| Главная » Книги |
Решетников Федор Михайлович - Из дневника, Страница 2
Решетников Федор Михайлович - Из дневника В это время я
еще был спокоен, потому что Некрасов обещался поместить 2-ю часть романа
"Горнорабочие" в майской книжке и хотя потом отложил до июньской, но
все-таки уверил и выдал мне 50 руб. Кроме этого, брат Курочкина - Владимир
просил меня не оставлять редакцию "Искры" своими статьями. Вейнберг,
редактор "Будильника", меня лелеял, печатал статьи, просил тоже писать. По
всей вероятности, и Курочкин, и Вейнберг думали, что засаженных литераторов
сошлют и мы, дескать, будем довольствоваться и этим. Только гг. Пыпин,
Антонович и прочие не обращали на меня внимания, и бывало когда придешь в
редакцию "Современника", боятся даже поздороваться с тобой, а разговаривали
больше в другой комнате.
Говорили, что будто Пыпин и Антонович разошлись с Некрасовым после его
стихов Муравьеву, но, однако, я их видел у Некрасова.
Некрасов уехал в поместье, а через две недели или раньше запретили
"Современник" и "Русское слово". <...> Написал Некрасову письмо: что он
будет делать с романом, так как я ему должен в счет его 100 руб.? Если он
будет издавать какой-нибудь журнал, то нельзя ли его продолжать под другим
названием, или не купит ли он его у меня за 150 руб.? Я просил его
уведомить меня. В этот же день я узнал, что Некрасов хочет рассчитать
подписчиков Шекспиром. А Вл. Курочкин, выдав мне 5 руб., сказал, что он не
будет платить долги брата.
Вот тут и подумаешь, как жить. И я вполне уверен, что кроме моей жены,
никто не посочувствует моему положению теперь. Будь я каким-нибудь образом
вдруг богат, все эти господа редакторы будут заискивать моей дружбы, будут
печатать статьи, а про настоящее мое положение и речи не будет. Такова уже
наша литература.
12 сентября 1866
Муравьев умер, но дела литературные и после его смерти не улучшились,
а кажется, будут идти все хуже и хуже. Причин искать нечего: главные
литературные деятели, как надо полагать, заподозрены в дурных направлениях,
и, как они выражаются своим сотрудникам, правительство их давит так, что
они полагают, что литературу убьют, а если и останется литература, то
казенная.
Я нахожу, что все наши редакторы, издатели и книгопродавцы - плуты...
Издателю журнала или газеты нужно только опериться; до тех пор, пока у него
не накопится тысяч 5 барыша, он будет ханжить, что у него мало подписчиков,
переманивать лучших литераторов, рассчитывать их понемногу... Возьмем
Курочкина. Я не знаю, как у них идет дело - все ли три брата издают
"Искру", или один который-нибудь из них, - только судя по справедливости,
они, или хотя бы Вас. Курочкин - должен бы был рассчитывать сотрудников как
следует. Однако выходит то же, что делал со мною Усов. Он говорит, что нет
денег - и только. <...> То, что Курочкин мог бы рассчитываться с
сотрудниками исправно, доказывается тем, что он живет на Невском, имеет
хорошую квартиру... лакея и тому подобных людей, принимает только по
воскресеньям с 12 часов, ездит в театры и т. п... В течение года Вас.
Курочкин даже не запомнил моего имени и отчества... Знают, что я не учен и
пришел за деньгами, и заключают так: "Он пишет из-за интереса и поэтому раб
наш".
В "Будильнике" важности еще больше. Там даже Вейнберг стал считать
сотрудников за подчиненных себе. Это значит, что он уже накопил 5 тысяч и
думает открыть свой журнал.
Благосветлов что-то юлит около меня и дал мне 25 руб. Он даже обещался
издать мои сочинения, этак через месяц, на моих условиях: 300 руб.: 150
руб. вперед, остальные по напечатании; но после всех тех историй, какие я
про него слышал, он меня едва ли надует.
28 ноября 1866
Наконец-таки я продал "Подлиповцев" Звонареву за 61 руб. 25 коп. Но и
тут Звонарев хитрит, т. е. говорит, что если бы он читал их до покупки, то
не купил бы: цензуры боится.
