Максимов Сергей Васильевич - Из книги "На Востоке"

лубины души. Я растерялся и мог найтись только на один вопрос:

   - Неужели и вы, батюшка, считаете мое невинное дело изучения быта делом сыщика-фискала?

   - Не смею и думать этого.

   - Какие же средства к тому, чтоб добиться правды у замкнутого, неоткровенного человека, какими особенно показались мне офени. Дальше этих средств не шли и прежние исследователи, лучшие люди в нашей литературе. Я только последовал их примеру, не найдя лучших, иных средств, за неимением, за крайнею невозможностью добыть их, особенно при срочной работе, ограниченной тремя вакационными месяцами...

   - Я могу посоветовать вам только одно: уйти отсюда поскорее до несчастного случая.

   - Но я не могу этого сделать теперь, потому что работа увлекла меня, она пошла так успешно и еще не кончена.

   - Они хотят вести вас к становому...

   - Я пойду охотно, потому что я не беглый и у меня есть отпускной билет от медико-хирургической академии, в которой я состою студентом.

   - Но поймет ли вас становой? Поймет ли он вашу цель и ваше полезное дело?

   - Не сомневаюсь в том, если сумею объяснить ему толково и просто.

   Священник на последние слова мои улыбнулся и недоверчиво покачал головой.

   - Но можно ли в этом сомневаться?- спрашивал я его.

   - Можно и должно, потому что вы должны знать давно наших становых.

   - Вы думаете, что я должен буду дать ему взятку?

   - Без нее он может препроводить вас в земский суд, в Вязники.

   - Но это будет оскорбление. Я могу не пойти.

   - На это он может не смотреть, не принимать этого в расчет, и не примет, если задобрен будет со стороны вам враждебной, которая, вероятно, не поскупится на то, чтоб удалить вас от себя как опасного человека.

   - Но ведь это, батюшка, я думаю, одни только ваши предположения?

   - И вероятные. Дай бог, чтобы они не случились.

   - Но могут ли случиться? Это вопрос...

   - Не подлежащий сомнению, потому что они сегодня же хотели привести намерение свое в исполнение. Я просил их отсрочить, чтоб переговорить с вами. Ради бога, послушайтесь моего совета. За неприятный для вас исход дела я могу поручиться, к несчастию, к крайнему моему прискорбию. Согласитесь, что вам неприятно будет находиться в положении человека подозрительного и испытывать все невыгоды этого положения.

   Снова кровь бросилась мне в голову, усиленно билось мое сердце, мне было и неприятно и тяжело. Я не мог говорить, я не мог сосредоточиться помыслами на одной мысли, на одном пункте. Говорил за меня священник, и говорил правду, сущую, мрачную, неутешительную.

   - Вас поведут под конвоем в становую квартиру, которая отсюда далеко. Для этого нарядят сотских, от которых будет зависеть, связать ли вам руки или оставить их свободными.

   - Но вы за меня заступитесь.

   - По христианской обязанности и долгу священства, но меня имеют право не послушать и, может быть, не послушают. А за дальнейшие последствия я уже поручиться не могу. Бог весть, что там с вами сделают.

   Бог весть, что там со мной сделают?

   Честный человек священник, награжденный такой благородной душой, говорит правду. Я предчувствую, предвижу, что со мною сделают; я почти не ошибаюсь в своих предположениях и в вероятии тех подробностей картины, которые рисует мне напуганное и напряженное воображение мое.

   Приведут меня в становую квартиру. Становой пристав спит, велят подождать. И ждем мы, присев на крылечке, понятые не оставляют меня, не позволяют мне отойти от назначенного ими пункта и смотрят на меня сердито и косо, как мои заклятые враги. Нас зовут, мы входим в переднюю. Еще ждем несколько времени, выходит становой, сердитый, заспанный. Спрашивает:

   - Что такое?

   - Бродягу привели,- говорит один из понятых, выступая вперед и указывая на меня рукою.

   И снова кровь приступает к голове и бросается в лицо. Вопрос в том, накинется ли на меня становой и начнет ругать всеми выражениями, насиженными, придуманными в долгую жизнь, или медленно, по пунктам начнет выспрашивать меня, добиваться правды. Я не смею протестовать против его подозрения, он имеет на то много прав; может быть, он человек небезгрешный, как гоголевский городничий, может быть, он сам боится подсылу. Чем я могу ему доказать, что я не проклятое инкогнито, и могу ли, наконец, убедить его. Мы будем кричать, будем горячиться. Он не остановится на моем, я не уступлю ему своего права. У меня роль ответчика, взятого с поличным, у него - власть и сила. Он приказывает привести подводу, приказывает везти меня в город, в земский суд. И везут и мучат физически и нравственно. Там освободят, и освободят непременно, но скоро ли? А мучения пытки до счастливой поры свободы, а то состояние неволи, от которой, по преданию, Мария Антуанетта в одну ночь поседела?..

