все начинали меня рассматривать и дивиться тому, что я могу объясняться на других европейских языках, кроме русского. Словом, я чувствовал, что от меня начинали, как будто бы, ожидать всего дикого и невозможного, узнавши, что я русский.

В городке Хорстаде мы встретили блестящий, нарядный туристский пароход, направлявшийся на Нордкап. Он был весь изукрашен флагами различных национальностей. Кажется, на нем не было лишь русского. Видно, наши соотечественники мало ездят в чудную Норвегию.

Туристы наполняли палубу. Все это были элегантные дамы и мужчины, на вид обеспеченные, веселые и счастливые люди, словом, любимцы судьбы. Говорят, на таких пароходах имеется только один первый класс, и все там устроено и приспособлено для того, чтобы сделать путешествие, по возможности, очаровательным.

"Бедные бутылки шампанского на Нордкапе! - подумал я. - Скольких из вас обезглавят там и побросают в океан вот эти разряженные баловни судьбы!"

В Хорстаде туристы, едущие на север, в первый раз видят полуночное солнце.

Пока пароход стоял, многие из наших туристов отправились в лагерь лопарей, находящийся в здешних окрестностях. Экипажи, которые на пристани ожидали седоков, были чрезвычайно нарядны. Словом, начиная с Тромзё и даже, пожалуй, с Хаммерфеста, здесь все по берегам напоминало о туристах и о путешествии. Чувствовалось, что вся эта страна немало питается ими.

На пристани стояло много местной публики. Это были здешние дачники, большею частью зажиточные люди из Хаммерфеста, Тромзё и других норвежских городов.

Я заметил, между прочим, что двое из наших пассажиров, один молодой бельгиец и какая-то потасканная и раскрашенная дама театрального вида, заспешили куда-то вдвоем и исчезли, пользуясь всеобщей суматохой. Дама эта немало ухаживала за бельгийцем во время пути еще на пароходе. И я думаю, что мои подозрения были основательны теперь насчет их умысла.

Вообще веселый, жизнерадостный вид здешних дам, особенно тех, что едут на пароходе, бросается нашему брату, унылому россиянину, в глаза. У нас часто думают о норвежках, как о каких-то холодных и истуканообразных недотрогах. Между тем они чрезвычайно общительны, а пожалуй, и даже более того.

Сам городок Хорстад находится на большом острове группы Вестеролен, т. е. на Хиндё. Из Хорстада виден второй из островов Вестеролен, именно Андё.

Здесь в окрестности, в Тронденес, еще цела древнейшая и севернейшая христианская церковь Скандинавии.

9-го (21-го) июля

Сегодня около полуночи стреляли на палубе из крошечных пушечек. Это делается здесь, как я раз уже говорил, чтобы оповестить туристов о переезде через полярный круг или о встрече полуночного солнца, либо об утрате его. В эту минуту выстрелы возвещали о последнем, хотя мы еще и были за полярным кругом. Здесь солнце уже начинало заходить за горизонт.

Сегодня все мое внимание обращено на открывающуюся перед нами группу знаменитых островов Лофутенских. Группа островов Лофутен есть собственно продолжение группы островов Вестеролен. Только Лофутен идут вереницею в океан, направляясь от материка на запад. Черную цепь этих гористых острово сравнивают с позвоночным столбом. Это целый растянутый и довольно обширный архипелаг, группирующийся вокруг крупных и главных позвонков Ost Vaago, Vest Vaago, Gimso, Flakstado и Moskenoso.

У юго-западной оконечности последнего острова находятся знаменитые "сувои", или водовороты Mosken Strom, описанные самым невероятным образом в одном из невероятнейших рассказов Эдгара По. Хотя издали именно этого интересного места и не было видно, но люди, знающие его, уверяли, что теперь его сувои ни во что не ставятся моряками. Они так же безопасны для пароходов, как и наши сувои Святого Носа, на которые они вполне и похожи, как кажется.

Из Лофутенских островов мы пристали лишь к одному, именно, к острову Vaago, у местечка Свольвер. На пристани рыба, рыба и рыба; преимущественно, конечно, треска.

Ради ее ловли сюда съезжаются зимою десятки тысяч рыбаков преимущественно из Северной Норвегии.

Немало туристов посещают здешние многочисленные пристани и местечки. Из Свольвера их, по крайней мере, село много на наш пароход. Некоторые были даже со своею прислугою.

Говорят, климат на этих островах прекрасный: летом прохладно, а зимой тепло. Что может быть лучше такой станции для несчастных чахоточных, если вспомнить, что пребывание на таких островах, уходящих в даль океана, равняется почти пребыванию на корабле?

Да и на самом деле, тут везде только и встретишь одни здоровые, веселые и жизнерадостные лица. Все веселы, все довольны жизнью и приветливы.

Все эти туристы были опять преимущественно, как и повсюду здесь, норвежцы.

В Свольвере для приезжих у самой пристани находится порядочная гостиница.

Скоро пароход отошел и поплыл опять к берегам материка через огромный, широкий Вест-Фиорд, отделяющий от берега Лофутенские острова, которые теперь стали уходить вдаль от глаз и как бы задергиваться флером.

Один матрос указал в Вест-Фиорде кита. Мы его, однако, не нашли своими биноклями.

Туристы меня поражают тем, что они в большинстве случаев поздно встают, почему и пропускают много прекрасных картин.

Утром многие из них пропускают и общий кофе и даже завтрак и едва поспевают лишь к обеду. Очевидно, туристы везде те же бесшабашные бонвиваны.

В 1 час дня останавливались около г. Бодё. Это хорошенький маленький город наподобие Тромзё. В нем около 3 650 жителей. Старинные норвежские постройки, каковых много есть в Вардё, заменяются здесь прекрасными современными. Есть две-три небольшие привлекательные гостиницы. Бодё - это самый южный пункт, из которого в Норвегии можно видеть верхний, незаходящий край полуночного солнца (с 30 мая нового стиля).

В последний раз этот край можно видеть на Нордкапе 1 августа нового стиля.

Из Бодё к нам села опять масса туристов. Все это, как я уже говорил, едет исключительно в I классе. Капитан парохода "Вестеролен" любезен и внимателен лишь с первоклассниками. На второклассников он посматривает даже довольно строго, особенно, если те оказываются на палубе в местах, отведенных первым. А первым, повторю, здесь всюду на пароходах отведено почти все.

Окрестность делается все менее и менее гористой и интересной. Даже острова здесь ниже и числом реже.

Перед вечером погода совсем испортилась. Дождь идет часто, вследствие чего льются с гор многочисленные каскады прямо в море.

К ночи на океане совсем разыгралась буря. Нас она доставала только слабо и то лишь изредка, когда между островов открывались незащищенные места на нашем пути.

В такие моменты публика приунывала. Показывались у некоторых признаки морской болезни. Утихали волны в защищенных фиордах, и пассажиры опять становились веселыми.

В такие минуты спокойствия мне даже пришлось сыграть с одним французом в шахматы.

Перед вечером нас обогнала маленькая железная миноноска, которая летела, рассекая волны, с быстротою 19 узлов в час, как определяли наши моряки. Ее признали за прусскую и порешили, что она везет какую-нибудь важную депешу для германского императора, который в ту минуту путешествовал тоже, как и принцы неаполитанский и абруцкий, где-то в норвежских фиордах.

Быть может, эта миноноска несла ему известие о смерти Бисмарка, который как раз умирал в эти дни, чего мы, впрочем, тогда еще не знали.

Среди французских туристов есть один чрезвычайно комичный молодой человек. Он одет так ярко, так пестро, что его лишь можно было принять за лакея которого-нибудь из первоклассных пассажиров. Однако, он возвращался со Шпицбергена и ехал тоже в I классе. Кроме того, с ним все французы обращались, как с равным.

Его разговор и ужимки были столь комичны, что одна прелестная пассажирка, норвежка, даже весело переглянулась со мною.

Это показалось так мило и лестно мне, что я вздохнул при мысли о краткости совместного нашего с ней пути. Она ехала куда-то недалеко. Это была одна из тех хорошеньких, развеселых норвежек, которые мужчин нимало не боятся, но, напротив того, их обстреливают усиленно своими блестящими, полными жизни глазками.

10 (22-го) июля

Сегодня день совсем пасмурный. Льет дождь. С океана в фиорды врывается буря. Качка изрядная. Большинство пассажиров лежит в каютах и на палубе по диванчикам.

Берега угрюмы и изборождены каскадами, рождающимися от дождя.

