Раевский Николай Алексеевич - Дневник галлиполийца

од на дамбу. Кругом площади целый ряд караулов - взводы офицерской роты, Кавалерийского училища, юнкера-константиновцы. Настроение весьма агрессивное. Уверяют, что на пароходе сидит товарищ Серебровский. Если бы он сошел на берег, вряд ли бы французам удалось его отстоять. Но "товарищ", если он на самом деле приезжал, на берег не показывался, и все обошлось весьма мирно. На примере этого отъезда я лишний раз убедился в том, как сейчас неустойчиво у людей моральное равновесие и как легко они решаются на самые необдуманные поступки{51}.

  

   6 июня.

  

   Ряды моих слушателей по радиотелеграфу сильно поредели. Я не могу считать свой способ изложения плохим. Слушают меня внимательно, но большинство офицеров совершенно забыло электричество. Им нужно было бы весьма основательно поработать, чтобы его повторить. Между тем большинство после лекций не открывает книжки и, конечно, за курсом не может уследить.

   Полковника А. генерал Кутепов приказом по Корпусу отчислил от школы с зачислением в резерв чинов. Причина - рапорт А., написанный очень резко и поданный не по команде (непосредственно инспектору артиллерии). В конце концов, несмотря на все странности А., он все-таки хороший, сердечный человек, и у нас большинство искренне жалеет об его уходе.

  

   7 июня.

  

   Осматривали сегодня полевую радиостанцию (передатчик). Мои слушатели нашли, что даже одна демонстрация делает теоретические сведения гораздо более ясными. То же самое должен сказать и о себе. Я прилично знаю теорию радиотелеграфа, но, что касается практики, мои познания минимальны.

   Генерал Кутепов продолжает "тянуть", но делает это, надо ему отдать справедливость, на точном основании закона. Юнкера, при всей их внешней дисциплинированности весьма склонные покритиковать начальство, сознаются сейчас, что комкор прав. Они же говорят, что не будь наряду с железной волей Врангеля в Константинополе такой же железной воли здесь, вряд ли бы вообще Корпус мог существовать. Сознаюсь, что четыре-пять месяцев тому назад я сам сильно ругал Кутепова и считал, как и многие, что во имя интересов дела он должен уйти. Хорошо, что не ушел...

  

   8 июня.

  

   Вчера полковник Р. прислал мне целую кипу номеров "Temps" с просьбой составить обзор печати. Я принялся читать эти простыни и нашел там довольно много интересного. Пожалуй, наиболее интересен германо-советский договор, который, несмотря на всю его важность, прошел сейчас совершенно незамеченным в нашей эмигрантской печати. Даже "Общее Дело" почему-то о нем молчит.

   В городе "Устная газета" эту неделю почему-то молчала. Сегодня Шевляков зашел ко мне и просил повторить в пятницу мой доклад "Наши задачи" (II). В данную минуту меня больше всего интересует судьба моего предложения об организации "военных гимназий". В субботу в 17 часов в Земском союзе будем обсуждать проект смешанного учебного заведения (старшие классы гимназии и Высшие курсы). Я особенно буду настаивать на разрешении в первую очередь вопроса о среднем образовании. Интересно, что полковник Ряснянский и я, по-видимому, совершенно независимо пришли к мысли о настоятельной необходимости немедленного учреждения "военных гимназий". Сейчас в связи с тем, что в Сербии мы, кажется, будем нести пограничную службу, вопрос об учащихся получает особую остроту. Они делали чудеса на полях сражений, но в обстановке "маленьких гарнизонов" в глухих местах пограничной полосы вряд ли они окажутся пригодными. В то же время их во что бы то ни стало надо сохранить для будущей борьбы и не дать им обратиться, в лучшем случае, в чернорабочих, а в худшем - просто в босяков.

  

   10 июня.

  

   В корпусном театре состоялась очередная "У.Г.". Я читал в несколько сокращенном, по сравнению с лагерем, виде "Наши задачи". Читал, по отзывам публики, хорошо, а по-моему, на сей раз без подъема, который появляется только иногда и по заказу не приходит. Очень сильное впечатление произвела статья Шульгина "1920 год". Написана она ярко и очень резко; Шульгин не щадит никого - и самого себя в том числе. Несмотря на то, что статья была прочтена довольно монотонным голосом, разговоров по поводу нее в городе масса. Фельетон С.М.Шевлякова (суд над Максимом Горьким) вызвал еще больше толков. Написан он отлично - особенно речь защитника, но в общем сводится к оправданию Горького. Надо сознаться, что мы начинаем говорить все свободнее и свободнее, и надо отдать справедливость командованию - оно нам нисколько не мешает.

   С.Н.Резниченко (рассказывал Шевляков) проявляет гораздо больше беспокойства. Все боится, как бы мы не "ляпнули" лишнего и слишком решительно вмешивается в дела редакционной коллегии. Отношения между ним и коллегией явно натягиваются. Приходится в последнее время много работать по радиотелеграфу. Курс все расширяется и расширяется. Осталось всего 14 офицеров. Работают они довольно аккуратно, но сильнейшим образом сказывается отвычка от умственного труда.

   У меня нет времени скучать, но порой все-таки грустно - особенно по вечерам. Тяжело совершенно не жить личной жизнью в течение многих лет.

   Иногда хочется написать что-нибудь чисто беллетристическое, но не могу собраться с силами и выбрать момент.

  

   11 июня.

