Крашенинников Степан Петрович - Описание камчатского народа, сочиненное по оказыванию камчадалов

имиру. Ею промышляют чавычю рыбу в майе месяце.

   Красная сеть называется леуру, делается гораздо тоне чавычьей, клетки ее во все стороны по 1 ¹/₄ и 1 ¹/₂ вершка. Ею красную рыбу промышляют в июне месяце.

   Уилеручь, гольцовая сеть, всех прочих сетей тоне, клетки ее во все стороны по вершку и меньше. Ею гольцов промышляют осенью.

   Гынтыры невод, длиною от сорока до пятидесять сажен, шириною шестидесяти осьми, клетки толщиною против чавычьей почти сети, клетки его меньше клеток красной сети. Им всякая рыба промышляется: кайко, белая и красная.

   Бичерючь, тоненькие неводы, клетки их немного меньше клеток гольцовой сети. Им бельчучь рыбка промышляется осенью, из которой нижно-шантальские жители жиры варят.

   Черючь сак, делается очень част, им хахальчю и инняху рыбку черпают весною, апреля в последних и мая в первых числах.

   Из рыбы чавычи, красной, белой и кайка или кеты делают юколу; от головы с обоих боков срезывают тело и с хвостом на палец толщиною, и оное вешают на шесты и сушат, а головы, пупки или тиошки и спинки в кадях солят, а камчадалы не солят, но головы в ямах квасят, а спинки и пупки свежие едят, а в зиму мало заготовляют, а которые заготовляют, те их на солнце же или над огнем сушат, остальное на костях тело срезывается и травою перевязанное на солнце сушится, и употребляется вместо порсы на толченье, из которого делаются караваи, пироги и прочее, будто из теста.

   Икру рыбью сушат же на солнце, а кости рыбьи заготовляют в зиму, собакам на корм.

   Сверх юколы запасают в зиму рыбу над огнем жареную, которую называют чюприками.

   Гусей и уток, которых осенью промышляют, не ощипанных в балаганы кладут и ими зимою питаются.

   Рыбей жир на Камчатке варится из белой рыбки, которую русские бельчючем называют, а подобна она сельдям, кладут ее в баты, и, налив немного воды, каленым каменьем так варят, чтоб и кости ее розопрели, а сваря, закрывают баты, и как немного остынет, то роскрывают и вливают в бат студеную воду. Гуща остается на низу, а жир поверх воды плавает, которой они ковшами снимают и в кади вливают. Бельчючей жир скуснее тех жиров, которые из гольцов и из другой рыбы варятся.

   О муской и женской работе особливо объявляется, что мужеские летние труды состоят в промыслу рыбы и птиц, а зимние в промыслу зверей. Они же дрова возят, юрту топят и стряпают.

   Женщины летом рыбу чистят, коренья копают, ягоды берут, сладкую траву и кипрей делают, осенью кропиву на сети заготовляют, зимою чирелы из травы плетут, нитки сучат, на них же вся лежит портная и сапожническая работа. И бесчестно у камчадалов мужику за шитье отрикяться, разве б он захотел жупаном быть, отчего как русские Камчатку завоевали, и они портных увидели, то говорили, вот де и у русских жупаны есть же.

   Оленьи кожи выделывают на платье, бабы же и сперва мочат их водою, и камнем в дерево утвержденным збивают с них жилы и мясо, которое не снято, потом намазывают икрою, а коряки оленным калом, и обтерши его, ногами топчут по тех пор, пока провянут, а после опять камнем скоблят и натирают икрою, и так продолжают до тех пор, пока кожи мяхки станут.

   Ровдуги из оленьих же кож делаются, сперва збивают с них камнем жилы и мясо, потом с неделю и больше в дыму коптят, а выкопченые мочат в воде, чтоб шерсть отопрела, и как шерсть валиться станет, то оскабливают ее камнем. После того выделывают их, скобля и намазывая, как выше писано о кожах на шубы.

   Нерпичьи кожи на обувь так же как ровдуги выделываются и красят их шикшею ягодою.

   Кожи на платье поделанные натирают мелко изрубленным ольховником и оттого оные красны становятся, шьют жилами оленьими, которые сушат, а сухие на мелко росделяют и сучат, как нитки.

   Клей делают из рыбьих кож, а особливо из кетовой: содрав кожу с юколы, обертывают берестом и загребают в пепел горячей, немного подержав в пеплу, вынимают и клеят, что надобно. Этот клей очень клеек.

   Торг между собою и с русскими людьми у них отменен от обыкновенного торгу, ибо они хотя б у них и было чем купить, не покупают на лисицы или соболи, но в долг берут до наступающего году, и в сем весьма глупы, что хотя вполы бы ему кто отдавал товар, да просил в то время и росплаты, не возьмут, а буде в долг, то и тройную цену дадут.

   Товары их: лисицы, соболи, бобры и выдры. Лисицы берутся у них по рублю, сиводушки по два рубли, соболи хорошие по два рубли, иные по рублю, а иные и по полтине, бобры ныне лисиц за восемь и за десять принимаются.

   Им похожие товары: рубашки, шитые из китайки и из выбойки продаются по две лисицы; камзолы суконные, по бобру, парки пыжичьи по бобру, камзолы камчатые по тому ж, корольков сто по лисице, табаку в дорогую пору лисиц по 20 фунт, а бывало что и золотник по лисице продавывали, а ныне свыше четырех или пяти рублей фунт мало продается, да и того долго ждать; ножи усольские по лисице, топоры по две лисицы. Но за оные товары не все берут лисицами да соболями, только почитают лисицы, а берут у кого что случится: траву сладкую, сети, кипрей, юколу, баты и собачьи парки. Сладкой травы пуд принимается за лисицу, а продается по три рубли, сеть десяти сажен за лисицу, а покупается временем свыше двух рублев, баты за дре и за одну лисицу, а покупаются рубли по четыре и по пяти, вяска юколы принимается за лисицу и меньше.

   Мелочи всякие: огнивы, иглы, наперстки, шолк, бисер, гребни, железца ножевые покупаются больше за сладкую траву.

   Забавы мужеские самые лутчие: объядение да пьянство от мухомора, а у женщин: плясание и пение. Когда они плясать хотят, то постилают середи юрты чирел и по две и по три, на оной становятся на колени, у всех в руках имеется тоншичь, то есть мятая трава, прочие вкруг стоят и поют, а плесавицы руками взмахивают и во все стороны оборачиваются, и гнутся и ломаются так, что все составы y них движутся.

   В женитьбе разбору у них мало, старые на молодых женятся, и молодые на старых, берут жены по две и по три.

   Роды к супружеству запрещенные: мать да дочь, а пасынкам мачих и вотчимам пачериц за себя брать не запрещается.

   За невест вместо калыму женихи зарабатывают прежде женитьбы, о хватанье, то есть женитьбе, в прежнем описании большерецких иноземцов объявлено и у камчадалов и у всех здешних народов в женитьбе сходство имеется.

   Прежде женитьбы с невестою не токмо спать не позволяется, но и видеть ее жениху редко удается, которой долго за невесту работает, а ее не схватает, или сродственникам не понравится, таково, наделя платьем, отпущают.

   Когда кто невесту схватает, то, переночевав с нею, увозит на свое жилище и притом никаких пиров не бывает, но год спустя муж с женою и своими сродственниками приежжают в тот острожек, в котором девка схватана, со своим кормом.

   При церемонии, когда молодой со своею женою ехал к ее родникам, самому мне быть случилось, и ездил с ними от Нижнего Камчатского острога вверх по Ратуге речке до имеющегося на ней камчадальского острожка, которой расстоянием от Нижнего Камчатского острога верстах в 10. Оной церемонии описание здесь прилагается.

   Столбовской мужик у камчадала вышеписанного острожка женился на дочере, и, увезши ее на свое жилище, жил с нею год, а по прошествии года поехал он к тестю со своими сродственниками в трех батах, в которых сидели жены их, а они сами на шестах шли, как обычай здесь батами ходить, с ними же было юколы, нерпичьего и китового жиру и прочего корму довольно.

   Не доехав сажен за 100 до острога, вышли они из батов на берег и учинили шаманство, песни пели, тоншичь на прутья вешали, и на рыбью голову, неведомо что, нашептывали, которую, обертя тоншичем, одна старуха к себе взяла.

   По окончании шаманства надели на невесту хоньбы бараньи и натянули на нее четыре куклянки, так что она о себе ходить не могла.

   По прибытии к острожку один парень вел невесту под руку от реки до юрты, а за нею шли другие бабы, на юрте перевязали невесту поперек ремнем и на ремне спущали ее в юрту. Прежде невесты вошла в юрту старуха, у которой была вышеписанная рыбья голова, и положила ту голову у лесницы, на которую невеста и все прочие мужеского и женского полу наступали и по трижды обертывались, а после всех и старуха, то ж зделав, положила голову между дров на огнище.

   Как все по местам сели, то, пришедшие с молодою, бабы сняли с нее лишние куклянки и оставили на ней токмо обыкновенное платье, а молодой затопил юрту и стряпал и подчивал жителей того острожка своим кормом.

   На другой день стряпали жители и кормили гостей довольно, как у них водится, чтоб все блевали.

   На третей день гости розъежжаются, а молодой с молодою остаются у тестя и работают у него несколько времени.

   Наложниц у них не имеется, знаков девства при брачном сочетании не смотрят.

   Жены, сколько б у которого мужика не было, вместе живут и вместе спят, и понеже каждой мужик со своей семьею друг подле друга спят, то во время плотского совокупления, чтоб другие не слыхали, жены их или песни поют, или громко говорят. Целуются не в губы, но нос об нос.

   Ежели которая жена мужу не понравится, то не станет с нею спать, тут ей и розвод и ее вольно уже всякому за себя брать.

   Почтение от жен свекрам или большим деверьям никакого не бывает.

   Чревоношение и родины их от большой части легкие, так что v них обыкновенно бабы на третей день после родин за обыкновенные труды принимаются, а иные и на другой день.

   Пупки у младенцев бабки повивальные или отцы обрезывают.

   Очищения после родин не бывает, а не совокупляются мужья с женами после родин по месяцу. Во время месячины совокупляться за грех почитают.

   Младенцам имена дают отцы умерших сродственников без всяких церемоний, которых примеры обоего пола ниже следуют.

   Мужеские имена

   Кешхея, не умирай.

   Камак, озерная букашка, на подобие жука.

   Лемшинга, земляной.

   Шикуйка, паук.

   Чакачь, на русское толмач перевесть не умел.

   Кана, враг.

   Брючь, живо згоревшей, оттого назван, что некоторой сродственник их в юрте згорел.

   Имаркиц, трава, которая очень скоро згорает.

   Быргач, имя скорби.

   Талачь, кот морской.

   Имена женские.

   Каналам, враювка.

   Кенихля, мышаловка.

   Кымхачь, не розрожается.

   Кайручь, колотье.

   Большая часть женщин мужескими имянамн называются, как, например, Брючь и Быргачь и прочая. Имян при рождении данных не переменяют.

   Грудью кормят младенцов по три и по четыре года.

   Колыбелей и пеленок у них не водится, но надевают на младенцов собачьи или оленьи шубы с рукавами и с штанами. Назади оставляется прореха, которая лоскутом шубным закрывается. Такие шубы называются когедычь. Робят носят за плечьми.

   Приемышей усыновляют, которые называются по их кынтамыл-пеачь.

   Кроме грудей, кормят робят рыбою и пареною сараною.

   Детей учат промышлять и стрелять и всякой домовой работе и наказывают их за ослушание.

   Пожитки у детей собственные имеются, ибо подроски, что промыслят, то отцам не отдают.

   Скорби обыкновенные у них вашаж, когда человек со сна занеможет и поутру блевать станет. Эту скорбь у них шаманы отгоняют.

   Илелюд, буде в дороге захворает кто, и о том говорят, что враг его встретил и бросился в рот к нему, такой скорби шаманы отшаманить не могут.

   Налачь, враг расслабления, шаманы отшаманивают.

   Кайкчючь скорбь, от которой брови выпадают и лице опухает и согнивает, может быть рак. От этой скорби умирают.

   Шилечь, орел враг, которой на все тело коросты напускает, и от них умирают.

   Сужучь, враг яшерица, болезнь коросты напущающей, которые коросты поперек человека под грудью будто пояс окружается, и буде коросты не загнивщиеся пропадут, то оттого умирают. Означенная скорбь сказывают, что никого не обходит, но иногда у больших, а иногда у малых бывает.

   Теуед, короста, на подобие воспы, которая на пеленишных робятах бывает.

   Оон, чирьи превеликие, таких в наших местах не бывает. Бывают дырах о тритцати и о сороке, и от них как русские, так и камчадалы многие умирают. В бытность мою умерло такими чирьями русских человек с шесть, лекарств иных нет, как только когда назреет, давить. Ежели стержни из всех дыр выдавят, то рана вершка на два в диаметре бывает и человек оздоротеет. Розгнаевают их заячьей кожею, прикладывая ее к чирью мездрою. От таких чирьев лежат недель по десяти и больше.

   Контеаку враг, которой сонных в ноги колет. Шаманы этого врага отгонять могут.

   Арожичь, французская болезнь. Ее вылечивать не могут, а сказывают, что у них ее прежде русских людей не бывало.

   О всех скорбях сказывают, что их враги напущают, которые живут по кустам ракитовым, березовым и ольховым, вредят люден тогда, когда кто в незнании те кусты рубить станет.

   С больными водятся сродственники, а особливо старушки, из которых каждая шептать умеет, и лечат больных одним только шептаньем, а безродных еще живых вон из юрты выбрасывают.

   О умерших сродственники сожалеют и плачут, а погребения им не бывает, но, привязав веревку на шею, вытаскивают их вон и с ними всю их одежду, в которой лежали, и постелю из юрты бросают собакам и воронам на съеденье, а для чего они их не погребают, и для чего близ юрты бросают, а не дале оттаскивают, причину объявляют. Ежели де умершего собаки съедят, то де он на добрых собаках в землю уежжает, где живут они по смерти, и житье де им добро и светло, и рыбы у них много и китовины, а тело де то мертвое он на себя не берет, но новое де у него появляется, а иные сказывают, что по смерти живут в горелой сопке, а у юрт де умерших для того бросают, чтоб враг, видя умершего на юрте, тем доволен был, а других бы не губил, а буде де дале оттащить умершего, то де враг не увидит и подумает, что де умерших у нас нет, то де станет других губить.

   Очищение после похорон их такое бывает. Наломав прутья какого-нибудь, вносят в юрту и делают из них кольцы, сквозь которые все пролазят по дважды, а после их вон выносят и бросают в лес на запад; которой умершего из юрты вон вытащил, тот должен промыслить две птички какие-нибудь, из которых одна целиком в огонь бросается, а другую съедают все при погребении бывшие. Очищение бывает у них того же дии, которого умершего вытаскивают; до очищения никого к себе в юрту не пускают и сами не ходят.

   Вместо поминков первопромышленной рыбы голову в огонь бросают в подарок умершему, а рыбу испекши сами съедают.

   Жилища, в которых хотя б один только умер, оставляют.

   О боге и ангелах ничего не знают, и воздаяния за благое и наказания за злое в сем и в будущем веке не чают.

   За грех то почитают, что им вред зделать можег, и отчего умирают, например от омега или от сулемы или мышьяку умирают, того ради их грех есть. Но кроме таких еще грехов преступление смехотворных суеверных преданий, которых они от стариков своих научились, за грех же почитается, и опасно их хранят, за преступление бо их чают себе смерти, или злополучия, из которых преданий некоторые здесь прилагаются.

   Когда собак обдирают, и кожи их сушат, с женою б не совокупляться, а за преступление сего предания коросты на лице и по рукам появляются.

   Водою не брызгаются.

   Над кислою рыбою не драться.

   Китовой жир тихо есть, а не с шумом.

   Тальник рубить и березову кору снимать тихо же. За преступление вышеписанного сказывают, что умирают.

   Ножик на огнище покинуть грех же, понеже де от того сродственников, которые промышлять ходят, снегом давит.

   Которые тонут, тех не перенимать, ибо ежели их перенять, то де самим после утонуть. И таких у них грехов без числа, а содомского греха, блуда, убивства и самоубивства, воровства за грех не почитают.

   От задавленных снегом, ежели некоторые живы останутся и в домы возвратятся, тех в юрту не пускают, пока они не съедят бывшей с ними корм, а как съедят, то их нагих, тоншичем только подпоясанных, в юрту пущают, а платье их, хотя б оно и дорогое было, никому брать не попускают, и оное, валяяся, пропадает.

   Молитвенных правил не имеют. О воскресении мертвых не знают, но только, как выше объявлено, говорят, что они по смерти под землею живут.

   От грома никакого страха не имеют, понеже в здешних местах очень редко слышан бывает, но и то тихой и густой и не слыхано, чтоб здесь громом кого убило.

   Диаволы, которые к шаманам приходят, обще называются кутуйгудучь. Из них одному имя кугулугай, другому техчючь (товарыщ), третьему уерагынчь (облак). Живут они в горелых сопках, ростом в четверть аршина, телом черные, таких же и жен имеют, они учат шаманов чем пособлять больным, и между ими с лесными диаволами драка бывает. Кугуйгудучь в острожки их не пущают, а лесные в острожки рвутся, но кугуйгудучь перемогают, они хотя и малы да сильны, ибо по пяти китов одной рукой носят, только гольчиков маленьких поднять не могут.

   Болванчики есть у них в юртах и называются ажулуначь, караульщик. О них сказывают, что де они врагов лесных в юрты не пускают, почтения им нет, только кормят их на всякой вечер, мажут сараною или рыбою и обвязывают сладкою травою и тоншичем шеи их, стоят они в юртах против лестницы над хомягами, в которых собакам варят.

   Праздник у них бывает однажды в год, в ноябре месяце, в то же время, в которое у большерецких иноземцов, на их празднике сам я был, и все действия их, кроме начала, видел. Описание их праздника здесь прилагается.

   1739 году ноября 19 дня ввечеру приехал я из Нижношантальского острога в камчатской острожек, Шваннолом называемой, расстояний от Нижнего Камчатского острога сорок две версты.

   Начала их праздника не застал, а пришед в юрту, увидел я, что все столбы и перекладины над полками зделаны новые, на перекладины положены поперешные колья, которые у них называются урилыдачь, на концах оные колья зарублены, а на зарубках навешен тоншичь, а сверх ушлыдачей накладено много сухих дров, также и около огнища. Все вышелюсанное изготовили они того ж дня, которого я приехал. По дрова и по колья ездили, и старые столбы из юрты выбирали, а новые ставили, и урилыдачем тоншичь навешали.

   Немного спустя после моего приезду все бабы из юрты вон вышли и розошлгсь по балаганам, но вскоре входить стали в юрту, сперва старухи, после маленькие девочки и бабы, перед собою спущали они сладчую траву, к которой у иных юкола и кипрей привязаны были, а оную принимали у них двое на то определенные мужики, которых я называю празднишными служителями, и вешали ту траву над местами бабьими, где которая живет, на урилыдачей. Каждая баба, вшедши в юрту и положа на огнище немного тоншичю, отходила на свое место.

   Между прочими бабами вошла в юрту одна баба, а за нею две девочки двойнишные. У бабы была сладкая трава в руках, а у девочек тоншичь. Головы у них тоншичем же повязаны были. Вшед в юрту, означенная баба повязки с голов у девочек сняла и бросила на огнище, а сами девочки положили на огнище тоншичь, которой в руках несли. Оная баба не мать, но нянька девочкам была, а мать их одна в юрту вошла.

   После всех вывели из угла старуху, которая о себе уже ходить не могла, у ней на голове и на шее тоншичь навешен был и в обеих руках тоншичь же держала, которой на огнище сбросила, и отрясалась, неведомо что приговаривая. Немного спустя после вышеписанного действия вышли два мужика из углов и сели по сторонам лестницы с чюрками деревянными и с топорами, которым праздничные служители приносили со всякого угла по пластине юколы; они, положа юколу на чюрки, рубили топорами до четырех раз, а при рубленье приговаривали, чтоб юкола спора была, и из балаганов не убывала, надрубленную юколу служители разносили по углам, откуда взяли, отломя сперва от нее по куску и брося на огнище.

   После того стали они есть, подчивая друг друга с угла на угол, и первой день праздника их сим окончался, а продолжалося означенное действо часов до 11 пополудни.

   На другой день поутру рано от всякой семьи мужик или баба розъехались по другим соседним острожкам к друзьям для собрания корму, и хотя дома своего корму довольно, однакож тот у них обычай, что на праздник корм собирать; в острожек съехались уже ввечеру, и затопили юрту и стряпали почти во всю ночь, а стряпанья их было толкуши да сунила. Юрту топили не для варенья или тепла, ибо они ничего не варили, а огонь клали небольшой, и больше студили, нежели нагревали юрту, но обычай тот имеют, чтобы топить на другой день праздника юрту, по тех пор пока отстряпаются и за грех почитают огонь гасить прежде изготовления кушанья.

   Часа за два до свету, как стряпня их окончалась, то и юрту скутали, и стали бабы травяные веревки вить, головы рыбьи сухие тоншичем обвертывать, на шеи себе плетешки травяные накладывать, а при сем неведомо что шептали, в том шептанье и плетенье до самого свету упражнялись.

   По окончании вышеписанного действия два праздничные служителя збирали со всех в жертву огню головы рыбьи тоншичем оберченые и клали их на огнище, а при положении каждой головы приседали подле лестницы на колоду. Потом мужики и бабы и малые робята приходили к огнищу и все с себя перевязки на огнище бросали, а иные семьи сквозь травяные веревки проходили, и их после на огнище клали. Это по их суеверию за очищение почитается.

   Вскоре после очищения пришел старик к огнищу и, нашептав на набросанную траву и тоншичь, стал их вить в веревки, а свивши, дважды закричал громко, неведомо что, махая витою травою вверх, а за ним и все кричали ж. Это значит у них изгнание всех болезней из юрты.

   После того отец очищал двойнишных девочек над огнищем, клал из четырех мешечков на огнище хахальчю рыбку да омег, а по очищении мешечки повесил над своим местом, где с семьею своею живет.

   Немного времени спустя после вышеписанного празднишные служители брали со всех четырех углов юрты юколу крест на крест и подчивали урилыдачей, а за ними все мужики пошли, и мазали их, иной сараною, иной толкушею, иной сулилом или что у кого пристряпано было, а, поподчивав их, стали друг друга подчивать, переходя с одной стороны юрты на другую. Подчивают друг друга так. Принесут посуду с яствою и своими руками лошку ко рту приносят, а которой подчивается, только успевает углатыватъ. Это их подчиванье продолжалось часов до 11 прежде полудни.

   Как все наелись, то мужики, раздевшись до нага, взяли в руки хомяги, а вместо платья клали им на шеи празднишные служители помаленьку тоншичю, которой снимали с урилыдачей; из них два мужика, передовщик, да тот, которому позади всех идти, сели подле лестницы, у передовщика была в руках хомяга да толкушка, а у другого хомяга ж да лучина, будто они с огнем по воду идуг, а вставши выходили вон из юрты и шли до пролуби один за другим потихохоньку.

   Пришед на пролубь, передовщик околотя ее толкушкою, черпал воду, и сперва оборачивал хомягу против воды, обманывая реку, будто он хочет против воды черпать, а после черпал вниз по реке, также черпали и все с ним пришедшие, и сколько кто зачерпнул, с тем и пошел, с пролуби шли они потихоньку ж, человек за человеком, и, пришед на юрту, спускали на ремнях хомяги с водою помалу, чтоб не сплескать, ибо в том у них грех, ежели росплеснется вода, а принимали у них двое робят на то оставленных, а служители с прочими по воду ходили.

   Между тем водоносители стояли на юрте и кричали сколько у кого голосу есть, плеща руками и топая ногами до четырех раз, а как в юрту вошли, то едва кто из них говорить мог от стужи. Которой ходил по воду с лучиною, тот, пришед в юрту, обжигал ее на огне и обмакивал во все посуды с водою, а из воды, выняв льду, в огонь бросил, а воду давал пить всем вместо освященной.

   После того стали выносить остальное кушанье по балаганам, а с кормом и бабы все вышли и сели каждая в своем балагане. После баб и мужиков всех старики выгнали и мы по их просьбе вышли вон, понеже нам при том быть грех было, только оставил я с ними одного толмача для смотрения тайны их, со стариками остались одни праздничные служители. По выходе нашем из юрты делалось у них следующее.

   Сперва старики приказали затопить юрту, а как истопилась, то двое празднишные служители принесли травы по горсте и разбросали по всей юрте, и всю юрту и полки услали чирелами. По обеим сторонам юрты на полу зажгли по жирнику, после того все старики стали вязать тоншичь и, поменявшись друг с другом, повесили его на спицы, а служителям отдали приказ, чтоб в юрту отнюдь никого не пускали и из юрты не выпускали, и юртенную б дверь наглухо закрыли, а сами легли в юрте и имели между собою всякие розговоры о промыслах звериных и рыбных.

   Как лежать им может быть скучилось, то послали они одного служителя пощупать за двери, а после и роскрыть их велели, и приказали ему принесть с балагана рыбью щеку, да целую рыбью голову, а самому ему на балааган ходить не велели.

   Принесенные голову и щеку принял старик, и, обертя их тоншичем и пошептав на них, сел к огнищу, а к нему по полкам прочие старики приходили и, потоптав их, переходили через огнище и отходили на свои места. После того служители вышли из юрты вон. Тем первая их тайка окончалась.

   Часа с два спустя после означенного действия собрались в юрту все мужики и бабы и малые робята, которые того году хворали или тонули. Бабы всем мужикам и робятам обвязывали головы тоншичем и давали в одну руку сладкой травы, а в другую тоншичю и выслали их вон из юрты. При выходе из юрты обносили они рукою сладкую траву вкруг лестницы, а, вышед наверх, обходили вкруг юрты три раза по солнцу, потом, пришед наверх юрты, рвали на мелко сладкую траву и тоншичь и бросали в юрту, а побросав и сами входили. Вшедши в юрту, сняли у себя с голов тоншичь и положили на огнище и, потоптав его ногами, отходили, а те, которые тонули, легли на огнище и все то поминали, что во время утопления говорили и кликали поимянно тех, которые их из воды таскали и их с огнища будто из воды вытаскивали.

   Напоследок принесли рыбью щеку и бросили на окнище, а сами приговаривали "ту, ту, ту", да изломали на обеих сторонах юрты по две хахальчи и по юрте розбросали, а после того служители вышли на двор и, пришед в юрту, жирники погасили, чирелы в юрте посланные обрали и росклали маленькой огник, а на него положили камень и, сжегши на нем все перевязки на головах у больных бывшие, велели малым робятам каменьями погасить огонь. Тем тайное их действие окончалось. И того дни ничего больше не делали.

   На третей день поутру рано затопили юрту и положили перед огнем два пука соломы и прутья, вместе связанные, и над ними стояли празднишные служители. Как огонь розгорелся, то праздничные служители, переменясь пуками, розвязали и роздавали прутья всем мужикам, которые прутья иные мелко ломали, а иные кольца из них вили, а при том неведомо что приговаривали, между тем солому всю перенесли на правую сторону огнища и стали из нее делать пома.

   Что это слово пом значит того толмачь перевесть не мог, да и сами камчадалы ничего о нем сказать не умели, кроме того, что изстари его делают на праздниках, а зделали его на подобие человека величиною на поларшина, а тайной уд сплели ему сажени в две и больше, и положили его головою к огню, а тайной уд под верх юрты привязали.

   Между тем, как пома делали, несколько человек, взяв по одной соломине, из которой пом делан, выходили из юрты вон, и теми соломинами обтирали столбы у своих балаганов, а, пришед в юрту, бросали их в огонь, а с ними вместе и прутье роздаванное все в огонь побросали.

   Как пом несколько времени повисел, то один старик, пришед отвязал его, и, согнув вместе, обжег на огне и махал им по> юрте, приговаривая: "уфай", а за ним все кричали громко: "уфай", а, покричав, пома на огне сожгли.

   По згорении пома стали мести юрту и сор весь пригребли к лестнице, из которого всякой мужик помаленьку брал и относил в лес, усыпая им дорогу, по которой на промысел ходить. В то же время и бабы все из юрты вон вышли и стояли на дворе; мужики с сором ходившие, пришед на юрту, кричали четыре раза с перемежкою, плеща руками и топая ногами, а покричав вошли в юрту, а на их место на юрту сели бабы и кричали многократно: "алулулу".

   Между тем юрта истопилась, и остальные головни, как у них обычай, стали метать из юрты, а бабы, на юрте сидевшие, обратно их в юрту метали, и чтоб мужикам ни одной головни не выбросить, окно чирелами закрыли наглухо, а по краям его сами обсели. Мужики, взбежав по лестнице, силою окно открыли и, выскоча наверх, баб с юрты сгоняли, а в то время из юрты головни метать успевали, но понеже баб гораздо больше, нежели мужиков наверх вышедших было, то иные из них мужиков таскали, а иные головни обратно в юрту метали, и в юрте от дыму и от искр едва можно сидеть было, ибо головни бесперемежно, то вверх, то вниз летали; сего веселья было у них около получаса, а после бабы попустили головни вон выбросать, а мужиков, которые бабам в руки попали, таскали и мучили по тех пор, пока другие из юрты вышедшие их выручили.

   После означенной потехи бабы, попев немного на юрте, стали слушаться в юрту, а мужики стояли по обе стороны лестницы, и баб всякой на свою сторону тащили. И которая сторона одолеет, та бабою и овладеет, а по входе баб в юрту, ежели случится, что несколько баб с правой стороны юрты очютится, будто в полону на левой, а с левой на правой, то розмениваются, а в достальных, которых роз-менят не часто, ходят в поход на другую сторону, чтоб доступить своей стороны баб, будто из полону, и бывает схватка между мужиками надолго, одни своего доступают, а другие взять не попускают.

   По окончании всего означенного веселья розклали маленькой огник и сожгли на нем тоншичь на урилыдачях и инде по юрте розвешенной, а праздничные служители принесли по два маленьких гольчика и, испекши, искрошили мелко и поставили на правой стороне лестницы; тех гольцов большую половину перебросал старик в огонь, приговаривая: "та" (на или возьми), а остатки розделили служители по людям, которые при себе имеют маленьких болванчиков, урилыдачь называемых.

   Головин помянутого огня не выбрасывают, но дают им в юрте сгореть.

   После того делили они по себе омег, которой остался в мешечках, повешенных над мужиком двойнишных девочек имеющим.

   Последнее действо их праздника сходить в лес и поймать слепышка птичку, оную птичку изжаря делят всем мужикам по кусочку, которые надкушав в огонь бросают, и тем праздник их кончается.

   Души умерших к диаволам они не причитают. Шаманов у них таких нет, которые бы знатные были, но которой из них стар, или стара, тот шаман или шаманка, бубнов и платья отменного нет, а шамаият тихонько, шепча неведомо что, а нашептывают все на сухие рыбьи щеки, оберченные в тоншичь; у одних только камчадалов, на Уке живущих, шаманы бьют в бубны, но и те кажется мне, что от коряк в соседстве живущих научились.

   Перед промыслом шаманит старик или старуха каждой своему сродственнику, а нашептывают на тоншичь и сладкую траву и вяжут их промышленникам на ворот, из которых он помалу в огонь бросает, сверх того надевают на шеи им кропивные снурки с красками и с ремешками, чичирю называемые, но шаманства перед промыслом мне видеть самому не случилось; а казаки и толмачи, которые почти без выезду между ними живут, тоже сказывают, что и камчадалы, но я на их словах мало утверждаюсь, понеже они все кратко россказывают, так что ежели б о праздниках камчатских, по их сказыванию, писать, то б описание в десяти строках легко уместить можно было, а о порядке, что у них зачем следует, ничего оказать не могут. А 1740 году генваря 15 дня в бытность мою в острожке Какеичь, которой близ впадающей в Восточнее море Озерной реки, случилось видеть шаманство после промыслу нерпичьего, которого описание здесь прилагается.

   За два дни до прибытия нашего на прижимном льду промыслили жители сего острожка несколько нерп да одного сивуча и в те дни мясо их все съели, а по прибытии нашем генваря 15 дня ввечеру стали над головными нерпичьими и сивучьей челюстьми нижеписанное действовать.

   Вначале принесли на деревянном блюде нерпичьи и сивучью челюсти, тоншичем и сладкою травою перевязанные, и положили их на полу. После того камчадал принес мешок травяной, а в нем накладен был тоншичь, сладкая трава, и маленько бересты, и положил его подле означенных челюстей. Между тем два мужика положили против лестницы возле хомяг большой камень на подобие морского берега, а подле него наклали много маленьких камней. И оные значили у них морские валы, а другие два человека сладкую траву, которую принесли в травяном мешке, рвали в мелкие штуки и каждую штуку посреди завязывали в узел, и оное значило у них нерпы; те нерпы клали они на помянутые челюсти. Как нерп наделали, то принесли в трех посудах толкуши, которая прежде изготовлена была (толчена рыбья икра, кипрей, брусница, с нерпичьим жиром вместе), из которых одна посуда была поменьше, из двух больших посуд стали комьями сжимать толкуши, а в средину комья клали вышеписанные травяные нерпы, а из береста зделали батик, и, наклавши полон толкуши, положили его под травяной мешок.

   После того два мужика, которые нерпы в толкуши закладывали, взявши посуды с комьями толкушными, волочили по мелкому камешнику, будто по морю, для того чтоб нерпы, которые в море, думали, что у них гостить им добро и море есть, и того б ради больше им попадали. Поволоча поставили их на место, и вышли на юрту, а за ними старичок вышел с маленькою посудкою толкуши, о которой выше объявлено. Оную посудку поставя на юрте, вошел в юрту, а другие двое кричали: "лигнульх" до четырех раз, а какое это имя, и чего ради кричат, и сами не знают, только сказывают, что старики так делали.

   Вшедши в юрту, вторично таскали по камешнику, будто нерп валами бьет, а потаскав вышли вон и кричали: "Кунеушит алулаик" (погода прижимная), чтоб оная с моря пришла и лед прижала. Пришед в юрту в третей раз, посуды с комьями толкушными по камешнику волочили, а потом челюсти нерпичьи и сивучью склали в помянутой травяной мешок и стали им каждой промышленник давать помаленьку сладкой травы, объявляя имя свое, чтоб нерпы знали, как их зовут, а притом спрашивали нерп, чего ради их мало пришло, у них им подчиванье доброе и проводины с гостинцами, и чтоб впредь больше их ходило.

   Наделя на дорогу принесли их к лестнице, и один старик став у лестницы, клал к ним в мешок толкуши и говорил им, чтоб то отнесли в гостинцы утопшим в море из их острога, которых тут каждого называл по имени, а потом поставили их опять на место.

   Двое камчадалов, которые около гостей, нерпичьих костей больше водились, комья толкушные, в которых травяные нерпы положены были, трем человекам каждому по два кома давали, а которые принимали, те стояли у лестницы, и взяв, из юрты вон выходили и кричали, будто на нерпичьем промыслу: "уэнне" (ты), а покричав вошли в юрту, будто с нерпичьего промыслу, и стали нерпы изнутри вынимать и в огонь бросать, а толкушу есть, а при еде приговаривали, чтоб к ним нерпы чаще приходили, понеже им без них скушно. Между тем чашку с толкушею, которая на юрте стояла, принесли и делили по себе, и ели ее, погася огонь.

   Напоследок один камчадал, взяв мешок с челюстьми и с батиком берестеным, понес вон из юрты, положа к ним и уголек горячей, будто от гостей с огнем провожает, и, вынесши вон, бросил их с юрты долой, а уголек водится у них назад в юрту приносить, но он от бросившихся к костям многих собак не мог и угля схватить.

   Проводя нерп, ели они юколу, толкуши и ягоды, будто оное после прямых гостей осталось.

   Во время подчиванья гостей ничего у них не делают, но все праздно сидят.

   Где нерп не промышляют, там головни из юрты вон бросают, а где промышляют, там вон не бросают, но водою в юрте заливают.

   Снов мало толкуют. Горам, рекам и деревам почтения не отдают. Только упромысля медведя, когда его жарят и едят, бросают в огонь по кусочку всем горам и рекам, траве и деревам, земле и камням на жертву, а ни на каких взьемах и горах и деревах ничего не вешают. Сие описание сочинил студент Степан Крашенинников.

  

   (Архив АН СССР, ф. 21, оп. 5, No 34, лл. 254-283 об.).