1855

M. С. ВОЛКОНСКОМУ

13 января 1855. Иркутск

13 января 1855.

Я в большом горе, почтеннейший Михайло Сергеевич, что не имел удовольствия застать Вас в Иркутске. Несмотря на то, я взял смелость представиться Вашему семейству, которым был принят весьма любезно и внимательно. К сожалению, недостаток времени, а еще более совестливость помешали мне пользоваться приятным приглашением Вашего семейства бывать в нем чаще. При Вас я бы считал себя более вправе на то, а без Вас совестился беспокоить членов Вашего дома своим появлением. Оправдайте меня перед ними.

Вас самих не знаю как и благодарить за Ваше внимание ко мне в Аяне. Между прочим, я вспомнил, что Вы желали иметь мой резинковый непромокаемый плащ для летних Ваших поездок; сегодня с этим письмом отвезу его к Вам в дом. Пусть он напомнит Вам обо мне где-нибудь на аянской дороге или за Байкалом. Мне не совестно его предложить Вам на память, потому что я не надевал его и двух раз и он совсем нов, хотя и измят в чемодане.

Не прощаюсь с Вами, а говорю до свидания, в надежде увидеться когда-нибудь за Уральским хребтом. Будьте уверены в моем к Вам искреннем уважении.

И. Гончаров.

Евг. П. и Н. А. МАЙКОВЫМ

13 января 1855. Иркутск

13 января 1855. Иркутск.

Как это случилось, что я сегодня получил Ваши письма, из которых одно и то же писано от января 1853 и сентября 1854 года и адресовано и в Иркутск и в Японию? Как ни приятно получить такое письмо, но все-таки странно.

Я так живо сочувствую тому, что движет Вас и всю Русь в настоящее время, что прощаю Вам, друг мой Евгения Петровна, письмо Ваше, наполненное политическими новостями. Я иначе не надеюсь Вас видеть по приезде в Петербург, как с пикой в руках, в чепце немного на сторону, как Вы спешите на дрянном извозчике, но по таксе, мимо Гостиного двора, не удостоив взгляда даже голландские лавки, прямо на Английскую набережную отражать нападение союзников. Вам, милый мой Аполлон, сочувствую и делом: в Якутске прочитал я Ваш фельетон в СПб. вед<омостях> 11 август<а> 1854 года Š 176 и тотчас же отбросил путевые записки, которыми тогда занимался, и написал статью Якутск, в которой фактами подтверждаю Вашу мысль о том, как Россия подвластным ей народам открывает обширное поприще деятельности и разумного приложения сил.

При свидании всё это, Бог даст, прочтем и переговорим. При свидании - легко сказать! Я проехал четыре тысячи верст, остается еще шесть тысяч. Это не поездка, потому что слишком продолжительно, не путешествие, потому что не занимательно, это жизнь своего рода или, лучше сказать, пародия на жизнь, потому что очень противоречит недостатком главных условий жизни понятию, которое мы составляем о ней. Все это, впрочем, касается не городов, а здешних пустынь, разделяющих эти города. В городах очень хорошо, здесь например, даже в Якутске не худо. В пустынях раздается сильное эхо от патриотических кликов нашей народной массы, очень сильно, как всегда бывает в пустынях. Здесь есть величавые, колоссальные патриоты. В Якутске, например, преосвященный Иннокентий: как бы хотелось мне познакомить Вас с ним. Тут бы увидели русские черты лица, русский склад ума и русскую коренную, но живую речь. Он очень умен, знает много и не подавлен схоластикою, как многие наши духовные, а всё потому, что кончил ученье не в Академии, а в Иркутске и потом прямо пошел учить и религии и жизни алеутов, колош, а теперь учит якутов. Вот он-то патриот. Мы с ним читывали газеты, и он трепещет, как юноша, при каждой счастливой вести о наших победах.

Другой патриот, человек бодрый, энергический, умный до тонкости и самый любезный из русских людей - это Никол<ай> Ник<олаевич> Муравьев, генерал-губернатор Восточной Сибири. Имя его довольно популярно у нас: все знают, как сильно и умно распоряжается он в Сибири, не секрет уже и то, что он возвратил России огромный и плодоносный лоскут Сибири по реку Амур включительно, вопреки Министерству иностр<анных> дел, действуя под непосредственным надзором и полномочием царя, при множестве врагов, доносов и проч. Молодец! И хозяин он славный, принимает гостей радушно, как русский, и вежливо, как европеец вообще. Я теперь у него в гостях, то есть ежедневно у него обедаю, за неимением приглашений в другие дома. Знаете ли, что камчатская победа была плодом его распоряжений. Мы плыли в Татарском проливе на шкуне в Аян. А что, если англичане придут в Камчатку? - спросил я. А пусть придут, - отвечал он, - теперь там 70 пушек, и я послал туда 300 человек казаков: пусть придут! - Какой чудак, - подумал я, - что он сделает 70 пушками, когда на каждом военном судне около 50 пушек и до 400 человек народу! А вот он предсказал успех, стало быть, был уверен. Но это еще ничего, что он патриот, иначе и быть не может и не должно. А вот жена его, француженка, парижанка, та, говоря о русских, говорит мы, то есть nous, а о французах eux, ils и с радостью предсказывает, что nous поколотим eux везде и всегда. Она любит не только Россию и русских, но Сибирь и Камчатку, куда ездила с мужем и верхом по горам и болотам, и морем, и в мае сбирается в те места вторично по Амуру на барке.

Вчера она сказала, что велела мне сварить и заморозить в куски на дорогу чи, то есть щи, и напечь кренделей. Когда французы что соврут в газетах, она называет их lвches. трусы, подлецы (фр.)

Я могу выехать через два дня, 15-го числа. Николай Никол<аевич> удерживает меня до 19-го, до великолепного бала, который он дает, но когда сочли время, то увидели, что мне надо приехать в Петербург к 25-му февраля. Скакать сломя голову я не могу: если я три дня еду день и ночь, на четвертые сутки надо остановиться, а то делаются приливы к голове, геморроидальные припадки и несварение желудка, обнаруживающееся сильной рвотой.

