Марков Евгений Львович - Русская Армения

крепостца в Ширакской области. Царь Трдат, современник св. Григория, подарил в IV-м столетии этот город со всею Ширакскою областью князю Камсару, родоначальнику знатной армянской фамилии Камсараканов, долго владевших этою областью и городом Ани на праве вассальных князей. Но когда могущественная династия армянских царей Аршакидов, после шестивекового царствования, - была низвергнута Сассанидами, и Армения сделалась добычею чужеземцев, переходя попеременно из власти огнепоклонников-персов во власть мусульман-арабов, - то в эти века смуты и разорения горячие армянские патриоты Ашот и Шапух, сыновья знатного князя еврейской крови, Сембата Багратида, соединив вокруг себя дружины храбрецов, успели очистить свое отечество от всех иноземцев и внести некоторый мир в жизнь своего злополучного народа. Они-то купили у Камсараканов за крупную сумму денег Ширакскую область и населили своими сторонниками сильно укрепленный ими город Ани. Случилось это во второй половине VIII-го века по Р. Хр., но только через сто лет после покупки Ани город этот сделался столицею новой династии армянских царей - Багратидов. Первым царем этой династии был Ашот 1-й, современник нашего Рюрика. Ашот был богатырь телом и красавец лицом; в то же время он поражал всех своим красноречием, возвышенным разумом и справедливостью. В битвах он был беззаветный храбрец, в церкви - горячий молитвенник. Весь армянский народ обожал его, когда он еще был воеводою. Багдадский халиф Максам, тогдашний верховный владыка Армении, дал ему титул "князя князей" и отдал в его полную власть Армению, получая только ежегодную дань. Греческий император Константин Багрянородный называл его "великим армянским титаном". Католикос и князья Армении, в виду великих заслуг и достоинств Ашота, решились избрать его царем Армении, и по просьбе их халиф через своего "остикана" короновал его царскою короною.

   Но самый расцвет славы и богатства Ани был в X-м столетии, при царе Ашоте III-м, правнуке Ашота I-го, который построил вокруг своей столицы внутреннюю стену с башнями и множество прекрасных зданий. С этих пор Ани сделался в глазах народа самым привлекательным и любимым городом, куда стекались все товары и богатства страны, все выдающиеся люди ее; с каждым годом умножались его дворцы и храмы и прибывало его население. Ани получил в народе прозвище "Майра-Коган" - "мать городов". Католикосы перенесли в него свою резиденцию.

   Вторую, наружную стену, с ее громадными башнями, построил сын Ашота III-го, Сембат II-й. Она была защищена снаружи глубоким рвом, выложенным камнем, и тянулась от ущелья Арпачая - древнего Ахуриана - до "долины цветов", то есть, русла Аладжи. На постройку ее потребовалось восемь лет. Сембат же положил в 989 году основание и главному собору Ани, довершенному при его брате, царе Гагике I-м, женою Гагика, Катрамите, и построил множество других великолепных церквей и зданий.

   "Наш царский город Ани был жилищем князей и благородных, точного числа которых нет возможности определить; ибо если счесть всех князей, благородных и народ, то получилось бы количество без числа и счета. Помимо золоченных дворцов частных лиц, мы имели там 1001 церковь!" - с наивною верою выражалась об этом славном городе старинная хроника.

   О кафедральном соборе, построенном Катрамите, армянский летописец говорит так:

   "Тогда он появился во всем блеске своих огромных размеров, с своими высокими сводами, своим куполом и своим алтарем, подобным небу. Царица снабдила и внутренность его бесценными украшениями, золотыми и серебряными сосудами, богатыми материями, расшитыми пурпуром".

   При Гагике была также построена в Ани "великая и славная церковь во имя св. Григория-Просветителя, с высоким куполом, покрытая изумительною скульптурою. Она имела три двери и была устроена по образцу церкви, сооруженной в Вагаршапате (т.е. Эчмиадзине) патриархом Нерсесом". Построена она была "на высокой площадке, откуда открывается удивительный горизонт. Он ее сложил из огромных глыб тесанного камня, покрытых тонкою резьбою, и снабдил ее куполом, поражавшим изумлением взор по своей высоте, подобным небесному своду".

   По-видимому, это была та самая церковь, хорошо сохранившаяся развалины которой мы видели над долиною Аладжи среди так называемого "рынка" Ани. Летописцы упоминают и посещенную нами церковь св. Рипсимии около кафедрального собора. "Католикос Саргис, муж мудрый и добродетельный, который произвел много построек, и который в своих розысках открыл многие останки святых спутниц Рипсимии, - воздвиг во имя их церковь по соседству с собором".

   Но первые цари Багратиды не ограничивали своих забот великолепием храмов и собственных дворцов. Они наполнили свою столицу многими благотворительными учреждениями, приютами для бедных и для девушек, странноприимными домами; Ашот III даже собирал около себя хромых, слепых, прокаженных и щедро помогал им, за что и был прозван "Ашотом Милосердным" ("Огормадз"). Мир утвердился в стране, и все сословия народа дружно стояли за интересы отечества. Множество ученых и благочестивых мужей, - "вартапедов", как их называют армяне, - появилось в эти времена, и их трудами стали процветать науки в успокоившейся и возвеличенной Армении.

   Ани был центром этого расцвета армянского народа.

   "Армения имела тогда знаменитых князей, царей правосудных и могущественных, которые везде насаждали общественное благоустройство и законы, но свет Ани один сиял выше всего", - выражался про него старинный летописец.

   "Ани, - рассказывал Матвей Эдесский, - кишел народонаселением; он заключал в себе мириады мириад мужчин и женщин, старцев и детей, и поражал удивлением тех, кто его видел, воображавших, что такое множество составляло главную массу армянского народа".

