Волошин Максимилиан Александрович - "Я жду еще ваших стихов..."

  

   Максимилиан Волошин. Избранное. Стихотворения. Воспоминания. Переписка.

   Минск, "Мастацкая лiтаратура", 1993

   Составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии Захара Давыдова и Владимира Купченко

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Первая встреча двух поэтов (а Эренбург, как и многие литераторы, начинал со стихов) произошла в конце 1911 года. Приехав в сентябре в Париж корреспондентом "Московской газеты", Волошин остановился в мастерской художницы Е. С. Кругликовой (находившейся в то время в России), в доме N 17 на улице Буассонад. 1 ноября Волошин записал в блокноте: "11 ч. Ко мне Эренбург". Следует учесть, что в начале года в статье "Позы и трафареты" (Утро России, 12 февраля 1911) он посмеялся над "благородной пресыщенностью" первой книжки Эренбурга. "У него сильны увлечения дурным стилем, но, - отмечал Волошин, - в его стихах нет <...> вопиющего безвкусия... Он может выписаться, и в смысле техники его нынешние стихи не будут ему бесполезны".

   По-видимому, при личной встрече Илья Григорьевич читал Волошину свои новые стихи - и вряд ли они получили большее одобрение. Однако поводом для этого визита было другое - и догадаться об этом можно по следующему месту из воспоминаний Эренбурга: "Я сидел в "Клозери де Лиля" и переводил стихи французских поэтов - хотел составить антологию. Волошин меня представил Александру Мерсеро {Александр Мерсеро (1884-1945; псевдоним Эшмер-Вальдор) - поэт.}, который был поэтом малопримечательным, но обходительным человеком; он приносил мне книги и знакомил со своими более прославленными товарищами {Эренбург И. Люди, годы, жизнь... М., 1961. С. 168-169.}. Так вот: 2 ноября Волошин записал: "11 ч. Я к Мерсеро". То есть, на другой же день после визита Эренбурга, Волошин отправился к французскому поэту, заручился его согласием и познакомил его со своим молодым соотечественником. (Только к этому времени можем мы отнести данный эпизод из воспоминаний Эренбурга - ибо в очередной раз Волошин приехал в Париж только в январе 1915-го, - когда антология уже давно вышла...) {О второй встрече двух поэтов см. с. 282-283.}

   Через два года, в конце 1913-го, Эренбург снова обращается к Волошину по поводу "Поэтов Франции" (см. первое письмо на с. 388-389) и посылает ему "последний сборник" своих стихов (по-видимому, "Будни", изданные в Париже в том же году). Снова - надежда, что стихи стали лучше и заслужат одобрения?.. Несомненно. Но еще - все укреплявшаяся вера в критический дар Волошина. (Вспомним у Эренбурга: "Вскоре я уже не мог без презрительной усмешки вспоминать первую книгу!" {Эренбург И. Люди, годы, жизнь... С. 120.})

   15 февраля Волошин посвящает Эренбургу свое новое стихотворение "В эти дни". Эренбург посвящает Волошину поэму "Повесть о странствиях блудной души", помеченную февралем 1915 года {Эренбург И. Стихи о канунах. М., 1916. С. 102-126.}. А 14 марта создает стихотворный портрет Волошина:

  

   Елей как бы придуманного имени

   И вежливость глаз очень ласковых.

   Но за свитками волос густыми

   Порой мелькнет порыв опасный

   Осеннего и умирающего фавна.

   Не выжата гроздь, тронутая холодом...

   Но под тканью чуется темное право

   Плоти его тяжелой.

   Пишет он книгу,

   Вдруг обернется - книги не станет...

   Он особенно любит прыгать,

   Но ему немного неловко, что он пугает прыжками.

   Голова его огромная,

   Сколько имен и цитат в ней зачем то хранится,

   А косматое сердце ребенка,

   А вместо ног - копытца...

  

   Волошин же таким видел Эренбурга того времени: "С болезненным, плохо выбритым лицом, с большими, нависшими, неуловимо косящими глазами, отяжелелыми семитическими губами, с очень длинными и очень прямыми волосами, свисающими несуразными космами, в широкополой фетровой шляпе, стоящей торчком, как средневековый колпак, сгорбленный, с плечами и ногами, ввернутыми внутрь, в синей куртке, посыпанной пылью, перхотью и табачным пеплом, имеющий вид человека, "которым только что вымыли пол", Эренбург настолько "левобережен" и "монпарнасен", что одно его появление в других кварталах Парижа вызывает смуту и волнение прохожих" (Речь, 31 октября 1916).

