Надсон Семен Яковлевич - Дневник 1875 - 1876 годов

bsp; Вечерние занятия. Скверно и тяжело на душе. Нехорошая история случилась со мною и, главное, с Александером. Он держал экзамен естественной истории в первый раз у К.Сент-Илера, а в продолжение года учился у Бетхера. Последним было многое пропущено, а С.Ил. именно пропущенное из курса и спросил у Александера, и когда тот, разумеется, не знал и сказал, что у нас этого не проходили, С.Ил. отослал его экзаменоваться к Бетхеру, которому наговорил про Александера, что тот на экзамене капризничает. Конечно, это может показаться невероятным, но это было так. К чему мне обманывать самого себя?

   Александер между тем отправился экзаменоваться к Бетхеру. Тот с видимой неохотой принялся за экзаменование, сбивал Александера на все лады и когда наконец не мог, то просто порешил, что Александер ничего не знает, чему помог поддакиванием своим Н.Померанцев.

   Мне стало обидно за Сашу, я не мог сдержать своих слез, убежал в чистильню и заплакал. Потом объяснил Н.Померанцеву причину моих слез, что он назвал вздором. Объяснить я решился только после его настоятельных приставаний. Трудно было бы мне не заплакать. Сашу я люблю очень, понятно, что мне стало обидно, что его усиленные труды кончились ничем. Такого бессовестного поступка от начальства я не ожидал, а главное, что правды и суда на него негде отыскать. Неужели же всегда будут только сильные царствовать! Неужели же у кого кулак больше, тот имеет право на счастье? Кто разрешит мне это?

   Я сам чуть не попал под арест от того же самого Померанцева. Иду в большую послеобеденную перемену по коридору и посвистываю. Вдруг вылетает из дежурной комнаты Померанцев и, схватив за руку, тащит под арест.

   - За что? - изумляюсь я.

   - За все дерзости, которые ты мне сегодня сделал!

   - Какие же дерзости?

   - Там узнаешь.

   "Ну, едва ли узнаю", - думаю я. Подошли к двери карцера, солдата не оказалось. Померанцев пробурчал что-то непонятное, оставил меня и ушел в дежурную комнату. Но, главное, интересно, какие я ему дерзости говорил?

  

   31 августа 1876 года.

  

   Вторник 29 августа был отпуск на 30 и 31 число. Померанцевская история минула, не оставив по себе никакого следа, или, выражаясь проще, я почти не был за нее наказан. Витторф удовольствовался сбавкою двух часов, так что, вместо того, чтобы идти в субботу после уроков, я отправился посла обеда. Пехтурой потащился я с Александером на Знаменскую. Он у Гостиного двора сел в дилижанс, идущий в село Александровское, я же двинулся дальше. Пришел домой, закусил, почитал Пушкина и лег спать.

   Проснулся рано. Битых два часа сидел перед зеркалом, причесываясь и вообще приводя в порядок собственную персону.

   Напился чаю и двинулся в институт, в голубую залу. Вызвал наших. Полюшка показалась мне красавицей.

   Из института направил свои стопы к Николаю Николаевичу. Он встретил меня, по обыкновению, очень радушно и ласково. Поехали в Павловск. Множество красавиц и великолепная музыка Арбана произвели на меня очень сильное впечатление. Лиза изгладилась из памяти.

   Всю дорогу назад меня грызла зависть, что я не могу позволить себе некоторой роскоши. Решил занять деньги, чтоб купить: две собственных рубашки в 4 руб., собственные суконные брюки - 8 руб., платков, хоть полдюжины - 4 руб. 50 коп., рукавчиков, воротничков и запонок. Всего около 20 рублей. Не знаю - удастся ли?

   На другой день опять пошел в институт. Нюшка опять наказана. Поля была, как всегда, прелестна. Я начал перечислять тех красавиц, которых видел в Павловске, между прочим назвал фамилию Барманская и спросил, знает ли ее Поля. Нюша и она лукаво переглянулись, и Поля сказала: "Как же, очень хорошо знаем! Он такой хорошенький, брат Барманской". "А, вот оно что, - подумал я, - теперь знаю, кто тебе, голубушка, нравится", - и принялся бранить Барманского за его поведение, которое, как я имел случай неоднократно наблюдать, бывает постоянно очень похвально.

   Боже мой, что сделалось с Полей, щечки зардели, загорелись темные глаза и гневно блеснули из-под густых ресниц. Она была великолепна, повторяю я еще раз. И полились чудные речи, в которых она красноречивее любого адвоката принялась защищать Барманского. Сначала я возражал, но потом замолк, залюбовавшись на мою "прекрасную неприятельницу", как выражается Вася.

   Поля заметила, вероятно, мой восторг, так как сначала покраснела, а потом, подняв гордо голову и улыбнувшись, пытливо заглянула в глаза. В свою очередь я сконфузился и переменил тему разговора, обращаясь преимущественно к Клавдии, боясь встретить Полин взор, который, как я чувствовал, еще лежал на мне.

   Минуты через две я распрощался, причем Поля робко, как бы нехотя, протянула мне руку и лениво промолвила:

   "Что же вы так скоро?" Я пробормотал что-то и быстро вылетел за дверь и вмиг очутился на улице.

   Задумчиво поплелся я по Невскому, досадуя, сам не зная за что, на всех и на все. День прошел без приключений. Провожал на Пески Ол.Птицкую, причем она рассказывала лишь о том, как провела лето.

   Вечером отправился в гимназию, шел по Невскому, видел иллюминацию, которая была очень плоха. В гимназии поболтал с Александером, он мне показал карточку Али Бабатиной, которая ему нравится. Улегся спать. Сегодня катался на гигантских шагах. Д - ий запустил в меня ощелкой пребольно.

   Вот и все, что случилось со мной за последнее время. Погода хмурится. На березах почти совсем увяли листья. Мелкий дождь, которым обыкновенно богата осень, стучит по крышам гимназии. Тоску наводит такая погода, хоть бы скорей пролетала скучная осень да настала зима. Я ее представляю себе в виде веселой белокурой красавицы, окруженной толпою послушных слуг, которые только более придают красок их повелительнице.

  

  

  

   1 сентября 1876 года. Среда

  

   Скучно. Опять серое, мутное небо с желтоватым просветом над крышею младшего возраста; опять дождь, грязь, уроки и вообще однообразная гимназическая жизнь со всеми ее прелестями. Как-то и мечтать не хочется, не то лень, не то не о чем, Бог его знает отчего. В настоящую минуту мне решительно все равно - жить или умереть, так как я свое настоящее состояние не могу считать жизнью. Ничего не занимает, ничто не радует, скука, равнодушное прозябанье, а в будущем единицы, единицы - целый частокол единиц, так как их, кажется, много предвидится.

  

   6 сентября 1876 года. Понедельник

  

   Вчера был в отпуску у П.Н.Мамантова. Ездили с ним в Ораниенбаум. Время провел весело и сам был навеселе: выпил два стакана шампанского и около двух стаканов сотерна. Во вторник окончательно назначен комитет, но Федька заболел или прикидывается, что заболел, так что, может быть, и не состоится собрание комитета. Завтра опять праздник по случаю какого-то праздника. Сегодня получил 5 по истории, но в журнал мне не поставлено. Урок и старое знал отлично, сбился на хронологии. Для меня эта хронология - ад.

   Вчера видел Флоранс Пещурову, от нее узнал, что Лиза приехала. Вчера были ее именины, мы с Федей послали ей поздравление через Флоранс. В институте не был, да и не хотелось особенно быть. Полюшку уже разлюбил, по крайней мере, на время. Хорошо, что завтра отпуск, а то я умер бы с тоски. Куда поеду завтра, сам пока не знаю, но уверен в одном, что куда-нибудь поеду. Хочется видеть Лизу, изменилась ли она, похорошела или подурнела.

  

   7 сентября 1876 года

  

   Последний урок. Наконец-то состоялось окончательное совещание вчера вечером, в лазарете у Медникова. Порешили, что будут играть три пьески, а именно: "Путаница", "Картинка с натуры" и "Ворона в павлиньих перьях".

  

   20 сентября 1876 года. Понедельник

  

   Лень, лень, лень и лень. Запустил по математике уроки ужасно. Ну, да Бог с ними, с уроками, дело их теперь не касается, то есть не дело, а так... Ну, одним словом, я "за-лепортовался", это случается.

   В субботу отправился в отпуск с Федей, забрал с собой роли и раздал, кому следует. Вечер субботы и утро воскресенья провел дома. В час явился Николай Николаевич с Федей. Федя мне сказал, что в два часа к нижним Пещуровым придет Лиза. Все время я был как в лихорадке. Проситься у дяди пойти к Николаю Николаевичу не хотел, потому что и так слишком часто у него бываю. Все время думал, как бы увидеть Лизу.

   Самые разнообразные, самые отчаянные планы теснились в голове, но, как всегда случается в таких обстоятельствах, ни один из них нельзя было привести в исполнение. Как я завидовал Феде!

   Тут я заметил, что мне не на шутку нравится Лиза. Отозвав в сторону Федю, я ему сказал, чтобы он непременно устроил так, чтобы я видел Лизу. Он обещал. Вдруг я вижу,

   Николай Николаевич собирается уходить! Все мои надежды лопаются, как мыльные пузыри. Я стараюсь успокоить себя, как могу - напрасно, ужасно досадно становится. Наконец я несколько успокоился. Отправились мы смотреть несгораемого человека на плацу Павловского училища. Идя туда, я слабо надеялся встретить там Лизу, ну и, конечно, не встретил! День был холодный, я возвратился домой, продрог ужасно. Вдруг дома меня встречает Коля словами: "Сеня, тебе письмо от Феди". Я догадался тотчас же, что это письмо - приглашение к Пещуровым. Я не ошибся. После обеда, накинув шинель, стрелой помчался к Феде, а оттуда к Пещуровым. Я видел Лизу, провел весь вечер с ней; можно ли быть таким счастливым? (Эге!)

   То же число. Вечерние занятия. Безобразно, глупо влюблен я. Опишу подробнее все вчерашние происшествия, вообще все, что касается Лизы. Видел я ее в первый раз в Павловске, три года тому назад. Видел мельком, ничего особенного в ней не нашел. Федя все уверял меня, что она очень симпатичная особа, а я на это возражал, что мне она не нравится, и все тут! Думал ли я, что буду в нее влюблен до безумия? А между тем это так. Потом я встретил ее на балу у неких Поповых. Об этом расскажу подробнее.

