В ж.: Советская Украина. - 1960. - No 3
В.В. Верещагин 4 апр[еля]
В числе жертв катастрофы на "Петропавловске" газеты называют: В.В. Верещагина - художника. Итак - бедняга Верещагин, с которым я виделся так еще недавно, - погиб. Газеты пока мало обращают внимания на это: что значит художник, хотя бы и Верещагин, рядом с Макаровым и гибелью броненосцев.
Я видел Верещагина два раза. Помню, с каким чувством я, еще юношей студентом, смотрел его портрет в "Ниве": огромный лоб, несколько жесткие черты, умные глаза, огромная борода, - все крупно, сильно, значительно. Да, думалось мне: таков именно должен быть этот художник, беспощадно бичующий "завоевателей", оставляющих за собой груду черепов, современную войну с ее славой, прикрывающей эффектными складками знамен страдание и смерть... Наконец, такой должен быть художник, отказавшийся от почетного звания, так как "отличия вредны в искусстве"....
В 1895 году я увидел его в редакции "Русской мысли"... Я узнал сколько полное, с мягкотелыми очертаниями, ничего того, строгого, что виделось мне прежде на портрете. Манера, с которой он заговорил с Гольцевым5, была сладковата и будто немного вкрадчива: он пришел говорить о своей повести, очень плохой (кажется "Литератор"), печатавшейся в "Русской мысли". Я уже знал, что Верещагин к славе художника хочет непременно прибавить славу писателя. Он печатал свои очерки из зап[исной] книжки в "Русск[их] ведомостях". Тут были небезынтересные наблюдения человека, много видевшего, но не было даже искры таланта, и, кроме того, - проглядывало что-то, отдававшее шаблонной газетностью и таким же патриотизмом.
Впоследствии он перенес эти заметки в "Новости", где им было настоящее место. Печатал он еще очерк "На войне" (в этом роде) и был мелочно чуток к отзывам. Так, когда, кажется Буренин или кто-то другой в "Нов[ом] времени]", похвалил военные очерки его брата на счет его собственных, указав в частности на их стиль, - то знаменитый художник не воздержался от возражения, в котором говорил, что рецензист не написал бы этого, если бы знал, сколько ему, В. В. Верещагину, стоило труда исправлять стиль брата... Об его отношении к войне тоже явилось много противоречивых отзывов. В газетах появилось "интервью", в котором художник говорил, что его совершенно напрасно считают противником войны. В собственных очерках он говорил, что очень жалел, когда Скобелев не пожелал повесить двух албанцев-шпионов, т[ак] как ему хотелось посмотреть и зарисовать картину казни.
К чести Верещагина, - я думаю, ему этого вовсе не хотелось. Но... это была полоса "откровенности" и откровенно-циничные рассказы его брата о собственных подлостях на войне - доставили известность его книге... Итак - я вижу тут не кровожадность, а лишь мелочность большого, огромного художника, выбивающегося из сил в посредственном писательстве... Гольцев с своей ужимкой рассказал мне о вечере, на котором Верещагин выступал в качестве чтеца. Он прочел что-то из своих воспоминаний. Публика стала хлопать. Верещагин принял это как выражение восторга от его чтения, вышел, раскланялся и... на bis рассказал сцену из Горбунова. В публике ошеломленное недоумение...
Теперь, в вагоне второго класса, 30 янв. утром мы столкнулись с ним лицом к лицу... Он узнал меня и прошел в купе, где я ехал вместе с братом. Заговорили, конечно, о войне. Он недавно был в Манчжурии и, кажется, в Порт-Артуре. Возмущался "ротозейством" моряков, уверял, что офицеры были у г-жи Старк на именинах и перепились, и т.д. Потом стал говорить о положении дел на Д. Востоке. Он "предвидел войну" и писал государю: "посылайте 8 дивизий, японцы будут непременно воевать". Он говорил очень живо, жестикулируя и постоянно двигаясь, с большим одушевлением, постоянно прибавляя: я и об этом писал государю... Да, как же, как же: писал. А о том, что я писал в "Новостях"... Вы "Новостей" не читаете? Мой брат задал ему вопрос:
- Скажите, В.В., а как вы думаете: нужна нам эта Манчжурия и Порт-Артур? У нас столько работы дома.
- А, если Вы ставите вопрос на эту почву, тогда я вам скажу: не нужна, не нужна, к черту... Ничего, кроме вреда... Но уж это дело решенное: Порт-Артура не отдадут: это еще заветы Петра Великого.
- А 8 дивизий послали?
- Какой черт! И не подумали: я сколько писал...
Он так же живо, как прежде о 8 дивизиях, стал говорить о нашем невежестве, бездорожье наших северных губ[ерний], отсутствии школ я больниц, то и дело прерывая рассказы замечаниями:
- Вот вы, В.Г., .не читаете "Новостей"... я обо всем этом писал.
И в тоне его звучал легкий укор, что я не читаю "Новостей". Я принимал это со смирением, но через некоторое время мне пришлось отплатить ему той же монетой. Верещагин перешел к смерти Михайловского.
- Что же вы теперь будете делать? - спросил он с обычной живостью. Сказав, вдруг поворачивается ко мне.
- Знаете что: возьмите моего брата... Он теперь как раз без дела. Я смотрел на него с изумлением.
- Да, положительно: он ведь отличный хозяин... превосходный работник... Только, бедняга, никогда не думал о себе. Сыроварни завел по всей России, и сам теперь без гроша...
И он пошел рассказывать о своем брате Николае, известном пропагандисте арт[елей] сыроварень... Предложение заменить этим без сом нения очень почтенным сыроваром Н. К. Михайловского подействовало на меня столь ошеломляющим образом, что я не нашел, что ответить, пока дело не разъяснилось: вскоре Верещагин перешел к моему положению, к тому, что я напрасно живу в Полтаве, что это налагает "печать провинциализма".
"Положительно, - вам надо переехать в Петербург. Да, наконец... и журнал гораздо лучше издавать в Петербурге..." Я понял: он считал "Русское богатство" чисто "хозяйственным органом", который я издаю... в Полтаве.
- Василий Васильевич, - сказал я в свою очередь, смеясь; - теперь я скажу: вы не читаете "Русск[ого] богатства". Это, во 1-х, общелитературный и [политический] журнал...
- Да?.. А я думал... "Русское богатство".
- И, во 2-х, издается в Петербурге...
- Вот как!.. Да, да, действительно не читал... - и мы все рассмеялись...
Весь остальной путь Верещагин забавлял нас анекдотами и рассказами. Это было интересно: у него были в запасе любопытные случаи и наблюдения, порой не лишенные остроумия. Заговорили, не знаю уж как это вышло, - да и вообще Верещагин, очевидно привыкший быть центром беседы, - легко перескакивал от предмета к предмету, - заговорили о профессиональных точках зрения.
- Да, вот, помню такой случай. Это было (кажется) во время р[усско]-тур[ецкой] войны. Генерал NN со штабом сидел на лужайке, на возвышении, в белых кителях на фоне темной зелени. Я пришел в восторг: чудное освещение, - и говорю молодому артиллеристу, стоявшему рядом: "Посмотрите, как замечательно они уселись..." Он посмотрел и говорит: "Да, одним ядром можно бы смести и командира и весь штаб..."
Таких блесток в разговоре у него бывало много. Но все это было живо, ярко и не глубоко... "Порт-Артур не нужен, жел[езная] дорога не нужна, все это даже в случае победы принесет один вред, и потому... я писал царю: посылайте 8 дивизий". В этом сказался и Верещагин и русский средний человек вообще, русский человек, очутившийся среди ненужной войны и... трагически гибнущий среди беспечного недоумения...
Газеты не пощадили беднягу Верещагина: теперь одна за другой перепечатывают его "посмертную записку" (заимствованную из "Новостей] края" и подписанную В. Be). В ней сообщается о разговоре Верещагина с одним из лучших и гуманнейших представителей японского общества
- Что же, в таком случае, Россия, - спросил японец, - как понимать ее? Автор отвечает известным тютчевским четверостишием.
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить
У ней особенная стать:
В Россию можно только верить...
Тогда японец ничего не ответил. Но теперь Верещагин задается вопросом: "Что бы сказал он, если бы на его глазах разыгрался этот честный ажиотаж (!) русского духа. К сожалению, он умер до начала войны. А он многое мог бы сказать своим соотечественникам, так как "проповедовал любовь в самом широком смысле слова". Между тем, можно ли искать больше той любви, какая теперь совершается у нас на родине? Преклонился ли бы он перед ней, или, ядовито хихикнув, стал бы умолять ее, - не знаю..." [Заимствую эту заметку Верещ[агина] из "Южн. сбор." 9/IV[19] 04, No 2461 (Примечание В.Г. Короленко)]
И все это по тому поводу, что в России собираются пожертвования (надо прибавить: довольно скудные), а на театр военных действий шлют приветствия, письма и телеграммы... Но, во 1-х, японец мог бы, конечно, ответить, что и у них собираются пожертвования. А что касается до "особенной стати", то, без сомнения, у Японии стать еще особеннее, чем у России, и значит, он мог бы в свою очередь предложить своему русскому собеседнику "поверить в Японию...". Бедный знаменитый художник, всемирно-известный и гоняющийся за лаврами плохого газетного репортера, отзывающегося на "злобу дня".
Три дня назад - новое известие: при постановке мин взорвало опять собственный катер и убито 22 человека. Да, это умом понять как-то трудно. Вероятно поэтому среди обывателей и в народе ходит теперь слух, что "Петропавловск" взорвали... студенты!..