Главная » Книги

Волошин Максимилиан Александрович - Московские дневники, Страница 2

Волошин Максимилиан Александрович - Московские дневники


1 2 3

кажется, насчет семейства Чернцова сильно ошибался. Я как-то, кажется, на масленице пришел к нему утром и ждал его весь день, часов до 5-ти. Вот в это время я успел совершенно изменить свое мнение. Родная мать Чернцова, как я сегодня это узнал, была простая крестьянка. Он ее никогда не видал, потому что она умерла во время родов. Интересно, почему его отец женился на ней. Она была совсем, как он говорит, необразованная, и уже будучи замужем, начала учиться. Решительно Чернцов очень похож на Якова Пасынкова. Саша взял себе абонемент у Чуркина за 8 руб., причем тот не преминул обдуть его на рубль. Саша хотел притащить как-нибудь Шнейдера ездить вместе. Он, должно быть, будет ездить теперь каждый день у Чуркина. У него есть одна лошадь, Гладиатор, 23-х лет от роду. Лошадь очень смирная, хотя и не ленивая. Вот как-то мы приходим в манеж. Учат ездить какую-то барышню на этом Гладиаторе. Учит дама. Тут же сидят какие-то знакомые или родственницы барышни. Барышня едет рядом с дамой. Гладиатор тут является какою-то неукротимою степною лошадью. Родственницы в ужасе кричат: "Ах! Боже мой! Спасите! Помогите! Она разобьется! Дайте ей лошадь смирнее!" Чуркин мечется, бросается к барышне, выхватывает у нее хлыст: "Нет-с! Я не могу, я не ручаюсь за эту лошадь. Отдайте хлыст!" Дама мчится наперерез лошади, хватает ее за повод, как будто спасает ее. Мы, конечно, хохочем. Мама обращается к Чуркину, что нельзя ли ей взять Гладиатора. "Ах! Оставьте-с! Вы мне весь рисунок испортите". Комедия! Как-то вечером мы уходим с мамой из манежа, Петр нам говорит: "Вот ведь, каждая лошадь сегодня по три раза ходила, а ни рубля не заработали". Это все абонементы.
  
   Четверг. 25 февраля.
   Сегодня возвращался из гимназии вместе с Жареновым. Я хотел встретить Модеста и потому пошел к Смоленскому рынку вместе с Жареновым. Потом, в свою очередь, я пошел его провожать. Я сегодня с ним очень много говорил. Он, кажется, очень откровенен и вовсе уж не настолько самолюбив, как говорит Румянцев. Он мне сам говорил сегодня о своем самолюбии, и, судя по этому, можно заключить, что это самолюбие уже вовсе не в такой страшной степени, если он сам в нем признается. Когда мы с ним шли по Поварской, то встретили Бальмашева, тут мы с ним расстались. Я провожал Бальмашева до дому. Он меня просил как-нибудь зайти к нему. Едва ли только придется. А с ним познакомиться мне бы очень хотелось. Он человек очень интересный. Был Саша у нас сегодня. Ездили верхом.
  
   Пятница. 26 февраля. Праздник.
   Встал поздно. Читал. Был в городском манеже. Возвращаясь, у Патриарших прудов встретил Пелануцци. Сидел, говорил с ним. Ездил верхом. Саши не было, хоть он и хотел придти. Пелануцци мне очень нравится. С первого взгляда получаешь о нем неприятное впечатление, но потом разубеждаешься. Лев Толстой пишет про Пьера Безухова, что он старался открывать только хорошие стороны в людях. Мне кажется, этому очень легко следовать и приятно.
  
   Суббота, 27 февраля.
   Чернцов все просит меня придти к себе. Право, не знаю, что делать. Так сказать не хочу, а идти нельзя. Недавно я прочел один роман Теккерея "Записки Барри Линдона". Я ожидал лучшего. Положим, я взял не лучший его роман, но первый попавшийся. Кажется, самым лучшим его романом считается "Ярмарка тщеславия". Надо будет его достать. В "Записках Барри Линдона" выведен один джентльмен конца прошлого столетия. Сперва он в молодости ведет себя совершенным рыцарем. Влюбляется в одну девушку. Вызывает на дуэль своего соперника, убивает его и поэтому принужден бежать из родного города в Дублин. Там он попадает в дурное общество, начинает кутить, играть в карты и, наконец, до того запутывается в долгах, что поступает рядовым в полк и едет в Германию на войну. Во время похода с ним так ужасно обращаются, что он решает бежать. Сначала это ему удается, но на дороге он попадается в руки пруссаков, которые забирают его рекрутом. Там он находится сначала еще в худшем положении, чем раньше. Тут он предается разным порокам, разврату и совсем теряет прежние свои убеждения. Он втирается в доверие к одному офицеру, кот[орый] приходится племянником берлинскому министру полиции. Он начинает исполнять должность сыщика. Он встречается тут со своим дядюшкой, которому запрещен въезд в Англию, шулером и мошенником первой руки. Его специальное занятие - карты. Он ему дает способ убежать из Пруссии и берет его с собой. Они отправляются вместе по всем столицам, важным городам Европы. Они везде пользуются известностью. Часто выигрывают громадные суммы. Принимаются при многих дворах. В одном небольшом германском княжестве происходит у них романтическая история. Они ведут очень хитрую интригу. Но в конце концов все их планы рушатся и они высылаются из государства. Во время их путешествия молодой Барри имеет массу дуэлей, из которых выходит всегда победителем. Наконец, он возвращается в Англию и там, после многих интриг, женится на одной богатой вдове Линдон. Тут он достигает апогея своего величия. Он гремит по всей Англии. В Европе он стяжал славу первого игрока и дуэлиста. В своем семействе он становится тираном жены и домашних. Несмотря на громадное состояние жены, он запутывается страшно в долгах. Жена уезжает от него от дурного обхождения. И он кончает свою жизнь в долговой тюрьме.
   Этот роман представляет только исторический интерес, как довольно полная картина жизни и нравов высшей аристократия дореволюционного времени. Самый тип Барри - это тип авантюриста, каких было очень много в Европе, и представителем которых служит известный граф Калиостро. Вообще рассказ ведется очень живо и занимательно. Интересно прочесть др[угие] романы этого же писателя, а то по одному только нельзя составить полного впечатления. Отличительные черты Барри - это гордость, условное понятие о чести, расточительность и жестокость. Я ожидал от Теккерея большего. Его имя обыкновенно упоминается рядом с именем Диккенса. Но этот его роман мне нравится меньше романов Диккенса. Из иностранных писателей-прозаиков я больше всего люблю Диккенса. Я его читал в позапрошлом году. Только два романа производят на меня удручающее впечатление. Это "Крошка Доррит" и "Холодный дом". Я их начал читать, но кончить не мог. В них как-то слишком мало действия. Положим, это было 2 года тому назад. Теперь, мож[ет] быть, они мне понравились бы, я не знаю. Больше всего из Диккенса я люблю "Домби и сын", "Записки Пиквикского клуба", "Оливер Твист", "Давид Коперфильд" и "История двух городов". Хотелось бы мне прочесть рассказы Уильки Коллинз[а], только, кажется, в библиотеке гимназической их нет. Так же вот из немецких писателей мне хотелось бы прочесть Хадере. Его сказки и "Мемуары Сатаны". В мемуарах Сатаны есть одно интересное место. Сатана попадает в Рим и присутствует при церемониале, когда Папа предает проклятию всех еретиков. Дьявол очень удивляется и говорит: "Вот ведь их каждый день предают анафеме. А хоть бы кто-нибудь попался мне в лапы. Никого из них". Ну, сейчас, однако, надо идти в манеж ездить верхом. Так что теперь некогда больше писать. Если успею, то буду вечером после.
  
