Решетников Федор Михайлович - Из дневника - Книги

iv align="justify">

Ф. М. Решетников. Из дневника.

---------------------------------

Воспроизведено с издания:

Ф.М. Решетников. Повести и рассказы. М., "Советская Россия", 1986 г.

Оригинал находится здесь: Русский писатель Ф. М. Решетников.

---------------------------------

Декабрь 1856 - январь 1857

Когда я жил в Перми, я имел величайшее хотение, чтобы мне остаться в

монастыре, но в Соликамске я в одну неделю познал нечестие монахов, как они

пьют вино, ругаются, едят говядину, ходят по ночам, ломают ворота...

Март - апрель 1857

И так я чудно проводил и весело время с монахами: они меня поили

пивом, и я часто приходил домой пьяным... Печально мне смотреть на братию

мою, учащуюся со мною: все наполнены хитрости, обмана и богохульства, что

должно быть непростительно в наших летах.

10 июня 1861

Слава богу, я определился, 9-го числа об определении моем записали в

книгу, касающуюся до службы канцелярских служителей казенной палаты, и

вчера просмотрел прокурор. Наконец мои многолетние желания исполнились, и

я, с помощью божиею, определен в казенную палату по канцелярии... Один

только бог был моим ходатаем.

Июнь 1861

Меня посадили в регистратуру. Вся моя работа, не умственная, а

машинная, состоит в записывании входящих бумаг, надписках на конвертах,

отправляемых из палаты, и печатании их. Эта работа обременительна одному и

при получении пяти или шести руб. жалованья кажется вдвойне

обременительной. Для ума нет никакой пищи.

Июнь - июль 1861

В палате мы сидим до 4-го часу... Придешь домой; разумеется, после

шестичасового сиденья устанешь, и как отобедаешь, невольно клонит тебя ко

сну... Ляжешь и пробудишься часу в 6-м. Тут чай, и опять тягость. Сядешь у

окна и думаешь - что бы делать? Писать. <...> Когда же очнешься от этих

фантазий, то чувствуешь силу сверхъестественную, силу поэзии, и тут

непременно подумаешь, зачем не имеешь тех средств, которыми бы можно было

жить, сводя концы с концами; теперь же, получая жалованья шесть рублей,

едва находишь в ящике какие-нибудь несколько копеек... А что подумать о

платье, о будущем?.. Живешь не лучше нищего! <...> Ах, если бы деньги!

бросил бы я эту службу - и все эти связи с служащим миром!

Лето 1861

... За квартиру - 1 р. 50 коп. На говядину - 90 коп. Хлеба на 60 к. и

молока на 60 коп. Буду жить как бог велит.

5 сентября 1861

Сегодня <...> я поздравил себя с двадцать первым годом моей жизни. А

что я сделал в эти 20 лет? Ничего, кроме нескольких черновых сочинений...

Кроме горя - ничего не было.

Осень 1861

... Служба становится трудная, сижу в палате до 4-х часов, обедаю

почти в шестом да еще дома занимаюсь палатскими делами. А все за 7 рублей.

<...> Впрочем, я доволен тем, что из семи рублей у меня остается два с

половиной рубля в месяц. Зато я не ем уже ничего мясного...

Осень 1862

Я не могу жить в Перми - мне надо новой жизни. <...> Разве я не могу

еще писать лучше? Я могу научиться... Но служба? О, я не долго проживу этою

мучительною жизнью!

Начало августа 1863

Когда я простился с друзьями и когда пароход стал отплывать от берега,

мне стало грустно... От меня удаляется и милый город, удаляется милая река,

которую я любил с детства... В Перми я ничего для себя не сделал <...> А

любил я берег Камы... Да, любил я твою природу, Кама! Теперь ты катишь меня

далеко и бог весть, ворочусь ли я?

Август - сентябрь 1863

Какой-то господин спросил меня:

- Вы из Перми?

- Да.

- Что вас заставило ехать сюда?

