Полевой Николай Алексеевич - Письма

чувствует свое ничтожество и невольно сознается, что в ней хранятся еще и всегда будут храниться искры божественного, которые выбиваются из нее, как искры из кремня огнивом. В эти мгновения забывает она все расчеты, все отношения, плачет, хохочет и награждает художника-страдальца. Такие минуты редки, такие награды драгоценны, и я испытал теперь такую минуту, получил такую награду. Ты понимаешь, что я хочу говорить тебе о представлении "Уголино". Для чего тебя не было здесь? Для чего не было здесь... ты знаешь кого - я плакал бы с вами, разделился с вами сердцем и хоть на ""мгновение узнал минуту радости, среди бездны зол, скорбей, тяжкого труда! Теперь именно еще не полно мое наслаждение тем, что мне не с кем делить его. Если удовлетворен художник, то человек уныл, и тем грустнее ему. Но - ты и заочно со мною - спешу набросать тебе несколько несвязных слов. Читай и воображай, что это я лично говорю с тобою.

   Успех "Уголино" моего был здесь неслыханный и неожиданный. Только 5-го января могли мы получить рукопись из цензуры, и тогда начались репетиции. Оставалось 12 дней, ибо положено было непременно дать его 17-го. В воскресенье был я на предпоследней пробе - шло несвязно, неудовлетворительно, к я не струсил потому только, что, ты знаешь, с каким горьким равнодушием смотрю я. на все, мною созданное, особливо теперь. Как нарочно, в понедельник был я окружен неприятностями, досадами - ну, жизнью - понимаешь! Вечером покатился наш рыдван к театру, и я заполз в ложу над бельэтажем (от которого нарочно отказался, потому что явился в ложе точно так, как описывал Вильгельма в "Аббаддонне". С нами были дети, тетка, другая, Лиза, дядя, Далайка <?> с мужем etc. etc., потому что мне подарили две ложи). Театр был полон - добрый знак, ибо тогда было 25® мороза, и Талиони плясала на Большом театре, а при таких случаях все другие театры обыкновенно пусты. Я знал притом, что есть люди, пришедшие шикать, смеяться и много другого. И вот начинается, расшевеливается, пошло дело - гремят! После 1-го акта Каратыгин вызван; второй шумнее - вызывают в средине акта; с третьим актом плачут, а с окончанием его - гром и шум! Четвертый кончается, и отвсюду крики: "Автора!" После пятого - новый вызов. Каратыгина вызывали раз восемь. Успех был полный; по городу заговорили, но все еще были толки и споры. Бенефисная публика - не публика: в бельэтаже торчали бородки, в креслах - студенческая кровь. Назначили поскорее играть "Уголино", именно вчера, ибо его требовал голос публики. За билеты была драка, и я отправился уже в кресла и один (с Петровым, который приехал жив и здрав), в сюртуке, запросто - хотел быть зрителем. Театр был набит битком - в креслах знатоки, в бельэтаже бомонд, в 1-м ярусе вдруг почти ни одной бородки. Каратыгин был утомлен еще прежнею игрою за два дня; но он ожил - началось. Никогда (не я говорю это) не был он так хорош! Хлопанье было сначала умеренное, но не могу изобразить, что сделалось потом! Каждый стих был оценен, узнан, принят - и это в холодном Петербурге, от бомонда! Рукоплескания сыпались, но это ничего; Каратыгина вызывали после каждого акта - но и это еще ничего. Третий акт - всюду слезы: плакали дамы, мужчины, гвардейцы; иные вскакивали с мест с трепетом, и в конце третьего акта, как страшный волкан лопнул: "Аврора!" - загремело с ревом, с криком, с дрожанием стен! Я принужден был выйти при оглушительном вопле. В четвертом акте, в пятом акте - то мертвое молчание, то бешеный гром хлопанья, то "браво", то слезы, и все будто забыли, что на сцене перед ними пустая выдумка. Говорили громко, что "Уголино" выше всего, и бог знает что; меня обнимали, целовали, бежали за мной по коридорам; Каратыгину били, били; меня еще раз опять вызвали; молодежь пила за мое здоровье, и "Уголино" опять дают, кажется, в понедельник. Вот тебе описание этого любопытного вечера, а я, в заключение, признаюсь тебе, вовсе не понимаю причин этого неслыханного успеха? Вижу, чувствую все недостатки пьесы, и когда, и как она писана! Боже мой! если бы знали!. Или сцены высокой любви, суеты человеческой, чувства отца так доступны даже и этим людям, светским, избалованным, прихотливым, взыскательным? Не понимаю, ибо говорю тебе, что в театре был и так увлекся Петербург, и высший Петербург! Неужели, в самом деле, эта Вероника, эта любовь, это презрение к жизни, эта жизнь за гробом - куда давно уже перешел я душою, могут быть доступны всем? Всего же более удивляет меня, что драма, в наше время, может увлекать, как действительная жизнь, и то, что религиозное в "Уголино" все было принято с восторгом. Скажи, суди, реши и даже скажи еще: продолжать ли мне? Ты знаешь, что это не стоит мне никаких усилий; но должно ли еще писать или остановиться, сознавая свое жалкое бессилие против великих образцов и не льстясь на успех, каким, право, и божусь богом, не знаю, за что меня теперь оглушили? Этого решения твоего на будущее буду ждать нетерпеливо, и вот тебе клятва: скажи ты "нет", и брошу мое драматическое перо! Ты - моя совесть, а я - что-то среднее между мертвецом и человеком живым. Ах! для чего тебя не было вчера...