   В течение весны (с февраля по май) "сближение" переходит в дружбу {См. с. 283.}. И еще три человека входят в это время в жизнь наших героев. Первым был знаменитый "разочарованный террорист" эсер Б. В. Савинков, выступавший в литературе под псевдонимом В. Рошпин {См. воспоминания Волошина на с. 284.}. Эренбург свидетельствует, что с Савинковым его познакомил Волошин: "Никогда дотоле я не встречал такого непонятного и страшного человека. В его лице удивляли монгольские скулы и глаза, то печальные, то чрезвычайно жестокие, он их часто закрывал, а веки у него были тяжелыми, виевыми. Он стал приходить в "Ротонду"; пил виноградную водку "мар"; одет был, в отличие от других "ротондовцев", корректно, выглядел средним французским буржуа; не снимал с головы котелка..." {Эренбург И. Люди, годы, жизнь... С. 282.}

   Вторым - вернее, второй - была Маревна: под этим прозвищем в "Ротонде" знали молодую художницу Марию Воробьеву-Стебельскую. Приемная дочь польского аристократа, она провела детство на Кавказе, училась в Тифлисе и в Москве. Затем попала на Капри к Горькому (окрестившему ее Маревной) - и, наконец, очутилась в Париже. При экзотической внешности и свободных манерах, любившая ярко одеваться и курившая папиросы, она была, в свои 23 года, по-детски наивной, требовала от окружавших "правды, прямоты, честности". В то же время отличалась неуравновешенностью, вспыльчивостью и нетерпимостью.

   Наконец, третьим был Диего Ривера (1886-1957), художник-мексиканец, увлеченный в ту пору кубизмом. Его "подарил" Волошину и Маревне Эренбург, познакомившийся с Риверой еще в начале 1913 года. По воспоминаниям Маревны она, Волошин и Ривера побратались в один из тех дней, - выпив по бокалу шампанского, смешанного с каплями их крови... {См. "Воспоминания о Максимилиане Волошине". М., 1989.}

   На лето Эренбург уезжает в Эз - деревню на Ривьере, а Волошин - в Биарриц и в Испанию. На это время и приходится большая часть их переписки. В Париж Эренбург возвращается в середине сентября 1915 года, Волошин же - в конце октября. В эту зиму они переходят на "ты"...

   Волошин знакомит Эренбурга с Цетлиными - четой состоятельных эмигрантов. Михаил Осипович - один из наследников знаменитой чаеторговой фирмы "В. Высоцкий и сыновья" - был также поэтом (печатался под псевдонимом Амари). Мария Самойловна - известная красавица, доктор философии. Оба они горячо любили искусство и охотно выступали в роли меценатов. В их доме на авеню Анри Мартен, 91 бывали Диего Ривера, Пикассо, Брак, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Бурдель, Верхарн, Рильке и многие другие художники, скульпторы, поэты.

   По совету Волошина Эренбург начал посылать свои статьи в "Биржевые ведомости", что улучшило его материальное положение. Покинув Париж, Волошин в апреле 1916 года обратился к редактору газеты М. Гаккебушу: "Так как теперь "Бирж<евые> ведомости" остались без постоянного осведомителя из Франции, то позвольте мне рекомендовать Вам как такового поэта Илью Григорьевича Эренбурга, которого Вы, конечно, знаете по имени - по его книгам и переводам старых и новых французских поэтов. Он прекрасно знает Францию и может быть очень интересен для газеты"

   Не забывал Волошин Эренбурга и в России. Несмотря на огромную занятость в первый год своего возвращения, Волошин выкраивает время для статьи о своем парижском друге {Илья Эренбург - поэт. Речь, 31 октября 1916 г.}. Оценивая "Стихи о канунах", "Повесть о жизни некоей Наденьки..." и переводы из Франсуа Вийона, - Волошин видел в них памятник своего времени - "психологическое свидетельство великого духовного запустения Парижа первых лет европейской катастрофы". "Исступленные и мучительные книги, местами темные до полной непонятности, местами судорожно искаженные болью и жалостью, местами подымающиеся до пророческих прозрений и глубоко человечной простоты. <...> Книги большой веры и большого кощунства. К ним почти невозможно относиться как к произведениям искусства, хотя в них есть и высокие поэтические достижения. Это - лирический документ. И их надо принимать как таковой. В них меньше, чем надо, литературы, в них больше исповеди, чем возможно принять от поэта..."

  

   Из Парижа в Коктебель. Осень 1913.

  

   Уважаемый Максимилиан Александрович, обращаюсь к Вам с большой просьбой. Я выпускаю в свет мои переводы французских поэтов (1875- 1910) и хотел бы к ним приложить библиографию на русском языке, т. е. список переводов этих поэтов, сделанных другими переводчиками, и статьи о них. Сделать, здесь находясь, это довольно трудно. Поэтому приходится обращаться лично к каждому. Надеюсь, не откажете и пришлете список стихотворений, переведенных Вами, указание, где они были напечатаны, также и статей.

