Пинегин Николай Васильевич - В ледяных просторах

  

  

  

   Пинегин Н. В. В ледяных просторах. Экспедиция Г. Я. Седова к Северному полюсу (1912-1914).

   М.: ОГИ, 2009.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Девятого марта 1912 г. офицер Главного Гидрографического Управления Георгий Яковлевич Седов {Сноски, обозначенные цифрами, см. в разделе примечаний в конце книги.}¹ обратился к начальнику Управления с просьбой об отпуске со службы для достижения Северного полюса. В докладе, объясняющем намерение Седова, говорилось:

   "Промысловые и научные интересы Северного Ледовитого океана начали привлекать к себе всеобщее внимание чуть ли не с X столетия. Первыми пионерами были в Северном Ледовитом океане промышленники, устремившиеся туда за богатой добычей морского зверя, а затем и путешественники с научной целью. Многие из путешественников плавали сюда для отыскания свободного морского пути на восток, многие для открытия новых земель и физического изучения вообще океана и, наконец, многие для открытия Северного полюса, чтоб разъяснить мировую загадку как со стороны научных полезнейших наблюдений, так и со стороны открытий. Человеческий ум до того был поглощен этой нелегкой задачей, что разрешение ее, несмотря на суровую могилу, которую путешественники по большей части там находили, сделалось сплошным национальным состязанием; здесь помимо человеческого любопытства, главным руководящим стимулом еще безусловно являлись народная гордость и честь страны. В этом состязании участвовали почти все культурные страны, включительно до Японии (к Южному полюсу), и только не было русских, а между тем горячие порывы у русских людей к открытию Северного полюса проявлялись еще во времена Ломоносова и не угасли до сих пор. Амундсен желает во что бы то ни стало оставить за Норвегией честь открытия Северного полюса, а мы пойдем в этом году и докажем всему миру, что и русские способны на этот подвиг".

   По первоначальному плану Седова предполагалось выйти в Ледовитый океан из Архангельска около 1-го июля и, направившись к отдаленной Земле Франца-Иосифа, зимовать там во взятом с собой доме. Зимовку предполагалось использовать для исследования берегов земли Франца-Иосифа, ее климата, строения земных пород и для сбора коллекций по всем отраслям естествознания. Корабль должен был вернуться в Россию. К самому полюсу Седов намеревался отправиться по плавучему льду на собаках - тотчас же после окончания полярной ночи. Весь светлый промежуток года - от первых солнечных лучей в начале марта до первого сентября - должен быть использован для приближения к полюсу и на обратный путь к судну или северным берегам Гренландии.

   Намерение Седова встретило сочувствие у некоторых богатых людей и части газет. Был образован комитет снаряжения экспедиции, поставивший целью путем сбора пожертвований добыть Седову необходимые средства. Несмотря на многочисленные препятствия² и задержки, благодаря исключительной энергии Седова снаряжение подвигалось вперед. В июле удалось нанять подходящее судно "Святой мученик Фока"³, а к началу августа закончить снабжение его всем необходимым для далекого плавания⁴. Когда за несколько дней до отъезда владелец судна шкипер Дикин отказался лично вести судно, Седов быстро нашел капитана, механика и команду. Отплытие было назначено на 14 августа 1912 г.⁵ В экспедиции приняли участие:

   1) Георгий Яковлевич Седов, начальник экспедиции, гидрограф и картограф, член Географического и Астрономического Обществ и Общества Изучения Русского Севера. Родился в 1877 г.

   2) Владимир Юлиевич Визе, географ, кандидат естественных наук, член Общества Изучения Русского Севера. Предпринимал многократные путешествия по северу России и по Лапландии. Во время экспедиции руководил метеорологическими работами. Родился в 1886 г.

   3) Михаил Алексеевич Павлов, кандидат геологических наук, член Петроградского Общества Естествоиспытателей и Общества Изучения Русского Севера, до экспедиции неоднократно исследовал среднюю часть Лапландии. Родился в 1886 г.

   4) Николай Васильевич Пинегин, художник, член Общества Изучения Русского Севера, путешествовал по северу России, совершил самостоятельные экспедиции в Лапландию и на Новую Землю. В экспедиции руководил фотокинематографическими работами и во время отлучек Визе вел метеорологические работы. Родился в 1883 г.

   5) Павел Григорьевич Кушаков, ветеринарный врач. В экспедиции был за врача и заведовал хозяйством⁶. Занимался также некоторыми биологическими работами. Родился в 1870 г.

   6) Василий Васильевич Лебедев отправился простым матросом, впоследствии был боцманом экспедиции и старшим наблюдателем метеорологической станции. Родился в 1870 г.

   7) Александр Иванович Пустошный, ученик архангельского лоцманского училища, отправился матросом, впоследствии был вторым наблюдателем метеорологической станции. Родился в 1893 г.

   8) Григорий Григорьевич Линник, отправился матросом. Родился в 1887 г.

   9) Платон Иванович Коноплев, отправился матросом. Родился в 1878 г.

   10) Юган Томиссар, матрос Балтийского флота, родился в 1880 г.

   11) Иосиф Александрович Кизино, буфетчик и заведующий кладовыми. Родился в 1881 г.

   12) Андрей Иванович Инютин, плотник и каменщик. Родился в 1881 г.

   13) Иван Григорьевич Пищухин, пекарь и повар. Родился в 1884 г.

  

  

   14) Николай Петрович Захаров, штурман дальнего плавания, капитан "Фоки".