Черт знает что такое! Никак я не могу поправиться. Вот уже третья
неделя, как я пью с утра и пропиваю каждый день по 25 коп. И все это оттого
- не печатают ни в "Искре", ни в "Будильнике" статей; потом ужены заболели
зубы, должна была стряпать кормилица; а я - водиться с Манькой; потом у
кормилицы захворал муж тифом, она ходила в больницу, наконец муж ее 24
ноября помер...
Кто виноват в его смерти? Я проклял Петербург, когда смотрел его труп.
Господи! Он нисколько но похож на Конона Дорофеича... Это был здоровый
краснощекий мужчина, а теперь даже лицо его походит совсем на другого
человека. Думал ли он, уходя из деревни, что умрет в Петербурге? Думала ли
Дарья Ивановна о том, что, уходя в Петербург, она воротится домой вдовою?..
... Конон Дорофеич работал на судах; он подробно описан в статье "В
деревню", напечатанной в "Искре".
29 ноября 1866
Сегодня я похоронил Конона Дорофеича... Надели на него крестик медный,
покрыли миткалем, наняли извозчика до Митрофания за 50 коп. и отправились.
За дозволение хоронить у Митрофания с нас взяли сторожа 15 коп. <...> На
кладбище беспорядок. Мастеровые, хоронящие детей, подмастерья - вопиют;
жены не знают, куда деваться; некоторые ищут конторщика, но не находят. Это
важный господин с усами, рука дрожит. <...> Ради, кажется, приличия вышел
толстый поп на известное место.
Дарья Ивановна обижается: "У нас в деревне поп, хотя и много
покойников, прочитывает подорожную и сует сам ему в руки".
А здесь она сама вложила ему.
Нищих пропасть.
Дарья Ивановна говорит, что будь у нее сын, она бы имела часть в доме
и в хозяйстве, а так как у нее две дочери, то ее прогонят из дому и не
дадут ни огорода, ни коровы, ни куриц, - обстоятельства, сложившиеся по
основам крепостного права и местных обычаев.
18 марта 1867
Уже третий месяц я живу в Бресте и ни одного слова пока не написал в
свои заметки, хотя и сообщил Юлию и Федору Каргополовым и Благосветлову об
этом еврейском городе. Я даже посылал Вейнбергу письмо о Белостоке, но не
знаю, что с ним делается. <...> Еврей в еврейском городе - не то, что еврей
в других местах. Это - хозяин, а не раб, сгибающийся в три погибели.
Здесь многие дома имеют двух хозяев, потому что город был на том
месте, где теперь крепость, и поэтому и теперь желающим строиться дают
землю даром. Живут тесно, бедно; имеют много детей, половина которых мрет.
Редкий еврей не торгаш; кажется, нет ни одного еврея или еврейки, которые
бы не торговали чем-нибудь.
Крепость в 1 1/2 верстах. Скука. Кроме этого, не с кем поговорить от
души, а хотя и есть люди хорошие, но они забиты и поневоле подчиняются
влиянию других людей, которые интересуются только "Русским инвалидом".
Казенная обстановка, солдатская форма - надоели. <...> Я во всей крепости
один штатский, и многие думают, что и я скоро переменю свою одежду на
военную. А некоторые предполагают, что я приехал сюда служить.
... Сегодня приходит ко мне Заварзин и говорит, что уже по всей
крепости разнеслось, что я просился у Матвеева на службу, что все говорят:
сотрудник "Современника" просился у Матвеева на службу... Жене хочется,
чтобы я служил, но мне не хочется; мне не нравится и крепость, и общество
здешнее, не хочется так рано подвергать себя разложению. <...>
Живу я здесь потому, что не могу скопить денег. Жена жалованье
получает в конце апреля, поэтому все деньги уходят на содержание и прислуг:
две няньки, кухарка и денщик.
Несмотря на то, что большинство солдат - русские, жены ихние и сами
они говорят по-польски. Дети их даже многих коренных русских слов не
понимают. Причина этому та, что они, живя среди поляков много лет,
ополячиваются.
