Козлов Петр Кузьмич - Северная Монголия

земле и по ветру. Они не сооружают никаких могильников: и бросают трупы в степях или на горах, иногда даже у края горной дороги, на съедение зверям и птицам. Таким образом, и те немногие предметы, которые можно считать монгольскими, после смерти владетеля также не сохраняются в каком-либо определенном месте, а передаются из рук в руки.

   По всему раздолью широких степей и гор, на всех больших и малых вершинах и перевалах археологи будущего увидят различной формы каменные груды так называемые обо, а также иногда высеченные на скалах надписи известной священной формулы на тибетском языке: "Ом-мани-падмэ-хум", что в переводе значит: "О, ты, сокровище на лотосе!".

   Береговые высоты Онгиин-гола крайне пустынны. Скудная растительность альпийского луга покрывает мягкие склоны гор, а у скалистых вершин видишь только полынь и редкие кустики миндаля. Из птиц наблюдались каменные голуби, горные завирушки и филины, издававшие по вечерам и ночам свой одинокий унылый крик.

   10 октября, ясным солнечным утром, экспедиция впервые увидела богатые храмы и золоченые кровли большого, известного далеко за пределами своего хошуна, монастыря Сайн-ноин-курэ, в ближайших окрестностях которого нам предстояло провести самые холодные месяцы суровой монгольской зимы. Монастырь широко раскинулся в долине Онгиин-гола, как многолюдный туземный город, и густое облако дыма синеватой тучей парило над ним, затемняя ясное небо. Из двадцати больших и малых храмов - тринадцать главных и семь второстепенных - особенно выдается своей оригинальной высокой постройкой новый западный храм Барун-дукан, или, иначе, Барун-гандан, который путешественнику кажется главным, доминирующим зданием. На самом же деле соборным храмом является скромный и строгий, тибетской архитектуры, белый Цркчэн-дукан. Вблизи него стоит Гандан-легчит со своей зеленой кровлей. В этом храме находятся изображения Цзонхавы, богдо-гэгэна и ряд кумиров, или бурханов, божеств-хранителей. Заслуживает особого упоминания храм-юрта, украшенный золоченым ганчжиром извне и большой, богатой ярко-желтой фигурой богдо-гэгэна внутри этого круглого войлочного, помещения.

   Верстах в трех к юго-западу от Сайн-ноин-курэ запрятана в складке высот усыпальница гэгэнов, ярко блестящая издали белыми субурганами. С севера и юга монастырь украшен старинными и новыми субурганами. Перед северным одиноким, самым, нарядным субурганом устроен одинокий деревянный помост для совершения молящимися так называемых растяжных поклонов. Старшим гэгэном-перерожденцем или хубилганом монастыря является брат покойного председателя Совета министров Монголии, Сайн-ноин-хана, прах которого покоится в особой, очень нарядной часовне, расположенной на восточной окраине монастырских построек, на его собственном родовом участке, рядом с ханским белым храмом тибетской архитектуры. Другой младший брат хана состоит при Сайн-ноин-курэ в почетной должности даламы.

   Множество лам - всего их в этом монастыре насчитывается до трех тысяч - в ярко-красных и желтых одеждах, с широкими полосами материи того же цвета, перекинутыми через левое плечо и правую руку, бродили за монастырской оградой. Некоторые останавливались у больших, цветистых хурдэ, чтобы привести их в движение под свой басовой аккомпанемент: "Ом-мани-падмэ-хум"... Другие шли за водою, иные собирали аргал - помет домашних животных, служащий в Монголии топливом, а иные просто беседовали между собою, сидя у дороги и греясь на солнце. На неизменных во всяком монгольском монастыре мусорных кучах лежали темной группой большие собаки, злобно и трусливо поглядывая друг на друга и часто вскакивая для того, чтобы отнять у более слабой голую кость или истерзанные остатки палого животного.

   Вблизи монастырей обычно держится целая стая подобных, наполовину одичалых и никому не принадлежащих собак. Ламы считают своим долгом поддерживать их существование скудными подачками, и я не раз видел, как нечто вроде небольшого пирога, разукрашенного ленточками и бумажками, выносится на площадь перед монастырем и отдается несчастным животным, которые за 1 - 1 1/2 км уже видят идущего с ношей ламу и несутся со всех сторон с диким лаем, вступая на пути в отчаянную борьбу, как стая голодных волков.

   Там и сям, под защитою монастыря, ютятся юрты бедняков-монголов, обслуживающих лам или шитьем одежды, или сбором аргала, или другими какими работами.

   К северо-западу от монастыря Сайн-ноина могучей стеной поднимается водораздельный хребет Хангая, который в это время на главных вершинах белеется снегом. Ближайшие возвышенности, а также и долина реки, по которой мы следовали вверх по течению, носила пустынный характер. Низкорослая степная растительность, оголенные скалы, тишина - все говорило за то, что здесь нельзя ожидать богатой и разнообразной животной жизни.

   В долине мелькали одни лишь суслики, перелетали рогатые жаворонки, а из гор доносилось воркование голубей, да большой бурый гриф плавно парил в вышине. Темные ущелья Хангая, покрытые лиственничными лесами, еще издали казались чрезвычайно заманчивыми на фоне окружавшей нас однообразной картины. И в самом деле, в каждой пади водораздельного хребта бежит быстрый, прозрачный ручей. Множество второстепенных, по большей части теплых (температура их круглый год держится 15,5° С) минеральных ключей впадают в эти ручьи, превращая их при выходе в долину в порядочные речки, образующие впоследствии р. Онгиин-гол. Густые уремные заросли - тополь, ива и разнообразные кустарники - сопровождают течение ручьев и дают приют белым куропаткам и мелким птицам, из которых чаще всего видишь снегирей и веселых чечеток. По северным склонам гор в лиственничных и кедровых лесах держатся козы, зайцы, белки и колонки - маленькие хищники с ярко-рыжей шерстью. В крупных валунах бедных водою речных русел часто видишь изящного горностая, который, убегая от человека, все-таки не может сдержать своего любопытства и выглядывает из каждой щели, неизменно попадая, таким образом, под выстрел охотника.