   Со смертью Гагика, в 1020 году, окончился этот золотой век Ани, да и всей вообще армянской истории. При сыновьях его начались беспорядки и усобицы, окончившиеся, как всегда, гибелью государства и столицы его.

   Моралист-летописец этих событий так философствовал по этому поводу:

   "У иноземцев есть поговорка насчет армян, что для них нет надобности во внешнем неприятеле; они сами - самые страшные враги собственного своего племени, и достаточно их собственного меча, чтобы умертвить их, не прибегая к чужеземным изменникам или шпионам".

   "Миром владеет не человек, не могущество царей, а единодушие и союз с мудростью. При единодушии обеспечен всякий успех. Где же его нет, - сила делается слабостью, авторитет, величие мгновенно рушатся, удаляется даже божественное покровительство: вот это именно и испытал Ани. Ни камни, ни твердыни не устояли против раздора, и весь мнимый блеск и могущество погибли в одну минуту; благородные, один за другим, были попраны пятою врага, самые грозные укрепления были разрушены, исчезла всякая красота"!..

   Греческий император, воспользовавшись изменою одного из знатных феодалов Армении, Саргиса-Веста, жаждавшего сделаться царем Армении, и партийными раздорами князей, вероломно захватил в свои руки храброго, но доверчивого юношу, царя Гагика II, и овладел без боя городом Ани и всею Армениею.

   Но очень скоро грекам пришлось отстаивать Ани, соблазнявший всех соседей своим богатством, многолюдством и красотою, - от страшного врага, Альп-Арелана, или "могучего льва", - султана воинственных турок-сельджуков. Армянских патриотов уже не было внутри города, - они были разогнаны в далекие места недоверчивыми греками, - и некому было энергически стать на защиту славной столицы Багратидов. Малодушные греки, распоряжавшиеся в Ани, ужаснувшись обступивших их грозных полчищ, скоро покинули обширные укрепления города и заперлись в верхней цитадели, откуда главные начальники их тайком скрылись из города. Народ, покинутый войском и начальниками, несмотря на отбитые приступы, несмотря даже на то, что Альп-Арелан, после многих неудачных попыток, совсем собрался уходить от этого неприступного города, - в паническом страхе бежал сквозь дальние ворота в горы и ущелья. До 50.000 народа без всякой причины покинуло таким образом Ани, оставив его на произвол врагов.

   Альп-Арелан и турки его долго не верили сами себе, что неодолимая крепость отдается им без бою в ту самую минуту, когда они потеряли всякую надежду взять ее силою.

   "Они не знали, что крепкий город требует и крепких защитников!" - рассуждал по этому поводу армянский летописец. - "Ибо мудрые учат нас, что только стрела, вылетевшая от могучей груди, может пронзить другую могучую грудь".

   Турки ворвались в пролом стены, и началась кровавая бойня. Улицы были залиты кровью жителей, волны древнего Ахурхана стали красными; мальчики и девушки уведены в плен, взрослые все изрублены. Князей и богатых горожан бесчеловечно истязали, выпытывая у них, где скрыты их сокровища; христианских священников побросали в огонь. Все дворцы и храмы были разорены и ограблены дотла. Сняли даже серебряный крест с кафедрального собора. Цитадель тоже была взята и ограблена. Беглецы из Ани рассеялись по разным странам.

   Этот разгром Ани произошел в 1064 г. После того Ани хотя и существовал еще лет триста, но уже постоянно переходил из-под власти одних народов к другим. Владели им и грузины, и арабы, и монголы; нашествие в 1239 г. монгольских орд, покоривших незадолго нашу Россию, нанесло окончательный удар благосостоянию Ани; жители его решились навсегда покинуть это место вечной борьбы и разорений и ушли в Трапезунд, в Крым, в Астрахань, в Польшу, где и основали многолюдные колонии, уцелевшие до нашего времени. Сильное землетрясение 1319 года довершило дело азиатских кочевников, разрушив остававшиеся еще славные храмы и дворцы древней армянской столицы, хотя и после землетрясения мусульманские владыки продолжали некоторое время жить в Ани, как это доказывают найденные монеты, выбитые здесь еще в 1375-1377 годах.

   Заночевать среди развалин Ани в ноябрьскую темную ночь, подвергаясь опасности нападения курдов, было немыслимо. После долгих совещаний туземных знатоков края, было решено ехать на ночлег в армянскую деревню Байрак-дар ("Стена знамени" - по-русски). Осмотр развалин занял, однако, у нас столько времени, что солнце уже зашло, когда мы двинулись в путь. Как нарочно один из чепаров, ездивший на разведки за сторожем, в конец заморил своего коня, и должен был нас покинуть, чтобы заночевать у знакомого курда, близ Ани. Стемнело изрядно, и наши извозчики, знавшие дорогу так же нетвердо, как и чепар, скакавший впереди на своей проголодавшейся, изморенной лошаденке, - по-видимому, то и дело путались, потому что мы проехали верных часа три до деревни, которая, по уверению наших спутников, была всего в 12, 15-ти верстах от Ани. Мы с женою даже стали подумывать, уже не заблудились ли вовсе наши местные чичероне. Однако, к нашему успокоению и искреннему удовольствию, все-таки мы приехали в Байрак-дар, когда еще не были потушены огни. Петр Николаевич Дрампов, направлявший главным образом наше странствование, посоветовал заехать к знакомому ему зажиточному крестьянину, в доме которого была и маленькая деревенская лавка. Гостеприимный старик-армянин встретил нас с истинно-восточным радушием и, кажется, был искренно польщен вниманием, оказанным ему городскими гостями.

   Нам было нужно отдохнуть и несколько побаловать себя в уютной обстановке жилого дома после целых почти суток езды по камням, ходьбы по камням, лазанья по камням, да еще на солнечном припеке, в пыли дорог и развалин, без горячей пищи и даже без незаменимого в пути живительного чая.