Если Бенедиктов получил уже мое письмо, то Вы должны получить огромных два письма через контору Языкова, на его имя, с передачей Вам. В одном письме я послал морскую идиллию, ловлю акулы, отрывок из своих записок для напечатания в Отеч<ественных> записках (только там) в Смеси, но без имени моего (непременно). А другое письмо - так себе письмо, оба писаны из Якутска. Извините, Аполлон, что не пишу особо ответа на Ваше чудесное письмо с чудесными стихами (Философической свободы Вам было мало, господа, и т. д.). Некогда и потом повторяю Ваши же слова: Надеюсь скоро видеться и писать больше не хочу. Я уж Вам и родным своим из Якутска запрещал накрепко писать, да вот не уймешь. Когда сам-то уймусь - не знаю. Видно, и впрямь людям при рождении назначены роли: мне вот хлеба не надо, лишь бы писать, что бы ни было, всё равно, повести ли, письма, но когда сижу в своей комнате за пером, так только тогда мне и хорошо. Это, впрочем, не относится ни к деловым бумагам, ни к стихам, первых не люблю, вторых не умею.

Поцелуйте за меня и от меня милую Анну Ивановну и неизвестного или неизвестных мне будущих моих друзей, маленьких Майковых. Вы приглашаете остановиться пока у себя - ни за что: уж это один из моих обычаев, которых я, вы знаете, не изменяю. А поближе квартиру нанять - оно бы, пожалуй, хорошо, если б не было Литейной: я не умею себе представить, как жить в Петербурге не на Литейной.

Вы пишете, что chinoiserie в большой моде и что продаются разные фигурки рублей по 50 сер<ебром>: если я с сундуком как-нибудь доберусь до Петербурга, то эдак, пожалуй, у меня и на тысячу руб. наберется, болванчиков и вазочек штук до 30 наберется, да рисунков, да резных четок из бамбука и орехов, что всё куплено мною самим в Шанхае. Если выйдет выгодная спекуляция, так ни Евгения Петровна, ни Катерина Алекс<андровна>, ни Юнинька (которую нежно целую) не увидят ни синя пороха. Лишь бы мне доехать только. Ах дай-то Бог поскорее!

Вы, друг мой Николай Аполлонович, написали всего две строки на полях и то успели нагадить: как это Вы сделали, что у Вас чернила и на хорошей бумаге прошли насквозь? А ты, Бурька, что так мерзко написал? Не только хуже Аполлона, даже хуже отца? Что Марья Федоровна смотрит, отчего не бьет тебя по рукам? Посмотрите-ка, как нацарапал: я только и разобрал жду Вашего возвращения. Вот погоди, я ворочусь, да того... помочами тебя. А ты уж, чай, думаешь, что ты студент, поди беспрестанно употребляешь слова личность да тип, а может быть, чего доброго, и водку? Я - тебя! А Старик - что? Старик - самозванец, фальшивый! Вот я настоящий старик стал, признаки ясные: болтлив и не хочу умереть. Что Ваша Старушка? Забыла, я думаю, меня: ведь она была еще дитя, когда я поехал. Павел Ст<епанович>, верно, помнит. А Юнинька, а Льховский? Кланяюсь Вам и Языковым тоже. А Капитан где? Сражается что ли?

Почта пойдет дня через два после меня, но приедет, я думаю, месяцем раньше и потому посылаю с ней. До свидания. Ваш

И. Гончаров.

Еду отчасти и не без тоски при мысли, что надо приниматься опять за ежедневное хождение в службу, от чего я на корабле отвык.

M. С. ВОЛКОНСКОМУ

14 января 1855. Иркутск

Вот вторая записка к Вам, почтеннейший Михайло Сергеевич, но в ней я надоедаю Вам уже не о себе, а об общем нашем знакомом Лазареве, который желает быть переведен в Иркутскую или Енисейскую губернии как ближайшие к его родине, Казани. В Якутске и холодно, да и мало средств к существованию, занятий никаких. Жена у него не выносит тамошнего климата и больна, словом, положение их незавидно. Туда надо людей покрепче и пожестче.

Я взял смелость довести об этом до сведения Его Высокопре<восходительст>ва, с покорнейшим ходатайством об исполнении желания Лазарева. Николай Николаевич, выслушав благосклонно, обещал исполнить при возможности и приказал мне передать прилагаемую записку о Лазареве Вам, с тем чтобы Вы взяли труд доложить ее Его Высокопр<евосходительст>ву при открытии лекарских вакансий в тех местах, где бы желал служить Лазарев. Мне очень приятно передать дело нашего общего знакомого в такие доброжелательные и надежные руки. Я уверен, что Вы не оставите дела без внимания.

До свидания,

Ваш покорнейший слуга

Гончаров.

14 января

1855

Иркутск.В. Ф. ОДОЕВСКОМУ

1 марта 1855 г. Петербург

Совершенно покоряюсь Вашим распоряжениям и в воскресенье в 5 часов явлюсь. - Что касается до моего друга Коренева, то едва ли удастся изловить его на это воскресенье: его надо предупреждать об обеде недели за две.

Жалею, если ответ не поспеет вовремя: я вернулся домой и прочел Вашу записку ночью. - Радуюсь, что буду иметь удовольствие видеть Вас завтра у Панаева, - и горю нетерпением засвидетельствовать мое почтение княгине.

Извините за беспорядок бумаги, почерка и стиля: я еще пока на бивуаке. Честь имею быть покорнейшим слугою Вашего Сиятельства.

И. Гончаров.

1-го марта

1855.

В. Ф. ОДОЕВСКОМУ

7 марта 1855. Петербург

Я уже обеспечил себе промежуток времени от 5 до 8 часов и буду иметь удовольствие явиться к Вам. Что касается до венгерского или вообще до вина, то - от водки до шампанского включительно я не пью ни капли. Не знаю, сделаю ли исключение в пользу столетнего.

В ожидании пяти часов свидетельствую Вашему Сиятельству и княгине Ольге Степановне мое глубокое почтение.

Гончаров.

А у меня всё еще ни порядочной бумаги, ни перьев дома нет - и потому прошу извинения за непредставительность этого листка: зато сургуч, как изволите видеть, отличный.

Понедельник, 7 марта.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

10 апреля 1855. Петербург

Я три дня не вставал с постели и пил лекарства и теперь еще насилу держу перо в руках. Когда выйду - и этого не знаю, хотя мне несколько лучше. Сейчас ушел только доктор.

О Майковых ничего не знаю: был сегодня у меня Павел Степ<анович> - и тот ничего не знает.

Ваш Гончаров.

10 апреля.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

24 апреля 1855. Петербург

24-го апреля. Воскресенье.

Вчера у Писемских был только один Николай Аполлон<ович>; он сказывал, что Евгения Петровна сильно простудилась, так что должна лечь в постель, следовательно, о Тарасовых ей и думать нельзя. Он очень о ней беспокоится.

Я намерен обедать сегодня у Языковых, а оттуда полагаю проехать к Майковым.

Посылаю Вам сочинения Писемского: берегите пуще глаза.

До свиданья.

Ваш Гончаров.

