Елисеев Александр Васильевич - Мусульманские паломники

оранъ дозволяетъ самому примѣрному мусульманину имѣть до четырехъ законныхъ женъ. Языкъ Абдъ-Аллы свободенъ ото лжи, клеветы или злослов³я; рука его никогда не осквернилась въ продолжен³е сорока лѣтъ прикосновен³емъ къ чему-нибудь нечистому, нога не совершида умышленно того же грѣха и не вошла туда, куда не слѣдуетъ ходить мусульманину; не погрѣшили ничѣмъ и друг³я части его тѣла, отданнаго всецѣло на служен³е Богу и великой идеи - паломничества...

   Абдъ-Алла за свою мудрость, благочест³е и многократное посѣщен³е Мекки пользуется большимъ почетомъ среди своихъ соотечественниковъ. Онъ, вѣроятно, сантонъ (святой) или уэли (любимецъ неба), говорили мнѣ потомъ Юза и Ахметъ, пораженные благочест³емъ стараго хаджи. Онъ настоящ³й рабъ бож³й, какъ говоритъ его самое имя (Абдъ - рабъ, Алла - Богъ). Я видалъ многихъ "сантоновъ" въ Египтѣ - этихъ полусумасшедшихъ, полуид³отовъ, которыхъ, какъ и у насъ, подъ именемъ блаженныхъ и юродивыхъ, почитаетъ простой народъ. "Они носятъ на себѣ печать Аллаха; ихъ умъ и душа на небесахъ въ рукахъ великаго Бога,- такъ говоритъ коранъ,-только бренное тѣло ихъ осталось блуждать по землѣ - этой юдоли борьбы и страдан³й..." Я не думаю, чтобы Абдъ-Алла былъ такимъ сантономъ на родинѣ, но что онъ могъ считаться уэли - любимцемъ неба и чудотворцемъ, можно было повѣрить по тому почету, какимъ онъ пользовался во всѣхъ караванахъ. Какъ истинный святой, онъ, погруженный въ созерцан³е великихъ тайнъ исламизма, часто не обращалъ вниман³я на самого себя и, какъ буддистъ, иногда цѣлые часы проводилъ въ священномъ безмолв³и и самозабвен³и, погружаясь въ нирвану мусульманскихъ м³росозерцан³й, вылившихся въ форму одного принципа, одной заповѣди... Старый Абдъ-Алла прошелъ всѣ ступени ³ерарх³и ислама; онъ былъ много лѣтъ имамомъ (священникомъ) въ разныхъ мечетяхъ Каира, раныне того онъ исполнялъ обязанности кайина (дьячка) и даже муэзинна (призывателя къ молитвѣ). Теперь онъ шейхъ и проводникъ въ одной изъ знаменитыхъ мечетей Масфа-ель-Кахира.

   Никто изъ правовѣрныхъ такъ не чтитъ молитвъ, омовен³й и постовъ, предписанныхъ кораномъ. Онъ знаетъ, что постъ есть преддвер³е рая, а молитва - средство возвести свой умъ и направить его на высок³е помыслы, и ничто въ м³рѣ не отвратитъ Абдъ-Аллы отъ совершен³я положенныхъ фэтха (молитвъ), эль-удгуу (омовен³й) и всего предписаннаго закономъ (ракаатъ) въ родѣ священныхъ обрядовъ, колѣнопреклонен³й и т. п. Гдѣ бы ни засталъ часъ молитвы Абдъ-Аллу, будь то на морѣ, или въ пустынѣ, или среди огня, суеты базара, или во дворцѣ калифа, онъ станетъ тотчасъ же на молитву, когда съ высокого минарета муэзинъ провозгласитъ: "Гай-аль-эль-салахъ (живѣе на молитву)! Аллаху-акбаръ" (Богъ великъ)! и исповѣдан³е вѣры. Пять разъ въ сутки молится Абдъ-Алла: утромъ за полчаса до восхода солнца, въ полдень, за два часа до заката, въ минуту заката и часа черезъ полтора послѣ заката. Онъ становится тогда на молитву благоговѣйно: разстелетъ небольшой коверъ - седжадекъ, (который всегда у него съ собою), чтобы не стать колѣнами на нечистое мѣсто, возьметъ въ руки освященныя суббахъ - четки и сотворитъ омовен³е; затѣмъ уже, обратившись лицомъ къ Каабѣ, т.е. той лин³и, по направлен³ю которой виднѣется полумѣсяцъ минарета, онъ произноситъ молитву. Сверхъ положенныхъ ракаатъ, Абдъ-Алла всегда еще прибавитъ нѣсколько поклоновъ во славу Бога, потому, что ему все извѣстно - Аллаху-далемъ!

   Ни одной пятницы не пропускалъ Абдъ-Алла, чтобы не сказать проповѣди, чающему отъ него поучен³я народу. Какимъ являлся этотъ бывалый старикъ, искушенный жизнью и благочестивыми подвигами хаджи, когда произносилъ съ высоты каѳедръ свою пламенную рѣчь; какимъ огнемъ тогда блистали его черныѳ глаза изъ-подъ сѣдыхъ длинныхъ бровей, какою силою и фанатизмомъ дышало каждое слово вдохновенной проповѣди того, кто Бога ради и пророка въ себѣ убилъ и воина, и сластолюбца, убилъ свои помыслы, свое собственное я. Въ каждый муллетъ - день, посвященный воспоминан³ямъ о пророкѣ - старый шейхъ говорилъ также свои вдохновенныя рѣчи, и тогда, по словамъ Юзы, во всемъ громадномъ Каирѣ никто не говорилъ лучше Абдъ-Аллы. "Самъ пророкъ (да будетъ благословенно имя его!) влагалъ силу и огонь въ уста сѣдовласаго старца на поучен³е правовѣрныхъ, самъ пророкъ въ иныя минуты говорилъ словами стараго шейха, и народъ въ трепетѣ внималъ пламенной рѣчи.