   На высоком, оголенном гребне хребта, среди каменных россыпей живут осторожные горные индейки - улары, пасущиеся небольшими стайками и занимающиеся выкапыванием дикого лука - своего любимого лакомства. Вблизи вершин на альпийских лугах держатся горные бараны-аргали, обладающие необыкновенно острым зрением и быстрым умом, делающим их совершенно непохожими на смирных домашних собратьев. В самых неприступных скалах можно встретить горных козлов, умеющих прыгать по страшным обрывам и острым утесам, едва касаясь поверхности их своими сильными, упругими ногами.

   Описываемый хребет носит все характерные следы минувшего оледенения. При устьях его глубоких падей нагромождены морены, как недвижный каменный поток. Под самым гребнем, в вершинах ущелий синеют альпийские округлые озерки ледникового происхождения. Местами скалы горных склонов в более узких частях долин сглажены и отполированы проходившими льдами. Вблизи одной из морен, рядом с брызжущим из земли прозрачным источником экспедиция разбила свой зимний лагерь. Веселой группой сбежались к нам со всех сторон ближайшие соседи-монголы посмотреть на незнакомых гостей.

   От монголов, с которыми у нас сразу установились наилучшие отношения, мы узнали, что истоки Онгиин-гола довольно бедны пастбищами, а потому туземное население почти совсем не держит рогатого скота и лошадей, предпочитая им домашних яков, или сарлоков, как их здесь называют. Это животное, с очень длинной шерстью, висящей как бахрома от живота почти до земли, необычайно выносливо и не требовательно к пище. Оно вполне довольствуется скудными местными лугами и дает своему хозяину молоко высокого качества, мясо и шерсть. Кроме того, на сарлоках ездят верхом и возят на них тяжести. Только самые богатые кочевники обзаводятся в этой местности кроме вышеупомянутых животных, еще и баранами.

   С первых же дней нашего пребывания на Онгиин-голе члены экспедиции приступили ко всестороннему исследованию долины, лесов и горных вершин. Результаты первого беглого осмотра были прекрасны.

   Долина верхнего Онгиин-гола, по всей вероятности, в очень отдаленные времена служила кладбищем. На протяжении 15 верст непрерывной цепью тянутся вдоль нее группы самых разнообразных кэрэксуров, или могильников. Чаще всего приходится наблюдать круглые и прямоугольные кэрэксуры, обложенные по периферии камнями. Реже встречаются могильники особых очертаний - с вогнутыми краями.

   В 1 1/2 км к востоко-юго-востоку от нашей зимовки экспедиция открыла большие развалины, которые окружающее население называет Олун-сумэ. В настоящее время Олун-сумэ имеет вид целого ряда правильно протянувшихся поперек долины реки холмов, покрытых степной растительностью. Каждая группа построек располагалась на отдельном насыпном возвышении, на общем фундаменте, сложенном из гранитных плит. Поднявшись на такое возвышение, можно различить несколько небольших холмов, остатков внутренних помещений, разнообразной формы.

   Одна из таких внутренних построек была вскрыта нами путем раскопок и обнаружила развалины древнего буддийского храма, от которого сохранились кирпичный фундамент стен и множество черепицы. Черепичная крыша имела по краям оригинальную орнаментацию, из которой нам удалось найти несколько совершенно неповрежденных образцов. Один орнамент изображал человеческое лицо с оскаленными страшной улыбкой зубами, другой - санскритский знак. Внутри здания были найдены многочисленные обрывки книг, писанных черной краской на темной бумаге. Маленькие раструхлевшие кусочки дерева хранили на себе выпуклые санскритские буквы и походили на очень древние клише. Надписи на тонкой бересте, также лежавшие на полу кумирни,- более позднего происхождения. Думаю, что способ кладки кирпичного фундамента, а также орнаменты и надписи дадут возможность с точностью установить время, к которому принадлежат означенные развалины.

   Охотясь на самом гребне водораздельного хребта, члены экспедиции были поражены неожиданным видом каких-то деревянных построек. Кругом простиралось безжизненное плато, всюду камни и снег. Деревянная отрада, местами уже разрушавшаяся, представлялась таким анахронизмом среди этой тишины и неподвижности. При ближайшем знакомстве с постройками оказалось, что здесь находится усыпальница тринадцати поколений Сайн-ноин-ханов. Могильные холмы украшены деревянными моделями субурганов, а на оградах висят писаные изображения божеств: Будды, Дархэ и Цзонхавы.

   Ввиду того, что в Монголии совсем неизвестен обряд похорон в нашем значении этого слова и монголы выбрасывают тела мертвых на съедение птицам и зверям, эти усыпальницы, вознесенные на 2740 м над уровнем моря, в безлюдье диких вершин хребта, кажутся мне, с бытовой точки зрения, особенно интересным явлением.

   В то время как одни из нас занимались раскопками развалин, а другие изучением соседних ущелий, третьи уезжали далеко за Хангай, по перевалу Битютэн-дабан, на Орхон до его истоков, с массивом Ирхит-хайрхан включительно.

   Таким образом, совсем незаметно приблизилась зима: сильные холода и бури, дувшие с западо-северо-запада, прервали наши исследовательские работы в Хангае. Между тем, в окрестностях нашей зимовки, на истоках р. Онгиин-гол, осталось немало интересных развалин, не вскрытых пытливой рукой человека, а также, по словам туземцев, немало кладов.