Записку Вашу я отдал вчера Николаю Аполлоновичу. И Аполлон, говорят, нездоров.

А. Н. МАЙКОВУ

25 апреля 1855. Петербург

Вчерашний наш разговор был не что иное, как тема только, едва и беспорядочно набросанная в крупных и отрывочных чертах. Между тем разговор возбудил во мне большой интерес и даже разбудил от апатии, так что я с большим бы удовольствием продолжал его и знаю, что мы с Вами не поссоримся, а только отчетливо друг другу выскажем то, что нас обоих занимает и должно занимать. Идеи не успели в полчаса объясниться, они едва развивались, как надо было уже переходить в другой вопрос. И потому это был только первый разговор, за которым должен последовать второй и т. д., пока не устанем или пока не займет нас другое. Теперь, когда la glace est rompue лед сломан (фр.) между нами, будем высказываться, и для этого я хотел бы заехать к Вам сегодня часу в девятом пить чай, который разлила бы нам Анна Ивановна, а мы за сигарой мирно могли бы беседовать. Я свободен сегодня, в понедельник, а следующие затем три дня - нет. Дома ли Вы будете? К сожалению, Вам меня не через кого уведомить об ответе. Я часов до 8 пробуду дома, а там, нечего делать, пущусь к Вам наудачу, если только не отвлечет что-нибудь важное.

До свиданья же.

Ваш Гончаров.

Понедельник.

25 апреля

1855.

Одна моя беда, что я всегда горячо спорю, а это примут не знающие меня коротко, пожалуй, за какую-то желчную злобу. Но Вы меня знаете, и вчера Вы были бесподобны. С Вами говорить приятно, и мне это хочется, потому что так мало в виду, чем бы развлечься теперь.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

5 мая 1855. Петербург

5 мая.

Вот новая книжка Отеч<ественных> зап<исок> - возьмите, если соч<инения> Писем<ского> не нужны - пришлите, журнал не очень долго держите, о здоровье Шивой<?> меня известите, обнять мужа не премините и хорошенько себя ведите, а сами в скором времени меня ждите. Простите.

Ваш Гончаров.

Если к воскресенью выйти могите, то чтение Бенедиктова у Майковых слушать к обеду приходите.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

13 мая 1855. Петербург

Я обещал Старику приехать к нему обедать: если хотите, я заеду за Вами до обеда или после обеда, как хотите, и поедемте вместе. Дайте мне знать: я часов до трех буду дома. Если не пришлете, значит, Вам нельзя.

Посылаю Вам Совр<еменник> и Отеч<ественые> зап<иски> за апрель.

Ваш Гончаров.

13.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

17 мая 1855. Петербург

17 мая.

Вчера я был у Языковых и Екатерина Ал<ександровна> сунула мне в руки какой-то пачек, чтоб передать Вашей немке от ее немки, при случае. Пачек прилагается.

Между тем поздравляю вас обеих с именинами, присовокупляя тьму желаний вам обеим всякого добра и имущества, между прочим, ей, чтоб она больше никогда не мазалась свиным салом, а Вам, чтоб Вы меньше ее баловали.

До свидания. Кланяюсь Александру Павловичу.

Ваш Гончаров.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

3 июня 1855. Петербург

Посылаю Вам июньскую книжку Отеч<ественных> записок и картинку. Вы можете взять книжку на дачу с собой и передайте ее там, по прочтении, Екатерине Павловне Майковой. Предыдущие две она может взять прямо от Евг<ении> Петровны. Не потеряйте только. Посылаю и свою статью (из Морск<ого> сборн<ика>): эту можете потерять.

До свидания.

Ваш Гончаров.

3 июня.

И. Ф. ГОРБУНОВУ

20 июля 1855. Петербург

20 июля. Среда.

Сегодня мне, может быть, не удастся быть у Майковых, любезнейший Иван Федорович, и потому не прошу Вас к себе. Но я нынче же узнаю, будет ли он дома в субботу, это свободный для меня день, и если Вам можно, то мы можем отправиться тогда обедать.

Во всяком случае, я Вас до тех пор уведомлю. А теперь пока до свидания.

Ваш

Гончаров.

Я уж говорил Майкову, что мы приедем на этой неделе к нему, и он очень рад.

И. Ф. ГОРБУНОВУ

21 июля 1855. Петербург.

Влад<имир> Ник<олаевич> Майков просит Вас, любезнейший Иван Федорович, пожаловать к нему обедать на дачу в субботу, 23-го этого месяца, то есть послезавтра. Лучше всего Вам приехать ко мне в 4 часа без четверти (в дом Кожевниковой, на Невском проспекте, второй дом от Владимирской или Литейной улицы, кварт. Š 19); если бы случилось, что меня еще не будет, то прошу покорнейше минут пять или десять подождать, и мы отправимся вместе.

Итак, до свидания.

Ваш Гончаров.

21 июля.

Может быть, мы еще увидимся сегодня у Языкова.

Е. В. ТОЛСТОЙ

22 августа 1855. Петербург

Угодно ли Вам идти к Майковым, и в таком случае позволите ли проводить Вас? Если же останетесь дома, то позволите ли принести или прикажете прислать показать китайские альбомы? Наконец, если ничего не угодно, то не прикажете ли мне просто лечь спать? В последней крайности я и на это готов. Ваших повелений будет ожидать

преданный Вам по гроб включительно И. Гончаров.

22 августа <18>55.

Е. В. ТОЛСТОЙ

23 августа 1855. Петербург

Ваше кольцо и перчатки починены: прилагаю их. Где Вы? Не прикажете ли чего-нибудь?

Ваш усердный чтитель Гончаров.

23 августа <18>55.

Прилагаю также два альманаха для прочтения и надеюсь, что m-me Якубинская уснет от них нынешнюю ночь очень хорошо, а m-me Богдановой желаю выздороветь.

Не здесь ли Вы еще?

Е. В. ТОЛСТОЙ

26 августа 1855. Петербург

Хотя Вы угрожаете уехать только на две недели, но мне все-таки хочется пожелать Вам счастливого пути. Я даже способен бы был прийти проводить Вас на железную дорогу, как это обыкновенно делают все, которые хотят показать, что им очень жаль расставаться с отъезжающими, если б, во-1-х, мне действительно было жаль расстаться с Вами на такой короткий срок, если б, во-2-х, мне зачем-нибудь понадобилось показать Вам это - и, в-3-х, если б я знал наверное, в который день Вы поедете.

Но увидеть Вас перед отъездом я желал и для этого в среду после обеда заезжал к Евг<ении> П<етровне>, у которой Вы обещали обедать и не были. Что же мне остается теперь делать? Послать эту записочку, я думаю, в надежде, что Вы примете ее как доказательство, что Ваше отсутствие, хотя и кратковременное, не доставляет никакого удовольствия для Ваших друзей, и между ними и для

Гончарова.

