Семевский Михаил Иванович - Слово и дело!

овь, - отвечала на жалобы старухи монахиня Киликея, - и с чего то нехожденье?

   - А ради того не ходит Степан в церковь, что бороды бреют...

   - Кто бороды бреет, тому и грех, - не совсем успокоительно для старухи отвечала Киликея, - а все-таки благочестие еще есть - потому на пяти просвирах служат, а как станут на опресноках служить, и мы отречемся, в церковь не будем ходить.

   В то время, когда старуха мать тоскует и плачется на неблагочестие своего сына, молодой человек, осаждаемый тяжелыми думами об антихристе, вспомнил, что в Тамбовском уезде, в селе Тотокове, у знакомого ему попа Ивана есть старопечатный требник. "Дай посмотрю в нем, что там об антихристе сказано", - думает Выморков и спешит к отцу Ивану. Случилось на его беду так, что во время прихода его к отцу Ивану приехали пристава из Переяславля-Рязанского; развозили те пристава попам присяги и увещанья.[*]

  

   [*] - Вероятно, здесь надо разуметь "Устав о наследии престола", обнародованный 5 февраля 1722 г., по поводу которого требовалось "клятвенное обещание" от всех подданных в признании ими того наследником престола, которого изберет сам государь; или те "Присяги", которые разосланы были в 1722 г. всем священникам, при указе 17 мая, "о объявлении священниками открытых им на исповеди преднамеренных злодейств...". Под словом "увещание", без сомнения, разумеется то увещание Синода к раскольникам, которое было издано в том же 1722 г., 27 января. (Прим. автора.)

  

   Стал читать Выморков увещанье и вдруг остановился на том месте, где "в похвалу и честь" государя писано так: "Имети бы яко главы своя и отца отечества, и Христа Господня!" С ужасом вспомнил молодой человек, что в Кирилловой, старопечатной книге именно сказано: "Антихрист - ложно Христом прозовется!" "Итак, сбылось уже и это пророчество, - стал думать Выморков, - антихрист, воссевший на царский престол, стал теперь уже именоваться Христом".

   "Смотри, читай эту книгу Кириллову, - говорил вскоре после этого Степан дьячку Вознесенского девичьего монастыря, - тут имя написано антихристово". И передал ему все слышанное от Саввы. "Приметь и то, - продолжал Степан, - бывало, молят Бога за царя Петра Алексеевича, а ныне стали молиться за императора Петра Великого, отечество ж уже не поминается".

   Степан не скрывал терзавших его сомнений ни от кого из знакомых, тем более не решился он скрыть их от отца своего духовного, Архангельской церкви попа Ивана Афанасьева. Не рассеет ли их отец духовный? Нет! Отец Иван еще утягчил тревожное состояние Выморкова рассказом: "Вот, как мы бывали на Воронеже в певчих и певали пред государем и при компании (т. е. его свите) проклинали изменников, и дошел разговор до Талицкого, и государь в то число говорил так: "О, вор Талицкий! Уж и я антихрист пред тобою!" - К чему ж то государь говорил, - заключил священник, - Бог знает".

   Рассказ попа Афанасьева не рассеял недоумений дьячка Степана, "к его сомнениям приложил поп только новое сомненье". И нигде-то он не встретил кого-либо, кто бы ему положительно и ясно доказал всю нелепость его убеждений. Напротив, всюду он слышит подтверждение своей дикой мысли. Степан стал подумывать, не обратиться ли к старообрядцам за разрешением своих сомнений, и стал он спрашивать предварительно у знакомого уже нам протопопа Тихона о существе разницы крестного знамения первыми тремя перстами и одним первым большим с двумя последними: которое из сих сложений рук более истинно?

   - Как хочешь крестись, - равнодушно отвечал отец Тихон, - я крещусь и так, и сяк, в том силы нет, хоть и кулаком крестись.

   - Ну, а что то за слово "император"? - допрашивал Степан.

   - Знатно, что больше царя, - отвечал протопоп. Возрастающие толки о том, что скоро повелят служить на опресноках, что скоро и монастыри не будут сметь принимать к себе новых сподвижников, до того устрашили Степана, что он решился постричься в монахи.

   - Антихрист скоро велит служить на опресноках, - сказал Степан своим домашним, сидя на Рождество 1722 года за обедом, - а я не стану того ждать, я уйду в монастырь.

   - Не спеши постригаться, - останавливала его старица Киликея, которой он также сообщил свое решение, - не спеши, жена у тебя есть.

   - Да уж указы пришли, чтоб не постригать новых монахов, я и потороплюсь, пока указ не исполнен, - возражал Степан, - да и монах Савва сказывал мне, что в мире у нас царствует антихрист.

   - Врет он, - спорила Киликея, - антихрист женат не будет...

   - Ведь я сам присмотрел в Кирилловой старопечатной книге, - стоял на своем дьячок, - что во имя Симона-Петра имать сести гордый князь, мира сего антихрист...

   - Нет, не он - это наш государь... А читала я в книге, - продолжала Киликея, - что первое гонение будет от антихриста на монахов, монастыри опустошены и огнем пожжены будут...

   - Однако ж, я постригусь; когда что будет, тогда и в горы уйду...

   Стал обходить Выморков своих знакомых, причем извещал их о своем решении постричься; зашел, между прочим, он к посадскому человеку, жителю Тамбова, Котову. В беседе с женой его, Анной Обросимовной, сообщил Степан и ей свое ученье.