   Воскресенье. 28 февраля.
   Только что кончил "Дневник лишнего человека". Я хочу теперь обо всякой книге, которую прочту, составлять нечто вроде отзыва. Лишний человек - это тип, кажется, довольно часто встречающийся. Он не глуп, но страшно конфузлив, обладает честолюбием и, может, был бы более замечателен, если бы не был везде и во всех случаях лишним. Здесь приводится любовь его к одной девушке, которая влюблена в князя Н. Князь ее бросает, и она в отчаянии выходит замуж за одного чиновника. Поступок князя с ней очень нехорош. Ему можно в других рассказах Тургенева [противо]поставить Колосова и Веретьева. Но Колосов поступил со своей возлюбленной гораздо благороднее. Князь поступает с Лизой точно так же, как Веретьев. И причина, почему Лиза не кончает так же трагически, как возлюбленная Веретьева, лежит только в разнице их характеров.
   Князь - это молодой светский человек с напускным великодушием, но собственно, должно быть, подлец. Лиза совсем еще неопытная девушка. Веретьев совсем другое. Он молодой человек, которого его знакомые и родственники считают гениальным. Он, впрочем, и сам в этом уверен. От него ожидают необыкновенных дел. Он так же, как и князь, покидает свою возлюбленную. Но та не похожа на Лизу, она решительная женщина. Она не с таким смирением покоряется своей судьбе, как Лиза, она борется с ней, но, обессилев в непосильной борьбе, кончает жизнь самоубийством. Веретьев кончает жизнь в Петербурге, вращаясь в обществе пьяниц из отставных чиновников. Из Веретьевых никогда ничего не выходит, хотя они часто обладают большими способностями и умом. В некоторых рассказах Тургенева бывают одни только красивые и эффектные картины, а больше ничего. Вот, например, в рассказе "Три встречи". Это только красивые картины без содержания. Во многих рассказах Тургенев прибегает к искусственным драматическим эффектам. Так, во многих рассказах его встречаются дуэли. Вот уж у Достоевского этого никогда не будет. Ему не надо прибегать к таким эффектам и приберегать их к концу рассказа. Тургенев - писатель-художник. Он рисует красивые картины и выводит типы. Достоевский напротив. У него мало картин, мало типов. Но драматизм слышится везде. И уж у Достоевского ясно видишь, почему какое-нибудь лицо поступает так-то, а не иначе, а у Тургенева этого иногда нельзя понять.
   Недавно я хотел познакомиться с французскими романами и для этого прочел два. Мне кажется, что по этим двум можно вполне составить себе понятие о других. Главным действующим лицом бывает обыкновенно какой-нибудь гениальный сыщик или гениальный мерзавец или еще молодой человек с рыцарскими правилами. Запутанная интрига. Какой-нибудь страшный роман в основе. Тайна, которая впоследствии раскрывается. Вот все отличительные признаки этих романов. Их можно читать только от скуки, для того, чтобы по прочтении постараться как можно скорее позабыть. В то время, когда читаешь, положим, интересуешься, но как только оставишь книгу, тотчас же и позабудешь, о чем читал.
  
   Понед[ельник]. 1 марта.
   Господи! Как скучно сегодня! Право, не знаю, почему это. Хочется писать,- не могу. Читать - ничего к моему настроению не подходит. Вот у меня все время теперь мысль. Если написать стихотворение, ничего не выйдет. В музыке это, мне кажется, может быть прекрасной темой. Представить человека в полном, страшном, безвыходном отчаяньи. Он ищет себе хоть в чем-нибудь, хоть в природе сочувствия, а кругом лунная, тихая, беззвучная, немая летняя ночь. Она давит красотой, она поражает, но она холодна и безмолвна, она ничего не говорит сердцу. Вот эта-то противоположность, это величавое спокойствие ночи - и бурное отчаяние, вот это может послужить великолепной темой. Мне теперь хочется писать, писать. Писать что-нибудь фантастическое, красивое, дикое, необыкновенное, что-нибудь вроде арабских сказок. Арабские сказки представляются мне в виде старинной двери, покрытой мелкой, красивой, замечательно отчетливой резьбой. Почему это, например, арабские сказки поражают своей фантастичной вычурностью, своей мелкой резьбой, негой, от них дышит знойным солнцем юга. А северные скандинавские сказки, как "Песнь о Нибелунгах",- своею дикой красотой, грандиозностью, в которой отразилась дикая непреклонная воля норманнов. Мне бы теперь хотелось читать вот именно эти сказки, а другое все противно.
   Через 2 часа.
   Сейчас только что окончил одно стихотворение. Я решил, теперь уж кажется окончательно, продолжать свою поэму. Как ее название будет, еще не знаю. Тема у меня есть. Пролог уже написан. Только что написал стихотворение, с которым должен поэт обращаться к народу... Оно будет входить в состав поэмы. Вот оно:
  