   Монголы указывают на несколько определенных мест, обнесенных оградой из камней или углублением вроде канавы; в центре такого плоского долма обыкновенно поставлен большой, слегка обтесанный и непременно белый камень - известняк, несомненно принесенный сюда человеком, так как окружающие его отторженцы, лежащие везде в большом количестве, принадлежат к совершенно иной породе. При сильных ударах камнем или плоским орудием по поверхности холма слышен гул, какой может раздаваться только над довольно обширным полым подземным помещением. Местные жители хорошо знают все подобные "клады", как они говорят, и с давних времен интересуются ими, постоянно гадают о их содержимом, а иногда заставляют своих шаманов, в момент наивысшего экстаза, прорицать, где и как следует капать, чтобы добыть скрытые в земле богатства.

   С одним из таких шаманов мы хорошо познакомились. Это - буддийский лама, пятидесяти одного года, по имени Цэдэн-Пунцук, занимающийся кустарным ремеслом: самыми примитивными инструментами он выделывает изящные серебряные вещи, преимущественно женские украшения, и этим существует. Кроме того, он очень хороший охотник и чуткий наблюдатель природы, изучивший во всех подробностях повадки диких животных, в особенности волков. В обычном своем состоянии он ничем от своих собратий не отличается; разве только по легкому дрожанию его тонких пальцев, подергиванию век, да по несколько тяжелому взгляду темных глаз можно догадаться о повышенной нервной чувствительности.

   Своим хорошим знакомым он иногда соглашается "шаманить". Происходит это самым простым образом, без всякого обычного шаманского, ритуала: в обыкновенной монгольской юрте очищают один угол, прибрав из него все предметы и оставив на полу одни войлоки. Перед бурханами - изображениями буддийских святых - зажигается особая тибетская свеча, которая не горит огнем, а лишь тлеет, издавая легкий, приятный запах. Костер тушится, и на уголья бросают ветвь можжевельника, скоро наполняющую помещение своим сильным, пряным ароматом. В юрте должно быть темно, за исключением, маленькой сальной свечи, горящей где-нибудь в углу. Тщательно умыв руки и лицо и допив остатки воды из таза, шаман и тот лама, который должен "зачитывать" его, садятся рядом на полу, скрестив под собою ноги и обернувшись к бурханам. Оба молчат и сосредоточиваются. Лама про себя беззвучно читает особые молитвы, смысл которых заключается в том, чтобы божество, видимым проявлением которого являются солнце и все небесные светила, вошло в предстоящего и ожидающего здесь человека.

   Молчание длится минут десять. Затем лама, обносит шамана дымящимися тибетскими свечами, уже громко читая молитву, и, брызнув по сторонам как бы в приношение божествам несколько капель вина, налитого в маленькую чашу, всегда стоящую перед бурханами, дает шаману понюхать это вино. В этот момент шаман вздрагивает, и все тело его трепещет под влиянием быстрых судорог. Запрокинувшись назад и касаясь лбом пола позади себя, человек быстро вновь выпрямляется и издает громкий крик, смешанный со страшным хрипением. Конвульсии и мелкие судороги все время продолжаются. Высоким протяжным голосом он невнятно бормочет какие-то слова, непонятные присутствующим монголам, а затем начинает говорить самые неожиданные вещи. Иногда это какие-то смутные предсказания о судьбе всего местного края, иногда же он прямо говорит о будущем кого-либо из присутствующих. Глаза его при этом крепко зажмурены, зубы часто издают неприятный скрип, рот искривлен страшной гримасою. В руках он мнет шелковый хадак - "плат счастья", употребляемый монголами при приветствиях, в который часто дует и плюет. Временами он делает внезапные и очень высокие прыжки, размахивая руками и издавая громкие вопли. Иногда он начинает задыхаться и, храпя, с пеной у рта, рвет на своей груди одежду.

   Подобное экзальтированное состояние может продолжаться неопределенно долгое время, пока присутствующий лама не прочитает громко особой молитвы, после которой шаман падает как сноп навзничь и некоторое время мечется по полу. Лама освобождает от одежды его грудь, дует и плюет на нее с какими-то причитаниями; наконец, с глубоким вздохом и стоном, шаман приходит в себя. С трудом поднявшись с пола, он рассеянным и мутным взглядом обводит присутствующих, как бы плохо понимая, где он находится и что с ним произошло. Заметив среди монголов несколько русских лиц, он с усталой улыбкой осведомляется у ламы, не сделал ли он в припадке чего-нибудь непристойного, не ушиб ли кого-нибудь своими резкими движениями.

   "Прорицание" Цэдэн-Пунцука побудило местных монголов много лет тому назад начать раскопки под одним белым камнем. Но, дойдя на глубине 3 м до большой обтесанной каменной плиты, они прекратили работу, отчасти по лени, а отчасти из суеверного страха перед силами природы, которые могли бы обрушиться на них за похищение якобы скрытых в земле сокровищ.

   Работами на месте в окрестностях зимовки и поездками за соседний хребет-водораздел в долину Орхона по перевалам Битютэн-ама (самый высокий), Барун-улан и Цзун-улан и, наконец, Уптэн-дабан (самый низкий и самый удобный), экспедиция в значительной мере ознакомилась с юго-восточным Хангаем, его общей характеристикой, разнящейся с таковой юго-западного Кэнтая.

   Если путнику, приближающемуся к Хангаю с юга, из однообразной, безжизненной пустыни Гоби, этот хребет кажется необыкновенно привлекательным своими шумными ручьями, теплыми минеральными источниками и тенью густых лесов, то всякий человек, даже избалованный красотой горных ландшафтов, найдет много прекрасного в дикой прелести северных склонов Хангая. С высоты его оголенных каменистых перевалов открываются широкие панорамы на извивающиеся узкими темными трещинами ущелья, в глубину которых "дикими реками" ниспадают мрачные кедровники и более светлые лиственные леса. На отдаленном горизонте, за широкой долиной Орхона, вздымаются второстепенные хребты, из-за которых, упираясь в облака, встают отдельные доминирующие вершины Ирхит-хайрхан и другие, несколько уступающие ему по высоте массивы. На переломе перевала стоит обо - груда камней, перемешанных с обломками дерева и костей; по местному обычаю, каждый странник должен принести свою скромную лепту на это обо, в ознаменование того, что он благополучно совершил свой путь.

