Корнилович Александр Осипович - Записки, 1828—1832

яться. При таковых обстоятельствах надлежало употребить особенные усилия, дабы упрочить за собою прежние связи, столь выгодные для нашей промышленности. Государь Петр I-й постиг это, и совершенное Им в сем отношении так же удивительно, как и все Его предприятия. По Его кончине Азиятские дела оставались некоторое время в запущении; когда же впоследствии Правительство восчувствовало необходимость обратить на них большее внимание: тогда нашлись препятствия, которых оно прежде не встречало. Во-первых: опасения, возрожденные нашим могуществом и усиленные подозрительностию, почти общею всем Азиятским Правительствам; во-вторых: наши неточные сведения о тамошних народах, бывшие причиною многих с нашей стороны упущений, и наконец: неблаговоление, внушаемое различием вероисповеданий, три обстоятельства, которым должно приписать все наши неудачи в Азиятских делах. А потому, для получения в оных успеха, надлежит, кажется, помыслить прежде всего о преодолении вышепоименованных препятствий.

   1-е. Азиятские сношения, по существу своему и особенно по свойствам тамошних обитателей, столь отличны от Европейских, что требуют людей, нарочно для сего приготовленных. Средняя Азия, начиная от Уральских гор и Каспийского моря до Восточного Океана, состоит из трех главных народов, различных происхождением, верою, языком, обычаями, а именно: из жителей Туркестана - Магометан; Монголов и Тибетцев - Ламистов¹, и из Манжуров, следующих Шаманскому учению. Россия имеет в своем владычестве их единоплеменников: Татар, последователей Исламизма; Калмыков и Бурятов, поклоняющихся Далай-Ламе², и Тунгусов, говорящих одним языком и исповедующих одну веру с Манжурами. Почему бы не образовать из них агентов для сношений с сими народами? Мысль эта покажется, может быть, странною; но она совсем не несбыточна. Науки не суть исключительным достоянием одного какого-либо народа или племени: они равно доступны и жителям полюсов, и обитателям знойных степей Африки. Между тем, польза сей меры очевидна. Нет сомнения, что Магометанский Мулла или купец Татарин, явившийся в Хиве или Бухаре в халате и ярмолке, ходящий с туземцами в мечеть, совершающий ежедневно заповеданные пять омовений, и пр., при преимуществе нашего утонченного просвещения, успеют более, нежели дипломат Европейский, незнакомый с местными обыкновениями, и которого один вид уже возбуждает неблаговоление. С другой стороны сколько обычаев, коих соблюдение могло бы много споспешествовать успеху наших дел, и которые покажутся тягостными для Европейца; но не будут затруднительны для Калмыка или Тунгуса, привыкшего к ним с детства! Другое обстоятельство: ежегодно отправляются с берегов Волги, Дона и из-за Байкала поклонники в Хлассу, главный город Тибета. Если б между ними нашлись люди образованные, мы имели бы точнейшие описания сих путей чрез страны, ныне мало известные, сведения, которые подали бы нам способы распространить в тех местах, при благоприятных обстоятельствах, нашу деятельность.

   2-е. При скудости настоящих сведений об Азии, весьма было бы полезно составить историю наших сношений с сею частию света, приняв за основание дела Московского и Петербургского Архивов Иностранных дел. Сочинение сие, кроме того что прольет новый свет на Историю, Георграфию и политический быт тех стран, послужит надежным руководством для наших будущих дипломатов. Главное только, чтоб поручить оное человеку, который умел бы взяться за дело и имел некоторые предварительные сведения о Востоке.

   Я не боюсь наскучить Вашему Высокопревосходительству, пишучи об одном и том же: ибо чем более размышляю, тем более убеждаюся в выгодах, какие принесет нам расширение нашей деятельности в Азии. К тому же нам нет нужды прибегать для сего к двуличию и махиявелизму, какой являли Англичане в Ост-Индии: наши виды на Азию суть единственно торговые, основанные на взаимности выгод, и могущие исполниться только во время мира. Непременным последствием влияния России в тех странах будет водворение общественного порядка, промышленности и просвещения посреди народов, ныне коснеющих в невежестве, или между полудикими ордами, живущими теперь грабежом и разбоями. А потому всякий друг человечества, всякий благомыслящий будут, конечно, радоваться нашим успехам на сем обширном и малоизведанном еще поприще.

   С глубочайшим почтением и преданностию честь имею быть

  

  

   В одном из предыдущих моих писем упомянуто о некоторых недостатках нашего воспитания; принимаю смелость приобщить здесь еще несколько замечаний о том же предмете.

   Настоящее мое положение невольно заставило меня размышлять о причинах оного; а наблюдения над самим собою и некоторыми товарищами моего несчастия убедили, что они отчасти заключаются в нашем воспитании. Мы учимся в юношеском возрасте, в котором преизбыточествуют чувствования. В это время жизни любовь к добру, стремление к общей пользе, готовность самопожертвования и вообще все качества, облагораживающие человечество, действуют в нас всего сильнее. Но не быв руководимы рассудком, они могут сделаться столь же опасными, как огонь в руках сумасшедшего. Наши наставники, стараясь развивать их в нас, менее заботились об их последующем направлении. Так, например: всех нас учили Древней Истории и для этого давали нам читать Плутарха, Тацита¹ и пр., не предварив, что сии Писатели занимались своими сочинениями во время упадка Римской Империи; что, описывая первые времена своего отечества, они преимущественно имели в виду исторгнуть своих сограждан из их нравственного унижения и пробудить в них гражданские доблести: а потому, мало заботясь о верности повествования, выбирали из ряду событий самые разительные, представляли их в особенном свете и, если подбирали к ним тени, то в таком только случае, когда сие благоприятствовало их видам. Нам же выдавали это за непреложные истины: от этого рождались в нас преувеличенные понятия, которые мы принимали тем склоннее, что наши тогдашние лета были летами мечтательности и энтузиязма. С сими понятиями мы вступали в свет и здесь вскоре оказывались вредные их последствия. Кому из нас не объясняли происхождения верховной власти первоначальным договором², в силу коего подвластные покупали безопасность лиц и имуществ пожертвованием части своей свободы - положение ложное и опасное, потому что оно может служить предлогом к возмущению? Кому из нас не представляли образцем человеческого совершенства Монархий представительных - мнение также совершенно несправедливое: ибо сей род Правлений, предполагая возможность различия выгод Правительства с выгодами народными, уже основан на ложном начале; а потому и заключает в себе зародыш неустройств, которые можно только отвратить насилием или посредством подкупов, унижающих нравственное достоинство человека и нарушающих святость и чистоту гражданских обязанностей? Но сии рассуждения, плод позднейших размышлений, не приходили и не могли приходить нам тогда на ум. Мы слепо верили всему читанному и слышанному, потому что это отчасти согласовалось с первыми нашими впечатлениями, и что нас из ложных опасений содержали в совершенном неведении о сих предметах; а потому и не предварили против опасностей, какие должны были встретиться при знакомстве с ними. После того мудрено ли, если Вы видите молодых людей, которые восхищаются речью какого-нибудь Члена Английской Парламентской оппозиции, не зная, что сей пламенный защитник народных прав бьется только из доходного местечка, и, получив оное, будет действовать против тех мер, за которые вступался с таким жаром? Наконец, от сих-то преувеличенных понятий, свойственных юности и утвержденных воспитанием; от сего воображаемого совершенства, несогласного с подлинным, природным состоянием людей и вещей, родятся сомнения, борьба чувств с рассудком и то беспокойное желание перемен, которое или обнаруживается при случае в противузаконных поступках, или, истощаясь в бесплодных усилиях, притупляет способности, кои при другом направлении можно было бы употребить с пользою.

   Сказанное здесь случилось со мною, с некоторыми из моих товарищей и случается ежедневно со множеством молодых людей, живущих в свете. Лета и несчастия, разочаровав меня и заставив вникнуть в предмет, открыли мне истинную цену вещей. Но не дай Бог кому-либо покупать опытность такою же ценою! А потому и осмелюсь поместить здесь несколько суждений, каким образом впредь предохранить молодых людей от опасностей, неизбежных при вступлении в свет, а особенно в наше время, когда столь трудно уберечься от ложных понятий.

   1-е. Выше сказано, что юношеский возраст есть преимущественно возраст чувствований. Дело воспитания дать им надлежащее направление, и оно достигнет своей цели, если, оставив оные во всей силе, подчинит их рассудку. Для большей ясности выражусь другими словами. Мы учимся с тем, чтоб быть полезными членами общества, к которому принадлежим. Общество состоит из людей, подчиненных верховной власти: следовательно, воспитание должно поставить нас в надлежащие отношения к согражданам и поселить любовь к существующему Правительству, основанную на убеждении, что оно превосходит все прочие роды Правления; ибо сия любовь будет несравненно прочнее, если чувства будут в постоянном согласии с рассудком. Есть предметы, коих нельзя объяснить удовлетворительно отвлеченностями, потому что они не суть творение ума человеческого, а проистекают от самой природы вещей. К таковым предметам принадлежат понятия о неограниченных Монархиях. Уверить в их превосходстве могут только события, которые гораздо убедительнее всяких рассуждений. Сии события покажут чрезмерную разницу между теориями, составленными на досуге Кабинетными Политиками и настоящим делом; они покажут, что всякое Правление имеет свои недостатки, потому что в каждом участвуют люди, подверженные слабостям; что, если подобные несовершенства, общий удел человеческих постановлений, находятся и в неограниченных Монархиях, то, с другой стороны, они имеют на своей стороне преимущества, которые, без сомнения, заставят всякого незараженного предрассудками человека предпочесть их всем другим Правительствам. Разумеется, что первым условием при этом должно быть беспристрастное изложение событий, но сего беспристрастия не надлежит искать в Классиках, которыми нас занимают. Покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство не заключать из сказанного, чтоб я вооружался против Писателей древности, коих слава освящена веками и которые служили и служат нам образцами изящного. Напротив, я принадлежу к числу ревностных их почитателей; признаю все их достоинство, всю пользу от их чтения, но желал бы, чтоб нас остерегали от заблуждения, в которое они нас приводят; чтоб мы перестали себя обманывать и взирали на их героев, как на героев в романах и трагедиях, которых характеры и речи нам нравятся, восхищают нас, но не производят над нами решительного влияния: ибо мы знаем, что они составлены в воображении Автора. Достигнуть сего можно предварительным знакомством учащихся с Историею, но в этом-то у нас существенный недостаток. Наши учители образовались по Французским и Немецким Авторам; учебные книги составлены по их сочинениям; а сии Авторы суть большею частию энтузиясты древности: ибо сами руководствовались вышепоименованными Писателями. Так, например: из множества Историй Древней Греции, которые мне удавалось читать, я нашел одну только Англичанина Митфорда³, который представляет события сего Государства в истинном виде.

   *- History of Greece by I. Meetford. - Древних Греческих Историков можно разделить на современных и позднейших. Все новейшие Авторы, и в том числе отличнейшие, принимали свидетельства тех и других, и от того сочинения их, не говоря уже о множестве противоречий, походят более на панегирики. Митфорд, доказав явные преувеличения Писателей второй эпохи, придерживается одних современников, а потому и события являются у него совсем в другом виде. К сожалению, книга сия, признанная в своем роде лучшею не только в Англии, но и во всей Европе, известна у нас весьма немногим. На Русском языке она принесет ту пользу, что рассеет множество заблуждений, разочарует нашу молодежь на счет древности и ослабит доверие к читаемым у нас Классикам. -*

   Впрочем Историческая критика сделала в сии последние годы большие успехи и, если изложенное мною в другом месте мнение об учебных книгах удостоится одобрения, то, полагаю, полезно будет при издании Исторических взять в соображение вышеизложенные обстоятельства. Сие особенно важно в высших заведениях, где История преподается прагматически и откуда выходят будущие наши Наставники. Желательно также, чтоб сии последние никогда не теряли из виду, что История есть собрание примеров, долженствующих руководствовать нас в общественной жизни; чтоб, имея дело с взрослыми учениками, старались действовать более на рассудок, нежели на воображение; и, держась одной истины, которая не требует никаких прикрас, при случае обращали внимание учеников на неустройства, неразлучные с Правлениями, где нет высшей власти, которая подчиняла бы частные выгоды общественной и направляла их к сей одной, главной цели.

   *- Сие суждение основывается на мнении, что политическая свобода не есть уделом нашего подлунного мира. Мы можем только постигать ее умом, но высокие добродетели, которых она требует, несовместны с испорченностию человеческой Природы, истина, в которой нельзя не сознаться при виде двадцатипятивековых опытов, представляемых Историею. -*

   2-е. Несовершенство наших учебных заведений, господствующий у многих предрассудок против публичного воспитания, и обстоятельство, что мы все слишком рано выходим из школ, причиною, что наши познания, блестящие по наружности, суть по большей части поверхностные. Сия поверхностность, сие отсутствие основательного образования, почти общий у нас недостаток, порождает полупросвещение или ложное просвещение, которое в иных случаях хуже самого невежества. Одним из пагубнейших его последствий есть дух неверия, главный источник зол сего мира. Сей дух господствует во Франции, весьма силен в Англии и начинает проявляться у нас между молодыми людьми высших сословий. Противуборствовать оному может с успехом духовенство своими поучениями, но при этом необходимо, чтоб сии поучения соответствовали потребностям слушателей, а сие, как сказано мною в другом месте, предполагает частые сношения Наставников с учениками: ибо каким образом лечить болезнь, не зная сложения больного? Государь Петр I-й, не взирая на меры, принимаемые Им против излишней власти духовенства, столько был убежден в пользе сближения сего сословия с прочими, что приглашал оное разделять забавы, которые устроивал для подданных. В Его время духовные светские и иноки посещали ассамблеи и участвовали во всех общественных увеселениях: тут получали понятие о свете и, знакомясь со свойствами прихожан, приобретали возможность исцелять их нравственные недуги. После Него сие обстоятельство было выпущено из виду и, что страннее, Правительство действовало даже в противном духе. Следы сего заметны еще в царствование покойного Государя.

   Не далее как шесть лет назад, повелено было женам священников носить на головах платки вместо чепцев и шляпок. Если этим хотели положить преграду роскоши и суетности, то сею мерою не достигнут цели: вред же от нее, что она унижает светское духовенство, и без того уже слишком униженное, и еще более отдаляет оное от общества высших сословий; так что в нынешнее время встретишь священника в частном доме не иначе, как если его призовут для какого-нибудь духовного обряда. После того можно ли удивляться, что у нас нет народных проповедников, что лучшие слова наших Пастырей церкви походят более на ученые диссертации, нежели на поучения? Християнский закон предписывает все гражданские обязанности, и долг служителей оного напоминать их нам: но в состоянии ли они сие исполнить при настоящем положении вещей?

   *- Вообще ГГ. политические Писатели и моралисты, говоря о способах к усовершению человека, обращали, кажется, мало внимания на изустные поучения, между тем как сии едва ли не принадлежат к числу самых действительных. Взгляните на Уайтфильда и других методистских проповедников⁴, являвшихся в половине прошедшего века в Англии и в Америке и привлекавших десятки тысяч народа! Они были люди неученые, из простого звания, и все их достоинство состояло в том, что говорили сердцу и чувствам слушателей. Наконец, скажу о себе. Находившись в свете, я по примеру большей части молодых людей моего времени был Християнином по наружности; ходил в церковь от скуки; но при всем том, всякий раз после хорошей проповеди, оставлял храм Божий в лучшем расположении духа, расположении, которое, не взирая на мою рассеянную жизнь, было иногда довольно продолжительно. -*

   3-е. Та же ранняя жизнь, о которой я упомянул выше, причиною, что мы кончаем наше образование уже в свете. Редкому посчастливится встретить опытного Наставника, который руководствовал бы его в это критическое время жизни. Предоставленные самим себе, мы по бедности нашей Литературы прибегаем к сочинениям иностранным, и при настоящем направлении умов в Западной Европе, получаем между прочим несогласные с духом нашего Правления понятия, на кои бросаемся с жадностию, привлеченные их новостию и наружным блеском; а сии понятия, которые по неопытности считаем непреложными, более или менее действуют на все наши последующие поступки. Переменит это одно время: но покамест чрезвычайно полезно будет поручить кому-либо из сведущих, Государственных людей: разобрать Историю какого-нибудь свободного Правления, например, Великобритании с 1688 года⁵, эпохи, с которой нынешняя ее конституция возымела полное свое действие; раскрыть недостатки оного и основываясь на фактах, показать, что свобода и представительство, которыми хвалятся Англичане заключаются в одних только формах; что они нимало не мешают Правительству действовать противно выгодам народным и что в этом отношении конституционный Монарх менее связан, нежели Государь самовластный: ибо сей последний, по нравственной обязанности соответствовать безусловной доверенности подданных, будет поступать гораздо осторожнее, нежели глава Конституционной Монархии, где сего побуждения не существует, потому что там меры Правительства освящаются большинством преданных ему представителей; и что, наконец, выгоды, доставляемые сими Правлениями, искупаются духом партий, поселяющим раздор между согражданами, подавляющим всякую любовь к делу общественному и заменяющим чувства патриотизма видами корысти или честолюбия. Для большей ясности надлежало бы изложить это самым простым образом, напр[имер]: в виде бесед с каким-нибудь Англичанином; вложить в его уста все похвалы, расточаемые свободным Правлениям, и опровергнуть их фактами; а в заключение сравнить настоящее положение Англии с положением какой-нибудь хорошо устроенной неограниченной Монархии, напр[имер], Пруссии.

   *- Россия, которая до Петра I-го более походила на Азиятское Государство и с Его времени доселе образовывалась, так сказать, чтоб стать наряду благоустроенных Монархий, не может идти в сравнение; но, не взирая на сию невыгоду, если рассмотреть ее и Англию в прошедшем веке относительно влияния Правительства на народное благоденствие вообще, то преимущество едва ли не останется на нашей стороне. -*

   Подобное сочинение, написанное основательно, с умеренностию и с должным уважением к истине, будет для многих благодеянием. Верьте мне, Ваше Высокопревосходительство, что весьма мало из нас, членов бывшего тайного общества, приняли в оном участие из видов честолюбия или по духу крамолы. Большая часть вошли в него, чтоб прослыть свободомыслящими, следуя господствовавшей в то время моде; другие же увлеклись заблуждением ума, и ни те, ни другие никак не воображая, чтоб сей первый шаг завел их так далеко.

   *- И можно ли было не увлечься, когда, начиная от властей, все как-будто наперерыв старались друг перед другом превозносить свободные постановления? Основываясь на достоверных сведениях, говорю решительно, что прокламации Союзных Государей в 1813-м году⁶; беседа Императора Александра с Г-жею Сталь⁷ и особенно речь Его Величества при открытии первого Варшавского Сейма⁸, напечатанная во всех наших ведомостях того времени, совратили у нас весьма многих с истинного пути, утвердив одних в их сомнениях и поселив в других предубеждения против самодержавия; а сии сомнения, сие предубеждение, не говоря уже о последствиях, составляют сами по себе великое зло. Самодержавие и деспотизм суть две вещи совершенно розные и в последствиях своих одна другой противуположные. Писатели, водимые духом партий, смешивают их с намерением; а вышеозначенные акты, как содержанием, так и изложением, поддерживают сие заблуждение, и оно было принимаемо, потому что распространялось венценосными главами. -*

   Конечно, при мерах и духе нынешнего Правления можно быть уверенным, что события, подобные тому, каким ознаменован был день вступления на престол Государя Императора, не повторятся более. Принятая в настоящее время система гласности, и возможность обнаруживать общественное мнение посредством книгопечатания одни уже достаточны для предупреждения всяких покушений сего рода; но, если вышесказанная мера утвердит одно сердце в должной преданности к престолу; если она сколько-нибудь будет споспешествовать тому единству чувств между Правительством и народом, которое составляет вернейший залог Государственного благоденствия; то этого, кажется, достаточно для приведения ее в исполнение.

   Ваше Высокопревосходительство! Предмет, о котором пишу, весьма обширен, и для большей ясности надлежало бы, может быть, войти в некоторые подробности, которых я избегал, чтоб не утомить Вас. Впрочем, думаю, что высказал все существенное из того, что мне известно по опыту и наблюдениям. Кончу небольшим замечанием. По теории Монархии избирательные преимущественнее наследственных; но многочисленные события доказывают противное, а потому никто в этом теперь и не сомневается. Точно так же, я уверен, придет время, что господствующее в Западной Европе мнение в пользу представительных правлений рушится само собою, но оно теперь в силе, потому что Правления сии по новости не представляют довольно фактов для убеждения всех умов; что многие люди с дарованиями, из личных видов и самолюбия, употребляют все свои способности на поддержание оного; другие, не размыслив, повторяют читанное или слышанное; а небольшое число тех, которые видят предметы с настоящей точки зрения, молчит по весьма благоразумному правилу, что легче плыть по течению, нежели против. При таком направлении умов, при этом множестве полусправедливых мнений не мудрено заблудиться и человеку с зрелым рассудком. Воспретить входа сим мнениям невозможно: опытом дознано, что таковые покушения только распространяют зло. А потому остается оградить себя от их пагубного влияния, не скрывая их, а, напротив, обнаружив и вместе с тем показав, что они суть умствования, кои, поражая наружным блеском, на деле или совсем несбыточны, или приносят более вреда, нежели пользы, и ни в каком случае не доводят до желаемой цели. И в сем отношении повторяю, что означенные выше меры, а именно: преподавание Истории, соответственное цели и самому свойству науки; духовные поучения, кои, укореняя в слушателях обязанности людей и граждан, будут согревать в них чувство веры; и, наконец, обнаружение недостатков свободных Правлений, которое излечит умы от предубеждения в их пользу, много послужит к тому, чтоб поставить молодых людей на истинной стезе, удалить от них сомнения и утвердить на пути к предстоящему им назначению.

  

  

   В числе метод, изобретенных в сии последние годы, одно из главных мест занимает метода для чтения фан Принсена. Обстоятельство самое затруднительное при обучении детей есть обязанность учить их складам. Сколько теряется при этом времени и трудов! Какая скука для Учителя, какая тягость для ученика вытвердить наизусть несколько сот слогов и потом применять их к чтению целых слов! Голландец фан Принсен изобрел способ учить детей читать без складов. Метода сия состоит в следующем.

   Предполагается, что ученик уже знает Азбуку. Ему дается: 1-е. Ящичек, в котором сделано столько отделений, сколько считается в языке букв, и сверх того одно для раздельных знаков (-). В каждом отделении находится по нескольку однородных букв, крупно напечатанных и наклеенных на небольших картонных или деревянных четвероугольниках; 2-е Дощечка с шестью проведенными поперек рамочками наподобие тех, какие выставляются в Лютеранских церквах с означением псалмов, которые поются во время обедни; и, наконец, 3-е небольшая книжка, в которой заключаются слова, содержащие в себе все слоги, употребительные в языке. При сем должно стараться, чтоб каждое слово означало какой-нибудь предмет и рядом с ним представлено изображение сего предмета. Учитель, развернув книжку, произносит первое слово, напр[имер]: ангел. Ученик, глядя в книгу, отыскивает в ящике букву а и ставит ее на дощечке в рамочки; потом следующую н; за сим раздельный знак - и т. д., пока составится целое слово. При этом он естественным образом, не учась, произносит слоги, тем более что картинка некоторым образом напоминает ему оные. Когда таким образом составится на дощечке пять слов, учитель заставляет ученика перечитать оные и снова повторять действие вкладывания букв, пока мальчик будет свободно разбирать означенные слова без помощи книжки, а после того следует далее. Сим способом в первый урок весьма легко выучиться читать от 10 до 15 слов, во второй более и т. д., так что в весьма короткое время ученик пройдет всю книжку, узнает все слоги в языке и, привыкнув к связи оных, будет свободно читать. Преимущества сей методы очевидны: во-первых, она не отяготительна, следовательно, не ведет за собою скуки, которая есть первый враг всякого учения; во-вторых, ученик сам работает, внимание его занято, все способности в действии, а потому и предмет гораздо скорее и легче врезывается в память. Способ этот введен во всей Голландии, и опытом дознано, что пяти и шестилетние мальчики после двухнедельного учения, которое скорее можно назвать забавой, весьма бегло читают, между тем как у нас с бо?льшими гораздо трудностями употребляют для сего четыре и шесть месяцев.

   Его Королевское Высочество Наследный Принц Оранский⁹, посещая в 1824 году здешние женские учебные заведения, изъявил удивление, что мы еще держимся старого способа, и через несколько месяцев благоволил прислать сюда из Брисселя сочинение фон Принсена. Инспектор сих заведений Г. Герман¹⁰, узнав, что я несколько понимаю Голландский язык, просил меня перевести оное; но как перевод сей и применение означенной методы к Русскому языку требовали некоторого времени, а я в самое то время отправлялся в отпуск, то, к сожалению, и не мог удовлетворить его просьбы, обещав однако ж немедленно заняться этим по возвращении. Последовавшие обстоятельства не позволили мне сдержать слова, и поелику не предвижу возможности исполнить сего впредь, то решился довести о сем до сведения Вашего Высокопревосходительства с тем, что не благоугодно ли Вам будет употребить Свое содействие, дабы сделать у нас известною сию методу? Обнародование оной будет истинным благодеянием как для частных семейств, так и для общественных заведений, ибо ее легко применить к способу взаимного обучения, принятому в наших училищах.

  

  

   В дополнение к сказанному в письме моем от 28-го Февраля о Сибири почитаю не излишним присовокупить следующее:

   1-е. Если признано будет полезным учредить в главных городах Сибири практические школы Сельского Хозяйства, то не худо было бы приобщить к оным фермы Садоводства. Вообще до сих пор там мало обращали внимания на сию отрасль промышленности, увлекаясь мнением, что все таковые попытки останутся тщетными при неблагоприятном влиянии тамошнего климата на производимость почвы; но сие мнение кажется преувеличено. Правда, что зимы там весьма суровы, но скорость, с каковою действует растительная сила в летние месяцы, заменяет несколько сие неудобство. В Чите, лежащей под 52R с. ш. и по крайней мере на 2500 фут. над поверхностию моря, где с половины ноября 1827 по 8-е Генваря следующего года не было менее 30R мороза, мы на своем дворике посеяли между прочим кукурузу, и она созрела. Из сего можно заключить, что, при надлежащем приготовлении земли, удобно развести в Сибири не только многие растения теплых стран, но даже некоторые плодовые деревья, особенно в местах, лежащих к Югу: около Селенгинска, в Минусинском крае и в южных полосах Западной Сибири.

   *- В окрестностях Тюмени и даже около Красноярска сеют арбузы, но от неумения ходить за ними они не созревают, а потому их собирают зеленые и солят для употребления вместо салату. -*

   2-е. Сибирь есть страна новая, доступная ко всем усовершениям, и где оные могут производится гораздо удобнее, нежели в другом месте, но при этом недостаточно, чтоб особы, которым поручено управление сего края, ограничивались исполнением предписанного. Надлежит, чтоб они согреты были тем же рвением к лучшему, какое оживляет высшие власти; изучали пособия страны и обращали оные на общественную пользу. Говорю это совсем не в упрек Сибирским Сановникам: напротив, все, что мне удавалось слышать или видеть, относится к их похвале, но единственно потому, что, по моему мнению, тамошнее Начальство может побочными средствами много способствовать водворению просвещения и промышленности между жителями. Так, например, я уверен, что, если б Генерал-Губернатор Восточной Сибири, пригласив Иркутских купцев, лично представил им выгоды образованности и желание Правительства содействовать в сем отношении их благу, то признательные к таковой попечительности, они охотно пожертвовали бы сумму, достаточную для заведения там Коммерческого Училища, заведение, которое принесет чрезвычайную пользу, если установятся торговые сообщения между Сибирью и Америкою. Точно то же можно сказать о низших сословиях. При перемене лошадей на станциях мы везде почти видали у Станционных и волостных писарей по нескольку мальчиков, обучающихся грамоте. Доказательство стремления к просвещению. Тамошние поселяне, управляясь сами собою, постигают выгоды оного и для доставления его своим детям употребляют все зависящие от них средства, но, поелику наставники их состоят большею частию из сосланных за подлоги канцелярских служителей, то можно судить, какого рода это образование. В таких обстоятельствах, если б Губернатор, при объезде Губернии остановившись в волости, предложил собранным хозяевам сложиться для заведения у себя училищ, то, не сомневаюсь, что сие предложение было бы принято с радостию, и таким образом Правительство могло бы без больших пожертвований распространить благодеяние просвещения на весь тот край, где оно нужнее, нежели в другом месте.

   3-е. Буряты отдают почти божеские почести Первосвященнику своему Хамбу Ламе. Если б местное Начальство пригласило его употребить свое влияние на то, чтоб лично и посредством подчиненных ему Лам поощрять своих единоверцев к трудолюбию и оседлой жизни, то при набожности и суеверном уважении сих инородцев к своему духовенству можно достоверно полагать, что таковые увещания не останутся без действия, особенно если им предложены будут пособия для первого обзаведения. И тогда какие благодетельные последствия приведет за собою сия перемена! Ховринские степи, заключающие в себе богатейшие угодья во всем Забайкальском крае, покроются жатвою; вместо кое-где разбросанных юрт образуются селения; и тридцать тысяч душ, которые теперь ходят без рубах, вместо пищи употребляют кирпичный чай, приправляя его изредка куском баранины или палой конины, и столь бедные, что едва в состоянии платить ясак, выйдут из своего полудикого положения и, сделавшися трудолюбивыми гражданами, улучшат свой быт.

   4-е. Хлебное вино привозится в некоторые места Верхнеудинского и Нерчинского округов за 500, 1000 и более верст, и при всем том откупщик находит способ продавать оное с барышем. Из сего можно заключить, что устроение казенного винного завода на границе сих округов не принесет убытка. Но главная от него польза, что он поощрит хлебопашество в тех местах. С 1822 года, когда по новому образованию Сибири¹¹ число войск в Забайкальском крае уменьшилось, сия важнейшая отрасль промышленности, не взирая на вспоможения Правительства, приходит там год от году в больший упадок. Поселянин, не зная, куда девать избытки своего производства, ограничивается необходимым, а потребное для уплаты податей добывает извозом. Сверх того вино составляет главный предмет мены с Манжурами и Монголами, о которой упомянуто в прошедшем письме. Умножение сего продукта усилит сбыт оного и отчасти послужит к распространению сего торга.

   5-е. Так как граница наша с Китаем в Даурии, начиная от Стрелкинского редута к Востоку, не определена, то наши звероловы Тунгусы и Русские отправляются часто дней на 10 или на 15 пути вдоль по берегам Амура для промысла белки, встречаются с Манжурами, ходят вместе на лов и весьма мирно разделяют между собою добычу. Я узнал это от бывших при нас казаков, которые сами ходили на этот промысел. Сие предполагает возможность отправления особенного рода экспедиции для собрания сведений о течении Амура, до сих пор весьма мало известном, сведений, которые со временем могут принести нам немалую пользу.

   В заключение повторяю не раз уже изъявленную просьбу: будьте, Ваше Высокопревосходительство, снисходительны к беспорядку, недомолвкам и повторениям одного и того же, которые встретите в сих замечаниях. Причина Вам известна. Впрочем, я охотнее соглашусь прослыть в Ваших глазах ветреником, нежели упустить, что, по моему мнению, послужит к пользе, счастлив, если из сказанного здесь найдется одно обстоятельство, одна мысль, которая подаст повод к каким-либо улучшениям.

   Примите при сем, Милостивый Государь, уверение в глубочайшем почтении и совершенной преданности, с которыми честь имею быть

  

  

   Ничто, без сомнения, не служит столько к прославлению Царства, ничто не возбуждает столько чувства народной гордости, как цветущее состояние Литературы. Кто не знает Афин, которых область пространством едва равнялась Петербургу с окрестностями? В течение двадцати веков у всех образованных народов знакомят детей с именами Фемистокла, Аристида, Перикла¹ не затем, чтоб не было таковых же Фемистоклов и Аристидов в другом месте, а потому что дела их переданы Иродотом, Фукидидом, Ксенофонтом². Государь Петр I-й столько заботился о просвещении подданных, что, между прочим, Сам назначал для перевода книги и выправлял их слог. Брошенные им семена принесли скорый плод: при Императрице Анне было уже множество Русских, воспитанных в России, которые не уступали в образованности Западным Европейцам. Но самое сие просвещение, по естественному ходу дел, произвело у нас подражание иноземному. Пока мы бродили во тьме, до тех пор, подобно Китайцам, взирали на все чуждое с презрением. Но когда пробудилось чувство изящного, когда, стыдясь своего невежества, мы почувствовали превосходство народов образованнейших, родилось желание сравняться с ними, и мы полагали, что достигнем этого, во всем им подражая, подобно детям, которые, перенимая странности старших, думают, что их почтут взрослыми. Впрочем, это явление свойственно всем народам, не достигшим известной степени образованности. Англичане, отличающиеся ныне народным самолюбием, были во время Елисаветы³ рабскими подражателями Италиянцев, занимавших тогда по просвещению первое место между Европейцами. Французы, после того как Вольтер и Монтескье⁴ ознакомили их с Англиею, подражали Англичанам: немногие читали Бакона, Локка⁵ и других, большая же часть полагали, что походят на соседей, одеваясь во фраки, коверкая язык и участвуя в закладах на лошадиных бегах. Разница та, что у нас это продолжительнее от недостатка среднего сословия и от несоразмерности просвещения между лицами, составляющими класс образованный.

   С некоторого времени появляются в журналах сильные нападки на наше пристрастие к иноземному. Намерения пишущих таковые статьи, конечно, весьма похвальны, но, кажется, что, не вникнув в причины, они домогаются едва возможного. Ум, равно как и тело, требует пищи и, естественно, бросается на лучшую. Сколько ни толкуй, что свой кислый виноград лучше соседнего зрелого, но всякий, пока свой не созреет, предпочтет, без сомнения, чужой. Пристрастие к иноземному рушится само собою, когда у нас в высшем сословии будут читать по-Русски или, что все равно, когда Литераторы будут писать во вкусе публики. Чтение Русских книг вытеснит из общества языки иноземные, обнаружится любовь к отечественному, которая в нас сильнее, нежели где-нибудь, но скрыта под корою чужеземного воспитания, и пробудится чувство народной гордости, до некоторых пределов необходимое для народного счастия. Итак, дело состоит в том, чтоб мы имели хороших Писателей. Конечно, сие обстоятельство не подлежит непосредственному влиянию Правительства, но оно мерами своими может много тому способствовать. Екатерина любила Русскую Словесвость, и явились Державин, Дмитриев, Карамзин. Они и теперь найдутся, если их пробудить, поощрить. У нас Российская Академия имеет назначение пещись об успехах отечественной Литературы. Начало ее было блестящее: она издала Словарь, единственный в нашем языке, издавала журнал⁶, который, не взирая, что ему минуло 40 лет, можно и теперь читать с удовольствием. Но с некоторого времени сия деятельность угасла, и ныне Российская Академия не вполне соответствует цели своего учреждения. Не берусь судить, каким образом возвратить сему заведению ту деятельность, какую желательно, чтоб оно являло, ибо, хоть я и сам посвящал часы досуга на литературные занятия и находился в связи со всеми почти нашими Писателями, но этому прошло столько времени, что, вероятно, все суждения мои будут неуместны. Полагаю однако ж, что Академия произведет весьма благотворное влияние на Отечественную Словесность:

   1-е. Если по примеру всех заведений сего рода будет предлагать задачи и темы для сочинений в прозе и стихах, установив призы за признанные лучшими. Это возродит соревнование между Писателями, которые без такового побуждения или остаются праздными, или посвящают свои дарования на безделицы; а из сего соревнования может выйти что-нибудь хорошее.

   2-е. Если для большего поощрения пишущих одобренные сочинения будут читаемы на публичных заседаниях Академии. Самая лестная для Литератора награда есть внимание, и нет сомнения, что он употребит все старания привести свое произведение к совершенству, дабы оно удостоилось сей чести.

   3-е. Если сии заседания, посещаемые лучшим нашим обществом, будут производиться не один раз в несколько лет, а по нескольку раз в один год. Это произведет благотворное влияние и на посетителей, и на Авторов. Первых заохотит к Русской Словесности, последние же, ознакомясь со вкусом публики, будут стараться несколько сообразоваться с оным.

  

  

   Я узнал с большим прискорбием из доставленных мне четвертого дня журналов о Варшавских смутах¹ и вместе с тем заключаю по некоторым известиям, что приняты предосторожности, дабы зло, <распространившееся> обнаружившееся в Царстве², не распространилось и в наших Польских областях. Сие подает мне смелость изложить здесь некоторые замечания о расположении обывателей Подольской Губернии. Предваряю однако ж, что они весьма поверхностны: ибо, хотя я в 1825 году провел в тех местах около 7 месяцев, но не обращал на этот предмет особенного внимания. Впрочем, при нынешних обстоятельствах полагаю, самые нижтожные сведения, будь они только достоверны, имеют свою важность; и если не принесут существенной пользы, то послужат, может быть, к каким-нибудь соображениям.

   Вашему Высокопревосходительству известно неблаговоление, какое уже три века существует между Поляками и Русскими. Обстоятельства, предшествовавшие уничтожению Польши³, и меры, принятые при Императрице Екатерине для упрочения присвоенных Россией областей, естественным образом усилили сию вражду. Поляки покорились силе; но внутренне негодовали. Благородный и великодушный поступок Императора Павла с Костюшкой⁴ и главными защитниками Польской независимости и возвращение покоренным областям их прежних прав несколько примирили умы. Можно было надеяться, что последовавшая система кротости принесет желаемые плоды, как вдруг явился на Западной нашей границе Наполеон. Объявление его о восстановлении Герцогства Варшавского⁵ подействовало как электрическая искра на Поляков. Старики и молодые, мущины и женщины жертвовали всем, чем могли: в Подолии и Волынии образовались целые полки и при бессилии местного Начальства явным образом переходили за границу, чтоб присоединяться к французским легионам. Наконец, могущество Наполеона сокрушилось, а с его падением рушились и надежды легковерных. Поляки воспользовались милостивым манифестом⁶, чтоб воротиться восвояси, разочарованные, с унынием тем большим, чем более были прежние ожидания. Увидев, что все их усилия к возвращению самобытности остались тщетными, они было спокойно покорились своей судьбе. Так наступил 1818-й год, и здесь начинается новая эпоха в нравственном бытии наших Поляков⁷. Последние годы (я объясняюсь чистосердечно, ибо счел бы преступлением скрывать в подобных случаях истину), последние годы прошедшего царствования представляют странную смесь беспечности с подозрительностию; таинственности с полуоткровениями; обстоятельства, которые вместе взятые едва ли не были главною причиною всех последовавших неустройств. Мысль о восстановлении Польши почти истребилась; самые энтузиясты от нее отказались. Вдруг некоторые нескромности, с намерением или без намерения учиненные, распространили мнение, что оно входит в виды Правительства. Угасшие надежды снова ожили. Поляки, основываясь на некоторых мерах Высшего Начальства, со дня на день ожидали, что области их присоединены будут к Царству Польскому и составят часть самобытного Государства. Когда же действия верховной власти не соответствовали ожиданиям, некоторые в нетерпении прибегнули к тайным обществам: ибо между Русскими Поляками главною целию сих обществ была не мечтательная свобода, а возвращение народной независимости; и сие желание, впрочем весьма понятное, так обще между ними, что за исключением тех, коих служба или воспитание сделали Русскими, едва ли найдете одного, у которого оно не таилось бы во глубине души. Но сила сего чувства различна по времени нахождения их под Русским владычеством: так, в Белоруссии оно довольно слабо; в Литве ощутительнее; и еще явственнее в Украинских Губерниях, в последствии уже присоединенных к России.

   Вот общий и, кажется, верный очерк нравственного расположения наших Поляков вообще. Теперь скажу несколько слов о Подольской Губернии в особенности. Жители тамошние делятся на Русинов или Руських, потомков древних Галичан, которые Греко-российского исповедания; составляют сословие крестьян и вообще ненавидят своих господ, и на Поляков. Сих последних в нравственном отношении можно разделить на три разряда: мелкое дворянство, разумея под этим не только шляхту, но и всех тех, кои не были помещиками во время существования Польши. Они составляют самый многочисленный класс: вообще люди малообразованные и не рассуждают сами собою; а по наследственному уважению к своим патронам, следуют тому направлению, какое сии захотели бы дать им. Приверженцы России, кои способствовали завоеванию сего края, и потому по необходимости останутся верными: ибо всякий переворот обратился бы им самим во вред; и, наконец, третий класс, по числу своему занимающий середину между двумя вышеозначенными, который за недостатком другого слова назову нашими недоброжелателями. Большая их часть, по крайней мере все те, которых мне удавалось встречать, разочарованы на счет своих мечтаний: много пострадав, понесши большие потери и видя, что все их усилия для возвращения народной самобытности тщетны, они, поселившись в деревнях, спокойно подвергаются своей участи с убеждением, что трудно против рожна прати. Впрочем, порода и понесенные за дело независимости утраты доставили им между соотечественниками большое уважение; и не сомневаюсь, что во всяком случае край тот останется покоен, если они захотят для сего употребить свое влияние. Полагаю даже, что преклонить их к тому не трудно. Они все люди благородные: ибо человек, принесший все в жертву Отечеству, будь он величайший нам враг, имеет, конечно, душу, доступную к высокому. Употребите против них меры кротости, столь согласные с чадолюбивым сердцем Государя Императора; заговорите с ними их языком; троньте в них могущественную пружину чести, и Вы их обезоружите. Полагаю наверное, что, если тамошний Военный Губернатор, особа, облеченная высоким саном и пользующаяся доверенностию Государя, собрав их, лично представит им пагубные последствия, какие произошли бы от беспокойных явлений; присовокупить, что Правительство, имея возможность поступать решительно; имея причины не полагаться на них, с доверенностию однако же к ним обращается, довольное их словом; и приглашает каждого употребить свое влияние на предупреждение могущих случиться неустройств: то сие откровенное обращение произведет благотворные последствия. Если они и не поспешат содействовать видам Начальства: то, по крайней мере, останутся сами в бездействии, связанные узами чести, узами, которые по слабости человеческой и по господствующим предрассудкам, к несчастию, часто бывают сильнее самых торжественных клятв.

   Ваше Высокопревосходительство! Я письмом сим не хочу ни внушать излишних опасений, ни побуждать к беспечности; а просто представил вещи в том виде, в каком они мне казались шесть лет тому назад. Чувствуя, сколько сказанное здесь неудовлетворительно, промолчал бы об этом в другое время. Вам самим известно, что я узнал тайны бывшего общества⁸ и существование обществ Польских⁹ уже на возвратном пути из Подолии сюда: до этого же был членом только по имени и, проводя время в семействе, не помышлял даже о делах сего рода; а потому и не обращал особенного внимания на дело, о котором зд