У младшего французского кюре я заметил в руках моего любимца Оссиана на французском. Священники рассуждали о нем. Они говорили, что невозможно помногу за раз читать Оссиановых песен. Я попросил книгу себе на время, чтобы познакомиться с ее французским текстом. И вот мне пришлось еще раз насладиться своею любимою поэзиею в виду угрюмых и пасмурных берегов самого оссиановского Локлина, т. е. Скандинавии.

Когда я обратил внимание молодого кюре на чудную песнь "О Картоне" с ее поэтичною, потрясающею драмою, то и он согласился со мною, что, на самом деле, в песнях этих, украшенных остроумно красивым, таинственным именем Оссиана, есть чудные страницы.

Однако, стали показываться первые клочки обработанной земли после северных бесплодных берегов. Кой-где запестрели и нивки с хлебами и какие-то подобия огородиков.

Я забыл тут напомнить, что мы переехали уже обратно по Сю сторону полярного круга, еще вскоре после Бодё. И теперь, с правой стороны, у нас уже расстилались воды Атлантического океана.

В 7 часов вечера вошли в гавань Трондхейма, или по-норвежски Trondhjem. Отсюда начинается севернейшая железная дорога Норвегии. И многие туристы пересели с парохода на нее. Между прочим, на вокзал уехала и моя прелестная незнакомка из пассажирок, которая меня удостоивала своими молчаливыми взорами.

Я пожалел о ней втайне.

В первый раз за весь свой путь по Норвегии я нашел наконец настоящую общественную купальню. Но и тут не было никого из любителей холодной воды. Впрочем, тут уже температура ее приближалась к нормальной летней: было 13 градусов Реомюра. И как де тепла она мне показалась после северной!

Сторож в купальне полюбопытствовал узнать мою национальность. Когда я сообщил ему, что я русский, то он как будто бы постиг мое стремление к холодному купанию, считая, конечно, что русские без такового существовать не могут.

Наш пароход "Вестеролен" далее на юг не шел, и мне тоже предстояло с него перебраться на какой-нибудь другой. На пристани я узнал своего старого знакомца - пароход "Хокон Ярл", на котором я не расплатился еще окончательно с ресторатором. Отходил в тот же вечер еще какой-то датский пароход на юг. Но я, опасаясь худшего, решил ехать с не совсем приятным мне "Хокон Ярлом".

Прежде всего я перенес туда вещи свои и расплатился с ресторатором, после чего пошел уже обходить красивый и первый большой норвежский город, каким представляется Трондхейм после северных городков Скандинавии.

Это поистине прекрасный город. У норвежцев даже есть песнь о нем с такими словами:

Так хорошо пребывание в Трондхейме.

Город этот основан в 1016 году королем Олафом Святым, вводившим огнем и мечом христианство в Скандинавии. Исстари здесь короновались короли Норвегии. Здесь совершались и другие важные моменты истории страны. Здесь побывали и чума, и страшные пожары. Здесь находилось тело основателя города, короля Олафа Святого, собственно деспота и кровопийцы, каково большинство из них, на поклонение которому стекались верующие, пока реформация не покончила с этим суеверием, убрав куда-то труп тирана.

В настоящее время Трондхейм имеет около 30 000 жителей. Выстроен он, как и большинство норвежских городов, из дерева, несмотря на то, что не раз страдал от огня. (Эта наивность - строиться из дерева в обезлесенной и каменистой стране - поразительна). Лежит он у устья реки Ниделва. По чудному климату местность эту равняют с южной Ирландией или с Дрезденом. Трондхейм-Фиорд, конечно, не замерзает. Растительность здесь положительно роскошна. Я видел разные клены, ясени, вязы, дикие каштаны и т. п. Спокойная жизнь, полная удобства, и приветливость жителей в Трондхейме славятся исстари.

Невольно опять напрашивалась мысль - неужели все эти прелестные небольшие города Норвегии не представляют великолепных климатических станций? Неужели Крым, Ницца, Алжир и т. п., раскаленные, пыльные и лихорадочные страны, лучше?

Улицы и постройки здесь прелестны. Особенного внимания заслуживает великолепный собор, или Domkirke. Он построен из серого камня, по старому образцу, который был уничтожен в один из грандиозных местных пожаров. Знатоки называют стиль трондхеймского собора смешанным или готически-романским. И на самом деле, для профана даже в нем видны мотивы как католические, так и протестантские, которые здесь примешались один к другим. Стоит он среди парка-кладбища.