   Терпи, несчастный мой народ,
   Не вечно тягостное бремя!
   Придет пора, настанет время,
   И рабство жалкое падет.
   Сам Бог страдал. Он нам смиренье,
   Любовь и веру завещал,
   Своим страданием прощенье
   Грехов он людям даровал.
   Терпи! Страдав! Чем тяжче бремя.
   Чем больше горя и забот,
   То тем скорей настанет время,
   Когда спасение придет.
   Терпи, народ! Любовь, смиренье
   Христос несчастным завещал,
   И вам в пример, среди мучений
   Своих мучителей прощал!
  
   Вот это, кажется, ничего. Самое трудное написать те, которые он должен петь перед королем. Я его сегодня было начал, да плохо. Размер совсем неподходящий. Вот это стихотворение надо будет прочесть Чернцову. Как ему понравится. Собственно об сюжете самой поэмы я ему еще ничего не говорил. Да как-то странно и говорить. Если будешь так говорить, то получится бессмыслица. В простом изустном рассказе нельзя передать всего. Вот главное написать его песню к королю. Если это напишу, то всю поэму напишу и окончу. Он должен сперва описывать нищету народа, несчастия, затем он начинает упрекать его. Король велит его схватить и отвести в темницу. Поскорей бы только написать. Я стихотворений не люблю писать, я люблю их только тогда, когда они написаны. Однако вот - написал стихотворение, прошла и скука, и все настроение меланхолическое. Сегодня решительно объявил Чернцову, что не могу к нему придти. Бальмашев сегодня отсутствует, такое свинство. Опять своих стихотворений не могу от него получить. Румянцев мне сегодня говорил про Жаренова, что он ему говорил по поводу нашего тогдашнего разговора, что он находит, что я гораздо больше и осмысленнее читал, чем он. Это мне, конечно, очень приятно и льстит моему самолюбию. Право, Жаренов уж не настолько самолюбив!
  
   Пятница. 5 марта.
   Вот уж три дня, как ничего не писал. Все время читал. У меня теперь еще один роман Теккерея, "Базар житейской суеты", и сочинения Добролюбова. Во вторник я все время писал. Писал свою поэму. Написал очень много. На др[угой] день прочел Чернцову и после разорвал. Сам убедился, что невозможная ерунда. Вчера я читал "В небесах" Фламмариона. Дал мне Чернцов. Этот роман мне оставил сильное впечатление. Он оригинален в высшей степени. Отчего он только так глупо назван "астрономический роман"! От этого заглавия как-то даже мороз по коже продирает. Это скорей философский роман. Впрочем, философия, как говорит Фламмарион, вытекает из астрономии. Самая интересная мысль этого романа та, что Фламмарион называет тело "временной оболочкой души". Тьфу ты! Как это глупо все выходит, когда пишешь. Все время сижу, пишу и бешусь. И не глупо ли? Сел писать под впечатлением. Хотел все высказать, а выходит ерунда. Только что начал писать сказку, сейчас буду продолжать, а то пишу, пишу дневник - и в результате одна глупость, гадость, мерзость и ерунда. Тьфу!
  
   Суббота. 6 марта.
   Вчера я обозлился и бросил дневник. Да, впрочем, что - так, словами, этого рассказать нельзя или очень трудно. Теккерея я еще не прочел, а буду писать о нем, когда прочту первую часть. Добролюбова также еще не кончил. Прочел только его статью о "Накануне" Тургенева, в которой он его очень хвалит. Прочел разбор "Униженных и оскорбленных". Он их страшно ругает. Говорит, что самая завязка совсем неестественная. Неестественны очень многие лица. Положим, все, что он пишет, совершенно справедливо. Интересно мне было бы посмотреть, что бы такое он написал о "Братьях Карамазовых" и об "Идиоте". А также об "Отцы и дети" Тургенева. У нас только что был Модест и ушел. Была Софья Павловна. Она, оказывается, как-то умудрилась купить в Охотном ряду каменные яйца вместо свежих. И узнала об этом только дома, когда она захотела сделать себе гоголь-моголь и никак не могла разбить яйца; так что она их даже об пол бросала, и они все-таки целы остались. Вчера у П[авла] П[авловича] с Чуркиным произошла история, так что мы, должно быть, у него больше ездить не будем. Анатолий болен скарлатиной, так что Модест теперь живет у Труниных. В понедельник он меня обещал встретить на Никитском бульваре. Ну! На сегодня довольно, буду писать еще завтра. Скучно! День какой сегодня слякотный, снег идет.
  