   Во время Рождества прошлого года был я на одном балу Николая Николаевича. Злил Философова, называя его непризнанным сатириком, злил Нину Абаринову, говоря, что ей Ребендер кланяется, и веселился сам. Вдруг мне говорит Федя: "Хочешь в пятницу попасть на бал?" Я, понятно, изъявил полнейшую готовность и спросил: "К кому?" - "К Поповым", - отвечает Федя. - "К каким?" - "К одним моим знакомым!" - "Да я-то чего ради туда попаду?" - возразил я. - "Да вот в чем дело, - ответил мне Федя, - Поповы пригласили меня через Философова и сказали, чтоб я без кавалеров не являлся, ясно?" - "Ясно! Идет", - отвечал я.

   Много нужно было преодолеть препятствий, чтобы попасть на этот счастливый бал, но мы мужественно выдержали нападения со стороны Николая Николаевича, и таким образом победа осталась за нами - мы отправились! Даль страшнейшая, я позабыл даже где. У меня, по правде говоря, замирало сердце. Федя дорогой мне объявил, что на балу будет Лиза Пещурова. "Ну, что это за хваленая Лиза?" - думал я, подъезжая к крыльцу поповского дома и глядя в освещенные окна, через которые видны были силуэты танцующих. "Которая-то из них Лиза?" - разговаривал я про себя сам с собою и даже с перчаткой, которую наготове держал в руке. Мне припомнилась известная песня:

  

   Шел по Невскому пришпекту,

   Сам с перчаткой рассуждал!

  

   Поднялся по лестнице. С замирающим сердцем следил я за движениями Фединой руки, когда он дергал звонок. Колени дрожали, и резкий звук колокольчика отдался в сердце. Вот послышались шаги, щелкнул замок, и мы с Федей вошли в продолговатую маленькую переднюю. Навстречу выбежала хозяйка, приняты мы были очень радушно.

   Я натянул перчатки, церемонно вошел в залу, раскланялся, взглядом окинул барышень, сидевших по стенам на стульях. Федя живо представил меня хозяйской дочери, Нине Михайловне Поповой, потом Лизе и еще полдюжине других Ивановых, Петровых, Никитиных и т.д. Лизе я не подал руки, по моему обыкновению, а только раскланялся издали. С любопытством принялся осматривать эту "симпатичную особу" и ничего не нашел в ней особенного.

   Вечер не прошел, а пролетел. Танцевали, бесились, играли без умолку. Лиза мне нравилась сильнее и сильнее, и я "имею счастье" сказать, что и я ей понравился. Я был выбран ею танцевать с ней, я получил от нее бантик, я был счастлив, но стыдился сознаться самому себе, что она мне нравится больше, чем я в нее влюблен.

   Когда я вернулся, Федя спросил меня, как мне понравилась Лиза. "Так себе, ничего!" - ответил я равнодушно, насколько мог, но глаза, в которых светился восторг, изменили мне. "Ну, знаю я это ничего", - проговорил, улыбаясь, Федя. Я смолчал.

   Улегшись, долго думал о Лизе (как это сентиментально!). Наконец усталость взяла свое - я заснул. На другой день - пустота в сердце и голове и тоска, тоска. (Чудесная болезнь!)

  

   21 сентября 1876 года. Вторник

  

   Буду продолжать. Второй раз я видел Лизу на первой репетиции прошлогоднего театра. Мне особенно понравилась ее кокетливая поза во время репетиции: она сидела на стуле, у правой стены, склонив голову набок и положив ногу на ногу. Правая рука лежала у нее на коленях, а левая свесилась со стула. Она совершенно серьезно следила за комической игрой Флоранс, комической до того, что никто, кроме Лизы и Философова, не мог удержаться от взрыва хохота, Вася, Федя, Петя Пещуров, Аня, Коля, я - все, даже Володя, - покатывались до слез. Очень хороша показалась мне тогда Лиза.

   Потом я видел ее на всех репетициях и опять у Поповых (само собою разумеется - на спектаклях также). Расскажу про вечер у Поповых.

   Поповы пригласили меня к себе на вечер. Федя также был приглашен, но он не мог идти, так как должен был к Вальтерам. Пожалев его, я отправился к Философову, и с ним вместе мы отправились к Поповым. Хозяйка обратилась к нам со словами: "Это очень мило с вашей стороны, что вы пришли. А где же Федор Федорович?" - "Он нездоров, - отвечал я, - и поэтому не может прийти". Лгал я таким образом по его просьбе.

   Вошли в залу. Видим, сидят на диване барышни, а перед ними на стуле некто Мазураки. Он что-то говорит, а они хохочут. Поздоровались, завязалась игра. Сначала играли в жмурки, потом били по рукам; здесь грация Лизы дошла до апогея своей славы.

   Потом придумали сражаться в темной комнате. Свалка была ужасная, из нее я узнал, что Лиза сильнее меня, но она этого не узнала. Весело было ужасно.

   Вернулся домой к часу - заснул в два.

   Три раза видел я Лизу мельком в Любани, но мы даже не кланялись.

   Последний раз видел я Лизу у Алексея Алексеевича Пещурова.