   Не присовокупляю ни одного слова о делах, и прочее. На этот раз - прочь землю - только на этот раз! Люди могут чувствовать все то, что моя Вероника, что Иино им высказывали,- порадуемся этому в эту минуту! Мое письмо должно прийти ко дню твоего ангела. Я думал, что бы послать тебе в подарок - посылаю вот это письмо, с поздравлением тебя с днем именин, с поклоном Лиллиньке - миленькой и маман, с поцелуями батьке, Ичке<?> и Минне, Минне!

   Я не писал к тебе о первом представлении "Уголино", потому что все еще, хотя успех был, да оставалось сомнение, и потому, что как гора лежала у меня на сердце: что если Мочалову не позволят? Вчера возвращаюсь домой и нахожу письмо от тебя и Загоскина. Я вспрыгнул от радости и отдохнул. Благодарю тебя, и разумеется, что теперь обязанность моя прислать список поскорее, в чем будь уверен. Благодарю тебя вторично за хлопоты, милый Ксенофонт, и в день твоих именин жду уведомления, что "Уголино" сделает в Москве. Напиши, напиши и верь, что каждую минуту наслаждения с тобой только делю я вполне.

  

  

   И первое, сердитое, и второе, мирное, письма ваши, мой милый Василий Петрович, были двумя капельками бальзама на мою душу, грустную и растерзанную. Одно показало мне степень дружбы вашей, другое чистую душу вашу, и много, много все это прибавило у меня к имени Базиля. Таких людей дайте мне, дайте мне их ближе к сердцу, и пусть они верят в меня, как в то, что и самый злой человек все-таки выше несколькими градусами дьявола. Как многое надобно б было мне говорить вам, писать вам! Да где взять времени? Как все высказать? Пишу ли я, не пишу ли я вам, верьте неизменяемости моей, как ни обвиняла бы меня внешность, так же, как верьте и дружбе моей к вам, всегдашней и неизменной. Жизнь моя здесь тяжела. Многого сделать не надеюсь, обвиняя и других, и себя.

   Чувствую, что изнашиваюсь, что тело не переносит духа, что половина меня не принадлежит уже здешнему миру, а что сделаю я одною половинкою, когда и та связана цепями, убита тягостью обстоятельств, лишена надежд, истерзана бешеными страстями и стынет в нестерпимом холоде! Вся моя цель теперь - судьба детей, кусок хлеба им - не более! Но и при всем том, хочу еще оправдания от людей, вам подобных. Неужели не видите вы еще искр во мраке, благородства в том, что делаю, желания пользы? Статья на Менцеля, на Давыдова, благородный тон критики, желание уничтожить эту мерзкую "Библиотеку" - всем этим я еще могу похвалиться. Желание успокоить, примирить, свести обе стороны - лучшая мечта моя. "Уголино" мой вам не понравился, но неужели в нем нет отзывов души, когда я сам целое ставлю весьма низко чувствую все его ничтожество? Белинский пишет, что моя схема поэзии и изящного ошибочная. Он не понимает, что говорит, и я уверен в ее точности. Желал бы видеть его возражения; желал бы и критики его на "Уголино", самой жесткой, только справедливой. Ради бога, скажите ему, чтобы он был только осторожнее, как можно осторожнее. Нельзя ли еще ему не ругать Греча и Булгарина? В таком случае мы останемся журналами, в почтительном положении, а без того - я не в силах буду остановить ругательств сумасшедшего Фаддея и злости Греча. Но клянусь, что моя рука против него никогда не двинется. Белинский чудак - болен добром, но любить его никогда я не перестану, потому что мало находил столь невинно-добрых душ и такого смелого ума при всяческом недостатке ученья. Вот почему хотел было я перезвать его в Петербург - боюсь, что он пропадет в Москве. Идеал недостаточен. Надобно мирить его с реализмом. Я сам никогда <не> был в этом мастер, но все не в такой степени, как Белинский.