6 мая 1867
Накопилось в течение более месяца очень много и худого и хорошего.
Начну с хорошего, чтобы кончить дурным, как у нас обыкновенно бывает в
жизни. Хорошее то, что вышел "Невский сборник" и в нем помещено множество
статей, в том числе и моя - "Очерки обозной жизни"... В "Искре" напечатаны
две мои статьи. <...> Вышел 1-й выпуск литературного сборника "На несколько
часов". В нем перепечатаны статьи из "Современника", "Искры" и
"Будильника", и в том числе моя - "Из новой судебной практики". <...>
В Бресте очень скучно. Только и живу для детей... А тут еще другая
неприятность. В 14 N "Искры" сообщена корреспонденция такого рода, что в
крепости Брест-Литовской, в клубе, женщины при входе мущин должны вставать
с своих мест... и что здесь по улицам ночами слышатся раздирающие вопли
женщин и что женщин даже сажают на ночь в кутузку. ... Заговорили, что это
я написал.
Заварзин призвал меня; я сказал, что я и не думал писать этого. <...>
Он говорит... что мне, пожалуй, будет плохо, тем более потому, что здесь
край еще все находится на военном положении, и комендант может со мной бог
знает что сделать. Я ему говорю, что я не боюсь коменданта.
18 июня 1867
В половине мая жена получила из конторы госпиталя бумагу за подписью
комиссара и письмоводителя... что она не говела, что такие-то статьи закона
и распоряжения начальника войск обязывают ее непременно говеть, поэтому
предписывают на сем же донести, почему она не говела.
Меня взбесил тон этой бумаги. <...> Я сомневался в этой бумаге, считал
ее за мальчишество, так как письмоводитель находился со мной в хороших
отношениях, т. е. я всегда с ним разговаривал, хотя он - чистый поляк,
дурак, лжец... и готов предать с "бухгалтером" всякого русского русскому
правительству, чтобы спасти себя. Он ничего ученого не читает, любит
смешное, скандалы, вешанья, расстрелы, проституток... И вот этот дурак
сочинил бумагу. <...> Стали грозить жене, что ей напишут огромную бумагу.
Это показалось жене придиркой, и она это высказала письмоводителю
Кучовскому и сказала, что в его голове дыра. Он стал ей грозить, говоря,
что он за это оскорбление потребует удовлетворения, - подаст рапорт. Но об
этой бумаге ни главный доктор, ни начальник госпиталя не знали. Тем дело и
кончилось.
Я теперь ничего не пишу. Во-первых, о здешнем обществе и жизни я могу
только писать бывши в Петербурге и с женою, во-вторых, об евреях я еще мало
знаю, в-третьих, мне нет покою от детей. Я почти постоянно должен следить
за няньками.
31 октября - 7 ноября 1868
Больше года, как я не принимался за свой дневник. Сознаю, что если бы
в течение этого времени я вел свой дневник хотя раз в месяц, то написал бы
много страниц, и все, что со мной случилось, вышло бы гораздо полнее,
яснее.
... Настоящий дневник я пишу на случай. Кто знает, что будет вперед. И
если мне придется умереть в Бресте прежде отъезда в Петербург, то те,
которые интересуются мною, могут достать сведения очень неверные, так как,
во-первых, я никуда не хожу, во-вторых, в Петербурге лично со мной знакомы
человека два-три, которые все-таки не знают самой сути, и, в-третьих, здесь
все стараются сказать про меня что-нибудь дурное, чтобы осрамить меня и
оказать презрение моей жене. <...>
Она стала хлопотать о месте в то время, когда уже начали печатать
"Глумовых". Я стал звать ее в Петербург, она не захотела ехать; но когда я
сам хотел уехать, ей, по-видимому, не хотелось, чтобы я ехал, и она
упрашивала меня поступить здесь на службу. <...> Я видел очень ясно, что
она всасывается в здешнюю жизнь, деньги не держатся, даже случалось так,
что на булки и молоко но было их, но я их прятал... Узнай она, где я
спрятал деньги, она издержала бы их. При деньгах она поступала очертя
голову: в два дня издержит все, а потом трясется над остальными, надеясь,
что получит завтра; но бывало так, что жалованье получалось через два
месяца, за практику платили тоже поздно и помалу, а иногда и вовсе не
платили. <...>
В сентябре я поехал в Петербург. Поехала и жена с Маней. И там жена
истратила на разные разности 145 руб., кроме ста рублей, которые она дала
шурину для билета на второй внутренний заем. Я нанял комнату около
Вознесенского моста, и жена уехала 5 октября в Брест. По водворении на
квартируя написал "Полторы сутки на Варшавской железной дороге" для
"Будильника", "Ярмарка в еврейском городе" и начал "Будни и праздник Янкеля
Дворкина". <...>
В это время Некрасов стал советовать мне писать для Краевского роман.
Я сперва не согласился, но он убедил меня тем, что я в своем романе могу не
изменять своих убеждений и направлений, что Краевский платит хорошо и что
Краевский прогнал Соловьева и Авенариуса. Краевский принял любезно... Я
отдал ему "Николу Знаменского" и "Тетушку Опарину". Оба рассказа он хотел
напечатать. Первый напечатал, но тут Некрасов стал сбивать Краевского
передать ему "Отечественные записки" и просил меня написать роман. Я начал
"Где лучше?" - продолжение "Глумовых". <...>
На набережной Обводного канала мне впервые пришлось познакомиться
ближе, чем кому-нибудь, с петербургскими рабочими. Это - народ забитый, не
могущий заявить своего протеста, потому что между рабочими нет единства и
существует забитость исстари. Для рабочего человека в Петербурге нет
никаких развлечений, и поэтому они должны все свободное время употреблять в
кабаках... У нас в газетах существует мнение, что для рабочих непременно
нужно основать народные театры. Вещь хорошая, но если их устроить за
две-три версты, то туда будут ходить живущие вблизи. Да и какие это
народные театры, если с первого же раза для порядка заведут везде полицию?
<...>
К пасхе я романа не кончил и решил окончить его в Бресте. Некрасов
обещался печатать его в июне. <...>
Я поехал в Брест... Жену я застал бледную, худую. Она говорила
шепотом, ежедневно принимала лекарство.
10 ноября 1868
Роман мой. Хвалят не роман, а меня. Я говорю об "Отечественных
записках", "Неделя" и "С.-Петербургских ведомостях", но говорят, что я
пишу, не обрабатывая, не забочусь о художественности. Это правда. Если бы я
имел средства жить в отдельной комнате, не забирать вперед денег я писал бы
гораздо спокойнее и лучше, чем теперь. Кроме того, я корректуры не читаю, а
это самое главное. А мой роман вынес много мытарств: рукопись переписывали
- я переписку не читал, хотя и просил ее у Некрасова; переписку сокращали,
делали помарки, с нее набирали и с корректуры печатали. И все мои работы
страдают этим.
ПРИМЕЧАНИЯ
ИЗ ДНЕВНИКОВ Ф.М. РЕШЕТНИКОВА
Из дневника Ф. М. Решетникова, - Отрывки из дневника печатаются по
изданию: Решетников Ф. М. Полн. собр. соч. в 6-ти т., т. 6. Свердловск,
1948, с. 261-329. Однако и здесь он опубликован был далеко не полностью -
частью из-за утраты текста, а отчасти по иным соображениям.
О дневнике знали некоторые из современников Решетникова, пережившие
его: Г. И. Успенский, П. И. Вейнберг, М. А. Протопопов, А. М. Скабичевский.
Однако они редко ссылались на дневник и еще реже приводили выдержки из
него. Наследники писателя, надо полагать, внимательно прочли этот жестокий
документ. Вероятно, учитывалось и то обстоятельство, что Решетников не
всегда был объективным в оценках тех последователей революционных
демократов, кто - вместе с ним самим - в трудные 1863-1870 гг. противостоял
напору реакции.
