Ростопчин Федор Васильевич - Путешествие в Пруссию

русского двора чрезвычайным посланником Российским. В сие долговременное пребывание все его узнали с приезда, и потом все не преставали любить и почитать. При отъезде его в Россию, когда он имел отпускную аудиенцию у Великого Фридриха, то сей государь сказал ему, прощаясь, сии лестные и достопамятные слова: "Я желаю, чтоб вы были счастливы; мы уже более не увидимся, и я, прощаясь с вами в последний раз, уверяю, что я не преставал никогда вас любить и почитать". Чрез три недели после сего свидания Фридрих престал жить, а кн. Долгорукий не престал и до сих пор чтить память сего великого государя. Первый вопрос, когда русский путешественник появится в обществе берлинском, всегда о к. Владимире Сергеевиче; кажется, что старики расспрашивают об нем как о брате, молодые как об отце. Достойная и лестная награда добродетельной души и честных дел.

  

   Достойный сын великого мужа, прославившего Россию, достойный посланник первой державы света. Во всех словах его виден ум необыкновенный, в чувствах сердце нежное, в делах душа благородная. Он - министр в кабинете, любезный человек в обществе. Во время моего в Берлине пребывания я снискал его знакомство и имел время узнать вблизи все редкие его качества. Тот, кто его узнает так, как я, наверно, пожелает от чистого сердца, чтоб он имел участие в правлении государственном и жил в России с честию и славою.

  

   Подле дома принца Фердинанда маленькое, пустое место. Не знаю, как прежде сего оно называлось; но с тех пор, как на четырех углах поставлены статуи, то площадь сия получила название площади героев; и вероятно, если время, землетрясение, перестройка города или другое непредвидимое обстоятельство истребит статуи, то название между людьми все останется, действием второй природы, то есть привычки; так как у нас Спас на бору, хотя сто лет ни одного нет тут дерева, Немецкая слобода, где живут все русские, и имена множества ворот, кои давно сломаны. Статуи сии мраморные, изрядной работы посредственного ваятеля Тассара, который более известен был в Берлине своею грубостию, чем искусством. Принц Гейнрих, не любя Сейдлица, спросил Тассара: "Для чего статуя сего генерала не похожа?" - "Для того,- отвечал художник,- что вы его как мертвого, так и живого терпеть не можете".

   Какая может быть лестнее награда заслугам, верности и геройству? Мрамор, воздвигнутый государем в честь отличному подданному, есть живой глас признательности на несколько веков. Какою благодарностию преисполняются сердца потомков героя и всех тех, кои ему принадлежат благодарностию, почтением или преданностию! Давно прах его уже исчез и все об нем умолкло; но образ, среди града стоящий, привлекает внимание, возбуждает любопытство и часто заставляет брать в пример мужа, великими делами себя прославившего, и принести ему в жертву нелестные чувства удивлением души преисполненной. Колико способов награждать достоинство, исторгать славу из челюстей смерти, от хладного забвения и вселять жар любви к отечеству и мужеству! Всякое царство, всякое столетие имеет своих великих мужей, всякий край ими гордится. С каким приятным чувством младый российский юноша гуляет в прелестных садах Царскосельских! Коль сильно трепещет грудь его, взирая на памятники, великим мужам там воздвигнутые! Гуляя в саду, он проходит летописи славы своего отечества, идет от одного к другому и читает список побед. Тут он, несмотря, что знает великих мужей иноземных,- но тут он возгордится своим отечеством и соделается истинным россиянином, каковым он родился. Россия, край блаженный! Ты существуешь в глазах Европы единое лишь столетие, но соперничествуешь со всеми государствами достоинствами сынов своих. Когда в Англии в один день подпискою сбирают знатное количество денег вдовам, сиротам убитых на войне, добродетельным людям в награду за честность; когда Генуя за избавление города воздвигнула памятник дюку Ришелье, для чего же у нас в Москве нет знаков народной признательности к Пожарскому и Еропкину? Оба спасли столичный град, и оба достойны бессмертия. Герой покрывает себя лаврами, член правления, судия бескорыстный, пастырь смиренный, муж добродетельный подвигаются единственно в деяниях своих душою и сердцем. Они одушевлены любовию к отечеству, и, творя всякий день добро, единые сего не примечают, и при последнем часе жизни их не радуются о множестве добрых дел своих, но сокрушаются о том, что престают ходить по стопам добродетели и истины. Сколько дел, удивления достойных, сокрытых в тьме и неведении! Их-то открывать бы должно и украшать ими летопись России, доставлять ко сведению всякого, и возжигать ими в сердце юноши жар любви к добродетели. Счастлив государь, счастлива та земля, где мерзят пороком и боготворят добродетель.

