Елисеев Александр Васильевич - Мусульманские паломники

пустынѣ, лучшее, что можетъ дать эта мертвая часть природы,- песчаное море; но усталость взяла свое. Я закутался въ свой плащъ, и прилегъ въ небольшой ямкѣ, вырытой въ пескѣ, положивъ подъ голову свою охотничью сумку. Ничего мнѣ не мерещилось въ эту ночь; даже грозные призраки холеры не являлись передъ усталымъ воображен³емъ. Сегодня была "счастливая" ночь, а не ночь афритовъ, а потому, вѣрно, и не хотѣлось думать о смерти; сознан³е жизни и движен³е, напротивъ, чувствовалось и осязалось во всемъ, и въ каждомъ б³ен³и сердца, и въ каждомъ дыхан³и свободно поднимавшейся груди, и въ каждомъ словѣ, невольно вырывающемся на волю, и въ каждой мысли, роившейся въ головѣ. "Яхъ-тейли, яхъ-тейли"! только и думалось мнѣ, пока я не забылъ обо всемъ, не погрузился въ нирвану, въ то успокоен³е, которое не знаетъ ни сновъ, ни грезъ, ни видѣн³й. Длинная тѣнь Рашида, какъ ангелъ сна, промелькнула въ моихъ глазахъ, когда они открылись, чтобы закрыться на всю ночь...

   Часа за полтора до восхода солнца раздирающ³й вопль верблюдовъ разбудилъ меня. Караванъ паломниковъ поднимался со становища, чтобы идти далѣе. Магометане уже совершали свой утренн³й намазъ и омовен³е, и приступили къ съемкѣ съ лагеря... Едва завидѣли несчастныя животныя, что ихъ хозяева принялись снимать шатры и хвататься за тюки, какъ догадались, что опять на ихъ, истертые до крови, спины и горбы взвалится все это вмѣстѣ съ ихъ сѣдоками; отчаянный, какъ бы умоляющ³й о помощи ревъ исторгся изъ ихъ многострадальной груди. Развязали верблюдамъ спутанныя ноги, дали имъ по горсточки дурры или ячменя, сводили ихъ напиться еще разъ въ ручейку, чтобы они наполнили свои бездонные желудки водою на нѣсколько дней, потому что теперь предстоялъ переходъ черезъ безводную пустыню, и приступили къ нагрузкѣ.

   Хотя и много разъ верблюды испытали этотъ процессъ, но все-таки до сихъ поръ не могли привыкнуть къ нему и старались увернуться всячески отъ предстоящей имъ непр³ятности. Нѣкоторыя животныя пытались даже отбѣжать отъ каравана, не говоря уже о томъ, что лечь упрямились совершенно. Но хаджи - народъ бывалый, и управлять "кораблями пустыни" они умѣють еще лучше, чѣмъ моряки своимъ судномъ. Два, три непереводимая междомет³я, не передаваемыя европейскимъ горломъ, и потягиван³е за уздечку принуждаютъ упрямца согнуть колѣни и лечь на землю. А не слушается "корабль пустыни", реветъ, плюется, лягается, кусается, что случилось съ двумя упрямцами изъ каравана хаджей, то стоитъ только потянуть изо всей силы уздечку или, еще лучше, за продѣтый черезъ ноздри ремень - и строптивый звѣрь успокаивается. Помогаетъ еще упиран³е ногою въ колѣно животнаго, что заставляетъ его согнуть ноги. Когда верблюдъ легъ на землю - главное уже сдѣлано. На горбину животнаго накладывается особенная упряжь, различная для верхового и вьючного верблюдовъ. На горбѣ послѣдняго укрѣпляется рау³э - деревянный переплетъ, на который накидываются оба вьюка, удерживаемые въ равновѣс³и только собственною тяжестью, которая одинакова для того и другого, по возможности. Также нагружаются и верблюды-водоносы; такихъ въ караванѣ хаджей было около пяти. Верховой же хеджинъ снаряжается иначе; на спину ему набрасываютъ серджъ - нѣчто въ родѣ сѣдла, укрѣпленнаго подпругою, проходящею черезъ шею и животъ, и неудобное сидѣнье, покрытое или кускомъ войлока или овчины - фарра, которая часто очень ярко окрашивается.

   Черезъ полчаса весь огромный караванъ снарядился. Несчастныхъ больныхъ, скорѣе умирающихъ, тоже подвѣсили какимъ-то особеннымъ образомъ на плащахъ сбоку верблюжьяго горба, что вышло впрочемъ довольно удачно, такъ что я даже удивлялся искусству арабовъ въ этомъ отношен³и, зная по опыту военнаго времени, какъ трудно транспортировать раненыхъ или больныхъ.

   Несчастные все еще не выходили изъ сопорознаго состоян³я; они просыпались гораздо рѣже, грозя скоро заснуть на вѣки. Судороги въ икрахъ очень часто сводили ихъ ноги, а рѣзь въ животѣ заставляла ихъ даже въ безсознательномъ положен³и схватывать руками нестерпимо болѣвш³я мѣста. Лица этихъ страдальцевъ изображали всѣ тѣ муки, как³я только можетъ вынести человѣкъ въ предсмертной агон³и.

   Нашъ небольшой караванъ собирался тоже, но собирался гораздо скорѣе, такъ какъ Юза и Ахмедъ изловчились быстро нагружать нашихъ верблюдовъ, несмотря на то, что грузъ нашъ былъ очень сложенъ.

   Много совѣтовъ далъ я черезъ Букч³ева Абдъ-Аллѣ и прочимъ хаджамъ относительно обращен³я съ больными и въ особенности на счетъ извѣстной осторожности въ употреблен³и одеждъ умирающихъ и больныхъ; но слова мои, вѣроятно, падали на камень, потому что, какъ говорилъ Букч³евъ, платье погибающихъ смѣло одѣвается ихъ сотоварищами.

   Скоро снарядились совсѣмъ оба каравана. Начались и самыя минуты разставан³я. Немного времени мы провели вмѣстѣ, но пережили и перечувствовали въ эти двое сутокъ столько, сколько иногда не переживешь въ мѣсяцъ. Несмотря на то, что я въ своихъ блуждан³яхъ по бѣлу свѣту привыкъ ко всевозможнымъ встрѣчамъ, привыкъ сходиться и разставаться, но тутъ мнѣ какъ-то особенно грустно было прощаться съ моими хаджами... Правда, они были люди честные, хорош³е, не старавш³еся утащить что-нибудь, гдѣ плохо лежитъ, какъ друг³е арабы, встрѣчавш³еся намъ, но все-таки между нами было такъ мало общаго, что едва ли что-нибудь могло связывать насъ между собою... Несмотря на это, однако, что-то невѣдомое тянуло и привязывало меня въ каравану хаджей, первому изъ встрѣченныхъ нами въ пустынѣ.

   - Прощай, эффенди,- говорилъ мнѣ старый шейхъ Абдъ-Алла. - Въ твоемъ сердцѣ нѣтъ коварства, ни лжи, оно блеститъ, какъ капля росы на солнцѣ, чистотою своей правды; языкъ твой нераздвоенъ, какъ и у стараго Абдъ-Аллы; мы были друзьями... Абдъ-Алла полюбилъ тебя, храбрый московъ, и не забудетъ тебя никогда. Аллаху-акбаръ! Онъ сближаетъ людей, хотя между ними лежитъ цѣлая страна, но онъ и разлучаетъ ихъ, когда ему это угодно. Ты пойдешь въ Эль-Будсъ, благородный московъ, а потомъ черезъ моря на свою благословенную родину, а мы пойдемъ въ Эль-Масръ и въ землю благодатнаго Нила. Ты будешь далеко, но у-аллахъ (клянусь Богомъ)! мысль моя всегда будетъ стремиться къ тебѣ, и въ сердцѣ Абдъ-Алли всегда найдется уголокъ, гдѣ останется память о тебѣ, московъ! Помни и ты стараго Абдъ-Аллу, а онъ всегда благословитъ твое имя. Мои братья тоже шлютъ тебѣ прощальный привѣть. Абдъ-Алла бѣденъ; онъ ничего не можетъ подарить своему другу. Прими отъ меня хотя этогь малый и вмѣстѣ съ тѣмъ велик³й подарокъ.

   Съ этими словами старый шейхъ подалъ мнѣ небольшой свертокъ, обернутый въ шелкъ.

   - Хотя ты и гяуръ, благородный московъ, - продолжалъ старикъ,- но ты не франкская собака, которая лаетъ на Бога и великаго пророка (да будетъ благословенно во вѣки имя его); ты примешь и оцѣнишь этотъ мой даръ. Въ немъ хранится велик³й талисманъ: кусокъ изъ стѣнки Каабы и листъ его священнаго древа, обрызганные водою источника пророка. Да хранитъ тебя пророкъ своею силою. Въ дальней Москов³и ты не забудь меня, а я на берегахъ Нила и въ пустыняхъ Геджаса, пока живъ, буду помнить и повторять твое доброе имя - Искандеръ (Александръ) московъ. Аалейкумъ-ель-саламъ-ву-рахметъ-лиллахи-ву-варакату (да будетъ надъ тобою милость Господня, его благодать и благословен³е)... Прощай!..- Старый шейхъ замолчалъ и наклонилъ свою сѣдую голову. Какъ могъ, я при помощи Юзы и Букч³ева благодарилъ его и выразилъ тѣ же добрыя чувствован³я, как³я высказалъ и Абдъ-Алла.

   - Быть можетъ, мы съ тобою и снова увидимся, Абдъ-Алла,- сказалъ я на прощан³е.

   - Аллаху-далемъ, иншаллахъ (Богу все вѣдомо, какъ Ему угодно),- отвѣчалъ старикъ.