Я вошел в собор около 8 часов вечера, когда там начался духовный концерт на органе. Это привело меня в восторг после того, как я был так давно лишен сколько-нибудь порядочной музыки. Исполняли, между прочим, какие-то аллегретто и анданте Мендельсона для органа. Игра была не очень ровна. Органы в Норвегии, как мне показалось, звучат чересчур громко и даже грубовато.

После музыки все сошли в нижний этаж собора, где находилось в отдельном помещении огромное мраморное изваяние Спасителя. Сумерки здесь были уже полные и такая же тишина. Мы говорили шепотом.

Когда публика вся ушла, я остался в парке-кладбище. Какие-то одинокие люди сидели или прохаживались между могилами. В парке было тихо и спокойно. Деревья стояли без движения. Погода была пасмурна и дождлива. Тишина и грусть зарождались здесь, с наступавшей ночью.

Полуночного солнца в Трондхейме не бывает. И ночь приближалась с ее тьмою.

Я бродил по городу в резиновом плаще и в русских сапогах, чем обращал на себя совершенно необъяснимое внимание и даже вызывал досадные пошлые улыбки, в особенности в простолюдинах, женщинах и детях. И все это происходило лишь потому только, что здесь таковых не носят, а не потому, что сами предметы были смешны или безобразны.

О люди - вечные дети!

В Трондхейме встречается немало красивых женских лиц. И все они дышат жизнью, здоровьем и веселостью.

Когда вечером я водрузился на пароход "Хокон Ярл", то было в каютах уже темно настолько, что скоро зажгли электрические лампы. И это было первое искусственное освещение, которое я увидел после своего отъезда из Москвы. Светлые северные ночи кончились. Приходилось уже освещаться.

Как ни странным может казаться, но этот первый намек на условия, сродные моим природным местам, меня не огорчал, - он, скорее, был даже приятным мне.

А давно ли так спешил я уехать из родины?

11-го (23-го) июля

Немногие пассажиры с парохода "Вестеролен" оказались теперь со мною на пароходе "Хокон Ярл". Из них были здесь на лицо лишь два упомянутые уже бельгийца, т. е. молодой фотографирующий турист, за которым ухаживала описанная мною уже выше поблекшая искательница приключений в Харстаде, да его пожилой соотечественник. С этими двумя пассажирами у нас установились более или мене близкие отношения. Хотя мы и путешествовали в разных классах парохода.

Такое сближение часто случается в дороге между пассажирами, едущими некоторое время вместе. Невольно льнешь друг к другу, тогда как кругом все и все сменяется. И тут помнишь твердо, что скоро жизнь раскинет в разные стороны, и притом навсегда. И как-то жаль становится друг друга, как-то страшно перед всеразрывающей судьбой!

Ландшафт фиордов, берегов и островов становится все бледнее и бледнее по мере нашего передвижения к югу. Острова мелки и незначительны. Прибрежные горы - с круглыми контурами и вершинами. Зато растительности все больше, и зелень скрашивает картину.

Погода сегодня с утра чудная, мягкая и без ветра, хотя и несколько пасмурно.

В 11 ч. утра остановились в Христианзанде. Это маленький, нарядный городок с 10400 жителей приблизительно.

Опять-таки и он почти весь выстроен из дерева, хотя здесь ломают камень посреди самого города. Конечно, и здесь рыба, рыба и рыба составляет главный предмет торговли, и преимущественно треска. Ее отсюда отсылают даже в Испанию. Я пустился в поиски купанья, о котором давно уже соскучился. Выходил я и за город, даже отдалялся от него, но нигде не мог спуститься с отвесных каменистых берегов к морю. Наконец, мне указали доступный, укромный заливчик позади одного деревянного красного здания. Там я и поспешил выкупаться. Только после этого заметил, что из вышеозначенного красного здания сюда, в море, стекал небольшой ручеек нечистот. Оказалось, что это случилась сукровица и содержимое кишок животных. Я догадался, что красное здание - бойня, и что этот ручеек - последствие страдания и смерти. Однако, он не загрязнял прекрасной, прозрачной воды океана, так мал и ничтожен он был пред ее массою. Возвращаясь в город, я встретил тележку с несколькими мелкими окровавленными шкурами, которые увозились от печального здания. Это навело меня на размышление, что даже и здесь, несмотря на обилие рыбы, ракообразных и моллюсков в море, люди не хотят обойтись без настоящего кровопролития и без жестокости над своими друзьями, над ручными и преданными слугами своими, над домашними животными.