   Вот мы полусидим, полулежим, - кто на огромной тахте, занимающей чуть не пол-комнаты, кто прямо на полу, на ковре, а кто и на стульях, уже успевших вторгнуться даже в кунацкую деревенского богатея, вместе с керосиновою лампою и разною другою обстановкою городской цивилизации. Картина, однако, все-таки характерная и изрядно восточная. Передний угол до самого потолка завален опрятно сложенными друг на друга, как стопки блинов, разноцветными ситцевыми подушками, тюфяками, стеганными одеялами, наготовленными исключительно для гостей. Страшная на вид, седая как ведьма, старая, девяностолетняя бабка, сохранившая, однако, изумительно белые, все до единого целые зубы, - в сущности, добрейшее существо, - стоит с ногами на тахте, прислонясь к этой ситцевой башне вавилонской, и, не глядя на работу подслеповатыми глазами, проворно, как молодая девочка, вяжет что-то на спицах, в то же время добродушно беседуя с нами по-армянски. Наш распорядительный и опытный спутник, Петр Николаевич служил нам переводчиком. Хозяин наш, почтенный муж крупных размеров, весь обросший колючею небритою щетиною, в седых усах, по имени Аретюн-Тер-Матевосов, сидит с нами и любезно занимает нас рассказами о своей семье, о своих делах, о своей деревне, стараясь по временам вставлять в свою армянскую речь российские слова и не без удовольствия попивая из стаканчика привезенное нами вино. Старая бабка, мать Аретюна, тоже охотно опоражнивает подносимые ей стаканчики, и делается после этого еще говорливее. Младшие члены семьи, девицы и ребята, а с ними и несколько любопытных соседей, набились в ярко освещенную лавку, через которую приходится проходить в парадное помещение дома, и молча глазеют оттуда на непривычные им одеяния и обычаи наши, выразительно поталкивая друг друга локтями. Аретюн-Тер-Матевосов, как человек уже цивилизовавшейся, не гонит своих девиц и молодаек в их домашний гинекей, а еще не без хвастовства расписывает нам, какие у него способные и работящие дети, какая красавица и умница невестка. Старуха, должно быть, кричит им войти и поздороваться с такими почетными и редкими гостями, потому что, помявшись минутку в дверях, все они начинают нерешительно входить в нашу комнату и подходить к нам. Впереди всех - яркая и пышная как роза, щегольски разодетая молодайка, только что вышедшая замуж за сына хозяина. Они не только трясут нам руки, но, к нашему изумлению, самым настойчивым образом тянутся поцеловать их, вследствие чего мы, конечно, торопливо вырываем у них свои недостойные длани...

   С своей стороны, мы потчуем их грушами, яблоками и конфектами, уцелевшими от нашего пиршества на развалинах Ани. Детки подходят гораздо свободнее и, учась в школе, знают уже немного по-русски. Я не без приятного удивления увидел на полочке, среди армянских книг, несколько русских, между прочим стихотворения Пушкина, Ветхий и Новый Завет в русском переводе, атлас Российской империи и др.

   Оказалось, что один из сынков Аретюна окончил курс в начальной школе в Александрополе, и это были его учебники и наградные книги. Тем не менее, русскому сердцу было отрадно встретить произведение великого поэта русского в этой глухой азиатской пустыне, в ближайшем соседстве с древнею столицею армянских царей, персидских марзпанов и арабских остиканов...

   Семейная дисциплина в армянских семействах, еще не усвоивших себе свободных взглядов нового времени, - по старинному строгая. Домочадцы смотрят на отца, хозяина дома, как на владыку, которому все должны повиноваться беспрекословно. Даже в интеллигентных семьях, старающихся сохранить прежние нравы, взрослые сыновья, племянники, внуки - встают при входе отца или дяди, и не смеют вмешаться в их разговор, пока старшие не обратятся к ним сами. Сам отец семьи исполняет без возражения приказы старшего брата или вообще старшего в роде. Женщины целуют руку всем чужим мужчинам, и если молодая женщина позволить себе заговорить при чужих, - это считается величайшею невежливостью и неуменьем держать себя. Вероятно, вследствие близости Арарата, патриархальные нравы Ноевых времен удержались в Армении прочнее, чем где-нибудь, и, признаюсь, на меня они производили гораздо более утешительное впечатление, чем нахальная развязность модных парижских сынков в их отношениях к модным парижским папашам, откровенно конкурирующим с своими детками в ухаживании за продажными светилами "демимонда".

   Что нас удивило, это - совершенное отсутствие икон в армянских домах. Несмотря на свою большую религиозность, проходящую как основной мотив через всю многострадальную историю их, армяне не считают нужным ни носить на шее крестов и образков, ни вешать образа в своих жилищах.

   Напротив того, они считают своего рода кощунством - помещать изображения Христа, Божией Матери или святых угодников в тех самых комнатах, где люди спят, едят и совершают все свои житейская потребы. Только в одних храмах Божиих, не оскверняемых ничем плотским, прилично, по их мнению, выставлять святые кресты и иконы.

   Путешествуя по Греции, Сербии и Черногории, мы встречали те же взгляды на иконы и те же обычаи. Мне, все-таки, кажется, что как там, так и в Армении, в этих взглядах и обычаях сказалось, может быть, и бессознательное влияние мусульманства, лежавшего таким долгим и тягостным игом на всех этих странах и не допускающего вообще священных изображений. Этим же историческим влиянием можно объяснить и другой обычай армян, странный для православного человека, - ходить в комнатах в шапке, чего ни за что не позволит себе русский человек, и что он искренно считает за "татарский" обычай.

   Между тем хозяйка Аретюн-Тер-Матевосова схлопотала нам давно и нетерпеливо желанный самовар, и мы пригласили почтенных хозяев присесть к нам за русский чаек, расспрашивая их, с помощью нашего любезного спутника и толмача, Петра Николаевича, обо всем, что интересовало нас, и с наслаждением опустошая один стаканчик за другим этого горячего, душистого нектара, ничем не заменимого в пути.

   Появился на стол и дымящийся пилав с бараниной, изготовленный тою же гостеприимною и расторопною хозяйкою, так что мы вполне отвели душеньку, напившись и наевшись, что называется, до отвалу. Спать нам постелили на огромной тахте, навалили кучи мягких тюфяков, ковров, одеял, подушек. Хотя все мы могли бы без труда поместиться рядом, тем более, что ложились почти не раздеваясь, но наши джентльмены-спутники, из уважения к даме, настояли на том, чтобы спать отдельно от нас, на полу, где тоже разостлали им матрацы и ковры. Нельзя сказать, чтобы сон наш не нарушали никакие мелкие твари, но, тем не менее, мы выспались изрядно и часов в шесть утра вскочили совсем бодрые. Напившись чаю, мы попросили любезного хозяина своего, Аретюна-Тер-Матевосова, пока поили и запрягали лошадей, показать нам его дом и все хозяйство, чтобы воочию познакомиться с бытом зажиточного жителя армянской деревни.

   Дом Аретюна - целый маленький замок своего рода. Со стороны подозревать нельзя, чтобы эти слепые и низенькие сакли, похожие скорее на сложенные груды камней и грязи, чем на жилище человека, могли заключать в себе столько простору и удобства. Огромные конюшни все сплошь крыты плитами из тесанного камня, может быть, даже извлеченными из развалин древней столицы Баграта; везде каменный покатый пол с желобами для скота, как у любого европейского фермера; просторные стойла; хорошие, прочные ясли. Скота много: лошади, коров штук 20, буйволы, телята; большая, чистая овчарня с овцами. Из овчарни проделано сквозь стену отверстие в дом, чтобы, в случае нападения грабителей или воров, пастухи могли сейчас же дать знать хозяевам. Такие же отверстия проделаны из дома одного хозяина в дом другого, чтобы в минуты опасности можно было быстро поднять на ноги все население.

   Все хозяйство Тер-Матевосова - под одною крышею; хлева, конюшни, амбары, сараи, жилье - все соединено крытыми переходами, так что в самую скверную погоду люди и скотина защищены от дождя, грязи и ветра, и хозяйство может спокойно идти своим чередом.

   Кроме дома с кунацкой и лавкой, где мы ночевали, у Тер-Матевосова есть еще другой, семейный дом, связанный в одно с хозяйственными службами. Две большие комнаты заняты женским отделением, - гинекеем своего рода. В каждой комнате - круглое сквозное отверстие в крыше, куда уходит дым очага, раскладываемого под ним. На ночь или в дождь отверстие это закрывается. Каменные стены не штукатурены, пол выложен камнем. По стенам - полки в несколько рядов, на полках - множество тарелок, мисок и всякой посуды; под полками вдоль стены опрятно уставлены целые дюжины огромных глиняных или, скорее, каменных не то кувшинов, не то кадушек, для зерна, капусты, картофеля и всякой съестной всячины. По другой стене вытянут ряд сундуков с разною хозяйскою рухлядью. Из первой хозяйственной комнаты - особый отдельчик, приподнятый несколько выше, для печения ловашей. Там особый очаг, особое отверстие в потолке. Под отверстием вкопана в землю громадная каменная кадка, в которой уместится человек. В кадке уже был разведен огонь. Две бабы сидели при нас над этой кадкой. Одна катала скалкою на низеньком деревянном столике тесто для ловашей; сделав проворно огромный круглый блин, она так же быстро передавала его другой бабе; та перекидывала блин с руки на руку, из круглого блин сразу делался длинный как холст, и тогда, взбрызнув его слегка водицею, баба шмякала его с размаху на очень грязную тугую подушку своего рода и ловко обмахивала ею горячую внутренность кадки; блин тонким слоем прилипал мгновенно к стенкам этой оригинальной печки и мгновенно же подсыхал; в ту же минуту баба подцепляла его маленькой кочергой и вышвыривала вон, на каменный пол. Ловаш был готов. Таким манером ловаши пеклись на наших глазах с поразительною быстротою. Обыкновенно их запекают разом месяца на три, на четыре. Тесто их сохраняет очень долго свою свежесть; стоит только взбрызнуть сухой ловаш водою, и он опять делается мягким.

   Другая комната гинекея составляет собственно девичий терем. Нас, однако, свободно впустили в него. Эта комната отделана уже гораздо щеголеватее и богаче. Тахты с хорошими коврами, зеркальца, шкатулочки, сундучки. Целый букет разодетых молодых женщин и девушек набился в эту комнатку; очевидно, они ждали нашего визита и принарядились заранее; все они подходили к нам, протягивая руку, и низко нагибались к нашим рукам, с явным намерением поцеловать их, по своему обычаю. Почтенный Тер-Матевосов и слышать не хотел о плате за ночлег, и всезнающий Петр Николаевич посоветовал нам купить у него же в лавке несколько шелковых платочков и других подобных мелочей, чтобы одарить ими женщин. Жена раздала теперь эти грошевые подарки молодым хозяйкам, и они были от них в детском восторге. Нельзя не отнестись с глубоким сочувствием к истинно восточному гостеприимству армян, в котором мы имели случай убедиться не раз во время своего путешествия. К-н и Петр Николаевич уверяли нас, что у богатого поселянина армянина для гостей целый день кипит самовар и готовятся кушанья, и он счел бы за обиду, если бы гость предложил ему плату за угощение. Эти милые патриархальные обычаи, к сожалению, все более стираются с вторжением городской цивилизации и удерживаются пока только в более глухих углах.