  

   Устроена Великим Фридрихом. Хотя фарфор ея и не так чист, как саксонский, но формы гораздо лучше и живопись превосходнее. Для лучшей продажи Великий Фридрих принудил всех евреев, в областях его живущих, когда кто из них женится, покупать на казенной фабрике сервиз столовый. Можно себе легко вообразить, как при бракосочетаниях скупые жиды выбирали самую дешевую посуду, отчего никогда ничего очень старого и дурного на фабрике нет. За все покупные вещи платят половину золотом. Все подобные сему заведения ни в какой земле не могут себя содержать продажею собственных произведений. Фарфоровая фабрика требует слишком много всякого рода ремесленников, из коих некоторые весьма дороги, как, например, живописцы; а притом, употребление фарфора есть последствие избытка и необходимость роскоши. Со всем тем выгоднее его иметь, чем глиняную английскую посуду, за кою вдвое дороже платят за то, что вид ея походит на сосуды древности и что все заклеймено именем г. Веджвуда, хотя он и сотой доли на своей фабрике ея не делает. Быв часто на Берлинской фарфоровой фабрике, я сделал три примечания: 1, что немцы, покупая чашки, выбирают все одинакия, дабы при истреблении, когда от дюжины останется лишь одна чашка и одно блюдце, то чтобы и тут спорить можно было... {В рукописи неразборчиво.} 2, что чашка с крышкою покупается единственно в подарок или покровителю или невесте; 3, между множества чашек с портретами государей ни одной нет с изображением Марии Терезии,- доказательство, что ея в Пруссии и на фарфоре не терпят.

  

   У одного старого советника, довольно по-немецки богатого, была молодая жена и молодой пригожий лакей Карл. Советник часто по должности был отдален от дому; советница сблизилась с Карлом, и природа со скукою ослепили ея насчет несчастных следствий и низкого его происхождения. Карл сперва довольствовался деятельною ролею своего господина во время его отсутствий; потом захотел веселиться, стал мотать и наконец решился обокрасть дом, где имел столько причин быть довольным своею судьбою. Но дабы лучше скрыть покражу, разломав ночью сундук, где были деньги и вещи, зажег дом и, выбежав на улицу, стал призывать на помощь, крича: "Пожар, воры!" Огонь погасили, вещи пропали, и Карл сокрушался несколько дней с советником и с советницею. Но как все наконец открывается, следственно, и воровство его открылось: он стал играть, пошел закладывать украденные вещи, был пойман, допрашиван, признался и по законам осужден на сожжение. Приговор, за неделю до кончины Великого Фридриха, им был утвержден.

   В Пруссии с той минуты, когда объявлен бывает приговор смерти преступнику, он переводится из тюрьмы в особливые покои, приуготовляем там бывает к кончине пастором и предается на зрелище всем любопытным, чувствительным и бездельным людям. Я видел несчастного Карла за два дни до его смерти. Он казался спокойным и вовсе непричастным к окружающему его. Тело его было живо, но чувства казались уже мертвыми. Пастор, оставя спасение его души, занимался более посетителями и уверял всех, что он имел счастие привесть в раскаяние преступника и обратить его на путь добродетели. А ему оставалось сидеть в темнице несколько часов, встать и идти на место позорной казни, в путь вечности. Колико содрогается сердце, имея пред глазами столь страшное зрелище пагубного действия гнусных страстей! Чем может им противоборствовать человек без воспитания, правил закона и врожденной добродетели! Сколь тут сильно действует любовь к ближнему! Кто может отринуть сожаление, удержать слезу, вопиющую в пользу несчастного, искупающего преступление свое потерею бесценного дара смертных - жизни и преклоняющего осужденную главу законом под косу лютой смерти! Я взглянул сперва с некоторым отвращением на несчастного Карла; потом смотрел на него с сожалением; и когда, выходя, бросил, наверно, последний на него взгляд, тогда язык мой был нем, но сердце вопило: "Господи помилуй!" Мысль о его преступлении утопает в слезах, проливаемых жалостию; вина его прощается, прегрешение отпускается.

   Чрез три дни преступление Карла было наказано смертию. Сопровождаем бесчисленным народом, он изведен был за город на место казни, привязан к столбу и обращен в пепел. Я видел из окна своего дым, от пламенного костра воздымающийся; с ним душа Карла вознеслась на небо, предстала на страшный суд Всевышнего, приняла отпущение или низвержена в муку вечную.