На эти обстоятельства намекнул Г. И. Успенский в некрологе о
Решетникове, заметив: "По обстоятельствам, зависящим не от нас,
пользоваться дневником мы не можем". Человек, родственный Решетникову по
обостренному чувству справедливости, он не сочувствовал таким публикациям,
которые могли бы бросить тень на репутацию как умершего писателя, так и еще
живых его современников, участников литературных полемик недавнего
прошлого, некоторые из которых были настоящими властителями дум целого
поколения.
Дневник Решетникова надолго остался для историков литературы своего
рода взрывоопасной зоной. Биографы пробирались по его записям - особенно
поздним,- как по густо заминированному полю. В них не могла прозвучать вся
правда о литературных отношениях 1860-х годов, что понимал еще такой
правдолюбец, как Г. И. Успенский. Если, например, Решетникову почудилась
барская снисходительность и пренебрежение со стороны многих знакомых ему
петербургских литераторов, если он предполагал, что его рассматривают как
наемного литератора, которого можно эксплуатировать, то ведь Г. И.
Успенский помнил и о другом. Он не мог игнорировать того, что именно в
демократических изданиях приметили Решетникова и открыли ему путь в большую
литературу. Что он сам называл себя с гордостью их сотрудником. Что там
были опубликованы почти все его произведения. И что в субъективно нелегком
для мнительного Решетникова общении с Некрасовым (как-никак двадцать лет
разницы в возрасте!), Антоновичем, Пыпиным, Курочкиными, Вейнбергом,
Благосветловым произошло идейно-художественное самоопределение и творческое
созревание писателя-демократа.
В дневниковых записях Решетникова немало противоречии. Часть из них
обусловлена субъективными причинами, другие же - причинами объективными,
ибо являлись отражением противоречии российской действительности. Особенно
обижала его та недоверчивость к нему в "Современнике", которую не все из
сотрудников скрывали от молодого, никому не известного начинающего писателя
и которая была следствием жандармских провокаций, вследствие которых власти
обрушились на Чернышевского, Писарева, Михайлова и др.
Дневник Решетникова - не только жестокий, но еще и оптимистический
документ. Он свидетельствует о том, что Решетников не изменил
демократическим убеждениям, не утратил гуманистического пафоса. Невзирая на
тяжелые, подчас трагические обстоятельства, молодой писатель в своем
идейно-художественном развитии шел по восходящей линии. На своем пути в
литературу этот выходец из низов, столкнувшись, казалось бы, с неодолимыми
препятствиями, проявил большое мужество, волю и верность своему призванию.
По дневнику можно судить, как Решетников стал писателем вопреки жизненным
обстоятельствам и настояниям родных, близких и тех, кто толкал его на путь
благополучного чиновника. Это был своего рода духовный подвиг, о значении
которого в полной мере можно составить представление лишь с учетом дневника
Решетникова.
С.Е. Шаталов
Предисловие к сборнику:
Ф.М. Решетников. Повести и рассказы. М., "Советская Россия", 1986 г.
Комментарии С.Е. Шаталова к дневникам Ф.М. Решетникова:
... я не долго проживу... - Смысл этой записи полнее воспринимается с
учетом одного обстоятельства, которое засвидетельствовано Г. И. Успенским.
Осенью 1862 года Решетникова охватило мучительное смятение после разговора
с А. В. Брилевичем, приезжим ревизором, человеком как будто бы не чуждым
литературных интересов. Решетников отдал на его суд свои ранние
произведения, поделился замыслами и просил о содействии в переводе из
провинции в столицу, поближе к литературным изданиям. А. В. Брилевич вынес
суровый приговор: "Вот что, Решетников, я вам скажу: вы писать не можете...
Всех литераторов, таких, как вы, ожидает нужда и голод!.. Вы не учились в
высшем учебном заведении, вы нигде не бывали. Что вы можете написать? И для
чего?" Помочь в переводе он обещал при условии, что Решетников бросит
писать. "Я вас постараюсь определить... Если вы будете сочинять, вы
останетесь здесь (в Перми. - С. Ш.), если нет,- я вас переведу".
Усов П. С. - издатель газеты "Северная пчела" с 1860 года; пытался
изменить к лучшему репутацию этого откровенно реакционного издания, ранее
руководимого Ф. В. Булгариным и Н. И. Гречем.