   Воскр[есенье]. 7 марта.
   Только что кончил читать первую часть "Базара житейской суеты". Этот роман и сравнить невозможно с записками Барри Линдона, В этом романе странна[я] манера: автор прерывает рассказ для собственных рассуждений и вставляет для пояснений совершенно отдельные анекдоты. Содержание романа следующее: в высшем учебном заведении мисс Пинкертон одновременно кончают две девушки - Амелия Седни и Ребекка Шарп. Амелия девушка еще совсем неопытная, невинная, незнакомая с жизнью, дочь богатых родителей. Характера очень кроткого, спокойного, но довольно твердого. Ребекка полная противоположность. Она уже порядочно знакома с жизнью. Лицемерна, интриганка, и легко завлекает неопытных в свои сети. Она сирота, состояния у нее нет никакого, а потому она старается поскорей выйти замуж. Впервые она пробует свои силы на брате Амелии, страшно богатом. Этот брат, его зовут Джоз, совершенный болван. Он глуп, труслив, хвастлив, тщеславен и... словом, у него еще много таких миленьких качеств. Он чуть-чуть не попадает в сети мисс Шарп, и избавляется только благодаря своей глупости. Амелия уже с детства помолвлена с одним молодым человеком, мистером Осборном. Этот мистер Осборн обладает прекрасной наружностью и порядочным умом. Но он до крайности легкомыслен, тщеславен и самолюбив, так что иногда является совершенно дурным человеком. У него есть его старый приятель м[исте]р Доббин, под страшно неуклюжей наружностью которого скрывается очень доброе сердце. Он постоянно заботится об Осборне, предостерегает его от игры, которой он слишком предался. Ребекка поступает гувернанткой в один аристократический дом Кроли, где она всех положительно очаровывает, и в том числе одну старую деву, тетушку, которая обладает громадным состоянием и вокруг которой все увиваются. Мисс Кроли без нее жить не может и берет ее к себе.
   Сам Кроли, глава семейства, по смерти своей жены делает ей внезапно предложение. Но она ему отказывает и бежит с его сыном Родоном. Между тем отец Амелии обанкротился. И старик Осборн запрещает жениться своему сыну на Амелии. Но сын женится против его воли. Отец проклинает его. В это время полк, в котором служит Осборн, получает приказание выступить в поход в Нидерланды. Осборн едет вместе с женой, их сопровождает ее брат. Родон Кроли с Ребеккой также едут туда.
  
   Вторник, 9 марта.
   Чернцов обещал принести завтра "Дон Карлоса" Шиллера. А Макаров - "Notre Dame", Будет, значит, что читать, Добролюбова я уже почти прочел. У меня явилась теперь идея написать историю 60-х годов и вообще всей той эпохи. Эта эпоха самая светлая и самая оживленная изо всей истории России. Тут, в это время выбиваются в общественной жизни масса даровитых личностей. На литературном поприще действуют в это время: Достоевский, Тургенев, Некрасов, Островский, Писемский, Помяловский, И. и К. Аксаковы, Добролюбов, Писарев, Майков, Гончаров, Алексей и Лев Толстой, Серг[ей] Соловьев, Катков. Словом, тут являются все корифеи русской литературы.
  
   Среда. 17 марта.
   Сегодня великий день. Сегодня решилось, что мы едем в Крым, в Феодосию и будем там жить. Едем навсегда! Как страшно звучит это навсегда. Теперь прощай все, что было раньше - вся прошлая жизнь. Теперь начнется все новое. Новое место, новые люди, все новое. Прощай, Москва! Теперь на юг! на юг! На этот светлый, вечно юный, вечно цветущий, прекрасный, чудесный юг! Но что же будет там? Какая жизнь? Что? Неизвестно. Теперь надо расстаться с товарищами. Расстаться с Чернцовым. Увижусь ли я с ним еще когда-нибудь или нет? Мне кажется, что вот именно теперь, только теперь, начинается настоящая жизнь. Прежняя была какая-то ровная, размеренная, правильная. А теперь кто знает, что там будет? Лямины также уедут из Москвы, если только дядя не получит места управляющего. Ура! на юг! Я сегодня в волнении, ничего не могу ни делать, ни думать. Мы уезжаем только в мае. Боже! Еще целых полтора длинных, скучных гимназических месяца. А там потом юг, Крым, солнце, море, природа. Господи! как хорошо! Я не был никогда так счастлив, как сегодня. Одно море! Можно только из-за этого одного сбеситься от радости. Да! Опять видеть море, опять взглянуть на него. Да что взглянуть! Тут будешь смотреть, смотреть до пресыщения, до одурения. Господи! Как хорошо! Мама только просила никому не говорить до поры до времени. П[авел] П[авлович] там, около Феодосии, купил, вместе с мамой, маленькое имение. Всего в версте от моря, недалеко от гор... Боже, как хорошо!
  
   Четверг. 18 марта.
   Я еще до сих пор не могу придти в себя. Неужели же я буду жить в Крыму? А вдруг подлец Куська не согласится повысить мне балл из поведения?! И тогда оставаться в Москве, в гимназии, еще напасть! Брр! Теперь я все-таки немного успокоился, а то утром я просто ни о чем другом и думать не мог. Вчера я еще не написал ничего, собственно, о земле. Эту землю, 20 десятин, Пав[ел] П[авлович] покупает пополам с мамой у профессора Юнга, у того самого, у которого он был в прошлом году, когда ездил в Крым. Эта земля находится в 10 или 15 верстах от города, а всего в версте или в версте с половиной от моря. На морском берегу есть очень живописные скалы, которые приезжают многие смотреть из Феодосии. Все это место называется Кок-Тэ-бэль. Горы от нашей земли всего в верстах четырех или пяти, не больше. Горы покрыты лесом. На нашей земле будет находиться виноградник. Я везде сегодня справляюсь, по всем картам, по всем календарям, и стараюсь найти хоть какие-нибудь сведения о Феодосии. Но все напрасно! Только узнал, что проезд от Феодосии до Ялты в 3-м классе стоит 60 к., и больше ничего! Какая досада! Пропала моя карта Крыма, как раз в то самое время, в которое она могла быть мне всего полезнее. Просто невозможно! Ах! Поскорей бы кончалось все это: учение, московская грязь, холод, слякоть, серое небо, тучи! И потом в Крым, в Феодосию! Ура!
  