Если же Вы едете не сегодня, а завтра, то не будете ли сегодня вечером у Евг<ении> П<етровны>?

26 авг<уста>.

Пятница.

Е. В. ТОЛСТОЙ

29 августа 1855. Петербург

Евгения Петровна и Николай Аполлон<ович> поручили мне уведомить Вас, что если завтра, в Александров день, не будет дождя, то они приедут смотреть церемонию шествия Имп<ераторской> Фамилии в Невский монастырь из окон Кожевникова дома, в котором, по моему распоряжению, оставлено для них место. Полагая, что Вы, по обещанию, воротитесь из Царского Села сегодня, они намереваются заехать завтра утром в 9 часов за Вами, в том предположении, что, может быть, если не имеете другого, лучшего случая видеть церемонию, Вы захотите посмотреть ее и из дома Кожевникова. Там одна квартира на улицу не занята, и управляющий предоставил мне, как жильцу этого дома, одно из окон.

Вчера был день рождения Николая Ап<оллоновича>: мы все там обедали и не раз сообща изъявляли сожаление о Вашем отсутствии.

На случай, если б Вы воротились уже из Царского Села, - не прикажете ли чего-нибудь

до невозможности преданному Вам Гончарову.

29 августа, <18>55. 11 ч<асов> утра.

Е. В. ТОЛСТОЙ

Август <?> 1855. Петербург

Entre 9 et 10 heurs du soir, nest-ce pas? Между 9 и 10 часами вечера, не так ли? (фр.) Вот я и в сомнении. Если утром - то уже нет никакой возможности, сейчас - 10 часов: как быть? Entre 10 et 11 - это еще возможно, - но так ли я понял? Боже мой, как я стал туп с тех пор, как Вы здесь! Говорят, это Ваша привилегия - конфузить, туманить, делать недогадливыми, словом, менять по своему произволу людей - может быть, это и весело делать, но пощадите стариков!

Если Вы разумели утро, то на всякий случай я - у Ваших ног... виноват - дверей -

Ваш верный слуга Гончаров.

Е. В. ТОЛСТОЙ.

Лето 1855. Петербург.

Прошу покорнейше уведомить меня, едете ли в Царское? Если едете, то я попросил бы не заезжать за мной: мне нужно на минуту зайти в контору Яз<ыкова> и в исходе 12-го часа я прямо бы явился к Евг<ении> Петровне.

Ваш усердный слуга

И. Гончаров.

И. Ф. ГОРБУНОВУ

3 сентября 1855. Петербург

Суббота, 3 сентября.

Завтра, то есть в воскресенье, старики Майковы будут вечером дома, и если Вы пожалуете часов в 7 вечера к ним, они будут рады. Там будут и молодые Майковы, оба брата, и я. Все мы Вас ждем, любезнейший Иван Федорович.

Майковы живут в том же доме и по той же лестнице, где живет Аполлон Ник<олаевич>, над ним, направо. Это в Большой Садовой, против так называемого Юсупова сада, в доме бывшем Адама, ныне Полосухина. Вход с Садовой, третья лестница от угла.

До свидания.

Преданный Гончаров.

Е. В. ТОЛСТОЙ

4 сентября 1855. Петербург

От заботливости о спокойствии друзей мне так тяжело, больно, стыдно, неловко и совестно обременять Вас таким тяжелым поручением, каким решаюсь обременить Вас: что делать! таковы уж у меня понятия о дружбе. Возьмите на себя труд передать m-me Якубинской прилагаемый адрес мебельного мастера, с присовокуплением моего почтения ей, участия m-me Богдановой и наставнического расположения к Вам самим. На обороте карточки есть безграмотная надпись, из которой явствует, что за кресло надо оставить в залог что оно стоит, 30 руб. сер<ебром>, и заплатить за наем 3 руб., но не явствует, за месяц ли (fьr) или за 4 (vier). Это в двух шагах от Вас, и потому можно самим выбрать кресло и условиться.

Я сам сижу в большом кресле, медленно оправляясь после вчерашнего. Болезнь у меня упорная: едва перемогаюсь, спал много, но дурно. К утру, по обыкновению, легче.

Вы не могли или не хотели определить на словах точнее пользы разговоров со мной, но я рад, что письма Ваши к родным были еще не запечатаны. Там в одном слове совершенно удовлетворительно для меня выражено свойство этих разговоров, а в каком именно слове - об этом скажу, когда буду иметь авантаж видеть Вас.

Остаюсь всё тем же, самым старым, самым преданным и самым полезным из Ваших почитателей.

И. Гончаров.

4 сентября <18>55.

Е. В. ТОЛСТОЙ

6 сентября 1855. Петербург

Cest inutile que vous envoyez, - avez-vous dit hier. Это бесполезно, что Вы посылаете, - Вы сказали вчера (фр.) В самом деле, Вы, должно быть, любите полезное. Et moi jaime linutile, А я люблю бесполезное (фр.) - повторяю я слова не то m-me Сталь, не то Севинье или, может быть, какой-нибудь другой из ненавидимых мною так называемых умных женщин, bas bleu, синих чулков (фр.) или писательниц. И потому мне, может быть, и бесполезно, но приятно (я с некоторого времени страх как полюбил слово приятный и оттого, в знак особенного моего к нему расположения, даже подчеркнул его) видеть хоть почерк Вашей руки, за невозможностью видеть пока самую руку; приятно узнать, состоится ли экспедиция в Мих<айловский> театр в том виде и составе, как она предполагалась вчера, или произошли какие-нибудь перемены, наконец, приятно даже, через Вас, услышать что-нибудь о насморке m-me Якубинской (не говорю уже о собственном Вашем насморке) и узнать, легче ли m-me Богдановой. Пользы в этом нет, но приятно сказать Вам несколько слов и еще приятнее получить их от Вас.

Может быть, и Вы не найдете ли полезным узнать что-нибудь о моем здоровье: мне легче, болезнь понемногу уступает силе воли и характера; вчера спал лучше, нежели третьего дня, виноват, сегодня лучше, нежели вчера: бред и горячешные сны не мучили меня: видел сегодня просто снег во сне, а на снегу щепочку, потом скалу, а на скале букашку. Видите, какие мирные сны, а вчера, ах, Творец!

Посылаю Вам Писемского, Тургенева и картинку из Отеч<ественных> записок: последнюю не угодно ли бросить, да и первых двух, пожалуй, бросьте, если б каприз пришел. Нет, это не в Вашем характере: Вы бы скорей разбили, если б они попались под руку, и потом отдали бы кому-нибудь склеить.

Сейчас присылала одна барыня просить Современник за август; если он совершенно не нужен Вам, не пришлете ли?

До 6 часов: я являюсь к Вашему порогу - так?

До свидания же - мой очаровательный, изящный друг или враг, - ей-богу, не знаю до сих пор.

Весь, всегда и всюду Ваш

Гончаров.

6 сентября.

Посылаю записку, а сам боюсь, не огорчу ли опять Вас, как в воскресенье.

Е. В. ТОЛСТОЙ

6 сентября 1855. Петербург

C'est affreux, si vous manquez а vos amis ce soir: ne pouvezvous pas dire que vous avez retenu la loge et invitй le monde, que vous ne pourrez pas manquer sans blesser les convenances etc. etc., mais ce n'est pas а moi а mettre les points sur les ii pour vous.

J'attends avec impatience la rйponse а 5 heures, si je dois venir avec la voiture. Faites comme vous savez, comme vous pouvez, mais faites que ce soit: oui. Je remettrai ce billet moi-mкme а votre suisse: la rйponse est inutile. Je vous demande bien pardon de ce griffonage mais je me dйpкche et je crains de ne plus vous revoir, а moins que ce ne soit pas ainsi pour ce soir.

Votre t. dйvouй Gontcharov.

Mardi, le 6 Septembre.

On dit que les piиces sont charmantes et le spctacle sera brillant, surtout, j'ajouterai, si vous voudrez l'embellir de votre prйsence.

Перевод:

Это будет ужасно, если Вы не придете сегодня вечером к своим друзьям. Разве Вы не можете сказать, что Вы взяли ложу, что Вы пригласили туда знакомых и что Вы находите неудобным не прийти туда, не оскорбив приличий, и т. д. и т. д. Но не мне ставить точки над i для Вас. С нетерпением буду ждать известия в пять часов - должен ли я заехать за Вами. Делайте, как Вы знаете и как можете, но сделайте, чтоб это было: да. Я отдам эту записку сам Вашему швейцару, и ответ на нее бесполезен. Я очень прошу прощения за эти каракули, но я спешу и боюсь, что я не встречусь с Вами снова, если этого не случится сегодня вечером.

Ваш вполне Вам преданный

Гончаров.

Вторник

6 сентября.

Говорят, что пьесы очень милы, и спектакль будет блестящим. В особенности, прибавлю я, если Вы захотите украсить его своим присутствием.

Е. В. ТОЛСТОЙ

6 сентября 1855. Петербург

Que faut-il faire donc? voulez-vous en effet commettre le crime de lиse-amitiй? Mais les amis ont toujours la prйfйrence, aprиs viennent les parents. Et que faire avec la loge, que faire avec Les Maikoff, qui vous attendent au thивtre?

J'attends vos ordres pour venir avec la voiture - ou bien dictez-moi d'autres: quoi quils soient, ils seront remplis, avec la soumission d'un ami dиvouй et d'un serviteur zйlй а toute йpreuve

Gontcharov.

Mardi

а 53/4 heures

6 Sept.

ci - joint votre montre et deux cls.

Перевод:

Что же нужно сделать? Разве Вы в самом деле хотите совершить преступление оскорбления дружбы? Но друзья всегда имеют преимущество перед родственниками. Что делать с ложей и с Майковыми, которые Вас ждут в театре? Я жду Ваших приказаний, чтобы заехать за Вами. Или же дайте мне другие приказания: каковы бы они ни были, они будут выполнены с почтительностью преданного друга и усердием готового на всё слуги

Гончарова.

Вторник, 5 3/4 ч.

6 сентября.

Прилагаю Ваши часы и два ключа.

Е. В. ТОЛСТОЙ

8 сентября 1855. Петербург

Вы недавно спрашивали меня о Пепиньерке - вот она. Я с трудом отрыл ее в куче старых моих рукописей. Посмотрите, как она побледнела и выцвела - точь-в-точь, как и в моей памяти. Теперь я больше люблю классных дам, и то не настоящих, а будущих. - Едва ли Вы прочтете две первые страницы. Когда минует надобность, возвратите мне рукопись, вместе с книгами Тург<енева>, Писем<ского>, Нов<ого> поэта и альманахами.

Так как я, по словам Вашим, вижу за двух, то позвольте предвидеть за Вас и за себя, что Екат<ерина> Фед<оровна> П<оздеева>, если Вы пойдете в инстит<ут>, того и гляди пожелает ехать с Вами к Майк<овым>. Можно ли просить Вас не проговориться (Боже мой! ну как опять рассердитесь по-вчерашнему? я погиб - да нет, - Вы - ангел всего, между прочим, и доброты, это же совсем особый случай) о Вашем намерении провести вечер у Евг<ении> П<етровны>.

Нет сомнения, что Вам приятнее бы было возвратиться с Е<катериной> Ф<едоровной>, но удостойте принять во внимание вот что: вчерашний, в высшей степени занимательный разговор для меня - не кончен, мне хотелось бы весьма пополнить его, но это всё мое удовольствие, а вот и Ваше: в начале приезда сюда, и именно в первый день, Вы мне сделали вечером один, и весьма важный для Вас самих, вопрос: я тогда не счел себя вправе отвечать на него и уклонился, теперь напротив, я бы погрешил против дружбы, если б умолчал. Сегодня, кажется, единственный и едва ли не последний случай сделать это.

Не отменяйте же, по-вчерашнему, распоряжения явиться к Вам сегодня, вскоре после 5-ти часов. Если удастся, передам Вам этот ответ - у Вас же, нет - так при возвращении от Майковых.

Я бы прислал Вам только что появившуюся мою статью о Японии, но не станете читать - она еще хуже Якутска, да и до того ли Вам? Пришлю в декабре, когда выйдет отдельной книжкой.

Скажите слово о здоровье m-me Богдановой, также m-me Якуб<инской>, особенно же о Вашем: не повредил ли Вам вчерашний дождь. Кланяюсь Вам до земли, и даже ниже.

Преданнейший из преданных Гончаров.

8 сент<ября>.

Е. В. ТОЛСТОЙ

18 сентября 1855. Петербург

О ужас, Вы здесь! Вот какое было первое движение, когда я завидел Вашу миниатюрную записочку: здесь всё стало было приходить в свой порядок, все обратились (все я употребляю в смысле on) к своим занятиям, я даже пополнел немного, словом, еще неделя, и всё приняло бы нормальный вид, нужды нет, что Вас и помнят, и видят во сне! Второе движение - движение благодарности - за любезное и благосклонное уведомление о приезде. Я уже готов был заключить, что Вы принадлежите именно к числу таких друзей, на которых даже можно положиться (что весьма редко, если не невозможно, как оно и оказалось), если б в Ваши поступки не вкралась маленькая измена, именно: Вы сказали Л<ьховско>му что-то из разговора со мной о нем, а он, по своей натуре, не мог не проговориться. А я думал, не знаю почему, что Вы даже Вашему будущему мужу не скажете и безделицы, которая вверена Вам по секрету: такое исключение составляете Вы в моих глазах - во всем. В первой беседе с Вами скажу, что это такое. Впрочем, это - такая же маленькая измена, как известная Вам запятая. Да и измена Вам, как всякая шапка, - к лицу.

Спешу отвечать на Ваши вопросы: Николаю Ап<оллоновичу> было лучше, потом хуже, теперь опять лучше. Евгения П<етровна> подвержена сильным припадкам патриотизма, и все мы тоже: я третьего дня старался доказать ей, что она - изменница и что Севастополь взят от нее. Юния Дм<итриевна> возвратилась и сердится (не знаю, искренно ли), что не нашла Вас в Москве. Все надо мной смеются, то есть Ю<ния> Д<митриевна>, Л<ьховски>й, отчасти Евг<ения> П<етровна>, прочие соболезнуют. Я пропадаю совсем.

Вы меня не шутя огорчаете болезнью m-me Богдановой: вот и Вы способны огорчить (да еще как, я думаю, Боже мой!). Я хотел было послать узнать о ее здоровье, и о m-me Якубинской тоже, да боялся, что обе дамы найдут это ненужным и неуместным. - Но что это за мысль - ехать к сыну m-me Б<огдановой>: в числе богоугодных заведений, которые вменено христианам посещать по воскресеньям, как-то темниц, больниц etc. - юнкерской школы не показано в Евангелии.

Извините, что письмо глупо: этому причиной, 1-е, что я не совсем здоров, 2-е, не видал Вас давно, не шутя, и следоват<ельно> впал в обычную апатию. Я уж объяснил Вам со всею откровенностию, что Ваше присутствие вызывает столько жизни из человека, по крайней мере из меня, Ваш ум будит чужой ум, по крайней мере мой, так что трудно решить, прекрасны ли Вы больше или больше умны? О третьей, моральной стороне я молчу, ее еще не знаю. До свидания. Выпадет ли нынче на мою долю счастливый, может быть, последний день - видеть Вас, поговорить с Вами и, может быть, проводить домой? Не прикажете ли чего? Сам я располагаю быть у Евг<ении> П<етровны> тотчас после обеда. Надеюсь, до свидания. Преданный - на всю жизнь и один день

Гончаров.

18 сентября.

Е. В. ТОЛСТОЙ

19 сентября 1855. Петербург

С благодарностью возвращаю печать m-me Якубинской и Ваш карандаш - тоже. Я им не воспользовался, не делал отметок на Вашей тетрадке, потому, во-1-х, что негде, так всё исписано, а во-2х, не имею ни права, ни возможности быть ценсором таких верных, безыскусственных выражений Вашего сердца. Но чтение Ваших confidences признаний (фр.) мне доставило несколько приятных минут. Всё написанное Вами есть верное отражение господствующего в Вас чувства - не больше. Вы, конечно, этого и достигали, принимаясь за перо, в противном случае, то есть если б у Вас была другая претензия, она бы непременно высказалась в тонкостях ума, Вы впали бы в частности, в подробности, старались бы об отделке, и тогда вышло бы литературнее, но не было бы искренности. А тут примета ее заключается, между прочим, в том, что Вы, по примеру всех так или иначе выражавших свое чувство, считали его исключением. Тоска, мечты, слезы - всё это симптомы известной болезни. Зачем бы, кажется, это писать? А нужно, я знаю - помню, то есть я сам никогда не писал, а помню, что не прочь бы, если б меня заперли в деревне. Вам, как и всем в этом положении, жадно хочется прислушиваться к голосу собственного чувства, так что трудно заглушить в себе эту потребность высказываться. Его не было, говорить с ним нельзя, писать по почте об этом неудобно, особенно в такие места, где письма поступают в карантин, прежде нежели дойдут по адресу, - и вот Вы (и другой в таком состоянии) начинаете говорить с неодушевленными предметами, сначала с письменным столом, потом с печкой и т. д. Татьяна говорила и с одушевленными, с няней: хорошо у кого есть няня, а у кого нет - можно слова два перемолвить хоть с мухой. Но всё это у Вас грациозно, естественно грациозно, как Вы сами и Ваш ум, потом свежо и молодо, так что, особенно мучительная сторона страсти, даже и мне напомнило что-то бывалое, уж давно угасшее и забытое во мне. Позволю себе сделать одно капитальное замечание: Вы всё обращаетесь к внешней его стороне, едва вскользь упоминая об уме, душе etc., а то всё красивая поза, опершись на руку - да тут же непременно и конь. Я всё думал, что у Вас это должно быть полнее. Впрочем, Вы и сами сознаетесь в своем дневнике, что Вы влюблены, следовательно, это еще не решенный вопрос, наступила ли бы за пылом страсти настоящая, глубокая любовь, чувство прочное и более покойное? Во всех Ваших выражениях мелькает только страсть, в виде болезни, а не сознательное и неизменное чувство. Вы смело можете показать эту тетрадку Вашему будущему жениху: он найдет, что не всё для него погибло, и отроет тут много залогов на излечение. Я нахожу, что это и естественно - страсть и любовь (про которую я говорю) что-то не одинакое или, по крайней мере, бывает иногда не одинакое.

В двух местах только я вижу небольшие натяжки, это в выражениях тоска-змея да погодушка верховая: мне это показалось умышленным украшением, риторикой. Потом я не мог не засмеяться от души, читая, как Вы с ним мечтаете женить Ваших будущих детей. Да, да, всё это верно, искренно: тут весь очаровательный мир, со всею милой глупостью любви, как называет это Апол<лон> М<айков> где-то, кажется, в Машеньке.

Я позволил себе сделать этот общий вывод о Вашей тетрадке, предвидя изустный Ваш вопрос о моем мнении: но изустно не выскажешь в порядке и я предпочел написать. Но довольно, а то, пожалуй, не кончишь на листе, дай только волю себе. С Вами я особенно разговорчив: чувствую, однако ж, что апатия и тяжесть возвращаются понемногу ко мне, а Вы было своим умом и старой дружбой расшевелили во мне болтливость. - Еще раз благодарю за доверие, но тетрадки не возвращаю, по Вашему желанию, до личного свидания. Надеюсь, что в сказанном мною, несмотря на Вашу обидчивость, Вы не найдете ничего обидного: я счел дружескою обязанностию сказать откровенно, как и что мне кажется.

Поздравляю Вас: сегодня спектакль, говорят, великолепный и живо должен напомнить итальян<скую> оперу. Один отчаянный меломан сказывал мне, что, после Рубини, подобного певца не слыхали. Не знаю, насколько тут правды: этот меломан лжет на каждом шагу. Он знаком с Майковыми и будет в театре, конечно, подойдет к ним: избегайте отвечать ему, если он заговорит как-нибудь и с Вами: он очень неприличен и порядочные женщины неохотно говорят с ним. Вы сейчас его узнаете: это обезьяна лет 70, в очках.

Так как Вы принимаете во мне участие до того, что иногда намереваетесь спросить о здоровье, то я спешу уведомить, что я очень нездоров: у меня, сверх головной боли, явился кашель, и если это не кончится к вечеру, я лишусь удовольствия видеть Вас и слушать Лючию. Иду на службу.

Что здоровье m-me Богдановой.

Mes compliments а m-me Якубинской.

Tout а vous Гончаров.

19 сент<ября>

<18>55.

Вот еще Вы не уехали, а какая корреспонденция началась, какие длинные письма: зачем это, скажите ради Бога, добро бы я дневник вел! Впрочем, это написано по поводу дневника.

Посылаю еще китайского изделия безделку: печати Вам не посылаю: жаль стало: Вы вчера не изъявили особенного желания иметь ее.

Е. В. ТОЛСТОЙ

22 сентября 1855. Петербург

Литературное чтение вчера, слава Богу, расстроилось, предполагавшийся визит к Ю<нии> Д<митриевне>, к сожалению, тоже не состоялся, и потому я пошел в театр смотреть Ипохондрика. Там Влад<имир> Майк<ов> сказал мне, для передачи Вам, что он сбирается с Екатер<иной> П<авловной>, если не будет дождя, к Ю<нии> Д<митриевне> и что, дескать, будут очень рады (как не быть!) видеть Вас там. Так как Вы не знаете ее дома, а они за Вами не заедут, то не позволите ли предложить в проводники себя? Я часу в седьмом, около половины, явлюсь к Вашему швейцару и попрошу его доложить Вам о своем приходе: он очень ко мне благосклонен, а сам подожду внизу; Вы, вероятно, будете готовы. Если же погода испортится, то войду и сам.

Прошу поклониться m-mes Якуб<инской> и Богд<ановой>: что ее здоровье? Об этом, впрочем, узнаю не прежде вечера, потому что эту записку отдам сам и ответа не дождусь.

Если же бы Вы расположили вечером как-нибудь иначе и пожелали об этом дать мне знать, то я просил бы сделать это не прежде 4-х часов, а то, пожалуй, ни меня, ни человека дома не будет и некому будет отдать записки.

Голова у меня как в тумане: едва сам разбираю, что пишу. Вчера из театра я поехал пить чай к к<нязю> Обол<енскому>, просидел там до часу ночи, оттуда бы домой, а я в клуб - и вот последствия: головная боль. Некому бранить! Не побраните ли Вы? Утешаюсь надеждой на удовольствие видеть Вас.

T<out> а v<ous> - Гончаров.

22 сент<ября>

<18>55

P. S. Мне пришла вот какая мысль: Вы, в начале приезда, собирались с Никол<аем> Апол<лоновичем> взглянуть у меня на китайские и японские вещи: что если я попрошу Влад<имира> Ник<олаевича> и Екатерину Пав<ловну> зайти за Вами, а оттуда (увы, по отвратительной лестнице!) заглянуть ко мне и потом всем вместе отправиться к Юнии Дмитриевне? Вы бы увидели несколько японских ящиков etc. Si cela ne vous dйplait pas, on peut arranger: je parlerai ce matin Если это Вам не понравится, можно будет уладить: я скажу утром (фр.) а Влад<имиру> Ник<олаевичу> и в начале или половине седьмого они или я зайдем за Вами. Извините за беспорядок письма.

Е. В. ТОЛСТОЙ

Влад<имир> Никол<аевич> и Екатерина Павловна скоро должны быть у Вас (около 6 часов), чтоб зайти за Вами и идти ко мне, всё равно, будет ли Ю<ния> Д<митриевна> дома или нет. От меня мы их можем проводить до дому. Спешу: извините отсутствию всякого ума в записке и присутствию неумолкаемого желания видеть Вас, где и когда возможно.

Преданный Гончаров.

22 сент<ября>.

Е. В. ТОЛСТОЙ

26 сентября 1855. Петербург

Я сейчас только увидел, что на билетах написано кресло 2-го ряда и счел нужным предупредить Вас об этом, для соображений о шляпке. Если под этим не разумеется балкон, а в самом деле кресло 2-го ряда, то я утешаюсь тем, что Вы будете у самой почти сцены и увидите Лючию яснее, и тем еще, что в антрактах нечего будет рассматривать впереди, кроме меня. Cest inutile, Это бесполезно (фр.) - скажете Вы на это, я знаю.

A propos de linutile Кстати о бесполезном (фр.): это вчерашнее Ваше слово да вечер, назначавшийся посещению одного из богоугодных заведений, кажется, пажеского корпуса, да другой, не менее замечательный вечер (в пятницу), да укрывательство в течение 3-х дней от глаз друзей по возвращении из Царского, да... дa... Dites-moi, nest-ce pas vrai que le doute est la plus sыre des choses? Скажите, не правда ли, что сомнение - несомненнейшая из вещей ? (фр.) - А другие доказательства разве не говорят в пользу дружбы? - возразите Вы. О, конечно: оттого я только сомневаюсь, а не не верю. Видите, я прав даже в сомнениях!

Сегодня праздник, нейду на службу и с радостью хватаюсь за приятнейшее из времяпровождений - разговаривать с Вами.

До свидания же, прекраснейшая, лучшая, первая женщина - без сомнения, и друг - с сомнением.

Постараюсь быть ровно в 6 часов.

Гончаров.

26 сент<ября>. Понедельник.

Comment va la santй de m-me Богд<ановой>? Et m-me Якубинск<ая> que fait-elle? voulez-vous bien vous charger de presenter mes compliments а toutes les deux? Как здоровье г-жи Богдановой? И г-жа Якубинская что поделывает? Не могли бы Вы взять на себя труд передать мои приветствия им обеим? (фр.)

Что мне делать с Вашими папиросами? отсылать - жаль, курить - не курю... Не верьте приметам вообще, и между прочим той, которую Вы привели третьего дня в карете: с печалью вижу, что не все они сбываются.

Я употреблю праздник тоже на добрые дела: погодя немного пойду отыскивать Demi-monde Полусвет (фр.), только в книжных лавках, а не в салонах.

У меня есть повод сказать Вам об одном из Ваших блистательных достоинств, которое давно наблюдаю: если напомните ужо, я Вам скажу. О недостатках я молчу: о них надо говорить долго, часа два - по крайней мере.

Е. В. ТОЛСТОЙ

Не знаю, какую бы счастливую примету основать на этих, отданных мне Вами при выходе из театра и забытых перчатках: помогите. Я уверовал в приметы, с тех пор, как... да просто с пачки папирос.

А пока я вдоволь нанюхался запаха этой кожи, удовольствие, которое Вы щедро, en vйritable Fortune, как истинный подарок судьбы (фр.) предлагали в карете всем, кроме меня.

Посылаю перчатки, посылаю две брошюры, майковскую и Вашу, посылаю вырезанное из вчерашней газеты расписание поездов царско-сельской дороги на октябрь, посылаю выражение самой живой и неизменной приязни и надежды скоро увидеть Вас.

Гончаров.

Сейчас принесли из типографии отдельные оттиски Манилы: отправляю к переплетчику, с приказанием изготовить как можно скорее один экземпляр.

Au revoir.

Нет: я раздумал посылать Вам другую брошюру: я передам ее Майковым сам и скажу, что я измял ее: она не выправилась. Вам посылаю только Вашу.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

3 октября 1855. Петербург

3 октября.

Третьего дня умерла та барыня, с которой приехала сюда Е. В. Толстая. Перед смертью она пожелала, чтоб тело ее отвезли в ее имение; в Симбирскую губ<ернию>. Вам до этого никакого дела нет, и мне тоже, но сестра этой дамы, m-me Полозова, а более Елизавета Вас<ильевна>, обратилась ко мне с просьбой узнать в дирекции железной дороги:

1, Нужен ли особенный вагон для тела, и что он стоит? и

2, Нельзя ли поместить на одной платформе с гробом двух людей умершей и ее вещи? (Им сказали, что будто едва ли можно).

Я отвечал Елизавете Вас<ильевне>, что сам ничего не знаю, но что попрошу покорнейше осведомиться Вас через Александра Павл<овича> или через П. П. Зуева, и уверил, что Вы замолвите даже слово, чтобы сделали возможные снисхождения, например, поместили бы людей вместе с гробом и т. п. Они желают, чтобы это всё сделано было с возможною экономиею.

Елизавета Вас<ильевна> не решается просить Вас, говоря, что она не считает себя вправе беспокоить Вас и т. п. Я уверил ее, что Вы сделаете, что можно, ни для нее, ни для меня, а для самого дела, потому что Вы таковы по Вашей природной доброте.

Скажите, можете ли Вы осведомиться обо всем этом через Александра Павл<овича> и попросить его поговорить с Петром Павл<овичем>, я бы сегодня вечером зашел к Вам за ответом или прислал завтра утром? Тело должно быть увезено в среду. Извините, ради Бога, что беспокою Вас: но все эти барыни в тревоге, не спят, не знают, что делать. Сегодня к ним приедет какой-то родственник, муж m-me Полозовой.

До свидания.

Ваш Гончаров.

Доктор был взят по моей рекомендации, и покойница перед смертью помянула, кажется, меня лихом. Какого это он доктора рекомендовал мне, - сказала она.

Вчера Вас ждали у Майковых: там было, между прочим, семейство Штакеншнейдеров.

Извините за такое гробовое письмо.

Н. А. НЕКРАСОВУ

8 октября 1855. Петербург

Под опасением надоесть Вам, любезнейший Николай Алексеевич, посылаю верного своего Филиппа справиться об отдельных оттисках, согласно обещанию насчет субботы, и буде возможно, извлечь их из типографии. Он мог бы даже сходить в типографию, если б знал, где она. Не дадите ли Вы ему записочку туда, к кому следует? Мне надо отдать эти оттиски кое-кому в Морском министерстве, вместе с Манилой, которая уже готова.

Да, вот еще что: если б в следующих книжках Современника стали опять делать извлечения из Морского сборника, попросите, пожалуйста, из остальных моих двух статей о Японии делать извлечения не длинные и не самых живых мест. Я боюсь, что они плохо разойдутся, когда выйдут (в ноябре) отдельной книжкой, если большая часть заранее будет прочтена в отрывках. Я предупредил об этом Краевского и Каткова, а Вам забыл сказать.

До свидания.

Ваш Гончаров/

8 октября,

<18>55.

Е. В. ТОЛСТОЙ

11 октября 1855. Петербург

11 октября вечером

Не сетуйте, что, несмотря на магнетизм Ваших глаз, на вибрацию Вашего голоса, чем всем Вы так могущественно на меня действуете и чем Вы выразили (невольно) желание, чтоб я почал альбом, я написал такое неловкое приветствие Вашей кузине. Вспомните, что неловкость есть один из признаков большой... дружбы, и снизойдите к моему бессилию. Убедитесь из этого, что у меня не всегда хорош - слог. О причинах не распространяюсь, между прочим, и потому, что спать хочу. Завтра, может быть, буду умнее, в таком только, впрочем, случае, если не увижу Вас, но как от этого мне было бы скучнее, то пусть я буду лучше терпеть горе не от ума, а от глупости, лишь бы увидел Вас в исходе шестого часа.

Посылаю при этой записке несколько записок Отечественных для m-me Якубинской, с выражением почтения. Когда возвратят, возьму другие и доставлю. Прикажите отдать человеку мои книги. Посылаю Вам и Ликейские острова, так что теперь Вы будете иметь всего - меня... До свидания. Боюсь опоздать и получить выговор от ослепительно-прекрасного друга.

Весь Ваш Гончаров.

Е. В. ТОЛСТОЙ

13 октября 1855. Петербург

Вы имели основание вчера сказать: Этим Вы доказываете... дружбу? - хотя и я бы мог прибавить: А Вы чем, не этим же ли? Но я сказал другое или иначе, и сказал справедливо. Я всегда прав. Но вчерашний Ваш упрек имел некоторую тень справедливости, потому что я забыл (чего бы я не забыл вчера!) спросить Вас, когда Вам нужно доставить то, о чем Вы говорили перед театром? Впрочем, я надеялся видеть Вас в 4 часа у Евг<ении> П<етровны>, оттого, конечно, и отложил этот вопрос. Мне должно бы, конечно, прийти в голову и то, что, может быть, Вам это нужно сегодня утром, и спро