   Получивъ отъ стараго шейха такой цѣнный подарокъ, который былъ для него дороже всего, я не зналъ, чѣмъ отблагодарить старика. Къ счастью, у меня въ сумкѣ нашлась моя фотографическая карточка, которую я и преподнесъ Абдъ-Аллѣ. Этотъ подарокъ до того обрадовалъ его, что онъ, какъ ребенокъ, выражалъ свое удовольств³е. Долго, долго онъ разсматривалъ мой портретъ, а потомъ воскликнулъ:

   - Джаибъ-валляхи (удивительно, клянусь Богомъ)! - Съ этими словами старикъ протянулъ обѣ руки, и мы съ нимъ обнялись на прощан³е. Затѣмъ Абдъ-Алла сѣлъ на своего верблюда, и раскачиваясь, огромное животное поднялось.

   - Рабэна-шаликъ-я-эффенди (Господь да сохранитъ тебя) - закричалъ, кивая головою и прикладывая руку къ груди, старый шейхъ, когда его хеджинъ двинулся.

   - Аллахъ-маакумъ (Богъ съ тобою)!- отвѣчалъ я.- Миръ твоей душѣ во вѣки!- Ювз, Рашидъ и Ахмедъ произнесли длинныя прощальныя рѣчи, на которыя, уже сидѣвш³е на верблюдахъ, хаджи отвѣчали тоже длинными привѣтств³ями и пожелан³ями.

   - Да сохранитъ тебя Господь и да умножитъ твое счастье Аллахъ!- крикнулъ еще разъ Абдъ-Алла, оборачиваясь ко мнѣ и кивая головою.

   Затѣмъ старикъ поднялъ правую руку къ небу, и что-то зашептали его, оттѣненныя шелковистыми усами и бородою, уста. Абдъ-Алла, вѣроятно, молился на меня и призывалъ благословен³е пророка на мою голову.

   Наконецъ, караванъ хаджей тронулся. Букч³евъ простился со мною по-русски; друг³е паломники сыпали на меня цѣлый градъ прощальныхъ привѣтств³й и пожелан³й всего лучшаго. Имя Аллаха и его великаго пророка слышалось въ каждой ихъ фразѣ, каждомъ привѣтѣ, чуть не въ каждомъ словѣ.

   Караванъ пошелъ рысцей. Хаджи быстро удалялись, оставивъ одного изъ своихъ товарищей спать вѣчнымъ сномъ въ горячемъ пескѣ пустыни, какъ искупительную жертву за свое паломничество. Сегодня или завтра они погребутъ еще двухъ своихъ сотоварищей, уже не принадлежащихъ жизни, въ той же пустынѣ, а сами пойдутъ все также бодро впередъ и впередъ, не страшась ни трудовъ, ни лишен³й, ни даже смерти. Да и чего имъ теперь страшиться? Они вѣдь хаджи - люди бож³и, присные пророку...

   Мы остались опять одни въ пустынѣ. Солнце уже выходило изъ-за горизонта, и пустыня засверкала огнемъ, пурпуромъ и лазурью... Пора и намъ въ походъ.

   Мы испили въ послѣдн³й разъ изъ горнаго потока его журчащей прохладной воды и сѣли на своихъ добрыхъ хеджиновъ. Юза схватилъ моего верблюда на поводъ и повелъ его впередъ.

   Я оглянулся въ послѣдн³й разъ на привѣтливый уголокъ, пр³ютивш³й насъ въ пустынѣ, и мы тронулись...

   Передъ нами, залитый солнцемъ, стоялъ свѣж³й, вчера насыпанный надъ трупомъ Хафиза, холмикъ. Мои проводники зашептали молитвы. Между тѣмъ, день разгорался все сильнѣе и сильнѣе. Горизонтъ блисталъ золотомъ и огнемъ, а огромный шатеръ неба - дивною лазурью. Въ поднебесьѣ высоко кружились как³я-то черныя птицы. То, вѣроятно, коршуны-стервятники пустыни уже почуяли своимъ чуткимъ носомъ добычу, и ихъ зорк³й главъ уже разсмотрѣлъ, вѣроятно, и небольшой холмъ, возвышавш³йся надъ могилою Хафиза. Они слетаются на свой пиръ, который увидитъ одна пустыня, да солнце, да голубое небо...

   Все шибче и шибче шагали наши верблюды, какъ бы стараясь унести насъ подальше отъ одинокой могилы, которая уже затерялась на желтоватомъ фонѣ пустыни... Скорѣе впередъ и впередъ... Но нашъ путь еще далекъ... Передъ нами пока широкая даль - пустыня, черезъ которую насъ мчатъ быстро "корабли" песчанаго моря. Тамъ, на сѣверѣ, за тою цѣпью горъ, что потянулась въ востоку, въ Петрѣ и Моав³и, и вокругъ Мертваго моря, лежитъ та страна, куда правитъ путь нашъ маленьк³й караванъ. Та страна была когда-то названа обѣтованною и тогда она текла медомъ и млекомъ - а теперь и тамъ одна голая пустыня да холмы, за которыми прячется ²ерусалимъ...