  

   Заседание, на котором должен был рассматриваться проект "Высших курсов и подготовительного отдела" опять не состоялось. Отложили на послезавтра. Я приглашен как один из инициаторов. Тянут, потянут...

  

   12 июня.

  

   Сегодня я должен был читать в лагере статью Шульгина, которая произвела огромное впечатление в городе. Перед самым началом сеанса генерал Витковский прислал полковника К.С. и запретил читать "1920 год". Оказывается, кто-то из гвардейцев, бывших в городе, "стал на дыбы" и подал рапорт относительно последнего сеанса. Еле полковнику Ряснянскому и мне удалось уговорить начдива.

   Пришлось выпустить все яркое, что было в статье. Она очень обезличилась, но все-таки и в таком виде произвела сильное впечатление. Я всегда для проверки спрашиваю в таких случаях Г. Ему всего 19 лет, но он очень интеллигентный., вдумчивый юноша, недурно ориентируется в политических вопросах и искренне предан делу.

   Живут сейчас в лагере, кажется, мирно и дружно. У нас в батарее из солдат остались почти одни вольноопределяющиеся. Отношения между ними и офицерами напоминают те, которые были в частях на Воронежском фронте в конце 1918 года.

   Ночевал в батарее. Вечером долго гулял с Н. по передней линейке. Всякий раз, как его вижу, вспоминаю роковое 18 ноября 1918 года{52} и его немного сутулую фигуру с винтовкой в руках посреди занесенного снегом поля. Тогда 7-8 человек под командой поручика Гончарова ходили в контратаку против целого батальона (по меньшей мере) красных.

  

   13 июня.

  

   Днем у меня был длинный разговор с С.В.Резниченко. У него есть сильная тенденция распоряжаться самостоятельно делами "У.Г." независимо от редакционной коллегии и, кроме того, пренеприятная манера играть в государственные тайны. У Земского союза есть целый ряд русских книг, вышедших за границей, но Р...ко невероятно боится, чтобы кто-нибудь (а в особенности контрразведка) что-нибудь относительно него не сказал, и книг от него не добьешься. Вышел уже крупный разговор между С.В. и Ряснянским. С своей стороны Шевляков на той же почве объявил было о своем выходе из редакционной коллегии, и еле удалось его уговорить. С.В.Резниченко получил какую-то крайне неприятную информацию насчет Сербии и передал ее комкору.

   Вечером состоялось наконец собрание совета Высших курсов при моем участии. Сидели до позднего вечера и разбирали конкретный проект по пунктам. Для начала предположено открытие экономического отделения политехникума на 400 человек. Просили меня составить проект приказа по Корпусу, который предполагается представить генералу Кутепову. Проект должен носить декларативный характер.

  

   14 июня.

  

   Новое осложнение. "Государственная тайна" С.В. Резниченко сегодня уже оглашена в "Presse du Soir" (разговор "Ц.О.К."{53} с графом де-Шамбреном). Сербия отказалась принять дальнейшие партии русских. Говорят, что это результат интриги князя Львова, Милюкова и К®, добивающихся ухода Врангеля и Кутепова. Неизбежно резкое понижение настроений и, значит, новая трудная работа для нас. Думаю повести словесную атаку на всю группу учредиловцев, пользуясь, как материалом, "Историей второй русской революции" Милюкова и "Русским опытом" Рысса.

  

   15 июня.

  

   Вечером был в штакоре у полковника Сорокина (меня просили в экстренных случаях заходить в штакор и выяснять обстановку). Сорокин разрешил сделать в лагере заявление о том, что в штабе корпуса имеются письма генерала Врангеля за более поздние числа, чем "Presse du Soir". Каких-либо отмен ранее сделанных распоряжений или указаний на новые затруднения там нет. "Поэтому штакор считает заявление графа Ш. очередной французской провокацией".

   Это часть официальная, а неофициально известно, что Сербия требует раньше, чем принять нас, финансовых гарантий и без этого, действительно, отказывается пускать новые партии. Кроме того, судя по намекам "Нового времени", казаки, принятые в Сербию, ведут себя безобразно и совершенно испортили первое хорошее впечатление. Во всяком случае, дело с переездом, к сожалению, откладывается в долгий ящик.

   Немедленно по окончании разговора отправился в лагерь читать обзор французской печати. Жарко страшно, но жары я не боюсь, вот зима, действительно, страшное дело. Видел около лагеря своеобразную картинку нашего галлиполийского быта. Компания офицеров и солдат косит пшеницу. Совсем это необычно, но ничего страшного нет. Один здоровый, загорелый офицер-корниловец в рубашке-безрукавке так ловко орудует косой, что, вероятно, и прежде этим делом немало занимался. Другой косарь с офицерской кокардой разделся до пояса. Спина у него цвета бронзы.

   Мне кажется, что если бы в свободное от занятий время от всех частей посылали на работы, ничего бы в этом скверного не было. Цикады звенят, какие-то огромные, красные, прямокрылые десятками вырываются из-под ног и с громким шумом несутся по воздуху.

   "Сеанс" был очень неудачен. Вновь привлеченные лекторы, вольноопределяющиеся - дроздовцы Г. и К., читали длинно, нудно и без малейшего подъема. Чтобы хоть немного оживить публику, я принужден был экспромтом превратить свой доклад в полуюмористический фельетон. Рассказ о том, как "совпосол" Кудиш получал (Si non e vero...) визу в штабе Врангеля, вызвал хохот. В общем, необходимо привлекать лекторов из города. Иначе "У.Г." в лагере начнет чахнуть. Вечером пошел в дроздовское Офицерское собрание, где все заняты лото, и истратил 25 пиастров из числа полученных за доклад сорока.