- Так, вздумалось. Охота.

- Вы там много получали жалованья?

- Тринадцать рублей, а здесь получаю десять рублей.

- Как же вы живете?

- Так и бьюсь. Трудиться надо.

Рабство чиновников видно во всем. Начальники отделения командуют

всеми... Это какое-то холуйство. Черт знает, что такое.

2 декабря 1863

Служащий смотрит на службу как на приобретение денег; должностное лицо

смотрит на службу как на поживу и угнетает служащих. Служащие-писцы - для

начальника - рабы, ничто.

19 января 1864

Более двух месяцев я не писал свой дневник, хотя много бы можно было

написать. Некогда... Я много выстрадал в это время. Я каждый день пью

водку, без водки не могу закончить день, с водкой мне веселее. И теперь я

пишу пьяный.

Я страшно мучусь. Жизнь становится с каждым днем тяжелее, невыносимее.

Кроме мучения, ничего нет. <...> Мне гнусна становится ложь, гадость,

рабство в жизни. Мне хочется чего-то лучшего, небывалого, хочется уяснить

другим настоящее. Но всюду запор, давление, рабство. Я не могу никому

высказать своих мыслей, чувств и желаний. Вот почему тяжела мне эта горькая

жизнь, отчего я пью, - выпьешь - по крайней мере, заснешь. Так и во сне

представляются какие-то чудовищные образы, какая-то житейская гадость, и во

сне нет покою... У меня нет свободы, денег. Будь у меня свобода и средства

к жизни, без службы, я года через два образую себя: стану читать, еще ближе

буду всматриваться в нашу жизнь, всосусь в ее кости и кровь. Так нет этого!

Без этого я гибну; меня не хочут понять, презирают, давят сильные; у меня

нет даже друга, который посочувствовал бы мне, пожалел бы меня...

20 февраля 1864

Сегодня Усов опять обманул. Когда я пришел в контору, он уже был там.

- Вы за деньгами? - спросил он меня как-то жалобно.

- Да.

- У меня сегодня нет денег... К концу месяца поправлюсь, тогда

рассчитаюсь с вами. И, вероятно, обманет.

9 августа 1864

Я никак не могу понять, что делается со мною. Эта привязанность к

одному человеку не дает мне покоя ни дном, ни ночью... Я ее узнал хорошо и

полюбил, потому что во многом она сходится с моим характером, хотя она еще

плохо развита умственно, доказательством чего служит то, что ей не хочется

читать Бокля, Дарвина и другие ученые сочинения, под том предлогом, что-де

теперь не для чего уже знать многое.

... К этому еще нужно прибавить, что она - дочь чиновника, давшего ей

конечно чиновническое воспитание. Образовалась она у разных

дядюшек-советников, людей глупых, прочивших ее в жены тоже чиновнику. Я ее

полюбил за то, что она в жизни много выстрадала, много претерпела обид, и

хотя теперь довольна своей настоящей жизнью, но есть и теперь у нее горе

<...> она, как женщина, видит во всем обман, по крайней мере, со стороны

мущин и близких ей знакомых <...>. Мне давно жалко ее, жалко как женщину,

потому что у нас все еще смотрят на женщину, как на женщину, способную

только быть женою мужа; и хотя дали им возможность на приобретение

кое-каких знаний для практики, как, например, повивальное искусство,

гувернантство, но и тут но дают им возможности к честному существованию,

так как все или большая часть получивших дипломы на подобные должности не

имеют практики <...> Я не буду таким мужем, какими у пас бывают люди. Это

будет братняя любовь, и она может надеяться, что я буду любить только ее.

... Одно меня смущает: сколько будет у нас детей и что будет со мной

впоследствии. Для этого нужны деньги, а у нас обоих шиш.