   Влюблен теперь по уши. Досадно на себя, да делать нечего! Неужели же мне корчить из себя рассудительного мальчика, говоря, что я не влюблен, повторяя слова других, что "эта мнимая любовь - следствие глупых романов"*.

   ______________________

   * Приписка на полях: "И гоньбы за лаской и идеалами". Что правда, то правда!

   ______________________

  

   Нет, я пишу то, что чувствую, а не фальшивлю, не обманываю самого себя, как я делал это месяца четыре тому назад. Если я влюблен, я не стану себя уверять, что нет. Не знаю, долго ли протянется у меня подобный образ мыслей, но в настоящее время мне кажется, что я прав, рассуждая таким образом.

   Многие говорят, что мечтатели глупы, жалки и смешны. Не знаю, как другим, а мне жизнь кажется слишком скверной, и чтобы не представлять ее себе во всей наготе, я придаю людям и предметам такие качества, которых они не имеют. Быть может, настанет время, когда.

  

   Исчезнет мечтою

   Украшенный мир.

  

   Быть может, даже близко это время (Оно настало!), но мое правило - любить, мечтать, пока мечтается, верить, пока верится, смяться и плакать, пока есть смех и слезы!

   Собственно о происшествиях гимназической жизни писать не стану. Не стоит: скука, эта скука, даже надоело выписывать это противное слово. Не знаю, за что я так полюбил Лизу. Собой она не красавица, грациозна только. Неужели же за одну грацию? Кстати, о грации: я различаю ее двух сортов: твердую и мягкую, или кошачью. У Сазоновой грация твердая, у Лизы - кошачья! Сазонову я часто встречаю, когда иду в отпуск; она в это время возвращается из гимназии.

   Нет, Лиза хороша собой и кроме того - умна. Ох, как умна! По одним глазам, оттененным темной кожицею век, видно, как она умна. Счастлив тот, кого она любит, а что она любит - это я знаю. Недаром ходят про это разные слухи.

  

   24 сентября 1876 года. Пятница

  

   Тяжело! Потом объясню, не в силах больше писать. (Лаконически!)

  

   27 сентября 1876 года. Понедельник - 5-е октября 1876 года.

  

   Среда 24, 27 и все другие дни писать было некогда. Да, собственно говоря, и не стоило. Упомяну, что за разные пустяки сидел два раза под арестом. Все мысли мои в настоящее время заняты театром нашим. Лиза не будет играть. Жалко, да делать нечего. Я решился выучить и сыграть мою роль Огрызка вследствие разных изменений, возбуждаемых отказом Лизы - как нельзя лучше, чтоб показать ей, что и без нее можем обойтись. Этот отказ ее выражает как будто пренебрежение к нам, мы ей отомстим блестящим образом. Как именно - пока не решаю. Я очень доволен своей ролью, она, как мне кажется, совершенно по мне.

   Зима у ворот. Плац весь покрыт инеем, который блестит на солнце. В воскресенье - репетиция. Ну-ка, отличимся!

  

   7 октября 1876 года. Четверг

  

   Сегодня весьма замечательный день для меня. Были листки по алгебре. Я вообще плох по математике, а алгебра больше всех остальных наук у меня хромает. Понятно, что этих листков ждал я со страхом и трепетом, которые, впрочем, не оправдались. Я сговорился с товарищем моим Чер - вским; условие было следующее: я ему помогаю в сочинениях, он - в математике. Я уже написал ему с своей стороны два сочинения и во время листков притянул его за бока: "Ну, говорю, теперь твоя очередь мне помогать, ибо я ничего не понимаю". Тот обещал, но и сам решить не мог. Тогда я преспокойно списал с Мак - а весь первый пример и с Дом - о - второй, на самых глазах учителя Грезарина, который, хотя и пристально смотрел на меня сквозь очки, но все-таки ничего не видел. Потом был задан третий пример - не обязательно, а тем, кто хочет. Решившим его верно обещана прибавка балла. Я и его списал и таким образом вышел сухим из воды.

   Уроков к завтраму немного, вследствие чего я все занятия зубрил свою роль. Знаю уже хорошо до Х-го явленья, а дальше что, даже понятия не имею. В воскресенье репетиция, она покажет мне, по себе ли я взял эту роль. Пока ничего особенного не произошло. Писать нечего, замечу только, что наш плац был сегодня часов до двенадцати дня весь в инее и что до снегов недалеко.

   Скорей бы зима! Люблю я это время года больше всех остальных, даже больше весны. Ну, что может быть лучше русской зимы, ее снегов, ярких морозных дней и лунных ночей! А дома у камина, с интересной книгой в руках... Нет, лучше не описывать, слюнки текут.

  

   9 октября 1876 года. Суббота

  

   По всей вероятности, опять не иду в отпуск: записан Докучаевым за подсказку. Ну, хоть то хорошо, что проступок неважный: хотел выручить товарища, подсказал и покаялся. Но есть еще надежда - Докучаев, может быть, простит, авось удастся - на репетиции очень быть хочется. Экая проклятая наша гимназическая жизнь: каждый день дрожишь, как бы не получить дурного балла или записи. Ведем себя, кажется, отлично, и вдруг сюрпризом и объявят тебе, что в отпуск не пустят. "За что, мол?" - "Да вот Докучаев за подсказку записал". А за это шепотом сказанное слово сидишь себе и субботу и воскресенье в четырех стенах! Ах, хоть бы вырваться оттуда скорее.

   Последние мои сочинения на тему "Сражение со Змеем" (Жуковского) - вышли удачны; сам я получил 11 - 11, а трое товарищей, которым написал, 9 - 10. П - а не доверился мне и написал сам, Докучаев поставил ему 7 - 8.

   Какая тоска! Хоть бы какое-нибудь развлеченье, а то ничего нет, час за часом, день за днем медленно пойдет в вечность наша жизнь, наши мучения (глупейшие), дни молодости. А, чтоб черт побрал проклятую гимназию*. Если Докучаев не простит, я ему выкину какую-нибудь штуку, доволен не будет, за это поручусь.

   ______________________

   * Приписка на полях: Вот это дельно?

   ______________________

  

   11 октября 1877 года. Понедельник

  

   Докучаев простил меня, и я был в отпуску. Расскажу подробно, с самого начала.

   В субботу не случилось ничего особенного, в воскресенье в 25 минут третьего я был у Николая Николаевича. Там собрались уже почти все участвующие в спектакле: Флоранс Пещурова, Лихонин, Федя, Соня, Володя Ратимов, потом пришел Саша Ратимов, Коля Свечников и Философов. Когда я шел по Адмиралтейскому скверу, то встретил Лизу Пещурову. Я отдал ей честь по-военному, она с пресерьезным видом кивнула головой. Началась репетиция путаницей (т.е. водевилем "Путаница").

   Флоранс привела Лизу, но та, просидев несколько минут, убежала к Поповым, куда и я был приглашен. Вечером отправился я к Философову, а оттуда вместе с ним к Поповым. Там опять была Лиза, время провел очень весело и в два часа ночи вернулся в гимназию. Теперь некогда, в свободное же время опишу подробнее поповский вечер. За что я так полюбил Лизу? За что?! А Бог его знает, за что люблю. Потому что любится, коротко и ясно.

   Тот же день, последний урок. Сколько муки и сколько наслаждений в этой любви! Бывают минуты глубокого страдания, но эти страдания я не променяю никогда на радости. Я горжусь тем, что я люблю, не увлекаюсь мечтами, а люблю, как любят взрослые, только не так сильно. Эта любовь доказывает мне мое развитие. Я радуюсь ей, мне кажется, не будь ее, я сделался бы таким пошляком, как большая часть нашего класса. Жить одними гимназическими интересами - для меня немыслимо, они слишком вялы, скучны и однообразны, чтобы могли удовлетворить всем потребностям моей натуры*. Я странный человек. Люблю опасности и случайности, но вместе с тем и боюсь их. Я, по моему мнению, не принадлежу к трусам, но не могу назваться и храбрецом, так, середина на половине. Я трус перед и после опасности и не трус - во время ее. Да, впрочем, опасность опасности рознь. Для меня самая большая опасность - расстройство нервов. Оно доходит иногда до больших размеров. Но спрыгнуть с высокого моста, кинуться в средину драки, чтобы спасти товарища, иди назвать в глаза туза и силача класса подлецом, когда он, пользуясь своей силой, обидит кого-нибудь, - о, этого я не испугаюсь. Бывали примеры, что я ходил неделю с синяками за смелое возражение, а в начале прошлого года лежал в лазарете, когда заступился за Аксенова, а Левашов (не тем будь помянут, он выгнан теперь и готовится в классическую гимназию) свихнул мне ногу.

   ______________________

   * Приписка на полях: Вот так натура!

   ______________________

  

   Вчера вечером особенно понравилась мне Лиза, когда она, с завязанными глазами, ловила всех. Личико разгорелось, глазки блестят*, волны белокурых волос широкими прядями падают по самый пояс. Нет никого лучше ее на белом свете**.

   ______________________

   * Приписка на полях: вот те и раз, завязанные-mo!

   ** Довольно наивно! А Наташа?

   ______________________

  

   Я весь вечер старался не глядеть на нее, но иногда почувствуешь на себе ее взгляд, оглянешься - она тотчас отвернется, и я отвернусь. Оба слегка сконфузимся и покраснеем. Мне и стыдно и приятно, что я поймал ее "на месте преступленья", и жду случая, чтоб опять сделать это.

   А иногда случается ошибаться в расчетах. Думаешь, что она смотрит на тебя, а она разговаривает с кем-нибудь и случайно взглянула на меня, вызовет на своих губках насмешливую и вызывающую усмешку, которая будто говорит: "Что, брат, ошибся? Поделом!" Когда-то я еще раз увижу ее?..

  

   12 октября 1876 года. Вторник

  

   Второй урок. У нас только что были французские листки, написал неважно: ошибок 8 или 9.

   На этой неделе списки. Они меня не слишком волнуют: баллы будут порядочные. Да Бог с ними, с баллами, лучше писать что-нибудь о Лизе.

   Есть одна цыганская песня. В ней встречаются такие слова:

  

   Твои движенья гибкие,

   Твои кошачьи ласки,

   То гневом, то улыбкою

   Сверкающие глазки.

  

   Мне кажется, будто автор собственно для характеристики Лизы, именно Лизы, написал этот куплет, так верно он представляет мне ее грацию, мягкую, небрежную, ее выразительные, быстрые глазки, то смелые и скорые, то задумчивые и ленивые движения. Я целые дни напеваю про себя эту песенку, и мне весело становится, когда бурчу я про себя ее дорогие мне слова. Хороша она, гибкая, стройная, вечно веселая Лиза, и чем больше стараюсь я отыскать недостатков в ее оригинальной красоте, тем привлекательнее кажется мне удивительная гармония всех черт лица. Все в ней на месте, даже маленькое родимое пятнышко, приютившееся у угла рта, и то у места: оно придает насмешливое выражение, так идущее к Лизе. А когда ее сконфузят чем-нибудь? Какой яркий румянец вспыхивает на щечках, как мило заалеет прозрачная кожа маленьких, красивых ушей! Нет, лучше Лизы не найти на белом свете.

   Скорей бы воскресенье - я тогда опять увижу ее, чудную, веселую Лизу.

   Последний урок. - Мечтать и писать о Лизе доставляет мне величайшее наслаждение. В настоящее время даже и писать нечего, и я все перечитываю дневник.

   Меня вызвал учитель, надо идти отвечать.

   Занятия. Разразилась гроза. Витторф сердится в классе и кричит, и поделом: наш класс устроил неблагородную вещь. Еще давно сговорились устроить т.н. "бенефис" одному из воспитателей - Владимиру Евгеньевичу Хлебникову, человеку очень доброму, за то, что будто бы он во время междоусобий наших со старшим возрастом сказал им: "Хорошо вы делаете, господа, что вразумляете моих мальчишек". Я протестовал против этого бенефиса, так как, когда мы спросили Хлебникова, действительно ли он сказал эти слова, он отвечал отрицательно. Мне возразили, что Хлебников мог отпираться. Тогда я спросил: "Кто же слышал, как он это говорил?" Во всем возрасте никого не оказалось, следовательно это была сплетня, пущенная для того, чтобы можно было придраться к случаю, нашалить и посердить слишком доброго человека.

   Когда всем стало ясно, что они не в состоянии доказать мне справедливости их мнений, меня закидали хлебом (это было за завтраком), но я не отступал от своих мнений и смело продолжал доказывать совершенную несправедливость их поступка. Некоторая часть класса согласилась со мной, но многие настаивали на "бенефис". Принялись сумасшествовать, я и несколько товарищей все время держались в стороне от зачинщиков, хотя сильно нам хотелось побеситься в свою очередь.

   На занятия пришел Витторф, рассердился на весь класс, назвал зачинщиков "скотами"*, да и поделом, и обещал посадить под арест. Вот и развязка! Я рад, что выдержал характер и, несмотря на насмешки, название "высоконравственного Надсона" и другую ерунду, не отступился от своих убеждений.

   ______________________

   * Приписка на полях: вежливый, милый человек!

   ______________________

  

   Кстати, о нравственности: такого упадка ее, как у нас, я нигде не встречал; всевозможные пороки, к числу которых отнесу и пьянство, отсутствие честности и справедливости, нахальство и все тому подобное. Дать учителю честное слово и не сдержать его - считается не только не проступком, но чуть ли не похвальным подвигом. Украсть какой-либо аппарат или материал для опытов в физическом классе - тоже. Сколько ни восстаешь против этого - нет толку, "хлебом закидывают"... Опять хотят устроить "бенефис" Хлебникову под глупейшим предлогом. Я, конечно, опять не участвую.

  

   13 октября 1876 года. Среда

  

   Я сейчас только кончил спорить. Опять против "бенефиса". Я ужасно взволнован, но доволен собой. Мне угрожали, что меня прибьют, если я подлость буду называть подлостью и пойду против всего класса. Что же, я знаю, они исполнят свою угрозу, но я не боюсь, я смело буду говорить.

  

   26 октября 1876 г. Вторник

  

   У нас умер один воспитанник старшего возраста, Орфенов. Брат его в нашем классе, кажется, не очень печалится о смерти брата. Впрочем, по виду судить нельзя. Не стану описывать подробнее этого, так как производит на меня неприятное впечатление, я даже жалею об этих немногих строках, которые успел написать. "Оставим мертвецам хоронить мертвецов", скажу я фразой Тужи из романа Шпильгагена "Один в поле не воин".

   Последний отпуск провел я довольно весело. В субботу, по обыкновению, читал, именно кончал "Жизнь Щупова, его родных и знакомых". Были гости, я лег спать в половине третьего и проснулся в половине десятого. Утром думал было идти в институт, да это и осталось только думаньем. От нечего делать отправился к Феде.

   Вхожу по лестнице и вдруг нежданно-негаданно встречаю Верочку Пещурову, младшую сестру Лизы, которая сходит с Аней с лестницы и направляется к квартире Ал.Ал.Пещ. "А, - думаю, - значит, Лиза внизу! Это недурно". Поднялся по лестнице, позвонил, меня встретил Николай Николаевич своей собственной персоной, по обыкновению, очень радушно. Первым моим вопросом было: "Где Федя?" - "Ушел куда-то", - отвечал Николай Николаевич. "Ну, это не особенно-то приятно", - опять подумал я и начал разговаривать с Николаем Николаевичем.

   Странный он человек, я не знаю ни одного, на него похожего: он чрезвычайно самолюбив, умен, весел, образован, честолюбив, но вместе с тем отчасти жесток и любит подчас напустить на себя байронизм. Ну, да не в этом дело, а в том, что он потащил меня к Пещуровым, и когда я вздумал отговариваться, он нагнулся и шепнул на ухо: "Я ведь знаю, тебе Лиза нравится". О, я в этот момент был ему так благодарен за то, что он не сказал эти слова с презрением, с насмешкой, а с доброй, снисходительной и братски лукавой улыбкой. Мне было ново видеть подобное участие в нем. Я не хочу этим сказать, что дома меня не любят, нет, нисколько! Но только надо мной в таких вещах постоянно смеются, а он - нет. Впрочем, когда я взгляну отрезвленными глазами на свою глупую любовь, я сам нахожу, что это - немного смешно. Но что делать, видно, я создан наизнанку!..

   Итак, Николай Николаевич потащил меня к АА.Пещурову. Мне ужасно было неловко, но можно себе представить, каково было мое положение, как вдруг Флоранс на своем птичьем языке спросила: "Здравствуйте, Сеня, что вам угодно?"

   Я пробормотал что-то непонятное, а к увеличенью моего смущения из дверей вышла Лиза! Я тогда чуть не бегом исчез за дверью, во весь дух, с одного маха пробежал лестницу, неистово прижал пуговку электрического звонка квартиры Николая Николаевича, где и стал терпеливо ждать возвращения Феди. Наконец и он явился!

   Кое-как, сбегав к Пещуровым, ему удалось объяснить, что я пришел к ним вследствие крайней необходимости видеть Федю, и потом, когда он вернулся, мы вдвоем начали уговаривать Сонечку позвать Лизу. Она исполнила нашу просьбу, я опять вел войну взглядами с Лизой и на прощанье подал ей, сверх обыкновения, свою руку. Она, - даже теперь при воспоминании об этом мне делается безумно весело, - пожала ее довольно крепко. Что это, знак ли ее расположения или просто уловка ее кокетства? Бог ее знает, но я, конечно, охотнее верю первому*.

   ______________________

   * Приписка на полях: Господи, есть такие дураки, как аз многогрешный.

   ______________________

  

   В следующее воскресенье опять репетиция. Авось опять встречу Лизу. Но надо подучить хорошенько свою роль!

   Списки вышли гораздо лучше, чем я ожидал.

   Я не знаю еще, каким буду учеником. Все зависит от бала Аксенова по физике. Получит он 9 - я третий, получит 10 - четвертый.

  

   27 октября 1876 года. Среда

  

   Вторые занятия. Сегодня хоронили Орфенова; я просил у директора позволения не быть на похоронах, он разрешил.

   На втором уроке у меня была отчаянная борьба с Аксеновым. Является в класс Ковальский (учитель физики) и объявляет, что Аксенову 10. Тот торжествует, мне же досадно в высшей степени. Быть четвертым только потому, что фамилия Аксенова выше по алфавиту, - ужасно досадно. Я к Ковальскому пристал, чтоб он меня спросил, Аксенов тоже, но, по флегматичности своего характера, ему надоело стоять у кафедры и просить Ковальского. Мне же, вероятно, "за долгое терпенье в награжденье", как говаривал граф Суворов, тот прибавил балл и вместо девяти поставил десять. Теперь настала моя пора радоваться, Аксенов остался с длинным носом, что, впрочем, нисколько не разорвало наших приятельских отношений.

   После обеда Лихонин приносил мне проект занавеси, которую взялся нарисовать масляными красками на холсте один воспитанник шестого класса - Стрельбицкий. Предполагается на холсте написать пурпурную полуопущенную занавесь, из-под которой снизу проглядывает море с восходящим солнцем и деревушкой на отлогом берегу.

   Что-то больно много они затевают, едва ли выйдет что-нибудь путное.

   Насчет дверей и окон надо просить дядю Анатолия, чтобы он их нарисовал на папке. Роль свою я знаю всю. Собственно говоря, и знать-то нечего - надо только запомнить несколько характеристичных фраз и содержание пьески, остальные фразы просты.

   Но игра очень трудна и, вдобавок, неблагодарна! Роль не главная в пьеске, а следовательно, никогда не скажут, что сыграна хорошо, а так себе, порядочно.

  

   28 октября 1876 года. Четверг

  

   Первые занятия. Ужасно скоро летит время, и не замечается, как летит неделя за неделей. Нездоровится мне ужасно; болит голова и холодно, но в лазарет не пойду, не стоит: послезавтра отпуск!

  

   2 ноября 1876 года. Вторник

  

   Не писал в дневник до сих пор, потому что был болен. С пятницы отправился в лазарет и пролежал там до сегодняшнего дня. В пятницу я совсем умирать собрался; у меня было сорок градусов, а высшая температура 42. Одно время у меня стеснило дыхание. Ну, думаю, прощай, белый свет! Однако ничего, цел остался. Ну, и слава Богу, нечего об этом толковать, все это скучное, лазаретное, гимназическое. Поговорю о чем-нибудь другом, что поинтереснее. В отпуску я, понятно, не был. С нетерпением ждал Философова, чтоб тот рассказал о последней репетиции.

   "А у нас, батенька, Феня новая!" - торжественно возгласил он, когда навестил меня, бедного болящего. "Кто такая?" - осведомился я (Феня - роль горничной в "Маленьком капризе"). "Да Бог ее знает, повыше Сонечки, светло-каштановые волосы, играет, по словам Лихонина, лучше всех остальных, зовут, кажется, Маня. Вот и все, что знаю!"

   Я ломал и до сих пор ломаю голову, но не могу догадаться, кто это такая! Федя не пришел из отпуска. Он один в состоянии разъяснить мне, что это за особа. Когда вернется, скажет.

   Повторяю свою роль. Ни тычка ни зазубринки, гладко идет, знаю от доски до доски!

   Не знаю, какую-то поставят еще пьеску и какую роль дадут мне в ней! Ну, да что об этом гадать, увижу после.

   А все-таки славное было время!*

   ______________________

   * Приписка на полях: Какая пустая, бессодержательная жизнь! Как я мог сожалеть о ней и хвалить ее?

  

  

  

  

   5 ноября 1876 года. Пятница

  

   Мне кажется, едва ли дотяну я эту тетрадку до Нового года. Зимою обыкновенно пишется больше: во-первых, лень слабее, во-вторых, и писать больше, так как в городе со мной случается более достойного замечания, чем в деревне. Не знаю, буду ли я продолжать дневник. По моему мнению, он мне необходим. Иногда вдруг охватит меня чувство одиночества, хочется поверить кому-нибудь свои радости, свои печали, а вокруг ни одного отдельного лица, а только стоглавое товарищество. Я поссорился с А., глуповат он или просто в нем есть некоторые несимпатичные черты, я решить не могу, да и не стоит трудиться. Он теперь для меня слишком ничтожная личность. Вот и примешься в эти тяжелые минуты за дневник и плачешь иногда над ним.

   Впрочем, слезы-то теперь не встречаются, а во втором и третьем классах нередко они бывали. Выйдешь на занятиях из класса, прильнешь к стенке и зальешься горячими, жгучими слезами. Не знаю, куда после моей смерти забросит судьба этот дневник и какое сделают из него употребление (я намерен его хранить всю жизнь). Может быть, попадется он в мелочную лавочку, к нашему Воробьеву, например, и в него будут завертывать шоколад и кофе, а может быть, он попадется еще куда-нибудь и похуже.

   Что будет во второй тетради дневника, не знаю. Мне кажется, что там будут встречаться более зрелые мысли. Уж за одну первую страницу я краснею, и если на ней одной написано много глупостей, сколько же наберется их на 300 с лишком страницах этой тетради?

   Завтра отпуск. Я ждал и жду субботы с величайшим нетерпением: надоела гимназия. Если позволят дома - отправлюсь на репетицию, а если нет - пойду в институт.

   У нас теперь урок Докучаева. Скука смертная: он разбирает сочинения. Только и слышишь: "Вы списали с вашего товарища", или "У вас галиматья написана" и следующий за тем рев, выражающий полное сочувствие класса к тем, к кому обращены эти слова.

   За четверть часа до чаю. Я еще в конце прошлого года выбран певчим и только что со спевки. Не знаю почему, но мне ужасно весело, я забываю, что я в гимназии. А завтра между тем трудные уроки: Закон Божий и история. По Закону Божьему задана вся всенощная, а это не шутка. Впрочем, я надеюсь все выучить. Я даже желал, чтобы меня спросили по истории - я люблю отвечать по ней. Слова и мысли льются, факты, цепляясь один за другой, составляют связный рассказ былого, и давно умершие личности точно недавно сошли в могилу, точно сам присутствовал при тех их подвигах, которые описываешь у доски с картой.

   Одно только жалко: в голове нет-нет да и промелькнет мысль: "А ну, как злодей Григорович срежет?" - и запутаешься, укоротишь рассказ, чтоб не сказал учитель, что он разбавлен водой. Приходится передавать одни голые факты, факты и факты, не оживляя их интересными подробностями!

   Однако я заболтался! Не мешает приняться за историю. Выучу, что успею, до ужина, а потом займусь и после него. Отрадно броситься в постель после трудового дня и заснуть с светлой мечтой о Лизе!

   Звонок... Ну, после ужина успею заняться. Теперь перемена, все повалят курить, я же еще поболтаю. Странны мне для самого себя мои чувства к Лизе. Люблю я ее или нет? Э, да не стоит давать себе в этом отчета! Просто она мне нравится за гибкий стан, ясный взгляд, бойкую речь, негу и грацию! Нет, впрочем, не просто нравится! Бывают минуты страстной любви. Я лицом приникаю к подушке и целую, целую ее без конца, воображая, что целую Лизу. Конечно, это довольно смешно, но я не желаю останавливать в себе проявлений чувства, в чем бы оно ни выражалось!

   А ведь какой я дурак на самом деле! Понятно, что всякий, кто прочтет эти строки, вполне согласится со мной и похвалит меня за смирение. А между тем я самолюбив, самолюбив до глупости и не считаю это пороком.

  

   6 ноября 1876 года. Суббота

  

   Наконец-то настала она, вожделенная суббота - день отпуска. А что за чудный день! Небо чисто и ясно, лишь изредка мелькнет по лазури его прозрачное облачко и скроется. Солнце сияет ярко и переливается в кристаллах, которые нарисовал на стеклах мороз. Весело будет шагать по скрипучему снегу домой. Знаю, что вс