Толстовство - Ясная Поляна. Выпуск 12

бщество. Мне заповедано любить, и это значит - восстанавливать сообщество, противостоять несправедливости и откликаться на нужду моих братьев.

   Шестой принцип. Ненасильственное сопротивление основано на убеждении, что Вселенная всегда на стороне справедливости. Поэтому тот, кто верит в путь ненасилия, верит и в будущее. Эта вера - ещё одна причина, по которой участник ненасильственного сопротивления готов принять страдание без мысли об отмщении. Ведь он знает, что в борьбе за справедливость его союзником выступает мироздание. Действительно, есть и такие преданные сторонники ненасильственного сопротивления, которым трудно принять идею личного Бога. Но даже они верят в существование некой созидающей силы. Как бы её ни называли: бессознательным процессом, безличным Брахманом, или Творцом, всемогущим и бесконечно любящим, - есть во Вселенной эта созидающая сила, приводящая разрозненные детали бытия в гармоническое целое.

  

  

   IFOR - Международное Содружество примирения

  

   ГОЛОСА НЕНАСИЛИЯ

  

   "Дух ненасилия начинается с уважения к людям, благоговения перед жизнью. Поэтому исключается какое бы то ни было насилие - не только физическое или словесное, неважно даже

  

   18

  

   то, как мы смотрим на других и что мы о них думаем. Здесь также необходимы открытость и правдивость в общении, отказ от секретности и обмана".

   Диана Фрэнсис.

   Англия.

  

  

   "Мы нуждаемся в людях, умеющих общаться, умеющих понимать других. Таких немного. Чтобы примирять враждующие стороны, - мы должны иметь способность понимать страдания как одних, так и других. Если же мы присоединяемся к одной из сторон, уже становится невозможным осуществлять дело примирения.

   Я могу сказать вам, что, если вы не способны улыбнуться, - в мире не будет мира. Вы можете принести мир не демонстрациями против ядерного оружия, а вашей способностью улыбнуться, вашим осознанием того, что вы можете нести мир. В медитации, улыбке, дыхании, радуясь голубому небу, мы можем внести новую струю в движение за мир".

   Тих Нхат Ханг,

   Вьетнам / Франция.

  

  

   "Наша надежда на тех, кто не пугается насилия - откуда бы и от кого бы оно ни приходило, - на тех, кто всегда настойчиво и бесстрашно выступают на защиту людей, но кто в то же время заботятся о том, чтобы самим не применить то же насилие, против которого они борются. Активное ненасилие, которое я здесь предлагаю, - выбор тяжёлый. Ведь это наиболее радикальный путь, требующий от идущих по нему высочайшего героизма. Это путь обращения ко всему высшему в человеке, к его внутреннему идеалу, к тому, что отличает его от животного, это признание данной Богом способности быть глубоко человечным и свободным даже среди внешней несвобода и жестокой бесчеловечности".

   Франсиско Клевер,

   Филиппины.

  

  

  

   PRAYER for PEACE

  

   Lead me from death to life,

   from falsehood to truth.

  

   Lead me from despair to hope,

   from fear to trust.

  

   Lead me from hate to love,

   from war to peace.

  

   Let peace fill our heart,

   our world, our universe...

  

  

   20

  

   ШАГИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ

  

   Нашим читателям уже хорошо известно отношение журнала к любому убийству или обучению ему, а соответственно, и к военной службе. Мы знакомили и с некоторыми документами и воззваниями, являвшимися шагами на пути демилитаризации.

   В этом выпуске предлагается глава из обзора "отказ от военной службы по соображениям совести" /о положении в СССР/, подготовленного Московским бюро Транснациональной Радикальной партии.

  

  

  

  

   Требования обеспечить право на отказ от военной службы находят отклик у очень большого числа самых разных общественных организаций по всей стране. Это связано с тем множеством причин, которые вызывают негативное отношение общественности к армии и нежелание проходить военную службу. Многие из этих организаций, выступая с присущих им позиций, будь то правозащитных, религиозных, пацифистских или просто общегуманных, принимают участие в движении за право на отказ от военной службы и за введение альтернативной службы. Однако, преимущественно эта деятельность не носит организованного, взаимно согласованного характера, что во многом ослабляет её эффект.

   Наиболее координированной крупномасштабной акцией в этом плане, вероятно, можно считать идущую кампанию по сбору подписей под обращением в Верховные Советы СССР и РСФСР, которое призывает к незамедлительному введению альтернативной службы для отказников по убеждени-

  

  

   ям совести. Её инициаторами выступили Комитет солдатских матерей, Транснациональная Радикальная партия, Международная Ассоциация "Гражданский мир", Либеральная фракция депутатов Моссовета, Союз "Щит" и Всесоюзное общество "Мемориал". Интенсивный сбор подписей под этим обращением проводится также в Европе и Соединённых штатах Америки, где собрано и передано в Советский Союз уже несколько тысяч подписей. Начало этой петиционной кампании было положено в мае 1990 года аналогичным обращением 76 депутатов Моссовета, адресованным Съезду народных депутатов РСФСР.

   На уровне общественных организаций предпринимаются попытки законотворческой деятельности. Так, Радикальной партией разработан проект Закона РСФСР об альтернативной гражданской службе. В отличие от предложения комитета по делам молодёжи ВС СССР, проект Радикальной партии предусматривает регистрационный принцип предоставления альтернативной службы. Это значит, что те, кто претендуют на предоставление альтернативной службы, освобождаются от бремени доказательства искренности своих убеждений. Единственным же основанием для получения такой службы является соответствующее заявление призывника. Согласно законопроекту, альтернативная гражданская служба не должна проходить на предприятиях оборонной промышленности и не должна быть связана с Вооружёнными Силами СССР, и другими военизированными организациями и формированиями. Срок альтернативной службы определяется 24 месяцами. Среди недостатков законопроекта следует отметить то, что не предусмотрено право на отказ от военной службы по убеждениям совести лицам, уже проходящим действительную военную службу.

   В настоящий момент предпринимаются усилия объединить все общественное силы, обеспокоенные отсутствием в СССР права на отказ от военной службы по убеждениям совести. Роль координирующего механизма предполагается возложить на зарождающееся Движение за демилитаризацию. 3 ноября 1990 года на встрече участников различных миротворческих, правозащитных и молодёжных организаций был учреждён Оргкомитет этого Движения. Как сказано в Декларации о намерениях Оргкомитета, целью Движения за демилитаризацию будет являться "преодоление сложившегося в обществе культа насилия, выражающегося во всеобщей милитаризации, доминировании военных приоритетов над социальными, интенсивной военно-патриотической обработки граждан с раннего детства". Оргкомитет Движения за демилитаризацию в качестве первоочередной и ближайшей задачи выделил незамедлительное введение в СССР альтернативной гражданской службы для тех, кто не может проходить военную службу по убеждениям совести.

  

   Александр Пронозин.

   22

  

  

  

   В последнее время чувствую, что то, чем хочется поделиться, не воспримет тот, кто не испытает подобного.

   Как, действительно, описать чувства? Можно описать, хотя бы в общих чертах, Париж человеку, который там ни разу не был. Будет плохо понятно, неясно, но примерное ощущение слушающий уже получит.

   Но как описать совершенно новое чувство - чувство внутренней радости? Человеку, который не испытал этого, не понять с помощью слов даже направления того, о чём идёт речь. Наверняка можно только создавать благоприятную атмосферу для рождения подобного.

  

   "Я подумал: пойду опишу я что вижу. Но как описать это? Надо пойти, сесть за закапанный чернилами стол, взять серую бумагу, чернила, пачкать пальцы и чертить на бумаге буквы. Буквы составляют слова, слова - фразы; но разве можно передать чувство?.. Описание недостаточно" - это пишет Толстой в дневнике. Или вот ещё: "Какая грубая вещь слово! - так площадно, глупо выходит переданные чувства..."

  

   Когда-то рождался нелепый вопрос: "Тогда зачем все это передавать словами?"

   И могу ответить вопросом же: "Для чего человеку эти знания, которые он получает при жизни? Для чего художник пишет картину? Музыкант - музыку? Поэт - стихи? Для чего человек разговаривает? Что тянет его за руку, за язык?"

   Сейчас я ближе к тому, чтобы ответить: единение. А "дёргает за руку" и "тянет за язык" естественная необходимость поделиться определённым знанием, которое имеет человек, находясь на каком-то этапе развития в тот момент, когда это происходит. Это знание принадлежит всем.

   Всё так тонко и гармонично взаимосвязано, что отдельно какую-то часть не выберешь. Чем дальше - тем это делать сложнее. С каждым новым днём всё окружающее /и я сам/ приобретает в моих глазах единое целое - такое, что словами всё труднее

  

  

   передавать. Даже удивительно, насколько схожие ощущения испытывал Толстой.

  

   Впрочем, не говорю о том, что слово совсем не является средством общения. Я говорю только о неэффективности. Особенно, когда речь идёт об описании радости познания, о переживаниях, о видении этого мира по-другому, о движении. Раньше я думал, что при "умелом владении словом" - возможно. Теперь же - нет.

   Теперь я каждый раз перед началом разговора говорю моему собеседнику: "Воспринимай не слова, а то, что я хочу передать".

  

   При встрече с разными взглядами на что-нибудь одно положительный результат возможен, если оба человека будут необозлённые, не омрачённые страхом своего поражения, а когда будут внимательно, с добром и жаждой познания слушать друг друга.

   В спорах каждый считает себя правым. Но, тем не менее, - оба человека правы. Например, вы имеете перед собой человека, который, как вам кажется, поступает неправильно. Но вспомните себя по возрастам. Сначала вы говорили одно и делала так, как вам было ясно. Со временем /с движением/ вы - где резко, а где незаметно - осознаёте, что вы уже не тот, кем были раньше. И это естественно. А о том, что было раньше, вы наверняка говорили, что это было глупо, что вы ещё многого не знали, не видели. Это тоже естественно. Но вспомните, как вы, будучи прежними, рьяно убеждали всех в другом, нежели сейчас. Ведь вы махали кулаками, сердились или, может быть, просто огорчались, когда вас не понимали. Но, однако, вы были правы - вспомните хорошенько - вы были правы ровно настолько, насколько позволяли ваши знания, вы видели настолько, насколько позволяли ваши глаза, слышали настолько, насколько вам в тот момент было слышно. Вы не лгали себе в тот момент, даже если вы впоследствии будете говорить, что раньше вы просто упрямились", "не хотели признавать поражения". Но всё это уже "впоследствии".

   Один уверен, что прав, и другой уверен в своей правоте. Но, независимо от разных взглядов, настоящий цвет может быть и не чёрным, как говорит один, и не белым, как утверждает второй а какими-то совершенно другим - зелёный, например. А может и вообще отсутствовать такое понятие, как цвет.

   Это не значит, что при встрече с разногласиями надо пытаться их не видеть. Это может дать повод для лицемерия. Наоборот, желательно всячески пытаться освободить своё естественное стремление узнать, почему же он видит одно, а я - другое, хотя смотрим мы на одно и то же, - от неразумного желания видеть и чувствовать только себя правым.

   Я говорю себе и другим: "Не лгите себе. Истина остаётся неизменной, как движение. Меняются только возможности узнать иное восприятие мира, чем ваше. Даже если вы уже много построили на своей убеждённости, не мешайте всякому самому мельчайшему вопросику опрокинуть все вами по-

  

   24

  

   строенное, радуйтесь, что есть возможность стать ещё ближе к истине".

   Истина на то и есть истина, чтобы человек, ощущая ее, сам признался, что нет большей радости, чем познавать её, повиноваться ей.

  

   Кстати, когда я начал, слушая другого человека, воспринимать его ощущение /которое он стремится передать при помощи слов/, я познал, что КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ПРАВ. Даже тот, кто со мной не согласен. Впрочем, и слово "познал" здесь не подходит. Просто в один момент я ощутил это всем своим существом. Словно бы я влез в другого человека и увидел всё сам. Я почувствовал восприятие мира через его органы чувств. Я сам убедился, отчего он говорит мне что это - чёрное, когда по моим ощущениям это - белое. Это происходило из-за того, что у кого-то из нас не действовали некоторые чувствительные точки, и потому воспринимался не истинный цвет предмета. Хотя об "истинности" можно не говорить. Ведь при движении дальше может оказаться что-то совершенно другое. Но, радость познания в движении!

  

   Мне кажется, следует воздерживаться от строительства конечных выводов. Что ясно - то ясно само по себе и изложению на бумаге не подлежит. Раньше я подобными построениями занимался. Но мои скороспелые выводы перечеркивались множество раз.

   Со временем я стал замечать неизменное в движении, и это НЕИЗМЕННОЕ не было ни в одном из таких выводов.

   Впрочем, думается мне если нужны выводы, пусть они будут. Только с любовью хочется ко всем движущимся послать тёплое весеннее утро, чтобы оно вместе со вновь оживающей природой уменьшило боль, отчаянье, страх.

   Движение дня меня - это освобождение от грязи и мусора в самом себе, от бактерий нездоровых мыслей - вобщем, от всего того, что мешает быть свободным.

   И чувствую движение в каждый новый день. Особенно запомнился момент, когда ушёл от курения. Слово "бросал" совершенно не подходит. Просто в один из солнечных, мартовских дней не захотел курить. Скажи мне такое месяц раньше - рассмеялся бы в лицо и попытался бы убедить, что "в наше время" без курения не обойтись. Если же углубиться в то ощущение, которое я испытал в тот момент, то опишу его так: это занятие мне стало не нужно. И это после шести лет упорного отравления! Просто не стало потребности! В то время я читал "Мысли о Боге" Толстого. По сей день испытываю непередаваемую внутреннюю лёгкость от некурения. Стал еще чуть-чуть свободней. Хотя, в то же время, знаю, что это не результат раздумий... Нет, словами не передать!

  

   Живу я в маленьком провинциальном городке на юге Карелии, где все жители знают друг друга в лицо. Первое время было довольно непривычно, когда на тебя таращат глаза, узнав, что этот - один из чудаков, решивших из благоустроенных квартир переехать вместе с семьями в один старый/престарый дом. Но ничего, сейчас, вроде бы,

  

  

   приутихли разговоры.

   Испытывая на практике все неудобства после "благоустроенности", узнаешь иного нового. Например, насколько реальны мои ощущения по поводу единения? Что именно мешает?

   Это не праздное любопытство привело нас к совместному проживанию. Побудили нас весьма серьёзные и веские причины. Стало очень трудно жить в окружающем нас с рождения мире, приходилось врать самому себе. Тогда решили начать с немногого: создать свой маленький микроклимат, чтобы уменьшить, насколько возможно, влияние массового гипноза.

   Сложностей очень много, но много и радости. Много новых, порой непредсказуемых, неясных и ясных ощущений всего происходящего.

   Коммуна ассоциируется у меня с тем ощущением, которое частично можно передать словом "единение".

   Можно - объединять усилия для какого-то дела.

   Можно - поступать по совести /я бы сказал, по собственному внутреннему ощущению/ или разуму; и это тоже единение, даже если эти люди друг о друге не знают.

   А можно объединиться в маленький микроклимат /если в этом есть необходимость и имеется возможность/. Можно нескольким семьям поселиться в одном доме, в одной деревне, недалеко друг от друга. Для меня эта форма единения кажется более эффективной и полезной, но она и более сложная. Сложности заключаются в несовершенстве каждого.

   В единение входит и уединение. Это тоже необходимо.

  

   Каждый раз, узнавая "новое", чувствую, что это не работа мозга, а что-то другое. Как будто я вспомнил то, что давным-давно забыл. Словно во мне - все эти знания есть от рождения, а я почему-то, ощущая их в себе, не могу дойти до них мозгом. Это происходит постепенно. Как я раньше не подозревал?!

  

   1990 г.

  

   26

  

  

   Родился я в 1928 году в Брянской области. Детство моё ничем не отличалось примечательным, очень я любил музыку, пение, любил купаться в реке, ловить рыбу и раков. Хоть река наша была и небольшая, она нам казалась самой лучшей, а вода в ней была кристально чистой. Теперь этой реки уже не существует, остался лишь грязный, вонючий ручей из-за построенных вблизи заводов. Я пас за деревней телят и коз. Да ещё в самом раннем детстве на мне лежала обязанность пасти уток: выпустишь их, бывало, из дома, направишь к ручью и целый день бродишь вслед за ними.

   Помню, кажется, ещё в дошкольном возрасте меня интересовал такой вопрос: кончается ли жизнь человека совсем с его телесной смертью? Задавал я этот вопрос своей матери. Мать отвечала, что кончается совсем. На меня находил какой-то ужас от такого ответа. Я вновь спрашивал мать:

   - Мама! Неужели когда я умру, меня уже больше никогда, никогда не будет? Пройдёт много-много лет, а меня не будет? Неужели живёт человек только пятьдесят или сто лет, и на этом уже заканчивается совсем его жизнь, и она уже больше никогда и нигде не возобновится?

   Мама отвечала, что больше уже не будет жизни. Такой ответ приводил мою детскую душу в невыразимую досаду, я как-то не верил, что это так. А ведь моя мать считалась религиозной, то есть ходила часто в церковь, веры она была православной. Теперь я удивляюсь, как это священник не преподал своим прихожанам такие элементарные религиозные истины, как то, что жизнь человеческая не прекращается со смертью его тела, что плотская смерть - не конец жизни, а только перемена, что жизнь бесконечна.

   До двадцати лет я прожил в своей деревне. К этому времени я уже успел поучиться и на шофёра, и на тракториста, но ни тем, ни другим не работал - не хватало тракторов и машин. Родители говорили, что я непутёвый у них сын - ничему до конца не доучиваюсь. Потом я всё же выучился делать валенки и работал в одной государственной артели по их производству, и родители были этому рады.

   К двадцати годам я уже выучился курить и пить спиртное, но

  

  

   выпивал я от случая к случаю, потребности в спиртном я тогда ещё не чувствовал. Был только один случай, когда я сильно напился в эти годы. Это было в 1944 году. Внешне моё сильное опьянение проявлялось лишь в том, что я очень плакал по своему родному дяде Ване, умершем уже два года до этого. Я очень сожалел о его смерти и оплакивал его. Я его очень любил с самого детства, любил и он меня, опьянение моё всегда проявлялось чувством сострадания к людям и материальной щедростью. Я готов был всё отдать другим, и был я в этом состоянии мягким и доброжелательным, а никак не агрессивным. У меня не было желания с кем-то подраться, кого-то обидеть. К двадцати годам я уже имел девушку, которую очень любил. Она была красива собой. Но вот, в 1948 году, меня потребовали в военкомат, который был в десяти километрах от нашей деревни. Я прошёл медицинскую комиссию, и мне сказали, чтобы через три дня я прибыл сюда с парой запасного белья и продуктами на три дня, и меня повезут в Севастополь. Мои родители справили проводы, то есть приготовили хмельного и разной закуски, позвали близких, родных, и я своих двух друзей и невесту, и произносили тосты за мою благополучную службу и возвращение домой.

   Привезли меня в военкомат. Там я распростился со своими родными, своей невестой и с друзьями, и был отправлен поездом с такими же двадцатилетними парнями в Севастополь. Мне в деревне говорили, что раз направляют в Севастополь, значит буду матросом служить, чему я, конечно, был очень рад, потому что мне нравилась форма моряков из всех родов войск больше всех.

  

   Но оказалось, что не суждено мне было быть военным.

   Приехал я в Севастополь 26 декабря 1948 года. Нас привезли очень много - большой эшелон. На железнодорожном вокзале нас встретили торжественно, с музыкой - играл военный духовой оркестр. С вокзала нас первым делом повезли на машинах в баню. Здесь нас обстригли, мы помылись, и нас сразу же в бане переодели в форму ФЗО, в тёплые ватные бушлаты чёрного цвета, хлопчатобумажные брюки и гимнастёрки такого же цвета и повезли нас на окраину города в район Стрелецкая бухта. Там находились два трехэтажных дома, в которых и разместили всех прибывших. Здесь нам объявили, что мы будем восстанавливать город после военной разрухи, и мы обязаны будем проработать на строительстве города три года. После трёх лет мы свободны уезжать из Севастополя или оставаться здесь. Эти три года нам будут защитаны в срок военной службы.

   И нас начали учить строительным профессиям по группам: каменьщики, штукатуры, маляры, сантехники, электрики, плотники и другие. Я попал в группу маляров - это я сам пожелал. Учили три месяца и после обучения направили нас на стройку в город. Нас поместили жить сперва в так называемый палатгородок. Палатгородок этот строили военнопленные немцы, которых мы ещё застали. Они строили нам и столовую. В одной палатке нас находилось, кажется, до сорока человек, но потом были отстроены на этом месте длинные одноэтажные деревянные бараки. Палатки убрали, и строители разместились уже в более благоустроенных строениях.

   Мы начали работать и зарабатывать деньги. Заимев деньги, мы стали с каждой получки обязательно выпивать. Начались

  

   28

  

   по вечерам в дни получки пьяные песни, драки. Началось и воровство. Воровали свои же друг у друга, однажды у меня и моего друга земляка, с которым мы жили в одной комнате, украли наши костюмы и пальто, которые мы уже купили на заработанные деньги. Мы заявили в милицию, но воров так и не нашли, и мы решили перейти на частную квартиру. Хозяйка дома, которая предоставила нам комнату метров семи, была доброй, и была совсем слепой, жила со своими родственниками, брала с нас за квартиру недорого.

   Когда мой друг женился, я уступил квартиру молодожёнам, и поселился в другом месте. Тогда же я поменял строительную организацию на ту, где я надеялся в скором будущем получить квартиру, я поступил в ЖКО при стройгородке, то есть в ту организацию, в ведомстве которой находились все жилые бараки для строителей. После того, как я проработал там немногим больше года, мне дали однокомнатную квартиру в семейном бараке. Условия были такие: на восемь квартир была одна общая кухня с водопроводом, печка, топившаяся дровами, отопление комнат было батарейно-водяное, туалет на улице, метрах в двадцати от барака. Ванн или душа в квартирах этих тогда не было. Но каждый получивший такую квартиру был рад и этому, лучшего мы не видели и не знали. Дали мне квартиру лишь по тем мотивам, что я намеревался пригласить своих родителей в Севастополь, чтобы жить вместе а не врозь. Там, на родине в милиции они получили пропуск на выезд в Севастополь, продали в деревне свой дом и все хозяйство и приехали ко мне.

   Приехали они ко мне в 1953 году, к этому времени я был уже крайне испорченным. Я уже многие заповеди Божьи нарушал: я прелюбодействовал, сквернословил, одурманивал себя пьянством, курением, крал. Особенно я пристрастился к спиртному, меня уже начинало тянуть к этому, я уже чувствовал, что эта дурная привычка превращается во мне в потребность. Я уже не раз возвращаюсь поздно вечером домой в пьяном виде, меня уже часто мать встречает со слезами и мольбой прекратить пить, говоря, что это невыносимо больно видеть. Я сознаю всё это и даю обещание больше так не делать. И действительно некоторое время я воздерживаюсь от пьянства.

   Я работаю на производстве, а после рабочего времени иду к частным лицам белить их квартиры, работаю до полуночи. Работать старался добросовестно, поэтому у меня завелось много клиентов-заказчиков на ремонт квартир. Работаю, живу нормальной трудовой жизнью, с работы иду домой, дома меня ждут родители, мать уже мне приготовила ужин. Я ужинаю, потом или остаюсь дома, или ухожу гулять. Родители не нарадуются на мою жизнь. Но вот проходит время - месяц или два - моей трезвой жизни, и я вновь срываюсь и напиваюсь, и так продолжается неделю или больше. Первое время я напивался после трудового дня, утром не пил. Мать и отец молят не делать этого, говорят, что им стыдно перед соседями за меня, своего единственного пьяного сына. Я опять даю слово бросить пить, говорю это искренно, хочу бросить, сознаю всей душой порочность этой привычки и всей душой хочу её оставить, но не тут-то было, мне это не даётся. Я борюсь сам с собой и в борьбе этой часто остаюсь побежденным этим грехом. Я опять напиваюсь. И такая моя жизнь - то есть трезвая сменялась пья-

  

  

   ной - продолжается не год и не два, а многие годы. Отец начал говорить, что так продолжать жить со мной он не может, что он опять уедет на родину в деревню, что он крайне сожалеет, что согласился приехать ко мне. Он говорил мне: "Или уезжай ты от нас, чтоб мы тебя не видели, и ты не позорил нас перед людьми, или мы уедем с матерью от тебя". Я опять стал давать обещания, что такого больше не повторится. Случалось, что я действительно не пил несколько недель или даже месяцев, но потом вновь не выдерживал и опять прикладывался к хмельному. У меня появились дружки по городу - такие же пьяницы, как я сам. Дружки эти ко мне особенно липли, зная мою щедрую душу. Я много их поил совершенно безвозмездно. Как подопью, так всех подряд готов угощать, и угощал до тех пор, пока не пропью все деньги до копейки. Случалось так, что, пропивши все деньги, и, идя завтра на работу с больной головой, и не имея ни копейки в кармане денег, я, завидя этих своих дружков-пьяниц, рано утром у буфета, стоящих в очереди за пивом или вином, подходил к ним, надеясь, что они-то уж меня сейчас "подлечат", то есть купят мне стакан пива или вина на похмелье, но, увы, дружки сразу отворачивались, делая вид, что не замечают того, который с ними вчера пропил все деньги. Уходя от них ни с чем, я прекрасно понимал цену таким своим друзьям и думал больше не иметь с ними дела, но так я думал до первой рюмки. Стоило мне выпить, и я опять забывал всё это и вновь их угощал.

   Одно время отец мой был близок к самоубийству. Это он высказывал моему другу земляку. Отец мой жаловался ему, что он не раз приходил к мысли повеситься - настолько жизнь его со мной, вечно пьяным, опротивела ему. Этот земляк не раз уговаривал меня умерить мою выпивку. Он говорил: "Я тоже пью, но пью, зная меру, чувствую, что начинаю пьянеть, - бросаю. Делай и ты так". Я тоже искренне намеревался делать так, но не получалось это у меня. /Впоследствии этот мой земляк, уговаривавший меня не пить чрезмерно, а пить умеренно, как он, стал сам алкоголиком в связи со сложившейся его тяжёлой жизнью. Его жена, которую он очень любил, скоропостижно скончалась прямо на улице города в его присутствии, и он от скуки стал запивать и за несколько лет стал алкоголиком, а в конечном итоге покончил с собой - повесился/. Моя мать тоже говорила мне: "Сынок, твой отец, который тебя очень жалеет и любит, хочет повеситься из-за твоей пьянки. Если это случится, ты всю жизнь до гроба будешь мучиться совестью за смерть отца". И я действительно испугался такому крайнему отцовскому отчаянью.

   Все силы я прикладывал к тому, чтоб не пить вообще, ни грамма и никогда, но никак не мог бросить. Я дошёл до того, что утром, когда я похмелялся, я не мог уже держать в своей руке стакан с пивом или вином, руки и ноги мои тряслись, и, пока я подносил это пиво или вино ко рту, часть выливалась на землю, стакан стучал о мои зубы от страшной дрожжи в руках. Как выпивал стакан или два, дрожь прекращалась, и я приходил в норму, был весел и деятелен. Как только мой хмель проходил, меня вновь всего трясло, и не было охоты к труду и даже к самой жизни.

   Я стал часто во время запоя не выходить на работу. Бы-

  

   30

  

   вало, что я пил неделю, а то даже две и не работал. Сперва меня покрывали товарищи, с которыми я работал /нас было пять человек в бригаде/. Придёт мастер на объект и спрашивает: "Где Шевченко?" Товарищи говорят: "Он отошёл только что в магазин". Придёт завтра, послезавтра - опять меня нет, опять спрашивает: "Где Саша? Говорите правду, не обманывайте меня". Товарищи вынуждены признаться. Говорят: "Саша наш опять запил, вот уже вторую неделю нет на работе". Приходилось и мастеру скрывать меня перед высшим начальством, иногда мастер или ребята приходили ко мне домой узнать, где я, но не удавалось меня самого лично повидать. У родителей спрашивают: "Где ваш Саша, что с ним случилось? Его целую неделю нет на работе". Родители говорят: "Не знаем, где он. Утром он всегда уходит из дому в семь часов, говорит, что идет на работу, а поздно ночью возвращается пьяным, и мы с ним не можем говорить, где он был, так как он не в состоянии говорить", не раз я допивался до того, что пропивал свои часы на руках, костюм, плащ, когда же я возвращался к трезвой жизни, мне приходилось искупать свою вину перед товарищами самым самоотверженным трудом. Я тогда старался работать за пятерых и всегда благодарил и товарищей, и мастера, что скрыли мои проступки, ставил не раз и пол-литра на стол и угощал их за это.

   Случилось однажды, что мне поручили отделать квартиру одного большого начальника. Завезли на его квартиру все материалы: краски, кафель и другое. Квартира была свободна, хозяев самих не было. К несчастью своему, я вновь запил. Квартира превратилась в притон алкашей, здесь мы распивали бутылку за бутылкой вино. Пьянка эта продолжалась больше недели. Краску, которая стояла в квартире, и другие стройматериалы растаскали мои собутыльники, и когда пришёл мастер посмотреть, что я сделал за это время, то он узнал, что ремонт я еще не начинал, что материалов нет, и только куча пустых бутылок лежит в коридоре. На этот раз мастер уже больше не стерпел и доложил начальнику конторы обо всем этом. Начальник дал приказ уволить меня с работы, занести в трудовую книжку, что уволен за пьянство и хищение, и удержать из полагавшейся мне зарплаты стоимость за все материалы, выписанные мне для ремонта квартиры. Как сказал начальник, так и было сделано. Меня рассчитали с работы с занесением в трудовую книжку статьи за пьянку и удержали за все стройматериалы, осталось мне совсем немного, что выдали в кассе на руки.

   Я остался без работы, стал ходить по разным строительным конторам. Заглянут в трудовую книжку, посмотрят на меня - особенно на нос, который у меня начал делаться тогда уже фиолетовым, - посмеются и скажут: "Вы же пьёте. Куда вас брать?" Я говорю: "Нет, не пью". Они, улыбаясь, показывают на мой нос, говоря: "Ваш нос вас выдаёт. Вы же алкоголик, а не то, что говорите, что не пьёте". Родители тоже уже знали, что меня уволили с работы. Горю моих родителей не видно было конца. Я продолжал пить на деньги, которые я зарабатывал ремонтом частных квартир. Заказчиков у меня было хоть отбавляй. От горя мать моя порой говорила, что лучше бы ей было не рожать меня совсем, чем видеть меня всегда пьяным.

   Тяжело и мне бывало на душе от сознания всей моей пороч-

  

  

   ной жизни. Начал я подумывать уже не раз о самоубийстве, видя, что жизнь моя в тягость делается и родителям моим, и мне самому. И в один день я решаю так сделать. Задумав это с утра, я выпил для храбрости. Чувствуя, что я сильно опьянел, я прилёг у храма с тыльной стороны, где меня никто не видел. Лёг на цементную отмостку у фундамента и уснул. Проснулся от холода. Я замерз и дрожал, холод меня протрезвил, и мне сразу же вспомнилось, что я решил сегодня покончить с собой. Признаться откровенно, мне сразу же стало страшно сделать это над собой. Я совсем не хотел умирать, мне ещё не было полных тридцати лет. Все существо мое стало противиться мысли о самоубийстве, и я решил зайти к священнику, который жил здесь в домике, расположенном на территории, занимаемой храмом. В это время въехала с улицы во двор машина - оказывается, это привезли священника этого храма, он вышел из машины и направился к своему домику. И я на пути его обратился к нему с просьбой поговорить со мной. Он остановился и спросил меня, о чем я хочу спросить. Я сказал: "Скажите, пожалуйста, что нужно сделать человеку, чтобы спасти свою душу?" Он сразу же ответил: причащаться, исповедываться и исполнять заповеди Божьи. Я поблагодарил его за совет, и на этом мы с ним расстались. Отошёл я от священника с твёрдым решением, что прекращать свою жизнь я не буду, а лучше приложу все силы души на то, чтобы бросить свою дурную жизнь и отдаться с такой же полной силой и энергией другой, более хорошей жизни. Я решил, что жизнь надо понимать по-другому, а именно, по-религиозному, - только такое понимание даст силу в борьбе с грехами своими.

   Так я и сделал.

  

   Я уже говорил, что жил со своими родителями в семейном бараке. Барак был разделен на четыре части. В нашей части было восемь квартир. В одной из них жил молодой мужчина, лет двадцати шести, с женой и двухлетним ребёнком. Звали этого человека Женей, был он религиозным и принадлежал к какому-то религиозному обществу. И вот я решил обратиться к нему с просьбой такой: не даст ли он мне почитать Евангелие или другое что-нибудь из религиозной литературы, если такое есть у него? И я спросил его об этом, он уже гораздо раньше знал о моей погибельной жизни, вступал со мной в разговоры, советуя остановиться на моей ложной дороге, и предлагал почитать Евангелие, но я отказывался, говоря, что мне некогда его читать, и это была истинная правда: пьяная, развратная моя жизнь поглотила меня всего, и ни до чего мне больше дела не было. Но теперь, когда я оказался на грани физической и духовной смерти, я сам обратился к нему. Спасибо, он тотчас же дал Евангелие и пожелал, чтобы чтение этой книги благотворно отразилось на мою жизнь.

   Читая Евангелие, я чувствовал и сознавал, что общий дух этого учения очень хороший, я находил в этой книге много высоконравственных истин, которым я искренне собирался следовать в своей жизни. Но многие места из этой книги мне были не ясны.

   По прошествии немногого времени, прочитав Евангелие вместе со всеми Посланиями, Откровением и Псалтырем, я вернул книгу Жене. Женя предложил мне посетить вместе с ним их рели-

  

   32

  

   гиозное собрание. Я согласился. В воскресенье, во второй половине дня мы пришли с Женей в это собрание. Оно состоялось в частном маленьком домике, в одной комнате. Хозяйка этого домика была членом этого общества, общество это было совсем маленькое, человек пятнадцати, преимущественно пожилых женщин. Были среди них и две молодые девушки. Мужчин было четверо, я пятый. Вёл собрание, в основном, так называемый дядя Петя. Ах, какой он был прекрасный, располагающий к себе человек! Он весь был из одной кротости, смирения и любви. Голос его был мягкий, тихий, проникнутый благорасположением ко всем. Ему тогда было, как мне казалось, лет шестьдесят. Был он русый, с сединой, сухолицый, бородка реденькая, небольшая, клинышком. Сам высокого роста, еще прямой, не согнутый в спине. Богослужение их состояло в чтении отдельных мест из Евангелия, рассуждения над ним, потом - из пения религиозных гимнов и молитв каждого отдельного члена общества. В общей сложности богослужение продолжалось часа два с половиной. После этого все собравшиеся пожимали друг другу руки и, пожелав друг другу всего хорошего, расходились по домам.

   Мне это всё понравилось. Я понял и всей душой почувствовал, что познакомился я с людьми совсем другого рода, чем моя прежние знакомые и друзья по бутылке. Люди эти были полные трезвенники, они не курили, не сквернословили, не говорили неправду - все это по их религии считалось греховным, и потому каждый искренне избегал этого.

   Я расположился всей душой к этим людям и стал посещать регулярно каждое воскресенье их собрания. На душе у меня сразу просветлело, полегчало. Меня перестало тянуть к спиртному, но курить ещё влекло. Порой я втихомолку покуривал, но при одной мысли, что кто-нибудь из членов группы увидит меня курящим, мне становилось стыдно, и я мало-помалу за короткое время бросил эту греховную привычку.

   Устроился я и на работу опять по своей профессии - маляром. В доме нашем тоже просветлело, родители мои ожили и телом и духом, я им рассказал, что вместе с Женей, соседом нашим, хожу на их религиозные собрания, и что у них очень хорошо, что все люди там нравственно хорошие, что мне открылся новый, лучший мир, когда я их узнал, и что я намерен остаться с ними навсегда, не покидать их. Я рассказал родителям о том, что всё то дурное, что рассказывают о них неверующие люди, - всё неправда, это явная клевета на них, а они учат одному хорошему, и потому я хочу быть с ними. Родители одобрили моё намерение и были невыразимо рады. Да и как им не радоваться, когда сын их воскрес к новой, трезвой жизни.

   На работе у меня всё шло хорошо, хорошие отношения со всеми рабочими, с начальством. Я старался жить мирно, быть уступчивым, вежливым со всяким. Был всегда трезвым, старался работать честно, максимально вкладывая силы в порученное мне дело. Трудовой день начинался с молитвы, в которой я просил Бога, чтобы Он из всех моих желаний душевных удовлетворил и такое моё желание, чтобы во мне пребывал дух трудолюбия, и чтобы мне избавиться от духа праздности и ленности. И эта молитва мне помогала, я действительно работал с любовью, с радостью, а не просто коротал время на работе.

  

  

   Итак, я стал членом этого общества. Я любил это общество, а общество любило меня. Общество это было на свободных началах, оно не было зарегистрировано у государственных властей.

   Как-то я пригласил свою мать побывать на этом собрании. Она согласилась. До этого она посещала православную церковь. Мать побыла на этом собрании вместе со мной, и ей тоже понравилось, и она стала со мной вместе ходить сюда. Затем мы с матерью пригласили и отца, и он тоже не отказался. Сходил с нами раз, второй - и тоже остался здесь. Мы уже всей семьёй примкнули к этому обществу.

   Ни от кого ничего не требовалось. Была свободная малая община. Никаких уставов не было. Каждый волен ходить, волен и не ходить, но все старались прийти, так как все любили эти собрания.

   Всё шло хорошо. Но вот однажды позвали в милицию или КГБ дядю Петю и Женю, то есть наших старших братьев по вере. Там их расспросили об их вере и сказали, чтобы больше не собирались вместе, а чтобы, если хотят, то ходили в православную церковь или к баптистам, - эти, мол, властью допускаются и они являются официальными, а вы, мол, неофициальная группа, и потому чтоб больше не собирались. В следующий раз, когда мы все собрались, нам всё это рассказали Женя с дядей Петей. Начали решать, как быть. Пришли к общему мнению, что будем продолжать собираться, так как не видели в этих общих воскресных сходках противозаконного, и отнесли такое требование властей к их личной прихоти. И продолжали вновь собираться. Через некоторое время, вызвали самих хозяев дома, в котором проходили наши собрания, - двух старых женщин, двух родных сестёр. Их тоже предупредили о том, что, если они будут разрешать собираться верующим в своём доме, то их за это накажут. Хозяйки так же продолжали разрешать собрания в своём доме.

   На наших собраниях не только читалась одна Библия, но иногда и другая религиозная литература. А однажды, помню, читал дядя Петя статью Л.Н.Толстого "Благо любви" /обращение к людям-братьям/. Читая, дядя Петя не мог удержать своих слёз, которые капля за каплей катились по его худому лицу и пада