   Воскресенье. 4 апреля.
   Сегодня уехал Павел Павлович. В последнее время я собрал все-таки порядочно сведений о Коктебеле. Там самые лучшие камушки, какие только есть на всем южном побережьи Крыма. В Ялте они продаются по рублю за фунт и так и называются коктебельскими. Коктебель это болгарская деревня, она находится в долине, прекрасно защищенной от северных и восточных ветров, почему эта долина очень хороша для культуры растений. Эта долина находится в глубине большого залива, который с одной стороны граничит с горой Карадагом, а с другой - горой Киик-Атлама, что на татарском значит - прыжок дикой козы. Что касается купанья, то лучшего и желать нельзя. В Феодосии купанье считается лучшим на всем южном берегу, а тут оно еще лучше, чем в Феодосии. Положим, что тут нет еще никаких приспособлений, но это составляет даже достоинство места, а никак не недостаток, потому что все эти сооружения только портят место.
  
   Понедельник. 12 апреля.
   Я вот уже целый месяц, кажется, почти ничего не писал. Пасху я провел скучно. Был раза два у Ляминых да у бабушки. Бывал у меня Модест. А больше никого не видал. На Фоминой в гимназии был только в понедельник. А потом заболел и сегодня был в первый раз. Маша от нас ушла, а вместо нее живет ее знакомая Аннушка. Вчера у нас был Андриевич, а потом бабушка. Мама все время суетится и укладывается. Мебель наша продается, только никто не покупает. Во время болезни я прочел "Отверженные" Гюго. Я, право, не ожидал, чтобы во французской литературе было что-нибудь подобное. Теперь хожу совсем очумелый от "Отверженных" и ошалелый от Крыма. Это то же, что смешать два разных вина, сейчас опьянеешь, так же я от этого опомниться не могу. Нет, теперь до тех пор не успокоюсь, пока всего Виктора Гюго не прочту. Право, не понимаю, почему это при имени Гюго упоминают "Собор Богоматери" и др[угие] романы, которые и в подметки "Отверженным" не годятся. "Les Miserables". Это чудо, это недостижимо. Я решил теперь, что пока в Крым не приеду, стихов писать не буду.
  
   Вторник. 13 апреля. Утром.
   Сегодня мне надо балловую подписывать. Право, не знаю. Я ее уж целый месяц не подписывал. Мама будет страшно сердиться. Вчера вон еще она за немецкий вечером кричала. А теперь уж и не знаю. Ну, как вдруг не поеду в Крым? Ну что тогда со мной будет? Это невозможно. Где ж мама меня здесь оставит? В пансион на лето не примут. У бабушки и у Ляминых также не оставит. Я думаю, что это невозможно, и этим теперь только утешаюсь. Сегодня 13 число. Тринадцать! Мне оно часто попадается и всегда в решительных случаях. Что-то сегодня будет? Поскорей бы этот апрель кончался. Тогда уж все решится. Теперь пора уж идти в гимназию. Господи, помилуй!
   5 часов.
   Ну, слава Богу! Балловая подписана и все сделано. Мама не очень сердилась. Но что будет со мной, этого не знаю. Неужто останусь в Москве? Во всяком случае, я буду все лето заниматься и повторять старое. Пора взяться за ум. Теперь я совершенно не могу принудить себя заниматься. Ну что, если я буду теперь учить то, что учат все. Я старого ровно ничего не знаю. И если даже к одному уроку выучу все, что надо, то это я все равно к следующему позабуду, т. к. старого ничего не знаю. Это будет все совершенно бесплодно. А при такой бесплодности у меня совсем руки опускаются. Но что будет? Вот в чем вопрос! Поеду в Крым или нет? Ах! Если б только поехать! то я не знаю, что бы было. Если только поеду, то клянусь, все лето буду заниматься самым прилежным образом. Ах! Если бы только поехать! Я, кажется, если только не поеду, то, право, с ума сойду. Ждать, ждать, радоваться, быть уверенным, и вдруг... Нет, впрочем, я и теперь уверен. Ну, где я тут в Москве летом останусь? У бабушки? У ней и так места нет. У Ляминых? Мама меня ни за что уж у них не оставит. В пансион, как хочет мама? Но в пансион на лето не примут. Летом там никто в гимназии не живет. Так что ни у знакомых, ни в гимназии мне нельзя будет остаться. А больше и негде. Ведь не будет же меня мама специально отдавать в какой-нибудь летний пансион. Ведь это ей расчету никакого не будет. Так что это невозможно, чтобы я тут в Москве остался. Мама говорит: "Мне нет расчета тащить тебя со мной". Но ей ведь еще меньше расчета оставить меня. Нет! Нет! Я верю, я твердо верю, что я буду в Крыму. Бог не оставит меня. Только бы поскорее этот противный, пасмурный, дождливый, холодный апрель проходил, а там юг, солнце! Боже! Это южное, чудное солнце! Нет! Тут нет такого солнца на севере. Такое солнце может быть только там, на юге, в Крыму. Мне даже сегодня ночью снилось солнце южное. Помнится, такая голая скала, около нее высокая трава, и солнце печет; горячие лучи совершенно отвесно падают на камень. И кругом все так хорошо, светло. Боже мой! А тут теперь на улицах грязь, гадость, холод, небо пасмурное, если есть солнце, то не греет. Бррр!
   Сегодня я возвращался из гимназии с Бальмашевым. Право, мне он очень нравится. Вот с ним можно поговорить много и интересно. Да и вообще он "очень славный", как выражается С. П. Он все просит к себе зайти. Надо будет постараться. Помню, я как-то в прошлом году встретил на улице его с Закалинским во время экзаменов и зашел к нему, но только на минутку я совсем у него не оставался. Он мне обещал писать в Крым, Господи! Сколько писем мне там придется писать, Чернцову, Макарову, Румянцеву, Бальмашеву, Модесту, потом изредка еще мне надо будет писать Ляминым.
  