   Я посылаю Вам последний сборник моих стихов. Заранее благодарен и шлю искренний привет.

   Уважающий Вас И. Эренбург. P. S. Бальмонты говорили, что в Коктебеле сейчас поэтесса Цветаева. Передайте, пожалуйста, ей мою книжечку¹.

  

   И. Э.

  

   ¹ 27 декабря 1913 года Марина Цветаева, находившаяся в Феодосии, благодарила Волошина "за письмо и книжечку Эренбурга".

  

   Из Парижа в Коктебель. 6 марта 1914 г.

  

   Милый Максимилиан Александрович, послал Вам переводы Жамма и "Поэты Франции"¹. Большое спасибо за сведения. Не смею надеяться, что пришлете мне Ваши "Лики творчества", а я очень хотел бы их прочесть, меня сильно занимает теперь Клодель.

  

   Искренний привет. И. Эренбург.

  

   ¹ "Поэты Франции. 1870-1913". Переводы И. Эренбурга. - Париж, "Гелиос", 1914. В библиотеке Волошина - экземпляр с дарственной надписью: "Максимилиану Александровичу Волошину И. Эренбург. В марте 14 г"..

  

  

   Париж, январь 1915.

  

   Уважаемый Максимилиан Александрович, вчера узнал от м-г Широкова¹, что Вы сейчас в Париже. Очень рад был бы Вас повидать. Не знаю, проездом ли Вы или надолго и как заняты. Напишите пару слов, когда Вас можно застать или, если это Вам удобнее, когда будете в каком-нибудь cafe.

  

   Ваш Эренбург.

  

   ¹ Широков Михаил Александрович, художник.

  

  

   Из Эза в Париж. Июнь 1915.

  

   Милый Максимилиан Александрович, что ж Вы так слабы и податливы по отношению к Дилевскому ¹? Касательно пития, игры и прочих страстей - это одни отговорки. Здесь тишь и благодать. Спросите его - где станок, где карточки, и Вы сразу все поймете. Будьте с ним беспощадны.

   Я встретил здесь Архипенко с женой. Он застрял в Ницце, и денежные дела его весьма неважны. Дал ему Ваш адрес, сказав о деньгах "Мира искусства"². Он собирается написать Вам.

   Был в Ницце всего раз, но нагляделся вдоволь. Бывший городской голова Тулы продает газеты - собирает на сертук, чтобы поехать поставить в Monte-Carlo 5 fr. Оказывается, четыре года тому назад приехал провести месяца два на солнышке. Отставной генерал ходит в форме, в красном парике и в шляпе с страусовыми перьями. Иногда у него верх мужской, но на брюки надета юбка, которую он, проходя мимо полицейского, в страхе задирает.

   Жду очень, когда Вы бросите все кривые и мертвые души и уедете.

   Страшно рад за Маревну. А касательно [нрзб. - З. Д., В. К.] и чтения примечаний, еще раз представил себе, как Вы, несколько грузно и тяжело дыша, но все подпрыгивая, входите в порядочный дом. Хозяин: - Пожалуйста, пройдите в кабинет. Вы: - А у вас есть гигантские шаги или трапеции, пара девизчиков и филологическое изысканьице?

   Пишите. Борису Викторовичу привет.

  

   Ваш Эренбург.

  

   ¹ Дилевский Владимир - фотограф, владелец ресторана в Париже. Существует его портрет работы А. Модильяни (1916).

   ² Объединение художников "Мира искусства" собрало деньги для своих коллег, застигнутых войной в Париже; Волошина попросили помочь в их распределении.

  

   Из Эза в Биарриц. 11 августа 1915.

  

   Милый Бивол, очень жалко стало мне Вас. Все, о чем пишете, легко себе представляю и Ропса¹ с этой стороны знаю хорошо. Так неминуемо должно было приключиться. Обидно, право, что Вы не побыли там один и не писали стихов. Теперь, верно, приедут хозяева и также подгадят слегка Вам жизнь. Когда думаете приехать в Париж? Я буду там в первых числах сентября. Вот только с деньгами у меня плохо. За 100 рублей две недели назад платили 170 fr., теперь, верно, еще меньше.

   Я почти все время ничего не делаю. Купаюсь почти с отвращением в горячем море и жарю [нрзб. - З. Д., В. К.]. Перевел только еще ряд баллад Вийона, вместе получилось около 25 - целая книжка. Веду разговоры с юными португальцами об издании своих стихов, но пока что ничего определенного. Получаете ли Вы письма из России? Каковы там настроения и думы? По газетам судить ведь нельзя. Каковы настроения литературной публики, есть ли серьезный внутренний перелом к войне, если что-либо знаете об этом, напишите обязательно.

   Очень Ваш Гаккебуш зол². Стоит?

   Вчера перечитал вновь Ваши стихи в "Р<усской> мысли"³. Очень хорошо. Жалко, если не выполните намерения и не издадите осенью сборника. Там стихи должны найти отклик, в особенности теперь, когда Россия начинает заслуживать высокий и духовный чин - в войне побеждаемого.

   Что ж, великий молчальник, пишите чаще. Очень рад всегда письмам Вашим. М. б. скорее увидимся.

  

   Ваш Ленивец.

  

   ¹ По-видимому, одно из прозвищ Маревны: она приехала к Волошину в Биарриц, где он отдыхал на даче Цетлиных.

   ² Гаккебуш М. М. (1847-1929) - редактор газеты "Биржевые ведомости".

   ³ В "Русской мысли" N 4 за 1915 год были напечатаны стихи Волошина "Над полями Альзаса", "В эти дни", "Посев", "Париж", "Реймская богоматерь" и др., вошедшие затем в книгу "Anno mundi ardentis 1915".

  

  

   Из Эзра в Биарриц. 1 сентября 1915.

  

   Большое спасибо за стихи. Они мне очень близки и дороги. Все это приходило не раз. В особенности хороша середина, напор причитаний и побоев, здесь все мысленные начала и концы - преображено в настоящее. Больше всего поразило и подействовало на меня слово "хозяин" - оно здесь страшно сильно и как-то значительно¹. Почему прислали всего одно? Пришлете другие? Много ли пишете?

   Русские газеты оставляют на меня все более впечатление страшное и непонятное. Рядом с известиями, вроде след(ующих): что два уезда со скотом, тщетно ища пастбища и воды, шли месяц от Холма до Кобрина или что еврейские "выселенцы" в так наз(ываемых) "блуждающих" поездах два месяца ездят от станции на станцию, п. ч. их нигде не принимают (часть послана в город Перекоп в Крыму) - бега, скоро открываются театры, какое-то издательство выпускает поэзы Игоря Северянина на "папье Лиоппе"² (так напечатано) в 100 экз. по 10 целковый каждый, а "Универсальная библиотека" распространяет "Битву при Триполи, пережитую и воспетую Маринетти, под редакцией и в переводе Вадима Шершеневича". Что ж все? Реми-зовщина? И смиренность Руси не кажется ли минутами каким-то сладким половым извращением, чем-то вроде мазохизма?

   Я со дня на день жду денег и, ежели получу достаточную сумму, укачу в Париж. Там Дилевский, верно, собирается "через несколько дней" сюда. Что и где Маревна?

   Очень жалко Вас за переводы Верхарна - это неприятные и дурные стихи³. Я перевел здесь фаблио Безье⁴ "О трех рыцарях и о рубахе", отдохнул от себя в нем. Когда встретимся, прочту. Посылаю два стихотворения, из них второе немного подходит по настроению к Вашему "России".

   Пишут ли Вам что-нибудь из России любопытного? Пишите же в Париж: 155, III, B-d Montparnasse. Во всяком случае, через неделю рассчитываю быть там.

   Ваш Ленивец.

  

   ¹ Речь идет о стихотворении "России" (написано 17 августа 1915 г.).

   ² Правильно: папье Лионне (лионская бумага, франц.).

   ³ Стихи Верхарна о войне "К Бельгии", "Защитники Льежа" и "Окровавленная Бельгия" Волошин переводил по заказу. 22 октября 1915 года он писал знакомой, что не любит их и "не считают достойными Верхарна".

   ⁴ Жак де Безье - трувер XIII века.

  

  

   Из Эзра в Биарриц. 14 сентября 1915.

  

   Милый Бивол, завтра еду, наконец, в Париж. Все время пребываю в исключительно мерзком состоянии. Во-первых, хвораю (все сердце болит), далее сижу без денег и без надежды на оные. Приеду в Париж даже с двумя су на трам. Думаю из Парижа в отчаянье писать хоть корреспонденции о скверном запахе молодых немок (любимая тема местной газетки). Надо во что бы то ни стало подработать хоть сто франков. С моей книгой дела не лучше, чем с Болгарией, и, надо думать, ничего не получится. От Ропса получил скулящие открытки, но из Парижа напишу подробнее.

   Отчего не пишите? Над чем работаете? Пришлите новые стихи, если таковые имеются.

   Посылаю Вам стихотворение, оно должно заканчивать книгу. Ряд знакомых строчек из старого выпишу для стихотворения. Напишите, понравилось ли Вам.

   Пишите теперь на B-d Montparnasse 155. Жду писем.

  

   Ваш Эренбург.

  

  

   Из Парижа в Биарриц. Сентябрь 1915.

  

   Милый Максимилиан Александрович, вот и я в "Ротонде". Пока что зябну и внешне, и душой. Ропс как всегда игрив и внушителен. Вчера кинулся мне на шею в столовой, чем смутил всех пристойных дам. Вчера видал Бориса Викторовича - я уже писал Вам, как то, что мне теперь трудно с ним. Я сейчас (да, пожалуй, и всегда) слишком не уверен и истомлен, чтоб общаться с людьми, выраженно противоположными себе. От него мне не только грустно, но и неприлично. А противопоставлять себя не хочется - не то лень, не то сил нет.

   Вчера говорили с ним о происходящем теперь в России - и на войне, и внутри ее. Мне это мучительно и очень страшно. Но по иному, чем ему, мучительно. Он из породы врачей, а я - loi {закон, право (франц.).}, миллионы других мне те близкие, которые, то с надеждой, то с ужасом - и, в конце концов, с каким-то отвращением, слушают и будут давать "принимать перед обедом столько-то"...

   Перед отъездом Тихон, Катер<ина> Оттовна, Ирина (дочь ее) и я отправились в горы на несколько дней¹. Было хорошо. Пахло чобром и мятой, напоминало мне плоскогорье Чатыр-Дага. Но нас нигде не хотели пускать ночевать, даже ребенка, и под конец нам пришлось нести Ирину 10 километров на руках. Чуть не пали. Я не знаю, полюбите ли Вы Герцена - помните его статьи о Belle France² - я их часто вспоминаю. Я не люблю теперешней Франции, обедов за 2 fr., 25 и законов Dalbie³. И Париж на др<угой> раз особенно ясно мне показался пустым логовом - он вне Франции и он больше мой, Ваш, Маревны, Риверы, Модильяни, чем всех этих комми от Рано до Мерсеро. Тошно от них.

   Бродя, зашли в деревушку итальянского типа, на площади перед церковью играли мальчишки, вечерело. На церкви солнечные часы, стертые, на фасаде романском, и издевка западного уходящего солнца. <...>

   Вы помните нашу беседу о "бунте против Божества" - там и он смирился. Не обрел Его в себе, но покорился, как злому хозяину подыхающий пес. Мне кажется, что я начинаю примиряться с миром, но это не радует, даже не мудрость, а какая-то великая сонливость.

   Вот видите, до чего дошел или, вернее, досидел Ваш Ленивец!

   Пишите и присылайте стихи. Получили ли мое "Представление"⁴? Я весь в безвыходном поиске заработка и пр<очей> скуке. Пока ничего не выходит.

  

   До свидания. Ваш Эренбург.

  

   ¹ О Тихоне Сорокине и К. О. Шмидт см. с. 475.

   ² Имеется в виду глава из восьмой части "Былого и дум" А. И. Герцена.

   ³ Далбье Виктор (1876-1954) - французский политический деятель.

   ⁴ Имеется в виду стихотворение Эренбурга "Заключительное представление, или Снова в моем веселом кафе" ("Стихи о канунах", с. 50).

  

   Из Парижа в Биарриц. Сентябрь 1915.

  

   Милый Макс Александрович, сегодня получил Ваше письмо (пересланное) на Ez'a. С Парижем я сжился, но жить здесь теперь не очень легко. Вести из России были ошеломляющие, и перед ними душа - таяла. Сегодня газеты более молчаливы о русских делах. Публика здесь томится и бездействует. Единственно, что успокаивает - это Париж (без людей), дождь и туманы.

   В Ваших последних стихах о войне (Богаевскому и др.) ¹ слишком много непозволительного холода. И это странно теперь как раз. Насколько более потрясают "В эти дни" и др. "Пещера нимф" мне нравится. Что еще написали?

   На днях прочел в "Сев<ерных> Записках" стихи Цветаевой новые - они очень хорошие². Она бесконечно повзрослела. Где она теперь? Имели ли вести от нее?

   Посылаю свое последнее стихотворение. С книгой все неопределенно. Ищу работы, пока безуспешно.

   У Маревны день на день не похож - то бодра, то настоящая хворая тварь.

   На днях напишу больше. Пишите.

  

   Ваш Ленивец.

  

   ¹ Имеется в виду стихотворение "Другу", написанное 23 августа 1915 года.

   ² В журнале "Северные записки" N 5-6 были напечатаны стихи М. Цветаевой: "Солнцем жилки налиты, - не кровью...", "Уж сколько их упало в эту бездну...", "Идешь, на меня похожий...".

  

  

   Из Парижа в Биарриц. 27 сентября 1915.

  

   Дорогой Максимилиан Александрович, отчего Вы молчите? Я посылаю Вам отсюда уже третье письмо. С Маревной очень тяжело. Она разнервничалась до крайности, когда никто не может с ней общаться. В здешней обстановке разыгрываются сцены, которые прямо напоминают Дилевского. Я провожу с ней полдня, к счастью, я теперь очень сдержан, и у нас довольно гладко все идет. Но когда третий кто-нибудь... Впрочем, Вы знаете все это. Во-первых, ей надо к доктору, во-вторых, иметь деньги, хоть немного.

   Я прочел статью, Бор<иса> Викт<оровича>, которую Вы прислали. Это очень дурно, первая половина о том, что думал художник, когда его убивали, - просто пошлость. Вторая - о рабочих Марселя и войне и о Belle France - глупость. Это вроде "То, чего не было"¹. Так писать вообще нельзя, а теперь как-то стыдно даже.

   Столько сейчас тяжелого у каждого, что нельзя слушать ни "Echo de Paris", ни Ропшиных. Может, все честные и милые, но Иванов, Schmidt и Durand умирают - понимаете!

   Но какое счастье, что мы, русские, более всех "униженные и оскорбленные". Если что-то человеческое сохранилось где-нибудь на ветру. Чуть-чуть осмысленнее жизнь страданьем.

   Что Вы делаете? Пишете ли? Я жду еще Ваших стихов.

   Я томлюсь. Ко всему - безденежье и безысходные поиски заработка. Книгу пытался издать, не удается, и это тоже печалит.

   Видите, как Ленивец может скулить?

  

   Пишите же. Ваш Эренбург.

  

   ¹ Роман Б. Савинкова о террористах.

  

  

   Из Парижа в Биарриц. Конец сентября 1915.

  

   Милый Максимилиан Александрович, наконец получил Ваше письмо. То, о чем Вы пишете, мне понятно и очень близко. А тот, кто придет и не тронет тлеющего (льна), мне очень страшен¹. Вот вчера мы просидели всю ночь у Бор<иса> Викт<оровича>. Сначала он говорил о bochei'ах и о своей ненависти, потом читал статьи - я ругался, - а за полночь его лицо вдруг показалось безмерно старым и сломанным голосом он заговорил о скуке. "Смерть мне уже не только не страшна, но и не важна, но достойна уважения" - и встал дьявол l'Ennui {Скука (франц.).} - великая скука. Да, он не тронет тлеющего льна. Но выхода нет. От этого дьявола никакими запахами, никакими мазями не отвяжешься - ибо даже закурить папиросу скучно и нельзя. А ему безмерно уютно в человеческой душе.

   Умер Гурмон - а он знал этого Дьявола. Я просматривал на днях книгу его заметок о войне². Как он забоялся "в дни грозы" (так названа книга о филологии). Но жалко, что с ним умирает старая Франция и остается Мерсеро и Loi Dalbier.

   Здесь невесело на "мистическом перекрестке". Маревна ужасна стала, и не знаю, что с ней делать. Каждый день все более и более вижу, до чего она ребенок, даже не верится как-то. Дилевский играет или напролет в карты или оцепенел навек. Цадкин³ жизнерадостен, что еще ужаснее! А вокруг Маревны (а следовательно, вокруг моего столика) толпа сальных негодяев всех наций. Увы, эта нечисть заводится не только в летние дни, и дожди не убивают ее.

   До свидания, бивол. Пишите.

  

   Сладко мне узнать, что ты бесследно Расточил елей души. Ах! и по тебе сегодня бегали Маленькие малыши!

  

   Ваш Эренбург.

  

   За предложение спасибо. Пока богат несколькими франками и надеждами. Когда и того, и другого не станет, воспользуюсь.

   Катерина Оттовна и Тихон остались в Ez'e - наверное, на всю зиму.

   Сейчас один русский рассказывал, что видел за ceinture {ограда (франц.).} на вокзале поезд с немецкими пленными, что до сих пор так напуганы, что кричат "Las саpout". Говорят, что генерал Marehand приказал в плен не брать.

  

   ¹ Имеется в виду образ из библейской "Книги пророка Исайи": отрок, который "трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит" (глава 42, 3),- использованный Волошиным в стихотворении "Усталость" (см. с. 447).

   ² Реми де Гурман (1858-17 сентября 1915) - французский писатель. Его предсмертная книга "Pendant l'Orage" ("В бурю") - его дневник.

   ³ Осип Цадкин (1890-1967) - скульптор.

  

  

   Из Парижа в Биарриц. 3 октября 1915.

  

   Дорогой паппа Силен. Вы спрашиваете о "Ротонде". В ней скучно и достаточно мерзко. Ивонну (помните?) нашли рано утром на gare Clichy {вокзал Клиши (франц.).} на локомотиве совершенно голой. Она хотела уехать. Теперь она в доме умалишенных. Сильвия как будто успокоилась и готовится к экзаменам в консерваторию. Но нюхает вечно эфир и на днях долго плакала предо мной. Жермен стала подругой того паршивенького студента. Одета лучше, но безвкусно, живет недурно, кажется. Издебский¹ мирно пасет свои табуны зеленых лошадей, а Дилевский играет в карты все ночи напролет. Я читаю газеты, сижу в "Ротонде", пишу в надежде заработать идиотские статьи и чувствую, что у меня нет совсем сил для всего этого и, главное, ни Бога, ни черта, ни кочерги. Всадника я боюсь, п. ч. это тот же, кто приходил к Ивану Карамазову и целовал Гоголя в Риме, целовал долго и взасос. Каббалисты говорили, что у Бога нет положительных свойств, а только отрицательные, он энсоф, т. е. безграничный, всевмещающий - вот это самое страшное, это l'ennuie. Лучше свой, самодельный чертик, чтобы он бодался и дрыгал ножками. Если бы Вы знали, как быстро я иду "путем усталости". Но это не путь к Богу, ибо в нем нет ни любви, ни ненависти. Маревну шлют к врачу. Мне оч<ень> тяжело с ней. Я сам в таком душевном состоянии, что не могу ей помочь. Она еще совсем дитя, но очень много слыхавшая, и в этом вся беда. Кроме всего, скажу прямо - она не м<ожет> б<ыть> без мужчин, которые в ней бы чуяли женщину, и этого сама стыдится. Об этом трудно писать. Бор<иса> Викт<оровича> я неожиданно только теперь полюбил. Если с ним спорить, то только от несдержанности. Я с наших зимних бесед после ни с кем не говорил о своем внутреннем, поэтому часто забывал ангела благого молчания и прорывался в пустяках. Сам я знаю, что Бор<ис> Викт<орович> выше этого, что обыкновенно говорит. <...>

   Пишите больше и чаще. Скучаю без Вас. Ваш Ленивец.

  

   ¹ Издебский Владимир Александрович (1882-1965) - художник, скульптор.

  

  

   Из Парижа в Биарриц. 10 октября 1915.

  

   Милый бивол, сегодня днем, отчаявшись, послал Вам телеграмму с просьбой прислать 25 fr. Дело в том, что я уже бесконечно долго не получаю денег из дому. Не знаю, что приключилось. Теперь уже сожалею, что отослал Вам телеграмму - б. м. Вы сам сейчас очень стеснены. Если получу деньги (жду со дня на день ведь!), сейчас же, конечно, отошлю. Бога ради, простите за кутерьму.

   Последние дни все больше делается неурядиц. В газетах теперь только о Балканах - а это уж такая мразь, что даже после года войны читать трудно.

   Ропс купил перчатки и две новые шляпы сделал. Последние дни он чуточку повеселее. Устраиваем теперь ее ателье. Я отнес свои вещи для нее - одеяло и пр. Так что будет ей немного уютней.

   Вы ей пишете, что собираетесь в Россию? Когда? Мы ведь увидимся с Вами. Я часто жалею, что Вас здесь нет. Пусто как-то.

   Читаю книгу о хасидизме, жития святых. Вчера читал, чтоб отдохнуть чуть, "Дворянское гнездо". Вспомнил гимназические времена. Первый раз читал его у Вас в "сборной". Помните?

   Завтра напишу Вам побольше. Пишите!

  

   Эренбург.

  

  

   Из Парижа в Биарриц. После 12 октября 1915.

  

   Милый Максимилиан Александрович, спасибо за деньги. Еще раз - простите, что встревожил Вас. На днях надеюсь вернуть их Вам. Сейчас получил письмо и стихотворение - в нем еще не успел разобраться. Но первое впечатление сильное. Очень хороша расстановка рифм.

   Вот хорошо было бы, если бы Вы приехали в Париж! Не для Вас, конечно. Я совсем отупел от встреч ежедневных с десятком людей, очень печальных и непоправимо далеких. Молчу. Я многого жду для себя от этой зимы, но только страшного и тяжелого.

   С Маревной все то же. На днях они очень решительно поругались с Бор<исом> Виктор<овичем>. Вы ведь знаете, что чутья у Маревны мало и часто, не разбираясь, она оскорбляет очень глубоко, случайно задевая самое больное. Я стараюсь с ней меньше говорить, но бываю очень много вместе. Не могу заставить ее пойти к доктору. "Украшаем" ее ателье теперь, где она последние дни два раза в день, вообще у нее есть малость денег сейчас. Купила две шляпки и перчатки. Занимается французским. Но на беду, я замечаю, что она окончательно пристрастилась к алкоголю. Каждый вечер пьет по 2-3 рюмки алкоголя - наслаждаясь его запахом. Вообще, будь у нее сейчас много денег, она бы спилась. Мне кажется, что только настоящая, героическая, что ли, любовь сможет преодолеть в ней и самолюбие и внешний цинизм много слыхавшего ребенка. Если ж любовь когда-нибудь придет для нее, то она либо ее спасет, либо уничтожит. Разбудит не женское (женского у нее мало), а "женственность", вновь вернет в ее глазах Полу и всей жизни таинственность и святость. А пока скверно!

   На локомотиве нашли Ивонну - ту девушку, которую Вы возили в больницу.

   Посылаю Вам стихи, что написал неделю назад. На днях вычитал в жизнеописании основателя хасидизма р<абби> Бешта¹ кое-что о святых стихах. Посторонние смеялись, когда Бешт, молясь, раскачивался, бил себя кулаками и снова качался, прыгал, извиваясь. Бешт ответил: "Разве смеетесь над утопающим, если даже он вынесен наверх и в судорогах бьется, вьется? В молитвах хочу я выплыть к Господу моему, тону в глубинах земной суеты и расталкиваю руками, выплываю, тону и вижу Господа Бога".

   Пишите, Паппа Силен!

  

   Ваш Эренбург.

  

   ПРОГУЛКА

  

   В колбасных дремали головы свиньи,

   Бледные как дамы.

   Из недвижных глаз сочилось уныние

   На плачущий мрамор.

   Если хотите, я подарю Вам фаршированного борова

   Или бонбоньерку с видами Рейнского собора!

   "Ох вы, р_о_дные, хорошие,

   Помогите мне! Очень уж тошно

   Без Митеньки..."

   И на серых досках

   Колыхался мертвый солдат.

   Торчала горькая соска

   В ярко-лиловых губах.

   Нет, я подарю Вам паштеты.

   А эти туши

   Ты прикажешь убрать астрами

   (Только фиолетовыми),

   И вечером скушаем.

   "Но горька, горька, горька

   Матки полная река!

   Отхлебни, мой сынок,

   Золотой сосунок!

   Господи, вот мое вымя

   Полное! и никого...

   Своими перстами сухими

   Выжми, выжми его!

   Мальчик мой!.. перебитый...

   Все переменится"...

   Только ветер один причитывал:

   - И презревши все прегрешения...²

  

   ¹ Хасидизм - религиозно-мистическое течение в иудаизме, возникшее в первой половине XVIII в. среди еврейского населения Волыни, По долин и Галиции как оппозиция официальному иудаизму. Основатель - Израиль Бешт (1700-1760).

   ² Вошло (с разночтениями) в "Стихи о канунах" (С. 28).

  

  

   Из Эза в Париж. 1916 г.

  

   Дорогой Максимилиан Александрович, сижу у камина (в доме холодно невероятно), слушаю грозу в страхе и обличаю Монаха. Он похудел и оборвался, приняв через плоть большие огорчения. Дама тем более неподходящая - вертлявая болонка. Еще не был у Борис <а> Викторовича), собираюсь к нему завтра, а то хворал и вообще отсиживался от "Ротонды", ада и рая, повседневных огорчений и пр<очего>. Беме¹ пришлю на днях. Напиши, что в Париже и выяснился ли твой отъезд². Раю передай привет³, в аде сам пишу. Екатерина Оттовна и Тихон кланяются тебе.

  

   Твой Эренбург.

  

   Передай, пожалуйста, Михаилу Осиповичу адрес Barga⁴: 41, guaide Bourbon. Я тогда не успел ему передать о назначенном свидании, но отсюда написал. Пожалуйста, пропагандируйте в райских сферах книгу Лебедева!⁵

  

   ¹ Беме Якоб (1575-1624) - немецкий философ.

   ² Волошин выехал из Парижа в Россию 25 марта 1916 г.

   ³ Имеется в виду салон М. С. и М. О. Цетлиных.

   ⁴ Журналист Корпус Барга упоминается в мемуарах Эренбурга среди посетителей "Ротонды".

   ⁵ Фаблио Безье "О трех рыцарях и о рубахе" в переводе Эренбурга с иллюстрациями Ивана Лебедева вышла из печати в 1916 году. В Доме-музее М. А. Волошина в Коктебеле сохранился экземпляр книги с дарственными надписями переводчика и художника.

  

   Из Эза в Коктебель. 7 июня 1916.

  

   Дорогой Максимилиан Александрович, от сестры узнал, что ты уехал к себе, и решил тебе написать. Думаю, что наша переписка об отсутст<вующих> лицах, etc. была если не недоразумением, то во всяком случае незначительным инцидентом. От сестры