   Меня уверяли, что палач берлинский подал коменданту счет в 300 талеров на расходы сей страшной казни и что Великий Фридрих, узнав о сем, сказал: "Дешевле бы гораздо было просто зажигателя сего повесить".

   Также меня уверяли, что несчастный Карл умер от страха от единого зрелища приуготовлений мучительной казни, ему приуготовленной. Желательно, чтоб сие справедливо было: позорище для зрителей не менее было страшно, а преступник избавлен от мучения.

   В сем деле от одного воровства произошли многие. Гася пожар, остальные пожитки советника были разграблены; палач украл несколько сот талеров из казны; мошенники опустошили во время казни равно любопытного, жестокого и чувствительного зрителя карманы. Один советник остался в дураках. Чрез сие приключение он узнал после всех, что жена его дурная хозяйка, балует его лакеев и не довольствуется тем, что они стоят за нею, за каретой и за столом; но, посоветовавшись с своими друзьями и с собственною честию, решился непременно вместе жить с своею супругою, дабы не подать причины сомневаться, что он подозревает верность ея. Чрез несколько недель устали говорить о приключении Карла; чрез три месяца женщины уже начали уверять, что оно выдумано; а потом мнение народное, известное под названием почтенной публики, утихло, и натурально, г-жа советница заняла прежнее свое место в публичном кругу почтенных городских дам; но со всем тем сохранила непреоборимое отвращение к огню, не могла более ходить на кухню и сиживала всегда в задумчивости. Когда супруг ея куривал при ней трубку, тут она будто кстати говорила ему: "Ах, друг мой! Куда как много дурных людей на свете!" На что советник всегда ей отвечал: "В семье не без урода!"

  

   Людовик XIV, удовлетворяя своей собственной набожности, а более в угодность г-же Ментенон и духовнику своему, иезуиту Летелье, под предлогом обращения еретиков на путь истины, отменил славный указ, в Нанте изданный, коим всем подданным французским протестантского исповедания позволено было исповедывать открыто их веру. Начались гонения, новая война, известная под названием Драгонад. Верноподданный протестант, отказывающийся от католической обедни и духовника, признаваем был за нарушителя общего покоя и изменника государю и отечеству. Вследствие чего, не стерпя всех гонений и не надеясь ничем смягчить сердце государя, 60 тыс. семей решились оставить свою родину, друзей, родню, имущество и искать в чужих краях пристанища. Если бы сии люди были придворные или дворяне, но ни на что неспособные, или офицеры, но боязливые, или судьи, но несправедливые, то бы Франция могла воспользоваться следствиями гонений над протестантами. Но сии люди, оставившие свое отечество, были честные и добрые люди, искусные ремесленники, подающие пример доброжития и трудолюбия. Они рассеялись: поселились в Швейцарии, Баварии и Пруссии, обогатили все сии земли произведениями их художеств и, нашед истинное благосостояние вместе с новым отечеством, соделались полезнейшими его сынами. Науки в Пруссии стали процветать со времени прихода сих почтенных гражданинов. Многие из них заслужили себе бессмертие полезными сочинениями и украсили Академию берлинскую. До сих пор все сии выходцы составляют, так сказать, одну семью, помогают друг другу, и хотя подданные короля прусского и уроженцы немецкой земли, но сохранили что-то до сих пор иностранное. Язык их французский не совсем чист, и по выговору можно тотчас узнать колониста. Хотя они везде хорошо приняты и уважены, но составляют особенное свое общество, в кое охотно столько же помещают иностранных, как избегают прусских офицеров. Балы их и пикники самые приятные и веселые. В Берлине у богатых купцов бывают ужины, где всегда пастор есть первое лицо и важная особа. Г. Герман в мое время был старший священник французской колонии и умом, поведением и летами присвоил себе род начальства и почти такую же власть, как отец-генерал иезуитов в Парагвае. Его ведения были свадьбы, ссоры, разводы, мировые, разделы, наследства, духовные; и в особе пастора Германа заключались духовник, инквизитор, судия и полицеймейстер Французской колонии. Он сочинитель истории выходцев из Франции, и поистине она не придает ему никакого лишнего уважения, быв написана тяжело, длинно и не всегда ясно. В Берлине мода существует единственно для малого числа людей, кои не в военной службе, и те подражают в одеянии англичанам; но колонисты, и старые и молодые, одеваются по-французски и сим показывают, сколь трудно человеку престать любить ту землю, где предки его родились и оставили их прах.

  

   Ходя один раз по улице, коя ведет в зверинец, я увидел, что большая часть людей шла туда скорее обыкновенного, а иные и бежали. Осведомившись о чрезвычайной причине, сбившей немцев с шагу на рысь, узнал, что в зверинце застрелился какой-то человек. Движение толпы действует над одним человеком так, как ветер над флюгером. Народ шел в зверинец, и я пошел туда же. Близ ворот, подле одной крытой аллеи увидел сперва кучу людей, услышал шум и, подошед ближе, открыл и несчастный предмет общего любопытства. Под деревом, прислонясь, стояло мертвое тело, одетое в белом запудренном кафтане. Подле него лежал разорванный пистолет. Тело было прострелено навылет пулею против сердца, и от большого заряда ранена и рука. Все толпились, все говорили, все хотели знать, кто был сей несчастный и отчего лишил себя жизни. Наконец узнали, что он был парикмахер, от его ученика, который, видя тот день в лице его нечто необыкновенное, пошел за ним вслед, подозревая его намерение; но в зверинце как-то потерял из виду и прибежал уже на выстрел. Число зрителей прибавлялось и убавлялось - одни уходили, другие приходили; наконец приближение ночи побудило всех идти домой. Во все время смотрел я с примечанием и слушал прилежно: никто, кроме женщин, не жалел о несчастном. Военные шутили, почитая ни за что выстрел, убивший одного лишь парикмахера; удивлялись, что если он застрелился от несчастия, то для чего не записался в солдаты. Старики полагали причиною его смерти неудовольствие от детей, женщины - любовь, молодые люди - недостаток в деньгах, духовные - беззаконие, а нищие - спесь. По словам же зрителей, самоубийства в Берлине должны быть редки; ибо о сем говорили как о вещи, давно небывалой; но смотрели на тело довольно равнодушно, что и не удивительно в жителях большого города, в коем все лето по улицам бьют собак, всякую субботу гоняют местах в двадцати сквозь строй и довольно часто занимают публику и смертными казнями.

  

   Один молодой человек, соскуча быть солдатом, решился искать увольнения от службы на границе Саксонской. Дабы свободнее пройти сквозь Пруссию, выйти из Берлина и избегнуть от поимщиков, открылся он в своем намерении доброй старухе, которая была ему родня. Тронутая его словами, не помышляя о несчастных следствиях побега, как для солдата, так и для ея самой, вместо того, чтоб ему отговаривать и отвести от исполнения взятого намерения, старуха снабдила его деньгами, запасом и, одевши в свое платье, вывела за городские ворота и пожелала счастливого пути. Солдат шел весь день в виде старухи и, прошед границу, увидя себя на свободе, от радости или от глупости, но, сняв с себя старухино платье и завязав в узел, приколол бумажку, на коей препровождал все к своей избавительнице, называя ее по имени. Связка платья была найдена, отослана в Берлин, где отыскали бедную мягкосердную старуху, допросили и по признанию участия ея в побеге солдата, по силе прусских законов, осудили быть повешенной. Всякая редкость есть возбуждение любопытства человеческого, и, несмотря на проливной дождь, несколько тысяч человек вышло из города на место казни, смотреть, как повешена будет старуха. Но по прочтении приговора она прощена именем королевским и в наказание изгнана из города. Всякий позавидует судьбе бедной старухи и вообразит, что ничего на свете счастливее для ея быть не могло; напротив, этот день был самый неприятный в ея долгой жизни, и никогда доброе дело столь дурно заплачено не было. Она, бедная, приготовилась совсем к смерти, измокла вся от дождя, слышала, идя на место казни, одне лишь насмешки и брани, за то, что была стара и носила лицо, из сроку вышедшее, которое заглушало глас сожаления; потом прощена и слышала опять брань за то, что, не быв повешена, лишила народ зрелища; и сверх всего, не могла возвратиться, прожить еще несколько дней своей жизни в том городе, где жила близ века. Если бы примеры действовали сильнее над людьми, то бы можно ожидать от сего трогательных следствий; но все осталось по-прежнему: может ли старая баба что-нибудь произвести, когда забыты разрушение Лиссабона, Семилетняя война и прочее, и прочее.