В городе я повстречался с обоими бельгийцами. Зашли вместе выпить пива, после того как молодой из них снял несколько видов в городе. За пивом вспомнили Бельгию. Оказалось, что молодой человек был родом из Брюгге, а пожилой - из Антверпена. Я вспоминал свое там давнее пребывание. Помянули прославленного брюссельского виолончелиста Сервэ, столь любимого когда0то в России.

Когда мы возвращались на пароход, то заметили, что нашего старого и неказистого капитана уводит в город одна пассажирка. Это была красивая, но неряшливая особа неизвестного класса, так как она перебывала во всех. Она странно держала себя. Одета она была плохо, почти грязно. У нее были какие-то два компаньона в третьем классе. Тип она имела еврейский.

Куда и зачем она уводила нашего почтенного капитана, нам узнать не удалось; только вернувшись, он имел чрезвычайно помятый вид.

На пристани среди публики мы заметили несколько миловидных девичьих лиц. В особенности одно было прелестно. Общими нашими усилиями молодой бельгиец снял аппаратом эту милую рожицу.

Когда мы тронулись в путь из Кристианзанда, то оказалось, что в трюме выскочила какая-то заклепка, и мы потеряли всю пресную воду, которая там хранилась. Через люк, находившийся у нас в полу II класса, стали лазать туда люди и чинить аварию.

Погода оставалась тихая и спокойная. Острова здесь были малы и редки. Часто между островами открывался нашим глазам океан своею равниною с правой стороны, на довольно большие пространства.

Как я сказал, спуск в трюм находился у нас в тесной каюте II класса. И я испытал на себе неудобство такого приспособления, ибо, позабывши о том, полетел туда, так как его оставили во время чинки открытым. Только расправленные вовремя локти да какие-то корзины с бутылками, загремевшие отчаянно под моими ногами, избавили меня, быть может, еще от больших поранений.

Сколько я здесь ни встречаю туристов и пассажиров вообще, все носят пристяжные, фальшивые воротнички. Только я один, как истый дитя степей, осмеливаюсь оставаться в дорожных мягких, пестрых рубахах. Некоторые щеголи за это на меня косо поглядывали, так же, как и за мои смазные сапоги. Но я, не смущаясь, продолжаю пользоваться привилегиею простоты II класса, в котором странствую.

Хотя с приближением к югу растительности везде виднеется больше прежнего, зато звери и птицы быстро уменьшаются здесь числом. Там, на безлюдном севере, ими кишат берега, острова, воды и воздух. Тут изредка увидишь вдали дельфина или чайку. Вероятно, и рыбы здесь меньше в сравнении с северными водами. Там, например, чайки не следят за судами и не обращают почти внимания даже на умышленно кидаемый им корм. Здесь они жадно дерутся из-за каждой корочки.

Часов в 5 вечера остановились у городка Мольде в прелестном, красивом Молде-Фиорде. Окрестность, виды через фиорд на горы, погода и самый городок - все это выглядело здесь положительно восхитительным. Мне показалось, что Мольде - это самое красивое местечко для жизни из всех виденных мною в Норвегии. Здесь многие богатые люди проводят лето. Это одно из любимых дачных мест. Среди местной публики я заметил иностранцев - кажется, англичан, которых, повторяю, вообще почти не встречал в то путешествие.

Для приезжих у пристани есть довольно привлекательная гостиница. В самом городке есть несколько видных туристских магазинов.

Там продавались всевозможные предметы для путешественников, и, разумеется, масса туземных фотографий. Между последними выделялась одна копия картины религиозного содержания. Оригинал находился тут же, в местном храме, куда я и пошел.

Это была красивая картина большого размера одного известного норвежского живописца из Христиании, Акселя Эндера. Нарисована она в 1887 году и изображает жен-мироносиц, пришедших поклониться ко гробу Христа, который уже воскрес, и только красивый юноша-ангел возвещает им об этом происшествии.

Красота картины, ее светлые, радостные цвета, вечернее освещение сквозь желтовато-зеленые стекла в деревянном готическом храме и органные звуки при этом - все это оставило в памяти самые хорошие впечатления. Картина красовалась в церкви, на алтарной стене. Называлась она "Пасхальное утро".

Перед тем, как поплыть дальше, мы посидели с обоими бельгийцами на веранде прибрежной гостиницы за холодным пивом, любуясь прелестною местностью.

Наш разговор повернулся невольно на то, что местечки, подобные Мольде, должны бы привлечь внимание европейцев как идеальные климатические станции.

Особо подозрительного свойства, которую мы с молодым бельгийцем за неряшество прозвали "красоткою с грязными ручками", сошла с парохода и осталась в Мольде. Ее два таинственных спутника, пассажиры третьего класса, также сошли с нею.

Что это могла быть за компания людей? Чем они были связаны? Какая их была цель?

Очевидно, они возбуждали любопытство, потому что, пока шли по улицам, многие высовывались на них поглядеть; в особенности хитро поглядывала отовсюду женская прислуга на это странное трио.

Мы двинулись далее на юг, все на юг на нашем пароходе.

12-го (24-го) июля

Дождливо и пасмурно. С утесов низвергаются в океан и в фиорды большие и малые дождевые каскады и целые водопады. Маленькие из них часто развертываются ветром и разлетаются, как пар, в разные стороны.

Ветер в открытом море, по-видимому, силен, но мы его здесь, в тиши фиордов не чувствуем.

Осталось пути до Бергена не более, как часов на 6 времени.

Дорога теряет всякую прелесть. Пробираемся уже не между островами и не по фиордам, а открытым морем, усеянным бесчисленными, огромными округленными камнями, между которыми приходится осторожно лавировать. Да и под водою камней, говорят, тут достаточно скрыто, на погибель судов.

С океана катится величественная мертвая зыбь (волны в штиль, пришедшие из района ветра).

Наш ресторатор-лакей сегодня выкинул преоригинальную штуку.

День был воскресный, и мы, сидя за столом, совершенно позабыли, что в этот день должно быть еще пятое сладкое блюдо, по обычаю на пароходе, и как это ранее бывало. Под этим впечатлением, по окончании обеда, все стали подниматься из-за стола. В эту минуту ресторатор появился в дверях с пирожным. Догадавшись, что наивные пассажиры от него более ничего не ждут сегодня, он быстро повернулся и исчез в своей каюте с сладким кушаньем, которое, вероятно, и съел за наше здоровье.

Я рассказал и объяснил своим спутникам, в чем дело, но был и тут поражен молчаливым смирением и в этом случае, как и ранее, во многих других подобных.

Пробовал я объясниться с самим нашим ресторатором, но хитрец всякий раз в таких происшествиях притворялся непонимающим и невинно отвечал лишь: "не понимаю". Так же относился он к моим заявлениям, когда случалось, что на мою койку кто-нибудь залезал самовольно, чтобы выспаться, невзирая на лежащие на ней чужие вещи.

Перед вступлением в гавань Бергена пароход наш изукрасили флагами всевозможных национальностей. На мачтах только не оказалось русского флага, хотя это и был именно тот самый "Хокон Ярл", который входил в Хаммерфест исключительно под русским флагом. Впрочем, тогда нас, русских, было четверо, кроме того, двое из этого числа были важными членами Мурманского пароходства. Теперь я был только один русский на всем судне.

Не знаю, было ли это так, но мне показалось, что капитан наш как будто бы спрятался даже на этот раз от меня, и я насилу нашел даже случай с ним проститься, уходя с парохода.

Глава 4

Берген

Панорама Бергена. Помещение. Данные о Бергене. Ганза. Параллель Петербурга. Базары. Оживление. Статуи. Выдающиеся части города. Трамваи. Выставка. Письма. Осмотр выставки. Рекреации. Народный ресторан. Начало лесоразведения. Поиски Э. Грига. Нутрь страны. Вилла Трольдхауген. Охранительница. Великий человек. Стануия Нестун. Сельское кладбище. "Нет более детей". На высоте. У Э. Грига. Ли. Наша беседа. Ибсен о свободе. Сборы в Россию. О музыке. Остальные члены семьи. Прощание. Возвращение в Берген. Последний осмотр Бергена. Народная кухня. Третий норвежский пароход. Отъезд. Капитан и его помощник. Берега.

Берген расположен у двух небольших фиордов Rufjord и Pundefjo