   15) Николай Максимович Сахаров, штурман каботажного плавания, помощник капитана, впоследствии капитан "Фоки".

   16) Иван Андреевич Зандер, судовой механик, главный механик "Фоки".

   17) Мартын Андреевич Зандер, помощник судового механика.

   18) Николай Васильевич Коршунов, кочегар, впоследствии механик "Фоки".

   19) Николай Кузнецов, кочегар.

   20) Михаил Шестаков, матрос.

   21) Василий Катарин, матрос.

   22) Михаил Карзин, судовой плотник.

  

   Ранним утром четырнадцатого августа я подходил из города к пристани. В порту кипела обыкновенная суета трудового дня. "Святой Фока" стоял у пристани дальнего плавания. На бледном осеннем небе - его высокие, стройные мачты, расцвеченные праздничными флагами. На пристани - группы любопытных, привлеченных лаем и воем восьмидесяти собак на палубе и в клетках. Дымится труба. - Так неужели же все нити окончательно отрезаны, а этот громоздкий в порту, как богатырь-степняк в горнице, - "Фока" унесет нас в царство Белого?

   Да, мы уезжаем. Корабль готов к отплытию. И вместе вот с этим берегом оторвется вся прежняя жизнь, родина и все, с чем до слияния сжился.

   К двенадцати часам набережную запрудила толпа. Архангелогородцы устроили экспедиции торжественные проводы - с речами и музыкой. Трещал кинематограф, щелкали без конца затворы кодаков, бегали суетливые фотографы, лились речи и пожелания со всех сторон. Только около трех часов отвалил "Фока" от пристани.

   Много раз потом в тесной, еле освещенной каюте вспоминалось это прелестное августовское утро, яркость и пестрота одежд на берегу, тысячи блестящих глаз, лес трепещущих рук со шляпами, платками и зонтиками - вся толпа на фоне чуть желтеющих деревьев сквера и золотых церковных глав, могучая Двина, пестрые группы людей по ее берегам, флотилии катеров, лодок и моторов, как стая мошек вокруг "Фоки" носившихся, какое-то поморское судно, усердно салютовавшее из своей пушчонки до тех пор, пока она не разорвалась - вся пестрота и жизнь. Мы плыли вдоль низменных берегов с редкими строениями и лесопильными заводами, а с берегов все еще приветы! За последним пригородом - кучка ребят - они так старательно кричали нам, махая чем-то похожим на простыню. Седов ответил им гудком. Какой восторг для всей этой детворы!

   В устье Северной Двины, после бара - мелкого места при впадении реки в море, наш корабль остановился для догрузки. Полный груз "Фока" не мог взять в Архангельске - корабль не прошел бы по мелким местам.

   К утру пятнадцатого - все было готово. Вот и долго откладывавшийся момент прощания с близкими. Уходят пароход и баржи, привезшие груз. Провожавшие нас уезжают. Мы остаемся одни. Вот последняя нить - и та перерезана! Смотрит в море тучный механик, и не оглядывается. Причитает на палубе отвалившего парохода жена матроса, а тот нахмурил брови, не смотрит, - сосредоточенно тянет какую-то снасть. Преувеличенно громким голосом отдает приказание поднять якорь и быстро уходит в каюту Седов. Начинаем медленно двигаться на север.

   Белое море тихое, как озеро, ласково встретило "Фоку". Скоро уплыли назад мысы двинского устья, от них только марево {Марево (рефракция) - атмосферическое явление, часто наблюдаемое в море; отдаленные предметы кажутся приподнятыми и как бы отделенными от горизонта. Марево вызывается преломлением световых лучей в нижних слоях воздуха.} осталось. Тихо всплескивалась играющая рыба. Как застыли - треугольные копья - паруса поморских судов. Тихо. Мы плыли медленно: без парусов, скорость "Фоки" всего четыре мили в час.

  

   Только сутки длилась тихая погода. 17-го, едва мы вошли в узкое место, "горло" Белого моря, подул навстречу свежий северный ветер. Мы быстро познали истину: с четырьмя узлами {Морской узел - мера скорости корабля, соответствует морской миле. Миля = 1,8 километра.} хода "Фоке" трудно бороться с противными ветрами. Наш корабль сразу потерял ход и даже перестал слушаться руля.

   Горло Белого моря имеет заслуженно худую славу среди страдающих морской болезнью. Даже в тихую погоду здесь вечная толчея волн - "сувой" называют поморы зыбь, образующуюся от встречи различных течений. "Фоку" этим "сувоем" швыряло как щепку в пучине водопада, - хорошее испытание для некоторых новых моряков на "Фоке"!

   Этот день принес целую кучу неприятностей. Для парохода, нагруженного нормально, качка в горле Белого моря, конечно, не представляет никакой опасности. Но для "Фоки", перегруженного сверх всякой меры - с грудами бревен, собачьих клеток и ящиков на палубе, перескакивание волн через нее - совсем не безразлично. - Так торопимся на север, а ветер во второй же день гонит нас обратно, - жаловались мы все! Ветер крепчал. По мере усиления его, пришлось убрать все паруса, немного помогавшие ходу и сдерживавшие качку.

   С одним штормовым стакселем мы пытались ломаными курсами двигаться вперед, но скоро поняли, что вместо бесполезной траты угля следует подумать - нет ли поблизости места, где можно переждать начавшийся шторм. Мы укрылись в первом попавшемся заливчике под "Тремя Островами".