   "Да вот и я скажу на то, - заметила Анна, - жила я в городе Шуе, и случилось сроднику моему быть в городе Суздале, куда сослана царица, и она говаривала людям, а в том числе и сродники мои слышали: "Держите веру христианскую, это не мой царь, иной вышел". А и насчет крестного знамения, та ж Анна Котова пояснила, "что ей довелось слышать от попа или протопопа, а именно не упомнит, что в слагании первых трех перстов сидит сам сатана..."

   И услыша отречение заточенной царицы от своего мужа, Степан с обычным своим простодушием вполне поверил рассказу об этом событии и "наипаче в сумнении своем об антихристе укрепился". Да и как не укрепиться, мыслил дьячок, когда и у Григория Назианзина в конце его книги сказано: "Внезапу привозстанет и превознесется и возлицемерствует благостыню!" В страхе, что-де все равно, при державе антихриста жить долго не доведется, Степан Выморков порешил окончательно уйти от зла и сотворить благо, то есть постричься в монахи.

   Чтоб поступить в монахи, как можно видеть из указов того времени, надо было преодолеть немало трудностей. Правда, знаменитое "Прибавление к Дух. Регламенту, о правилах причта церковнаго и чина монашескаго", прибавление, сделавшее крайне трудным, почти невозможным поступление в монахи, не было еще получено в Воронежской губернии, но уже и без сего "Прибавления" предстояло, при поступлении в монашество, много разных формальностей... Выморков, однако, не убоялся их; он решился постричься в Трегуляевом Предтечевом монастыре, находящемся в восьми верстах от города Тамбова. Игумен Иосаф, к которому он обратился с просьбой постричь его в монахи, знал Степана за человека "к церкви подвижнаго, в молитве не леностнаго, к пенью на клиросе удобнаго", притом же изрядного начетчика. Поэтому Иосаф и спешил утвердить Степана в его намерении покинуть свет и надоумил, что он должен был для этого сделать. Согласно наставленью отца-игумена, молодой человек неоднократно словесно просил как его, игумена, так и всю честную братью монашествующую принять его в свою среду; затем Степан подал письменное о том прошение: игумен, иеромонахи и иеродиаконы положили, как того требовали указы того времени, письменную резолюцию на том прошении, что они согласны принять в свою среду просителя. Но Степан был женат; современные же постановления, обнародованные правительством, требовали, чтоб жена желающего постричься дала от себя "распускное письмо". Сам игумен взялся то дело уладить, отправился к жене Степана и убедил ее дать означенное письмо. В письме молодая женщина заявляла, что муж ее желает постричься, что препятствий к тому с ее стороны не имеется и что о расстрижении его нигде она бить челом не станет. Письмо должно было быть засвидетельствовано отцом духовным - Иосаф устроил и это: наш прежний знакомый, отец Дмитрий, скрепил то письмо своею подписью. Выполняя требуемые формальности, игумен Иосаф, спустя несколько времени, опросил мать и жену Выморкова при посторонних свидетелях: дано ли то "письмо распускное" добровольно и действительно ли отец Дмитрий, по их просьбе, скрепил то письмо своею подписью? Обе женщины отвечали утвердительно, и жена Степана, при игумене, для его уверения, протянула руку попу Дмитрию.

   - Аще ныне не пострижется муж твой, - говорил молодой женщине Иосаф, - век монахом не будет, потому уж теперь, по указу, составляется перепись монахов, и когда составится реестр и учинится табель всем им, тогда постригать никого не доведется... а ты, - продолжал он, обращаясь к жене будущего монаха, - выходи вновь замуж, за кого похочешь.

   - Коли так, я пойду замуж, - сказала та Выморкову.

   - Нет, не ходи, - молвил тот, мысленно решившись, однако, скорее видеть жену свою за другим, нежели вернуться в свет.

   Таким образом, Степан Выморков покончил все свои отношения к семье, и вскоре по исполнении над ним обычной церемонии в братью Предтечева-Трегуляева монастыря поступил новый брат Самуил.

   Трегуляев монастырь в то время принадлежал к числу довольно богатых монастырей, за ним немало было деревень, земли и всяких угодий. В монастыре была многочисленная братия, и новый брат скоро встретил в ее среде нескольких лиц, которым доверчиво передал свои убеждения относительно появления на свете антихриста; доверие с его стороны к некоторым из монахов тем скорее было вызвано, что они вполне разделяли убеждения Самуила и гораздо прежде его остановились на той мысли, что в Петербурге давным-давно сидит антихрист. Один же из братии, монах Филарет, рассказал Самуилу, по поводу толков о том, кто таков император Петр, следующую, ходившую в то время в народе легенду.

   "Над нами царствует ныне, - говорил Филарет, - не наш государь Петр Алексеевич, но Лефортов сын. Блаженной памяти государь - царь Алексей Михайлович говорил жене своей, царице: "Ежели сына не родишь, то учиню тебе некоторое озлобление". И она, государыня, родила дщерь, а Лефорт сына, и за помянутым страхом, втайне от царя, разменялись - и тот, Лефортов сын, и ныне царствует!.."

   Такие рассказы не могли, разумеется, рассеять заблуждений молодого монаха; напротив, более и более коснел он в них и креститься стал по старопечатным книгам, что, как кажется, не производило смущения в честной обители. Только иеромонах Никодим, инквизитор Мигулинского Троицкого на Дону монастыря, дядя родной Самуила, зайдя его проведать, заметил племяннику: "Крестись ты первыми тремя перстами, ведь и греки також крестятся..." Тот повел со своей стороны речь об антихристе, что-де царствует он над ними...