   За что вы все рассердились на статью Селивановского? Опять я утверждаю, что истинно он не мерзавец, но только человек - просто, а статья его что же содержала? Его мнение, и довольно справедливое, и неужели журнал должен быть монополиею мнений? Это-то и губит нас, что мы монопольны и односторонны. Белинский, например, уничтожает классицизм и Державина - несправедливо и ложно! Он не терпит Каратыгина, а я теперь узнал его как артиста, как человека и беру прежнее об нем мнение обратно. Он едет к вам - нарочно дам ему к вам письмо. Посмотрите его в Гамлете, Нино, Лире, Людовике XI. Этого прежде он не игрывал, и он изумит вас. Мочалов думает, что я разлюбил его. Не нелепость ли? Какие причины этому?. Неужели кто любит Каратыгина, тот враг Мочалову?- Надеюсь в будущем доказать ему ошибку его. Письмо это покажите Белинскому, потому что не успеваю написать ему ничего отдельно. Предубеждение его против Петербурга - сущее ребячество! Города и люди везде одни. Мы создаем себе из них собственную атмосферу. Мне тяжко жить в Петербурге потому, что мне везде будет тяжко, кроме могилы, даже если бы ее не освещал и свет веры и она оказалась мне пантеистическим переходом частного в целое, в нелепости чего уверяет меня разум, ум и то, что еще выше ума. Простите - и верьте, верьте, не уму, но сердцу моему, и сами чаще спрашивайтесь его, а не этого негодяя, ума нашего, который гроша железного не стоит без сердца.

  

  

   Вручитель этих строк Кольцов. Добрый мой Ксенофонт! Позволь мне сказать тебе о нем, что это чистая, добрая душа, которую не надобно смешивать с Слепушкиными. О даровании его ни слова, но я полюбил в нем человека. Пожалуйста, приласкай его; поговори с ним просто, и ты увидишь прекрасные проблески души и сердца и полюбишь его. Может быть, от того, что мне здесь холодно, как под полюсом, с Кольцовым грелся я, как будто у камина. Сейчас получил твое письмо... Прощай! Христос воскресе - в запас, потому что по получении этих строк тобою будет уже светлая неделя. Да светлеет она тебе и твоим!

  

  

   Вы спрашивали меня, любезнейший Фаддей Венедиктович, говорил ли я кому-нибудь и когда-нибудь, как пересказывал кто-то О. И. Сенковскому, будто вы с Н. И. Гречем наняли меня ругать его.

   Отвечаю: никогда и никому я этого не говорил, и кто станет утверждать противное, тот солжет.

   Верно, слова мои не так передали О. И.: я говорил и говорю, не скрывая ни перед кем, что по собственному убеждению почитаю О. И. С<енковского> вредным для русской литературы человеком и, дорожа честью русской литературы, постараюсь остановить пагубное его влияние, которое сказывается в следующем:

   1. он ввел у нас отвратительную литературную симонию и сделал из литературы куплю;

   2. он портит русский язык своими нововведениями, вовсе не умея писать по-русски;

   3. он ввел в моду грубую насмешку в критике и обратил ее без пощады на всех, даже на самые святые для человека предметы, развращая при том нравы скарроновскими повестями и ругательскими статьями;

   4. он вводит в науки грубый эмпиризм и скептицизм, отвергает философию и всякое достоинство ума человеческого;

   5. он берет на себя всезнание, ошибается, отпирается, утверждает небылицы и все это прикрывает гордым самоуверением;

   6. он до того забылся, что считает себя вправе указывать всем другим, ученым и летераторам, берется за все и, не имея ни достаточных познаний, ни времени, ни способов, заменяет все это - дерзостью, самохвальством и тем портит наше юное поколение, приводя в замешательство даже умных и почтенных людей.

   И все это я постараюсь ему доказать, вред <?> предупредить, литературу русскую от О. И. С<енковскогО> спасти и всячески уничтожить его как литератора, ибо как человека я его не знаю и знать не хочу. Может быть, он почтеннейший семьянин, усердный сын отечества, добрый друг, благотворитель близких - это до меня не касается, я говорю об С<енковском>-литераторе.

   Если он во всем вышеупомянутом искренне покается и переменит свои поступки, я готов с ним помириться и мои преследования прекращу.

   Письмо это можете показывать кому угодно и самому О. И. С<енковскому>, ибо я уверен в истине слов моих, дорожу честию русской литературы и, переступив на пятый десяток жизни, после двадцатилетних занятий литературных, смею не бояться пера его, а против языка его и нелитературных орудий противополагаю чистую совесть и правоту дела и некоторую самостоятельность в литературе, которой не отвергает и сам О. И., сознаваясь в этом бессильною яростию, когда противу всех других он противопоставляет хладнокровное презрение.

  

   Апреля 2 дня. 1838. СПб.

  

  

  

   Вы позволили, милый князь, прислать к вам за статейкой во вторник в 6 часов - посылаю в среду, в 8-м; надеюсь, что вы простите мою докуку.

   В XII книжке "С<ына> о<течества>" я помещу в "Литер<атурных> извест<иях>" самое дружеское, но - извините!..- осторожное извещение об издании "Отеч<ественных> записок". Осторожное потому, милый князь, что, заговори я безусловно панегириком, и Смирдин взбесится, да и кто еще знает будущую участь "От<ечественных> записок"? Может быть (от чего да сохранит их бог), они перейдут бог знает куда... Словом, я изъявлю дружбу и почтение, только с оговоркой. Говорю откровенно.

   Касательно конторы ничего сделать не могу, ибо это выходит уже из пределов власти моей над "С<ыном> о<течества>".- Я в нем даири, а мой кубо действует самобытно по всему, не касающемуся внутреннего содержания. Весь ващ Н. Полевой.

  

   21-го XII. 1838 г. СПб.

  

  

   <...> Первой книжкой "От<ечественных> зап<исок>" я не доволен, особливо томом критики и статей о художествах. Повесть "Зизи" не в вашем роде, а как хорош <з>ато "Город без имени"! Он <вс>танет с "Концертом Бетговена" <и> с "Пиранези". Вот ваш род! <П>релесть решительная! Но я еще <у>вижусь с вами.

  

   <1>5.1.1839 г.

  

   Милостивый государь Александр Васильевич <?>

   По журнальному нашему товариществу встречается неожиданное обстоятельство, и, полагая, что лучше прекратить все недоразумения и быть искренним с самого начала, я принужден об нем объясниться. Вот оно: в полученных мною подписанных вами корректурах нахожу я перемены и поправки, которые не относятся уже к ответственности вашей перед цензурою. Мне казалось излишним и упоминать, что только цензурные поправки предоставил я воле вашей. Литератору, 20-ть лет пишущему, позволено иметь некоторое самолюбие, и подвергать его другого рода корректуре довольно странно. Откровенно признаюсь, что ни с одною из виденных мною поправок ваших я не согласен и как мыслей, мнений, так и слога моего переменить позволить я не могу. Продолжение исправлений с вашей стороны заставит меня просить Александра Филипповича уволить меня от всякого участия в издании "Сына отечества" и предоставить его вам одним.

   Простите мое объяснение, но, повторяю, искренность считаю я обязанностью, и верьте глубокому почтению и неизменной преданности, с коими честь имею пребыть ваш, милостивый государь, покорнейший слуга

  

   5 января 1840 года. СПб.

  

  

   После письма моего с Ратьковым я не писал к тебе, мой добрый, мой единственный брат и друг. Прошли целые месяца. Несколько писем твоих получил я и не отвечал. Что ты обо мне думаешь? Что я жив, это тебе неизвестно быть не может - что же кроме того? Знаю и верю, что в сердце моем ты не сомневался, сужу по себе, ибо скорее усомнюсь в бытии бога, нежели в вере моей в тебя. Но воображаю, что ты должен был думать о состоянии моем и как терзала тебя неизвестность обо мне? Ты и не ошибался - не знаю, как пережил я последние месяца прошлого года и начало нынешнего! Оскорблений, потерь, разочарований, крайности, до которой я был доведен, когда между тем видел все разрушенным, все погибшим впереди, вместе с моим здоровьем. Наконец, я сам не знаю, как все сделалось, я как будто ожил, поздоровел - по крайней мере, не умираю голодною смертью, могу думать, могу располагать, мыслить и первое, что делаю,- пишу к тебе! О, мой брат и друг! И первою вестью, что напишу к тебе,- отрадная мысль, что мы скоро увидимся. Да, мой друг - Святую неделю, если только судьба опять не начнет гибельного кризиса, надеюсь я провести с тобою в Москве, а до тех пор весь Великий пост, не знаю, как успею я переработать все, что переработать предполагаю... Но бог даст мне силы, а мысль свидания с тобою уверяет меня, что нынешний год будет последним годом страданий наших: либо умру под тяжестию труда, либо начну эпоху общего нашего спасения. Как о насмешке судьбы я должен известить тебя об успехе новой драмы моей - "Ломоносов". Ты, верно, читал ее в "Библиотеке для чтения". Она была написана в неделю, поставлена в две недели. Судить об ее достоинстве не могу, но успех ее был какой-то нелепый. В первое представление меня вызывали три раза, во второе - четыре. Потом я уж не был, но вызовы продолжались еще, три или четыре спектакля, и в 15-е представление недоставало билетов. Люди всех званий бывали по два, по три раза и уверяли, что ничего лучше не видывали. Если в этом странном успехе принадлежит что-нибудь мне, то столько же принадлежит и тебе - я переложил в разговоры "твоего Ломоносова" и в этом воровстве каюсь перед тобою! Но скажи мне, ради бога, мой друг и брат, что же это: в самом деле хорошо или что же это такое значит? Отдавая "Ломоносова" на сцену, я просто ждал падения, ибо писал окончание его, посылая начало в типографию. Так чего же надобно? Неужели должно с ума сойти, чтобы угодить людям? В третьем действии плачут, когда у Ломоносова нет гроша на обед и Фриц приносит ему талер - а не знают, что это за несколько дней с самим мною было и что сцена не выдумана...

   Вольдемар и Никтопольон вышли из Петровской школы с превосходными аттестатами и теперь приготовляются к университету. В июле должны они держать экзамен для вступления в университет. Сергей поступил в Peters-Schule на место их - растет новое поколение! Будет ли оно умнее и счастливее нас<?>!

   Мое благословенье твоим ребятишкам. Лилле целую орлиную ручку и, прижимая тебя к сердцу моему, есмь и буду твой брат и друг.

  

  

  

   Посылаю вам, милостивый государь Андрей Александрович, редкость: оду И. А. Крылова. Она была издана в СПб., в 1790 году (в 4®, 10 стр., без означения типографии). Теперь ее не сыщете нигде. Напечатайте ее в "Отечественных) зап<исках>", ибо она составляет любопытную черту к характеристике века и жизни дедушки Крылова, а для журнала драгоценность. Тут можете прибавить и от себя несколько строк о Крылове, etc. У меня есть много таких вещей, и я охотно передам их вам, ибо без того могут они потеряться.

   Посылка, моя, надеюсь, не удивит вас. Можно быть различных мнений в том и другом и взаимно уважать друг друга и желать друг другу добра, предоставляя мелкую личную злость людям ниже названия человека. Осмеливаюсь думать, что мы находимся в таком положении. Об этом надобно бы когда-нибудь поговорить откровенно, и переговор привел бы ко взаимной пользе и к пользе общего дела. Верьте почтению и преданности того, кто есть и будет ваш, милостивого государя, покорнейший слуга

  

   Дек<абря> 9, 1844 г. СПб.

  

  

   Будьте милостивы и милосерды, драгоценнейший Александр Васильевич: пробегите, подпишите и возвратите мне с сим подателем прилагаемое при сем объявление о "Литературной газете", написанное в духе самодержавия, православия и народности, то есть совершенно сообразно предписаниям и воле его высокопревосходительства, желающего, да будет statu<s> quo {существующее положение (лат.).} вечным законом русской литературы! Повинуемся, хотя ничто не заставит нас забыть, что, переживши Аракчеевых и Магницких, неужели бедная Россия не переживет других врагов доброго царя русского? Если бы он знал, что делают люди, злоупотребляющие его доверенность... Но я забыл, что политика не входит в план "Литературной газеты"! Виноват: кого любишь и уважаешь, с тем невольно делаешься искренним. Верьте глубокому чувству почтения, с коим всегда я есть и пребуду ваш преданный

  

   18 октября 1845. СПб.

  

  

  

   После моего последнего письма, мой любезный друг и брат, дела мои вообще не могли измениться, но лично мои дела сделались страшно хуже. С 3-го февраля я упал, как будто пораженный каким-то громовым ударом, на диван; лишился сна, пищи и впал в какое-то небытие нравственное и телесное. Жизнь моя, можно сказать, сделалась чем-то между жизнью и смертью. Всего более с трехдневной бессонницей я боялся сойти с ума. Заниматься я не только не могу, но не могу даже читать, и у меня голову обносит, когда я только о чем-нибудь подумаю. Долго ли это продолжится, не знаю; лечусь и предаю себя воле божией во всем. Одно только сохраняется в моей голове, что если бы ты только мог приехать сюда на месяц, на три недели, мне кажется, я и дела мои были бы спасены. Ни о чем больше рассуждать не могу и не умею. Посылаю тебе несколько отрывков из Монтолона. Ради бога, постарайся их перевести поскорее и переслать сюда в виде посылки на мое имя, у Аларчина моста, а не к Ольхину.

   Благословляю твоих, мой поклон Лилле и брату Евсею.

   Твой брат и друг Николай.

  

  

   В настоящее издание сочинений Н. А. Полевого вошли наиболее характерные и известные повести писателя, а также его письма. Некоторые из ныне публикуемых художественных произведений Полевого уже знакомы современному читателю (см.: Рассказы русского солдата.- В сб.: Русские повести XIX века 20-30-х годов.- М.; Л., 1950.- Т. 2.- С. 3-58; Блаженство безумия.- В сб.: Русская романтическая повесть: Первая треть XIX века.- М, 1983.- С. 301-336), другие впервые перепечатываются после долгого перерыва. Тексты повестей и писем расположены в хронологическом порядке. Сборник "Мечты и жизнь" включается полностью с сохранением авторской композиции.

   Для настоящего издания тексты проверены по всем имеющимся рукописным (письма) или печатным источникам. Повести печатаются в последних редакциях. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами, за исключением случаев, когда отклонения имеют экспрессивно-смысловой характер либо передают колорит эпохи, особенности произношения самого Полевого (например, "азиятское", "воксал", "вороты", "вынял", "скрыпка", "тма"). Сохранены также особенности пунктуации, имеющие интонационное значение.

  

  

   БдЧ - "Библиотека для чтения"

   BE - "Вестник Европы"

   Записки - Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого.- СПб., 1888.

   Известия - Известия по русскому языку и словесности. 1929.- Т. 2, кн. I.- Л., 1929.

   МТ - "Московский телеграф"

   ОЗ - "Отечественные записки"

   PA - "Русский архив"

   РВ - "Русский вестник"

   PC - "Русская старина"

   СО - "Сын отечества"

   СПч - "Северная пчела"

  

  

   Эпистолярное наследие Н. А. Полевого издавна привлекало к себе внимание исследователей. Крупнейшими из существующих публикаций писем писателя являются следующие: Полевой К. А. Записки.- СПб., 1888.- С. 385 и далее; Из переписки Н. А. Полевого /Публикация Н. К. Козмина (PC.- 1901.- Т. 106.- С. 397-413); Из переписки Н. А. Полевого // Козмин Н. К. Очерки из истории русского романтизма: Н. А. Полевой как выразитель литературных направлений современной ему эпохи.- СПб., 1903.- С. 512-533; Из переписки Н. А. Полевого с А. А. Бестужевым // Известия по русскому языку и словесности. 1929.- Л., 1929.- Т. 2, кн. I.- С. 203-213: Белинский и его корреспонденты.- М., 1948.- С. 254-257; Письма Н. А. Полевого к С. Д. Полторацкому / Публикация В. Салинки // Научные труды высших учебных заведений Литовской ССР. Литература. IX. - Вильнюс, 1966. - С. 301-324.

   В настоящее издание вошли избранные письма Полевого разных лет, освещающие наиболее значительные факты его биографии, раскрывающие отношение писателя к его постоянным корреспондентам, характеризующие его мировоззрение. За исключением особо оговоренных случаев, тексты писем публикуются по автографам, хранящимся: в Институте русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом) (А. А. Бестужеву, Е. А. Бестужевой, Ф. В. Булгарину (копия), А. В. Никитенко, Н. Ф. Полевой, К. А. Полевому (от 21. 1. 1838), П. П. Свиньину), ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (А. А. Краевскому, В. Ф. Одоевскому, С. Д. Полторацкому), Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (В. Г. Белинскому, А. Я. Булгакову, В. М. Перевощикову, А. А. Писареву), Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР (А. И. Герцену, Ф. Н. Глинке).

   В примечаниях к разделу писем использованы материалы перечисленных выше публикаций, а также комментарии Вл. Н. Орлова к "Запискам" К. Полевого (в кн.: Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. [Л., 1934]).

   1. П. П. Свиньину. Факсимильное воспроизведение письма в кн.: Полевой П. Н. История русской словесности.- СПб., 1900.- Т. 3.- С. 196-197.

   Свиньин Павел Петрович (1787-1839) - писатель, историк, издатель ОЗ (1818-1830), в которых Полевой выступал в начале 1820-х гг.

   Колосова Александра Михайловна (1802-1880) - петербургская драматическая актриса; в октябре-декабре 1824 г. с большим успехом выступала в Москве.

   Мочалов Павел Степанович (1800-1848) - крупнейший русский актер романтического направления; с 1817 г. на московской сцене (с 1824 г. в Малом театре), прославился в трагических ролях.

   "Черная шаль" - написанное в 1820 г. стихотворение Пушкина; в 1823 г. положено на музыку композитором А. Н. Верстовским.

   Александр Семенович - адмирал А. С. Шишков (1754-1841), писатель, государственный деятель, президент Российской академии, в 1824-1828 гг. министр народного просвещения и глава цензурного ведомства.

   2. А. А. Писареву. Публикуется впервые.

   Писарев Александр Александрович (1780-1848) - генерал, писатель, попечитель Московского университета, председатель Общества истории и древностей российских при Московском университете, членом которого Полевой был избран в январе 1825 г. (вступительную речь читал 23 февраля 1825 г.).

   ...стихи г. Свечина...- Возможно, имеется в виду поэт Валериан Петрович Свечин либо, что более вероятно, активный участник изданного А. А. Писаревым альманаха "Калужские вечера, или Отрывки сочинений и переводов в стихах и в прозе военных литераторов" (Ч; 1-2.- М., 1825) Павел Свечин.

   3. Д. М. Перевощикову. Впервые (в сокращении) в сб.: Русская литература. Учен. зап. Моск. гор. пед. ин-та им. В. П. Потемкина.- Т. XCIV. Вып. 8. М., 1959.- С. 137. Полностью публикуется впервые.

   Перевощиков Дмитрий Матвеевич (1788-1880) - математик и астроном, профессор Московского университета, член Московского цензурного комитета.

   ...цыганская песня...- Речь идет о песне Земфиры "Старый муж, грозный муж..." из поэмы Пушкина "Цыганы". Несмотря на негативное отношение к ней Перевощикова, была, вместе с нотами записанного Пушкиным цыганского напева, напечатана в МТ (1825, No 21). Поэма "Цыганы" вышла отдельной книжкой в мае 1827 г.

   "Войнаровский" - поэма К. Ф. Рылеева (1795-1826).

   4. П. П. Свиньину. Впервые: PC, 1901.- Т. 106.- С. 399-401.

   Каченовский Михаил Трофимович (1775-1842) - историк, критик, профессор Московского университета, в 1805-1807, 1811-1813 и 1815-1830 гг.- издатель журнала "Вестник Европы", в котором резко выступал против МТ.

   Я не начитаюсь Пушкина! - Вероятно, речь идет о сборнике "Стихотворения А. Пушкина", вышедшем в 1826 г.

   "Северные цветы" - альманах А. А. Дельвига (1798-1831), выходил в 1825-1831 гг.

   "Невский альманах" на 1826 год - издан Е. В. Аладьиным.

   Измайлов Александр Ефимович (1779-1831) - поэт, издатель враждебного в отношении к МТ журнала "Благонамеренный" (1818- 1826); в данном случае речь идет о его альманахе "Календарь муз" на 1826 г.

   "Урания" - альманах М. П. Погодина "Урания. Карманная книжка на 1826 год для любительниц и любителей русской словесности".

   "Калужская Урания" - возможно, альманах "Калужские вечера".

   ...сборник пресловутого Писарева...- Речь идет о "Драматическом альбоме для любителей театра и музыки на 1826 год", изданном литературным противником Полевого Александром Ивановичем Писаревым (1803-1828) совместно с композитором Верстовским.

   ...у ваших петербургских откупщиков...- Имеются в виду издатели нескольких выходивших в Петербурге периодических изданий - Ф. В. Булгарин (1789-1859) и Н. И. Греч (1787-1867).

   ...мерзость, изданная Глинкою под названием Московской...- Речь идет о "Московском альманахе" С. Н. Глинки.

   ..."Пчелка" забыла весь стыд...- Имеются в виду рецензии на альманахи "Календарь муз" (СПч.- 1826.- No 6) и "Урания" (СПч.- 1826.- No 7).

   ...прошлого года связывался с ними.- После публикации в первом номере МТ критического разбора альманаха Булгарина "Русская Талия" первоначально добрые отношения между Полевым, с одной стороны, Булгариным и Гречем - с другой, испортились и началась длившаяся несколько лет журнальная война.

   Федоров Борис Михайлович (1798-1875) - второстепенный писатель, журналист.

   Шаликов Петр Иванович (1767-1852) - писатель-сентименталист, издатель "Дамского журнала", во второй половине 1820-х гг. ожесточенный литературный противник Полевого.

   ...в новом желтом мундире? - Вероятно, имеется в виду какое-то неудачное выступление Шаликова в печати.

   5. Ф. Н. Глинке. Впервые: Литературный вестник.- 1902.- Т. IV, кн. 8.- С. 351.

   Глинка Федор Николаевич (1786-1880) - один из руководителей декабристского Союза благоденствия, участник Отечественной войны 1812 г., поэт, председатель Вольного общества любителей российской словесности, в члены-корреспонденты которого Полевой был избран в декабре 1823 г.

   Смирдин Александр Филиппович (1795-1857) - издатель и книгопродавец.

   ...двумя вашими пьесами...- В первом номере МТ за 1826 г. были опубликованы стихотворения Глинки "Из пророка Исайи" и "Мечта".

   6. С. Д. Полторацкому. Впервые: Литература.- С. 307. Датируется по содержанию.

   Полторацкий Сергей Дмитриевич (1803-1884) - библиофил и библиограф, сотрудник МТ, один из близких Полевому людей. Их знакомство произошло в 1825 г. Письма Полевого к Полторацкому "написаны в иносказательной форме игры в республику и республиканское правительство" (Литература.- С. 303) и отражают характерное для редакционного кружка МТ увлечение буржуазно-демократическим строем Соединенных Штатов, национально-освободительным движением в латиноамериканских странах.

   "Journal des Debats" - французская общественно-политическая газета, в 1820-е гг. имела буржуазно-либеральный характер.

   ...не пошел ни на какие советы Пушкина...- Намереваясь объединить близких ему литераторов вокруг возникшего в 1827 г. журнала "Московский вестник", Пушкин убеждал П. А. Вяземского, игравшего в первые годы существования МТ значительную роль в его редакции, отказаться от участия в журнале (письмо Пушкина к Вяземскому от 9 ноября 1826 г.).

   Он пишет некрологию Тальмы...- "Известие о Тальме" (МТ.- 1827.- Ч. 13.- С. 48-82), посвященное знаменитому французскому актеру.

   "Encyclopedie portative" - "Универсальная карманная энциклопедия по науке, литературе и искусству".

   ваш...- Подпись в этом письме заменяет рисунок Полевого, сопровожденный неточно цитированными строками элегии Пушкина "Погасло дневное светило..." (1820): "Неси меня, корабль, неси к пределам дальным по грозной прихоти обманчивых морей..."

   7. С. Д. Полторацкому. Впервые: Литература.- С. 309-310. Датируется по содержанию.

   Боливар Симон (1783-1830) - руководитель борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке.

   Франклин - см. примеч. к с. 225.

   Геро Эдмунд Иоахим (1791 -1836) - французский поэт и литературный критик, влиятельный сотрудник журнала "Revue encyclopedique". Переговоры о его постоянном сотрудничестве в МТ успехом не увенчались.

   Толстой Яков Никитич (1791 -1867) - поэт-дилетант, театральный критик, председатель общества "Зеленая лампа"; выступал посредником в отношении Полевого с французскими журналистами.

   "Revue poetique" - работа Геро "Revue sommaire de quelques ouvrages poetiques" (1826).

   "Нотр Revue" - то есть "Наше обозрение". Полевой называет так французский журнал "Revue encyclopedique" (1819-1833), сотрудником которого был Полторацкий. По своему типу МТ был в значительной мере ориентирован на это издание.

   Бойе (Буайе) Жан Пьер (1776-1850) - генерал, в 1818-1843 гг. президент республики Гаити.

   8. (А. Я. Булгакову). Публикуется впервые. Адресат установлен на основании упоминания о статье Булгакова "Ответ на библиографический вопрос" (МТ.- 1827.- Ч. 16.- С. 5-35).

   Булгаков Александр Яковлевич (1781-1863) - в 1809-1831 гг. чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе, впоследствии московский почт-директор.

   ...в новом уставе...- Имеется в виду исключительно жесткий цензурный устав 1826 г., утвержденный взамен действовавшего с 1804 г.; в апреле 1828 г. он уступил место новому положению.

   ...статейка в "Московском вестнике"...- Речь идет о статье С. П. Шевырева "Тридцать лет, или Жизнь игрока" <...> соч. Виктора Дюканжа, переведенная с французского Ф. Ф. Кокошкиным" (1828.- No 2).

   ...невинные аханья в "Дамском журнале".- Имеется в виду анонимная заметка "Суд о "Жизни игрока"" (1828.- No 4).

   ...будучи дружна с цензором (он сам драматист)...- Речь идет о писателе, переводчике, театральном критике Сергее Тимофеевиче Аксакове (1791-1859), в 1827-1832 гг. известном своей взыскательностью московском цензоре. "Не раз задетый издателем МТ", "друг театральной партии Писарева", Аксаков, по словам К. Полевого, был "непримиримым врагом" Николая Алексеевича (Записки, с. 220).

   попечитель - А. А. Писарев.

   министр народного просвещения - А. С. Шишков.

   Бенкендорф Александр Христофорович (1783-1844) - шеф жандармов, начальник III отделения собственной его императорского величества канцелярии.

   9. С. Д. Полторацкому. Впервые: Литература.- С. 317-318. ...клянусь прахом того человека...- Вероятно, речь идет о Вашингтоне.

   10. В. Ф. Одоевскому. Впервые: Звезда.- 1946.- No 2-3.- С. 186-187. Окончание письма не сохранилось.

   Одоевский Владимир Федорович (1803 или 1804-1869) - писатель, музыкальный критик, участник МТ. Его знакомство с Полевым состоялось, видимо, в 1823 г.

   Соболевский Сергей Александрович (1803-1879) - библиофил, поэт-эпиграмматист, близкий приятель Пушкина.

   Вяземские, Боратынские <...> встречают у меня запертую дверь.- Разрыв отношений Полевого с Вяземским произошел в 1829 г. в первую очередь в связи с резкими отзывами издателя МТ об "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина. В то же время прекращаются отношения Полевого с Евгением Абрамовичем Баратынским (1800-1844), в 1825-1828 гг. близким знакомым Полевого, сотрудником его журнала.

   ...директор коммерческой академии...- В январе 1829 г. Полевой был избран членом совета Московской Практической академии коммерческих наук. 1

   ...член Мануфактурного совета...- Членом Московского отделения Мануфактурного совета Полевой был избран в 1828 г.

   Обольянинов Петр Хрисанфович (1752-1841) - в 1817-1832 гг. московский губернский предводитель дворянства.

   Дегай Павел Иванович (1792-1849) - известный юрист.

   Бегичев Дмитрий Никитич (1786-1855) - крупный чиновник, автор известного романа "Семейство Холмских" (1832-1841).

   ...том романа...- Видимо, речь идет о "Клятве при гробе господнем" (издан в 1832 г.).

   ...несколько глав книги о политической экономии...- не сохранилась.

   ...с "Историею русского народа"! - Этот труд остался незавершенным, в 1829-1833 гг. вышли шесть томов, повествование было доведено до середины царствования Ивана IV.

   После Карамзина? - Подразумевается "История государства Российского" (Т. I- XI.-1818-1824).

   Верстовский Алексей Николаевич (1799-1862) - композитор и музыкант, чиновник, приятель Одоевского и Полевого.

   Репина Надежда Васильевна (1809-1867) - московская певица, гражданская жена Верстовского.

   Кокошкин Федор Федорович (1773-1838) - драматург, переводчик, в 1823-1831 гг. управляющий московскими театрами.

   11. А. С. Пушкину. Впервые: РА.- 1880.- Кн. 3.- С. 448. Печатается по изд.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.- Л.: Изд-во АН СССР, 1941.- Т. XIV.- С. 73-74. Является ответом на письмо Пушкина от 27 марта 1830 г., в котором поэт, только что избранный действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете, обращался к Полевому с вопросами.