   Во многих лесистых падях Хангая, в самых высоких и вместе с тем укрытых от ветра местах, расположены маленькие буддийские кумирни, где живут по нескольку отшельников-лам. Целыми днями та этом глухом уединении слышны звуки молитвенных труб и священных раковин, которыми буддисты сопровождают свои богослужения. Один старый лама занимается с более молодыми и даже совсем юными мальчиками грамотой, обучая их чтению тибетских книг. Питаются эти отшельники очень хорошо - приношениями окрестного, населения - мясом и пшеном.

   В одной подобной кумирне - Цзун-рид, расположенной в одной версте от развалин Ламэн-гэгэн выше, ближе к подошве гор, куда нас загнала сильнейшая пурга, и где мы из-за непогоды прожили целые сутки, мы видели, кроме обычных писаных и бронзовых изображений божеств, еще высушенную индийскую кобру, хранившуюся в деревянном ящике. Эта кобра почитается за священный объект и вынимается при торжественных богослужениях несколько раз в год.

   Во время наших продолжительных экскурсий мы обычно ночевали или в кумирнях или в монгольских юртах. Зимою юрта представляет довольно интересное зрелище: при заходе солнца в нее забирается не только вся семья, состоящая обыкновенно из достаточного количества детей и двух стариков, родителей хозяев, но и все имеющиеся телята, ягнята, маленькие яки и беременные овцы. Животным не делается та юрте никакой загородки, и их просто привязывают друг около друга, чтобы они не могли переходить с места на место. Каждое утро овцы, ожидающие приплода, получают "усиленную порцию" в виде небольших кусков сырой коровьей печенки. Кроме мяса животные охотно едят также и хлеб.

   Монголы спят совершенно голыми, закутываясь в меховые шубы. Маленькие дети укрываются одной шубой с матерью или с отцом. Кроме того, даже самая бедная юрта, хорошо натопленная сухим пометом домашних животных с вечера, наглухо закрывается на ночь и, нагреваемая дыханием животных и людей, хорошо сохраняет тепло до утра. Только сильный ветер пронизывает юрточные войлока насквозь, и в бурю в ней так же холодно, как на дворе. Монгольские ребята вообще не боятся холода, и в самую суровую зиму, в солнечный день их можно видеть бегающими без всякой одежды, босиком, по ледяным наплывам, образуемым горными речками. В таком виде они бегают загонять скот (около полудня монголы обыкновенно подгоняют дойных сарлоков, или домашних яков, для того чтобы подоить их), пасущийся иногда в одной или двух верстах от юрты, и в таком же виде они резвятся на льду, катая друг друга на отломанных кусках льда. Однажды, подойдя к юрте, у дверей которой стояла круглая, плетеная из прутьев корзина для собирания аргала, прикрытая старым мешком, я с удивлением увидел, что мешок зашевелился, и из-под него показалось сначала улыбающееся лицо, а потом и все голое тельце ребенка одного или полутора лет. Он был посажен в корзинку на подосланные войлока и, по-видимому, спал там, а теперь проснулся и вылез из своего холодного гнезда с самым веселым видом.

   В последнюю свою поездку за хребет-водораздел, по выпавшему глубокому снегу, мы на четвертый день пути от зимовки вышли из лесов Хангая и спустились в приветливую степную долину Орхона. Вдоль нее на многие десятки верст тянутся широкие гряды больших и малых обломков легкой, пористой породы вулканического происхождения. Эти лавовые нагромождения местами совсем непроходимы, и только кое-где, по узким продольным пространствам между камней, можно пройти пешком и с трудом пробираться на лошади. Однако неопытному путнику не следует пускаться в эти лабиринты без проводника. Темные уродливые камни, не хранящие в себе никакой растительной или животной жизни, так однообразны, среди них столько узких проходов, ведущих в конце концов к глухим туникам, что путешественник через несколько верст неизбежно заблудится и даже общее, известное ему направление долины, не будет в состоянии вывести его из этого мрачного хаоса. Монголы, хорошо знающие горный путь, и те пользуются различными, известными им одним приметами и знаками, поставленными на лавовых нагромождениях в виде небольших кучек тех же обломков, положенных друг на друга.

   Не превышающий в своем верхнем течении 30 м ширины, Орхон жмется к своему левому северному берегу и на протяжении 5 верст протекает по глубокому каньону, который узкой трещиной причудливо изгибается, то подходя к береговым утесам, то углубляясь в степную долину. Подойдя к краю каньона, долгое время не можешь оторвать своего взгляда от неожиданного зрелища: отвесная стена кремнистых сланцев ниспадает ко дну обрыва; там, на глубине 20 м искрящейся на солнце лентой бежит никогда не замерзающая в этом месте река. На крутых поворотах, среди крупных отторженцев, устилающих ложе реки, вода покрыта клубящейся пеной и образует водовороты и шумные каскады. В расширениях реки, там, где течение становится медленнее, плавают стаи зимующих здесь гоголей, Bucephala clangula; в теплые зимние дни, пригретые солнцем, эти птицы занимаются весенней игрой.

   Из-под узких ледяных заберегов непрерывной трелью льется песня оляпки, или водяного воробья, Cinclus leucogaster, который, стоя над самой водой на краю льдинки и закрытый ледяным оводом, разнообразит свое веселое пение частым нырянием в воду и беганьем в мелких местах по дну реки, в поисках личинок разных насекомых, служащих ему пищей. Эта птичка держится по всем "тальцам" - незамерзающим местам северомонгольских рек, где в воде и на льду проводит всю суровую местную зиму.