   - Я согласен с вами, батюшка, и не знаю, чем благодарить вас за добрый совет. Сегодня же я ухожу отсюда на нижегородскую дорогу.

   - Ступайте с богом завтра, а сегодня милости прошу ко мне. Я приглашу стариков, и мы вместе общими силами потолкуем с ними. Пойдете сегодня в сумерки, они вас схватят на дороге и будут иметь полное основание: скорый отход ваш они примут за прямое подтверждение их подозрений.

   Нельзя было не согласиться со словами моего покровителя. Впрочем, пришли к нему четыре старика, из которых трое были мои знакомые. Мрачно глядели они на меня и даже не поклонились мне - обстоятельство, чрезвычайно поразившее меня и, конечно, опечалившее до глубины души. Не в духе простого русского человека такая сухость обращения, такое оскорбительное мнение за дело, которое окончательно еще не выяснилось, не приняло определенной и настоящей формы.

   Говорил за меня священник и оправдывал мое дело почти столько же, сколько был бы в состоянии я сам это сделать. Вопрос остановился на том подозрении, зачем я пришел именно в их село, а не в другое какое. Я оправдывал этот поступок случайностью. Ответ мой приняли недоверчиво. За меня отвечал священник.

   - Пришел он в ваше или не в ваше село, но пришел за своим делом, и потому он уже имел на это право.

   Старики молчали.

   - Ведь и вы идете торговать в тот город, где вам лучше, где вы знаете, что вам будет дело, и дело выгодное. Не так ли это в самом деле?

   - Это правда твоя! Это что говорить! Точно так! Верно твое слово...- отвечали старики в один голос.

   - Кто же может запретить кому-нибудь входить к вам в село - ведь оно незачумленное?

   - Никто запретить не может, село наше точно что незаколдованное.

   - Так за что же вы меня обидеть хотели?

   - Зачем обидеть? Мы не хотим этого, мы хотим только у начальства спросить, как оно об этом полагает.

   - На что же вам самим-то голова (...)?

   - Дело-то, вишь, это не наше, а начальничье, затеи ведь они и живут у нас.

   - Отчего же вы миром не потолковали прежде? Может быть, что-нибудь и хорошее вышло.

   - Толковали и миром, да вышло на то, чтобы у батюшки совета спросить. Мир-от толкует, зачем, вишь, ты по домам ходил?

   - В домы меня приглашали, я не смел и не мог обижать хлебосольных хозяев, не желал обходить их дома.

   - Ну а почто ты с пьяными хороводничал, а сам не пил?

   - С пьяными толковал оттого, что пьяный скорее распоясывается, пьяный откровеннее.

   - Ну а почто это тебе?

   - Батюшка сказал, что это мне надо, что это моё дело. Я и сам скажу то же самое.

   - Ладно! Пущай так! Ну а зачем ты все это в книжку писал, все, что тебе пьяные ни наболтают с дурьего-то ума своего?

   - В книжку записывал для памяти и со скуки.

   - Ну, а куда ты эту книжку отдашь?

   - Это дело мое, отдам куда надо.

   - Нет, ты скажи!.. Пьяный мало ли что наврет тебе, пьяный, брат, знамо, враг себе. Ты возьми у него язык-от да и вырви.

   - Отдам я это не начальству вашему, а друзьям вашим - людям надежным и честным.

   - Да где ты найдешь таких? Что врешь-то непутное?

   - Я уж нашел и знаю таких. Да и сам я разве враг вам, Христос с вами? Батюшко-то вот перед вами - спросите его.

   - Мы и тебе верим. Книжку-то бы тебе нельзя было привозить - вот что! Книжка-то у тебя, может, со шнурком да с печатью.

   Я показал ее, эту тетрадку, без шнурка, без печати.

   - Отдай нам ее!

   - Я бы отдал, если б у меня была другая такая же.

   - А если мы отнимем?

   - Я за грабеж почту и буду жаловаться об этом в Питере. Если вы здесь мне не верите, то там мне поверят, даю в этом слово.

   - Ладно, что тебя еще наши пьяные-то не убили.

   - Это уж ты далеко хватил! Если б ты сказал мне, что и теперь меня убить хотят, то я и этому бы не поверил. Ты говори дело, а не предположения. Я бы и с места не двинулся не только на этот раз, но и в прежние, если б не был уверен, что русский человек не только друга своего, но и врага не убьет.