   Мы-то мечтали: скоро увидим Землю Франца-Иосифа, поставим свой корабль у ее белых берегов, а вместо того - стоянка где-то в Белом море! Вместо открытия новых земель открытие все новых неприятностей: там - сильные удары волн повыбивали конопатку из борта, тут разбилась бочка машинного масла; засорилась паровая помпа, и в трюме сразу скопилось на 40 дюймов воды, - надо откачивать ручными насосами, чтоб не залило топки и не потопило бы вконец механиков.

   Стоянка у Трех Островов неспокойна. Едва ветер немного потих, Седов счел за лучшее перейти к Городецкому маяку и уже там заняться чисткой помп и врачеванием иных недугов "Фоки".

   Co штопанием прорех мы покончили только девятнадцатого и в 7 часов вечера покинули последний родной берег.

   Уходили уже в сгущающейся мгле. Неожиданно ее прорезала яркая вспышка. То был последний привет с родины. Военно-гидрографическое судно "Соломбала" подходило к маяку, оттуда донесся гулом по морю пушечный салют, взлетели к небу ракеты. Луч прожектора как солнцем залил паруса "Фоки", и замигал сигнальный фонарь: "Счастливого плавания и достижений".

   А "Фока" забирал ветер в паруса и, лениво пересаживаясь с бока на бок, весело постукивал машиной. Гасли огни "Соломбалы", только маяк каждые две секунды приподнимал еще свое ленивое веко. Погас и он. Одно широкое море лежало пред нами.

   Однообразно океанское плавание. Все три дня - до Новой Земли ровно тянул попутный зюйд-вест, ясная погода стояла постоянно. Волнения сумбурных месяцев и дней перед отъездом как-то удивительно быстро отошли назад, - все казалось далеко ушедшим, так давно прожитым после двух-трех дней созерцания одного только моря да неба. Зайдя в каюты, можно подумать: эти люди наладили свой обиход, они совершают давно начатое путешествие. Только палуба никак не принимала облика обыкновенного парусного судна. Бревна построек, собачьи клетки по бортам, на спардэке {Спардэк - палуба над кормовой рубкой.} в художественном беспорядке нарты {Нарты - северные сани, приспособленные для езды без дорог. Мы взяли с собой норвежские нарты - такие же употреблял Нансен в его путешествии. Их широкие, как лыжи, полозья не позволяют нарте провалиться в снег. Нарта гибка и очень прочна: ее отдельные части скреплены не гвоздями, а проволокой и прочными сыромятными ремнями.}, каяки {Каяк - эскимосская легкая лодочка из тюленьей шкуры. Каяки, взятые нами, были заказаны в Норвегии по образцу нансеновских из плотного, проваренного в парафине брезента. Весь каяк весил 18 ¹/₂ килограммов.}, лыжи и ящики с метеорологическими будками, - все это перепутано тросами {Крепкие канаты. На корабле каждый предмет носит собственное название, часто совсем иное, чем на берегу. Можно низко упасть в глазах моряка, назвав, например, какую-нибудь снасть веревкой. В лучшем случае вам скажут, что на корабле веревок нет, кроме только укупорки вашего чемодана, а есть лини, тросы, фалы, снасти, шкерты, концы.} и стянуто цепями. Штурман окрестил "Фоку" Ноевым ковчегом. Он неодобрительно покачивал головой и ворчал: "Разве такой бывает палуба "честного" парусного судна? - Сущий Ноев ковчег, да и пассажиров то - двенадцать пар чистых и сорок нечистых".

   В моем дневнике не отмечено никаких событий за все время перехода до Новой Земли. Кроме личных и рабочих заметок, описаний таких происшествий, как драки собак в клетках, я ничего бы не мог перенести на эти страницы. Ограничусь несколькими пейзажными страницами.

   "21 августа. 70° северной широты и 45° восточной долготы.

   Прелестный ясный день. Ждали, что ветер будет крепчать: закат вчера горел багрово-красными тонами. Не сбылось - утром и днем чистое небо. Сейчас плывет по небу полная луна и отражается играющим столбом в тяжелых, словно масляных волнах. Я - на вахте с 8 часов вечера. Ширь океана, над головой нежные просветы неба, оно же отражается и в густо-синем море. Хорошо стоять на мостике в такую погоду и пить всей грудью бодрящий холодноватый воздух. На широком горизонте, кроме ряби моря, - ничего. Разве тучка-туман, вздумав отдохнуть на груди океана, застелет часть горизонта. Проходим влажное объятье, и снова пред глазами простор. Третий день в море - и хоть бы один парус или дымок. - Ничего.

   Каждую четверть часа делаем промеры глубинным лотом Клаузена, каждый час определяем соленость морской воды, ее температуру и через четыре часа производим полную серию метеорологических {Наблюдения над состоянием воздуха.} наблюдений. Все это заносится в журнал плавания вместе со всем заслуживающим внимания. Так, сегодня отмечено появление большого количества плавающих птиц. Чайки и раньше шныряли вокруг корабля, но с утра видим много других: гаг-самцов (Somateria molissima), чистиков (Alca torda), гагар и гагарок (Uria troille). Пролетела стайка куличков-побережников. Видя столько птиц, мы предполагали, - не приблизились ли к ближайшей земле - Канину Носу? Но, по полуденным наблюдениям, оказалось, что берег далек от нас: никак не ближе 80 миль.