26 декабря 1864

Теперь я живу вместе с Каргополовой, так как я с ней пустился на аферу

пополам, только в этом пет никакой пользы. Она рассчитывала, что если

наймем квартиру в 5 комнат, то можем отдать три комнаты, но вышло, что мы

больше думаем, чем выходит на деле. Мы накупили мебели и каждый месяц

отдавали свои 36 руб. за квартиру, потому что в двух комнатах никто не жил,

а теперь живет какая-то девица, которая по бедности денег не платит, а

другой жилец хотя и платит 20 руб. в месяц, но мы накупили в его комнату

мебели на сто рублей.

Некрасов приехал барином и со мною обошелся не очень ласково.

... Здесь жил у меня некто Потапов, уволенный из горного ведомства.

Его я видел еще в Екатеринбурге... Там он вел себя гордо и считал вполне

себя за сочинителя <...> Мои "Подлиповцы" вскружили голову не одному

Потапову... он сообразил, что, дескать, - я поеду в Петербург, попрошу

Решетникова помочь мне напечатать что-нибудь <...> Я прочитал два хваленые

им сочинения, по моему понятию они оказались слишком растянутыми, разговоры

мало характеризуют людей и вообще по этим разговорам непонятно, чего нужно

говорящим людям. Все они сетуют на свою судьбу, на начальство.

... Одну комедию я снес в редакцию "Современника", там прочитали и

сказали, что они не могут напечатать, потому что каждое слово нужно

оговаривать... Я попросил Некрасова прочитать. Некрасов сказал, что ни

очерк, ни комедия не годятся для "Современника". Но Потапов, посылая очерк,

написал Некрасову письмо такого рода, что он - человек бедный, служить не

может, хочет и может заниматься только одной литературой и желает быть

постоянным сотрудником журнала, поэтому Некрасов может заключить с ним

контракт с тем, чтобы он дал ему теперь 300 руб.

Некрасов сказал мне, что Потапов - нелепый господин. Потапов написал

ему невежливое письмо, но Некрасов ответил ему, что денег ему никаких не

может дать. Потапов рассердился на меня и на редакцию, обругал Некрасова,

Головачева, Пыпина и Антоновича. Снес он очерк в "Русское слово" - там тоже

не приняли... Везде, куда он носил свои сочинения, он просил наперед

деньги, и за это его прозвали помешанным <...>.

Нужно прежде посылки сочинения в какую-нибудь редакцию понять

направление этого журнала, с самого начала заинтересовать сочинением

редакторов. Так, по крайней мере, я насмотрелся в редакциях "Современника"

и "Русского слова", куда почти каждый день присылают статьи из провинции -

статьи различного сорта и различного склада. Сколько мне привелось читать

эти статьи, они или написаны безграмотно, без всякого направления, без

складу,- или уже различные идеи пересолены ужасно. Все это литераторы

доморощенные, которых понять очень трудно... Им еще много надо читать и

учиться многому.

Конец декабря 1864 - начало января 1865

В "Современнике" на меня косятся, вероятно, за то, что я печатаю еще в

"Русском слове", с которым "Современник" начал полемику за то, что Писарев

в "Нерешенном вопросе" обругал Антоновича и "Современник". Антонович -

неглупый человек, но напрасно тратит свои дарования на полемику, которой он

портит журнал и выхваляет себя - что он единственный умный в России

человек, т. к. он - первый критик в "Современнике".

Придешь в редакцию, поздороваешься, с тобой никто ничего не говорит, и

если говорят насчет дел редакции, то говорят шепотом или говорят - "после

поговорим, теперь нельзя" <...>. Такая натянутость редакции мне очень не

нравится, и я хочу перейти на сторону "Русского слова".

5 мая 1865

Сижу я пьяный у растворенного окна во двор. Слышу слева разговоры баб

- барынь опетербуржившихся... пустяки; живого, для души разговора нет.

Толкует и жена моя - ей не выдумать толковать дела. У нее практическая

жизнь: хлеб почем, квартира почем, тот какой, этот живет дрянно <...>.