   - Ну извини, Христа ради! Сказал я тебе точно что дурость, и такую дурость, что давно уж такой не говаривал. Назад беру! А на чем вы с батюшкой-то порешили?

   - Я завтра иду от вас и прах от ног отрясу, как в писании сказано.

   - Куда же пойдешь?

   - А искать людей, которые добрее вас и хлебосольнее, которые не станут меня попрекать за свою хлеб-соль да грозить мне за все это тюрьмой и становыми.

   - А ты прости нас по писанию-то. Мы тебя с этого твоего слова как есть полюбили. Душа ты, видно, добрая, и Христос с тобой! Ты деревню нашу не ругай, мы к тебе всем сердцем. Почто ты вот в книжечку-то писал? Это-то вот в большую обиду нам показалось.

   - Книжечка эта, сказал я вам, пойдет в надежные руки, к честным людям. Это же самое и теперь повторяю!

   - Вот за это спасибо! За это награди тебя господь! А все бы тебе не надо с пьяными-то возжаться. Лучше, кабы ты нас спросил...

   - А вы бы ничего не сказали. Я одного пробовал охаживать в трезвом-то виде, так только язык намозолил да на свою душу скорбь нагнал, что и деваться некуда было.

   Старики, мои слушатели, дружно засмеялись и переглянулись между собою с такою же коварною улыбкою, какою часто награждал меня мой спутник из Вязников.

   - С упрямым да с неразговорчивым говорить - клещами на лошадь хомут натягивать,- заключил я.

   - Да ведь пьяные-то тебе, чай, черта в ступе нагородили?

   - Это уж мое дело - отличить тут ложь от правды.

   - Знамое дело: кто к чему простирается, тому то и в понятие - понимаем мы это!

   - Так о чем же теперь разговор ваш будет? Что вам от меня надо?

   - Погости ты еще у нас.

   - Обидели вы меня, сердце не терпит! Не сможешь, пожалуй, и дня прожить. Да с меня уж и будет.

   - Знали бы мы раньше, мы не так бы и приняли тебя. Мы тогда все бы тебе по порядку сказали.

   - Да полно, так ли?

   Старики не ответили и опять переглянулись между собою.

   - А если б я по казенной надобности приехал?

   - Да нешто ты от казны?

   - А хоть бы и так?

   - Так мы тебе и словечка б не молвили. Все бы тебя потчевали, да не так, как вот те дураки, с которыми ты хороводничал-та. Те - ослы.

   - А по-моему, так это лучшие люди.

   - По-твоему, может, так, а по-нашему-то, так мы их утре же, на мирской сходке на глум примем.

   - Тогда я другу и недругу закажу к вам ездить.

   Старики промолчали на это и взялись за шапки.

   Безопасность моего отхода, по-видимому, была уже обеспечена. В поступках моих и тех приемах, с которыми я приступил к своему делу, мне начинала уже видеться предусмотрительная догадливость, может быть, наполовину случайная, но, во всяком случае, усвоенная с легкой руки моего первого офени. Оставаться в этом селе я уже не находил пользы и поучения; по-видимому, мне пришлось бы пировать и на пирах этих быть не столько допросчиком, сколько, в свою очередь, рассказчиком. Подобные примеры не раз уже случались со мной и прежде, когда только приводилось заявить себя случайно охотником говорить,- у мужичков конца не было расспросам. (...)

   На другой день, на ранней заре, я выбрался из села и целые двадцать верст находился в том беспокойствии, которое может испытать человек с большими деньгами, проезжающий темной ночью в темном лесу, где, как говорят пошаливают. Боялся я не за себя, боялся я за свою записную книжку. Может быть, не боялся бы я и за нее, если б за околицей села не попался мне один из моих знакомых офеней. Я простился с ним. Ои спросил меня:

   - Совсем идешь?

   - Совсем.

   - Все ли захватил-то с собой, не забыл ли чего?

   Я промолчал.

   - Не пришлось бы вернуться тебе с полдороги, али бы из наших кому догонять тебя.

   - Все со мной!.. Прощай. Спасибо за хлеб за соль.

   - Не поминай лихом. Будь здоров со всех четырех сторон! Иди - не спотыкайся, беги - не оглядывайся.

  

   <К офеням>. Отрывок из "Введения" к книге "На Востоке". Заглавие дано составителем.

   стр. 290 кутейник - шуточное прозвище церковных служек.

   стр. 291 дворник - в данном случае содержатель постоялого двора.