  

   Вкоренившееся ложное понятие о милосердии божественном подвигло милосердие в Пруссии на злодеяние, в надежде отпущения грехов чрез казнь за их преступления. Убежденный сею мыслию, один молодой артиллерийский солдат, неизвестно по какой причине, проходя близ церкви, у коей на лужке играли дети, схватил одного из них, перерезал ему ножом горло и отдал сам себя в руки полиции. Суд его скоро был свершен, и он осужден на отсечение головы, выведен на лобное место, поставлен на колени с завязанными глазами и в ту самую минуту, которая пресекала жизнь его, прощен, но с тем, чтоб быть заключенным в Спандау, в ожидании смерти. Его туда отвезли немедленно, и он едва чрез двое суток мог прийти в себя и увериться, что он еще жив: столь сильно приближение смерти отдаляет от нас все чувства. Если б можно жертвовать спокойствием общества состраданию и согласить отпущение вины с строгостию законов, тогда бы прощение осужденного на смерть и возвращение его в первобытное его состояние могло почесться милосердием, достойным величества царского, и подвигом души человеколюбивой. Но доведя преступника до края его могилы, оставя ему одно лишь мгновение ока быть еще в числе живых, показав ему весь прибор смерти, потом похитить у нея на несколько времени преданную ей жертву, дабы принудить преступника, чрез лишение всех удовольствий, утех и забав в жизни, негодовать на даровавшего ему паки оную и вспоминать с сожалением о страшной той минуте, коя наносила ему последний удар,- сие почитаю я превышающим казнь смертную. Так рассуждал я, так рассуждают, верно, многие. Но быв один раз в Спандау и вспомня о сем преступнике, захотел его увидеть; нашел его веселым, здоровым и бодрым, равно телом и духом. С тех пор пременил образ своих мыслей и уверил себя, что человек, любя жизнь более всего на свете, ко всему себя приучит, в надежде, что смерть еще далека.

  

   Сумасшедшие, отчаянные и в сильном жару люди могут иметь весьма сильное воображение, необыкновенные мысли и несвойственные уму их соображения. Мысль сия давно многим приходила, но наблюдений мало сделало. Ежедневно мы слышим влюбленных, огорченных, раздраженных или занятых сильно одним предметом людей, объясняющих свои мысли с необыкновенным красноречием и с несвойственной остротою ума,- на сие я имею два доказательства: 1) собрание писем сумасшедших, в Бедламе содержанных, кои директор сего дома давал мне читать; 2) письма солдата, который, быв русским, обманом попался в прусскую службу и, не стерпя обид от своих товарищей, вышед из терпения, в запальчивости застрелил одного из них и казнен смертию. В течение четырех дней, истекших между осуждения его и казни, он писал письма к родне своей в Ярославскую губернию и вверил их для доставления священнику, при Российской миссии в Берлине находящемуся. Он его провожал до места казни, и хотя тому прошло более 6 лет, но он с полными слез глазами рассказывал про твердость духа, раскаяние и конец несчастного. Когда палач хотел его поставить на колени, то он, становясь, ему сказал: "Я сам стану; что ты меня учишь: ведь я не немец!"

   В письмах его видно желание доказать свою невинность, возбудить сожаление о его участи, грусть, что умирает не на своей стороне. Вот некоторые подлинные его изречения:

   "Помолитесь Господу Богу о душе грешника раба Тимофея. Попался он к варварам - далеко от своей стороны; там ему и голову положить".

   "Зачем ты меня, мать родная, вспоила и вскормила? На то ль ты меня благословила, чтоб я назад не пришел?"

   "Поплачьте по моей головушке, помолитесь Господу Богу; закажите помин по душе. Согрешил зело грешный; да кому же было меня уговаривать? Кому журить, бранить? Кому от дурных дел отводить?"

   "Горе мне, грешнику! Погубил душу свою на веки веков, пролил кровь человеческую. Один на чужой стороне, некому спасти, помиловать! Идти на смерть поносную, пролить кровь русскую! Не допустил Бог умереть в доме батюшкином, лечь в земле христианской, у храма Пресвятые Покрова Богоматери".

   "Для чего же мне ждать доброго? Служил не своему царю, не нашей матушке; она бы меня помиловала, и я бы ей был по гроб слуга. Забрел в царство немецкое, не знал покоя ни дня, ни ночушки, отправлял службу за ебя и за других, говорил и их языком; одного лишь желал, и во сне и наяву, чтоб прийти назад на Святую Русь. Аминь, аминь, Господи помилуй!"

   Вот что писал несчастный. Он объяснил свои чувства простым языком; но простое красноречие выразительно. Регорика - то же, что богатое платье. На прекрасном теле все природное и чуждое искусства имеет сильное право трогать сердце и душу: украшенное и подделанное действуют над глазами и ушьми.

  

   Хотя палач не что иное, как последний исполнитель законов, и не более быть должен, кажется, жестокосердым и отвратительным, как и солдаты, кои расстреливают по наряду, но уверение, что палач охотою избрал для себя столь мерзкую должность, являет в нем человека, рожденного на истребление ему подобных и посвящающего свою жизнь на отнятие ея у других. В немецкой земле ни один из них не живет в городе: дома их в поле, и все от них отдаляются от презрения к хозяину, а еще больше от дурного запаха, происходящего от мертвой скотины, кою палач имеет право вывозить из города и обдирать. Для сего он имеет помощников, кои ездят с телегами по улицам и сбирают всякую нечистоту. У них на пуговицах изображено колесо, показывающее род жизни, ими избранный. Главный доход палача состоит от билетов, кои он продает в каникулы, для избавления собак от смерти, коей его помощники предают всех тех, кои без билетов встречаются на улице. Прикосновение к палачу или к его помощнику почитается за бесчестье, и один офицер, возвращающийся с ученья, тронул незапно палача экспонтоном, солдаты остановились, не хотели слушать его команды, а офицеры служить с ним вместе. Надобно было сего офицера перевести в другой полк; а палач остался, по той причине, что офицеров было много, а он один. И сей предрассудок охраняет все живое и на смерть неосужденное от его отвратительного прикосновения.

  

   Маленький город на Спрее, с крепостью, расстоянием от Берлина в 14 верстах. Тут заключаются важные преступники и определенные на срок на работу. Содержание их довольно хорошо, но житье дурное. Они всегда заняты какою ни есть работою, иные внутри крепости, другие в городе, и те работают в пользу г. коменданта, который, не имея права их казнить смертию, наказывает палками, сколько его душе угодно. Место сие, довольно уважаемое, всегда дается заслуженному штаб-офицеру, и несчастные, в крепости содержащиеся, рады очень, когда новый комендант холостой или бездетный, по той причине, что не имеет нужды наживать имение или сбирать дочерям приданое. Тут я еще нашел президента, коего Фридрих Великий заключил в крепость, узнав беззаконный суд, над одним мельником произведенный. Я видел лишь его спину и пестрый халат: ибо отдаленный от общества судия, увидя идущих незнакомых людей, поспешил войти к себе в комнату и сим доказательством стыда и совести родил во мне о участи его сожаление. Темница и раскаяние могут возвратить на путь добродетели спадшего с него, и глас совести, в заточении долго вопиющий, оставит надолго в душе и в сердце свой отголосок. Я хотел видеть того солдата, который зарезал умышленно мальчика, дабы быть предану смерти, но прощен по случаю восшествия короля на престол. Товарищи его вызвали, и я, увидя жирного и здорового человека, почувствовал непреоборимое отвращение к злодею, могущему наслаждаться спокойствием, пролив кровь невинную.

  

  

   Литературное наследие Ф. В. Ростопчина на должном уровне никогда в России издано не было. Единственное собрание сочинений в одном томе вышло в 1853 году (Спб.). До сих пор наиболее полно произведения писателя были представлены в книге, опубликованной его сыном А. Ф. Ростопчиным в 1864 году в Брюсселе на французском языке: Rostopchine A. Matèriux, en grande partie inédits, pour la biographie future du c-te Th. Rostopchine.- Bruxelles, 1864 {Ростопчин А. Материалы, большею частью неопубликованные, для будущей биографии графа Ф. Ростопчина.- Брюссель, 1864.} и во французском издании, вышедшем в 1893 году в Париже: Rostopchine Th. Oeuvres inédites.- Paris [s. a.] {Ростопчин Ф. Неизданные сочинения.- Париж (б/г).}.

   Настоящее издание включает все художественные произведения Ростопчина, большая часть которых на русском языке не переиздавались, а также мемуарные записки. Рукописи большинства публикуемых в данном сборнике сочинений Ростопчина не сохранились. Тексты приведены в соответствие с современными нормами правописания. В некоторых случаях сохранены орфографические особенности, отражающие индивидуальную манеру Ростопчина.

  

  

   Впервые: Москвитянин.- 1849.- No 1, 10, 13, 15. Частично опубликовано в книге: Сивков К. В. Путешествие русских людей за границу в XVIII веке.- Спб., 1914.- С. 109-112. Рукопись не сохранилась. Печатается по первой публикации.