   Среда. 14 апреля.
   Вчера вечером мы получили письмо от П[авла) П[авловича]. Он уже приехал в Феодосию. Приехал он туда вечером, отправился в гостиницу, выспался и на другое утро пешком побежал в Коктебель. Дорога, как он пишет, идет по таким спускам, подъемам, ущельям, тропинкам и дебрям, что "даже Макс останется доволен". Пришедши к Юнгу, он отправился с ним осматривать землю и решил купить ту, которая ближе к морю, т. е. всего 6 десятин. Потом нанял себе в Коктебеле у болгарина саклю в одну комнату, но, говорит, такой величины, что она будет одна в половину нашей квартиры. Переночевав у Юнге, он на третий день вернулся в Феодосию. В гостинице так встревожились, что пропал пассажир, что даже хотели посылать в полицию. В этот же день он говорил насчет дома с разными подрядчиками и плотниками. Следующее письмо он обещал написать в скором времени. Да! Еще пишет, что на гору Карадаг час ходьбы. Что там открываются прекрасные виды и поют соловьи. Эх! Поскорей бы ехать! Право, не понимаю, чего мы здесь теперь сидим в Москве. Не все ли равно маме? Ведь что бы то ни было, я останусь на второй год. И даже я думаю, что, пожалуй, так будет лучше: пробыть год пансионером в Москве, а потом прямо переходить в Феодосию. По крайней мере, тут не придется ни у кого просить. Я вот, кажется, недели три не видел Модеста, куда это он запропастился? А мне бы очень хотелось его теперь увидать и поговорить. Вот также не знаю, как быть с Володей Матекиным. Позавчера я ему было написал записку, да так и не послал, думаю, лучше перед самым отъездом. Да вообще мне не нравятся все эти прощанья, чем скорее ехать, тем лучше. А там, должно быть, хорошо теперь. А тут сегодня опять пасмурно, небо в тучах, грязь, слякоть, холод. Теперь я даже уж и не понимаю, как можно жить в московском климате. Ах! Поскорей бы!
  
   Вторник. 20 апреля.
   На этой неделе я еще не ходил в гимназию, а все время сижу дома, болен. Мама была сегодня у Павликовского. Тот согласился повысить мне поведение на четыре. Так что очень вероятно, что я перейду в Феодосию, что я буду, если только возможно, в феодосийской гимназии, это решено. Я буду жить у бабушки, если только она приедет туда, а по воскресеньям ездить в Коктебель. От П[авла] П[авловича] писем еще не было, хотя от получения последнего письма прошла вот уже неделя. Мы все-таки раньше первых чисел мая не уедем. Я поеду по даровому билету под видом служащего. Бровкин обещал маме достать для меня билет II класса. В воскресенье был у Ляминых. Любы и Лели не было дома. Играл с Сашей в шахматы. Потом дяде вздумалось почему-то стричь меня. Стригли, стригли... Вечером был Васильев, говорили об учителях, а в особенности об Куське. Впрочем, мне теперь нельзя быть недовольным Куськой. Все же он мне повысил поведение. Я ему очень благодарен. Он сказал маме: "У вашего сына очень большие способности, только он страшно ленив". А также, что я мешаю классу, но серьезных проступков у меня нет. Я этого от Куськи не ожидал и, как видно, расстанусь с ним без всякой злобы на него. Ну, да и Бог с ним! Все же легко на сердце, что больше не увижу его, что скоро навек с ним расстанусь. До мая я еще буду ходить в гимназию - ну да это ничего! Еще какая-нибудь неделька, а там и все уж кончено. В Крым! Только бы поскорее!
  
   Среда. 21 апреля.
   Сегодня получили письмо от П[авла] П[авловича]. Он купил уже двух лошадей. К постройке дома, т. е. еще к разравниванию места, приступили во вторник. Дом будет стоять на таком месте, что оттуда будет видна вся долина и бухта. Обещается в скором времени найти для нас помещение. Пишет, что он все время в хлопотах и страшно устал.
  
   Пятница. 23 апреля.
   Нам с мамой придется, должно быть, выехать из Москвы не раньше пятого мая. Ей еще надо получить денег от Таисы Максимовны, да потом пока еще придет отпуск да билеты? Словом, долго еще. Хотелось бы увидеть Модеста. Я его, должно быть, уж с пол-месяца не видел. Господи! И к чему это теперь так долго время идет. Поскорей бы ехать! Надоела Москва.
  
   Понедельник. 26 апреля.
   Вчера целый день бегал. Сперва пошел к Макарову, Нашел его на бульваре. Немного посидел - идет Румянцев. Ходили с ним по Тверскому бульвару. Потом, когда он ушел, пошел к Макарову. Играл с ним в шахматы. Оттуда отправился к Чернцову. Не застал дома. Прошел опять к Макарову, но на этот раз его дома не застал. Отправился к Труниным, справился о Модесте, оттуда пошел к Ляминым, и уж потом домой. Измаялся страшно, а пользы никакой. Сегодня придет Леля, а может, бабушка. Я последнее время нахожусь в каком-то совсем новом настроении. Это все после того, как я прочел "Miserables". Это великая вещь! Шиллер, Диккенс, Гюго и Достоевский - вот четыре писателя четырех наций, перед которыми можно только преклоняться. Они описывают, говорят об одном и том же, - и только с разных концов. "Пишите так, чтобы люди плакали!" Вот величайший завет, данный писателям. А читая Гюго, действительно плачешь, сердце наполняется негодованием. Боже мой! Если бы мне хоть когда-нибудь, хоть что-нибудь подобное написать. О, я был бы счастлив тогда.
  
   Понедельник. 3 мая.
   В субботу 1 мая я был у Чернцова и ходил с ним за город, на Москву-реку. В гимназии была прогулка. Да! Позабыл, в пятницу еще вечером мы переехали на новую квартиру к Досекиной, в том же доме. А в субботу и она сюда переехала. В воскресенье утром был в клубе велосипедистов. Потом у Модеста.
  
   Суббота. 15 мая.
   Я не писал почти уж две недели, все было некогда, а, между тем, у меня есть что писать, даже очень много. Я, кажется, уже писал раньше, что мы теперь живем у Досекиных. М[ария] Пет[ровна] Досекина - воспитательница Андриевича. Мама ее видала раз в Киеве, когда ей было девять лет, но она говорит, что отлично помнит маму. Теперь мама с ней познакомилась по случаю квартиры, которую она непременно хотела достать в нашем доме. Т[ак] к[ак] срок нашей квартиры уже истек, то мы и нанимаем пока у нее две комнаты с первого мая.
   Муж ее, Н. В. Дос[екин] - Художник, скульптор и пишет критические статьи в "Русском обозрении". Бюсты его очень хороши, в особенности Соловьева Владимира и художника Шишкина. Едва ли можно найти более хорошее семейство. Мы вот живем пол-месяца, и как будто целый век знакомы. Они знакомы со многими теперешними русскими знаменитостями и профессорами: с Влад[имиром] Соловьевым, с Шишкиным; с покойным Шеншиным они были в очень близких отношениях, со Львом Толстым, с профессором Зверевым, со многими членами Психологического общества, с Говорухой-Отрок. Все академисты, проезжая через Москву, считают своим долгом остановиться у них. У них вот жил брат Н[иколая] Вас[ильевича] - Серг[ей] В[асильевич], также академик, теперь он уж уехал в Харьков. Еще, кроме того, перебывало человек 5 художников. Маар[ия] Петр[овна] она страшно живая, быстрая. У ней все делается мгновенно. Вот при переходе, часа в два, все у нее было устроено. Кухарка не может закрыть сундук. "Барыня! Сундук не запирается!" - "Не запирается? Сядь! Села?" - "Села". - "Заперся?" - "Заперся". Ну, остальное буду писать завтра, а то лень.
  
   31 мая. Понедельник.
   Я давно не писал; не писал большей частью потому, что не было чернил. Да и теперь вот пишу карандашом. Мы уезжаем в четверг. Вчера последний раз виделся с Модестом. Он был у меня, и я провожал его на хутор. Мы с ним прощались у верстового столба на шоссе. На одной стороне было написано "Дорога в Петр[овское-] Разумовское", на другой - "В Петровский парк". Совсем как обыкновенно в романах. Мы долго сидели с ним около этого столба и никак не могли расстаться. Мы как-то совсем и не думали раньше о расставании. И только в последнюю минуту поняли, что мы, может случиться, не увидимся лет десять или больше. О, я никогда не забуду этого вечера! С этого момента для нас обоих начинается новая жизнь. Сколько лет мы с ним жили вместе. Я не знал, что мне будет так тяжело расставаться! Уже совсем стемнело, когда мы встали и прошли немного по тропинке около опушки леса. Там под одной старой березой мы поцеловались и расстались. Пройдя несколько шагов, я остановился и оглянулся. Он шел большими шагами, не оглядываясь. Скоро он скрылся вдали в туманной мгле.
  

История моей души

( Отрывки)

1905 г.

   26 июня.
   С Анной Рудольф[овной] и М[аргаритой] В[асильевной] мы вспоминали вторник "об Оскаре Уайльде" в москов[ском] Художествен[ом] клубе.
   - Это был цветок всего, апофеоз. Вечер гувернанток из Достоевского, помните?
   А. Р.: "Я Вас тогда в перв[ый] раз видела. Вы очень хорошо говорили".
   М. В.: "Нет, Вы помните этого... Который говорил, зачем Оскар Уайльд взял в герои такого убийцу. "Мож[ет] быть, та девушка, которую он любил, была очень добродетельна, жила честным трудом и шила на машинке. И потом читал то бесконечное стихотворение об жирондистах.
   ...И книга та была лишь первая ступень. Здесь в первый раз в любви он объяснился...
   А Койранский: "Я люблю черные лилии".
   Он возражал Южину. Южин поднялся неожиданно и, держа одной рукой стул, на котором сидел Бальмонт, так что со стороны публики это имело такой вид, что он держит его как щенка за шиворот, говорил:
   "Не снимайте лавровых венков с ледяных вершин и не кладите их туда, куда не следует".
   Койранский возражал ему, и Баженов, председатель, имел жестокость поставить его перед столом так, что он был спиной к Южину. Он все оборачивался назад, но Баженов говорил ему: "Обращайтесь, пожалуйста, к публике".
   У него и рот, и нос постепенно съезжали на сторону, к уху, и вдруг он неловким движением опрокинул графин с водой.
   Гомерический хохот его заставил замолчать.
   - А как тогда великолепно говорил Андрей Белый. Я так помню его лицо и выражение, когда он начал:
   "Апостол Павел говорит..."
   Легкий смешок - и вдруг все сразу примолкли от его взгляда.
   Тетя Катя тогда была больна и все-таки пришла, такая страшная - с раскрашенным лицом и горящими глазами. И потом сейчас же уехала.
   А та старушка, которая сидела рядом с Грифом и злорадствовала и которой он, в конце концов, сказал:
   "Сударыня, только Ваша близость к могиле спасает Вас от оскорбления с моей стороны".
   - Я был раздражен и взволнован страшно и только в последн[ий] момент попросил слова, так что говорил последним. Я долго обдумывал свои фразы и помню их четко. Я сказал:
   "В то время, когда Оскар[у] Уайльду не давал покоя образ Соломеи, он создавал десятки комбинаций и варьянтов этой легенды. Один из этих драгоценных обломков, подобранный Гомецом ди Карильо, дошел до нас. Это рассказ о маленькой азиатской принцессе, которая любила молодого александрийского философа. Чтобы заслужить его любовь, она предлагала ему все: свое царство, свои сокровища, даже голову великого иудейского пророка. Но молодой философ сказал с улыбкой: "Зачем мне голова иудейского пророка? Если бы ты мне предложила свою собственную маленькую голову..."
   И в тот же вечер в его кабинет вошел черный раб и принес на золотом блюде ее маленькую окровавленную голову. Но философ поглядел рассеянно и сказал: "Уберите это кровавое..."
   Только что в эту залу Вам - толпе, которую Оскар Уайльд так любил, Бальмонт принес на золотом блюде его прекрасную, измученную, отсеченную голову.
   Но Вы, как и подобает молодому философу, посмотрели рассеянно и сказали: "Уберите это".
  

* * *

  
   В этот же вечер Баль[монт] прочел свое стихотворение против Михайловского. Закончилось его припадком. Южин в буфете. С. А. Поляков и С. В. Сабашников и я его везли домой.
  

1907 г.

   20 сент[ября]. Четверг.
   Приехала Ан[на] Рудольф[овна]. Вечером долгий разговор о Москве и литературных ненавистях: Брюсове, Эллисе, Белом.
   Сила, давшая такой могучий упор таланту Брюсова,- его честолюбие. Его мучит желание быть признанным первым из русских поэтов. В этом его роман любви и зависти к Бальмонту. Теперь он считает Бальмонта побежденным, но чует еще более опасного противника в Вячеславе {Вячеслав Иванов.}. Он не выступает сам борцом. Он хранит дружбу. Но в его руках его приверженцы - теперь Белый и Эллис, которых он растравляет, поджигает и спускает с цепи. Потом он говорит: "Я даю в своем журнале полную свободу высказывать свои мнения молодым безумцам".
   Эллис - Кобылинский, бывший на моей памяти поклонником Каткова, потом Маркса, потом Озерова, Бодлера и теперь Брюсова, которого он считает русским воплощением Бодлера, был несколько раз у Анны Рудольф[овны]. Он искренен и страстен до конца. У него талантливый темперамент, но сам он в поэзии бездарен. Он бескорыстно[е] и поэтому страшное - слепое, честное - орудие в руках Брюсова.
   Мне хотелось бы написать о Брюсове макиавеллическую книгу: "Поэт". Апофеоз воли и честолюбия. Это характер и фигура, вылитые из бронзы итальянского Ренессанса.
   Я ему удивляюсь и не возмущаюсь. Я любуюсь гибким совершенством и уверенностью его тигриных ударов и выпадов.
   После многих лет я встретился с Эллисом в мае у Брюсова. Эллис читал свои переводы Бодлера, Брюсов давал ему указания. Переводы были очень плохи и бесцветны. Переводчик понимал и любил Бодлера, но совсем не чувствовал и не понимал ни русского языка, ни бодлеровского стиха.
   Брюсов хвалил переводы, давал частные указания и искусно спрашивал моего мнения, предоставляя мне высказывать осуждение порицания. Я это и делал, вполне понимая его игру, и он ее почти не скрывал от меня.
   Эллис нравится Ан[не] Руд[ольфовне] искренностью и неудержимостью. Он заговорил при Брюсове: почему Вячес[лав] Иван[ов] так восторгается Городецким. Брюс[ов] ответил ему: "Знаете, Лев Львович, нельзя быть таким наивным. Кто же не знает, в каких отношениях Вяч[еслав] Ив[анов] и Городецкий?"
   Эллис не вполне поверил и спросил приехавшего Нувеля. Тот засмеялся ему в лицо: "Вы совсем наивное дитя, несмотря на Ваш голый череп. Наша жизнь - моя, Кузмина, Дягил[ева], Вячесл[ава] Ив[анова], Городецкого - достаточно известна всем в Петербурге".
   Ан[на] Руд[ольфовна] рассказывает, что теперь ставится всем ультиматум: Москва или Петербург? Был разговор, чтобы поставить такой ультиматум и мне. Это до сих пор не сделано. Белый рассказывает, что Блок приезжал в Москву, каялся, мирился и отрекался от Вячеслава. Что под этими словами скрывается - трудно восстановить, но буквально я их не принимаю.
   Белый страдает, что слова "бездна" и "тайна", произнесенные впервые им и омытые его слезами, теперь украдены у него.
   "Чулков обокрал Мережковского, он его без штанов пустил" (то-то Мережковские тогда в Париже вопили: мы наги!). В литературе - отравленная атмосфера воспаленных самолюбий. В ней погибнут многие таланты и многие страстные сердца. Белый будет одной из первых жертв.
   Я был свидетелем многих отдельных эпизодов того систематического отравления, которым губил его Брюсов, раздражая, дразня и толкая на бестактные выходки. Как некогда с Бальмонтом, так потом с Белым, Брюсов как бы считал нужным поддерживать меня au courant

Другие авторы
  • Тыртов Евдоким
  • Волховской Феликс Вадимович
  • Щербина Николай Федорович
  • Беранже Пьер Жан
  • Лукомский Александр Сергеевич
  • Абрамов Яков Васильевич
  • Аблесимов Александр Онисимович
  • Терпигорев Сергей Николаевич
  • Козин Владимир Романович
  • Кайзерман Григорий Яковлевич
  • Другие произведения
  • Стасов Владимир Васильевич - Об исполнении одного неизвестного сочинения М. И. Глинки
  • Ткачев Петр Никитич - Терроризм как единственное средство нравственного и общественного возрождения России
  • Салов Илья Александрович - Салов И. А.: биобиблиографическая справка
  • Ростопчина Евдокия Петровна - Нелюдимка
  • Воровский Вацлав Вацлавович - Между прочим
  • Краснов Петр Николаевич - Largo
  • Сенкевич Генрик - На маяке
  • Уйда - Верная служанка
  • Писарев Дмитрий Иванович - Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова
  • Шекспир Вильям - Царствование Эдварда Iii
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 439 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа