Петрищев Афанасий Борисович - Триста лет

   !!!!Отсутствуют последние страницы.

  

   Автор Афанасий Борисович Петрищев (1872-1951) - публицист, член партии трудовиков (народных социалистов). В эмиграции с 1922 г., пассажир знаменитого "философского парохода".

   А.Б. Петрищев родился предположительно в 1872 г. (точная дата неизвестна). Коллежский секретарь. Окончил учительский институт в Белгороде. В 1893-1901 гг. работал учителем, а также сотрудничал в газетах "Орловский вестник", "Приднепровский край", "Вести Юга". Долгое время проживал в Баку.

   В 1904 г. Петрищев дебютировал в петербургском журнале "Русское богатство" автобиографическим очерком "Из заметок школьного учителя". В период революции 1905-1907 гг. Петрищев редактировал журналы "Весть" и "Щит". В журнале "Весть" он поместил свою статью "Крестьяне-крамольники", призывавшую крестьян взять власть в свои руки и передать всю землю народу.

   В 1907 г. Петрищев был привлечен к суду по обвинению в издании брошюры "Триста лет. 1606 - 1906".

   В 1922 г. Петрищев был арестован, а вскоре в числе "антисоветской интеллигенции" Петрограда выслан из Советской России. Дальнейшая судьба Петрищева неизвестна. Его следы теряются в США в 1949 г. Возможно, что из США он переехал жить в Канаду.

  

   1. До смутного времени.

   2. Смутное время.

   3. Михаил Федорович и Алексей Михайлович.

   4. Петр Великий.

   5. Наследники Петра I.

   6. Петр III и его супруга.

   7. Павел Петрович и его дети.

   8. Интеллигенция и народ.

   9. Борьба из-за конституции.

   10. Временное торжество самодержавия.

   11. Начало революции.

  

  

   До сих пор сохранилось в народе предание, что в старые годы "земля была свободной", всенародной, никому не запрещалось селиться на ней и обрабатывать ее, князья же призывались лишь для порядка и для защиты от внешних врагов. И это правда. Действительно, когда-то считалось, что "земля - народу, а князья для порядку". Но такое устройство жизни было очень давно. И оно окончательно исчезло, когда Россия была завоевана татарскими ханами.

   Татарские ханы, называвшие себя также царями, объявили всю русскую землю своею собственностью. И в качестве собственников они раздавали патенты, или ярлыки, на временное пользование тою или другою областью. Такой ярлык старались получить прежние князья, уцелевшие от войны с ханом, или их дети. По старой привычке они и назывались князьями. Но это были уже не прежние князья. Прежний князь устанавливал порядок и командовал войсками. Такова была его главная обязанность. Человек же, получивший от Хана ярлык, хоть и назывался князем, но был прежде всего арендатором ханских земель. Его главною обязанностью было: наложить на жителей оброк за пользование ханскою землею, собрать этот оброк, и притом собрать в таком размере, чтобы можно было и татарам заплатить аренду, и чтобы себе за хлопоты осталось. Так появились арендаторы земель тверских, рязанских, владимирских, московских, называвшие себя князьями.

   В первое время арендаторы порою получали от хана не только ярлык, но и войско. Если жители не платили княжескому слуге оброка, князь-арендатор посылал против них отряд татар. Татары раздевали неплательщика донага и били на площади кнутами. Били медленно, не торопясь, в течение нескольких дней, дабы семья избиваемого имела время распродать или заложить имущество и уплатить оброк. А если никто не мог внести оброка, то неплательщика засекали насмерть. Такой способ взыскивать оброк стал называться правежом. Когда князья-арендаторы разбогатели, они уже не нуждались в татарском войске, а нанимали свое. Да это было и выгоднее, ибо командированные ханом татары чувствовали себя завоевателями, требовали большого жалованья, держали себя дерзко; свое же войско было гораздо смирнее, послушнее и стоило дешевле. Обычай же ставить недоимщика на правеж сохранился на много сотен лет. Еще и теперь во многих местах полиция взыскивает с крестьян подати розгами. Говорят, что и кнут до татар в России не был известен, и что именно татары научили сечь кнутами, не только животных, но и людей.

   Сначала ханы отдавали землю нескольким арендаторам. Но впоследствии они нашли более удобным иметь дело с одним. Таким единственным арендатором всей русской земли стал московский князь. Чтоб не лишиться ярлыка, московские князья исправно платили хану аренду и задабривали ханских жен в вельмож щедрыми подарками. Когда князь умирал, то в орду ехал его старший сын с поклонами и "поминками", т. е. подарками, и от задобренного хана получал ярлык. Таким образом, аренда "ханских земель" стала наследственною, - переходила от отца к сыну. Это помогло московским князьям скопить громадные средства.

   Разумеется, татарским игом тяготились все. После долгих колебаний князь Иван 3-й решился выполнить заветное желание народа: собраны была большие силы; татары были разбиты, и частью прогнаны, частью покорены. Россия окончательно освободилась от татар. Но тут оказалось, что слова: "освободиться от татар" не все люди одинаково понимают. Одни освобождение понимали как возврат к старине, к тому устройству жизни, когда признавалось, что "земля народу, а князь для порядка". Другие освобождение понимали так, чтобы оброк взыскивать по-прежнему, но хану никакой аренды не платить. На деле освобождение свелось именно к неплатежу хану аренды. До свержения татарского ига обладателем всей земли считался хан, а московский князь был лишь арендатором. После свержения ханские права перешли к Московскому князю. Он оставил те же оброки и правежи, какие были при ханах. К нему шел весь доход. И он уже стал не арендатором, а верховным хозяином и обладателем всей земли. Земля стала собственностью Московского князя. Сообразно с этим уже Иван Третий стал называться царем. Внук его Иван 4-й, прозванный Грозным, окончательно принял царский титул.