   Вблизи реки на каменистом грунте растут небольшие группы стройных высоких лиственниц, и рощи тополей, не достигающих, однако, своими вершинами верхнего края каньона и спрятанных, таким образом, в глубине этого провала. Там, по деревьям и кустарникам, лепящимся среди скал, оживленно стрекочут рыжегорлые дрозды и перелетают изящные горные овсянки, Emberiza cioides.

   Немного выше по течению Орхона, вблизи западной окраины каньона, степную долину перерезает по диагонали быстрая, многоводная речка Улан, бегущая с Хангая. Пройдя своим пологим, ступенчатым руслом к Орхону, она широкой (12 м) и мощной струею внезапно низвергается по вертикальной сланцевой стене в глубину 20-метрового каньона искрящимся водопадом и фонтаном бесчисленных брызг вновь взлетает кверху. Этот водопад, названный мною "Водопадом Экспедиции Козлова", зимою наполовину замирает, скованный голубоватым потоком льда; летом оглушительный рев его слышен на далекое расстояние и внушает туземцам суеверный страх, смешанный с молитвенным преклонением. В прежнее время водопаду ежегодно приносилось в жертву несколько слитков серебра, которые бросались в пучину. Этой жертвой у таинственных сил природы вымаливалось многоводье Орхона, орошающего большие пространства пастбищ этой скотоводческой страны.

   В скалистых береговых утесах Орхона живет интересный хищник, называемый монголами "манул", или дикая кошка, Felis manul. Питаясь мелкими грызунами, она ведет очень скрытый, осторожный образ жизни. Испуганная человеком, кошка не бежит далеко, как лисица или волк, а тут же бросается в ближайшие скалы и прячется среди камней. Если идти мимо нее, как бы не замечая ее присутствия, то можно подойти к животному на несколько шагов, и, внезапно обернувшись, убить ее палкой, что монголы чаще всего и практикуют. Животный мир Хангая не отличается богатством и разнообразием: из хищников, кроме дикой кошки, водятся волк и лисица; в валунах маловодных речных русел встречается горностай. В лесу и в степной части речных долин живут два различных вида хорьков. Туземцы утверждают, что в скалах хребта есть соболь, а в уремах горных речек водятся рыси, но нам не удалось в этом убедиться лично. Из парнокопытных по северным склонам Хангая можно встретить козулю и лишь в очень незначительном количестве аргали. Горные бараны, а также и горные козлы, преимущественно населяют скалы и альпийские луга истоков Орхона. Там же водятся в глухих лесах изюбри, или олени, а также лоси и кабаны.

   Грызуны характеризуются на истоках Онгиин-гола присутствием двух видов зайца: обыкновенного беляка, Lepus timidus, и маленького - L. tolai, белки, тарабагана, или сурка, суслика, северной и обыкновенной пищухи, хомяка, землеройки и различных полевок.

   Из птиц в кедровых и лиственничных лесах тех же северных склонов Хангая, там, где растет много брусники, водятся в большом количестве глухари, Tetrao parvirostris macrurus, a также встречаются стайками темно-розовые щуры и такие же нарядные клесты. Несколько видов дятлов оживляют лес своим стуком и выбиванием быстрой, частой барабанной трели по сухим веткам и стволам, служащим им прекрасным резонатором. В кедровниках часто слышатся хриплые голоса ореховок и соек. Оживленные процессии мелких синиц, сопровождаемые всегда одним или двумя поползнями и очень редко одинокой пищухой, Certhia familiaris, исследуют древесную кору и мохнатые ветви кедров. По кустарниковым зарослям речных долин всю зиму видишь белых куропаток, Lagopus mutus, покрывающих свежую снежную порошу сложной сетью своих характерных следов. Здесь же держатся скромные, серые, однообразного цвета снегири, с нежно пурпурным кольцом вокруг клюва, Pyrrhula pyrrhula и P. cassini, обыкновенные свиристели, розовые чечевицы и многочисленные стаи бойких чечеток. В скалах удавалось несколько раз наблюдать одиноких, неподвижно сидящих на выступающих камнях сычей, Athene noctua, и маленьких сов Cryptoglaux tengmalmi, a в лесу один раз встретилась большая мохнатая неясыть уральская, Strix uralensis. По гребню хребта и по вершинам солнцепечных увалов, повторяю, бродят стайками осторожные горные индейки, Tetraogallus altaica, откапывая корневища горных растений. Над широкими степными долинами рек нередко парят крупные хищники - бурые грифы, Vultur monachus, и бородатые ягнятники, Gypaëtus barbatus, высматривающие отбросы, а вблизи монгольских юрт всегда перелетают стайки рогатых жаворонков, Eremophila brandti, и прыгают надоедливые сороки и красноклювые клушицы, ожидая подачки.

   В верхнем течении Орхона, до истоков включительно, по нашим последним наблюдениям, до сих пор существуют остатки древних могильников, над которыми поставлены гранитные памятники в форме столбов или обелисков, украшенных сложным крупным орнаментом. Большое древнее кладбище, покрытое каменными плитами и увенчанное высоким гранитным обелиском, покоится среди долины с большой дорогой и смотрит на величественный массив Ирхит-хайрхан, с северо-северо-запада.

   Последний период работ экспедиции-весна и лето 1926 г.- прошел особенно разнообразно и плодотворно.

   Едва мы выступили со своей зимовки на истоках р. Онгиин-гол по направлению к заветному югу, как наше поступательное движение было задержано открытием интереснейших развалин древнего китайского военного города, раскинувшегося по склонам юго-восточных отрогов Хангая, доминирующая вершина которых носит название Ханко-кшун-ула. От монастыря и ставки Сайн-ноин-хана эти развалины отстоят в 45 верстах к юго-западу.

   В настоящее время от города остались следы развалин стен, расположенные тремя правильными квадратами, один над другим, в ущелье Ихэ-модо. Самый нижний и в то же время наименьший квадрат, сторона которого равна 200 м, сохранил следы, дугообразных оснований башен или ворот. В некоторых местах тянулись широкие канавы, обрамленные целым рядом углублений разнообразной формы. В центре города возвышалась небольшая каменная постройка, напоминавшая военный пост.

   Невдалеке, на каменистом холме, с южной его стороны стояла в наклонном положении серая, гладко отшлифованная кварцево-порфировая плита величиной около 1 м. Эта плита сверху донизу была покрыта высеченными на ней китайскими иероглифами, довольно хорошо сохранившимися.

   Перевод этой надписи свидетельствует о том, что на этом месте около 700 лет тому назад находился китайский военный город, основанный войсками Хубилай-хана по его распоряжению, в память подавления восстания. С плиты были сняты две фотографии, а надпись скопирована, таким образом содержание ее стало достоянием истории.

   Вот текст ее перевода на русский язык:

   "По указу Его Богдоханского Величества главнокомандующий тысячным отрядом гвардейского корпуса левого крыла, тысячник Чан-вэн, выступив в поход со смелыми богатырскими войсками, четвертой луны... числа 15 года Джиоу-юань (1275) в северном направлении прибыл на место... числа десятой луны, поставил айли-юрты, построил дворы и применительно к характеру местности основал крепость, с проточною водою и прудом ниже города.

   Эта крепость по своей прочности может равняться древнему золотому городу Джиоу-тунг-гуань и каменному форту.

   Охранное войско долгое время пребывало в бездействии и однажды, в теплый день, вышло в степь на стрельбу. Съехались все чины и... сказал: - Если что-нибудь существует на земле, то оно должно иметь свое имя или название и не может быть, чтобы что-нибудь существовало без названия. Еще Конфуций сказал: название должно быть прочное и точное.

   По сему случаю вопрос наименования является вопросом великой важности. В настоящий момент эта крепость, и высокая и красивая, не имеет своего названия, и это обстоятельство меня... печалит.

   - Все, что вы говорите, очень правильно, в таком случае какое же дать название крепости?

   И тогда гун-князь... доложил:- Раз волею великих Тэнгриев и добродетелью их на тысячи лет мы распространили величие и славу на весь мир... и всею мощью... подавили восстание, посему не подобает ли дать название сему городу "Шюа-уй-чжэн" - "Военная крепость, распространяющая величие и славу". С этим все согласились.

   Надпись сия поставлена двенадцатой луны 5-го дня 15-го года в правление Джиоу-юань великой Юаньской династии.

   Тысячник гвардейского корпуса левого крыла Чан-вэн".

   Войско, о котором здесь идет речь, принадлежало Хубилай-хану, захватившему трон китайского императора. По закону Чингис-хана император избирается народным собранием, хурултаем. Хубилай-хан с помощью горсти приверженцев сорвал избрание прочих кандидатов и провел свою кандидатуру В течение первого года заседаний хурултая. Сторонники закона, в том числе и его родной брат - Ариг-буху, восстали против узурпатора, но Хубилай-хан победил своих противников и в знак этой победы поставил каменную плиту с вышеизложенной китайской надписью.

   Интересно, что у монголов по поводу этих развалин существует фантастическое предание. "Когда-то, очень давно,- говорит легенда,- в близком соседстве друг с другом жили два государя, двух различных племен. Владения одного из них простирались до урочища Манитэ и распространялись к северу. Владения другого имели северной границей перевал Тэлэн-дабан. Государь, живший в Манитэ, вел свой род от барана и был не то киргиз, не то монгол, а государь, властвовавший на южном склоне Хан-кокшун-ула, считался потомком волка. Его звали Тии-нос, и от него пошел род Чингисхана".

   У этих государей разгорелась война. Тии-нос, укрепившись на речке Ихэ-модо, наголову разбил неприятеля, а после того, как говорит предание, волки-люди съели всех потомков барана.

   Следующим этапом работ экспедиции совершенно неожиданно оказалось скромное и никому неведомое урочище Холт в пустынных холмах Северной Гоби. Здесь, в береговых обрывах красной глины было обнаружено богатое палеонтологическое кладбище. Ископаемые остатки позвоночных животных находились по большей части в верхнем слое красной глины, мощность которого редко превышала 1 м. Поверх глины лежала галька, покрытая слоем почвы. Кости располагались отдельными группами, или гнездами, как мы привыкли их называть; когда раскопочные работы доходили до такого гнезда, то положительно нельзя было найти промежутка, занятого одной глиной,- везде плотной массой залегали кости. После сильных ливней дождевые потоки выносили в каменистые русла речек множество интересных палеонтологических объектов. В тех местах, где почва и галька под влиянием частых осадков совсем отсутствовали, ископаемые остатки позвоночных часто выступали наружу, на самую поверхность красной глины. Мы находили крупной величины ребра, бивни, рога, челюсти, очень много разнообразных зубов, отдельные кости черепа, тазовые кости и пр. Среди многочисленных находок позвоночных имеются остатки: носорогов, жирафы, трехпалой лошади, различных коз, оленей и ряда крупных и мелких грызунов, а также остатки двух видов гиен и пр.

   Профессор А. А. Борисяк, который получил для изучения почти весь палеонтологический сбор Монголо-Тибетской экспедиции, говорит следующее: "Палеонтологический материал, собранный путешественником П. К. Козловым в красной глине в Северной Гоби, принадлежит хорошо известной фауне, которая в конце миоцена и начале плиоцена заселяла почти весь Старый Свет. Эта фауна носит название Пикермийской (по местечку около Афин, в Греции, откуда остатки ее впервые были хорошо описаны), или фауны Hipparion'a, по ее наиболее распространенному представителю. Остатки этой фауны были находимы в Азии от Белуджистана и Сиваликских холмов на юге до Северного Китая и Семипалатинска на севере, а в Европе она известна как в южной, так и в центральной ее областях. Она состоит из элементов, развивавшихся главным, образом в, Азии (носороги, жирафа и др.), частью пришедших из С. Америки через существовавшее в то время соединение между этими континентами, вероятно в области Берингова моря (трехпалая лошадь, Hipparion).