   22 августа. С вечера барометр стал сильно падать; однако, погода не переменилась - утро сегодняшнего дня такое же чистое и спокойное.

   По всему видно, начинаем забираться в холодные страны; при том же самом ветре, воздух значительно холоднее, все чаще пересекаем полосы тумана. Co вчерашнего дня продвинулись на север больше градуса широты.

   23 августа. Сегодня я стоял "собаку" {Моряки называют "собакой" вахту с 12 час. ночи до 4-х утра.}. Погода резко изменилась. Крепко дует встречный пронзительный ветер с В.-С.-В., снег и крупа. Подвигались вперед очень медленно. С 12 до 3-х - прошли не больше мили. В 3 часа, когда ветер еще покрепчал, я разбудил Седова. Он изменил курс, направив "Фоку" прямо к берегу Новой Земли, которая, по нашему счислению, должна быть очень близка. В самом деле, через полчаса открылись очертания нехарактерных гор, - острые хребты с косыми полосами снега от вершин. Угрюмый вид! Иногда самая земля сливалась с небом. Снежные полосы на горах тогда казались ребрами какого-то исполинского допотопного зверя.

   Встречный ветер между тем усилился до степени шторма. Мы неслись куда угодно, только не на север. Седов, боясь потери драгоценного времени и угля, не захотел упорствовать, а счел за лучшее переждать неблагоприятную погоду в одной из бухт Новой Земли. Однако, до самой Белушьей губы не нашлось среди этих суровых берегов ни одного изгиба, который мог бы счесться безопасной стоянкой. Под вечер мы были в глубине Белушьей губы, против самоедского становища. В шлюпку, отправившуюся на берег, набралось много охотников осмотреть становище: никто из нас, исключая Седова, не бывал еще в этой части Новой Земли.

   Становище стояло без хозяев - все уехали на промысел гольца {Голец - род семги без чешуи (Salmo alpinus).} в соседнюю губу. В бревенчатом доме мы нашли только одного самоеда с женой и несколькими невероятно грязными ребятишками. Этот охотник только что приехал из Архангельска на пароходе, приходившем сюда за грузом медной руды. Он дожидался земляков, чтобы вместе отправиться на промысел в Пуховую губу.

   В избе - обычная самоедская грязь и примечательная смесь новинок культуры с первобытнейшим варварством. На столе рядом с тюленьими пимами {Самоедская обувь.} блестящий никелированный самовар; тут же убитые утки, связка баранок, кучка маузеровских патронов и весло. На полу рядом с граммофоном, пренебрегая стулом, сидит самоедка в панице {Женская одежда из оленьего меха.} и сует грудь грязному, как сама грязь, самоеденку. В жилище неописуемо тяжелый запах, но среди живописного хаоса на полу красуется... непочатый флакон одеколона.

   После недолгого разговора о промысле и оленях мы вышли осмотреть окрестности становища. Пустынная голая земля. Низкие части - без снега, но у берегов и в горных ущельях снег не сошел. Около становища несколько "остаточных", "реликтовых" озер, обращающих на себя внимание исследователя. Трудно найти в другом месте столь наглядный пример образования озер такого рода. Самый залив Белушьей губы отделен от моря валами щебня. Они похожи на искусственные плотины, на самом же деле валы образованы морским прибоем во время страшных осенних бурь. Кое-где вода из залива попадает еще в протоки валов, в некоторые озерки она переливается через валы во время приливов, и есть пространства воды, отделенные от моря совершенно. Дальше от берега лежат такие же озерки, но уровень воды в них значительно выше уровня моря. Становится очевидным медленное поднятие всего берега Новой Земли.

   Мы переходили с озерка на озерко и пробовали свои новые ружья, стреляя в бесчисленные стайки куличков-побережников и по пролетавшим уткам. Вернулись на корабль к четырем часам утра, проходив всю здесь еще светлую ночь.

   24 августа. К утру заштилело, разошлись облака, ветер затем переменился на попутный В.-Ю.-В. В полдень, когда я проснулся, мы шли под всеми парусами в виду Новой Земли".

  

   Под вечер 24 августа мы обратили внимание на странное облачко, неподвижно висевшее на одной из белых вершин в горной цепи Новой Земли. Темнело. Облачко попрежнему висело на месте. Уходя с вахты, Седов отдал приказание приготовиться к перемене погоды и крепче задраить люки: он знал, что предвещает появление таких облаков.

   В следующее утро начался "всток". Вчерашнее облачко было первым предвестником. Всем бывшим на Новой Земле хорошо знаком этот похожий на новороссийскую "бору" беспощадный ветер, - он переносит камни по воздуху и рвет все встречающееся на его пути. Правда, летом "всток" не так свиреп, но ясно: нам предстояла хорошая трепка.

   Как всегда при "встоке", небо было безоблачно, только по вершинам гор, как неподвижные лоскутки ваты, повисли язычками облака. Море уже закипало, подымались вихри водяной пыли, и скользили над самой водой откуда-то внезапно появившиеся буревестники. Волнения еще не было. Вышедший на мостик Седов сделался сразу серьезным и приказал убрать все верхние паруса. Ветер свирепел с каждой минутой. Через час невысокие, но частые волны неожиданно слизнули одну из шлюпок и заодно разбили собачью клетку па палубе. Одна собака погибла. До поры до времени "всток" был попутным для нас. Правда, после часу дня он сорвал передний кливер, немного позже оборвал фал (бизань-паруса)⁷, но особо страшного еще не было. Мы неслись 11 узловым ходом.

   К ночи "всток" дошел до степени бури. Барометр быстро падал. Как бешеное, неслось наше судно куда-то на север. Буря отрывала корабль от берегов Новой Земли на простор крупной океанской волны, столь опасной в нашем положении. О правильном курсе не могло быть и речи: мы просто держали круто к ветру - в "фордевинд". Оставшиеся два паруса наполнялись ветром до чрезвычайности. Казалось, достаточно бы коснуться толстой брезентовой ткани, чтоб она лопнула, как надутый газом шар.

   Жутка буря в этом далеком, пустынном море. Небо затянулось, лишь только удалились мы от берегов, тяжелые низкие облака побежали студенистыми обрывками. Море вспенено зеленой мутью, волны не успевают ронять белых верхушек, ветер рвет их и несет брызгами и пылью. Эта водяная пыль хлещет злым горизонтальным дождем, слепит глаза и туманит горизонт. Удары волн, какое-то шипение, разноголосый плач снастей, унылый визг в вантах {Ванты - боковые снасти, поддерживающие мачты.}, скрипение и треск в остове корабля. Вечером легли в дрейф. Поздней ночью Седов сошел с мостика, оставив там капитана. Я после двойной вахты - пришлось заменить Кушакова, лежавшего в припадке морской болезни, - спустился в каюту взять папирос. Прислушиваясь к вою ветра в снастях, к ударам волн и звону посуды в буфете рядом, я незаметно задремал. Не успели глаза закрыться вполне, ужасный размах судна повалил меня. Грохот раздался под самым ухом - что-то тяжелое било в борт.

   - Что случилось? - спросил я, вбежав на мостик, у рулевого Лебедева, но еще до ответа увидел, что шлюпка, заваленная на шлюпбалках {Железные балки, на которые шлюпки поднимаются с воды.} спардэка выше шести метров от ватерлинии, сорвана, поковеркана, и, повиснув на ободранной железной обшивке киля, бьется о корму "Фоки".

   - Подошла громадная волна, - сказал, отплевываясь, Лебедев, - накрыла с верхом мостик. Меня оторвала от рулевого колеса - еле уцепился у самого борта.

   - Где же капитан?

   - Они еще раньше сошли к себе в каюту.

   - А шлюпка?

   - Какая?

   Только тут Лебедев заметил, что шлюпки нет. Остановили машину и очистили борт.

   Берег был далеко. Буря, почти ураган, свирепствовала, не ослабевая. По счислению, мы находились на широте 75-го градуса. Боясь встречи с какой-нибудь бродячей льдиной, Седов изменил курс - мы понеслись на юго-восток.

   Ночью буря не утихла. Когда начался рассвет, оказалось, что мы опять приблизились к Новой Земле. Направились под берег - было необходимо укрыться. В трюме опять не все благополучно; выскочили какие-то крепления груза, он потерял неподвижность, внутри корпуса что-то било в борта. Помпы опять засорились, и вода в трюме стояла высоко. Волны грозили разломать баркас на палубе.

   В это время "Фока" находился вблизи Сухого Носа. Этот мыс длинной саблей выдвигается в море и окружен рифами. Чтоб добраться до берега при этом ветре, необходимо или пройти вблизи самого мыса, или же совсем упустить случай скрыться от бури. Только в те недолгие минуты, кода "Фока" пролетал в полветра около самых подводных скал - они были всего в какой-нибудь сотне метров от нас - я понял, чем мы рисковали в случае ошибки рулевого. Невидные раньше скалы открылись совсем близко. Тут и там, отражая свинцовым блеском сизое небо, из глубины моря выныривали темные каменные чудовища, но только на мгновение. Потом море смыкалось, и белые, пенные столбы взлетали и рассыпались. Казалось, там, в глубине моря рвались мины неизмеримой силы. Опять мелькали блестящие лбы скал и снова горы пены закрывали их. Рев и звуки, похожие на пушечные выстрелы, заглушали шум бури.

   Седов стоял у штурвала, впившись глазами в скалы. Знаками показывая рулевому курс, он сам задерживал ручку румпеля.

   - Право. Еще право! Так держать.

   - Стоп!

   Бросили два якоря. "Фока", закрытый от ветра берегом, был почти в безопасности. Я спрашивал впоследствии Седова, как решился он пройти столь близко от рифов. Он объяснил риск необходимостью пройти вплотную, - иначе со слабой машиной "Фоке" ни к берегу не пройти, ни выйти в море парусами. Пришлось бы бросить якорь в глубоком месте. А при таком ветре стоянка кончилась бы крушением - "Фоку" выбросило бы на берег. Седов считал, что идти мимо подводных камней в бурю безопасней, чем в тихую погоду: буруны показывают во время бури все места, где находятся подводные камни. Пользуясь этим признаком, Седов во время своих гидрографических исследований находил подводные камни там, где его предшественники показывали безопасный фарватер.

   У Сухого Носа мы простояли около суток. 28-го ветер потих, и при продолжающемся легком "встоке" мы вышли из невольной гавани. Седов решил зайти в Крестовую губу, возобновить там запас пресной воды и послать почту в Россию: в этот отдаленнейший уголок России на 74-м градусе приходит два раза в год пароход.

   Берега Новой Земли севернее Маточкина Шара чаруют суровой красотой; одним из самых ярких зрительных впечатлений дарит Крестовая губа.