   Только на праздникѣ курбамъ-байрамѣ не бываетъ въ Каирѣ вдохновенный проповѣдникъ-хаджа. Онъ молится тогда у гроба пророка, и тамъ у самаго подножья таинственной Каабы или за горѣ жертвоприношен³й Араратѣ слышится его вдохновенная, горячая, какъ огонь рѣчь. Букч³евъ слышалъ эту проповѣдь стараго шейха и, удивляясь силѣ его краснорѣч³я и огня, сравнивалъ ее съ трубою архангела Израф³ила, который будетъ трубить при всеобщемъ воскресен³и. Большой (курбамъ) байрамъ - величайш³й изъ мусульманскихъ праздниковъ, когда коранъ открылся людямъ и, низойдя на землю, сталъ свѣточемъ правовѣрнаго человѣчества - лучш³й день въ году для стараго хаджи. Онъ молится тогда не столько за себя у гроба Магометова, сколько за свою обширную паству; всю ночь онъ лежитъ тогда ницъ передъ святынею и ждетъ, когда тѣнь великаго пророка пройдетъ передъ нимъ и коснется его головы... Тѣ минуты - райское блаженство для Абдъ-Аллы; тогда онъ предвкушаетъ и небо, и рай, и все, что уготовано въ горнихъ высяхъ для истиннаго правовѣрнаго. Весь постный мѣсяцъ рамазанъ,- предшествующ³й байраму, строго постится суровый къ самому себѣ Абдъ-Алла. Съ ранняго утра, какъ только утренняя заря позволитъ различить черную нитку отъ бѣлой, и до наступлен³я ночи не только ничего не ѣстъ и не пьетъ старый хаджа, но даже не куритъ, не вдыхаетъ благовон³й. Даже легк³й ароматъ арав³йской розы, питающ³й обонян³е, по убѣжден³ю шейха, несетъ съ собою невидимый грѣхъ. Ни болѣзнь, ни путешеств³е не отклоняютъ его отъ этихъ священныхъ обязанностей, хотя коранъ, снисходя къ слабости человѣчества, и дозволяетъ въ этихъ случаяхъ смягчен³е поста. Много разъ рамазанъ заставалъ Абдъ-Аллу въ пустынѣ, и онъ, сгорая отъ нестерпимой жажды, падалъ отъ изнеможен³я, не позволялъ себѣ до наступлен³я ночи не только-что ни капли воды, но даже глотнуть свою собственную слюну. И даже ночью, когда законъ разрѣшаетъ мусульманину и пить, и ѣсть, и веселиться, когда въ городахъ Египта происходятъ ночныя орг³и, когда красивыя рауз³атъ (публичныя танцовщицы) и альмеи пляшутъ сладострастные танцы, когда пиршество и "фантаз³я" (всякое увеселен³е) правовѣрныхъ достигаетъ nec plus ultra страстности, Абдъ-Алла читаетъ только молитвы и перебираетъ свои освященныя суббахъ (четки), поддерживая свое изможденное строгимъ постомъ тѣло одною ключевою водою, хлѣбомъ, плодами и трубкою душистаго наргилэ.

   Только въ день малаго байрама расправляются морщины на челѣ стараго хаджи. "Аллахъ-хуакбаръ", повторяетъ онъ нѣсколько разъ, одѣвается въ свои лучш³я одежды и идетъ за базаръ, гдѣ для праздной толпы придуманы всевозможныя увеселен³я въ родѣ качелей, пѣсенниковъ, сказочниковъ, укротителей змѣй, рауз³атъ, обезьянъ, музыкантовъ и т. п. Но и въ тотъ день веселья ни одного больного не оставитъ Абдъ-Алла; онъ не пройдетъ мимо ни одного несчастнаго, нуждающагося въ помощи; въ день праздника много денегъ своихъ раздаетъ старикъ шейхъ неимущимъ и сиротамъ...

   Чистъ и праведенъ Абдъ-Алла, и онъ можетъ съ чистою совѣстью ожидать смерти, чтобы исповѣдывать громогласно Бога и пророка, умереть во имя бож³е, чтобы двери рая Магометова отверзлись передъ нимъ. Поселится онъ тогда въ саду наслажден³й, и какъ добрый мусульманинъ возляжетъ за одръ, усыпанный самоцвѣтами, изваянный изъ драгоцѣннаго металла, и будетъ, окруженный своими друзьями, пить искрометное вино изъ золотыхъ чашъ, которыя поднесутъ ему вѣчно юныя, кудрявыя дѣти. То вино не затуманитъ головы, оно просвѣтитъ только болѣе разумъ и духовное оно. Мясомъ рѣдкихъ птицъ и лучшими плодами будетъ тамъ въ селен³и Аллаха питать свое просвѣтленное тѣло правовѣрный, а кто не найдетъ утѣхи въ винѣ и яствахъ, того утѣшитъ милосердный Аллахъ неземною прелестью. Чудныя небесныя гур³и съумѣютъ вознаградить мусульманина за добрыя дѣла, совершенныя въ семъ м³рѣ - юдоли страдан³я. Ихъ черныя глава, темнвя какъ мракъ полуночи, блещутъ огнемъ и неземною страстью, ихъ станъ, стройный, какъ пальма Востока, ихъ тѣло, которое бѣлѣе ливанскихъ снѣговъ и блестящѣе перловъ, заставятъ забыть о всемъ пережитомъ на землѣ, а ихъ улыбка прекрасная, какъ день, ихъ поцѣлуи горяч³е, какъ песокъ пустыни, ихъ прекрасное, какъ роза изъ садовъ Фарсистана, лицо и объят³я, подобныхъ которымъ нѣтъ за землѣ - все это создано для утѣхи правовѣрныхъ въ горнемъ м³рѣ, чтобы вознаградить ихъ за молитвы, омовен³я, посты и добрыя дѣла...

   Люди, подобные Абдъ-Аллѣ, служатъ настоящею опорою исламизму, и не мудрено, что послѣ смерти они будутъ почтены, какъ велик³е шейхи и сантоны, и надъ могилою ихъ будутъ построены цѣлые храмы и гробницы, какихъ много стоитъ на всѣхъ караванныхъ дорогахъ на протяжен³и всей арав³йской пустыни.

   Пока Букч³евъ и Юза повѣствовали мнѣ о знаменитомъ паломникѣ мусульманства, возсѣдавшемъ вмѣстѣ съ нами, костеръ нашъ то вспыхивалъ ярко, озаряя живописную группу, среди которой старый шейхъ казался настоящимъ патр³архомъ, то опять погасалъ, пока Ахмедъ и Рашидъ не подкладывали снова сучковъ тарфы (маниоваго дерева) или сухого бурьяна. Абдъ-Алла и Букч³евъ остались у насъ ужинать. Ми ничего не могли предложить своимъ гостямъ, кромѣ той же бурды, которую ѣли сами. Хотя Юза - нашъ поваръ, и величалъ ее громкимъ именемъ супа, но то было самообольщев³е, и наше варево походило не столько на супъ, сколько на пойло для коровъ, въ которомъ были сварены вмѣстѣ и хлѣбъ, и оливки, и финики, и все это было подкрашено для цвѣта и вкуса краснымъ виномъ. Небольшой кусочекъ перепелки, убитой мною на восходѣ солнца въ тотъ день, служилъ вторымъ блюдомъ, а сладк³е финики составляли недурной, но сильно пр³ѣвш³йся дессертъ. Поѣвши, мои собесѣдники смолкли; даже словоохотливый Букч³евъ молчалъ, о чемъ-то задумавшись; Рашидъ и Ахмедъ дремали, а старый Абдъ-Алла, затянувшись душистымъ наргилэ, который онъ сперва предложилъ мнѣ, сидѣлъ, потупивъ свои глаза, какъ буддистъ, и погрузившись въ свою священную нирвану. Казалось все смолкло, все приготовлялось ко сну; даже костеръ нашъ, не поддерживаемый никѣмъ, началъ потухать. Только отъ меня сонъ бѣжалъ далеко; я всталъ и пошелъ въ своимъ пац³ентамъ; обернутые въ бѣлье, какъ бы въ саваны, они лежали неподалеку, около другого, тоже полупотухающаго огонька. Вокругъ курившагося небольшого костра сидѣло нѣсколько хаджей, дежурившихъ у своихъ умирающихъ сотоварищей, съ которыми они раздѣлили много горя и лишен³й, проведя десятки дней на многотрудномъ пути въ священной Каабѣ. Полумерцающ³й огонекъ слабымъ багровымъ свѣтомъ озарялъ, и саваны живыхъ мертвецовъ, и испитыя физ³оном³и людей, сидѣвшихъ вокругъ пламени...

   Пустыня, объятая ночнымъ спокойств³емъ, спала мертвымъ сномъ... Легкая ночная свѣжесть смѣнила удушающ³й дневной зной. Воздухъ, казалось, благоухалъ. Дышалось какъ-то легко, свободно, полною грудью... Бъ благовон³яхъ пустыни былъ заключенъ чистый бальзамическ³й, озонированный воздухъ не загрязненный м³азмами. Чуднымъ голубымъ шатромъ покрыло небо пустыню, какъ бы сжимая ее въ своихъ объят³яхъ... И въ небѣ, и наземдѣ, и въ воздухѣ, все было такъ тихо, торжественно и спокойно... Пустыня спала мертвымъ сномъ, погрузившись въ ту дымку полумрака, который не есть ни туманъ, ни испарен³е, а какое-то среднее состоян³е между свѣтомъ и тьмою, въ которомъ тонутъ всѣ рельефы, всѣ очертан³я, всѣ цвѣта, и выступаютъ одни легк³е абрисы, одни цвѣтовыя отражен³я. Небо спало тоже, но не тѣмъ мертвеннымъ сномъ, какъ пустыня... Въ немъ виднѣлась, чудилась незримая, особенная, широко разлитая жизнь... Оно жило жизнью милл³оновъ свѣтилъ, мерцавшихъ въ его голубомъ просторѣ, оживлялось милл³онами серебристыхъ лучей, которыхъ совокупность придаетъ особенный фосфорическ³й оттѣнокъ звѣздному небу, видный только въ пустынѣ въ безлунныя, но чудныя звѣздныя ночи.

   Вдали на голубоватой дымкѣ, ближе въ горизонту виднѣлись неясные очертан³я горныхъ массъ, которыхъ зубчатыя вершины казались Юзѣ таинственными горами Кафа, замыкавшими плоскую, по понят³ямъ мусульманъ, поверхность земли. Въ тѣхъ горахъ еще не ступала нога человѣка; въ ихъ дебряхъ живутъ злые ген³и - африты - полустих³йныя существа, старающ³яся днемъ и ночью вредить Аллаху и его любимому создан³ю - человѣку. Ихъ не любитъ пророкъ, но безконечно милосердный Аллахъ терпитъ ихъ, какъ и гяуровъ (невѣрныхъ) и другую нечисть, до поры, до времени.

   - Смотри, эффенди,- вдругъ произнесъ Юза, приподнимаясь и указывая на падающую звѣзду,- то долготерпѣливый Аллахъ послалъ огненную стрѣлу, чтобы поразить африта, совершившаго много горя людямъ и пророку. Да сокрушитъ Господь врага вѣры,- прибавилъ онъ, провожая глазами блестящ³й метеоръ, оставивш³й длинную серебристую ленту на своемъ пути.

   - Оборони меня Господи отъ злого духа! Злой афритъ въ эту ночь имѣетъ большую силу, эффенди,- пояснилъ мнѣ дальше мой проводникъ. - Сегодня ночь афритовъ, въ которую джины (тоже злые духи) пустыни собираются вмѣстѣ, чтобы играть человѣческими головами; ихъ приносятъ съ собою нечестивцы (да проклянетъ ихъ Аллахъ за вѣка!) Эльдабахъ (г³ены) и эльтибь (шквалы) сбѣгаются сотнями на эту игру афритовъ и воютъ вокругъ ихъ собран³я, и когда вой тотъ дойдетъ до ушей Алллха. онъ посылаетъ свое огненное копье или стрѣлу, чтобы разогнать отверженныхъ. Посмотри, эффенди, - продолжалъ далѣе Юза, - кругомъ спятъ и горы, и песокъ; какъ тихо все вокругъ, во не спятъ африты. У ручья, который создалъ пророкъ да утолен³я жаждущаго путника и верблюда, живутъ джинъ и афритъ. Въ эту ночь они бродятъ по пустынѣ и носятся въ видѣ пара надъ сыпучими песками. Въ каждой горѣ, каждомъ ручьѣ, каждомъ деревѣ, живетъ свой джинъ или афритъ, который выходитъ по ночамъ и пугаетъ путниковъ. Храни меня отъ него Господь! Прислушайся чуткимъ ухомъ, эффенди!

   Невольно я прислушивался въ безмолв³ю пустыни при этихъ словахъ Юзы, но ничего не было слышно, кромѣ развѣ легкаго лепетан³я катившагося по песку ручейка. Мой проводникъ замолчалъ и прислушивался тоже, какъ будто онъ ожидалъ чего-то. Нѣсколько минутъ продолжалось это молчан³е.

   Немного мы прождали... и дождались. Глухой, отрывочный, словно замогильный звукъ, несш³йся какъ будто изъ группы скалъ, замыкающихъ выходъ изъ нашей уади, прервалъ ночное безмолв³е пустыни.

   - Слышишь, эффенди, какъ стонетъ вдали худхудъ (таинственная птица арабскихъ сказан³й); онъ сзываетъ афритовъ на ночное пиршество,- вдругъ произнесъ Юза трепетавшимъ отъ страха и волнен³я голосомъ.

   Я прислушался еще внимательнѣе въ этому таинственному крику и взглянулъ невольно и на Юзу, и за Абдъ-Аллу, и на другихъ арабовъ. Мой проводникъ, обыкновенно смѣлый, на этотъ разъ слегка вздрогнулъ; при слабомъ отблескѣ костровъ казалось, что бронзовое лицо его стало блѣднѣе. Букч³евъ былъ спокоенъ, а Абдъ-Алла сидѣлъ неподвижно какъ статуя, словно замеръ на мѣстѣ, прислушиваясь въ стонамъ миѳической птицы. Прошло еще минуты двѣ... Зловѣщ³е крики невѣдомаго пѣвца становились все рѣзче и рѣзче, и, казалось, приближались. На моемъ храбромъ Рашидѣ, смѣло глядѣвшемъ въ глаза смерти, теперь не было и лица. Близость непогребеннаго трупа и безъ того дурно дѣйствовала на суевѣрнаго проводника, а при дикомъ крикѣ худхуда онъ трясся, какъ осиновый листъ. Мног³е въ караванѣ уже спали давно, измученные дневнымъ переходомъ; бодрствующ³е же видимо чувствовали себя не лучше, чѣмъ Рашидъ. Нѣсколько минутъ длилось это всеобщее оцѣпенѣн³е, которое дѣйствительно могло разстроить нервы, даже не поддающагося общему влечен³ю, человѣка; но худхудъ не замолкалъ. Его потрясающ³е, леденящ³е душу крики, казалось, вырывались изъ могилы; въ тѣхъ заунывныхъ протяжныхъ стонахъ слышался и вой дикаго звѣря, и стонъ умирающаго, и вопль страдальца, и еще что-то такое, чему нѣтъ опредѣлен³я на языкѣ человѣческомъ...

   Вдругъ Абдъ-Алла приподнялся; его могучая фигура встала какъ привидѣн³е, слегка озаренное отблескомъ востра. Онъ приподнялъ руку, поднялъ глава въ небу и торжественно спокойнымъ голосомъ произнесъ:

   - Да проклянетъ Господь этого дьявола, а насъ помилуетъ.- Какъ могучее заклинан³е, прозвучали эти слова въ ночной тѣни въ мертвой пустынѣ и замерли въ отдален³и... Старый хаджа, полуосвѣщенный пламенемъ костра, казался настоящимъ жрецомъ подземнаго бога, заклинающимъ силы ада и преисподней и вызывающимъ духовъ. Я поглядѣлъ тогда снова на арабовъ. Большинство паломниковъ переполошилось, на лицахъ всѣхъ былъ написано не то изумлен³е, не то страхъ. Боязливо перебирая четки и бормоча про себя священные зурэ изъ корана, они исповѣдывали Бога и его великаго пророка.

   Снова застоналъ худхудъ, и на этотъ разъ ближе... Какъ изъ каменной могилы, отражаясь и дробясь на рѣжущ³е ухо, тянущ³е душу мотивы, слышались эти отрывистые звуки. Я былъ хорошо знакомъ съ ними, и въ горахъ Лив³йскихъ въ Египтѣ въ Феранѣ, дебряхъ Синая и Акабинскихъ альпахъ, я слышалъ не разъ эти звуки, дѣйствующ³е обаятельно на самаго хладнокровнаго человѣка; я зналъ, что страшный худхудъ не что иное какъ горная сова. Мнѣ припомнились тогда тѣ свѣтлыя майск³я и апрѣльск³я ночи въ лѣсахъ нашего сѣвера, и Филянд³и, Пр³онежьѣ и на Уралѣ, когда я на зарѣ своей скитальческой жизни съ такимъ же трепетомъ, какъ и эти арабы, прислушивался къ страшнымъ завыван³ямъ совъ и филиновъ... Я помню, какъ тогда у меня замирало и трепетало сердце, какъ стучало въ вискахъ, какъ холодѣло въ головѣ, и волосы какъ-то ерошились невольно, когда пятнадцатилѣтнимъ юношей, забредшимъ ночью въ дикую тайгу и заночевавшимъ у востра, я прислушивался къ крикамъ и стонамъ лѣшихъ и русалокъ, какъ называютъ на Руси темныхъ ночныхъ виртуозовъ лѣса. Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ; позже я уже часто съ удовольств³емъ слушалъ концерты совъ и филиновъ въ нашихъ сѣверныхъ лѣсахъ на охотничьей сидьбѣ въ коротк³я весенн³я ночи; но въ ночь афритовъ и я поддался отчасти чувству, какъ и десять лѣтъ тому назадъ. Обстановка была, правда, самая располагающая. Кругомъ меня въ пустынѣ творились молитвы, усердно призывалось имя Аллаха, какъ заклинан³е, шепталось "ля-иллехи-иль-аллахъ", и трепетно всѣ прислушивались въ эту ночь злыхъ духовъ, какъ будто ждали появлен³я неземныхъ существъ. Съ такимъ священнымъ трепетомъ древн³е жрецы и заклинатели ожидали появлен³я изъ мрака своихъ божествъ или духовъ, которыхъ они вызывали. Легкое замиран³е костра, всполошивш³йся лагерь, безмолв³е пустыни и мертвецъ, лежащ³й среди живыхъ, какъ нельзя болѣе способствовали тяжелому состоян³ю духа у суевѣрныхъ и безъ того арабовъ.

   Худхудъ все еще не умолкалъ; его дик³е, заунывные и рѣзк³е криви, то приближаясь, то отдаляясь, одни нарушали безмолв³е пустыни. Немного прошло еще времени, вѣроятно казавшагося часами для трепетавшихъ хаджей, какъ другой, тянущ³й душу вой жалобно раздался не вдалекѣ отъ нашего каравана; казалось, эхо въ недалекомъ дивомъ ущельѣ усиливало этотъ отвратительный звукъ.

   - Это шайтанъ (чортъ), это ел-таабъ (г³ена), это марафилъ (оборотень),- раздался шопотъ вокругъ меня.- Да проклянетъ его аллахъ! Это не звѣрь, а марафилъ (оборотень) и саахръ (волшебникъ); у-аллахъ (клянусь Богомъ)! клянусь великимъ пророкомъ - проговорилъ, возвышая голосъ Абдъ-Алла,- онъ не обманетъ меня.- Слышишь, благородный хакимъ (врачъ) московъ, какъ воетъ сынъ проклятаго; такъ не можетъ выть звѣрь; въ эту ночь афритовъ свободно живется проклятому!

   Еще сильнѣе зашептали молитвы перепуганные члены каравана, даже верблюды какъ-то громко зафыркали и зачихали, будто сочувствуя своимъ хозяевамъ въ дѣлѣ прогнан³я нечистой силы отъ становища. Злой же саахръ, какъ будто не слушаясь молитвы и заклинан³й, въ эту ночь свободно надрывался все сильнѣе и сильнѣе, чѣмъ приводилъ въ неописанный ужасъ весь караванъ. Г³ена чуяла запахъ мертвеца и думала поживиться добычею; она чуяла, быть можетъ, что смерть готова скосить и еще двѣ жертвы и была особенно назойлива, Смѣлые и испытанные хаджи, много разъ слышавш³е не только г³енъ и шакаловъ, но даже и львовъ въ пустыняхъ,- только подъ приливомъ особеннаго суевѣр³я и тѣхъ чрезвычайныхъ обстоятельствъ, которыя сопровождали вой эль-таабъ въ ночь афритовъ, могли трепетать при каждомъ надрывающемъ душу завыван³и этого знакомаго на Востокѣ отвратительнаго звѣря ночи и падали. Абдъ-Алла, какъ истый мусульманинъ и служитель пророка, былъ неистощимъ въ средствахъ для прогнан³я злыхъ духовъ отъ становища правовѣрныхъ; когда не помогли молитвы изъ Корана, когда не могло отогнать дьявола даже заклинан³е именемъ пророка и Аллаха, когда самое проклят³е не могло заставить замолчать этого трижды проклятаго,- тогда старый шейхъ рѣшился пустить въ ходъ самое сильное средство.

   - Братья мои,- заговорилъ старикъ торжественнымъ голосомъ,- отдайте мнѣ свои хеджабы (талисманы) для прогнан³я сына проклятаго, злого духа, афритовъ горъ и пустыни. Аллахъ-аснарлакъ (Богъ ихъ да сокрушитъ)!

   - Хвала тебѣ Абдъ-Алла!- проговорили паломники и начали подавать шейху свои ладанки и амулеты. Большинство ихъ было завернуто въ шелковыя матер³и, и въ видѣ свертковъ носилось на груди или на шеѣ; нѣкоторыя были даже вшиты въ одежду. Тутъ попадались, какъ пояснилъ Букч³евъ, и кусочки крыши Каабы и прахъ съ гроба Магометова, и камешки съ горы Арарата, вѣтки дерева пророка изъ Мекки, и священная земля изъ Модины, по которой ступалъ посланникъ бож³й, и благовон³я, составленныя изъ арав³йской смолы и камеди, обладающ³я силой отгонять духа тьмы, и вода изъ фонтана Зинзенъ, биющаго въ храмѣ Каабы, и цѣлыя зурэ Корана, написанныя на клочкахъ бумаги. Хеджабъ Абдъ-Аллы былъ самый сильный и дѣйствительный - это песчинка съ самаго гроба Магометова, облитая водою священнаго фонтана и завернутая въ шелковую матер³ю, одѣвавшую нѣкогда махмиль (имущество пророка, о которомъ мы скажемъ впослѣдств³и), на которой были написаны всѣ девяносто-девять титуловъ и именъ пророка. Этотъ талисманъ имѣетъ великую силу, и пожелай Абдъ-Алла, онъ могъ бы при помощи его "заключить дьявола въ темницу въ сердцѣ скалы, какъ заключаетъ его Аллахъ во дни святого рамазана".

   Собравши талисманы на шелковый платокъ, старый шейхъ прочиталъ тукейатъ (особая молитва) изъ корана; провозгласилъ хвалу пророку, и потомъ именемъ божьимъ приказалъ дьяволу уйти отъ правовѣрныхъ или въ преисподнюю, или къ горамъ Кафа на край м³ра. Приглашен³е это онъ сопровождалъ поднят³емъ рукъ къ небу; затѣмъ онъ замахалъ по воздуху платкомъ, въ которомъ были заключены хеджабы. Послѣ этой церемон³и, Абдъ-Алла, какъ бы сдѣлавъ все, что могъ, усѣлся спокойно у костра, скрестилъ свои ноги, опустилъ лицо на сѣдую бороду и забормоталъ молитвы. Друг³е арабы тоже послѣдовали его примѣру, даже мои проводники, вообще плохо исполнявш³е свои религ³озные обряди, разсѣлись подобно великому шейху. Но шакалы не унимались.

   Зато ночь была обворожительно хороша. Изъ-подъ темной зубчатой лин³и горъ, идущихъ къ Петрѣ, показался серебристый мѣсяцъ; онъ тихо выплылъ изъ-за каменныхъ громадъ, и, какъ лучезарный шаръ, покатился по небу. Поблѣднѣло темно-голубое небо, легк³й серебристый свѣтъ пробѣжалъ по его темной лазури, какъ-то короче и блѣднѣе стали трепещущ³е лучи звѣздъ, словно померкая, сбѣжали со свода серебристыя звѣздочки и утонули гдѣ-то въ безконечной глубинѣ надзвѣзднаго эѳира, какъ лучезарная царица, тихо плыла по небу луна и своею золотистою ризою наполнила колеблющ³йся воздухъ... Воздухъ затрепеталъ, утопая въ легкомъ с³ян³и, пронизывающемъ каждый атомъ его; въ немъ утонули и всѣ тѣни, и горизонтъ, и вдали синѣющая полоса моря, и темныя громады арав³йскихъ горъ, и мертвая блѣдная пустыня... Но затѣмъ ожило и небо, и земля, ожила пустыня, облитая фосфорическимъ свѣтомъ луны. Въ свѣтозарной дымкѣ, окутавшей весь горизонтъ, возстали как³я-то неясныя очертан³я, какъ бы отражен³я пустыни, какъ бы друг³е горизонты, за которыми начиналось уже настоящее царство полумрака и тѣней.

   Все было хорошо и прекрасно вокругъ. Одинъ темный худхудь, да проклятая г³ена все продолжали стонать въ грозной дебри горнаго ущелья, которое выходило близко въ становищу, выпуская изъ своей каменной груди нашъ журчащ³й ручеекъ съ кристальною водою. Страшныя заклят³я, которыми можно вогнать дьявола въ камень и поворотить землю, и священные талисманы, обладающ³е могучею силою, не могли испугать ни совы, ни г³ены, вѣроятно, и не помышлявшихъ объ ужасныхъ оруд³яхъ, направленныхъ на ихъ головы благочестивыми хаджами.

   Долго я стоялъ погруженный въ раздумье, забывъ даже о томъ, что полчаса тому назадъ собрался было пойти въ своимъ пац³ентамъ, казавшимся издалека настоящими бѣлыми пятнами, особенно выдѣлявшимися изъ слегка озаренной луною мрачной массы каравана. Легк³й стонъ одного изъ несчастныхъ прервалъ мои размышлен³я и направилъ мои мысли опять къ нему. Несчастный просилъ пить, а взявш³еся сидѣть около больного арабы, испугавшись крива худдуда и марафила, бѣжали со своего поста и столпились въ кучу вокругъ Абдъ-Алли, какъ бы ища защиты подъ сѣн³ю сѣдовласаго шейха. Послѣ глотка теплой воды съ виномъ и перемѣны теплыхъ компрессовъ моему пац³енту стало лучше, и онъ опять погрузился въ то полузабытье, изъ котораго легко перейти въ иной м³ръ, не просыпаясь, но изъ котораго вывести его едва ли было возможно при самыхъ даже утонченныхъ терапевтическихъ пр³емахъ. Безоружный, какъ врачъ, безсильный вполнѣ, я могъ быть только нѣмымъ свидѣтелемъ и пассивнымъ участникомъ сцены, разъигрывавшейся на моихъ главахъ. Передо мною уже умеръ одинъ несчастный, два другихъ умирали тою же ужасною, къ несчастью, медленной смертью. Страшно было смотрѣть на эти осунувш³яся, пр³остренныя черты лица, на эту характерную его синеву, на эти зловѣщ³я круги подъ глазами, син³я губы и потухш³е глава, и ужасную худобу всѣхъ, какъ бы высыхающихъ членовъ, что такъ характерно для холеры - этой ужасной болѣзни, которая лишаетъ организмъ его дѣятельной подвижной силы - всѣхъ его соковъ. Страшно было смотрѣть, но еще страшнѣй было представлять что помочь уже ничѣмъ нельзя, когда смерть носится уже надъ нашими живыми мертвецами, рѣетъ, быть можетъ, и надъ нашими головами, готовая выхватить облюбленную жертву... Въ эту чудную ночь, казалось, должна быть далеко всякая мысль о смерти, но услов³я были такъ исключительны, что мнѣ, по крайней мѣрѣ, ни о чемъ другомъ и не думалось, какъ только о смерти и болѣзни. Грозный призракъ страшной эпидем³и носился, какъ живой, передъ моимъ воображен³емъ и подавлялъ всѣ друг³е образы и представлен³я своею ужасною реальностью, которой прообразомъ мнѣ являлся изможденный трупъ, только что похищенной холерою, жертвы.

   А ночь была по прежнему упоительно хороша, и воздухъ благоухающ³й такъ и трепеталъ въ лунномъ с³ян³и, такъ переливались его живительныя струи, наполняя грудь жизнью и радостью существован³я... Зачѣмъ же эта ужасная встрѣча, думалось мнѣ, зачѣмъ смерть является тамъ, гдѣ все должно говорить о жизни?.. Зачѣмъ так³е ужасающ³е контрасты?

   Вой г³ены между тѣмъ сталъ видимо приближаться; онъ слышался уже вблизи отъ нашихъ верблюдовъ. Рашидъ сперва хотѣлъ отогнать несносное животное, но потомъ, какъ ужаленный змѣею, вѣроятно, вспомнивъ, что это не г³ена, а саахръ или марафилъ, вернулся назадъ и прижался ближе къ толпѣ трепещущихъ арабовъ. Видя смущен³е своего беззавѣтнаго храбреца и желая хотя немного успокоить волнен³е суевѣрной толпы, я рѣшился прогнать ночного хищника, вой котораго началъ разстраивать въ эту ночь даже мои крѣпк³е нервы. Но едва я, взявъ свою берданку, направился черезъ шатры хаджей и верблюдовъ, лежавшихъ со связанными ногами и пережевывавшихъ жвачку, какъ Абдъ-Алла остановилъ меня словами предостережен³я.

   - Куда ты благородный хакимъ-московъ? Вѣдь ты идешь на вѣрную смерть, потому что это не звѣрь, а саахръ,- клянусь Богомъ! Останься у костра твоихъ друзей и у хеджаба Абдъ-Алли; сюда не подойдетъ трижды проклятый, потому что онъ побоится гнѣва пророка. Бойся, чтобы его айетель-хассидъ (злой глазъ) не увидѣлъ тебя вдали отъ святого покрова Магомета; онъ пронзитъ твое сердце, прожжетъ твой мозгъ и попалитъ твои внутренности. Не ходи, храбрый московъ. Послушайся Абдъ-Алли. Твое ружье не можетъ убить марафила - да проклянетъ Господь врага человѣка!

   Предоставивъ Букч³еву разубѣждать старика шейха и рѣшившись хотя немного успокоить переполошивш³йся караванъ, я былъ твердъ въ своемъ намѣрен³и и быстро пробирался между верблюдами, пережевывавшими колюч³й бурьянъ, обильно росш³й у нихъ подъ ногами, и направился въ горамъ, откуда слышался еще вой г³ены, и по временамъ - горной совы.

   Я подошелъ въ ручейку; тихо журча, онъ катился по своему песчаному ложу, блистая серебряными и жемчужными струйками, слегка змѣившимися отъ камней, загромождавшими путь. Такъ и хотѣлось зачерпнуть этихъ перловъ и алмазовъ, сверкавшихъ подъ ногами на подоб³е баснословной розсыпи, такъ и хотѣлось умыться этою серебристою влагою, чтобы "заблистать красотою подобно гур³ямъ Магометова рая, умывающимся серебристою водою райскихъ фонтановъ". Кругомъ было такъ торжественно и спокойно, что если-бы не вой г³ены, раздававш³йся за скалою, какъ надгробный вопль надъ мертвецомъ, лежавшимъ непогребеннымъ въ караванѣ, то можно было бы вспомнить одну изъ тѣхъ безмолвныхъ лунныхъ ночей, которыя описываетъ волшебными красками "Тысяча и одна ночь".

   Пройдя съ четверть версты по течен³ю ручейка, я подошелъ къ каменной громадѣ, подходившей съ сѣверо-востока и замыкавшей въ себѣ узкую горную уади. Какъ узкая трещина, въ стѣнѣ чернѣлось ущелье; его мрачныя, словно прорубленныя, скалы расходились, казалось, только внизу, чтобы образовать ложбинку для ручейка, да на верху, чтобы пропустить снопъ серебристыхъ лучей въ мрачную тѣснину.

   Все ущелье было загромождено камнями, разбросанными въ хаотическомъ безпорядкѣ, и въ каменной стѣнѣ тѣснины, и на пути извивающагося змѣйкою ручейка. Когда я вступилъ въ эту горную трещину, когда охватили меня отовсюду каменныя стѣны въ свои холодныя объят³я,- какъ-то грустно защемило сердце; мнѣ показалось, что я изъ вольнаго простора с³яющей пустыни попалъ въ темницу, изъ трепещущаго, пронизаннаго фантастическимъ свѣтомъ, воздуха - въ какую-то мрачную, давящую своею неподвижностью атмосферу. Настоящимъ входомъ въ Дантовъ адъ мнѣ казалось это дикое ущелье, которое Абдъ-Алла поэтически прозвалъ почему-то сердцемъ дьявола - кхольбы-эль-шайтанъ.

   Г³ена, почуявъ приближен³е человѣка, быстро начала удаляться; ея вой уже слышался все выше и выше и вмѣстѣ съ тѣмъ все дальше и дальше, такъ что два мои выстрѣла, пронесш³еся съ грохотомъ по ущелью и отдавш³еся по нѣскольку разъ въ горныхъ дебряхъ, служили скорѣе указан³емъ несносному животному, чѣмъ дѣйствительною угрозою. Послѣ выстрѣла совсѣмъ замолкъ марафилъ и саахръ - волшебникъ, испугавш³йся не столько гнѣва пророка и заклинан³я съ талисманами Абдъ-Алли, сколько выстрѣловъ берданки, которые дѣйствительно были очень эффектны въ мертвой тишинѣ ночи въ горномъ ущельѣ. Даже мрачный худхудъ, другъ афритовъ, до сихъ поръ, несмотря на всѣ проклят³я и самыя ужасныя пожелан³я арабовъ, продолжавш³й сзывать духовъ пустыни, замолкъ послѣ двухъ выстрѣловъ, потрясшихъ всю окрестность. Простякъ Рашидъ, восхищенный эффектомъ берданки, все-таки утверждалъ, что, вѣроятно, сами африты попрятались по своимъ норамъ и ущельямъ, если они прогуливаясь вблизи, заслышавъ ружье москова, не испугавшагося ихъ близкаго присутств³я.

   Настоящимъ побѣдителемъ я вернулся въ нашъ лагерь.

   - Аллахъ-арханкулъ, эффенди (Господь тебя помиловалъ господинъ)! Машаллахъ (да будетъ восхваленъ Богъ)!- встрѣтили меня при моемъ возвращен³и.

   - Субхану-ву-талэ (Ему честь и слава)! - отвѣилъ я, стараясь попасть въ тонъ мусульманъ. Этотъ отвѣтъ до того пр³ятно поразилъ Абдъ-Аллу, что онъ пожелалъ мнѣ столько благополуч³й, что я не понялъ и десятой доли ихъ.

   Было уже далеко за полночь, когда я воротился съ цѣлью поскорѣе лечь спать. Луна с³яла въ полномъ велич³и на серебристой синевѣ неба, озаряя спавшую непробуднымъ сномъ пустыню; костры потухали по недостатку топлива; верблюды дремали сладко; только люди еще не могли успокоитбся. Долго еще продолжались толки и шопотъ и разговоры; много еще было прочтено молитвъ и стиховъ изъ корана, много душеспасительнихъ изречен³й было произнесено для назидан³я некрѣпкимъ въ вѣрѣ; много еще проклят³й раздалось въ ночной тиши несчастнымъ афритамъ, худхуду и марафиламъ, которымъ, вѣроятно, пришлось бы разсыпаться въ прахъ, если-бы хотя одна сотая пожелан³й, сыпавшихся на ихъ головы, могла бы исполниться... Мало-по-малу, однако, всѣ начали поуспокоиваться. Абдъ-Алла, пожелавъ мнѣ спокойной ночи, отправился въ свою палатку.

   - Леилькумъ-саиди (пр³ятнаго сна)!- отвѣчалъ я ему по-арабски, подученный Букч³евымъ.

   - Раббэна-таликъ-муселемъ-эффенди (Господь да сохранитъ, тебя, благородный господинъ)!- проговорилъ самымъ нѣжнымъ голосомъ старый шейхъ, уже опуская полотнища своего шатра.

   Двое часовыхъ были оставлены на всяк³й случай Абдъ-Аллою; съ своей стороны, я поставилъ на первую очередь Рашида. Всѣ трое ночныхъ караульныхъ собрали со всѣхъ костровъ оставш³йся горюч³й матер³алъ, зажгли огонекъ, осмотрѣли тщательно оруж³е, и закуривъ свои длинныя трубки, которыхъ было много у хаджей, расположились коротать свою очередь до второй смѣны. Когда Ахмедъ и Юза улеглись, а Букч³евъ забрался подъ свой шатеръ, я обошелъ еще разъ весь караванъ, уже начинавш³й укладываться, а потомъ и самъ собрался. отдохнуть послѣ треволнен³й ночи.

   Какъ изваянные изъ камня, высились верблюды, лежавш³е неправильнымъ кругомъ около нашей стоянки; палатки и покрывала, натянутыя на ружья и, палки, разбросанныя въ безпорядкѣ корзины съ провиз³ею, занны и зимзимы (кожаные мѣшки съ водою), кое-гдѣ торчавш³я ружья и пики, и кучка людей у небольшого востра - все это, залитое луннымъ с³ян³емъ, представляло чудную картину, которой декорац³ями служила только блистающая пустыня, да блѣдно-голубое небо, подернутое серебристою, дымкою, сливающеюся съ горизонтомъ.

   Какъ и въ прежн³я ночи, проведенныя въ пустынѣ, я не хотѣлъ спать въ палаткѣ, а предпочелъ лечь подъ покровомъ голубого неба, вдыхая бальзамическ³й ночной воздухъ пустыни. Подложивъ толстое одѣяло въ углублен³е въ пескѣ, а свою походную сумку подъ голову, и прикрывшись простынею, я улегся рядомъ съ Ахмедомъ и Юзою, уже давно спавшими богатырскимъ сномъ въ ожидан³и своей очереди. Событ³я послѣднихъ дней прошли длинною вереницею въ моемъ воображен³и, невольно я перебиралъ ихъ по одиночкѣ, какъ бы стараясь запомнить хорошенько. Переходъ черезъ пустыню въ 40° жары, хорош³й отдыхъ въ Акабѣ послѣ перенесенныхъ страдан³й въ глубинѣ Синайскаго полуострова и на берегахъ Краснаго моря, встрѣча съ паломниками и антропологическ³я наблюден³я надъ арабами на пути - вотъ въ общемъ все, чѣмъ наполненъ былъ мой дневникъ за послѣднее время. Хотя я давно ожидалъ встрѣтить паломниковъ Мекки, и хотѣлъ, если возможно, провести съ ними нѣсколько часовъ, но все-таки я никогда и не думалъ, чтобы можно было такъ близко сойтись съ мусульманскими фанатиками - хаджами, и встрѣтить среди ихъ два такихъ различныхъ типа, какъ Абдъ-Алла и нашъ Букч³евъ.

   Оба они отличались другъ отъ друга, какъ небо отъ земли, и оба вмѣстѣ съ тѣмъ они сходились между собою, если не по наружному, то по внутреннему содержан³ю. Ихъ разсказы для меня были полны такого захватывающаго интереса, что я едва успѣвалъ записывать ихъ въ свою дорожную книжку. Сцена, происшедшая съ суевѣрными паломниками при крикѣ худхуда и воѣ г³ены, отчасти видѣнная мною въ Феранѣ и Буддра, скоро улетучилась въ моихъ воспоминан³яхъ, уступивъ мѣсто мысли о встрѣчѣ съ грозною эпидем³ею, о которой я доселѣ зналъ только по наслышкѣ; она показалась мнѣ центромъ событ³й моихъ послѣднихъ дней, группировавшихся вокругъ нея, какъ группируются факты обыденной жизни около событ³я, составляющаго эру. Снова защемило и сжалось успокоившееся было сердце, какъ бы въ предчувств³и грозящаго несчаст³я; снова ничѣмъ инымъ какъ мыслью о ней - страшной гостьѣ - наполнилось все мое существован³е... Голова, уставшая уже мыслить логично, стала создавать грозные образы, страшныя видѣн³я... Мнѣ казалось тогда, что я увидѣлъ вооч³ю ужасную гостью, бичъ человѣчества, который съ этимъ караваномъ идетъ въ Египетъ, чтобы оттуда пробраться въ Европу. Грозный призракъ неумолимаго врага всталъ во всемъ всеоруж³и своего потрясающаго облика, своей безпощадной жестокости въ моемъ воображен³и и заставилъ померкнуть друг³е образы, друг³я представлен³я... Порою, сквозь сонъ, мелькала мысль о томъ, что я долженъ остановить этотъ караванъ, несущ³й смерть въ благословенную Нильскую долину; порою казалось мнѣ, что я и самъ служу сосудомъ, въ которомъ аз³атская гостья пойдетъ далѣе въ глубь тѣхъ земель, куда она не могла бы проникнуть иначе. Какъ тяжелый кошмаръ, давили меня эти неотвязныя мысли и не давали забыться мозгу, и безъ того усталому отъ впечатлѣн³й минувшихъ дней... Не много, вѣроятно, я спалъ въ эту ночь, потому что работа мысли не давала покоя; отдыхало тѣло, но не покоился умъ; что-то душило мою грудь, что-то заставляло трепетать и замирать сердце, что-то непонятное наполняло все мое существован³е...

  

  

   Проснулся я на другой день рано, сонъ какъ-то бѣжалъ отъ меня. когда я открылъ глава и приподнялся, караванъ хаджей уже шевелился, несмотря на то, что всѣ улеглись очень поздно вчера, послѣ сцены заклинан³я худхуда. Солнце еще не взошло, но по всему небу уже побѣжали пурпуровыя, багровыя и золотистыя съ краснымъ полосы, которыя, играя по голубому небосклону, то расходясь, то сливаясь, производили игру утренней зари. Чтобы видѣть это прекрасное явлен³е природы во всей его красотѣ, надо пойти самому въ пустыню, переспать на ея пескахъ подъ покровомъ безоблачнаго неба и его блестящихъ созвѣзд³й, и, вперя свой взоръ въ небеса, обрызганныя ихъ серебристымъ мерцан³емъ, дождаться того часа, когда на ясномъ сводѣ померкнутъ свѣтила ночи, и, утопая въ набѣгающемъ откуда-то на небосклонъ бѣловатомъ свѣтѣ, уйдутъ въ безпредѣльную надзвѣздную глубину. Тогда почувствуетъ каждый, кто до сихъ поръ жилъ далеко отъ природы, забившись въ тѣсныя конуры городовъ, все велич³е и красоту м³роздан³я; тогда ему станетъ понятно, почему арабъ - этотъ сынъ пустыни, который ежедневно видитъ и золото, и пурпуръ, и лазурь на востокѣ, обращаетъ туда свое лицо и, повергаясь въ прахъ, полный благоговѣн³я произносить свой утренн³й феджэръ (утренняя молитва)... Я провелъ уже много ночей въ пустынѣ на ея сыпучихъ пескахъ подъ покровомъ одного неба и много разъ любовался чуднымъ восходомъ дневного свѣтила; мнѣ была знакома волшебная картина этого явлен³я, и, несмотря на то, каждое утро съ одинаково напряженнымъ вниман³емъ я созерцала всѣ фазисы разцвѣта утренней зари:- этой прекрасной богини ар³йскихъ миѳолог³й.

   - Аллахъ-хуакбаръ (Богъ великъ!)!- раздалось, около, меня. Я оглянулся; старый Абдъ-Алла, вышелъ изъ палатки съ глиняной кружкой съ длинною шейкой. Увидѣвъ восходящее свѣтило, онъ набожно развелъ руками и повергся ницъ, погружая, свое лицо въ песокъ, и прочиталъ небольшую фэтха. Затемъ онъ привѣтствовалъ меня словами - саба-хелькеръ, (счастливое утро)! Пожелавъ кромѣ того мира душѣ моей и освѣдомившись о моемъ здоровьѣ, онъ пошелъ къ ручейку, чтобы совершить омовен³е. Уже въ догонку старику я послалъ свое привѣтств³е.

   За полчаса до восхода солнца каждый мумменинъ (правовѣрный) долженъ совершить утреннюю молитву - фэджэръ, чтобы ангелъ утра, нисшедш³й съ небесъ, занесъ его въ списокъ совершившихъ законъ пророка. Въ городахъ Востока муэзинъ съ высоты минарета въ этотъ часъ дѣлаетъ свой первый призывъ въ молитвѣ, обыкновенно далеко до восхода солнца, когда задребезжатъ первые лучи нарождающагося дня.

   Старый Абдъ-Алла въ пустынѣ принялъ на себя обязанность муэзина. Громкимъ, привычнымъ проповѣдывать голосомъ, онъ началъ приглашен³е, войдя въ середину каравана.

   Зычный голосъ стараго шейха, то поднимаясь, то опускаясь на цѣлыя октавы, разносился далеко по пустынѣ, которая еще была безмолвна и покоилась сномъ, облитая золотыми лучами восходящаго солнца. Быстро вставали и выходили изъ своихъ палатокъ правовѣрные, произнося хвалу Богу и великому пророку. Всѣ они имѣли въ рукахъ небольш³е кувшины и коврики и отправлялись за Абдъ-Аллою на ручеекъ, чтобы совершить священное омовен³е (ель-удгуу) текучею водою, какъ предписываетъ коранъ. Мои проводники,- очень плох³е мусульмане, сильно. объевропеивш³еся,- въ дорогѣ часто не исполняли того, что требуетъ законъ, но теперь, слѣдуя благому примѣру, отправились за хаджами, чтобы не отстать, отъ нихъ...

   Все всполошилось, пришло въ движен³е. Началась вседневная жизнь. Всполошились даже верблюды въ ожидан³и того, что скоро наступитъ минута, когда опять нагрузятъ несносные вьюки и мѣха съ водою на ихъ мозолистыя, протертыя до крови спины. Они жалобно заревѣли, и тотъ ревъ, похож³й на вопль, исторгш³йся изъ ихъ многострадальной груди, выражалъ протестъ дальнѣйшему путешеств³ю. Разумѣется, не этотъ протестъ животныхъ, а друг³я соображен³я заставили хаджей остаться на этомъ мѣстѣ цѣлый день и провести еще одну ночь у животворной воды, горнаго ручейка, такъ рѣшилъ Абдъ-Алла, и никто не былъ противъ этого рѣшен³я, потому что всякому хотѣлось отдохнуть. Ради хаджей, конечно, остался и я еще на одинъ день. Но не ради отдыха одного остановились хаджи. Какихъ-нибудь десять дней осталось имъ для того, чтобы перейти пустыни Синайскаго полуострова и достигнуть границъ Египта, гдѣ они могутъ отдохнуть вполнѣ послѣ многотруднаго пути и получить въ награду почетное имя - паломниковъ Мекки - блаженныхъ хаджладжъ, и зеленую чалму, какъ лавровый вѣнокъ, увѣнчивающую головы божьихъ подвижниковъ. Пользуясь отдыхомъ и остановкою, хаджи намѣревались похоронить умершаго собрата, потому что мусульмане никогда не оставляютъ своихъ покойниковъ безъ торжественнаго погребен³я, даже когда они умерли жертвою эпидем³и. Правовѣрный не боится заразиться; онъ даже прямо одѣваетъ одежду умершаго отъ холеры или чумы, какъ это было и въ настоящемъ случаѣ.

   Вмѣстѣ съ правовѣрными пошелъ и я на ручеекъ - эту "благословенную струйку воды, чистую какъ роса",- такъ прозвали его благодарные арабы, знаюш³е цѣну каждой каплѣ воды въ пустынѣ. Тамъ думалъ и я совершить, если не омовен³е, то, по крайней мѣрѣ, умовен³е, имѣющее живящую силу въ пути. Паломники уже начали свой религ³озный обрядъ, кажущ³йся страннымъ и непонятнымъ для европейца, но въ высшей степени гиг³еническ³й и цѣлесообразный на неряшливомъ Востокѣ, гдѣ гнѣздятся всѣ эпидем³и. Коранъ предписываетъ мусульманину не совершать молитвы, пока онъ не совершитъ омовен³я всѣхъ нечистотъ своего тѣла и не умоетъ лица. Освятивъ воду призван³емъ имени бож³я и пророка, каждый правовѣрный зачерпнулъ кружкою воды изъ потока и полилъ сперва правую - чистую руку, потомъ лѣвую - нечистую, по три раза, шепча при этомъ зурэ изъ корана. Затѣмъ, наполнивъ ротъ водою онъ долго полощетъ его; послѣ трехъ прополаскиван³й очищаются уста. Въ очищенный ротъ онъ снова вбираетъ воду и умываетъ ею лицо обѣими руками, послѣ чего приступаетъ въ омовен³ю передней части головы, ушей, а также и затылка, потомъ обмываются трижды руки до локтя. Въ заключен³е обмывается сперва правая, а потомъ лѣвая нога до щиколки; этимъ, и кончается эль-удгуу - омовен³е, за что правовѣрный приноситъ благодарен³е Богу словами - эль-хамди-меллахи (слава Богу)!

   Въ разныхъ мѣстахъ по протяжен³ю источника творился этотъ копотливый обрядъ. Абдъ-Алла мылся тщательнѣе и долѣе всѣхъ, присоединивъ еще въ омовен³ю смыван³е нечистотъ тѣла, для чего удалился отъ прочихъ. Весь обрядъ продолжался около десяти минутъ, посл