   Из Азии эта фауна через Малую Азию, Кавказ, Крым (Черного моря еще не существовало) в южную часть Русской равнины направилась в Европу, где расселилась до Пиренейского полуострова включительно, а через Европу и отчасти непосредственно через Малую Азию она переселилась в Африку, где потомки ее продолжают жить до сих пор, тогда как в более северных частях Старого Света (Европе, Азии), она была вытеснена другою фауною, ныне обитающею в этих областях".

   Для того чтобы не упускать натуралистических изысканий, несколько сотрудников, во главе с моим старшим помощником, орнитологом Е. В. Козловой, отправились в конце марта на оз. Орок-нор, которое им было поручено всесторонне исследовать, пронаблюдать на его берегах весенний пролет птиц и заглянуть в хребет Монгольский Алтай. Третий отряд Монголо-Тибетской экспедиции в это же самое время сосредоточил свои изыскания в низовье Эцзин-гола и в мертвом городе Хара-хото.

   Во всех трех пунктах работа кипела дружно и захватывала самые разнообразные отрасли научного исследования. В Холте преобладала палеонтология, на Орок-норе- зоология, в Хара-хото - археология и детальная съемка развалин знаменитого города.

   Солоноватое озеро Орок-нор залегает в обширной долине, протянувшейся на сотни километров между хребтами Южным Хангаем на севере и Монгольским Алтаем на юге, имеет 85 км в окружности. Большая река Туин-гол, впадающая с севера, и многочисленные ключи, рассыпанные там и сям по берегам Орок-нора, сильно опресняют бассейн и создают болота и поймы, заросшие местами высоким камышом. в таких приветливых урочищах с пышною зеленью останавливаются тысячи пернатых. Рыбы в озере очень много, но окрестное население никогда не пользуется ею, и раболовством занимаются только одни птицы. Глубина Орок-нора незначительная; по центральной наибольшей оси - с запада на восток - на протяжении 20 км она колеблется от 2 до 4 м. Несмотря на мелководность бассейна, на нем нередко бывали высокие волны, вздымаемые сильными восточными и западными ветрами. Волны достигали свыше метра высоты, и плавание по Орок-нору в складной брезентовой плоскодонной лодке, с целью промера глубин, представляло немало серьезных затруднений. Монголы с живейшим интересом приходили на наш бивак осматривать невиданную ими никогда лодку и с неменьшим любопытством разглядывали русских путешественников, которые осмеливались плавать на таком маленьком и с виду ненадежном судне.

   Туземцы уверяли, что озеро во многих местах бездонно и что в нем обитает страшное чудовище, вроде дракона, которое непременно поглотит русских смельчаков, наносящих ему оскорбление непочтительным плаваньем над его головой.

   "Если поплывете по середине Орок-нора, то никогда не вернетесь",- с убеждением говорили наши соседи и с видимым страхом ожидали результатов нашего плавания. Благополучное окончание промеров глубины заставило монголов поверить в необычайную силу русских и проникнуться к ним уважением.

   Весною и летом население в долине озера значительно. По привольным лугам и зарослям, дэрэсу паслись многочисленные стада верблюдов, лошадей, баранов. Эти животные принадлежали главным образом очень большому, богатому буддийскому монастырю Ламэн-гэгэн, находящемуся в Хангае, и только небольшое количество - частным собственникам.

   Пастухами частных стад нередко бывают дети (как сыновья, так и дочери) хозяев, семи-десяти лет отроду. Любопытно и поучительно смотреть, как эти малыши ловко и умело справляются со своей задачей. Иногда, впрочем, случаются неприятные происшествия. Ребенок, утомившись от ходьбы и жары в знойный день, засыпает где-нибудь под камнем и, проснувшись, не находит своего стада и не может сообразить, в каком направлении находится его юрта. При нас был случай, когда мальчик восьми лет пропадал целые сутки. Баранов родители разыскали в тот же день, но пастушка с ними не было. Как сами родители, так и соседи принимали самое деятельное участие в розысках ребенка: верховые и пешие гонцы отправились во все стороны и с громкими криками и причитаниями бродили по всей пустынной полосе на южной окраине озерной котловины. В конце концов только на следующий день к вечеру один из сотрудников экспедиции, а именно, обладающий острым зрением Ганчжуров, также отправившийся на поиски заблудившегося, заметил его за несколько километров в призматический бинокль экспедиции и таким образом предотвратил несчастье. Мать пастушка приходила благодарить нас со слезами радости и принесла в дар скромные продукты своего молочного хозяйства.

   Живя на озере Орок-нор, мы постоянно любовались суровыми очертаниями хребта Монгольского Алтая и двумя его снежными вершинами, Ихэ-богдо и Бага-богдо, воздымавшимися к синему небу, одна - хмурыми величественными зубцами, и другая - грандиозным куполом.

   По окончании весеннего пролета птиц, который был довольно разнообразен и богат, в особенности представителями отряда плавающих и голенастых пернатых, мы, поспешили переселиться на северный склон Ихэ-богдо.

   Монгольский Алтай совершенно безлесен, пустынен и мрачен. Лишь кое-где по сухим руслам и около оголенных сланцевых скал ютятся кусты дикого персика, жимолости и смородины. Здесь царство зверя, а не человека. В течение целого месяца нашего пребывания в горах мы ежедневно видели по нескольку раз аргали и семейства горных козлов. В Ихэ-богдо, в уединенных ущельях, живут кое-где монголы, чаще всего охотники. Во время отдаленных экскурсий нам нередко приходилось пользоваться их гостеприимством и попутно знакомиться с некоторыми чертами их быта, который до сих пор носит печать патриархального "благочестия".