   Позади - океан, еще сердито ворчащий. На берегу - спокойные величественные цепи остроконечных гор в белых одеждах, прорезанных блеском изумрудных ледников. В глубине залива горы сдвинулись теснее, а седловину самой высокой занял ледник, разлившийся на несколько потоков. Один, похожий на гигантский голубой язык, блестит на снежной белизне, как сапфир.

   Первую остановку мы сделали у места, где было становище Седова в 1910 г., близ креста, показывающего место астрономического пункта. Седов не хотел упустить возможность сверить наши хронометры, опасаясь, что длительная качка могла повлиять на правильность хода.

   Пока производилась сверка хронометров, несколько человек отправились сухим путем в колонию Крестовой губы.

   Я прожил в Крестовой губе все лето 1910 г. Тогда правительство, желая закрепить за Россией право на северный остров Новой Земли, без всяких оснований оспариваемое Норвегией, решило субсидировать желающих поселиться здесь с целью промысла. На первое время выразили желание переселиться несколько крестьян Шенкурского уезда, уже зимовавшие раньше на Новой Земле. В тот же год для колонистов и их семей был построен жилой дом и амбар.

   Картина полной зимы предстала пред нами, едва мы съехали на берег. Все семь километров до колонии мы брели по колено в снегу, часто проваливаясь в глубокие сугробы. Я вел спутников хорошо знакомыми местами. Последний пустынный пригорок, и после безжизненной степи открылось становище. Оно сильно изменилось за два года. Вместо сиротливо стоявшего большого дома - что-то похожее на хутор, колонию. Два болыиих дома, баня, службы, амбары, метеорологическая будка, часовня. На берегу шлюпки, карбасы {Карбасами в Архангельском крае называют дощатые лодки.}, "стрельные лодочки" {Стрельная лодочка - промысловая переносная, из долбленого дерева лодка для охоты на тюленей.}, хаос бочек, сетей, весел и дров вперемежку с обглоданными остовами тюленей - "рауком".

   На оглушительный лай собак вышли колонисты Усов и Долгобородов - мои старые знакомые. В колонии из первоначального состава осталось только три семьи. В первую же зимовку становище посетила цинга, унесла двух жен поселенцев и двух детей. Спешно выстроенный дом был почти непригоден для жилья; несчастные охотники согревались и спали в палатке, поставленной посреди высокой комнаты с громадными окнами, какую и в более южных местностях нелегко натопить.

   Чиновники, затеявшие колонию, поняли, что дело колонизации насаждать не так просто, как написать докладную записку. Кое-что было исправлено, выстроили новый дом, отнеслись тщательнее к выбору провизии, - вторая зимовка прошла более благополучно. Но... колония выглядит хилой: вот-вот распадется, или же русских заменят самоеды.

   Колонисты жалуются на случайный выбор места становища. Оно удалено от открытого моря на 16 километров и на столько же от реки, где ловится голец. Даже тюлени держатся вблизи противоположного берега губы в шести километрах. Тот берег богаче рыбой. Медведи не заходят в глубину губы. Те, которых удалось добыть, все застрелены на входном мысе Прокофьева. Колонисты поставили там промысловую избушку. Но медведей часто не бывает месяцами. Время, уходившее бы в становище на работу, тратится непроизводительно. Часто, возвращаясь с пустыми руками, переселенцы проклинали администрацию, взявшую их в кабалу, запутавшую постройкой двух домов в неоплатный долг, и поминали родителей чиновников, отказывающихся полномерно снабжать продуктами под предлогом величины долга.

   Мы сидели в комнате Усова и выслушивали все это.

   В комнатах обиходно и чисто. В чистоте половиков, в уюте, напоминающем убранство горниц на родине колонистов, в Архангельской губернии, видна женская опрятная рука. На окнах занавеси, прибрана посуда в шкафу. На столе граммофон. Пред нами угощение: чай и шанежки.

   - Уж не обессудьте, угощенья-то нет у нас - перед пароходом все вышло. Да и промыслы плохие, мало чего и выписывали, - извиняется хозяйка.

   - Как наш брат живет, - подхватывает Усов, - есть промысел - есть и закуска, а нет - раук жрем.

   Спустя час подошел к становищу "Фока". При постановке на якорь ветер привалил его к мели. Бедному "Фоке" не везет. Тем не менее, он приобрел горячих поклонников. Появилась даже "ода Фоке" - правда, содержания полуиронического:

  

   Говорили, "Фока" плох,

   Выйди в море, скажешь - ох!

   Не корабль - просто корзина,

   Вместо дуба гниль, резина.

      Но скажу теперь врагам,

      Ненавистным дуракам:

      "Фока, мученик святой"

      С гордо поднятой кормой

   Крепок! Мчится в ураганы,

   Ходит в льды и океаны,

   Не боится ничего...

  

   Вечером все колонисты приехали на "Фоку" "отгостить". Мы постарались гостеприимнее встретить "самых северных людей России". Достали все, что имелось под руками вкусного, и поднесли, конечно, водочки. Даже дамы, жены колонистов, пригубили красного винца. Граммофон, не переставая, играл самые веселые номера. Гости с особенным любопытством рассматривали наше снаряжение: одежду, спальные мешки, оружие, нарты и каяки. Все это интересовало их как предметы обихода, которые могли бы иметь и колонисты, но не имели. Особенное впечатление произвела на наших гостей легкая провизия в виде галет, пеммикана {Пеммикан сушеное мясо с примесью сала (иногда и коринки). Мы имели сушеное мясо без жиру (препарат Скорикова) в виде кусочков и порошка.}, мясного шоколада, сухого молока. В особенности дивились гости, когда мы объяснили, что с 12-ю килограммами такого провианта человек может прожить в пустыне целый месяц.

   В этот вечер Усов очень просил Седова взять его матросом или погонщиком собак. При всей очевидности пользы для экспедиции от человека, закаленного в полярных невзгодах, Седов вынужден был отказать: Усов - староста поселка, - его энергией только и держится все не на месте поставленное становище.

   На следующий день при помощи колонистов мы снялись с мели, а еще через день наполнили водой цистерны и ссадили на берег ненужных людей⁸.

   Мы были уже в полярной стране. Стоял еще август, а не похоже было, чтоб теплые дни могли возвратиться. Только крупные камни остались незанесенными снегом. Птицы летели на юг. Береговой припай нарастал. Нужно очень поторапливаться, если хочешь достичь еще далекой цели. Мы же идем слишком медленно, а непогоды поздней осени с каждым лишним днем все больше и больше тормозят движение "Фоки".

   30 августа, распрощавшись с последним населенным клочком земли, поплыли дальше. Едва мы вышли, утихшая оыло буря взревела вновь: не успели даже выйти из губы. Пришлось укрыться под островом Врангеля.

   Летом на этом островке водится много птиц. Но в то позднее время птицы уже улетели. Наша охотничья шлюпка вернулась ни с чем. Одни чайки-клуши, подобно белым призракам, скользили над темной водой.

   31 августа ветер ослабел. Ранним утром мы покинули скучную стоянку и, обогнув мыс Прокофьева, мимо пояса кипящих бурунов поплыли на север вдоль Новой Земли.

   Панорамы одна другой сказочнее открываются перед путешественником, попавшим в эти места. На первом плане он видит кружево прибоя мятущихся океанских волн. Тут все кипит и клокочет. Берег - черные шиферные или диабазовые скалы, - вы вспоминаете картину Беклина - "Остров Мертвых" - как будто оттуда сошли эти скалы. Здесь опасные места для морехода. Он старается обогнуть их подальше. Но не прибрежные скалы останавливают взгляд, не страсть и борьба волн с камнем, а покой, какой-то неземной покой там, дальше скал, где строгой линией гор оволнилось небо, где бело-матовая, девственная чистота горной цепи прорезана только фиолетовыми скосами и застывшими реками голубых ледников. Туда тянется глаз и следит, как меняется панорама, как в нежном сумраке вечера-дня выделяется в подчеркнутой морем белизне вся вставшая из него земля, как за новым поворотом, из-за мыса выплывает новая страна и чудится, - вы у входа в новое царство и скоро, скоро будете у алтаря красоты, досказанной до конца.

   Это чувство сказочной недосказанности не покидает даже в то время, как, забыв о красоте, вы следите за усилением оледенения этих земель по направлению к северу.

   Соседняя с Крестовой - Сульменева губа. В северной части ее находится первый ледник, достигающий моря, первый "полярный ледник". Далее к северу все более значительные пространства заливов заняты рваными стенами льда таких полярных ледников. Мысы и прибрежные горы высятся отдельными отграниченными громадами; горные же цепи в глубине острова рисуются мягкой, волнистой линией с редкими нарушениями ее какой-нибудь высокой горой, подобной гигантской сахарной голове. Еще дальше к северу эта волнистая линия становится все покойнее, глаже, изгибы ее плавней.

   Около полуострова Адмиралтейства туман скрыл от нас берег. Мы увидели его, только пройдя остров Вильяма. На этой широте внутренняя горная цепь Новой Земли кажется плоскогорьем, занесенным снегом. Это плоскогорье не земля, а могучий ледяной покров, землей овладевший, облегший все горы ее, мощный, всепогребающий.

   Вы следите за усиливающимся оледенением, и жуткое чувство овладевает душой. Вспоминаете ледниковый период: вот он здесь пред глазами. Так много веков назад, когда надвинулись со скандинавской возвышенности на Европу льды, - так должна была выглядеть вся северная Россия. Вы двигаетесь дальше к северу, и кажется, что здесь победительница смертъ, - она торжествующим объятьем захватывает все больше и больше земли. Но это не так.

   Новая Земля не оледеневает, а освобождается от льда. Фиорд Крестовой губы совсем недавно освободился. Там все берега покрыты совсем свежими ледниковыми шрамами, наблюдатель на каждом шагу находит свежие русла глетчеров, недавно отступивших. Геолог Русанов в 1910 году нашел там два ископаемых ледника; я на следующий год отыскал еще один совсем неподалеку от колонии. Все эти признаки указывают, что процесс отступления ледников здесь, на западном побережье, в полном ходу. Когда рассматриваешь прекрасные ледяные панорамы с палубы судна, мысль невольно переносится в недавнее прошлое Европы, а взгляд ищет близ ледяных откосов первобытного человека, нашего предка, - среди такого пейзажа жил родоначальник Европы.

   Утром 1-го сентября встретились льды и отвлекли внимание от прекрасных панорам. Некоторые признаки еще накануне указывали на близость плавучего льда: частые полосы тумана, болыпое количество кайр-пискунов (Uria mandti), эскадры синих айсбергов⁹, откуда-то взявшихся, и резкое падение температуры воды. Ранним утром небо на севере забелело. К полудню, близ острова Вильяма, "Фока" пересек полосу мелкого разносного льда. От острова Вильяма до Горбовых островов тянулся свободный фарватер, - мы без задержек подошли к Северному Крестовому острову, пустынному и низменному. На высшей точке его - крест. И здесь кто-то исполнил древний обычай русского Севера ставить кресты на приметных местах, вместо мореходного знака или в память спасения от какой-нибудь беды. Какой горемыка зимовал на этой мерзлой земле? Крест очень ветх, поставлен, наверное, во времена Вольного Новгорода его смелыми гражданами. Они одни в те времена промышляли у ими же открытой Новой Земли задолго до посещения ее Баренцем¹⁰ в 1595 году. Баренц назвал этот остров Крестовым: очевидно, крест стоял уже в его время.

   За островом открытая вода кончалась. С наблюдательной бочки на мачте виднелся один лед без конца. Только самый берег Новой Земли окаймлялся узкой полоской. Куда идти? По этому каналу на север или же на запад, огибая льды?

   Болыыинство плававших к Земле Франца-Иосифа не рекомедуют путь вблизи Новой Земли: все они находили более проходимый лед значительно западнее около 45-46-го градуса в. д. - Седов решил попытать - не будет ли в самом деле состояние льдов более благоприятным на западе. Вот что занесено в мой дневник, утром 2-го сентября:

   "Мы во льдах. Весь вчерашний день шли "о кромку льда" прямо на запад. Ночью эта самая "кромка" стала очень круто и неприятно заворачивать на юг. Седов вошел в лед, чтоб "не попасть в Архангельск". Повернули на север. До сегодняшнего утра двигались знатно. Лед "парусный", легко проходимый. Паруса не роняем и режем тонкие пластины фиордового льда, как корку зрелого арбуза.

   Рассвет застал нас далеко от чистого моря.

   Утром уже во льдах прошли полосу воды прекрасного синего цвета. Такие же струи встречались нам несколько раз у Новой Земли - они так не походят на обыкновенную мутно-зеленую окраску здешнего моря. Имеем полное основание думать, что эти густо-синие воды - струи дальних ветвей Гольфстрима, хотя их местонахождение совершенно не согласуется с картой течений, изданной по работам Мурманской научно-промысловой экспедиции. Впрочем, несоответствие объясняется вполне, если вспомнить о первопричине течений: ведь они возникают и поддерживаются давлением господствующих в какой-нибудь области ветров. Бывает, течения отклоняются от обычного русла при сменах воздушных течений. А если даже ствол гнется ветром, то что можно ожидать от этих дальних, слабых ветвей¹¹.

   Вечером. Идем узкими каналами. Если смотреть на лед с мостика, кажется, будто кто-то начеркал чернилами линии по всем направлениям и понаставил клякс на перекрестках. Линии - это каналы, а кляксы чернильной воды - полыньи. Из наблюдательной бочки - белая площадь расширяется, но получает еще больше сходства с исчерканной бумагой.

   Вид пути мало утешителен: на севере и востоке одинаково светлое "ледяное небо" {Белый отблеск на небе отражение льдов носит у северных капитанов название "ледяного неба".}, а на западе и северо-западе - малые клочки синих пятен - "водяного неба" - отражения далеких полыней и каналов.

   Надежды увидеть Землю Франца-Иосифа через несколько дней начинают таять: виды на достижение ее вообще тоже не блестящи. Но падать духом еще рано. Пусть никто не достигал Земли Франца-Иосифа в сентябре, пусть Гайер на "Тегетгофе"¹² вмерз в лед в это же самое время, - пока пред нами разбитый лед, нужно пробиваться до крайности.

   Фока извивается ужом, проползая в самые узкие каналы и щели; поворачивается сразу на 180 градусов, бьет, колет и режет - он в своей стихии. Мы "Фокой" восхищаемся - вот настоящее ледяное судно! У него есть свои "маленькие недостатки": ветхость и солидная течь, но их можно простить, взглянув, как он слушается руля в густом льду. Румпель вертится тогда то в одну, то в другую сторону, не переставая, как веретено хорошей пряхи.

   - Право на борт, - несется с вант команда Седова; не успел румпель остановиться - новая команда:

   - Лево на борт! Так держать.

   - Есть так держать! - Мы делаем невероятную извилину и проходим там, где неминуемо, казалось, застрять. Удары об лед с полного хода для "Фоки" - пустяк.

   Целый день шли зигзагами по приблизительному направлению на С.-З. Вечером пришлось остановиться: в сумерках здешней ночи становится уже трудно ориентироваться. Прикрепились к льдине "ледяным якорем" и заночевали.

   Золотым "рериховским" освещением согреты сумерки. Контраст горячего неба и лиловых листьев льда на тепло-зеленом море поразителен. Некоторые причудливо изваянные льдины иногда останавливают взгляд и днем, а теперь, в сумерках, глыбы кажутся порождениями больной фантазии, ознобным бредом скульптора. И ничего - кроме льда, неба, моря и воздуха, прозрачного, как роса. Ни чаек, к которым уже успели привыкнуть, ни даже тюленей. Изредка лед приходит в движение, с тихим шуршанием наползают льдины одна на другую, - даже такое движение кажется странным в этом омертвелом море.

   3 сентября. В 4 часа утра я поднялся на мостик сменить Павлова. За ночь "Фока" вмерз посреди полыньи во вновь образовавшийся молодой лед. Кругом - ни клочка воды. Нужно было видеть