   Полная чаша хозяйства Тер-Матевосова произвела на нас самое утешительное впечатление. Хотя он и не простой крестьянин, а уже деревенский торговец своего рода, но все-таки быт его есть быт всех сколько-нибудь достаточных армянских поселян. Нельзя не сознаться, что этот быт во многих отношениях приличнее, опрятнее и удобнее, чем домашняя жизнь русского мужика наших черноземных губерний, поражающая своею грязью и неопрятностью.

   На дорогу нам наготовили целую груду теплых ловашей и успели даже сварить настоящий армянский суп с кислым молоком и ячменем, к которому, однако, надо очень привыкнуть, чтобы он показался вкусным.

   Когда коляска наша уже стояла под крыльцом, зять мой предложил хозяину сняться вместе с нами и со всею своею семьею на фотографической карточке. Армянский люд пришел в восторг от этого предложения. Импровизированный фотограф расставил всех нас в живописную группу, с 90-летнею бабкою в центре, с красавицей-невесткой около нее, не забыв ни глазастых черномазых детишек, ни воинственной фигуры вооруженного чепара. Фотография вышла чрезвычайно отчетливо, и зять мой послал потом из Александрополя один удачный экземпляр ее в подарок нашему гостеприимному хозяину, который, должно быть, был очень польщен столь искусным изображением всех своих старых и малых членов семьи и даже своих работников и собак, да еще в такой почетной, в его глазах, компании.

   Текст воспроизведен по изданию: Русская Армения. Зимнее путешествие по горам Кавказа // Вестник Европы, No 7. 1901

   текст - Марков Е. 1901

   сетевая версия - Thietmar. 2009

   OCR - A-U-L. www.a-u-l.narod.ru. 2009

  

  - - По полям кровавых битв.

  -

   Наша теперешняя дорога вся тянется черз гладкую равнину у подножия гор Аладжи кровавой памяти. Мы проезжаем теперь как раз мимо Уч-Тоба, что значит: три горы. На этих трех горах и разыгралась в 1877 г. та жестокая мвогодневная битва, которая началась рядом неудач для русских войск, а окончилась пленением всей армии Мухтара-паши. На одной из гор, где стояла ставка великого князя Михаила Николаевича, виднеется небольшой каменный памятник. На самом поле битвы, у этих трех гор, -армянское селение Тала, поголовно вырезанное турками после одержанной победы. Отсюда, впрочем, видны нам не одне исторические высоты Аладжи, а и Алагёз, обильно убравшийся снегами за эту холодную ночь, и далекая, почти воздушная пирамида Большого Арарата. Но Малый Арарат задвинут ближними горами и не в силах уже выглянуть из-за них, как его большой брат.

   Равнина под Аладжею вся покрыта полями; жнивье очень (**** - текст поврежден в имеющемся у нас экземпляре. Thietmar. 2009) несмотря на мало урожайный год; в целое лето упало (**** - текст поврежден в имеющемся у нас экземпляре. Thietmar. 2009) дождя, да и то не во-время; почва здесь чрезвычайно плодородна, и один хороший год кормит за пять лет. Мы едем все еще бывшею турецкою землею, теперешнею Карскою областью; население тут большею частью татарское, но и армянских селений тоже не мало. Проезжаем село Гамза-Карак; мы засмотрелись на оригинальный замок "мухтаров", бывших сельских начальников, которых турецкое правительство сажало в крепких каменных башнях среди беззащитного армянского села, как коршуна, караулящего с своего недоступного гнезда куриное стадо. Мухтары, конечно, назначались только из мусульман и смотрели на подвластных им жителей как на свою крепостную вотчину, в жизни и смерти которых, в имуществе и чести - вольны они одни. Самая башня их, - так называемая "мухтар-кала", типический образец которой мы видели в Гамза-Караке, - строилась на счет жителей. Неуклюжая, но крепкая башня эта самым устройством своим с бесцеремонною откровенностью выдает свое истинное назначение - служить боевым оплотом против населения, если бы оно возмутилось против жестокостей и насилий мухтара, и осадным двором для него и его военной стражи. Узкие окошки пробиты высоко вверху; еще выше их висят со всех сторон каменные прикрытия бойниц, для стрельбы сверху вниз в осаждающих, которые вздумали бы приставить к башне лестницы или разбивать ее стены. Единственная дверь тоже поднята на половину высоты башни, и из нее опускается подъемный мостик на кирпичный столб с ступенями, стоящий в некотором расстоянии от башни. Когда мостик поднят, нет никаких способов проникнуть в башню. "Мухтар-калы", которые мы видели почти в каждом селении Карской области, - построены всегда около армянской или греческой церкви. Это соседство с христианским храмом давало возможность мухтарам следить из своих окон за праздничною толпою, узнавать, кто из жителей богаче других, у кого подороже конь или одежда, выбирать самых красивых девушек и молодаек, за которыми они потом без малейшего стеснения посылали своих вооруженных чепаров, отнимая их силою у мужей и отцов, и беспощадно наказывая тех, кто решался сопротивляться. Такое средневековое или, пожалуй, ветхозаветное отношение завоевателя к завоеванным сохраняется до сих пор во всех армянских местностях, принадлежащих Турции. Все и всё там взяты под строгий караул, всё у всех отнимается силою.

   По дороге встречается нам много курдов-мусульман. У всех лица смелые, самоуверенные; длинные усы без бород, головы умотаны высокими тюрбанами, у всех шали вместо поясов, на многих характерные верхние одежды с башлыками в крупных букетах, сделанные, будто бы, из персидского ковра; но вообще они - такие же оборванцы, как и армяне и татары. А между тем, говорят, у них много скота и они богаты. Курдские деревни, главным образом, окружают Алагёз, - это их настоящее царство. Два раза пришлось переехать вброд речку Аладжу; теперь мы в долине реки Карс-чая, почти у самого впадения ее в Арпачай. Оттого Карс-чай здесь порядочно широк. Красноватая глина его обрывистого берега вся изрыта старинными пещерами. У впадения его - большое село Аргино, первая почтовая станция на шоссе из Александрополя в Карс. Тут же, всего в трех верстах, и новая тифлисско-карская железная дорога. Зять наш Г. прожил здесь два с половиною года на постройке железной дороги и отлично знал все окрестности.

   В глубине долины, на самом берегу Карс-чая - две большие, отлично устроенные мельницы, хозяева которых были приятельски знакомы и нашему зятю, и Дрампову, так как этот деятельный хлебный торговец по необходимости должен разъезжать по земледельческим уголкам области и вести знакомства с местными хозяевами.

   Ближняя мельница, в которую мы заехали раньше, принадлежит Мелик-Акопову, кажется, отставному капитану; это пожилой, чернобородый мужчина сурового вида, в военном сюртуке, еще вполне бодрый. Наш инженер и Дрампов почему-то величали его "ага". Ага любезно пригласил нас в свою столовую позавтракать с дороги, прежде чем мы отправимся осматривать его мельницу. Тут нам представился его молодой племянник, Сергей Ханагов, вместе с ним ведущий мельничное дело, а за хозяйку явилась молоденькая, красивая брюнетка сестра Ханагова, так как жена "аги" живет в Эривани, где они воспитывают детей. Узнав от Степана Ивановича К-на, что тот на днях возвращается в Эривань, "ага" попросил его свезти своей жене ящик с деревенским вареньем, - что он, конечно, взялся охотно исполнить.

   К завтраку подали нам отличный домашний сыр, говядину в кусочках, которую здесь заготовляют разом месяца на три, зарывая в бочках в землю, жареную курицу с маринованным виноградом и огурцами, и, конечно, целую батарею кахетинского вина, коньяку и наливок, закончив угощение чашкою кофе.

   За стаканами вина Мелик-Тер-Акопов разошелся и стал вспоминать свои боевые подвиги 1877 года; он участвовал, между прочим, в роковом бое при Аладже. По его словам, положение нас, русских, после первого поражения было почти безвыходное. Авлияр, Уч-Тоба и все другие наши позиции были уже во власти турок; у нас оставался только Караял, на котором еще держались наши небольшие уцелевшие силы. Но Мухтар-паша, имевший, будто бы, 60.000 войска, по непостижимой причине не двигался с места. Двинься он на нас тогда же, пока не подошли подкрепления, он без всякого труда взял бы и Александрополь, и самый Тифлис. Александропольскую крепость мы сами бросили, потому что нынешние орудия уничтожили бы ее в прах с окрестных высота; наша войска укрепились подальше города, на высокой горе. Бездействие Мухтара-паши до того удивляло всех, что в войске стали рассказывать, будто он получил арбуз, начиненный червонцами, за то, чтобы не двигался; другие уверяли, будто к нему пришла телеграмма от султана из Константинополя, чтобы не рисковал вторгаться в русские пределы, а ограничился бы защитою турецкой границы.

   Как бы то ни было, но он на свою беду дал время подойти нашим подкреплениям, а сам сидел себе спокойно на горах, не воображая, чтобы русские могли подняться на Аладжу в такие холода и по таким кручам. Наши войска успели окружить турок со всех сторон, прежде чем они тронулись с места. Есть им стало нечего, они мерзли от страшных холодов, и наконец решились сдаться. 7.000 человек положили оружие, остальные бежали к Карсу.

   Когда наша армия подошла к Карсу, Лорис-Меликов и все начальство, по уверению Тер-Акопова, были против приступа. Холода были большие, солдаты притомились трудным походом, войска было мало. Но Лазарев и Граббе стояли за немедленный приступ, пока турки не опомнились и не ждали еще нападения от утомленных русских войск. Лазарев не умел разбирать карты, был почти неграмотный, никогда не читал бумаг и инструкций, но отлично знал местность и дух солдат. Ночью приступом взяли Канлы и Карадаг; четыре тысячи наших легло на приступе, Граббе тоже был убит. Великий князь и Лорис-Меликов, по словам рассказчика, верить не хотели, что взят неприступный Карадаг. На другой день сдался и весь Карс...

   Мельница Тер-Акопова устроена совсем по современным образцам, с турбиною и всякими усложнениями. Прекрасные куклеотборники отлично очищают пшеницу, поступающую на мельницу, и мука выходит через это чрезвычайно белою и чистою. Шурагельская пшеница и сама по себе славится во всем Закавказье белизною в выгодным выходом. Ловаши из этой муки сохраняются долее, чем всякие другие. Ага повел нас и в кухни, где пекутся эти ловаши, очень длинные и очень белые. Запекаются они разом на три месяца, и огромными стопами сушатся на солнце. Но бабы-пекарки и здесь так же возмутительно грязны, как и в простых армянских домах.

   Старый "ага" и его племянник все на своей мельнице устраивают сами, без помощи инженеров и архитекторов, и не держат никаких ученых машинистов. Машину, за которую в Берлине требовали 1.300 рублей, они заказали по собственной модели в Тифлисе за 500 рублей, и исправно работают теперь ею.

   Тот же обычай и у соседа их Попова. Мельница его стоит на другом берегу, несколько выше по течению реки; она много обширнее и устроена еще гораздо сложнее и лучше, чем мельница Тер-Акопова. Ага проводил нас через мост на другой берег, а племянник его отправился так, как сидел, даже не захватив шапки, вместе с нами в гости к Попову, с которым наш зять был знаком особенно близко. Обширная усадьба Попова обнесена крепкою стеною из тесанного камня; на дворе - громадная четырех-ярусная мельница - крупчатка. Сам Попов - крестьянин-субботник, но уже оцивилизовавшийся, побывавший везде, и имеет вид человека вполне интеллигентного. Его молодая, рослая фигура, широкие плечи, русая умная голова, спокойная, сдержанная речь - так выразительно обрисовывают нарождающийся на наших окраинах демократический тип смелых и сметливых разрабатывателей наших непочатых природных богатств, - русских Американцев своего рода, прокладывающих первые пути отечественной промышленности и торговли в полудиких пустынных рубежах далекой Азии.

   Жена его - подстать мужу; обстановка их жизни совсем культурная, разговор - тоже. В прихожей - велосипед, в кабинете - книги, в гостиной - обычное убранство. Попов охотно потащил нас по всем ярусам своего завода, показывая и объясняя действия разных вентиляторов, элеваторов, куклеотборников, обдирных цилиндров и проч. Он тоже все устраивает здесь сам, своею русскою деловитою сметкою, присматриваясь, как делается у других, вычитывая нужные сведения из книг, и тоже не держит на таком большом заводе ни одного ученого мастера, хотя у него все дорогие и сложные снаряды. Хозяйничают они вместе с старшим братом, которого не было дома, и который больше занят торговою стороною их очень крупного дела. Они имеют склады муки во многих больших городах Кавказа и берут крупные подряды на муку. Чистота и аккуратность во всех уголках их громадной мельницы - поистине голландская.

   Глядя на этого "субботника", - одного из представителей гонимой у нас, объявленной вредною, секты, - я с грустью подумал, какая великая нравственная неправда и какая глубокая политическая ошибка - преследовать людей за таинственный мир их верований, не похожий на наш собственный.

   Чем же, думал я в глубине своей совести, может быть вреден этот трезвый, разумный, честно трудящийся человек, основывающий в невежественной стране с таким талантом и энергией полезные промышленные предприятия, дающие выгодный заработок множеству местных людей и облегчающие условия жизни всему населению страны удовлетворением его существенных потребностей? Чем он хуже, чем опаснее всякого из нас, и кому мешают особенности его личной веры и его религиозных обрядов, как бы ни казались они нам нелепыми? Ведь в каком множестве случаев, даже по отзывам самой местной администрации, все эти духоборы, прыгуны и субботники, доказывали свой горячий русский патриотизм и свою верность русскому царю; жители Закавказья хорошо помнят, что без подвод духоборов, без сена, овса и муки из "Духоборья", наши пограничные отряды, выдерживавшие натиски турецких войск в кампании 54-го и 77-го годов, - оставались бы без лошадей и, пожалуй, без людей.

   Село Аргино - теперь довольно значительный, торговый и частью административный центр местной округи. Здесь почта, телеграф, сберегательная касса и большое транзитное движение товаров; но, к сокрушению здешних хозяев, на днях все эти учреждения переводятся на станцию новой железной дороги, и Аргину грозит неминуемое запустение.

   В далекой древности Аргино было не только городом, но даже резиденцией армянских католикосов. Тут же пребывали некогда и владетельные князья Шурагельской области - Камсараканы. Мы осмотрели развалины древнего храма, - единственного памятника былого величия Аргина. В храме этом были похоронены два католикоса, но в настоящее время гробницы их завалены обрушившимися камнями стен, и нет возможности увидеть их. Храм огромный и прекрасно построенный, с высокими, круглыми сводами, с надписями и резьбою на стенах, в роде соборного храма Ани, но от него уцелела только одна передняя стена да небольшая часть боковой. Нет сомнения, что лет через пять-шесть рухнет и эта последняя сохранившаяся стена, и исчезнет всякий след прежнего исторического значения Аргина. Но мы еще в близком соседстве с более свежими и более нам родными воспоминаниями истории. Не доезжая Баш-Шурагеля, мы проезжаем мимо селения Баш-Кадыклара славной памяти, виднеющегося за холмами, вправо от дороги. Вон и горы Большая и Балая Ягны, на которых кипел бой в последнюю турецкую войну.

   На столовой горе Баш-Шурагеля, закрытого теперь от нас этою самою горою, живописно торчат хорошо сохранившиеся развалины большого средневекового замка, с шестью круглыми башнями, выступающими из его стен, словно сдвинутыми в грозное неподвижное каре, ощетинившееся во все стороны своими бойницами.

   Это - Ираз-Давурд, старая крепость армянских царей, известная еще в 834 г., при царе Сембате I-м. Здесь они имели обыкновение останавливаться по дороге в свою столицу Ани. У ног столовой горы, увенчанной этим романтическим замком, раскинулись два селения Цетнис, - нижний Цетнис, населенный татарами, с характерною "мухтар-калою", - и Цетнис верхний, населенный армянами.

   Деревня Курюк-Дара, прославленная нашими геройскими войсками почти в одно время с Баш-Кадыкларом, - тоже в ближайшем соседстве от нашей дороги. Железная дорога тут везде подходит близко к шоссе, по которому мы едем, и один из разъездов ее даже носит название Курюк-Дара. Само селение немного дальше этого разъезда, а поле знаменитой битвы - кругом нас.

   Вон, влево от дороги, виднеется памятник на горе Караяле, как раз над Курюк-Дара; другой маленький памятник, поставленный товарищами одному убитому офицеру, торчит среди поля.

   Впрочем, вся вообще железная дорога полна исторических имен нашей боевой славы. Есть станция Башкадыклар, а первая от Александрополя станция - "Ставка Караял", где находился великий князь Михаил Николаевич во время последнего боя на Аладже. У горы Караял, собственно, и происходила самая ожесточенная битва.

   Проезжая эти роковые места, обильно политые и турецкою, и русскою кровью, нельзя воздержаться от невольных воспоминаний о славных боевых подвигах нашего поистине геройского кавказского войска.

   Для меня лично это еще очень живые юношеские воспоминания - если и не очевидца, то все-таки современника, с страстным трепетом следившего по газетам за тогдашнею колоссальною борьбою одинокой России с четырьмя могучими державами Европы.

   Князь Бебутов, неустрашимый победитель турецких полчищ при Башкадыкларе и Курюк-Даре, - стал тогда любимым героем русского народа, известным каждому крестьянину, каждому лавочнику; его орлиный нос и орлиный взгляд знакомы были всем по множеству литографированных портретов, раскупавшихся нарасхват даже простым народом. Блестящие победы его над гораздо сильнейшими турецкими армиями были еще отраднее и утешительнее для русского сердца потому, что они хотя сколько-нибудь вознаграждали чувство народной гордости за постоянные неудачи и потери крымского театра войны и спасали старую славу русского войска.

   Башкадыкларом ознаменовался 1853-й, Курюк-Дарою - 1854-й год.

   Положение нашей кавказской армии, призванной защищать азиатские рубежи наши от вторжения турецких армий, было в то время далеко не блестящее. В то время как турки, вследствие союза своего с Францией, Англией и Италией, вооруженного нейтралитета коварной Австрии, заставившей нас очистить от своих войск Дунайские княжества и Болгарию, - получили возможность сосредоточить все свои силы на азиатском театре войны, Россия, напротив того, вынуждена была напрягать самые отчаянные усилия, чтобы отстаивать с честью против грозного ополчения четырех союзников свою севастопольскую твердыню и все южное побережье России; при этих обстоятельствах, - также как при громадных расстояниях азиатской границы от центра империи и непроездных дорогах, - кавказская армия не могла рассчитывать на сколько-нибудь сильные резервы, на скорую помощь из России свежих боевых частей. Вооружение, ее обозная и врачебные части были более, чем недостаточны. Эти прискорбные условия поставили кавказских военачальников в горькую необходимость переменить обычные приемы наших азиатских войн. Вместо смелого вторжения в неприятельскую страну, одушевляющего собственное войско и смущающего врага, - как это всегда бывало прежде, - нам приходилось теперь ждать его нападения и защищать от него свои города и села.

   Но если стратегически мы вынуждены были стать обороняющеюся стороною, то наши храбрецы генералы, Андронников, Бебутов, Врангель, тактически всегда переходили в наступление и первые наносили молодецкие удары двигавшемуся в наши пределы сильнейшему врагу, не считая его сил...

   Битва под Башкадыкларом произошла 19-го ноября 1853 г., всего через пять дней после громкого поражения под Ахалцыхом 18-тысячного турецкого корпуса Али-паши 7-тысячным отрядом кн. Андронникова, прикрывавшего подступы к Гурии и Мингрелии. В отряде кн. Бебутова было всего 10.000 пехоты и 3.000 конницы, но зато это были истые кавказские войска, закаленные в битвах с горцами, привычные не останавливаться ни перед какими препятствиями, трудами и опасностями. Тут были прославленные боевыми подвигами куринцы, ширванцы, грузинцы, эриванцы; тут были никогда не знавшие отступления и страха знаменитые нижегородские драгуны, были наши неизменные и незаменимые казаки.

   Ахмед-паша двигался из Карса на Александрополь с армиею в 36.000 человек и с 46-ю орудиями, стало быть, почти в тройных силах против русских. Бебутов встретился с турками на равнине, изрезанной глубокими речными оврагами, у подножия Караяла, который мы видим теперь почти у самой дороги нашей, и с разных сторон бросился на их линии и их батареи. Турки бились храбро и не раз заставляли отступать нападающих. В самую решительную минуту, когда отчаянная атака грузинского полка на турецкие батареи, не поддержанная запоздавшими эриванцами, была отбита энергическим встречным натиском турецкой пехоты, и грузинцы, потеряв множество людей, поспешно отступали назад, князь Бебутов, схватив из обозного прикрытия две роты эриванцев, бросился навстречу отступающим и крикнул им спокойным голосом: "Ну, братцы, теперь пора опять вперед!" Грузинцы остановились, выстроились и, одушевленные своим храбрецом-вождем, снова ринулись в атаку... Героями этого дня были главным образом эриванцы, овладевшие 20-пушечною батареею и опрокинувшие своим натиском главный центр турецкой армии. Разбитые на всех пунктах, турки в полном беспорядке ударились бежать к своему неприступному Карсу. 24 орудия, весь обоз и лагерь достались победителям; до 6.000 человек выбыли из неприятельского строя; но и наши потери были тоже тяжки. Зато, нравственное влияние этого жестокого поражения втрое сильнейшей турецкой армии было громадное. Кавказские горцы, нетерпеливо ждавшие разгрома наших сравнительно слабых сил, чтобы поголовно восстать и хлынуть из своих горных трущоб на беззащитные области Кавказа, - сразу одумались и почувствовали старую силу хорошо им знакомого русского оружия. К сожалению, наша геройская армия не могла воспользоваться вполне своими блестящими победами, ворвавшись вслед за бегущими турками в пределы их страны и уничтожив уцелевшие остатки их войск, прежде чем они успели бы оправиться и пополниться. Вина была, конечно, не в отсутствии энергии и мужества у военачальников, а в совершенной неподготовленности обозных, врачебных и боевых средств, необходимых для наступления в чужую землю. Во всем александропольском отряде князя Бебутова было, напр., всего-на-все шесть врачей!..

   Эта хозяйственная неподготовленность нашей армии стоила нам очень дорого, потому что протянула азиатскую войну еще на два года.

   Битва при Курюк-Даре разразилась уже не осенью, а в развал лета 1854 г. и, как нарочно, также против втрое сильнейшего врага и также через несколько дней после молодецкого дела под Баязетом генерала Врангеля - начальника эриванского отряда.

   Селение Аргино, которое мы только что посетили, точно также как самая дорога, по которой мы едем, и все окрестности разъезда Курюк-Дара были полем этой второй славной победы князя Бебутова.