   Однако, Иван Грозный еще не мог распоряжаться землею. Например, - хотя цари и объявили своею собственностью землю в нынешней Архангельской в Вологодской губерниях, однако, тамошние жители-земледельцы упорно считали эту землю своею, народною собственностью. Кроме того, были прежние князья и бояре, которые еще в татарские времена хоть и перешли на службу к московскому князю, но удержали за собою доход с тех местностей, где они раньше жили. Раньше таких князей и бояр Московские князья всячески привлекали к себе и предоставляли им всякие вольности и льготы. И таким образом они оказались владельцами "вотчин", т. е. имений наследственных, переходящих от отца к сыну. Когда же татарское иго было свергнуто, Московские цари стали отнимать вотчины в свою пользу. Один только Иван Грозный отнял таких вотчин несколько десятков. С этою целью некоторые крупные собственники были прямо таки истреблены. Так, например, был истреблен род Прозоровских, Ушатых, Воротынских, Одоевских, "понеже, - как объясняют, старинные документы, - они имели вотчины великие". Некоторые вотчинники были помилованы только под условием, что они не женятся и не будут иметь потомства, т. е. правительство согласилось их не истреблять в надежде, что наследников после них не останется и, значит, имение их перейдет к государю, как выморочное.

   Таким образом, уже Иван Грозный стал полновластным обладателем почти всей русской земли. Он не был единоличным хозяином лишь немногих уцелевших вотчин; кроме того, в северных областях народ отказывался признать землю царскою собственностью, да еще монастыри владели имениями на правах частной собственности. Вся земля, за исключением монастырской, вотчинной, оказалась государевой собственностью. И только от государя зависело, куда употреблять доход со всей земли: на свои личные или на государственные надобности. И точно также от одного государя зависело, как получить доход: самому ли взыскивать оброк и потом платить жалованье и давать награды приближенным и чиновникам или предоставить им такое право, чтобы они сами собирали оброк в свою пользу.

   Так как взыскание оброка дело сложное, то весьма часто практиковался второй способ. То есть приближенные царя, дворяне¹ за свою службу не деньги, а поместья на прокормление. Получавший такую награду назывался "помещиком". Население было обязано "слушаться во всем помещика, пашню на него пахать и доход ему платить хлебный, денежный и всякий, чем он изоброчит". Такие поместья жаловались митрополитам, архиереям, воеводам, царским стольникам, царским спальникам и всякому иному служилому и придворному люду. Однако, цари строго наблюдали, чтобы земля не переходила в чью-либо собственность. И лишь только служба кончалась, государь отбирал имение себе. Точно также, если воевода, например, умирал, то поместье отбиралось у его жены и детей.

   Таким образом, была земля царская, с которой доход собирался прямо в царскую казну; была земля помещичья, то есть отданная государем во временное пользование, и доход с нее шел в пользу помещика; была земля монастырская, с которой доход шел в монастырскую казну; были остатки земли вотчинной. Собственно же у народа, который называл себя "хрестьянами" или "крестьянами" (т. е. христианами), земли совершенно не было. Все крестьянство, если не считать Архангельской области, оказалось сплошь безземельным. Получилось следующее: земли в России и тогда было страшно много, а народу мало; если бы только населенную землю, т. е. не считая Сибири и пустынных местностей, разделить поровну между жителями, то на каждую семью в 5 душ мужского и женского пола пришлось бы свыше 100 десятин, а на семью в 10 душ свыше 200 десятин. Между тем, жить было негде. Земля везде чужая. Везде крестьянин был обязан за право трудиться на ней платить оброк либо государю, либо помещику, либо монастырю. И везде неисправного плательщика ставили на правеж.

   Чтобы избавиться от оброков к платежей, крестьяне убегали либо в пустынные места, где не было воевод и чиновников, и где, стало быть, "царский глаз не видит", либо скрывались в неподчиненные еще московскому государю днепровские и донские степи, "где царская рука не достанет", и там становились "вольными" казаками. Такие побеги были очень убыточны владельцам. Правда, у них оставалась земля. Но, ведь, земля сама по себе дохода не дает. Да и владеть землею собственно невозможно, как невозможно владеть воздухом, водою, солнцем, месяцем, звездами. Смысл землевладения заключается в том, что "владельцу" предоставлено право налагать оброк, т. е. присваивать себе труд человека, который обрабатывает землю. Население же в старину, повторяю, было редкое. Людей для обработки земли не хватало. Поэтому каждый ушедший причинял владельцу невознаградимую потерю. И чтобы избежать этой потери, был предпринят целый ряд мер. Оброк в царскую казну налагался на всех жителей, и обязаны были платить все, за круговою порукою. И, следовательно, за каждого ушедшего с царской земли должны были платать оброк все, кто остался. Таким способом государь добился, что сами крестьяне следили друг за другом и не позволяли друг другу уходить. Так что уйти можно было только с помещичьей земли. А так как людей не хватало для обработки земли, то помещики сами способствовали переходу крестьян, ибо дорожили работниками и переманивали их друг у друга. Таким образом, простое соперничество друг с другом побуждало помещиков не слишком притеснять крестьян и не налагать на них непосильных оброков. Но в конце концов помещики сообразили, что им соперничать невыгодно. И, по их желанию, царь Борис Годунов особым указом запретил переманивать крестьян с одного поместья на другое.

