Жаколио Луи - Парии человечества

   Девятая, десятая и одиннадцатая главы содержат наставления, касающиеся войны, двенадцатая и тринадцатая опять возвращаются к министрам, их выбору и качествам.

   Четырнадцатая глава трактует семью царя. "Многочисленные семейства пользуются благословением богов. Царь должен, сколько может, увеличивать свое семейство, ибо этим он обеспечит себе помощь в счастье и великую преданность в несчастье". Пятнадцатая глава посвящена воспитанию сына-наследника.

   В шестнадцатой главе речь идет о правосудии царя, которое он должен оказывать "всем своим подданным без различия, не проявляя снисхождения, доходящего до слабости, и строгости, превышающей указания закона".

   Семнадцатый падья содержит мысли о налогах, причем автор с резким негодованием обрушивается на излишнее усердие во взимании их. "Что касается царей, применяющих жестокости и пытки, чтобы отнимать добро своих подданных, то они стократ презреннее убийц и в течение тысячи переселений будут возрождаться в образах нечистых животных".

   "Милосердие и любовь, - говорит автор, - в начале следующей, восемнадцатой главы, - суть две добродетели, через которые охраняется и процветает вся эта вселенная". Он предписывает царю эти качества. "Он (т. е. царь)должен не озлобляться провинностями своих подданных, ибо тот, кто распространяет вокруг себя ужас жестокостью казней, приготавливает себе презренный конец".

   Девятнадцатая глава указывает царю на необходимость обзавестись тайными соглядатаями, "людьми честными и преданными его особе". Через них он должен узнавать обо всех беззакониях, творящихся в его царстве. Эти же соглядатаи стерегут и его внешних врагов.

   "Когда царь, - говорится далее, в двадцатой главе, - узнает что-нибудь важное от одного из своих соглядатаев, которого он послал для обозрения области, он должен послать туда другого соглядатая, не говоря ему ничего о том поручении, которое уже выполнено первым соглядатаем. И если донесения обоих посланных совпадут между собою, тогда царь может быть спокоен, что он напал на след истины".

   Двадцать первая и двадцать вторая главы возвращаются к личным качествам царя. Первая из них указывает на необходимость закаленного характера у царя, вторая поучает, что "лишь в ожесточенной работе, а не в телесных наслаждениях царь находит средства к разрешению всяких затруднений". И автор ссылается на то, что "все цари, оставившие по себе великую славу мудрости, обязаны ею только непрестанному труду, которому они предавались".

   "Когда царь впадает в бедствие, не сделав ничего такого, в чем мог бы себя упрекать, - говорит автор в заключительном падьи этой части, - пусть он его переносит с ясною душою, пусть, послужат раньше примером могущества, он теперь послужит примером в несчастии". И автор заканчивает эту часть словами: "Царю лучше погибнуть на поле брани, нежели сдаться врагу, от крови царей, павших на поле брани, родятся герои".

   В третьей части мы знакомимся с воззрениями автора на обязанности министров и другого начальства, а затем и подданных. К министрам он предъявляет высшие требования. "Кто не любит царя, - говорит он, - и не готов посвятить свое имущество, самого себя, свою семью благу государства и славе своего повелителя, тот не должен и принимать на себя сложные обязанности министра". Точно также отговаривает он от принятия на себя этой должности тех, кто имеет значительный круг бедных родственников, ибо, "кто поручится, что он не злоупотребит своим положением для обогащения родни". Главным добрым качеством хорошего министра автор считает красноречие, искусным словом он успевает убедить в благих действиях и разубедить в нехороших.

   Очень цветисто и красноречиво изложена пятая глава этой книги:

   "Есть нечто, превышающее своим блеском алмаз, своею чистотою золото, и ценностью жемчуг. Нечто реже встречающееся, нежели розовый лотос, прекраснее, чем белая лилия, символ добродетели. Нечто обширнее океана, диковиннее неба, усеянного звездами. Эта вещь - хороший министр. Счастлив тот царь, который найдет себе такого, и ничто не сравнится с его радостью, ибо это служит знамением любви богов".

   Приводим целиком заключительную главу книги, в которой автор делает трогательное лирическое воззвание к своим братьям, париям.

   "Таким-то путем, по дружному взаимодействию отцов семейств, царей, министров, послов и воинов в этом мире все преуспевает, все выполняет предначертания богов.

   Пробудись, человек джунглей, ты, что спишь века в твоей презренной жизни, для тебя и одним из твоих и написана эта книга обязанностей. Проснись, чтобы завоевать свое место под солнцем и образовать нацию.

   Научи своих детей петь эти стихи, где прославляются добродетели, правосудие, мужество, и тогда в их жилах будет течь более благодарная кровь. Проснись, человек джунглей!

   Проснись, дай предков сынам твоим, и пусть через тысячу лет и дольше будут прославлять твое мужество и твое освобождение.

   Земля велика, каждый человек имеет право попирать ее, обрабатывать, строить на ней города и собирать с нее зерно, чтобы обеспечивать предку спокойную старость. Пробудись, человек джунглей.

   Пробудись, и ты будешь тоже обладать и зелеными жатвами и стадами, и на твоих восхищенных глазах свободные молодые люди будут обращаться с радостными словами к стройным молодым девушкам.

   Проснись, человек джунглей, проснись, жизнь ждет тебя, прийди и приветствуй ее, как подобает человеку, и когда враги твои увидят тебя восставшим, они отступят в страхе и ужасе, как палач перед жертвою, восставшею с костра, чтоб поразить его. Проснись, человек джунглей!"

   Книга Тируваллува представляет для нас весьма серьезный интерес. Кроме ее философского и поэтического значения, которое оценивают все знатоки и любители восточной литературы, она ценна как единственная известная нам попытка пробудить париев и способствовать их освобождению.

   Но Тируваллува не стал, подобно Моисею или Спартаку, проповедовать вооруженное восстание, он, подобно мирному миссионеру, пошел в глубь джунглей с книгою в руках и стал там петь песни в честь добродетели, мужества, целомудрия, самоотверженности. Он верил в мощь добра, и его сородичи с вниманием и любопытством слушали его и пели вместе с ним, но, увы, продолжали вести ту же скотскую жизнь их предков.

   - Где же нам собираться в поселки? - говорили ему везде и всюду. - Где эти жатвы, которые ты сулишь нам? Покажи нам ту землю, на которой мы можем мирно пасти наш скот, землю, которую мы можем передать в наследство нашим детям? Добродетель хороша для того, кто владеет, кто может мирно пользоваться благами мира. А нам, не имеющим права даже рвать траву в джунглях, что останется? Что такое честь, что такое целомудрие, преданность, воздержание для того, кто не смеет брать воду из реки, не смеет сорвать цветка в лесу, плода с дерева без того, чтоб не стать вором и не понести кары за кражу?.. Разве достаточно только петь вместе с тобою: "Парии тоже люди!" для того, чтоб с нами перестали обращаться, как с дикими зверями, чтоб сняли для нас запрет с земли, воды, риса и огня?

   Что мог ответить на это Тируваллува? Это был мечтатель. Прежде, чем сочинять эту свою идеальную конституцию для народа, царей, воинов, он должен был освободить несчастных, для которых ее предназначал.

   Если б на обращенные к нему вопросы он отвечал: "Земля, которую вы ищете, у вас перед глазами, пробудитесь с огнем и железом в руках, отомстите тем, кто вас сделал тем, что вы есть, если б он проповедовал войну, грабеж, разрушение, он увлек бы миллионы людей. А он проповедует мир, и, вот по его же собственным словам он пронесся "как благовонный ветерок, едва сгибающий вершины великого леса, а не промчался, как ураган, который поднимает моря и опустошает города".

   Тируваллува был только голос, а нужна еще рука. Парии хранят память о нем, поют его стихи, и это все, что осталось от него и от его попытки перерождения своих собратий.

   Для того, чтобы закончить картину физического и нравственного состояния париев, мы приведем здесь несколько образцов басен, сказок, сатир и фарсов, плодов фантазии их рапсодов. Эти образцы послужат прекрасной характеристикой несчастных отщепенцев, характер которых состоит из смеси легковерия и скептицизма.

   Надо только предварительно заметить, что странствующие поэты и комедианты отверженного племени знать не знают никакой узды и решительно ни перед чем не останавливаются. Поэтому приходится делать строгий выбор материала, чтобы удержаться в границах европейского литературного приличия. Нас поражают черты бесцеремонности у многих писателей классического мира Европы. Но в индусской литературе мы то и дело встречаем уже не бесцеремонные, а прямо чудовищные отступления от самых законных требований нравственной опрятности, А между тем именно эти-то пикантные места, по-видимому, особенно нравятся местной публике, которая их слушает и смотрит с шумным восторгом.

   Просим только читателя помнить, что мы с ним на востоке, что мы изучаем очень дряхлую цивилизацию, и поэтому некоторые отступления от наших обычных литературных форм и норм никого не должны смущать. Замечательно еще то обстоятельство, что в баснях париев, где действующими лицами по большей части являются животные, никогда не встречаются нецензурные места. Мы собрали до полусотни этих басен, и ни в одной из них не было ровно ничего даже сомнительного. Только общий их нравственный характер небезупречен, потому что обычная мораль басни клонится к тому, чтобы осмеять лучшие свойства человеческого духа, - самоотвержение, воздержание, мужество и т. д. Нам даже думается, что басни париев сочинены не ими самими, а еще в незапамятные времена заимствованы из каких-нибудь браминских сборников.

  

  

   Один курубару поставил сети в джунглях в расчете поймать какую-нибудь птицу себе в пищу.

   Ворон, который парил в воздухе, высматривая змей и крыс, за которыми охотился с такой же целью, увидал в траве половину кокосового ореха.

   - А, - сказал он, - вот лакомый плод, который нарочно упал туда для меня.

   Он ускорил полет и ринулся на добычу, чтобы схватить ее, но едва он прикоснулся к траве, как его лапа запуталась в ловушке курубару.

   Напрасно делал он бесполезные усилия, чтобы освободиться, ловушка крепко держала его, и черный приятель должен был признаться, что он попал в плен.

   Тогда он начал изо всех сил кричать и созывать к себе на помощь других воронов, чтобы они его выручили.

   Но они, летая вокруг него, отвечали ему: мы ждем, когда ты умрешь от истощения, ибо только тогда ты будешь на что-нибудь пригоден, и мы тебя съедим.

   Толпа крыс, привлеченная криками, подбежала к ловушке и с радостью наблюдала за врагом, которому грозила неминуемая гибель.

   - Выручите меня, - сказал им ворон, - и я заключу с вами навеки дружественный союз.

   - Ну, нет, - отвечала ему старая крыса, - уж этого то мы ни за что не сделаем. А вот скоро придет курубару, убьет тебя палкой, и будет у нас одним врагом меньше.

   И с этими словами крысы убежали в свои норы.

   - Увы, увы! - вскричал ворон, - никто не придет мне на помощь.

   - Да ты сломай себе лапу клювом, - посоветовала ему ящерица. - Я сама вовсе не желаю тебе помогать, потому что ты не дальше как вчера съел одну из наших.

   Проходившая мимо мангуста сказала ему:

   - Зачем ты все обращаешься к таким животным, которых ты истребляешь? Разве не дурак был бы тот из них, который освободил бы тебя?

   - Помоги мне выпутаться отсюда, - сказала ей птица жалобным голосом. - Ведь мы с тобою оба истребляем змей и крыс. Разве у нас не одни и те же враги?

   - Ладно, - отвечала мангуста, - но с одним условием. Я давно уже собиралась сходить на богомолье к берегам Ганга. Ты должен меня туда доставить на своих крыльях.

   Обрадованный ворон охотно согласился на эти условия, и мангуста принялась грызть сеть, которая его опутала. Как только птица освободилась, она приняла своего спутника к себе на спину и, громко каркая, поднялась на воздух.

   Взлетев высоко вверх, ворон встряхнулся, сбросил с себя мангусту, и она полетела вниз. Упав на землю, несчастное животное все расшиблось.

   Тогда ворон бросился на нее и принялся рвать ее на части своим клювом.

   - Это ли ты обещал мне? - сказала ему бедная жертва, готовясь испустить дух.

   - Да на что ты жалуешься? - отвечала птица. - Не сама ли ты называла дураком того, кто вздумал бы меня освобождать.

   Никогда не рассчитывай на признательность голодного брюха.

   Если ты услышишь голос человека, призывающего тебя на помощь со дна колодца, в который он свалился, брось ему камень на голову, потому, что если ты поможешь ему выбраться, тогда он тебя убьет.

  

  

   Однажды шакал встретился со стадом коз, которые паслись на скате горы.

   Пресыщенный своею обычною пищей, вонючими трупами, и жадный до свежего мяса, которое перед ним прыгало по скалам, он принялся соображать, как бы ему разжиться этою пищею.

   Напасть на стадо было нелегко, пастух, который его охранял, имел в руках крепкую суковатую палку и заставил бы его дорого поплатиться за свою смелость.

   Он знал, что неподалеку от того места была вырыта яма с острыми кольями, сверху прикрытая ветвями и устроенная для ловли тигров.

   Он спрятался в кустарнике в таком месте, откуда его не мог видеть пастух, и когда одна из коз близко подошла к нему, он сказал ей:

   - Зачем ты тут ходишь и ешь сухую нехорошую на вкус траву, когда по другую сторону горы растет хорошая сочная трава?

   - Я хожу там, куда меня приводит пастух, - отвечало доверчивое животное, - а тех мест, про которые ты говоришь, - я не знаю.

   - Я много странствовал, - сказал шакал, - и если хочешь, я направлю тебя на прекрасные пастбища.

   Коза доверчиво пошла за ним, и спутник мертвецов привел ее прямо к яме и заставил ее идти вперед, она упала прямо на колья, которые пронзили ей тело.

   Шакал осторожно спустился в яму, сожрал козу и таким образом был вознагражден за свою хитрость.

   Чем не можешь овладеть силой, тем овладевай хитростью.

   Если будешь пользоваться трудом других и изготовленными ими ловушками, то никогда не будешь нуждаться в пище.

  

  

   Два путника, странствовавшие вместе, начали ссориться на перекрестке дорог.

   - Я уже давно бы прибыл на священные берега Ганга, - говорил один из них, - ежели бы не навязал себе такого попутчика, как ты!

   - Вот это забавно! - отвечал другой. - Разве ты не знаешь, что я очень долгое время служил скороходом у Майсурского раджи?

   - Пожалуй, когда-нибудь, может быть, и служил, да только теперь из оленя сделался черепахой. Твои ноги стали не те, что были прежде.

   Тут они решили устроить состязание в беге и избрали в посредники парию, который собирал траву в соседнем лесу.

   Они решили бежать до тамариндового дерева, находившегося от них на расстоянии пятисот шагов. Свои дорожные мешки с изобильными запасами провизии всякого рода они сложили на землю и пустились бежать наперегонки изо всех сил.

   Видя это, пария схватил их драгоценную ношу и убежал в самую глубь леса.

   Всегда следует пользоваться ссорою между людьми для того, чтобы извлечь из нее для себя какую-нибудь пользу.

   Старайся всегда идти следом за богомольцами, странниками, воинами, редко случается, чтобы, идя за ними, ты чем-нибудь не поживился.

  

  

   Один ворон напал на очковую змею и уже готов был раздробить ей голову, чтобы потом пожрать ее.

   - Что ты хочешь делать? - сказала ему змея. - Ты посмотри, какая я тонкая, ведь тебе моего тела хватит только один раз поесть. Не лучше ли нам войти с тобой в дружеский союз? Я ползаю, а ты летаешь. Соединить наши силы - и мы ни в чем не будем нуждаться.

   - Хорошо, я согласен, - отвечал ворон, - но только помни, что если ты меня обманешь, так ты от меня не уйдешь, и тогда уж не рассчитывай на пощаду.

   Вернув свою свободу, очковая змея повела своего союзника к роще, которая находилась неподалеку от храма, посвященного Вишну, где многочисленные странники каждый день приносили жертвы.

   - Теперь я спрячусь в кустарнике, - сказала змея своему спутнику, - а ты тем временем сядь на дерево, и если какой-нибудь путник зайдет в рощу отдохнуть, ты каркни и дай мне знать.

   К вечеру один богомолец, помолившись перед алтарем божества, прилег отдохнуть под тенью смоковницы.

   Ворон сейчас же подал сигнал, змея выползла из засады, подползла к страннику, укусила его в ногу и убила своим ядом.

   Ворон тотчас созвал всех своих друзей, все они набросились на труп и начали его пожирать.

   А тем временем змея услаждала себя молоком из сосуда, который богомолец поставил на алтарь Вишну.

   Вступай в союз только с теми, кто может быть тебе полезен.

   Устраивай свое жилище около перекрестков, где стоят храмы, и по ночам выкрадывай жертвы, принесенные богам.

  

  

   Однажды овод, побуждаемый голодом, заблудился в джунглях. Он увидел рой пчел, который устроил свое гнездо в старом дереве.

   Он подлетел к ним и попросил себе немножко меда, чтобы подкрепить свои силы и быть в состоянии возвратиться в то место, где он жил.

   - Ты насмехаешься над нами? - сказали ему пчелы. - Не воображаешь ли ты, что мы несем такие труды ради тебе подобных?

   Претерпев тысячи мучений, овод кое-как добрался до своих, собрал их в большом числе и повел их войною на негостеприимный улей.

   Произошло великое сражение, и так как оводы были во сто раз многочисленнее, чем пчелы, то эти последние и были все перебиты.

   Тогда оводы овладели ульем и долгое время жили в изобилии.

   Рой пчел - это деревни судров, а оводы - это обитатели джунглей.

   О парии, научитесь действовать, как ваши братья оводы.

  

  

   Один домбару (так называются парии жонглеры и бродячие комедианты) переплывал реку и увидел крокодила, который попался в ловушку, он метался среди волн с железным крюком, который зацепился внутри его пасти.

   - А что ты мне дашь, - сказал домбару на мольбы животного, которое взывало к нему о помощи, - если я тебя освобожу от этой штуки, которая тебе грозит гибелью?

   - Я вознагражу тебя, - отвечал ему царь рек, - так, что тебе не останется ничего желать больше до конца дней своих.

   Домбару, прельщенный этим обещанием, принялся за дело, и после долгих усилий ему удалось освободить зверя.

   Но в ту минуту, как он стал просить обещанную награду, крокодил схватил его зубами за ногу и изо всех сил поволок вглубь.

   - Ах, мошенник, ах, злодей, разве ты это обещал мне? - вопил несчастный.

   - На что ты жалуешься? - сказал ему крокодил. - Разве не правда, что когда я тебя съем, ты больше уже никогда ни в чем не будешь испытывать нужды? Ты лучше-ка скажи мне спасибо за то, что я тебя избавляю от бедствий и печалей твоей нищенской жизни. Разве ты не помнишь, что сказал мудрец: - "Лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, и лучше умереть, чем лежать".

   - О вероломный, так вот что ожидало меня за то, что я спасу тебя? Оставь при себе свою премудрость и не отнимай у меня моей нищенской жизни.

   - Откуда ты взялся такой чудак, - продолжал зверь, - что не знаешь общего правила, царствующего на земле, - воздавать злом за добро? Ну, хорошо. Коли ты сам этого не знаешь, я обожду. Спросим кого хочешь о нашем деле, пусть нас другие рассудят. Если найдется хоть один, который скажет, что ты прав, я тебя пощажу.

   Домбару принял предложение и обратился к кокосовой пальме, которая склоняла над рекою свою возвышенную главу, он спросил у дерева, позволено ли воздавать добром за зло.

   - Как можешь ты меня об этом спрашивать? - ответила пальма. - Разве ты не знаешь, что такого именно поведение твоих собратьев в отношении меня? Я кормлю их моими плодами, я пою их своим соком, мои листья служат кровлею для их жилищ. А чем они меня вознаграждают за услуги, которые я им оказываю? Как только старость истощит мои соки, и я перестаю производить плоды, они рубят меня, отнимают у меня жизнь, чтобы на мое место посадить молодое дерево. Я всегда только и вижу, что люди воздают злом тем, кто их питает, это вошло у них в обыкновение.

   Тогда домбару обратился к старой корове, которая паслась на тощей траве, росшей по берегу, и предложил ей тот же самый вопрос.

   - Напрасно ты меня об этом спрашиваешь, - отвечало бедное животное. - Я пахала для людей землю, я их кормила своим молоком, я отдавала им своих детей, чтобы и они также служили им. А вот теперь, как стала я ни к чему не пригодна, хозяин выгнал меня, чтобы не кормить даром, и я брожу по пустынным местам, пока не стану добычею хищных зверей.

   Тот же вопрос был в третий раз обращен к собаке, которая проходила мимо, и она ответила:

   - Я ласкаюсь к своему хозяину, я его охраняю, я караулю воров, которые намереваются проникнуть в его дом, и за это получаю только побои.

   - Ну, довольно с тебя и этого, - сказал крокодил. - Теперь тебе нечего жаловаться, если я обойдусь с тобою так же, как твои собратья обходятся со всеми другими существами. - И не слушая больше воплей домбару, он уволок его под воду.

   Никогда никому не оказывай никакой услуги, если не хочешь собственной гибели.

   Помни, что благодетель - это бремя более тяжелое, нежели та башня, которую ставят на спину боевого слона.

  

  

   Один вор, прославившийся сотнею ловких проделок, кончил тем, что попался и был осужден на смерть.

   Раджа Травенкорский, к которому его привели, сказал ему. "Я дарую тебе жизнь, если ты укажешь мне вора искуснее тебя".

   - Если так, то прикажи освободить меня немедленно, - отвечал ему ловкий пройдоха, - потому что я укажу тебе не одного вора, а десять, сто, тысячу, и притом сейчас же, не сходя с места.

   - Хорошо, только сначала ты укажи, - отвечал ему раджа, - а там уж видно будет, заслуживаешь ты помилования или нет.

   Тогда вор назвал ему поименно всех министров, всех областных начальников и всех сельских сборщиков податей.

   - Он прав, - тотчас же согласился раджа. - Развяжите и отпустите этого человека. Все люди, которых он назвал, в самом деле искуснее его, потому что он попался, а они не попались.

   Знай, что добродетель служит для людей только покровом, под которым они прячут свои пороки, и что самый добродетельный - это самый ловкий.

  

  

   Кабан бежал, а за ним гнались охотники. Он уже совсем истомился, охотники наседали на него, и он с минуты на минуту ожидал, что его пронижут стрелами.

   В это время он встретил оленя, который горько печалился о своей заблудившейся лани.

   - Не встретил ли ты ее где-нибудь случайно? - спросил он у кабана.

   - Да, - отвечал тот. - Поспеши спуститься с этого холма, и ты найдешь ее внизу, в трясине, откуда ей не выбраться без твоей помощи.

   Обрадованный олень со всех ног помчался в указанном ему направлении и как раз набежал на охотников, которые, видя перед собою более благородную добычу, погнались за нею, оставив в покое кабана.

   Всегда следует уметь пользоваться всякими обстоятельствами. Изворотливый человек никогда не попадает впросак.

  

  

   Каратака и Даманака, две лисицы, прославившиеся своею хитростью, порешили вступить в союз для того, чтобы усладить свою жизнь и доставить себе кое-какой лишний досуг и отдых.

   Они условились, что в то время, как одна будет сидеть дома и охранять жилище, другая будет уходить на охоту и добывать продовольствие.

   В первый же день они кинули жребий, кому оставаться, кому уходить. Каратака пал жребий оставаться дома, а Даманака ушла на охоту.

   Охотница прежде всего захватила горлицу в гнезде и сожрала ее самое и ее яйца. Прежде всего насытимся сами, - рассудила она, - а затем уже поохотимся и ради кумы.

   И вот в течение целого дня она неизменно придерживалась этого рассуждения, вечером же, когда она готовилась вернуться домой, держа в зубах тощего ибиса, пойманного около ручья, она рассудила так: "Не стоит и приносить домой такой тощий кусок, а то Каратака, пожалуй, скажет, что я все хорошие куски съела сама, а ей принесла какую-то дрянь". - И успокоив себя этим рассуждением, она тут же съела ибиса.

   Придав себе самый печальный и изнуренный вид и притворившись хромающей, она вернулась к товарке и сказала ей: "Я все время подкарауливала чудесного аппетитного козленка, но его матка увидела меня, бросилась на меня, и вот сама видишь, как она меня обработала. Теперь твоя очередь идти на охоту. Ступай, может быть, тебе больше посчастливится, чем мне".

   Каратака искренно пожалела подругу.

   - Не хочешь ли, - сказала она ей, - я приложу тебе к ноге особый пластырь? Я знаю, как его надо готовить Мой отец когда-то занимался врачеванием и научил меня разным секретам.

   - Нет, - отвечала Даманака, - ты иди лучше и постарайся достать какой-нибудь еды, потому что если ты не накормишь меня, так я умру с голода.

   Каратака в свою очередь пошла на охоту. Когда настал вечер, Даманака увидела, как она возвращалась к их логовищу, хромая еще сильнее, чем сама Даманака накануне.

   - Ты что же, ничего не нашла, ничего мне не принесла? - спросила она ее. - Найми-то, нашла, - отвечала Каратака, - да только удар палкою, который меня и привел вот в такое состояние, как сама видишь. Я как раз встретила того самого козленка, которого тебе вчера не удалось взять. Матки около него не было, и я уж совсем схватила его, а пастух увидал...

   - Ладно, ладно, будет, - перебила ее Даманака, заливаясь хохотом. - Знаешь, что я тебе скажу? Нам лучше будет прикончить наш союз. Без него мы ели каждый день, а теперь, как вступили в союз, нам придется есть только через день.

   Две лисицы, две обезьяны, два жреца, два доктора не могут жить под одною кровлею.

  

  

   - Кому надо священной воды из Ганга для омовений и для очищений? Кому надо святой воды Ганга?.. - Так кричал изо всех сил один брамин, стоя по утрам у дверей своей пагоды.

   Толпа людей собиралась вокруг него и за высокую плату приобретала несколько капель драгоценной жидкости.

   В прежнее время этот брамин был нищ, как пария. Но он совершил странствование к берегам священной реки, и вода из нее, которую он с собою принес, привлекла в его дом изобилие.

   - Как же нам теперь быть? - сказала ему однажды его жена, увидавшая, что запас священной воды подходит к концу. - Легко ли нам будет после такого благоденствия снова впасть в нищету?

   - Не беспокойся, - отвечал ей брамин. - Ведь теперь уже все привыкли к тому, что у нас есть священная вода Ганга, так мы и будем ее продавать до тех пор, пока не опустеет наш колодец.

   Дураки всегда попадаются на внешнюю видимость. Старайся овладеть их доверием и уметь им пользоваться.

  

  

   Шакал забрался ночью в курятник одного судры и, передушив всех кур, принялся их пожирать, а что осталось, переносить к себе в логовище. Когда он пришел за последней курицей, то обуреваемый радостью по случаю такого успеха, порешил воздать благодарность богам за ниспосланную ими милость.

   Произнося благодарственную молитву, он так возвысил голос, что жена судры, которая не спала, разбудила своего мужа и сказала ему.

   - Ты слышишь, ведь это голос шакала, который забрался в наш курятник. - Судра встал с ложа и, вооружившись дубиною, тихонько подкрался к шакалу в ту самую минуту, когда он в своей радости давал обеты совершать богомолье к берегам Ганга.

   Судра одним ловко направленным ударом сокрушил ребра благочестивому богомольцу, которому пришлось заканчивать свою молитву в стране усопших.

   Не доверяйся богам, ибо усерднейшее воззвание к ним никогда еще не отражало доброго удара дубиною.

  

  

   Одного покойника из касты вайсиев несли хоронить к костру, и все родственники сопровождали его. Во главе похоронного шествия стоял старший сын, который должен был совершать все похоронные обряды. Он терзал себе грудь и сотрясал воздух своими жалобными воплями.

   Вдруг на носильщиков напал взбесившийся бык. Те пришли в ужас, бросили покойника и разбежались.

   Тот, кого считали уже отправившимся в страну мертвых, от сильного сотрясения очнулся и довольный и радостный вернулся в свой дом.

   Но спустя несколько времени после того посланник Ямы (бог подземного мира, индусский Плутон) вновь постучался в дверь этого человека, на этот раз уж с серьезными намерениями.

   И вот вайсия снова лежит на смертном одре.

   И снова, провожая его на костер, старший сын разражается горестными стонами и воплями, прилагая к изъявлениям своей горести еще больше усердия, чем в первый раз.

   Но вдруг, заметив в стороне стадо коров, которые мирно паслись на лугу, он мгновенно прекратил свои рыдания и крикнул носильщикам: "Берегитесь быка".

   Есть нечто гораздо фальшивее и лукавее, нежели молитвы браминов, милосердие царей, справедливость денежных людей и верность жен, - это слезы тех, кому досталось после покойника наследство.

   Когда труп парии бросают среди джунглей, то его сын не плачет, он знает, что ему ничего не оставили в уплату за его слезы.

  

  

   Мы уже заметили выше, что насколько басни париев безупречны нравственно, настолько же невозможны в этом отношении их повести, рассказы, сказки и т. п. Поэтому мы из длинного ряда этих произведений приведем здесь только одно, предметом которого служит не обычное описание каких-нибудь безобразий и мерзостей, а ряд комических приключений четырех глупых браминов. Этот рассказ является едкою сатирою на ненавистных угнетателей париев.

   Наш знаменитый соотечественник Дюплэ, задавшийся высокогуманной, но почти несбыточной целью уничтожить вековой предрассудок, выкинувший парию из среды прочего населения Индии, основал с этой целью особые смешанные школы, в которые принимались дети туземного населения без различия каст. Для этих-то школ Дюплэ и составил сборник народных рассказов, из которого мы и заимствуем приводимый ниже образец. В подлиннике этот рассказ так и называется:

  

   В одной области была объявлена смарадана (так называются ежемесячные праздники, устраиваемые по деревням в пользу браминов). И вот четверо представителей этой касты из разных деревень отправились на праздник, встретились по дороге и пошли вместе.

   Идя путем-дорогою, они повстречали воина, который шел в противоположном направлении. При встрече с браминами воин, как водится, приветствовал их как предписывает обычай: "Саравои, айя!" (Почтительный привет, о господин).

   Жрецы отвечали ему тоже обычным словом благословения: "Ассирвахдам".

   Спустя некоторое время наши четыре спутника подошли к колодцу, достали воды, утолили жажду и присели отдохнуть в тени дерева.

   Так как у них долго не находилось подходящего предмета для беседы, то один из них, желая завязать разговор, вспомнил о воине, который им встретился.

   - А ведь надо признать, - сказал он, - что тот воин, которого мы сейчас встретили, человек очень вежливый и обходительный. Заметили вы, как он сразу обратил на меня внимание, отличил меня от других и вежливо приветствовал?

   - Да он вовсе не тебя приветствовал, - возразил брамин, сидевший рядом с ним. - Его привет относился ко мне одному, ни к кому другому.

   - Ошибаетесь вы оба, - перебил их третий. - Могу вас уверить, что привет воина относился ни к кому иному, как ко мне. И вот вам доказательство: когда он проговорил приветствие, то посмотрел прямо на меня.

   - Совсем нет, и все это вздор! •- опровергнул четвертый. - Вовсе он не вас, а меня приветствовал, потому что иначе с какой стати я отвечал бы ему: "Ассирвахдам".

   И между ними начала разгораться ссора, которая было уже дошла до рукопашной. Но тут один из них, который был поспокойнее и порассудительнее других, начал их урезонивать.

   - Зачем же мы будем без всякого толка давать волю своему гневу? Положим мы обзовем друг друга всяческими словами, а потом подеремся, как какая-нибудь сволочь судра, разве от этого предмет нашего спора станет яснее? Кто другой может рассеять наши сомнения, как не тот, из-за которого они возникли? Ведь воин, которого мы встретили, еще не далеко ушел. По-моему, нам надо сейчас же догнать его и спросить, и пусть он сам скажет, кого из нас он хотел почтить своим приветом.

   Этот совет был найден бесспорно мудрым и его немедленно приняли к исполнению. Все четверо со всех ног кинулись догонять воина. Едва переводя дух настигли они его версты за четыре от того места, где встретились с ним.

   Еще издали завидя его, они во все горло закричали ему, ' чтобы он остановился. А подбежав, рассказали о своей распре из-за его привета и упрашивали его сказать, кого именно из них он почтил.

   Распознав по их наивной просьбе, с какими убогими головами он имеет дело, воин вздумал позабавиться над ними, и, состроив самую серьезную мину, отвечал:

   - Я приветствовал самого глупого из всех вас. Сказав это, он поспешил повернуться и быстро зашагал вперед своим путем.

   Брамины, ошеломленные этим ответом, в свою очередь повернули обратно и некоторое время шли молча. Но скоро спор между ними возобновился и разгорелся с еще большею силой, потому что они никак не хотели уступить друг другу этого приветствия. На этот раз им приходилось доказывать друг другу преимущества своей глупости над глупостью остальных. Во время этих пререканий, ими опять овладел такой жар и пыл, что новая драка между ними начала казаться неизбежной.

   Тогда брамин-примиритель, выступивший с первым предложением, выступил с новым. Угомонив кое-как своих компаньонов, он сказал им:

   - Я считаю себя глупее каждого из вас, а каждый из вас считает себя глупее меня. Но я спрашиваю вас, неужели мы, наслаждаясь в криках до потери голоса и награждая друг друга колотушками, придем к разрешению вопроса о том, кто из нас обладает самой совершенной глупостью? Вот, взгляните, впереди городок Дармапур. Бросим наши споры, пойдем туда и попросим судей разобрать наше дело.

   И опять, как в первый раз, совет показался вполне благоразумным трем компаньонам и был ими единодушно принят.

   Они предстали перед судьями в самый благоприятный момент. Все Дармапурские власти как раз в это время сошлись в судилище, а дел никаких не случилось, так что когда четыре брамина заявились со своей просьбой, их дело сейчас же было назначено к слушанию.

   Один из четырех браминов, выйдя вперед, рассказал, не опуская ни малейшей подробности, обо всем, что между ними произошло из-за приветствия воина и из-за его неопределенного ответа.

   Рассказ этот не один раз прерывался громкими взрывами хохота всех присутствовавших. Председатель судилища, человек очень веселого нрава, был рад подвернувшемуся случаю устроить для себя и для других судей даровое развлечение. Он напустил на себя самую торжественную серьезность, велел всем молчать и обратился к тяжущимся со следующими словами:

   - Вы в этом городе чужие, и потому нельзя решить ваше дело по показаниям свидетелей, знающих вас. А потому есть только одно средство просветить ваших судей. Пусть каждый из вас расскажет случай из своей жизни, который наилучшим образом выкажет его глупость. Выслушав ваши рассказы, мы уже и будем в состоянии рассудить, кому принадлежит первенство, и кто из вас имеет право приписать привет солдата исключительно себе.

   Все тяжущиеся согласились на это предложение, и один из них начал рассказывать.

   - Вы видите, я одет не очень роскошно, и это не сегодня только, а давно уже так. А отчего мой костюм пришел в такое расстройство, об этом я вам сейчас и расскажу.

   Несколько лет тому назад наш сосед, купец, человек очень жалостливый до браминов, подарил мне на одежду два куска полотна, самого тонкого, какой только видывали люди в нашем селении. Я их показывал всем своим знакомым, и все они диву давались, глядя на него. "Такой роскошный дар, - говорили все, - доказывает только, что ты творил много добрых дел при прежних твоих переселениях*[*Дело идет о переселениях душ, о перевоплощениях, в которые индусы веруют], и это тебе воздаяние за те дела, в теперешней жизни тебе не за что бы и дарить, потому что ты слишком глуп".

   Я, конечно, благодарил приятелей за их доброе мнение. Потом я вынул полотно, чтобы очистить его от прикосновений ткача и купца, людей низшей касты.

   Для просушки я его повесил на дерево. И вот случилось, что под полотном, пока оно висело и сохло, прошла собака, я не знал, коснулась она его или нет. Я спросил у своих детей, не видали ли они, как прошла собака? Они сказали, что не заметили. Как тут быть? Я стал на четвереньки и держась так, чтобы быть ростом с собаку, прошел так под полотном, а сам и спрашиваю у детей: "Задел я за полотно или нет?" Они отвечают: "Нет!"

   Я так обрадовался, что даже подпрыгнул от радости. Но тут мне вдруг вспомнилось, что собака хвост держала торчком и могла им задеть за полотно. Надо было снова сделать испытание. Вот я прицепил себе на спину серп, а сам велел детям внимательно смотреть, как я буду проходить под полотном, задену его серпом или не задену. Дети и говорят, что на этот раз полотно было слегка задето.

   Такая меня взяла досада, что схватил полотно и разодрал его на тысячу клочков.

   Скоро молва об этом разошлась среди соседей, и все начали меня стыдить и обзывать дураком. "Если бы даже полотно и было осквернено таким легким прикосновением, разве не мог ты прочитать над ним очистительные молитвы? - говорили мне. - Наконец, если уж ты считаешь его окончательно оскверненным, зачем же ты его рвал, отчего не отдал какому-нибудь бедняку судре? Кто же после такой дурацкой выходки будет тебе дарить ткань на одежду?" Увы, так оно и вышло. С тех пор, у кого ни попрошу полотна,