Направо я слышу из двора веселые крики ребят, по-простонародному ребятишек,

они играют в бабки. Я чуть не всплакнул, потому что мне сейчас

представилось то, как я играл в детстве в бабки; мне играть хотелось,

хотелось быть ребенком <...> но только ребенком умным, которому бы можно

было отдохнуть...

- Вот и Серафима Семеновна замуж вышла, и ты выйдешь замуж,- говорит

старуха у моих дверей.

- Я не пойду.

- Замужем лучше...

- Лучше, если жить на счет мужа: знай себе спи, командуй кухаркой!..

Где же свобода, легкий труд?

А то, что я людей еще видел мало, женился рано и на такой, которая

стоит ниже меня по развитию? Она выглядит снисходительной барыней, я -

мужиком развитым; она живет на мои деньги и ничего не делает. Ей нужно

хорошее платье, мне хочется надеть мужицкое; она настаивает, чтобы я гулял

с нею под руку и был одет в хорошую одежду, а я не хочу, - Жалко эту

женщину. Она начала поддавайся моему влиянию: сидит дома, читает книги со

скуки, ходит просто, говорит просто с бедными людьми; но как понять:

насильственное это или натуральное? Она отупеет больше, когда у нее будет

ребенок, и воспитание даст глупое. Что делать?

9 мая 1865

В редакции "Современника" лежала моя статья - "Горнорабочие. 1-й

этнографический очерк". Редакторы все говорили, что они ее не поместят в

мартовскую, апрельскую книжку, потому что материалов хороших много. Значит,

они высказывали, что моя статья дрянь. Но зачем они не сказали мне это в

глаза, зачем шесть месяцев держат ее? Пыпин сказал, что она у Некрасова.

Пришел Некрасов, поклонился мне, а за руку не поздоровался и стал

разговаривать с двумя просителями. Через полтора часа после его прихода

Пыпин сказал ему шепотом: "Что мы станем делать с Решетниковым? Я ему

сказал, что статья у Некрасова, и я сказал ему, что у нас теперь много

материалов и ваша статья в апрельскую книжку не пойдет".

- Да надо развязаться с ним,-сказал Некрасов и, немного погодя,

подошел ко мне.

- Вы извините меня, г. Решетников, что мы так долго вашу статью

держим. Ее нельзя напечатать. Если вы будете писать все в таком роде, как

вы теперь пишете и торопитесь писать, без соображений, то вы, с вашим

талантом, допишетесь до того, что вас будет жалко. Если вы что-нибудь

хорошее напишете, мы с удовольствием примем. Но если вы будете писать так,

то в плохом журнале конечно будут печатать.

Я простился с ними пожатием руки, но пожатие было просто из

вежливости, особенно чувствовал при этом неловкость Антонович. <...> Вчера

был у Потапова; принял хорошо, но мне не понравились чиновники: говорят о

пустяках, пьют водку... Вечером Потапов сделал скандал: обругал стряпку

всячески за то, что она спит и не хочет идти за водкой. Я увидел в нем

пермяка-чиновника, невежу вполне, мечтающего, что он чиновник... Он мне

ужасно надоел, и я хочу порешить с ним всякое знакомство.

Без даты, но не позже 29 мая 1865

В "Искре" помещены две карикатуры на Благосветлова. Для нас, знающих

хорошо положение Благосветлова, такие карикатуры кажутся нелепостью, а для

не знающих, в чем дело, оно очень невыгодно для редакции и репутации

"Русского слова". Разве Благосветлов виноват, что ему не платят деньги?

Разве он не имеет права защищаться? Как же ему поступать в таких случаях,

когда ему не дают ходу противники, считая его за защитника нигилистов и

называя его бессмысленной башкой? Карикатуры довольно нелепые, так и видно,

что "Искра" не знает, чем осрамить человека, особенно невинного Зайцева.

Кажется, журнал либеральный, считает себя одних убеждений с "Современником"

и "Русским словом", а делает гадости своим товарищам. Все дело из-за денег

и из-за статьи "Нерешенный вопрос", которая очень не нравится Антоновичу,

вероятно, потому, что ему завидно, что в "Русском слове" хорошие люди

пишут.

29 мая 1865

... Переход со старой квартиры в эту кажется довольно резким. Там мы

занимали пять комнат, сами имели хозяйство были полными хозяевами, потому

что сами имели квартирантов, а здесь живем в углу за два рубля в месяц и

берем кушанье из кухмистерской, довольно несытное, на двоих, за пятнадцать

рублей в месяц, четыре блюда в сутки. Комната сама по себе небольшая, с

одним окном, выходящим на двор, где кроме деревянных домов и крыш видно еще

небо и кой-где садики. Комната находится во втором этаже в деревянном доме,

и она вся загромождена двумя постелями, комодом, железной печью, шкафом,

столом и тремя стульями; собственно, это третья часть другой комнаты,

которая перегорожена от нашей занавеской. Так как на одной кровати спит

хозяйка, то по нашей кровати комната разделяется занавеской... так что

когда спишь на полу, то ноги оказываются в другом владении. <...> Петергоф

хотя и город, но походит на сад или дачу. Куда ни повернись, все сады и

пруды, но все это сделано искусственно и очень неприятно слышать, что на

поправки, сады и фонтаны выходит в год не одна сотня денег. 10 июня приедет

государь с царской фамилией, и тогда будет музыка, но я уеду и не буду

чувствовать наслаждения [потому что встрече я не сочувствую]. Ораниенбаум

больше походит на город, Кронштадт кое-где с виду кажется крепостью, но в

Петергофе народу почти не видать, и если его видно, то из петербургской

аристократии немногие гуляют в садах, а в Кронштадте то и дело попадаются

матросы и вообще морские чины. <...> Потапов спился совсем, разругался со

мной и ничего не сочиняет. Он проклинает товарищей на казенной квартире,

которые будто бы приучают его к пьянству.

19 сентября 1865

Сегодня я именинник и сижу без копейки. Сидеть без копейки после

приезда из Пермской губернии мне приходится чуть ли не шестой раз. Все это

произошло по милости редакции "Русского слова". Перед отъездом из

Петербурга я отдал туда окончание "Между людьми", или третью часть, сделав

в ней такое заключение, что герои явится впоследствии, когда разовьется.

Благовещенский через неделю сказал мне, что написано много лишних вещей, и

если я дозволю ему, он займется выправкой. Я дозволил; через несколько дней

я спросил Благовещенского, могу ли я ехать и получу ли деньги в Соликамске.

Меня обнадежили, и я поехал с сорока рублями. Прожил я в Соликамске три

недели, в Перми - полторы - ни писем, ни денег нет. Наконец, жена заложила

вещи, выслала мне 50 руб., и на эти деньги я съездил в Екатеринбург.

Приезжаю оттуда, получаю письмо от Благовещенского с штемпелем редакции

"Русского слова". Он пишет - окончание они решили не печатать вовсе

(подлинные слова), потому что оно не докончено. Приезжаю в Петербург, прошу

статью и ее получаю от Комарова всю исчерченною. По приезде я отдал в

редакцию две фельетонные статьи о Перм. губ. - не взяли. Просил у

Благосветлова денег, он оттягивал целый месяц, говоря, что денег нет, и,

наконец, написал такое письмо, чтобы я не думал о надежде получить денег в

долг. Пришлось закладывать вещи. Хотел я отдать туда свой роман, но

говорят, что они будут читать тогда, когда я напишу весь. Я отдал первую

часть романа в редакцию "Современника"; там та же история,- велели

обратиться к Некрасову. Некрасов принял меня любезно, но сказал, что он

поместит роман не раньше, как в ноябре или декабре, на том основании, что у

меня роман не окончен. Впрочем, он согласился прочитать со мною начало

романа и обещал поговорить Звонареву насчет издания "Подлиповцев". <...> В

редакции "Современника" рассуждают, что "Русское слово" - журнал дрянной...

а в "Русском слове" говорят, что "Современник" устарел. По моему мнению,

некоторые статьи "Русского слова" очень дельные, но <...> Писарев и Зайцев

очень зазнаются и провираются. Антонович же говорит толком, но тоже не

сдерживаясь провирается. Мне нравится, что Пыпин не ввязывается в ихнее

дело, молчит Некрасов, а в "Русском слове", по настоянию Благосветлова,

почти все <...> идут против "Современника" и, считая себя умниками, хочут

закидать грязью "Современник", в котором они следят, кажется, только за

полемикой. <...> Благосветлов оказывается мазуриком. Он согласился издать

сочинения Помяловского таким образом: когда он выручит затраченные на

издание деньги, тогда остальные деньги пойдут в пользу семейства

Помяловских. Письменных условий заключено не было, потому что считали

Благосветлова за честного человека. Он издержал на издание 1450 руб.,

конечно, за хлопоты высчитал себе 500. Но выручивши 1450 руб., он из

остальных денег за остальные экземпляры стал давать Помяловским половину,

говоря, что он прежде так условливался. Теперь Помяловским приходится

получить около 1800 руб., а они получат только 900 руб. Вот она,

честность-то! Вот и реалисты!

3 декабря 1865

Очень бы я желал, чтобы мой дневник, или мои заметки, после смерти

моей напечатали.

Теперь я очень хорошо понял, что те, которые ратуют за свободу, - или

богачи, или такие люди, которые пользуются особенным почетом тех, которые

давят человечество. Настоящей свободы человеку нет: человек всегда будет

подчиняться другому и будет находиться в зависимости от людей богатых.

Бедному человеку с ничтожным званием нечего и думать о свободе <...>.

Из первой части романа я прочитал Некрасову половину и потом получил

от него письмо, что ему слушать меня некогда. С этого времени прошло

полтора месяца. Раз я прихожу в редакцию. Некрасов говорит:

- Я отдал переписывать первую часть.

- Николай Алексеевич, у меня денег нет, сами знаете.

- Я на свой счет. Приглашать мне вас, - у меня утром и вечером нет

времени, а читать ваш почерк я не могу. Пыпин тоже отказывается.

А о том, что я просил его, не похлопочет ли он мне о частных занятиях,

он не сказал ни слова.

Сегодня же сказал:

- Вы напрасно ходите в редакцию. Вы тогда узнаете решение своей

участи, когда я весь роман до последней строчки прочитаю <...>.

Он думал, что я хожу к нему просить денег. Когда я ему сказал, что я

бы с августа месяца мог прочитать весь роман и переписать его, он сказал,

что ему слушать меня некогда, а ему нужно читать писарский почерк. <...> В

"Русском слове" то же. Там напоминают о романе, который я в мае обещал им

отдать, и обижаются, что я отдал его в "Современник". Пока не печатают

другие статьи тоже. В "Искре" цензор исчеркал "Путевые письма", и ничего не

вышло.

Не знаю, что и делать.

А тут жена 7 ноября родила девочку и до сих пор лежит не вставая в

клинике. Положение ее мучительное, и доктора своим искусством производят

над ней пытку... Девочка Маша находится в воспитательном, потому что она

испортила груди жены, и от молока стала худа.

Положение мое очень ужасное. Еще кое-как поддерживаюсь "Искрой", где

Курочкин должен мне около 30 руб. серебром.

7 января 1866

В "Искре" очень мало денег, и мне уже совестно просить Курочкина. Он

дает, но совестно просить. Положим, я получал по 10 и 5 руб. в воскресенье,

но все эти деньги шли на расплату долгов. <...> Дмитриев, редактор

"Будильника", когда я послал ему небольшую статейку, написал мне сахарное

письмо, что он очень будет рад, если я буду участвовать в "Будильнике", и

просил написать статью для юмористического сборника, или принести статью,

не пропущенную цензурой. Я написал и принес "Путевые письма", но он сказал,

что "Путевые письма" имеют местный характер. <...> Странно не печатать

статьи, имеющей местный характер. <...> В этих двух редакциях участвуют те

же сотрудники, но странно: в каждой редакции толкуют против другой

редакции. Здесь ненавистные литераторы осмеиваются как только можно.

Перед рождеством я получил милостыню. <...> В письме, написанном

чиновничьим тоном,- тоном канцелярии директора, - не было написано, для

чего оно мне послано. Однако, догадываясь, что я могу явиться к Некрасову,

- пошел.

Некрасов мне сказал:

- Вы напрасно обижаетесь. Вы не поняли моих слов. Я вам сказал, что я

не могу теперь скоро прочитать вашего романа, потому что дела мои в таком

положении, что времени нет, особенно с этими предостережениями. Ваш роман

так велик, что я не могу его сразу прочитать, а прочитавши первую часть, я

не могу печатать, потому что не знаю, каково будет продолжение... Я говорил

вам, что я раньше декабря не могу дать вам большого количества денег.

Теперь я могу дать, а когда я прочитаю весь роман, тогда дам еще больше.

- Мне не хотелось бы брать денег вперед.

- Это ничего. Я могу вам дать сто рублей. Если в случае чего-нибудь,-

вы напишете другую статью.

Что я против этого должен был сказать, когда у меня в кармане не было

ни копейки денег? <...> А он еще поддразнивает меня:

- Вы бы искали службы.

На сто рублей, полученных от Некрасова, выкупил мебель... перешел на

другую квартиру - две чистых и одна темная комната.

11 марта 1866

Январь и февраль я провел спокойно, потому что в 11- 12 N

"Современника" за прошлый год напечатали "Похождения бедного провинциала в

столице", а в 1 и 2 "N, N за 1866 г. - первую часть романа "Горнорабочие".

Но первая часть много потерпела сокращений в редакции: Некрасов говорил,

что написано резко...

Теперь я думаю, что, живя в Петербурге, на литературу нечего

рассчитывать. В редакции "Современника" смотрят на меня с пренебрежением,

как на недоучку, человека неразвитого, которого можно запугать, обойти так

- что ты человек нам не парный. <...> Некрасов в отношении ко мне сделался

все равно, что директор департамента к помощнику столоначальника.

Поэтому я хочу уехать в провинцию... Но раньше этого мне нужно

запастись материалом для романа "Петербургские рабочие", и этот роман я

буду писать в провинции. Кроме этого, мне опротивело жить с родными жены,

ее братом и сестрой.

13 апреля 1866

Записываю эти строки в тяжелое для нашего брата литератора время. Весь

Петербург только и занят тем, что покушением на жизнь государя. Самое

главное - не знают, кто злодей. "Московские ведомости" говорят - он поляк.

"Петербургский листок" - нигилист, а он врет. Вот поэтому-то, говорят, и

хватают всяких подозрительных людей. А от этих слухов наша-то братья и

трусит. <...> Все-таки беспокоюсь: вдруг ночью придут, разбудят мою дочь.

Они конечно не знают, или им дела нет до того, что дочь от испуга может на

всю жизнь оглупеть... Положим, должно подозрительных людей обыскивать, но

я-то чувствую, знаю, я тут ровно ни при чем, и мне обидно за дочь. Все эти

мысли лезут в голову потому, что будто Курочкина и Минаева обыскивали, а

может, и других. Уж хоть бы скорее обыскали.

6 мая 1866

Времена теперь тяжелые: Елисеев, Слепцов, Минаев, Вас. и Ник.

Курочкины взяты. <...> Дома не лучше. Каргополов командует. Юлий Семенович

Каргополов выковырял глаза у портретов Помяловского, Добролюбова и

Некрасова.

5 августа 1866

В настоящее время я переживаю ужасные и самые тяжелые дни. Я писал

раньше, что, вероятно, вследствие того, что самых известных литераторов

засадили в крепость и части, Некрасов сказал стихи Муравьеву.