   В повседневной жизни самыми интересными моментами, пожалуй, являются приготовление к ночному отдыху и утреннее пробуждение. В узкой горной пади уже совсем стемнело. Стадо баранов и коз давно толпится около юрты. Все семейство плотно пообедало мясом, и каждый расстилает свою немудреную постель. Хозяин дома подходит к ящику, на котором расставлены металлические изображения кумиров, или бурханов, и зажигает перед ними маленькую лампадку - металлическую чашечку, с салом и горящим в нем фитилем. Правой рукой он вынимает щипцами из тухнущего костра тлеющий уголь и сыплет в него особый благовонный порошок, который начинает дымиться. Неторопливо и важно окуривает монгол прежде всего престол с бурханами, ящики со священными книгами, все закоулки юрты, а потом и самого себя. Он подносит к лицу дымящийся порошок и, склонив голову, направляет благовоние в глаза, нос, рот, в широкие рукава и в открытый ворот халата. Затем он становится на колени и справа налево замыкает около себя круг этим же ароматным дымом. После этого щипцы с углем последовательно переходят к хозяйке, к детям, и каждый окуривает себя. Во время всей процедуры глава семы низким басом и слегка нараспев повторяет формулу благословения: "Ом-ма-хум, Ом-ма-хум, Ом-ма-хум!". Это звучит торжественно.

   Перед бурханами зажигаются две тибетских свечки, которые тлеют спокойным, неподвижным красным огоньком. Хозяин садится, поджав ноги, лицом к бурханам, берет четки в обе руки, прижимает их к глазам и ко лбу и долго сидит таким образом неподвижно. Зажав четки в ладонях рук, он потрясает ими, дует на них и начинает правой рукой перебирать их. Четок всего сто одиннадцать; из них одна непременно должна быть большая. Хозяйка молится одновременно с мужем; а когда тот ложится спать, она выходит на воздух и начинает ходить кругом юрты, бормоча молитвы. Хождение продолжается иногда час и даже больше.

   Утром мать семейства встает раньше всех и прежде всего ставит на огонь пустую чугунную чашу. Когда она нагреется, женщина быстрым движением руки вытирает чашу кусочком войлока и наливает в нее воды, а сама особым топориком ("нюдур") толчет кирпичный чай в деревянной ступке ("ур"), с толстыми стенками и маленьким отверстием посредине. Приготовив чай, хозяйка надевает маленькую остроконечную шапочку, заваривает чай и дает ему вскипеть вместе с молоком, солью и маслом. Первую ложку чая хозяйка наливает бурханам, а вторую выносит за дверь юрты и выплескивает в воздух, в виде приношения духам. Из котла чай разливается по деревянным закрытым кувшинам ("домба"). Здесь теплый, постоянно подогреваемый чай хранится, как угощение, целый день.

   Каждый монгол-охотник носит на поясе ремешок, с нанизанными на нем девятью китайскими монетами ("чохами"). Прежде чем отправиться на охоту, он снимает эти чохи, берет один из них, дует в его отверстие, затем, зажав деньги между ладонями рук, прижимает ко лбу и несколько раз встряхивает их так, чтобы они легли столбиком. Раскрыв руки, охотник рассыпает монеты в ряд на ладони и гадает по порядку их расположения об удаче или неудаче охоты. Если гадание благоприятно, охотник сразу приторачивает к седлу веревку для будущей добычи; потом садится около бурханов, берет ружье, кладет его на колени, поглаживает, осматривает его и шепчет какую-то молитву, смысл которой заключается в том, чтобы "хозяин" (известное поверье у монголов говорит, что у каждого рода животных есть свой "хозяин") позволил ему взять хотя бы одного зверя из охраняемых им стад. Иногда монгол снимает шапку или платок, которым у него повязана голова, и дает его матери, которая молча прячет этот предмет за пазуху и читает милитву. Сын сидит и ждет; потом он быстро принимает свой убор и, не простившись, даже не взглянув на мать, уходит.

   Если монеты несколько раз расположились неблагоприятно, то монгол в этот день способен отказаться от охоты.

   В горах Ихэ-богдо почти в каждом ущелье среди сланцевых скал есть большие пещеры, носящие следы пребывания человека. В некоторых из них мы находили маленькие глиняные изображения святых, обрывки монгольских и тибетских книг и пр. Подъем к пещере крут и почти не доступен, вход обычно очень узок. С трудом пробравшись через такую трещину-дверь, входишь в широкое помещение с неровным, косым скалистым потолком и земляным полом. Даже в самые жаркие дни в пещере сыро, холодно, и всегда полутемно, так как свет проникает только через вход. Здесь жили, а кое-где и по настоящее время живут буддийские монахи-отшельники. Летом они питаются исключительно травами, преимущественно высушенными и растертыми крапивой и щавелем, из которых они делают болтушку и нечто вроде лепешек. Монгольское население очень почитает "пещерных лам" и заботится о том, чтобы в зимнее время у них была более питательная пища.

   Один раз в год, в середине лета, знакомый мне Агой-дайя-цаган-лама, живущий в ущелье Битютэн-ама, около главного массива Ихэ-богдо, под самым гребнем хребта, выходит в "мир", спускается к озеру Орок-нор и там над священным источником совершает богослужение, ко времени которого сюда стекаются все окрестные монголы. Во время его отсутствия мы заглянули в его жилище и не нашли в нем ничего, кроме маленького веника, связанного из щеток местной березы, и очень большого мешка со сложенными в нем обломками сталактитов.

   Восточный отряд Mонголо-Тибетской экспедиции, под руководством моего помощника С. А. Глаголева, в течение всей весны и части лета работал в низовье реки Эцзин-гол