   "Нет, - успокаивал его Никодим, - то не антихрист, разве - предтеча его..." И это говорил инквизитор, то есть лицо должностное, облеченное большою властью над монахами и обязанное о всяком "противном" слове доносить властям предержащим!..

   Племянник не успокоился, не поверил дяде и, пропагандируя в среде молодых братий честной обители учение об антихристе, скоро нашел себе в молодом монахе Степане ревностного последователя. Степан был увлечен речами Самуила, те речи проникнуты были самым искренним убеждением, и поверил он своему сотоварищу во всем, и стал креститься большим перстом с двумя последними, и во всех, не разделяющих его и учителя его убеждений, стал видеть не кого другого, как слуг антихристовых. В другом монахе, Павле, Самуил скоро приобрел другого, не менее ревностного последователя своего учения.

   В апреле месяце 1723 года всю братию трегуляевской обители вместе с игуменом по какому-то важному делу вызвали в Воронеж, где в надворном суде снимали с них допросы. Самуил имел в Воронеже родных, у которых и проводил свои досуги, не оставляя пропаганды своего учения.

   - Бог то знает, антихрист ли он, император-то Петр, - заметила однажды Самуилу одна из его собеседниц, Федосья Осипова, - потому, живала я в Нижнем, а про то не слышала, а говорят в Нижнем, что ныне новая вера, а старую веру покинули, и архиерей нижегородский, Питирим, сам был в старой вере, да преложился и мучит тех, кто крестится одним большим перстом с двумя последними...

   - Я и в книге то присмотрел, - заметил на это Самуил, - это так...

   - Вот его, - продолжала Федосья, - его, Питирима, нижегородцы точно называют антихристом. [*]

  

   [*] - Питирим, архиепископ Нижегородский и Алатырский с 1719 по 1738 г., род. около 1665 г., ум. в 1738 г. Питирим известен как самый рьяный гонитель раскола и как автор нескольких полемических против раскола сочинений... Император Петр деяния Питирима в защиту православия против раскола называл "подвигами равноапостольскими"... (Прим. автора.)

  

   А сама я слагаю руку по старопечатным книгам, потому так велят креститься священники в Нижнем.

   Вскоре после того Самуил составил и своеручно написал втайне "хулительное письмо; то было нечто вроде воззвания к священным чинам о том, что они повинуются не государю, исполняют волю не законного монарха, а антихриста. Письмо то Самуил сохранял у себя и, как кажется, никому не читал, выжидая только удобного случая его подбросить кому-нибудь так, чтобы оно "до священнаго чина дошло". Случай этот представился в день выхода из Воронежа. Самуил подкинул то письмо, безвестно от своих сотоварищей, монахов, во двор одному из жителей города Воронежа. Дошла ль та грамотка "до священнаго чина" и какая судьба ее постигла - неизвестно. Между тем на пути из Воронежа в Тамбовский уезд "Самуил в церковь где ходил, где нет, крестился противу старопечатных книг и не надеялся обрести в молитве, в церквах, никакого для себя спасения". Перечитывая в это же время книгу Стефана Яворского "Об антихристе", он нимало ей не верил и стоял на том, что книгу сочинил преосвященный только с единственною целью угодить ему, антихристу.[*] А тут, на беду Самуила, встретился ему в селе Избердей боярский сын Захар Лежнев; новый знакомый стал разъяснять Выморкову, куда делся настоящий государь. "Наш государь, - толковал Лежнев, - пошел в Стекхолм, а там его посадили в заточение, а это, что ныне царствует, не наш государь, царь Петр Алексеевич, иной..."

  

   [*] - Знамения, пришествия и кончины века... М., 1703. Соч. Стефана Яворского имело после того несколько изданий. Самый выход этой книги в первые же годы царствования Петра I красноречиво свидетельствует, до какой степени сильно было распространено в народе учение об антихристе. Правительство вынуждено было не только скасовывать проповедников того учения, но и обращаться к вразумлению масс народных в особо составленном с этой целью сочинении... (Прим. автора.)

  

   "Кто ж иной, как не сам антихрист!" - думал Самуил и вместе с единомышленником своим, монахом Павлом, стал гласно разъяснять жителям села Избердей - кто таков, по их твердому убеждению, царь Петр Алексеевич.

   Речи произвели свое действие: крестьяне поверили. Встретился на дороге дьякон. Самуил тотчас сообщает и ему свое учение.

   Пришли в свой монастырь. Здесь Самуила ждал новый, тяжкий удар. Получен был "Духовный регламент". Случилось так, что инквизитор тамбовских монастырей Александр велел именно монаху Самуилу читать братии присланный "Регламент", читать во время "трапезнаго ядения".

   Самуил Выморков по окончании чтения дошел до такого исступления, как сам потом рассказывал, что готов был бросить "Регламент" на пол и тут же, в трапезной, пред лицом всей братии, потоптать его ногами. Только присутствие грозного инквизитора удержало его от поступка безумного. Но зато после трапезы и чтения Самуил поспешил излить свои чувства и думы другу своему Степану.

   - Вот помнится мне, - говорил Самуил, - в Кирилловой книге именно написано, что антихрист вся заповеди святых апостол и святых отец сокрушит, и своих заповеданий заповесть держати, и вот то его заповедания... и то к тому стало, как прочь отвесть от монашества... бежим из монастыря в пустыню!..

   - Я в твоем мнении тебе помощник, - с полною доверенностью к учителю отвечал Степан, и они оба положили покинуть навсегда монастырь, ограда которого не могла укрыть их от ненавистных им "заповеданий антихриста".

