Кин Виктор Павлович - Записные книжки

  

  

   ------------------------------------------

   Кин В. Избранное. - М.: "Советский писатель", 1965, 392 стр.

   Художник М.П.Клячко

   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 января 2004 года

   ------------------------------------------

  

  

   СОДЕРЖАНИЕ:

   Записи 1921-1922 годов

   Записи 1925-1930 годов

   Записи 1931-1937 годов

   Автобиография (отрывок)

  

  

  

   Лиски, 2/XI-1921 (Кин едет из Борисоглебска в Москву, откуда вскоре должен отправиться на Дальний Восток, запись сделана в поезде).

   "Со мной до Москвы... едет Ярополк. О нем следует сказать несколько слов. Он, безусловно, фигура любопытная, но любопытен он не оригинальностью своих мыслей и переживаний, не степенью своей духовной жизни, а просто так, как интересна была бы зеленая лошадь или трехгорбый верблюд. Некогда его фигура была вполне законна, он был трафаретен. Но его время прошло и он потерял права гражданства. Это - законченный тип буржуазного юноши. Лощеный, выхоленный, он представляет из себя фигуру какого-то давно вымершего зверя. Для него самое характерное, как и для всех них, это - претензия на интеллигентность. Он знаком с философией по афоризмам Шопенгауэра, с этикой, вероятно, по Хвостову, с литературой - по изданиям Универсальной библиотеки. Но это вовсе не мешает ему спорить хотя бы о марксизме. Это удивительно забавное зрелище. Его класс умер, он жил в период его умирания, поэтому классового самосознания у него нет и не было. Остались жалкие огрызки ходячих истин, банальных взглядов, годных более для парадоксов, нежели для серьезных целей. Он - одно из тех порожних мест, которые мы должны занять".

  

  

   3/XI-21.

  

  

   "Ноября 3 дня 1921 г. гр. ..., родившийся в 1900 г. в гор. Балашове, Саратовской губ., студент, обвиняется в нижеследующих преступлениях: "1. В индиферентном отношении к пролетарской революции; 2. В неоднократном саботаже в советских учреждениях; 3. В спекуляции содой, солью, маслом и другими продуктами в период тяжелых продовольственных кризисов".

  

  

   22/XI. Где-то около Тюмени.

  

   Три дня тому назад, 19-го я выехал из Москвы. У меня нет ни сожаления, ни раздумий о том, что я бросил спокойную сытую жизнь в Москве и еду неизвестно куда, за тысячи верст, где люди ходят, закутанные в шкуры, где трещат сорокаградусные морозы.

  

  

   27/XI. Между Красноярском и Канском.

  

   Впервые увидел действительно сибирскую природу: сопки, поросшие сосной и лиственницей. Может быть, это зависит от новизны, но они произвели на меня неотразимое впечатление.

  

  

   Хочу есть. Чай с салом, жареным пшеном и молоком.

   После распада колчаковской армии страшно развился тиф. Центром эпидемии был Н.-Николаевск, где умерло 300000 человек, из которых 60000 лежали неубранными. Было сформировано два полка на борьбу с тифом. Трупы жгли в особых печах. На станции Чулым (около Н.-Николаевска) при отступлении Колчака им были спущены под откос 67 паровозов. Между Омском и Н.-Николаевском на двух путях непрерывно тянулись эшелоны с обмундированием и продовольствием. Они были сожжены при отступлении колчаковской армии. В Сибири было взорвано 358 мостов.

  

  

   5/XII. Между В.-Удинском и Читой.

  

   Чертовски надоела дорога. Я отчаянно далеко заехал. В В.-Удинске я и Антонов вычислили, что разница во времени между Москвой и Читой - 5 час. 10 мин.

  

  

   Чита, 10/XII-21.

  

   Эти два последних дня я чувствую себя скверно, вернее - я даже болею. Но хуже всего то, что у меня отвратительное состояние духа. Это происходит оттого, что я задумываюсь о своем положении, не о теперешнем, а о своем положении вообще. В моей личной жизни есть одно событие, как ножом разрезающее ее на два периода. Это - фронт. До фронта я много читал, думал, спорил, но, в общем, ничего не делал. На фронте и после фронта я меньше читал, меньше думал, но зато много делал в области практической работы. Одинаково плохо и то и другое. Для первого кризис был - фронт. Для второго должен быть, я это чувствую. Больше того, частично он уже был.

   В Союз я вступил политическим невеждой. Сейчас, через три года, я еще недоросль - обрывки знаний, практических сведений и большой запас веры в социальную революцию еще нельзя назвать марксизмом.

   (Позднее - Нерчинск 20.XII. На этой записи, сделанной карандашом, в углу, как резолюция, чернилами написано следующее: "Одно из тех колебаний, которые у меня бывают довольно редко. Все это - чушь. Борьба дает больше, чем учеба. Я учусь лучшему и большему, что мне может дать современность, - революции").

  

  

   Молчание - путь для дурака казаться умным, для умного - прослыть дураком.

  

  

  

   Чаще ставь свою жизнь на карту: только тогда узнаешь ее действительную цену и ценность.

  

  

  

  

  

   В связи с семеновскими победами в Нерчинске организуются два партизанских отряда. Прошу Облком отпустить меня в отряд и прислать мне заместителя.

  

  

  

  

  

   Прошу Облком снять меня с работы и отправить на фронт в случае, если Япония объявит войну. Заместителем останется Власов.

  

  

  

  

   Дано сие удостоверение т.Суровикину Виктору Павловичу о том, что он действительно:

   В ноябре 1921 года был командирован ЦК РКСМ в ДК РКСМ. В декабре 21 года был командирован в Нерчинский Уком РКСМ, Забайкальской области, где и работал в качестве секретаря до января 1922 г. В январе 22 г. был командирован в Амурскую область, в Свободненский Уком РКСМ в качестве секретаря. В феврале был командирован в Бочкаревский Уком РКСМ, где и работал в качестве секретаря Укома до мая м-ца.

   Будучи избран в Амур. Облком РКСМ, работал в нем в качестве зав полит, просвета с 5 мая по 10 сентября. В сентябре по постановлению ДК РКСМ был откомандирован в Приморскую область для союзной работы.

  

   Изложенное подписями и приложением печати удостоверяет Амурский обл. к-тет РКСМ.

  

   Отв. секретарь Облкома РКСМ:

   Члены Бюро:

  

  

   В дневниках 1922 года, без точной даты

  

   "Я родился в 1903 году, 1 января. Некто в сером зажег свою свечу ровно в час ночи. Родственники проявили бурную радость по этому случаю, что не помешало им, однако, совершить надо мной религиозное насилие с помощью наемного клерикала, несмотря на категорический протест с моей стороны. Относительно моего появления на свет ходило много легенд: некоторые утверждали, что меня принес аист, другие, что меня нашли в чемодане, но это версии очень спорные, стоящие под большим вопросом. Когда я впоследствии обращался за разъяснениями к моим родителям, эти последние вели себя загадочно и неопределенно".

  

   Мих. Вас. Корнев*

   1922

   ______________

   * Подпольная кличка Кина.

  

   Никольск-Уссурийский

  

   Участь моя решена.

   Я направляюсь в Кондратеевку в райбюро, оттуда в Никольск, а затем, если Ипполит вызовет, - во Владивосток.

   Никогда, кажется, мои мечты не оправдывались в такой полноте и близости, как сейчас. Соблазнительные образы подпольной работы буквально не давали мне покоя.

   Ежедневно утром приходит Виктор и еще более возбуждает меня своими рассказами. Виктор очень характерный парень. Длинноногий, длинноволосый, с носом, распухшим сверх всякого приличия, он входит в комнату и в несколько минут ставит ее вверх дном.

   Он очень любит неожиданные эффекты и категорические заявления. Говорит отрывисто.

   Сейчас он ничего не делает.

   Утром он является, спорит или ругается со мной или с Глебом, начинается возня, и мрачный Антон материт и проклинает нас своим хриплым голосом.

  

   "Вы выйдете из Анучино, - объясняет мне Виктор мою дорогу, - пройдете Н.Варваровку, ночуете и Ст.Варваровке. Утром идете на заставу (она на корейских фанзах), а оттуда - через тайгу на Кленовку. По тайге 45 верст. 46 переправ - вброд. В тайге много тигров - смотрите в оба!"

  

   "Тигра - что, это ничего", - вставляет реплику наш хозяин, толстый, патриархального вида старик. - А вот двуногие тигры - это хуже!"

   "О, да! - подхватывает Виктор. - На Кленовской тропе много перебили народу. Начальника корейского отряда... залпом. Врача убили..."

   Эти рассказы приводят меня буквально в экстаз.

  

   Вечером, ложась спать, Антон рассказал мне одну историю.

   Трое наших ребят шли вечером по дороге. Дело было в Приханкайском крае, в местности, часто посещаемой и партизанами и каппелями.

   Внезапно они видят двух всадников. Двое из них бросаются в кусты, один, растерявшись, остался на дороге.

   Всадники захватили его. На другой день он был найден зарубленный шашками на берегу реки.

   Оказалось впоследствии, что всадники были партизаны и убили его потому, что тот, не веря им, молчал на все расспросы.

  

   12-го я ушел из Анучино.

   Я пожал руку Антону и Ногайцеву и двинулся в путь, одушевленный мыслью о тиграх, медведях и 46-ти переправах.

   Но...

   Пройдя Н.Варваровку, я начал приходить к выводу, что на мне, во-первых, не улы, а сапоги, и, во-вторых, не китайские, а испанские, имевшие широкое употребление в доброе старое время в обиходе испанской инквизиции. Несмотря на все мое уважение к старине, я начал морщиться и стонать, сопровождая каждый свой шаг ругательствами и проклятиями, которые шокировали бы даже флегматичную лошадь Антона.

   С самыми мрачными мыслями я вошел в Ст.Варваровку, проклиная все Облбюро в целом и каждого по отдельности за то, что ими был упущен случай достать мне ичиги.

   Когда я снял улы, я ужаснулся. Портянки были в крови, ноги в ранах, а большой ноготь левой ноги стремился к сепаратизму, как сказал бы Глеб.

  

   Из Ст.Варваровки я вышел с рассветом.

   Грудастая баба напоила меня молоком (не подумайте дурного: из кувшина). Свежий воздух и красоты природы настроили меня на самый бесшабашный лад. Ноги были приведены в относительный порядок, и китайские улы не слишком проявляли свои национальные особенности.

   Шел я долго. На начерченном Виктором плане значилось, что я встречу заставу. Я наивно полагал, что на обязанностях заставы лежит встречать всех проходящих. Позднее я убедился, что нужно обладать исключительными способностями, чтобы разыскивать здешние заставы.

   Повторяю, шел долго - верст восемь.

   Внезапно дорогу пересекает река.

   Решив, что это первая из 46-ти переправ, я храбро влезаю в воду, мокну по пояс и направляюсь дальше, орошая дорогу обильными потоками воды. Несмотря на прелесть новизны, нахожу, что ощущение отвратительное.

  

   По дороге встречаю корейцев.

   - Эта дорога идет в Кленовку?

   Утвердительно кивают головами.

   - Далеко до заставы?

   К моему ужасу, объясняют, что заставы здесь нет, а дальше будет русская деревня - Виноградовка.

   Волосы заерзали у меня на голове.

   - Так это дорога на Сучан?!

   Радостные кивки головами.

   Я разражаюсь проклятиями.

   - Клинока - туда ходи!

   Опять лезу в реку, решая, что у меня будет 48 переправ.

   Снова встречаю фанзу. На циновке лежит кореец и курит.

   - Где дорога на Кленовку?

   - Я снай! - улыбается кореец.

   - Эта дорога на Кленовку?

   Улыбка еще шире.

   - Я снай!

   - Да черт возьми! Кленовка - куда ходи?

   Очевидно, он понял.

   - Клинока - туда ходи!

   Коричневая рука описывает в воздухе полукруг в 90 градусов.

   Чувствуя, что мои симпатии к азиатам подвергаются слишком сильным испытаниям, я повертываюсь и иду наугад обратно.

   Что мне делать? Солнце уже высоко, прогулка в 16 верст порядком утомила меня, а впереди еще 35 верст по тайге!

   Наконец встречаю русского парня. Оказывается, заставу я прошел давным-давно.

   - Ты один идешь?

   - Один. А что?

   - А не боишься - тигра задавит?

   Я внушительно кашляю и принимаю величественную позу, насколько это возможно при моем ободранном, мокром костюме.

  

   Тайга произвела на меня самое сильное впечатление.

  

   Карабкаюсь по горам, мокну в реках, балансирую на бревнах.

   Темнеет. Дохожу до разрушенной печки и решаю, что volens nolens, а мне придется ночевать в тайге.

   На недостаток стиля я не мог пожаловаться. Но мокрые брюки и пустой желудок самым категорическим образом протестуют против прелестей такого первобытного ночлега.

   Но делать нечего. Вокруг окончательно темно. Я дохожу до переправы, развожу костер, обсыхаю и закуриваю.

   Маленькое развлечение: убиваю змею.

   Я сидел у костра и дремал.

   Внезапно вздрагиваю и оглядываюсь. В кустах, сажнях в пяти от меня подозрительный шорох.

   Сижу и слушаю. Шорох повторяется в правой стороне, ближе.

   - Что за черт? Неужели тигры?

   Я ничего не имел бы против встретить тигра днем. Но в темноте, когда ничего не видно, встреча с тигром не обещала ничего хорошего.

   Определенно кто-то ходит вокруг. Вспомнив рассказы Виктора о пугливости тигров, я бросаю камень по направлению звуков и ору что-то страшное во всю силу своих легких.

   Несколько минут тихо.

   И вдруг...

   Самое настоящее рычание!

   Правда, довольно тихое. Шорох удаляется, и все стихает.

   Несмотря на стиль, эта сцена наводит меня на неутешительные размышления. Стоит мне задремать, костер погаснет, и тигры меня слопают как бутерброд.

   А спать страшно хочется!

   Первое время принимаю все предосторожности. Идя за хворостом, держу винтовку наготове, оглядываюсь, опасаясь наступить на какого-нибудь полосатого хищника. Потом снова начинаю дремать.

   Опять! На этот раз шорох ближе, прямо напротив меня. Слышно, как ломаются сухие ветки, шуршат листья; несколько минут тихо, а потом опять.

   Я решил ретироваться на дерево. Если тигр, думал я, попробует прыгнуть, то ему помешают ветки, если полезет на дерево, то при свете костра я без труда застрелю его.

   На дереве я сидел с полчаса. Сомнений не оставалось - это тигр. Я ясно слышал по временам его мягкие шаги вокруг. Наконец я не выдержал.

   Положив винтовку на ветку, я прицелился по направлению звуков и выстрелил.

   Сначала я ничего не слышал. Спустя минуту я услышал шум, но уже далеко, сажнях в тридцати.

   Я подождал, слез с дерева и просидел до рассвета у костра.

   В Кленовку я пришел часов в 10 утра.

   Остановился у какой-то добродушной старушки. Пообедав, я разулся и завалился спать.

   Часов через пять я почувствовал, что она меня расталкивает.

   Дело в том, что отряд Топоркова ушел из деревни и у жителей сложилось единодушное мнение, что в деревню войдут каппелевцы.

   - Ты, хлопчик, пийдешь до заимок, - уговаривала меня хозяйка. - Там и ночуй.

   - Почтеннейшая, - убеждал я ее, - это плод вашего расстроенного воображения. Каппелевцы не могут прийти в деревню.

   Из долгого опыта я вывел заключение, что лучше всего можно переспорить крестьян, говоря непонятным языком.

   - Почему не придут?

   - Потому что для оккупации деревни нужна соответствующая дислокация частей противника.

   Но на упрямую старуху ничего не действовало.

   - Самы ж партизаны баяли, что придут белые. Дывысь: с сопцы застава ушла.

   Дыму на сопке, где у костра сидела застава, действительно не было.

   Между тем старуха энергично принялась выживать меня из хаты. Видя, что мне так или иначе, а придется выселяться, я решил шантажировать старицу своим положением:

   - Уйти, конечно, можно, но на дорогу надо, во-первых, хлеба, - начал я.

   Старуха поняла мой ход.

   - Прошлый раз як каппели наскочили... - с видом задумчивости проговорила она.

   - Да и пожрать на дорогу малость надо, - продолжал я, не обращая ни малейшего внимания на ее ухищрения.

   - ...так двоих хлопцив и забили...

   Старуха долго еще устрашала меня каппелевскими зверствами, но я разлегся с самым категорическим видом на лавке. В конечном счете она накормила меня и дала хлеба.

   Я едва мог стоять на ногах, до того они распухли. Несмотря на это, я прошел еще 15 верст до заимки. На заимке меня встретили очень радушно, накормили и уложили спать.

  

   На другое утро я снова шел по тайге до Н.Хотуничей. По дороге встретил трех владивостокских рабочих, убежавших от мобилизации Дитерикса.

   Погода стояла все время великолепная. Я в изобилии находил кедровые шишки.

  

   Из Н.Хотуничей на следующее утро пошел опять по тайге на Кондратеевку. Это 45 верст.

   Ночевал на корейских фанзах. Мой хозяин, курчавый как негр, что очень редко среди корейцев, любезно привел меня в фанзу, угостил табаком и семечками и удалился.

   Корейская фанза состоит из трех комнат. Первая, самая большая, является кухней и помещением для младших членов семьи. Печка находится на уровне с полом ("кан"), труба идет под всей фанзой и выходит не на крышу, а рядом с фанзой. Это большое выдолбленное дерево, обычно выше фанзы.

   Вторая комната - спальня. Там я не был. И третья, выстланная циновками, - приемная, гостиная и кабинет хозяина. Обстановка ее заключается в жаровне, служащей зажигалкой, пепельницей и плевательницей, и в нескольких деревянных полукруглых чурбачках, заменяющих подушки. У этой комнаты отдельный ход на улицу - решетчатая дверь, заклеенная бумагой. Интересно, что зимой они живут с этими плохо затворяющимися дверями, не меняя их и не обивая войлоком.

   Я лег и закурил. На дворе стоял такой визг, как будто бы где-то неподалеку шайка бандитов вырезала многочисленное семейство. Это корейцы возили снопы на своих повозках, запряженных быками. Быкам вставляется в ноздри кольцо и надевают намордник. Возница сидит не в повозке, а на быке.

   Когда стемнело, меня позвали ужинать. Главе семейства подали отдельно, в его "кабинет", ужин на маленьком круглом столике.

   Я уселся, как и все прочие, на пол, вооружился двумя палочками и корейской ложкой с ручкой длиной в фут и почти плоской.

   Начались... ужасы корейской кухни.

   Каша из чумизы, картофель без соли, какой-то едкий соус или суп, длинные шкурки не то огурцов, не то картофеля и еще целый ряд медных чашек с совершенно загадочным содержимым. Едят все это сразу.

  

   Утром я пришел в Кондратеевку, никого там не нашел.

  

   Я сделал 180 верст.

  

  

  

   Я размахнулся и вонзил остроту в его рыхлое тело.

  

   Я взвешиваю остроту, пробую ее лезвие о ноготь.

  

   Она улыбнулась, как реклама зубной пасты.

  

   Драка: человек с корнем вырывает галстук.

  

   Томность: качаясь, как цветок на невидимом стебле, я сказал...

  

   Телефонная трубка ругалась, как сапожник. Она почти жестикулировала.

  

   Кровь становится горячей. Чувствую, как мой жилет начинает дымиться.

  

   Лицо, похожее на сжатый кулак.

  

   Моя правая рука, посиневшая и страшная, как голый пьяница.

  

   Щелк! Это я выключил свое правое ухо и начинаю слушать левым.

  

   Вмешался вечер.

  

   Зубные врачи бледнеют, когда я улыбаюсь.

  

   Волосы отказались расти на его голове.

  

   События, от которых лысый может поседеть.

  

   Мертвецки трезв - трезв, как стелька.

  

   Это не аэроплан, а тачка.

  

   О бутылке, надетой на палец.

  

   Сказала она тем неестественным тоном, каким телефонная барышня говорит: позвонила!

  

   Мы были чем-то вроде кроликов: нам прививали науку, как новую, еще не известную болезнь, и следили за нашими конвульсиями.

  

   Я гудел от напряжения, как телеграфный столб. (Он работал как машина и даже немного гудел.)

  

   Врачи резали его кусок за куском, как колбасу.

  

   Желчная секта критиков.

  

   Ученый - исчадие анекдота.

  

   Мигрень тихо пожирала половину головы.

  

   Глядя на него, вы думаете: вот человек, с которым я не хотел бы жить в одной комнате...

  

   Я надеюсь, что преждевременная смерть похитит его из наших рядов.

  

   Скрип его ботинок доносился до звезд. Это был вызов небесам.

  

   Политфанты с поцелуями... имели шумный успех.

  

   Будем жаловаться Луначарскому.

  

   Я предлагаю дачным массам протестовать.

  

   Вы знаете, как растет хлеб?

  

   Правда земли.

  

   Не хорошо или плохо, а правильно или неправильно.

  

   Человек неряшливый и... как продавленный диван.

  

   Смеющийся комод (инвентарь).

  

   Постепенно нагонять возбуждение.

  

   Если я женюсь, и если у меня будет сын, и если он скажет, что Маяковский - глуп, я его разложу и высеку.

  

  

  

   Сейте разумное, доброе, вечное.

  

   Докладчик в простых и понятных выражениях...

  

   Год спустя - как бывает в кино.

  

   Рассказы своими словами.

  

   Здания из стекла и алюминия.

  

   Сделал гнусное предложение честной женщине.

  

   Надо бить канделябром.

  

   Это не еда для мужчин.

  

   Два конца - два кольца, посередине гвоздик.

  

   Книга пачкает пальцы.

  

   После этой книги у меня вкус сена во рту.

  

   Ах, попалась, птичка, стой...

  

   Он имеет право сказать, что ему не повезло в жизни.

  

   Я его знал вот таким...

  

   Было такое ощущение, точно царапают ногтем по стеклу (при чтении книги).

  

   Прыгает как коза - корова бедняка.

  

   Свинья - крестьянская копилка.

  

   Сам себе агроном, сейте корнеплоды.

  

   Девичьи мечты.

  

   Все вместе смешать и принимать через час по столовой ложке.

  

   У него манеры фининспектора.

  

   Он хотел бы, чтобы ему прислали деньги на дом в конверте, опрысканном одеколоном.

  

   К фельетонисту приходят и предлагают: напиши фельетон. Предлагают мелочные факты.

  

   Тип провинциального объявления - журнал кривой улыбки и дьявольского хохота (Дуболом).

  

   Остановись, безумный! Ты позабыл, что существуют гильзы Катыка!

  

   В пивных цена пива поднимается, как температура чахоточного по вечерам.

  

   Давайте агитировать честно.

  

   Это не игра.

  

   Под ногами становится горячо.

  

   ...- Что ты уклонист, невежда и что твоя тетка с штабс-капитаном убежала.

  

   - Верите ли вы в роковую любовь?

  

   Он был битком набит угрызениями совести.

  

   Он так смутился, что у него развязались завязки на ботинках.

  

   - Бросьте играть в папу и маму.

  

   Рано или поздно каждый находит свою агитпропшу.

  

   Такая здоровая, что если дашь ей рубль, потом и не отымешь...

  

   Собака проглотила серебряный рубль...

  

   Когда я кончу роман, я куплю шляпу и надену ее на затылок (звенеть полтинниками в карманах).

  

   У рыб собачья жизнь. Они влачат жалкое существование.

  

   (Теперь допускаются такие выражения... В неприятных фельетонах. Там царит свобода речи.)

  

   Горсть запятых.

  

   Вегетарианская газета.

  

   У этой передовой детская логика. Пятью пять - двадцать пять. Шестью шесть - тридцать шесть...

  

   Это не фельетон, а жеваная бумага.

  

   Пожевал-пожевал и бросил.

  

   "Цена не высока. Бумага удовлетворительна".

  

   Газета для некурящих.

  

   Смял человека, как ненужную бумагу.

  

   - Сто тысяч разве выиграть?

  

   - Я стреляю на пустяках - на библиографии.

  

   Это темные деньги. Я стану скорее продавать пудру Коти.

  

   Она забрала его себе и поставила на нем свое клеймо, как ставят буквы на галошах.

  

   Я заметил, что призовые борцы, фельетонисты и... импонируют людям.

  

   - Хотите смеяться как сумасшедший?

   Читайте фельетоны Виктора Кина.

  

   Он блестел и лоснился от хамства.

  

   Что это за рукоделье? Из чего оно? (о фельетоне).

  

   Я видел смешные вещи - как роняли решето с яйцами или как докладчик уселся на липкий лист для мух, но это было гораздо лучше.

  

   После выпивки они разъезжаются по домам. В трамвае Н. берет билет и горячо благодарит кондуктора.

  

   Он был смелый человек и ничего не боялся, кроме щекотки.

  

   Он его выхолостил. Это не фельетон, а мерин.

  

   И ребенок рос красивый и крепкий, как алюминиевая посуда.

  

   Литературный самосуд.

  

   Кто-нибудь угрешился или скамья скрипнула, а они испугались...

  

   Он взял тему, изжевал и бросил.

  

   Это сильное ощущение. Оно напоминает, как мне в детстве рвали зуб.

  

   Я генерал своего дела.

  

   - Суета сует, - как сказал Соломон, этот старый одессит.

  

   Гусь будет некрасив, но симпатичен.

  

   Левый художник рисовал концовки, которые метранпаж ставил вверх ногами.

  

   Если кошку бить, она научится... Вот и я сейчас учусь огурцы есть.

  

   В балете близорукому человеку рассказывают, кто мужчина и кто женщина.

  

   Хрупкий организм... от этого люди гибнут, как мухи...

  

   Почему "незатейливые крестьянские письма"? Поставим "затейливые".

  

   Пошел туда и устроил там землетрясение...

  

   Человек я, или я каторжный?

  

   Пришли люди с толстой кожей и острым, звериным нюхом.

  

   На сером фоне легче блестеть.

  

   Придет стекла бить.

  

   Глубоко врезался.

  

   А где держат надежду? В груди?