   Таким образом, помещик получил возможность налагать оброк по своему усмотрению. Крестьянин же оказался вечным недоимщиком и вечным должником. А так как своего недоимщика барин мог поставить на правеж, то избавиться от мучительных и порою смертельных побоев был, по тогдашним законам, только один способ: продать (себя или свою жену, сына, дочь) помещику в холопы. Кто продался в холопы, тот становился полною собственностью своего господина. Господин мог продать холопа, убить, променять, уморить голодом. Холоп становился хозяйскою вещью и был обязан работать на помещика день и ночь. Продавший себя помещику за долги попадал в полную кабалу и лишался всех гражданских прав. Даже дети холопа считались собственностью помещика.

   Крестьяне ясно чувствовали, что дело клонится к их полному закабалению, и глухо волновались. Бояре тоже были крайне раздражены, ибо государь отнимал у них вотчины. Недовольны были и помещики, так как находили, что служба их не обеспечивает.

   - Государь - говорили они - только нами и держится. Мы и народ подчиняем, и на войну идем. И пока служишь - семья кормится поместьем. Но стоить заболеть, или смерть придет, - твою жену и детей гонят с поместья.

   Кроме того, всех давило общее бесправие. Над крестьянами беспощадно издевались помещики и чиновники. Мелких дворян давили крупные. Крупных дворян угнетали бояре. А из бояр, в свою очередь, никто не был уверен в завтрашнем дне. Государи распоряжались самовластно. От пыток и жестоких казней без суда по первому приказанию государя не спасал ни чин, ни сан. Иван Грозный, как уже сказано, казнил бояр только затем, чтобы взять себе их вотчины. При том же Иване Грозном был задушен митрополит Филипп за то, что он отказался дать благословение палачу Малюте Скуратову. Жена одного чиновника стала сопротивляться во дворце, когда ее насиловали. Она всё-таки была изнасилована, а за сопротивление государь приказал ее повесить в доме мужа над обеденным столом. Казни шли непрерывно и без счета. Один англичанин, живший тогда в России, с ужасом писал, что тела казненных в Москве нарочно бросают в царский пруд, так как рыба, питаясь человечьим мясом, приобретает особо нежный вкус, и потому ее ловят исключительно для государева стола.

   Естественно, люди стали говорить, что надо ограничить столь безудержное самовластье, что нужен закон и правильный суд, дабы человека не подвергали казни, если он не совершил преступления. Такие речи тогдашнее правительство считало крамольными. И чтоб искоренить крамолу, усилено было шпионство, доносничество; пытки и казни множились. Выходило словно в сказке о том, "как исчезли богатыри".

   В сказке этой говорится, что на богатырей: Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алешу Поповича и всех прочих, когда они собрались вместе, напал какой-то захудалый мужичишка с дубиной. Богатыри шутя разрубили этого мужика пополам, но он не умер, а превратился в двух мужиков с дубинами. Богатыри разрубили этих двух, вышло 4 мужика; разрубили четырех- вышло 8, разрубили восьмерых - вышло 16, разрубили 16-вышло 32; чем больше богатыри рубили, тем больше народу становилось. Рубили богатыри от раннего утра, до поздней ночи, и окружила их несметная рать, и от той рати они погибли.

   Так говорится в сказке. Так оно произошло и в жизни. Сначала крамольников было очень мало. Правительство казнило их самыми лютыми казнями. Но именно потому, что их казнили за справедливые слова и мысли, люди убеждались, что, действительно, нужен закон и правильный суд. И благодаря именно казням, число крамольников возрастало. Таким образом, чем больше усиливались казни, тем больше становилось крамольников. И в конце концов третий после Ивана Грозного царь Борис Годунов очутился как бы на краю пропасти.

   Это был царь, неограниченный обладатель всей земли и неограниченный повелитель всего живущего на ней народа. Это был самодержец: от него одного зависело, какие законы отменить, какие ввести, он не подчинялся никаким законам; ему одному были подвластны все войска и все чиновники; он один владел всею государственною казною, назначал подати; он один распоряжался всеми государственными деньгами, всеми силами и средствами своих подданных. Как самодержавный государь, он мог делать, что хотел. Его воле никто не мог противиться. И в то же время это был жалкий, беспомощный человек, у которого со всех сторон враги и нет друга. Прежние князья чувствовали, что они живут среди своего народа, у которого можно найти защиту и поддержку. Они безбоязненно шли к народу и не боялись, когда народ шел к ним. Теперь государь чувствовал себя, как в неприятельском стане.

   Такое состояние беззащитности и отовсюду грозящей опасности было знакомо еще Ивану Грозному. И чтобы найти защиту, Грозный окружил себя продажными людьми,- опричниками. Он надеялся на эту наемную стражу и задабривал ее пышными подарками. Но Борис Годунов близко стоял к опричнине. Он был женат на дочери ближайшего к царю опричника - Малюты Скуратова. И он знал, что опричнина - слишком плохая защита. Именно о Годунове ходили слухи, что он отравил Ивана Грозного, и что по его приказанию был зарезан в Угличе наследник престола царевич Дмитрий Иванович. Наемный защитник защищает лишь до тех пор, пока ему это выгодно. А когда он найдет, что для него выгоднее предать или убить, то предаст и убьет. Годунову, как бывшему наемному защитнику, это было особенно понятно. И он, самодержец, неограниченный повелитель всего народа и обладатель всей земли, чувствовал себя беспомощнее самого последнего из своих подданных. Самый последний из его подданных безбоязненно ел свой хлеб, безбоязненно утолял жажду, ходил по улицам, дышал воздухом. Самый последний из подданных знал, что в случае несчастья первый случайный прохожий окажет ему посильную помощь, и не из корысти, не за плату, а "ради Бога", из естественной в каждом человеке любви к ближнему. А самодержец и повелитель боялся собственной пищи и собственных напитков, и не смел прикоснуться к ним, не убедившись, что в них нет отравы, а совершенно убедиться в этом нет возможности; он со страхом засыпал, боясь, что его задушит собственная стража; боялся показаться на улицу, если его не охраняли десятки вооруженных людей, на верность которых, однако, нельзя положиться... Он собственно не жил, а лишь метался, как затравленный погонею беглец, который испуганно дрожит даже перед собственной тенью.

   Между прочим, от этого судорожного метания жестоко пострадали люди, которым впоследствии суждено было сыграть крупную роль. В июне 1601 года добровольный шпион Бартенев донес царскому брату Семену Годунову, что в доме Федора Никитича Романова есть мешки с кореньями. Семен сообщил об этом царю. Борис испугался. В доме Федора Романова немедленно был произведен обыск. Действительно, нашли мешки с кореньями. Полагают, что их подбросил сам шпион Бартенев, в надежде на царскую награду. Надежда оправдалась. Бартенев был щедро награжден. Федор Никитич был лишен всего имущества, насильно пострижен в монахи, назван Филаретом и сослан в Антониевский монастырь. Жену его Аксинью Ивановну царь приказал также насильно постричь в монахини; се назвали Марфой и сослали на дальний север, за реку Онегу. Кроме того, царь приказал сослать всех ближайших родственников Федора Никитича: братьев, сестер и зятьев. Даже дети его - пятилетний мальчик Михаил и девочка-малютка - не были пощажены. Их отняли у отца с матерью и сослали на Белое озеро.

   Какие коренья были подброшены Романову, осталось неизвестным. Но Борис испугался, что они ядовиты. И этого оказалось достаточным для того, чтобы разгромить несколько семейств. На этом случае ясно видно, до какого состояния дошел Годунов. Это состояние душевно больного человека, которому даже собственная тень кажется смертельно опасной, и он изо всех сил старается убежать от нее.

  

  

   Царь Борис недаром боялся призраков. Он действительно погиб от призрака. В Литве появился какой-то неведомый человек, который назвал себя царевичем Дмитрием Ивановичем, сыном Ивана Грозного. И самодержец, повелитель миллионов людей, владелец несметных богатств, начальник громадного войска, Борис Годунов оказался бессильнее одного человека, который ничем не владел, никем не распоряжался и даже никому не был известен. Тщетно Годунов доказывал, что настоящий Дмитрий убит в Угличе, а самозванец в Литве никто иной, как беглый монах Григорий Отрепьев. Царское войско перешло на сторону самозванца. Сам Годунов умер, прежде чем его свергли с престола. Семья его была уничтожена. Неизвестный человек, назвавший себя Дмитрием, оказался самодержцем, повелителем и обладателем; он старался привлечь на свою сторону людей; многих вернул из ссылки; в числе прочих вернулся и невольный монах Филарет Романов, вскоре произведенный в сан митрополита; сын его Михаил Федорович быль возвращен матери инокине Марфе и поселился с нею в Москве. Далее, новый царь не скупился на подарки, щедро раздавал жалованье. Но эти средства оказались слишком ничтожными, чтобы прекратить общее недовольство. "Дмитрий", подобно Борису, оказался как бы в неприятельском стане. Он процарствовал всего несколько месяцев. Боярин Василий Шуйский с шайкою случайных людей напал на него и убил. Человек, назвавший себя Дмитрием, погиб. На его место сел Василий Шуйский. Но это лишь значило, что царский престол ничем не отличается от обыкновенной табуретки, - на нее может сесть всякий, кому удалось столкнуть своего предшественника. Охотников же столкнуть Шуйского с царского места оказалось немало. В разных частях государства появилось сразу несколько самозванцев. Чтобы привлечь дворян на свою сторону, Шуйский стал отдавать им поместья в потомственное владение, т. е. делал помещиков вотчинниками. Самозванцы тоже раздавали земли тем, кто переходил на их сторону. Затем русским царем захотелось быть польскому королевичу Владиславу. Он также привлекал сторонников раздачею земель. Отец Владислава Сигизмунд тоже был не прочь сесть на московский престол и тем же порядком привлекал на свою сторону дворянство. Те же замыслы имел и шведский король. И весь спор сводился к тому, у кого больше окажется силы, т. е. кто больше наберет себе шайку приверженцев. Россия превратилась в сплошное поле битвы, где самозванцы воевали с Шуйским и друг с другом, и кроме того приходилось воевать с поляками и шведами, которые вторгались в русские пределы и осаждали русские города. Дворянство металось из стороны в сторону. Многие дворяне, присягнувши Шуйскому и получивши от него за это награду, уходили к самозванцу. Самованец давал им от себя награду, и они присягали ему. Потом, получивши "милость" от Владислава, присягали Владиславу.

   Что же в это время делал народ? По всей стране бродили казацкие и мужицкие отряды. Одно время они соединились; от них зависело смести с лица земли и Шуйского, и самозванцев, и установить в государстве иные порядки. Беда лишь в том, что народ не знал, как это сделать. Обезземеленный народ знал, что ему нужна земля. Он зависел от произвола помещиков, чиновников и потому знал, что ему нужны права, свобода, воля. Но как устроить, чтобы была земля и воля? Сам народ был слишком темен. А руководителей и учителей в ту пору не нашлось. Народная сила была грозна и могуча, когда приходилось разрушать старое. А когда понадобилось строить новое, она оказалась слепа и беспомощна. В конце концов, казацкие старшины перессорились друг с другом. Собранная ими сила распалась на мелкие шайки. Часть ушла восвояси. Часть просто занялась разбоем и грабежом. Таким образом, устройство государства перешло исключительно в руки "верхов", т. е. бояр и дворян.

   Мы видели, что "верхи" также желали земли, но не народу, а себе; им хотелось владеть поместьями не временно, а вечно, чтобы пожалованное имение можно было продавать, покупать, передавать по наследству. Далее, они несомненно хотели прав и свободы, но опять-таки только для себя. Требовалось так, чтобы дворяне были свободны, чтобы их судили правильным судом и по закону, но чтобы они могли поступать с крестьянами, как угодно. Являлся лишь вопрос, как это устроить?

   Образцово была устроена такая "свобода" в Польше. Там всеми государственными делами управляли дворяне, - или, по-польски, шляхта. Дворянское собрание (сейм) установляло все законы и порядки. Оно же выбирало короля, и притом не наследственного, а пожизненного. Так что, когда король умирал, шляхта выбирала нового. Словом, Польша была государством аристократическим, т. е. в ней было правление дворянское. И потому шляхта поступала с крестьянами как угодно. На дворянина негде было искать ни суда, ни управы. И один иностранный путешественник недаром писал, что в Польше дворяне блаженствуют, как в раю, а крестьянство мучается, как в аду. Впоследствии крестьяне были доведены до крайнего отчаяния. И без сопротивления пошли под власть чужих государств, лишь бы не терпеть дворянского ига. Другими словами, народ дошел до такого состояния, что "хоть гирше, да инше". Тогда Польша, как самостоятельное государство, погибла. Но это случилось много позже. Во времена же смуты в России Польша казалась сильным государством. Дворянское правление держалось твердо. И народ польский ему подчинялся.

   Это быль образец для нашего боярства и дворянства. Однако, к русским нравам и обычаям этот образец не подошел. Бояре пробовали поставить своего царя - Шуйского Василия. Но этому боярскому ставленнику никто не подчинялся. Потом дворянство московское поручило временное управление боярину "Мстиславскому с товарищами". Но и Мстиславского никто не слушался. Этот опыт показывал, что если в Россию переносить польские порядки, то придется созывать собрание не дворянских представителей, а представителей всего народа; показывал этот опыт также, что если в России и возможен, по образцу Польши, выборный, а не наследственный царь, то избрание такого царя нужно предоставить не дворянству, а всему народу. Иначе говоря, нравы и обычаи русские допускали демократическое устройство, т. е. народное правление, но совершенно не допускали устройства аристократического. А при народном правлении дворянству пришлось бы распроститься и с поместьями, и со своими привилегиями.

   Правда, дворяне слезно продолжали жаловаться на царскую жестокость и самовластье. Но когда польские шляхтичи на это сказали: "заведите себе наши порядки - и будете свободны", то дворяне ответили:

   - Нет, ваши порядки нам не годятся. Вам, полякам, гладка ваша свобода, а нам - наша неволя.

   То есть: хоть государи нас и крепко били, зато сытно кормили.

   - В России - объяснил один дворянин - нужен человек, на которого все подданные надеялись бы, что он никого не даст в обиду, чтобы самый беднейший крестьянин мог думать: если, мол, я пожалуюсь на дворянина, то и дворянина накажут, если на вельможу пожалуюсь, то и вельможу не помилуют.

   Мысль эта не была новой. Между прочим, еще Иван Грозный старался показать, что он - первый защитник сирых и убогих и готов "до последней капли крови" защищать народ от дворянской и боярской неправды. Грозный уверял, что он всегда за народ, за крестьянство, а если в России и происходят притеснения, то единственно потому, что они делаются тайно и царь об этом не знает. Укоренялась мысль, будто кривда идет только от дворян и приказных, и будто держится она в России только потому, что "царь не знает". А если бы он узнал, то и кривды бы не было.

   Вкратце намерения дворянства были таковы:

   - В России нужен по-прежнему царь и притом наследственный. Государство должно по-прежнему остаться монархическим, т. е. чтобы верховное правление находилось в руках одного человека. И пусть монарх по-прежнему считается обладателем всей земли, ибо если он сразу станет раздавать не поместья, а вотчины, то крестьянство, пожалуй, ему не поверит. Но дабы избавиться от прежней жестокости, надо власть царя ограничить, - взять с него клятву, что он ничего не будет делать без согласия бояр и дворян. Нужно, однако, поставить царя такого, чтобы народ надеялся найти у него защиту, чтобы народ считал, что новый царь не дворянский, не боярский, а народный, крестьянский.

   Василий Шуйский под эти условия не подходил, - и его свергли. Затем бояре и дворяне повели переговоры с польским королевичем Владиславом. Владислав согласился ничего не делать без согласия бояр и дворян. Дворянство московское присягнуло ему и объявило царем. На этом основании в Москву были впущены польские войска. Для окончательных переговоров с Владиславом было отправлено посольство с митрополитом Филаретом Романовым во главе. Но едва Филарет уехал, как начались разногласия. Стали говорить, что Владислав опасен: у него отец король; от отца он постоянно будет получать поддержку и станет действовать, как прежние цари, - без дворянского и боярского согласия. Часть бояр начала убеждать, что более подходящим царем будет Филаретов сын, тринадцатилетний Михаил Федорович, живший с матерью в Москве.

   - Род Романовых - откровенно объясняли некоторые - незнатный. Поддержки Михаилу Федоровичу неоткуда ждать. И, значит, самовластничать ему не придется. Притом же, как слышно, и способностями он слаб, - без нашей помощи с государственными делами не справится.

   Духовенство живо откликнулось на ту мысль: от царя, который был сыном митрополита, оно естественно ожидало особых милостей. А так как Владислав был католик, то оттолкнуть от него религиозных людей труда не составляло (какой же, мол, это будет царь, когда он еретик!).

   Ввиду таких разногласий, Филарет был арестован польским королем. Для изгнанья поляков, занявших Москву после того, как она присягнула Владиславу, составилось ополчение под руководством Минина и Пожарского. После долгой осады ополченцы взяли Москву. Уцелевшие в ней поляки сдались в плен. После этого стало ясно, что Владиславу царем не бывать. Надо было приступить к выбору нового царя. Условия, на которых был, выбран новый царь, до сих пор составляют тайну. Но тайна эта отчасти уже разгадана. Вот что, например, рассказывает близко знавший тогдашние дела иностранец Фокеродт:

   "Вельможи составили из себя нечто вроде сената, который они назвали собором. В этом "соборе" заседали и имели голос не только бояре, но также и все другие лица, занимавшие высокие государственные должности (т. е. высшие чиновники). Они приняли единодушное решение: не ставить в цари никого, кто не обещает под присягою - предоставить полный ход правосудию, никого не судить и не осуждать высочайшею властью¹; без согласия собора не вводить никаких новых законов, не отягчать подданных новыми налогами и не принимать никаких решений в ратных и земских делах. Чтобы крепче связать нового царя этими условиями, они решили не выбирать никого, кто принадлежит к влиятельной фамилии и имеет много приверженцев, с помощью которых он мог бы нарушить присягу... Михаил Федорович, (которому исполнилось уже 16 лет), подписал эти условия без колебаний."

   Однако, когда именно состоялась подпись, неизвестно. Судя по всему, переговоры с матерью Михаила, инокиней Марфой, начаты были тотчас после отправки посольства к Владиславу. Когда Москвою овладело ополчение Минина и Пожарского, Марфа недолго жила в столице и вскоре уехала в дальней Ипатьевский монастырь близ Костромы. В этом видят доказательство, что перед отъездом дело уже было решено: Марфа не осталась в Москве, чтобы отклонить подозрение, будто выбор состоялся по чьей-либо просьбе или из-за подкупа. Прежде чем окончательно объявить Михаила царем, верховники, о которых рассказывает Фокеродт, созвали земский собор. Он был назван "собором всей земли", хотя в нем участвовали лишь бояре, выборные от дворян, купцов, посадских людей и наиболее крупные чиновники. Представителей крестьянства на этом соборе почти совершенно не было. Съехавшиеся на собор согласились, чтобы Михаил Федорович был царем. После этого в Москве было объявлено: "так хочет Бог". В грамотах, отправленных в другие города, писалось также, что Михаил Федорович становится царем единственно по указанию Божью: "Дух святой избрал его". К Михаилу от правили послов объявить об избрании. И хоть было известно, что он с матерью находится в Костроме, однако послам велели ехать в Ярославль "или другие города". Этим подчеркивалось, что никакого предварительного соглашения не было, и что выбор произошёл только по воле Духа Святого, а не после долгих переговоров. Кто-то распространил даже сказание, будто возле Костромы "благочестивый крестьянин" Иван Сусанин спас Михаила Федоровича от шайки поляков и за это был убит. Сказание о "подвиге Ивана Сусанина" усиленно распространялось, как доказательство, что "мужики" сразу признали Михаила Федоровича "народным царем" и готовы были за него жизнь положить. Любопытно, что родственникам Сусанина была даже дана награда, хотя все знали, что возле Костромы никаких поляков (а тем паче польских шаек) не было, и, следовательно, рассказ о том, как Сусанин спасал государя от поляков, - уж слишком неправдоподобен.

   В старину был обычай: "отнекиваться" от почета. Борис Годунов, например, когда его упрашивали "сесть на царство", "морщился, - по непочтительному выражению Пушкина, - как пьяница пред чаркою вина". Перед ним становились на колени, плакали, его просили Христа ради. Это продолжалось несколько дней, пока Борис нашел, что обычай соблюден вполне, и дал согласие. Инокиня Марфа не отступила от старого обычая. Она отнекивалась шесть часов. Но потом благословила сына. Вначале возникли было небольшие разногласия. Земский собор временно назначил царю на жительство малые хоромы, так как царский большой дворец требовал дорогого ремонта, а в казне было пусто. Михаил же Федорович настаивал, чтобы ему немедленно были отведены покои во дворце. Недоразумение удалось уладить. Михаил Федорович беспрепятственно въехал в Москву и здесь в 1613 году торжественно короновался.

  

  

   Новый царь был, действительно, слаб и не отличался крепким здоровьем, он умер в 1645 году, 48 лет от роду. Сын его Алексей Михайлович также был человек болезненный, - умер в 1676 году, 47 лет от роду. Хотя Михаил Федорович обещал перед вступлением на престол "восстановить правосудие, судить по закону и никого не осуждать верховною властью", однако, нельзя сказать, что это обещание было выполнено. Были, например, такие случаи.

   Михаилу Федоровичу сосватали невесту-Марию Хлопову. Незадолго до свадьбы девушка эта вдруг почувствовала сильный припадок тошноты. Никакой другой вины за несчастной Хлоповой не было. Тем не менее государь приказал немедленно отправить ее в Сибирь. Позже открылось, что царскую невесту чем-то скверным накормили родственники инокини Марфы, оттого и тошнота случилась. Тем не менее Марья Хлопова, по настоянию Марфы, была оставлена в ссылке.

   То же произошло в с первой невестой Алексея Михайловича- Всеволожской. Она чем-то не угодила государевым приближенным. И ей подсыпали, как говорят, по приказу царского любимца боярина Морозова в питье какого-то снадобья. От этого снадобья девушка почувствовала дурноту и упала в обморок. Царь приказал за это сослать ее в Сибирь вместе с её родственниками.

   Впрочем, незаконные наказания грозили не только русским подданным. Михаил Федорович хотел выдать свою дочь Ирину замуж за датского королевича Вольдемара. Вольдемар приехал в Москву. Однако, от брака стал отказываться. За это царь подверг его аресту, хотя арест иностранного принца грозил России войной. Впрочем, Михаил Федорович вскоре умер. Сын его поспешил отпустить Вольдемара и кое-как замял это скандальное дело. Несчастная же царевна Ирина, обесславленная неумным сватовством, скоротала свой век девушкой.

   Тем не менее уже первые шаги Михаила Федоровича показывали, что новый царь не пойдет по пути Ивана Грозного: не станет без пощады казнить, ссылать, отнимать вотчины. Наоборот, новый царь, по-видимому, сразу понял, что страна в опасном брожении. Было ясно, что мысль о земле крепко засела в мужицких головах. Было ясно и то, что крестьяне хоть и сдерживают свое недовольство, в надежде на царя, но недовольство в любую минуту может прорваться наружу. Из опасения взрыва приходилось мужицкую надежду поддерживать обещаниями и ласковыми словами. В Москве прекрасно понимали, что передавать крестьянам землю нельзя. Ибо, лишившись земли, государь потеряет власть. А мужик, получивши землю, приобретет силу и независимость. Это неминуемо привело бы к тому, что в России оказалось бы народное правление. А этого правительство допустить не могло. Оставался лишь один выход: успокаивать крестьян, насколько можно, и держать в повиновении при помощи дворян. В дворянах Михаил Федорович видел самую надежную и единственную опору своего престола. Так же понимал дело и Алексей Михайлович.

   Правда, в минуты гнева оба государя бывали жестоки и самоуправны. Однажды, например, болезненный Алексей Михайлович открыл себе кровь. Кровопускание помогло: Государь почувствовал облегчение. И на радостях он приказал всем своим приближенным боярам и дворянам также открыть кровь. Приближенные ослушаться не посмели, кроме одного, который сказал:

   - Зачем мне кровь зря терять, когда я, слава Богу здоров.

   Узнавши об этом, государь страшно рассердился, напал на ослушника и стал его бить, приговаривая:

   - Разве твоя холопская кровь дороже моей царской?!

   Но через несколько дней Алексей Михайлович извинился перед побитым, наградил его и тем опять привлек к себе.

   Бывало и так. Приближенный государя Морозов уж очень безбожно притеснял народ и отягощал корыстными поборами. В конце концов, москвичи возмутились и потребовали Морозова на свой суд. Царь лично обещал казнить преступника, а между тем спрятал его от народа в монастыре и написал игумену:

   - Непременно бы вам (монахам) боярина нашего Бориса Ивановича уберечь, а грамотку сию покажите ему, приятелю моему.

   Когда же переписанные во время разговора с государем "зачинщики мятежа" были казнены, Морозов тихонько вернулся в Москву и стал жить по-прежнему.

   Словом, дворяне ясно видели, что для них пора чрезмерных жестокостей и казней миновала; и что, наоборот, наступила пора чрезмерных милостей, чрезмерного покровительства и даже чрезмерного укрывательства. Правительство уже не спешило отнимать у дворянских жен и детей поместья в случае, если отец прекращает службу. Напротив, дворян оно все чаще и чаще награждало землями в потомственное владение. И число дворянских фамилий, владевших "пожалованными вотчинами", стало сильно увеличиваться. Сын Алексея Михайловича Петр Алексеевич пошел еще дальше: он объявил закон, что каждый дворянин владеет поместьем вечно и может распоряжаться им, как своею полною собственностью. Таким образом, при внуке Михаила Федоровича заветная дворянская мечта исполнилась: все поместья превратились в вотчины.

   Великою милостью для дворян была и другая мера. Как известно, еще при Годунове правительство отняло у крестьян законный способ переходить с одного места на другое. Благодаря этому, помещики получили возможность налагать оброк по своему желанию. Крестьяне в короткое время стали неоплатными должниками. А так как своего должника помещик мог поставить на правеж, то избежать смертельных побоев был лишь один способ: стать полным рабом заимодавца. Чтобы избавиться от этой горькой участи, крестьяне убегали и скрывались. Относительно этих беглецов существовало правило: если беглец не пойман в течение 5 лет, то помещик теряет над ним всякую власть. Убежавший мог через 5 лет явиться на родину и жить уже не рабом, а свободным человеком. Михаил Федорович велел этот прежний срок удвоить: т. е. беглец должен был скрываться 10 лет, и только через 10 лет помещик терял над ним власть. Алексей Михайлович в год восшествия на престол вовсе отменил сроки, т. е. ввел закон, что власть помещиков никакими сроками не отменяется. Через два года велено было произвести перепись, причем государь, приказал, чтобы каждый человек жил в том поместье, где его застала перепись. Поэтому, если даже вполне свободный человек, незадолжавший помещику, переходил на жительство в другое место, то его считали беглецом, ловили и препровождали в распоряжение помещика.

   На первый взгляд, все это были невинные и как бы даже резонные распоряжения. Не беда, кажись, что должникам запрещено убегать от уплаты долгов. Задолжал, - значит, плати, а не отговаривайся пятилетними сроками. Указ о запрещении переходить с одного места на другое даже был удостоен похвал: нельзя же, мол, допускать, чтобы люди постоянно шлялись из стороны в сторону; для них же лучше, если они будут прикреплены к земле: "на одном месте и камень обрастает". Выходило так, словно Москва заботится о крестьянах, которые по глупости своей и из дурной привычки к бродяжничеству сами себя разоряют. Но в Москве хорошо знали, что, кроме прямого смысла законов и указов, есть еще и дворянский обычай. А обычай у дворян был такой: они считали себя вправе судить всех людей, которые живут в их поместье, сечь, сажать в собственную тюрьму, заставлять работать на себя. И "прикрепление к земле" в сущности означало, что крестьянам запрещено уходить из-под судебной, полицейской и хозяйственной власти помещика. Таким образом, с одной стороны перепись 1647 года прикрепила крестьян собственно не к земле, а к помещику, т. е. окончательно ввела крепостное право, а с другой - дело имело такой вид, будто дворяне ввели крепостное право самопроизвольно и беззаконно, вопреки благожелательным намерениям Москвы:

   - Москва, дескать, издала приказ, чтобы крестьянам было хорошо. Если все вышло не хорошо, а очень скверно, то виновата не она, а помещики.

   Все жалобы на помещичье "лиходейство", конечно, успеха не имели. Было лишь из Москвы "приказано накрепко", чтобы помещики крестьян не убивали и голодною смертью не морили. Однако такого закона, который налагал бы на помещика наказание за убийство "крепостного человека", издано не было. Так что "приказ" был хоть и "крепкий", но для помещиков явно не обязательный.

   Вступая на царство, Михаил Федорович дал обещание решать дела не иначе, как с согласия земского собора. Дворянство особенно настаивало на этом, чтобы наблюдать за царем и не допустить той самовластной жестокости, какою ознаменовал себя Иван Грозный. На деле этой опасности не оказалось, и земским соборам пришлось не наблюдать за царем, а лишь помогать ему.

   Помощь, правда, была необходима. Государь был и молод, я не знаком с государственными делами, да и по способностям своим он не мог быстро сообразить, что нужно. И характер у него был не такой, чтобы поступать решительно и поставить на своем. Однако, дворянам вовсе не нравилось бросать свои собственные дела и возлагать на себя государственные заботы. Земские соборы заседали постоянно в течении 9 лет. Выборы представителей происходили 3 раза (Представители избирались на 3 года). До земских соборов указы начинались словами: "государь указал, а бояре приговорили". Теперь же указы стали начинаться так: "мы, великий государь, говорили и советовали на соборе, а всех великих российских городов ратные и выборные и всякие люди приговорили".

   Когда возвращен был из польского плена государев отец Филарет, человек твердый и способный, то все словно признали молчаливо, что "теперь делами управлять есть кому". И действительно, Филарет получил сан патриарха, титул "великого патриарха", взял на себя бремя государственных забот, и без его совета или указания сын ничего не делал. Депутаты третьего земского собора разъехались по домам, лишь только отслужили свой срок. А четвертых выборов государь не назначил. Так потихоньку земские соборы прекратились. И несколько лет спустя Михаил Федорович велел сделать себе новую царскую печать, чтобы на ней стояло слово: "Самодержец". Таким образом, неограниченная власть государей была восстановлена.

   Судя по всему, и Михаил Федорович, и сын его Алексей Михайлович помнили данное в 1613 году обещание. И время от времени на короткий срок они созывали земские соборы. Но это делалось лишь в тех случаях, когда надо было ввести новые, особо тяжкие налоги или начать новую, очень тяжелую войну. Алексей Михайлович о своих верховных правах говорил между прочим, так: "Бог передал нам, государю, править и рассуждать люди своя". То есть, государь смотрел на себя, как на наместника Божьего на земле. И если воля Господа Бога никем не ограничена, то и волю наместника Божьего никто, кроме Бога, не ограничивает. После же Алексея Михайловича обещание о земских соборах было забыто навсегда.

   Следовательно, судьба устроила так, что крестьянство ничего не получило. Удалось совершенно восстановить самодержавную царскую власть. Спрашивается: достигнута ли была личная безопасность государей? успокоено ли было государство? Увы, уже Алексею Михайловичу пришлось опасаться почти так же, как и государям до смутного времени.

   В своем дворце, среди людей особо близких к нему и щедро награжденных им, Алексей Михайлович все-таки не чувствовал себя спокойно. Он боялся даже врача, даже своих любимцев. Когда для него изготовлялось лекарство, то на глазах государя врач должен был выпить часть этого лекарства, затем пил ближний боярин и друг царя Матвеев, затем пили другие приближенные, и только после этого Алексей Михайлович решался принять лекарство, да и то не весь прием: недопитое должен был тут же на глазах государя выпить Матвеев. Такова оказалась личная безопасность. Не лучше было и спокойствие.

   Едва Алексей Михайлович взошел на престол, как начались бунты: сначала в Москве, потом в Сольвычегодске, в Устюге, в Пскове, Новгороде, и опять в Пскове, и опять в Москве. "К счастью для государя, - пишет историк Соловьев, - города бунтовались в разное время, а не все вместе". Но "счастье" было не только в этом. Гораздо больше "счастья" заключалось в том, что народ глубоко верил государю.

   Между прочим в Пскове бунт начался из-за секретного указа передать шведскому королю деньги и хлеб. На