   Бегство решено. Степан под предлогом работы ушел в одно из подмонастырских сел. Самуил между тем "великое свое страшное сумнение" и причину своего бегства спешил изъяснить в письменном воззвании к братии.

   "Уведал я, - писал Самуил на полулисте "средним письмом", запершись в своей келье, - уведал я от светлых писаний, что попущением Божиим принял область антихрист прельстити весь мир зане умножися нечестие везде и повсюду злая содевается..." Приведя затем несколько мест из повести в книге Ефремовой об антихристе, и слова Писания: "Егда же узрите мерзость запустения, стоящую на месте святе, тогда сущии во Иудеи да бежат на горы", - Самуил разъяснял, что и он бежит по слову тому в пустыню, затем вменял "печати антихристовой быть брадобритие" и много и долго еще писал, а все о том же возросшем в лице императора Петра Антихристе; воззвание заканчивалось словами: "Се Аз с вами есмь до скончания века, аминь".

   Самуил поспешил с воззванием к другу и ученику своему Степану, в подмонастырскую вотчину. Там они вместе прочли "письмо", потом ушли в монастырский пчельник, где их ждал знакомый наш монах Павел, и тут же друзья нашли двух других монахов из своего монастыря, Кириона и Марка; первый был стар и глух, второй безграмотен. Воззвание было передано Павлу, и он вслух прочел его всем предстоящим... Содержание его вызвало большие толки и рассуждения между тремя друзьями; долго советовались они, между прочим, о том, как и когда уйти в горы. Необходимость бегства была признана.

   - Я теперь, - говорил Павел, - как на ножевом острие, на которую сторону свалюсь, в ту и пойду...

   - Бог знает, - говорили между тем прочие собеседники, отцы честные Кирион и Марк, - а мы токмо знаем, что Господи помилуй!

   Молодой монах Степан, сильно возбужденный воззванием Самуила и твердо решившийся бежать, душою болел, что его родные в Шацке живут и гибнут в слепоте, в неведении, что над ними властвует враг Христосов. Юноша молил своего учителя написать в Шацк послание, просветить неведущих. Учитель охотно согласился и писал к родным Степана несколько писем, в которых разъяснял им о подлинном крестном знамении против старопечатных книг и о прочем, то есть об остережении от антихриста. Письма, однако, не дошли по своему назначению; люди, которым молодые приятели вручили их для доставки в Шацк, "присмотрели, что письма те были безголовныя", и их изодрали.

   По написании тех писем отправился Самуил в город; зашел на степи во двор тамбовского Казанского монастыря, заночевал здесь и не упустил случай к пропаганде. Разговор длился у него с одним монахом долго; слушатель, со своей стороны, приводил свидетельства о рождении врага Христова. Подошел к собеседникам иеродиакон Изосима, он незадолго пред тем был в Москве.

   - Ну, как имеется в Москве, - начал Самуил расспрашивать приезжего, - как ходят там старообрядцы?

   - Ходят в бородах и с козырями, - отвечал Изосима, - и носят особливое платье, а другим запрещено указом бороды носить, и платье носят немецкое; раскольникам же приказано надзирать у ворот и на кабаках у всяких сборов...

   - Для чего книгу Ефремову и Соборник отставили?

   - Прислан указ, в чем (то есть в чтении его и исполнении) подписалися игумены...

   - Теперича, - перебил Самуил, - стало сущее неверствие, знатно им, императору да Синоду, Ефрем отпишет в противность... Он - не царь-от, Петр, он антихрист! Сущую правду старообрядцы говорят, что нашего государя нет - он в полону, а этот иной... Вон и царицу оставил, а другую поял... Надобно за то, что отставлены книги Ефремова и Соборник, умереть!..

   - Что тебе действовать, - отвечал иеродиакон, - не надобно умирать, пропадешь душою и телом... А что точно чтение книги Ефрема и Соборника по церквам отставлены, часовни ломают, оклады образов посодрали... и хотя не антихрист он, император-то, потому и в Писании сказано: "несть и не бывало еще на земли" его, антихриста, - однако знатно по всему, что он предтеча антихриста...

   Пришел Самуил наутро в Тамбов, пошел в дом свой и объявил родным и жене: "Не хочу быть монахом у отступников, хочу дома жить да в церковь не ходить и носить платье старообрядцев, и оклад готов платить за это..."

   Пришли пристава от инквизитора, арестовали Выморкова и привели в Казанский монастырь. Инквизитор вместе с игуменом Измаилом встретили арестанта на крыльце игуменской кельи. Взглянул на них Самуил, вспомнил, что эти самые начальные люди подписались под указом о нечитании книг Ефремовой и Соборника, и не пошел под благословение.

   - Для чего ты под благословение не идешь? - закричал инквизитор.

   - А для чего вы, - отвечал, помолчав, Самуил, обращаясь к игумену, - для чего вы подписываетесь в нечитании книг?

   - Не мы первые, - отвечал тот, - и архиереи вначале подписались...

   - Надо-то его отстегать плетьми, - говорил инквизитор, - за то, что под благословение не идет, - пошлите сюда приставов с плетьми...

   - В Духовном регламенте, - говорил, между тем, игумену Самуил, - в регламенте написано: проклять, кто жену покинул; я хотел было себе спасение достигнуть - постригся, а ныне по (той) клятве (регламенту) не хочу монахом быть, а хочу с женою жить...

   - Ну и скинь монашество, - насмешливо отвечал игумен.

   Самуил снял камилавку и положил ее на крыльцо... "Постригся я у отступников, - думал он про себя, - и то пострижение, теперь отложа, уйду в пустыню к монахам в горы и там вновь постригусь..."

   - Вот и дьякон стал, - хохотал игумен, - дурак ты, дурак, в регламенте написано: кто ныне покинет жену, тот проклят, а ведь ты уже монах! Не бойся клятвы!..

   Взял Самуил камилавку, надел ее и перекрестился по арменскому слаганию... "Уж (ничего не поделаешь) умру в монахах". Подошли пристава с плетьми, и началось битье нещадное... Высеченного сдали под караул в духовный приказ, оттуда наутро перевели в Казанский же монастырь в хлебню. Вчерашнее наказание было сильное - бедняк стонал.

   - Что покряхтываешь? - спросил его иеродиакон Изосима.

   - Бит плетьми за укорение игумена и инквизитора в подписании о нечитании книги Ефремовой.

   - Не надобно было тебе укорять...

   - Дух бодр, а плоть немощна.

   Не был, однако, в избитом теле и дух бодр; несчастный продолжал терзаться своими обычными тяжкими сомнениями, и не видя исхода из них, решился уморить себя голодом... Дня с два пролежал он в монастырской бане без пищи, в чаянии - замучиться, наконец плоть одолела над духом, и Самуил вкусил монастырского брашна и пития...

   Из Трегуляевского монастыря явился за ним от Иосафа посланный. Самуила посадили по приказу инквизитора на цепь. Несчастный сидел на цепи много дней и сильно тосковал о том, что ему не удалось убежать из сетей антихристовых. И от "великой своей ревности против антихриста и сумнительнаго страха" стал Самуил кричать злые слова в хулу и поношение Петра I.

   Впрочем, фанатик наш не пострадал за "злыя слова"; дело в том, что сам игумен Иосаф не только снисходил к томящемуся на цепи монаху, но, видимо, разделял его образ мыслей о Петре. По крайней мере, когда Самуил и ему, игумену, - впрочем, с глазу на глаз - высказал свое мнение о том, кто таков император Петр, - Иосаф ответил только на это: "Поди зевай на торгу (то есть кричи на площади), а не здесь!" Говорили они наедине же и о ненавистном им обоим "Духовном регламенте".

   - Мню я, - говорил арестант, - до коих мест здравствует государь, до тех мест и "Регламент" будет, а как его не станет, то и уничтожится...

   - Вон царь говорил, сказывают, - сообщал от себя Иосаф, - со Степаном (Яворским), с митрополитом: я, мол, сделал регламент генеральный, а ты сделай регламент духовный, нас и будут поминать...

   - Государь-то император, он пишется не просто, - рассуждал между прочим с игуменом Самуил, - и прежние греческие цари, как вычитал я в книге Борония, писывались императорами...

   О чем шла еще беседа у Иосафа с Самуилом, нам неизвестно, но что первый не питал ни малейшего нерасположения к последнему, это он доказал, выхлопотав у инквизитора освобождение Самуила. "Ну, будешь ли без ведома из монастыря бегать?" - спрашивал после того игумен Выморкова. Тот пред образом "дал веру", что из монастыря без ведома уходить не будет. Иосаф успокоился и, отправляясь в город несколько дней спустя, взял с собой и Самуила, откуда и отпустил его одного в монастырь. В тот же вечер Выморков сошелся с друзьями своими, монахами Павлом и Степаном, да с жителем Сокольского уезда, бельцом, Захаром Лежневым, "молодым еще молодчиком". Долго и долго они беседовали и об общем злодее "антихристе", и о том, как бы уйти в горы "свои души спасать", и все-то четверо хвалили старопечатные книги, и радовались об них, и пели против тех книг тропари. "Помилуй нас, Господи, помилуй нас..."

   Поздно ночью друзья, поужинавши, разошлись по кельям. Самуилу не спится, голова воспалена беседой, и он идет на колокольню помечтать о своем побеге в горы. Душа молодого монаха жаждет беседы, и все о том же "сумнительстве об антихристе", неотвязно днем и ночью преследующем его. Приходит на колокольню пономарь Иоанн. Самуил, с обычною ему смелостью, начинает говорить: "Как нам быть, ведь церкви-то божии осквернены антихристовою скверною..." - и отхватывает целиком раскольничью речь, вычитанную им в служебнике времен царя Алексея Михайловича.

   - Воля божья, - отвечает пономарь, - хотя и брадобритый (а пущай) ходит в церковь, мы его покропим святою водою, так и ничего не будет.

   В ту же ночь, на 29 июня 1723 года, бежал Самуил в степь. За ним последовал и преданный ему монах Степан. А так как бродяжничество монахов в то время строго-настрого воспрещалось указами и без паспорта нельзя было выходить из монастыря, то Самуил сам написал себе вид и подписал его вместо игумена Иосафа.

   Ночью беглецы пришли на пчельник близ монастырской вотчины, недалеко от их обители. Сюда же явился и Павел. Пошли толки и планы о побеге. Степан и Самуил убеждали Павла бежать с ними, тот что-то все еще не решался. Тогда друзья развернули книгу Ефремову и стали читать речь, приведенную в повести об антихристе, в которой, между прочим, особенно останавливались на следующем месте: "Егда же узрите весь мир смущен и когожде бежаща скрытися в горы и о всех гладом умирающих и иных жаждою истающих, яко воск и не будет помогающаго" и проч. Все это место чтецы приводили в подтверждение необходимости бегства.

   - Я уже решился, - отвечал Павел, - но еще погожу...

   На пути встретился им монах из Преображенской пустыни Ефрем. Беглецы не сочли нужным скрывать от него, что пробираются в горы к каким-нибудь людям, чтобы укрыться у них и жить тайно.

   - Заезжайте вы, - посоветовал им встречный инок, - заезжайте на рыбную ловлю, там есть у меня товарищ, монах Варсонофий; скажите, что вы от меня, он вас укроет, и вы меня там дождетесь, а я с вами готов сам уйти хоть в Царьград...

   На рыбной ловле отец Варсонофий принял беглецов действительно радушно. Пробыли они здесь, в ожидании Ефрема, с неделю и не потеряли время для пропаганды. Познакомил их Варсонофий с жителем деревни Бротки, бельцом Григорием, и им обоим друзья наши с обычным жаром передавали свое учение, приводили свидетельства от Писания, учили креститься "против старопечатных книг". Оказалось, что те уже крестятся по старообрядчески, и книги старопечатные любят; тем не менее беглец Григорий до того был умилен поучениями Самуила и Степана, что сказал им:

   - Сыщите себе место, где от меня не в дальности, в горах, и, вырыв пещеру, живите в тайне; я вас кормить готов, а вдаль не ходите; я бы сам куда сшел, да жаль жены и детей.

   Пришел между тем и новый приятель наших беглецов, монах Ефрем, и все четверо "многими умышленными разговорами" открыли ему все учение о явившемся антихристе; между прочим, Самуил ссылался в подтверждение своего мнения на Кириллову книгу, где сказано, что антихрист явится под именем Симона-Петра, что царство его может быть в Риме и во Иерусалиме, "а в Кирилловой книге, - толковал Самуил, - помнится мне, написано тако: или от Рима или от инуда (?) такую восприимет власть (антихрист), и потом, и во Иерусалиме будет царем..."

   - Так оно и будет, - вполне согласился Ефрем, - он, государь-то, Петр, а при себе сделал - Синод, тоже стало и выходит: Симон да Петр... А и креститься, - заключил Ефрем, - противу старопечатных книг я люблю и готов.

   Увидал у новообращенного Самуил святцы нового издания, развернул их, а на заглавном листе напечатана обыкновенная оголовка: "во славу Святыя Троицы и проч. повелением всепресветлейшаго и державнейшаго государя нашего Петра Великаго, императора и самодержца Всероссийского, благословением же святейшаго правительствующего синода..." Не стерпел фанатик и, руководимый "безмерною ревностью и сумнительством", вырвал лист из книги, "изщипал его и бросил в реку".

   - Напрасно ты это делаешь, - заметил Самуилу Ефрем.

   - Видеть я того не хочу, - горячился Самуил, - ведь вот содержит все он, государь, яко православный христианин, а между тем, как ни на есть прельстит он нас и отведет от веры... Правду сказано в повести Ефремовой об антихристе: "Образ примет истиннаго пастыря, да прельстит овец стада" и проч., а и Григорий Назианзин что пишет: "Внезапу превозстанет и возцарствует и возлицемерствует благостыню и потом поженет церковь Божию" и проч.

   Проповедник с сотоварищем собрались в путь, идти дальше искать "спасенье душ своих". Между тем как пропаганда Самуила и Степана шла таким образом довольно удачно и они находили радушный себе прием, сотоварищ их, монах Павел, решился наконец также бросить монастырь и в начале июля 1723 года прибил к воротам монастыря какие-то "листы", как кажется, хулительные, и бежал в степь. 8 июля листы были замечены, и один подьячий, дядя Выморкова, признал в прибитых письмах, неизвесто по каким "приметам", сочинение Самуила...

   Сочинитель в это время, сопровождаемый Степаном, шел к казачьим городкам. Путь далекий; идут да беседу ведут.

   - Хотел было антихрист, - рассказывает Степан, - в патриархи поставить киевского митрополита. Вот и привели его в соборную церковь ставить, а митрополит говорит: дай мне, чтоб были старопечатные книги - и буду патриархом, а ежели не так, не хочу. А антихрист-то, в ответ на то, выхватил палаш и замахнулся на него (митрополита), да как замахнулся, так и упал на него... Знатно за то случилось с ним это, - заключил Степан, - что он, антихрист, не может о старопечатных книгах слышать... благодать божия за это самое и ушибла его, а поднял его Александр Меншиков, и по поднятии молвил антихрист ко всем: не будет вам патриарха!..

   Беседуя таким обазом, друзья пришли в Добринскую станицу. Остановились на несколько дней у попа. Степан с найма работал поденно у казаков, Самуил же "с крепким вниманием" читал старопечатные служебник и требник да ходил с попом в церковь, к службе божией. А по вечерам оба друга, "присмотря кого-либо из препростых людей, из бурлаков", открывали им учение свое об антихристе.

   - Всем бо имущим боговидения и разум, - говорил Самуил Степану, приступая к просвещению "препростых" бурлаков, - тогда разумно будет пришествие мучителево, а имущие ум свой присно вещи жития сего и любящим земная неразумно будет пришествие мучителево, аще и услышат слово, но не имут веры и вельми им омерзит глаголя - по словам сим Ефремовым в повести об антихристе, поучал Самуил друга своего, "иным людем и сказывать того не надлежит, за тем, что не поверят"...

   На этом основании пропагандисты начали вести свои поучения более осторожно; так, открывая свет "препростым" бурлакам, удерживались от откровенности в разговорах с попом Добринской станицы; впрочем, поп понравился им, между прочим, тем, что на ектениях императора называл имперетором.

   - Прямой имперетор, - пояснил нашим приятелям поп, - немало он людей перетер...

   И любо то было объяснение Самуилу и Степану. Пришли они в Урюпинскую станицу вечером в субботу; в церкви шла вечерня, и как стал поп возносить в ектениях титул государя по положенной форме, и Самуил со Степаном не выдержали. "Мерзко им было слышать то, и они стали харкать и плевать", то же делали на заутрени и часах, и поспешили уйти из этой станицы.

   В Тепикинской станице путники познакомились с иконописцем, казаком Афанасьевым. Самуил занялся у него тканьем, а Степан пошел у казаков работать из поденной платы; ночевали же они вместе на майдане; здесь по вечерам разъясняли некоторым казакам и бурлакам, что царствует ныне антихрист. Слушали их "препростые" люди с верою и умилением, и только однажды один из них заметил проповедникам: "Кому бы не служить, лишь бы нас жаловали!.."

   В Тепикинской станице Самуил, к великому своему сожалению, должен был расстаться со спутником: Степан сильно заболел и боялся умереть в "мирских домах". Выморков купил ему лодочку, написал подорожную от имени игумена Иосафа в другой монастырь, а иконник Афанасьев дал грамотку, благодаря которой больной мог найти себе приют у одного "трудника", спасавшегося где-то на берегу Дона, в пустыни.

   С отъездом верного сопутника и друга Самуил вдруг изменяется в образе мыслей своих об антихристе. Причиною тому было то, что новый знакомый его, иконник Афанасьев, первый взял на себя труд разъяснить молодому монаху его заблуждение.

   Задумался Самуил, взял Пролог, стал читать с обычным вниманием. "Сумнительство" его стало мало-помалу рассеиваться. "Буди так, - думал монах, - все то это хорошо, только противно мне брадобритие и что все то творят не против старопечатных книг..."

   Тем не менее на Самуила произвели сильное впечатление объяснения иконника; повел он с ним разговоры многие, а все-то те разговоры были, как он сам потом рассказывал, про его императорское величество. Афанасьев развивал доказательства тому, что Петр никак не может быть антихристом. К сожалению, беседы эти не дошли до нас. Как бы то ни было, но толкования Афанасьева произвели на необыкновенно восприимчивую натуру Самуила самое сильное впечатление; достал он вскоре после того Соборник, прочитал в нем со вниманием некую повесть и обрадовался, и как сам впоследствии времени рассказывал, "прежнюю хулу свою на государя и вполовине страшился принять, и о прежних хулах искренно соболезновал".

   Разбитый в доводах своих об антихристе, Самуил встретил зато в той же казачьей станице единомыслие по вопросу о крестном знамении. Один казак на толки Самуила по сему предмету заметил: "Был я в полону у турок и ушел от них на Кубань, и на Кубани есть два монастыря, и там мне один начальной (человек) о кресте казал книгу, и против той книги по перстам мне рассказывал: в трех перстах замыкается сатана; не крестись так, живи у нас, мы - благодарим Бога - живем хорошо... Я остаться не согласился. И как придешь домой, приказывал мне тот же начальной, к попу не ходи, насадит (он) тебе тридевять бесов, ты и в год не отмолишь..."

   Но знакомый уже нам иконник Афанасьев, казак вполне православный, совершенно чуждый раскольничьих мнений, услыша от Самуила "сумнительство его о крестном знамении", стал спорить с ним по этому пункту; он повел речь про Никона патриарха да про воронежского архиерея Митрофана... "А того Митрофана, - говорил Афанасьев, - государь сам погребал, и они крестились первыми тремя персты, уж-то и Богу приятно, потому ныне и мощи их нетленны..." И много, и долго говорил еще казак-иконник, и Самуил поверил его доводам, "замерзелое свое сомнение все отложил и стал крест полагать во образ пресвятыя Троицы первыми тремя персты..."

   С "отверстыми очами" на все свои заблуждения шел Самуил из Тепикинской станицы в Островскую. Здесь жил родной брат его, у которого он и остановился. К брату хаживал поп станицы, отец Григорий; познакомился он с Самуилом и разговорились.

   "Заезжал ко мне, - сообщил отец Григорий, - недавно в гости поп из Царицына, или из Карамышенки; заезжал он с игуменом Спасскаго монастыря, что на Усть-Медведице, и сказывал мне: прислан-де указ из синода, чтобы служить на опресноке. Бог знает, - добавил отец Григорий, - как тут быть? Отложить, што ли, (дожидаться?) покамест что будет?... А мне и во сне виделось: пришел ко мне в церковь некакой господин, будто со опресноком, и будто ж прилучился тут к служению Спасский игумен, да распопинский поп Павел, и я, да приноситель тот, кому-то молвили: "Сотвори волю цареву!" И они будто на том опресноке и служили, и причащались, но я не причащался, и то вылил..."

   Фантастический рассказ отца Григорья "не соблазнил", однако, на этот раз молодого монаха; в книге "Увет духовный", которая попалась ему в Островской станице под руку, Выморков нашел много "примеров" против раскольничьих заблуждений, и той книге поверил, и укрепился.

   Прошло три месяца с тех пор, как Самуил стал искать "спасения души" в бродяжничестве по казацким станицам. Теперь, когда голова его прояснилась, он, весь отдаваясь новым идеям, стал подумывать о возвращении в среду монастырской братии; но, страшась наказания за самовольную отлучку, Самуил отправился сначала в Мигулинский монастырь, где в келье дяди своего родного, инквизитора Никодима, провел почти четыре месяца, по конец января 1724 года, занимаясь чтением тех книг, какие разыскал в дядином чулане. Особенно благотворно на него воздействовало внимательное чтение "Соборнаго деяния бывшаго в Киеве, на еретика монаха армянина Мартина". Все прежние сомнения молодого подвижника о крестном знамении рассеялись; в других книгах, в Соборнике и проч. он нашел подтверждение доводов иконника Афанасьева, и конец концов всего этого было то, чо Самуил, отдавшись, с обычным ему увлечением, новому направлению своих мыслей, с великою ревностью и желанием стал ходить в церковь, каялся о мимошедшем неведении, о том, что в церковь не хаживал и хулы испущал мерзкие на императора словом, умом и помышлением...

   20 января 1724 года Самуил оставил Мигулинский монастырь; в Спасской обители он провел затем три дня и прочитал здесь "Пращицу" против раскольников, соч. епископа Питирима Нижегородского. Эта книга еще более рассеяла туман, наполнявший голову молодого человека. Первый порыв его был разыскать друга своего Степана, некогда введенного им в заблуждение, и отвратить его от прежних мнений. С этой целью Самуил стал расспрашивать монаха Спасского монастыря Иоиля: не слыхал ли он про того "трудника", у которого живет Степан? Оказалось, что Иоиль знает урочище, где спасается "трудник", потому к нему много ходит народу, и Самуил стал умолять Иоиля, чтоб он передал от него Степану просьбу: "Все сумнение свое отложить, послушаться его и возвратиться в свой монастырь".

   Последний поступок как нельзя лучше обрисовывает пред нами Самуила. Это - весь увлечение, очень часто ошибочное, но всегда искреннее... Всякой идее, охватившей его голову, всякой идее, выработанной в его голове чтением ли, беседой ли с людьми, которым он почему-либо доверял, он предается со всей страстью, спешит ее передать другим, осуществляет ее на деле, жертвует для нее всеми благами своей жизни, смело идет навстречу всяким лишениям и бедствиям и так же круто, горячо, искренно оставляет свои заблуждения, когда разумное слово или дельная книга указывает ему их...

   Так и теперь: знает он очень хорошо, что с возвращением его в Трегуляевский монастырь он неминуемо подвергнется по меньшей мере нещадному наказанию "шелепами" и аресту на цепи, что для него гораздо было бы безопаснее ходить по казачьим станицам либо пробраться дальше, в горы, - но он убедился, что душевное спасение вполне возможно получить и в стенах того монастыря, откуда он бежал, что царствие антихриста еще не настало, что безбоязненно может ходить в церковь и с брадобритыми, что, наконец, в трех первых перстах, складываемых для крестного знамения, вовсе не сидит сатана, - а потому и спешит возвратиться в свою обитель.

   На обратном пути в Тамбов (Самуил возвращался казачьими городками) наш молодой подвижник везде и всем старается, "елико сила его постигла", всех от "сумнительств" отговорить и "сумнительства" исправить.

   В марте 1724 года Самуил вернулся в Трегуляевский монастырь и первое, что поспешил сделать, - это разубедить тех монахов, которые, слыша иногда его хулы на Петра I, втайне, как казалось ему, уверовали в справедливость его учения об антихристе.

   Блудную овцу побил игумен "шелепами" и определил в монастырь по-прежнему. Иосаф не лишил молодца и прежней своей благосклонности: в поездку свою в Раненбург, на ярмарку, он взял его с собою и отсюда послал его в Сокольский уезд для сыску беглого монаха Павла. Самуил, как все впавшие в раскол и потом искренно оставившие его, рад был просветить очи заблуждавшимся вместе с ним; он с полною готовностию отправился разыскивать Павла, с целью убедить его возвратиться в монастырь. Нашел он Павла в лесу, поселился он там в вырытой им самим пещере, жил "во трудех", спасая душу свою с боярским сыном, Захарием Макаровичем Лежневым, и тремя товарищами, простыми мужиками. "Премногими разговорами" стал приводить Самуил своего бывшего сотоварища Павла "ко истинной вере", но тот и слушать не стал - убежал от него; тогда проповедник отправился в пещеру к Лежневу и "многими мерами разговаривал с ним и его сожителями, отводя их от суеверия и обращая к истине". Увещание и тут не увенчалось успехом: Захар твердо стоял на том, что в лице Петра I воцарился антихрист. Тщетно Самуил показывал ему книгу Стефана Яворского, "выговаривал от оной, а также и от других книг довольно", что антихрист - не Петр, но никого своими доводами "от книг" к истине не превратил, с тем и вернулся проповедник наш к своему игумену. Только спустя некоторое время Павла с товарищами разыскали другие люди и привели под караулом в Тамбов. Здесь Самуил раскрыл другу своему его заблуждения и написал за него "обратительное доношение", которое и представил в духовный приказ. Быть может, благодаря "раскаянному письму" власти удовольствовались относительно Павла только тем, что зауряд с его лесными товарищами сделали им всем внушение батогами и водворили на прежние места жительства. Самуил продолжал усердно опровергать те ложные толкования, которые делали некоторые из его сотоварищей при чтении священных книг. Таким борцом против рассуждений, "к поношению чести превысоких особ клонящихся", явился он, между прочим, и в следующем случае: в поездке его из Раненбурга в лес, для сыску заблудшего монаха Павла, сопровождал его сын игумена Трегуляевского монастыря поп села Избердей - Антип Иванов. По возвращении п