  

   16 июня.

  

   Ночевал в лагере. Встал так рано, как никогда в Галлиполи - в 6 часов. В полном d`eshabill`e вышел из палатки (дамы спят). Раннее утро, но чувствуется знойный день впереди. Небо так и горит розовым огнем. Пахнет зреющей пшеницей. Вспомнились такие же утра на Украине в 1919 году, и в первый раз после отъезда из России меня потянуло в поход. Захотелось не теоретического "продолжения борьбы", а именно вот сейчас, по холодку, выступить в поход. И в первый раз после того, как возле Ново-Алексеевки меня едва не захватила конница Буденного, мысль о том, что снова затрещат пулеметы и зашуршат в воздухе пули, не вызвала у меня предательского холодка.

   На "Херсоне" мне казалось, что больше под огонь я пойти не смогу, но, видно, война - тот же кокаин...

   Помечтав о походе, уселся в одних пижамных брюках и босиком около палатки и начал готовиться к сегодняшней лекции по радио. Когда возвращался в город (около 8), было уже совсем жарко. Мои слушатели окончательно изведены моей настойчивостью и искренне сочувствуют мне заполучить по крайней мере дизентерию. Впрочем, курсы подходят к концу.

  

   17 июня.

  

   Ходил в санаторию навестить полковника Е. У него, бедняги, зимой начался бронхит, потом перешедший, благодаря плохому питанию, в туберкулез... Сейчас легкие якобы рубцуются, но так ли это?

   В санатории хорошо. Бараки расположены в лощинке, укрытой от ветров, у самого берега моря. Чисто, уютно. Напоминает "добрую старую" Германскую войну. Население санатории щеголяет в трусиках и в халатах, надетых на голое тело. Кто в туфлях, кто просто босиком. Ловят крабов среди прибрежных камней, греются на солнце и болтают об авиации, Игоре Северянине и о многом другом. Белеют деревни на Азиатском берегу Дарданелл, чуть виднеются в голубом тумане острова Мраморного моря. У меня щемит сердце - только здесь, на чужбине, нашли русские люди то внимательное, любовное отношение, которого они так и не видели у себя дома. Когда смотрю на галлиполийские лазареты, мне всегда думается, что,не будь русские лазареты (во время гражданской войны) в три раза хуже, сколько бы мы, все-таки, сохранили хороших людей.

   Е. сильно волнует "Голос галлиполийца"{54}. Письмо, действительно, в высшей степени нелепо - особенно в части, где говорится о ненужности строевого обучения.

  

   18 июня.

  

   Сегодня во время очередной моей лекции явился начальник школы (он бывает теперь почти каждый день) и объявил, что я, как и прочие лекторы, зачислен на двойной паек. Признаться сказать, у нас заводятся совсем "кремлевские" порядки. Получил еще одно письмо от профессора В. Мне неловко, что я не ответил на первое - профессор, видимо, принял близкое участие в моей судьбе и все хочет меня устроить. Новое его предложение - устроить меня лаборантом у известного энтомолога Мокржецкого. В другое время я бы очень обрадовался этому предложению, но из Армии я не могу уйти (сейчас это мне кажется прямо преступлением) и не уйду. Политическая борьба (против левых, стремящихся развалить Армию) засосала меня, как тина.

   Не представляю себе, когда у меня будет опять "чувство инициативы", о котором мы когда-то, гуляя на Стрелке, говорили с покойным Женей Никифоровым. Мы совершенно теперь отвыкли распоряжаться своей судьбой - знаешь, что когда-то и куда-то тебя своевременно повезут, а твоя личная воля ровно ничего не значит.

   Долго бродил сегодня по берегу моря за Сергиевским училищем. Там, под охраной двух часовых-сенегальцев стоят два французских аэроплана. Дальше к перешейку тянется бесконечная желтая полоса пустынного пляжа. Горячий песок жжет тело. Море монотонно шумит. У берегов Малой Азии виднеются одинокие парусники. На пляже в этом месте нет ни одного человека. После большого прибоя он усеян мертвыми губками и морскими ежами, и среди этих маленьких трупов чернеют обломки разбившегося аэроплана.

   Иногда мне очень хочется писать. Мысли так и просятся на бумагу, но ее-то в такие минуты обыкновенно и не бывает под рукой.

  

   20 июня.

  