... к одному человеку. - Имеется в виду С. С. Каргополова, ставшая
женой Решетникова.
... накупили мебели. - Эта единственная в жизни Решетникова
предпринимательская попытка под влиянием С. С. Каргополовой была
предпринята на гонорар за "Подлиповцев", полученный в "Современнике".
Некрасов приехал... - Из последующих записей очевидна причина его
холодности в тот момент: рекомендованные ему Решетниковым сочинения
Потапова сам же Решетников считал пустыми, а его поведение оценил
отрицательно.
Головачев А. Ф. - секретарь редакции "Современника" в 1863- 1866 гг.
Пыпин А. Н. - двоюродный брат Чернышевского, известный историк
литературы, видный ученый, до закрытия "Современника" оставался членом его
редакции.
Антонович М. А.- критик и публицист, пытавшийся следовать за
Чернышевским; в 1864 году руководил критическим и беллетристическим
отделами "Современника".
... Писарев... обругал Антоновича и "Современник". - Д. И. Писарев
тогда находился в крепости, но сотрудничал в "Русском слове" и был ведущим,
наиболее ярким из критиков этого журнала. Полемика между двумя
литературными органами революционной демократии вспыхнула в начале 1864
года, продолжалась до закрытия обоих журналов, увлекла за собой некоторые
другие издания и получила у их идейных противников название: "раскол в
нигилистах". Полемику начал Салтыков-Щедрин (Современник, 1864, N 1),
обвинивший "Русское слово" в "понижении тона", в отходе от некоторых
установок революционной демократии, в наметившейся эволюции к либерализму.
Главный удар сатирик нанес по В. А. Зайцеву, который действительно допустил
в своих публикациях ряд ошибок в философском и политическом плане. Писарев
резко ответил Салтыкову-Щедрину в статье "Цветы невинного юмора" (Русское
слово, 1864, N 2), стремясь в то же время отделить его от главной линии
"Современника" - как человека, якобы чужого и случайного там. После ухода
Салтыкова-Щедрина из журнала удары Писарева в основном обрушивались на
Антоновича, проявлявшего предвзятость в своих суждениях о русской
литературе той поры - в частности, о романе Тургенева "Отцы и дети". Статья
Писарева "Нерешенный вопрос" (Русское слово, 1864, N 9) - один из эпизодов
этого "раскола в нигилистах", в котором выразилось начавшееся идейное
размежевание среди последователей революционных демократов после ареста и
осуждения Чернышевского.
Выхваляет себя... первый критик в "Современнике". - Здесь Решетников
почти дословно воспроизвел суждение Антоновича, не сумевшего найти иных
доказательств своей правоты в споре с Писаревым. Решетникову так же, как и
многим из литераторов-демократов той и последующей поры, была неприятна
грубость Антоновича в его суждениях о личности авторов рассматриваемых им
произведений. Этот полемический принцип шельмования и оскорбления сам
Антонович сформулировал в статье "Зуб за зуб" следующим образом: "Я, как
известно, держусь в полемике следующего правила. Доказывать какой-нибудь
ракалии, что ее приемы не хороши, не деликатны - дело трудное,
доказательствами же ее не проймешь; а гораздо лучше каждую ракалию
заставить на ее же спине почувствовать прелесть ее полемических приемов,
может быть, и опомнится и на будущее время исправится" (Современник, 1864,
N 11-12,. отд. рус. лит., с. 149). Грубость в полемике, категоричность,
нежелание правильно понять противника и другие проявления духовного насилия
Решетников справедливо считал недопустимыми в общении между идейно близкими
критиками.
Серафима Семеновна - Каргополова, жена Решетникова... Что делать? -
Вопрос явно навеян романом Чернышевского "Что делать?", но с
предположениями об ином варианте жизненного пути, нежели у Веры Павловны:
ближе к заурядной повседневности, без "свободы" от детей.
... зачем шесть месяцев держат ее? - Чтобы уяснить себе меру
мнительности или, напротив, объективности Решетникова в данном случае,
целесообразно познакомиться с публикациями за эти шесть месяцев в
"Современнике", на фоне которых происходило затягивание вопроса о печатании
романа "Горнорабочие".
Среди художественных произведений преобладали откровение слабые -
такие, как комедия Н. Зиновьева "Говорят, будет воля!", повесть П.
Ковалевского "Непрактические люди", подражательная повесть II. Холмского
"История моего помешательства" или аморфный "рассказ в очерках" А. Соколова
"Сарыч". Лишь отрывок из стихотворного цикла Некрасова "О погоде" и две
повести - А. Михайлова "Жизнь Шупова, его родных и знакомых" и В. Слепцова
"Трудное время" - поднимались над этим уровнем отечественной беллетристики.
А среди переводов выделялись явные публикации на русском языке из Шекспира,
Теккерея и Байрона.
Среди же очерков едва ли не одни "Заметки о Бухаре и ее торговле с
Россией" (под псевдонимом "Казенный Турист") могли заинтересовать читателя
своей экзотичностью и умелым сочетанием социологизма с. художественной
персонификацией новых типов странной и чужой для русских людей
действительности. Другие же очерки тяготели к уже зарождавшемуся
народничеству с присущими ему предубеждениями к промышленному развитию на
западный лад и непомерными симпатиями к старинному патриархальному быту; к
тому же социально-экономический анализ в них плохо сочетался с собственно
художественным изображением. Таковы были очерки разных авторов: "Мысли о
земледельческой промышленности", "Крепостная община в России", "Мысли о
рациональном устройстве сельского хозяйства", "Месяц на хуторе Х-й губ." и
ряд других.
И чуть ли не свыше полутора сотен страниц было отведено в этих шести
номерах "Современника" рецензиям Антоновича, некоторые из которых были
дельными, но унылыми (например, рецензия на диссертацию Чернышевского - по
случаю десятилетия со времени ее защиты), или его грубой полемике с
Писаревым и Зайцевым - с однообразными менторскими поучениями или
неосторожными замечаниями наподобие следующих: "Мнение Добролюбова не
обязательно ни для меня, ни для "Современника" или "г. Тургенев не
угадывает и не понимает новых явлений общественной жизни".
Решетников внимательно читал издания, в которых сотрудничал (см.
запись в дневнике 26 декабря 1864 года). Естественно предположить, что он
сопоставлял свои роман "Горнорабочие" с публикациями в "Современнике". На
этом фоне ему действительно могло казаться обидным нежелание печатать его
произведение или хотя бы дать советы для переработки рукописи.
... Я простился... чувствовал при этом неловкость Антонович. -
Решетников простился не навсегда, но неприязнь к Антоновичу у него
осталась; примечательно, что он никогда не отозвался недружественно об
умершем Н. Г. Помяловском, об активном члене редакции В. А. Слепцове, о Г.
И. Успенском и А. И. Левитове, чьи произведения считал украшением журнала,
а не бесполезной тратой его листажа.
... две карикатуры на Благосветлова. - Еще один эпизод "раскола в
нигилистах": издатели "Искры" решили поддержать Антоновича и "Современник",
осмеяв Г. Е. Благосветлова - издателя "Русского слова".
Зайцев В. А. - сотрудник "Русского слова".
Взятое в скобки зачеркнуто; взамен написано: "Потому что буду в
Пермской губернии".
Благовещенский Н. А. - в 1863-1866 гг. был редактором-издателем
"Русского слова"; после закрытия журнала сотрудничал в "Неделе" и
некрасовских "Отечественных записках".
Звонарев С. В. издал "Подлиповцев" в 1867 году.
... Писарев и Зайцев очень зазнаются... Антонович... тоже провирается.
- Эта запись позволяет предположить, что Решетников не одобрял "раскол в
нигилистах", не считал целесообразным распыление сил революционных
демократов даже ради идейного размежевания.
Из первой части романа. - Речь идет о "Горнорабочих": Решетников уже
перестал называть свое произведение статьей пли этнографическим очерком.
Курочкин В. С. - поэт, литературно-общественный деятель, вместе с Н.
А. Степановым и при участии своих братьев издавал юмористический
| |
| Просмотров: 717 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры