(с) "Im Werden Verlag"", 2002
Тексты писем печатаются по изданию: Карамзин Н. М. Избранные статьи и письма. М., "Современник", 1982.
С грустью и тоской въехали мы в развалины Москвы. Живем в подмосковной нашего князя Вяземского; бываем и в городе. Думаем около половины августа ехать в Петербург, чтобы печатать написанные мною томы Истории. Едва ли могу продолжать ее. Лучше выдать, пока я жив. Никаких планов для будущего не делал. Да будет, что угодно Всевышнему. - Еще неизвестно, когда государь возвратится в Петербург, а без него мне нельзя печатать Истории. Следственно, мы и не уверены, когда точно поедем туда. Здесь трудно найти дом: осталась только пятая часть Москвы. Вид ужасен. Строятся очень мало. Для нас этой столице уже не бывать.
Царское Село, 22 окт. 1825
Любезнейший друг! В ответ на милое письмо твое скажу, что о вкусах, по старому латинскому изречению, не спорят: я точно наслаждаюсь здешнею тихой, уединенной жизнью, когда здоров и не имею сердечной тревоги. Все часы дня заняты приятным образом: в девять утра гуляю по сухим и в ненастье дорогам, вокруг прекрасного, не туманного озера, славимого и в Convesations d'Emilie; в 11-м завтракаю с семейством и работаю с удовольствием до двух, еще находя в себе и душу и воображение; в два часа на коне, несмотря ни на дождь, ни на снег: трясусь, качаюсь - и весел; возвращаюсь с аппетитом, обедаю с моими любезными, дремлю в креслах и в темноте вечерней еще хожу час по саду, смотрю вдали на огни домов, слушаю колокольчик скачущих по большой дороге и не редко крик совы; возвратясь свежим, читаю газеты, журналы не русские, книгу не русскую; в 9 часов пьем чай за круглым столом и с десяти до половины двенадцатого читаем с женою и с двумя девицами Вальтер Скотта, романы, но с невинной пищей для воображения и сердца, всегда жалея, что вечера коротки. Не знаю скуки с зевотою и благодарю Бога. Рад жить так до конца жизни. Вот следствие, вероятно, лучшего здоровья; не знаю, продолжится ли, но так теперь. Что мне город? Однако ж думаем недели через три перебраться туда; наши девицы не моего вкуса, и Сонюшка в флюсе, обвиняя в том наши китайские домики, хотя и не сырые, не холодные. Я так неподвижен, что был только однажды в Гатчине, несмотря на мою сердечную любовь к императрице. Работа сделалась для меня опять сладка: знаешь ли, что я с слезами чувствую признательность к небу за свое историческое дело? Знаю, что и как пишу; в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве: я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовью к отечеству и человечеству. Пусть никто не будет читать моей Истории: она есть, и довольно для меня. Одним словом, я совершенный граф Хвостов по жару к Музам или Музе! За неимением читателей могу читать себя и бормотать сердцу, где и что хорошо. Мне остается просить Бога единственно о здоровье милых и насущном хлебе до той минуты,
"Как лебедь на водах Меандра,
Пропев, умолкнет навсегда".
Чтобы чувствовать всю сладость жизни, надобно любить и смерть, как сладкое успокоение в объятиях Отца. В мои веселые, светлые часы я всегда бываю ласков к мысли о смерти, мало заботясь о бессмертии авторском, хотя и посвятив здесь способности ума авторству. - Так пишут к друзьям из уединения.
Теперь обратимся к Парижу, где наш Тургенев, одетый лучшим портным, питаемый лучшим ресторатёром, наслаждается жизнью, не забывая русских друзей; в доказательство чего прислал жене и дочерям моим цветы, эшарны etc. Без него Петербург для нас опустел: разве Блудов от времени до времени будет к нам заглядывать, Жуковский, граф Сергей Петрович - или Хвостов!
Радуюсь вашим свадьбам. Новобрачный Бекетов не сын ли Аполлона Ник.? - Видишь ли иногда А. Ф. Малиновского? Давно ничего об нем не слышу. - Брат Александр Мих. хлопочет здесь о займе денег и сыновьях: к искреннему сожалению, с ним почти не вижусь; и ему и мне ездить не легко по грязи 25 верст.
Прости, любезнейший друг, до первого письма или мысленного свидания. Будь здоров. Все мое семейство обнимает тебя нежно. Жена и девицы благодарят за милые строки.
Ты уже совершенно кончил Записки? Прочитываешь ли, добавляешь ли? Сколько в них листов? Я привык исчислять листы.- Навеки твой
С.-Петербург, 11 января 1826
Любезнейший князь! Пишу к вам, с г. Погодиным, и тем искреннее могу сказать, сколько мы обрадовались, что бурная туча не коснулась до вас ни краем, ни малейшим движением воздушным. Только ради Бога и дружбы не вступайтесь в разговорах за несчастных преступников, хотя и не равно виновных, но виновных по всемирному и вечному правосудию. Главные из них, как слышно, сами не дерзают оправдываться. Письма Никиты Муравьева к жене и матери трогательны: он во всем винит свою слепую гордость, обрекая себя на казнь законную в муках совести. Не хочу упоминать о смертоубийцах, грабителях, злодеях гнусных; но и все другие не преступники ли, безумные или безрассудные, как злые дети? Можно ли быть тут разным мнениям, о которых вы говорите в последнем вашем письме с какой то значительностью особенной? Если мы с женой ошиблись в смысле и в применении, то все сказанное мною само собою уничтожается; останется только чувство нежнейшей к вам дружбы, принадлежность нашей сердечной жизни!
Александра нет: связь и прелесть для меня исчезли; вижу без очков, сужу без закупа и смиряюсь духом более, нежели когда нибудь. Еще повторяю от глубины души: не радуйте изветников ни самою безвиннейшею нескромностью! У вас жена и дети, ближние, друзья, ум, талант, состояние, хорошее имя: есть что беречь. Ответа не требую. Уведомьте только о здоровье детей милых и своем. Целую руку у любезнейшей княгини, всех вас обнимая нежно. Ваш