   Время бежит с ужасающей быстротой. Уже два месяца, как мы в школе. Еще два таких месяца, и осень будет не за горами - в особенности, если мы к тому времени попадем в Сербию. Вчера говорил с капитаном Р. Если мне когда-нибудь суждено командовать батареей, я никого бы так не хотел иметь заведующим хозяйством (Terra incognita для меня), как этого действительно в полной мере порядочного человека. Р. пробыл целый месяц в самом сердце Ставки - на пароходе "Великий князь Александр Михайлович". Его наблюдения очень интересны. Врангель все время бодр, спокоен и жизнерадостен. Как-то раз у него вырвалась фраза: "Только бы нам разделаться с союзниками, а дальше все пойдет хорошо". Раз только Главнокомандующий переживал мучительные минуты. Это было в пасхальную ночь... Французы не пустили генерала Врангеля в лагерь. Он сидел один, не пошел даже христосоваться с штабом и, видимо, тяжело страдал. С французами он держит себя совершенно независимо, на всякую резкость отвечает резкостью и, почти не имея реальной силы, заставляет с собой считаться. Популярность Врангеля не только не падает, но, пожалуй, даже растет. При посещении гражданских лагерей ему устроили бурную овацию. Штаб живет весьма комфортабельно, отлично питается и, что самое печальное, очень мало знает о положении дел в Галлиполи{55}. Генерал Экк очень хорошо исполнил возложенное на него поручение по осмотру военных лагерей (пр. 11). Помимо официального доклада, он очень многое рассказал Главнокомандующему и в частной беседе. Сегодня на "У.Г." в городе произошел большой и безобразный скандал. Рыбинский{56} кончил свою речь о Национальном съезде перефразированными словами Гарибальди: "хоть с чертом, но за Италию". Вдруг сидевший в первом ряду генерал Б. вскочил и, обращаясь к публике, начал дикую и крикливую речь о том, что он, православный русский человек, не может этого стерпеть. "Братья и сестры... Первому Корпусу предлагают идти за чертом, но он за чертом не пойдет, он пойдет за крестом... Безобразие, что подобные вещи говорятся с кафедры человеком в офицерских погонах..." и т.д. и т.п. Шевляков прочел сначала свой фельетон, а затем от имени редакции заявил, что произошло недоразумение. Один из слушателей неправильно понял прочитанное. Генерал опять вскочил и продолжал свое "А все-таки первый корпус за чертом не пойдет..." Тогда Шевляков заявил, что не может возражать, так как иначе "Устная газета" обратится в митинг. Большая часть публики бурно зааплодировала. По окончании сеанса генерал Штефон{57} вызвал к себе Шевлякова и Рыбинского. Остальное пока неизвестно. Некоторые считают, что они попадут на гауптвахту. Интересно, чем это все кончится и не прикроют ли газету{58}.

   Когда сегодня утром я возвращался в лагерь, опять наблюдал типичную галлиполийскую сценку. Команда от "всей артиллерии" тащит на берег невод. Загорелые, голые до пояса солдаты работают с азартом. Какой-то офицер довольно демократического вида, засучив штаны и забравшись в воду, распоряжается. На берегу толпа офицеров и солдат с огромным интересом ожидает результатов ловли. Они оказались очень скромными - две-три камбалы, один огромный скат и немного мелкой рыбешки.

  

   22 июня.

  

   Вчера был снова в санатории у подполковника Е. Поболтали по душам, сидя в тени утеса. На солнце ему долго оставаться нельзя - запрещено. У меня хоть нет туберкулеза, но организм, видимо, сильно ослаблен, так как от солнца и купания я нисколько не чувствую себя лучше. Пришлось в принципе согласиться с Е., что наши "кремлевские пайки", по существу, совершенно несправедливы. С другой стороны, Е. сам говорит, что отказываться мне не следует, чтобы не восстановить против себя людей, с которыми я до сих пор работал.

   Сегодня утром в качестве сотрудника "У.Г." был у бельгийского офицера, майора Марселя де-Ровера, который приехал к нам в Галлиполи с подарками для "беженцев". Пришел утром, как мы условились с прикомандированным к майору ротмистром Л., поднялся по узкой лесенке превосходного лазарета N7 в квартиру старшего врача. Как водится, спрашиваю: "Разрешите войти?" Высовывается какой-то еще молодой, голый до пояса человек.

   - Можно видеть бельгийского представителя?

   - Я и есть бельгийский представитель.

   (Майор ответил на довольно чистом русском языке). Оба мы рассмеялись. Я извинился и пришел через полчаса вместе с ротмистром Л. и каким-то полковником-гвардейцем. Майор куда-то торопился и наш (на этот раз французский) разговор продолжался не больше 20 минут. Самыми интересными местами беседы{59} были две откровенные фразы де-Ровера: "У вас чудесная дисциплина - ни одного разбитого дома, все лавки целы..." (майор был представителем Бельгии при генерале Деникине и Врангеле, проделал все отступления к Новороссийску и хорошо знаком с нашими прошлыми порядками).

   "Я очень высокого мнения о личных нравственных качествах генерала Деникина, но все-таки должен сказать, что с ним приходилось говорить три часа о деле, которое генерал Врангель решал в три минуты".

   Днем я читал свое "интервью" в лагере{60} и после него еще "Американские журналы о Совдепии" (пр. 17). Возвращались мы с Шевляковым и Рыбинским на вагонетке. Рыбинский управлял, и довольно удачно - сходили с рельс всего два раза.

  

   23 июня.

  

   У меня что-то неладное делается с деснами. То в том, то в другом месте они припухают. Боли почти нет, но зубы начинают качаться и быстро крошатся.

   Сегодня написал ответ проф. В., предложившему устроить меня в Болгарии. Поблагодарил профессора за внимание, описал ему наше "житие", нашу агитационную работу и попросил его прислать сербские и немецкие газеты. Из Армии уехать отказался. Я ясно чувствую, что пребывание в Галлиполи может кончиться для меня туберкулезом, но "noblesse oblige"...{61} Двойного пайка, который я получаю как лектор Артшколы, мне много (хлеба уже не съедаю), но слабость не уменьшается, а как-то будто даже увеличивается.

  

   25 июня.

  

   Провел отвратительную ночь. По-видимому, от попытки в течение дня съесть два фунта хлеба и по две маленьких котлеты днем и вечером у меня началась сильная рвота. До после обеда лежал, не одеваясь. Выпил немного чая и к 16 часам был уже почти здоров; только слабость страшная. Ходили осматривать приемную радиостанцию. Начальник ее, видимо, из солдат. Прекрасно вертит свои рукоятки, но теории совершенно не знает и, пытаясь объяснить действие станции, путал так, что неловко было слушать. Я с большим трудом разобрал, как в действительности устроен этот тип станции, и потом рассказал офицерам. Способ изучения, надо сознаться, совершенно нецелесообразный.

   Вечером читал свою беседу с де-Ровером в театре. Публика, по словам С.М.Шевлякова, слушала весьма внимательно. Сергей Николаевич пригласил меня еще раз повторить "беседу" в мечети Теке у корниловцев (юнкеров). Таким образом, приезд милейшего де-Ровера дает мне целую лиру двадцать пиастров. Опять приходится повторить - голь на выдумки хитра. Вечером подполковник Пезе де-Корваль рассказал мне интересную картинку из нравов нашей "самой свободной в мире армии". "Товарищ министр" (так Керенского именовал даже командир Гвардейского корпуса) говорил зажигательную речь войскам. Солнце Галиции пекло невыносимо; революционный министр снял сначала френч, затем положил на голову мокрый платок, и наконец над ним водрузили огромный зонтик, взятый услужливым солдатом у проходившей сестры милосердия.

  

   26 июня.

  

   Сегодня чувствую себя совсем хорошо. Только во рту еще скверное ощущение и аппетита почти нет. Я получил еще одно дополнительное питание. Земсоюз дал мне (как ослабевшему лектору "У.Г.") карточку на неопределенное время. Это дает мне возможность подкармливаться на питательном пункте Союза. Школьный дополнительный паек с сегодняшнего дня я отдаю П. де-К. и К. Думаю, что никто не будет за это на меня в претензии.

   По вечерам в нашем "сером доме" порой пахнет кровью, и сильно пахнет... Вчера капитан Д. вспоминал бой под Белой Глиной в 1918 году во время второго Кубанского похода. Шли по-добровольчески - без разведки и охранения. Совершенно неожиданно напоролись на большевиков. Те открыли страшный пулеметный огонь. Началась паника, и погибло больше 250 человек. На следующий день после нашей контратаки полковника Жебрака, не имевшего одной ноги, нашли замученным. Красные отрезали ему другую ногу, выкололи глаза. Одного кадета живым сожгли на костре{62}.

   С нашей стороны расплата была жестокая - из пулеметов расстреляли больше 3000 человек пленных{63}.

   Сегодня вечером мы долго спорили - было различие между нами и большевиками в смысле расстрелов или нет. Все-таки большинство нашло, что издевались мы меньше и реже. Впрочем, всякое бывало. "Чека" не было, но отдельные чекисты были.

  

   27 июня.

  

   Читал сегодня "Американские журналы о Совдепии". Жаль, что приходится пробавляться всякой чепухой, так как серьезного материала, благодаря упорству С.В.Резниченко, нет. Читал я сегодня, по-моему, неважно - без подъема и, сам не знаю почему, берег голос. Публики было очень много. Привлек ее, я думаю, полковник Савченко, читавший "Итоги Национального съезда".

   Наша гауптвахта (вернее, 4 "губы") работает вовсю. Больше всего народа сидит за позднее хождение по городу. Никто особенно не бранится, так как все понимают, что иначе порядок поддерживать невозможно. Получается все-таки смешная картина - совсем как в былые времена в военных училищах. Установилась такая приблизительно норма наказаний - за гуляние после 23 часов без дамы (предполагается, что человек мог случайно поздно возвращаться) - 3 дня ареста, с дамой (смягчающих обстоятельств нет) - 5 дней. В экстренных случаях норма повышается до 15 дней. На днях генерал Штефон был в театре. Сзади уселась компания пьяных греков. Они шумели и демонстративно обкуривали генерала. В результате, как говорят, заведующий театром, полковник Л., дежурный плац-адъютант и дежурные чины контрразведки за непринятие мер посажены на восемь суток{64}.

  

   28 июня.

  

   Вечером читал в "Теке" у корниловцев. Какое-то особое настроение охватывает меня, когда я читаю юнкерам - особенно здесь, в старой мечети Теке. Сквозь окна, затянутые мешками, под расписные своды пробиваются ослепительно яркие лучи южного солнца. Тихо. Только на соседнем платане неумолчно звенит цикада. Покинутый храм чужого Бога, но все-таки есть какая-то жуткая торжественность в этом здании.

   Порядок идеальный. Видно, масса труда положена юнкерами. Трогательная подробность - в помещении каждой роты, отделенном от центральной залы щитами из одеял - памятные доски с именами убитых товарищей... Но все-таки, какая разница между юнкерами моего времени (очень недавнего - 1915 г.) и теперешними. Тогда были веселые, буйно-жизнерадостные юноши. Сейчас - точно послушники строгого монастыря, облеченные в военную форму. Видно, долгое соседство со смертью не проходит бесследно. А мои слушатели, отлично выправленные, чистенькие, с бледными, строгими лицами - сколько раз им пришлось смотреть в лицо смерти. Почти на всех георгиевские кресты, а их с таким трудом давали на гражданской войне и так дорого они стоили. У одной из стен маленькая церковка. Все иконы написаны акварелью юнкерами. Пожалуй, интереснее всего театр. Занавес и боковые стены - прямо произведение искусства. Издали получается впечатление панно. По темно-серому фону тянутся вверх бледные побеги болотных трав. Фантастические красочные фигуры русских былин. Между колонками такие же панно - скорбные фигуры тоскующих женщин, а материал - все те же одеяла и на них вырезанные из бумаги и раскрашенные цветными карандашами рисунки.

  

   29 июня.

  

   Вечером полковник Я., Е.С. и я долго вспоминали гетманские украинские дела летом 1918 года. Три года тому назад мне казалось, что Украина - это прежде всего колоссальный, богатейший плацдарм для операций против красных. Нетерпимость добровольческого командования, по-моему, сыграла в украинских делах роковую роль.

   Пожалуй, стоит прочесть коротенький очерк "Из истории одного отряда" (Лубенский Куринь). Вспомнили и кошмарные жестокости петлюровцев. Они даже большевиков перещеголяли. Одного офицера, представителя Добрармии, который вышел им навстречу в форме и в орденах (дело было в Чернигове), петлюровцы замучили с азиатским зверством. Ему разрезали живот, прикрепили к деревянному валу кишки и вымотали из живого человека.

  

   30 июня.

  

   Сегодня долго говорил с Е. Он горячо настаивал на необходимости поднять понятие чести офицеров, но, если приняться за это дело слишком горячо, можно только напортить. В результате, пожалуй, укрепится рознь между кадровыми и некадровыми офицерами, которая и так намечается.

  

   1 июля.

  

   Начинаю новую тетрадку - четвертую по счету, не считая отдельных листков. Уже теперь интересно читать собственные писания, относящиеся к началу нашей эмигрантской жизни. Жаль, что пропали под Севастополем те листки, на которые я заносил свои впечатления начиная с середины августа 1920 года. Я делал свои записи нередко под огнем, и в них была свежесть только что пережитых событий.

   Сижу около нашей единственной лампы почти совсем раздетый. Душный летний вечер. За неясно-голубой гладью моря виднеются очертания гор Малой Азии. Уверяют, что совсем близко от нас древняя Троя. Несмотря на ночь, громко и мелодично трещат сверчки, какой-то неугомонный кузнечик им весело вторит. На фоне чуть догорающего заката чернеют пушистые ветки пиний и траурно-мрачные кипарисы. Мы сидим с полковником Я. и говорим о последней злобе дня. Только что вывешен приказ: Беженского батальона полковник Щеглов, 45 лет, лишен чина, орденов и воинского звания и приговорен к расстрелу. Приговор утвержден и приведен в исполнение. Обвинение - в палате госпиталя N4 полковник Щеглов бранил Армию и начальников, подрывая веру в успех Армии. Красную армию расхваливал, называя ее "настоящей русской армией". Особо отягчающим вину обстоятельством суд считает штаб-офицерский чин полковника Щеглова. Впечатление от этого расстрела очень большое, но вряд ли эта жестокая мера целесообразна. Второй приказ, обнародованный сегодня, тоже совершенно непонятен. Всех молодых людей, достигших 17 лет и не состоящих в частях, зачислить в военные училища в зависимости от полученного ими образования. Не желающих поступить на военную службу лишить казенного пайка. Что сей сон значит - совершенно не понимаю. Молодые, знающие офицеры очень нужны, но насколько нужны люди, не желающие быть офицерами? Кажется, из всех моих докладов наибольший успех имела моя статья (вернее, речь, так как был написан короткий конспект) "Учащиеся и война" (III). Пришлось повторить ее четыре раза. Кроме того, полковник А. просил меня повторить ее еще раз для штаб-офицеров и, наконец, мне предложили написать уже настоящую статью для журнала Кавалерийской дивизии. Еще раньше меня просил о том же Шевляков (для какого-то ежемесячника, издание которого предположено в Корпусе) и полковник Безак (для журнала юнкеров-сергиевцев){65}.

  

   2 июля.

  

   Расстрел полковника Щеглова по-прежнему служит темой для бесконечных разговоров. По-видимому, большинство офицеров относится резко отрицательно{66}. Некоторые, наоборот защищают суровость меры. Жаль, что этим вне всякого сомнения воспользуются все наши враги - "Последние Новости", "Воля России" и т.д. После обеда заговорили о расстрелах, и кровавый кошмар снова начал вставать в памяти. Поручик П. рассказал несколько страшных сказок действительности.

   Расстреливали по приказанию генерала М. группу пленных коммунистов. Дошла очередь до старика, которого сочли за красного добровольца. Перед смертью он сказал: "Я все равно близок к могиле, но я не большевик... Мне так же чужды красные, как и белые. Вы расстреливали, расстреливаете, расстреляете и меня. Но одна просьба - возьмите эти деньги и передайте моим маленьким детям". Кто-то взял деньги (и присвоил их). Старик разделся, сам предложил снять рубашку, чтобы она даром не пропала. Потом стал на колени, помолился и сказал "стреляйте". Когда все было кончено, у офицеров было невероятно тяжело на душе{67}.

   В лагере до сих пор были "дворянские вольности" - днем ходили в пижамах, занятий было мало. Сейчас лагерь начали сильно подтягивать. Население гауптвахты N 4 сильно увеличилось. К попаданию туда относятся добродушно. На "губе" завелись забавные традиции - издаются, например, шуточные приказы, подписываемые "генералом от Галлиполи" и т.д.

   Вечером. День сегодня был удушливо-жаркий. На солнце, вероятно, больше 40® по Реомюру. Море зеркальное. Волны никакой, а когда входишь в воду - видна вся жизнь моря. Какие-то маленькие полупрозрачные рыбки тихонько плавают, еле шевеля плавниками; снуют туда и сюда мелкие рачки. Вода теплая, как парное молоко. Песок жжет голое тело так, что еле можно лежать.

   Последние дни в свободное от занятий время большинство щеголяет дома в одних пижамных штанах. Сейчас (около 9 вечера) я потихоньку пробрался на кладбище. Рисковал попасться на глаза патрулю в своих белых пижамных брюках и туфлях (гауптвахта обеспечена), но мои "танки"{68} набивают ноги. Пытался рисовать могилу турецкого генерала, но сегодня как-то дело не шло.

   Днем заседали у генерала (начальника школы). Решили, что занятия продолжатся еще одну неделю, а в четверг будет экзамен. После окончания курса я еще должен остаться в школе две недели, а это мне совсем не улыбается, главным образом из-за практикующейся там выдачи продуктов на руки. Я ничего сам варить не умею и вряд ли когда-нибудь научусь. С другой стороны, если предложат остаться в школе еще на один курс, я попаду в неловкое положение. В батарее, вероятно, будут недовольны.

  

   3 июля.

  

   Днем был у Е. в санатории. Там устроили концерт капеллы. Были Кутепов, Штефон, "американский дядюшка" и много нарядных дам. Каждый раз, как бываю у Е., сердце сжимается, глядя на больных юнкеров. Их, бедняг, полна санатория. Молодые, иногда полудетские лица, под распахнутыми халатами исхудавшее загорелое тело и у некоторых предательский румянец на щеках. Так или иначе, но кандидаты в могилу. Е. храбрится, все уверяет, что выздоровел, - кажется, характерная для туберкулезных черта. Трудно выздороветь, когда питание совсем слабое, хотя и считается "усиленным" по сравнению с лагерным пайком.

   Е. рассказал мне некоторые подробности о причине придания суду и расстрела Щеглова. Он действительно вел разговоры явно провокационного характера. Уверял, например, что Врангель в Константинополе торгует вином и т.д. Словом, с точки зрения интересов дела расстрел его, видимо, обоснован.

   У штаба Корпуса вывешен новый приказ - результаты смотра учебных команд кавалерии и артиллерии. Приказ написан хорошо. Кутепов ставит в упрек начальникам, что преимущественное внимание обращено на внешнюю сторону дела.

   Мне понравилось определение нашего Корпуса как "единственного и последнего кадра будущей русской армии".

  

   4 июля.

  

   Сенсационная новость относительно ареста советских представителей в Константинополе и Лондоне, о которой говорили еще вчера, оказалась, против обыкновения, не уткой. Сегодня уже есть об этом официальное сообщение в "Информационном листке"{69}. Оно произвело очень сильное впечатление уже потому, что явилось для нас полной неожиданностью. День у меня сегодня был занят целиком. После двух часов лекций читал в библиотеке "Origin of Species" Дарвина. Против ожидания, читать легко. В течение часа я одолел около двадцати страниц (без словаря) и все понял. Вообще, я решил снова подзаняться английским языком - разговорная речь без практики быстро забывается, если хорошенько сразу не усвоить. Хожу через день на курсы иностранных языков Всероссийского земского союза. Нас в "старшей" группе всего 5-6 человек. Преподаватель - старичок подпоручик граф Дмитриев-Мамонов. Ему 56 лет, и он симпатичный, очень светский и обязательный человек. Уроки проходят весело. Жаль только, что он слишком много говорит по-русски. Вечером сидел за кулисами и слушал "У.Г.". Как всегда, умно и красиво говорил Савченко. Шевляков прочел очень хорошо написанный фельетон "Творимая Легенда" (о Врангеле). Интересно, что Резниченко еле удалось уломать, чтобы он разрешил читать этот фельетон - он находил его тенденциозным, говорил о борьбе, которую ведет генерал Врангель с общественностью и т.д. Положение создалось странное. Штакор нам доверяет в полной мере, а контролирует нас совершенно штатский человек, когда-то, правда, бывший гвардейским офицером.

   Поздно вечером сидел опять у Е. в санатории. Много смеялись, вспоминая разные фазисы наших отношений с французами. Сейчас в особенности интересное положение. Мы крепки как никогда, сидим на чужой территории, не имея ни денег, ни собственных запасов, а разговариваем с великими державами языком победителей. Остроумную фразу сказал Кутепов в Техническом полку: "Без дисциплины вы и мотора не соберете".

  

   5 июля.

  

   Стоят прекрасные жаркие дни. Вечера довольно свежие, как, впрочем, всюду на юге. По крайней мере, в Румынии (в 1917 г.) после сорокаградусной жары ночью бывало градусов 16 по Реомюру. Мы все так привыкли за последние годы войны к жаркой погоде, что ®Р (®С), как было на днях, никого особенно не пугают. В лагере в палатках (особенно в тех, где внутренний слой белой материи-подкладки снят) действительно очень душно. Все ходят в пижамах, а иногда, в пределах своей палатки, в одних трусиках.

   Гулял сегодня в поле и наблюдал турецкие работы. Делают они, на первый взгляд, нечто совсем непонятное. Пара здоровенных, упитанных быков какого-то совсем не русского типа припряжена к толстой доске вроде салазок. На ней сидит баба, и быки возят ее по кругу. Оказывается, на земле насыпан толстый слой сухих бобов и их таким образом молотят. Рядом отдыхает пара маленьких, тоже раскормленных осликов очень симпатичного вида. Окрестности Галлиполи уже потеряли свою привлекательность. Трава почти такая же желтая, как была зимой. Хлеб почти повсюду убран. Цветы отцвели. Только кое-где попадаются ярко-красные маки. В Малой Азии зеленеют виноградники. По вечерам одуряюще пахнет в некоторых садиках жасмин. Багрово-красными цветами усеяны гранаты. Возле квартиры С.М.Шевлякова какое-то неведомое дерево, вроде акации, покрылось маленькими люстрами странных хвостатых цветов. В садиках Галлиполи мало знакомых русскому (даже южнорусскому) глазу деревьев. Все больше гранаты, инжир со своими темными лапчатыми листьями, миндаль, айва, кое-где - лавры, азалии, олеандры и мирты. Турецкие могилы (я уже начинаю сомневаться, могилы ли это) возле родных домов по-прежнему мне очень нравятся, в особенности маленькая могилка около дома Кутепова.

   Мирно течет сейчас наша жизнь. За зиму люди исстрадались от холода, голода и тоски. Сейчас палит горячее солнце, море не шелохнется, закаты волшебно хороши... Синеющие горы Троады делаются темно-лиловыми, розовым светом горят прозрачные облака, и, глядя на них, некоторые мечтатели из образованных вспоминают розовоперстую богиню, легкокрылую Эос. Целый день перед глазами трехрогая вершина горы Иды, Геллеспонт, он же Дарданеллы... значит, Гелла, Байрон и еще много других. Есть о чем помечтать. А другим просто солнце и море помогают забыть совсем голодный желудок. Так приходится в мыслях перескакивать от богинь к французскому пайку. Я сейчас не могу пожаловаться на свою судьбу. Правда, "кремлевские" пайки у лекторов отняли, но я ими фактически и не пользовался, а на питательный пункт по-прежнему продолжаю ходить. Кроме того, В.З.С. заплатил мне все свои долги (около трех лир), и я, по нашим понятиям, в полной мере "буржуй".

   Вечером пришел в лагерь. Встречают меня в батарее теперь очень радушно. Совсем не узнать офицеров, которые три месяца назад форменным образом травили меня за настойчивое желание наладить "У.Г.". Полковник С. весьма примирительным тоном заявил мне, что ходит теперь на каждый сеанс, так как газета стала очень интересной.

   Жаль бедного князя Володю В. - из-за халатности его представление в подпоручики вовремя не было послано, и в результате генерал П. вернул его обратно. Опять человек остается в 23 года кадетом Воронежского корпуса, и притом с искалеченной ногой.

  

   6 июля.

  

   После города хорошо "погостить" в лагере. Щеголяют все в пижамах и в туфлях, а солдаты порой просто босиком. Настроение спокойное и какое-то безразличное. Доктор А. прав, говоря, что сейчас впечатление такое, точно мы лет десять уже тут живем и проживем еще столько же. Боится, что если мы не уйдем до сентября, то придется готовиться так или иначе к зиме. Тогда вновь может наступить упадок духа и появиться стремление разойтись.

   На днях производят юнкеров трех училищ и сейчас же набирают новых. Молодежь идет в училища довольно неохотно. Многие настроены выжидательно. Некоторые усиленно хотят попасть в то учебное заведение, которое проектировали. Слухи о нем уже пошли широко. Жаль, если оно будет только конкурентом военным училищам - я, лично, совершенно этого не хотел. Всевозможные обещания затянули вопрос с открытием этих курсов и, пожалуй, совсем его похоронят. Жаль, если это так будет. Характерно, что офицеры с удовольствием занимались бы военными науками, будь это дело хорошо поставлено.

   Переночевал в батарее; спалось крепко - полы палатки подняты и спать благодаря этому прохладно и хорошо. Зашел утром к Ряснянскому. Он, кажется, был недоволен моим костюмом (белые парусиновые штаны и такая же гимнастерка). Как человек воспитанный, дал мне это понять весьма деликатно. Придется следующий раз надеть опротивевшие мне толстые английские брюки.

   Полковник Ряснянский экстренно попросил меня прочесть обзор печати (командир одной из батарей, человек допотопных взглядов, запретил вольноопределяющемуся К., бывшему адвокату, прочесть уже приготовленный по просьбе Ряснянского доклад. Заявил, что "это в его планы не входит"). Пришлось засесть у Ряснянского в его уютной полуподземной палатке, в которой, впрочем, сегодня невыносимо жарко, и прочесть массу газет. Потом мы вместе чертили огромную схему группировки красных армий, и у меня от жары сильно разболелась голова. Дома еле отлежался.

   "У.Г." в лагере привлекает все больше и больше народа. Некоторое влияние ее на "общественное мнение" несомненно.

   Доклад Ряснянского, посвященный военному положению Совдепии и планам большевистского похода на Индию и Константинополь, вызвал сенсацию. Говорить так откровенно, как мы сейчас говорим, можно только при теперешнем составе Корпуса. "Творимая Легенда" Шевлякова тоже понравилась, особенно солдатам. У меня прошла голова, и свой обзор я прочел достаточно оживленно. Домой (в город) меня подвез в автомобиле полковник Бредов. Он, бедный, ехал в лазарет - болен колитом{70}, самой сейчас распространенной болезнью в Корпусе.

  

   7 июля.