Толстовство - Ясная Поляна. Выпуск 7

  

   На фоне бурно развивающихся общественных событий иному читателю наш журнал покажется недостаточно актуальным. Действительно, здесь нет ни срочной информации о происходящем, ни политических дискуссий, ни партийных программ (будь то партия властвующая или партии оппозиционные). Ведь всё это можно с избытком найти на страницах других независимых газет и журналов, число наименований которых за последний год возросло столь стремительно, что сегодня никто уже не может назвать их количество, не ошибившись на сотню-другую. В таком обилии информации нетрудно отыскать издания самых разнообразных политических позиций: от крайне левых до крайне правых, от более умеренных до самых радикальных.

   Однако в любые времена, при любом социальном строе и при любых событиях какие-то вопросы и какие-то проблемы оставались и остаются неизменными, вечными. И неизменными остаются стремление человека к благу и определенные обязанности - те, о которых не прекращает напоминать совесть. Таково направление нашего журнала. Его, если угодно, радикализм - в неприятии любого насилия и любого убийства, будь то смертная казнь или убийство на войне; радикализм - в благоговении перед жизнью.

  

   О СУДЕ

   И СМЕРТНОЙ КАЗНИ

  

   Случай этот имел на всю мою жизнь гораздо более влияния, чем все кажущееся более важными события жизни: потеря или поправление состояния, успехи или неуспехи в литературе, даже потеря близких людей.

   Расскажу, как всё это было, а потом уже постараюсь высказать те мысли и чувства, которые тогда вызвало во мне это событие и теперь воспоминание о нём.

   Чем особенно я занимался и увлекался в это время, я не помню; знаю только, что жил я в это время спокойной, самодовольной и вполне эгоистической жизнью. Летом 1866 года нас посетил совершенно неожиданно Гриша Колокольцов, кадетом ещё ходивший в дом Берсов и знакомый моей жены. Оказалось, что он служил в пехотном полку, расположенном в нашем соседстве. Это был весёлый, добродушный мальчик, особенно занятый в это время своей верховой, казачьей лошадкой, на которой он любил гарцовать, и часто приезжал к нам.

   Благодаря ему мы познакомились и с его полковым командиром, полковником Юношей, и с разжалованным или отданным в солдаты по политическим делам (не помню) А. М. Стасюлевичем, родным братом известного редактора, служившем в этом же полку. Стасюлевич был уже немолодой человек. Он только недавно из солдат был произведён в прапорщики и поступил в полк к бывшему своему товарищу Юноше, теперь его главному начальнику. И тот, и другой, Юноша и Стасюлевич, тоже изредка езжали к нам. Юноша был толстый, румяный, добродушный, холостой уже человек. Он был одним из тех так часто встречающихся людей, в которых человеческого совсем не видно из-за тех условных положений, в которых они находятся и сохранение которых они ставят высшей целью своей жизни.

   Не помню, кто из двух, Колокольцов или Стасюлевич, в один

  

  

   день летом приехав к нам, рассказал про случившееся у них для военных людей самое ужасное и необыкновенное событие: солдат ударил по лицу ротного командира, капитана, академика. Стасюлевич особенно горячё, с сочувствием к участи солдата, которого ожидала, по словам Стасюлевича, смертная казнь, рассказал про это и предложил мне быть защитником на военном суде солдата.

   Должен сказать, что приговоры одними людьми других к смерти и ещё других к совершению этого поступка: смертная казнь, всегда не только возмущала меня, но представлялась мне чем-то невозможным, выдуманным, одним из тех поступков, в совершение которых отказываешься верить, несмотря на то, что знаешь, что поступки эти совершались и совершаются людьми. Смертная казнь, как была, так и осталась для меня одним из тех людских поступков, сведения о совершении которых в действительности не разрушают во мне сознания невозможности их совершения.

   Я понимал и понимаю, что под влиянием минуты раздражения, злобы, мести, потери сознания своей человечности человек может убить, защищая близкого человека, даже себя, может под влиянием патриотического, стадного внушения, подвергая себя опасности смерти, участвовать в совокупном убийстве на войне. Но то, чтобы люди спокойно, в полном обладании своих человеческих свойств могли обдуманно признавать необходимость убийства такого же, как они, человека и могли бы заставлять совершать это противное человеческой природе дело других людей - этого я никогда не понимал. Не понимал и тогда, когда в 1866 году жил своей ограниченной, эгоистической жизнью, и потому я, как это ни было странно, с надеждой на успех взялся за это дело.

   Помню, что приехав в деревню Озерки, где содержался подсудимый, и войдя в кирпичную избу, я был встречен маленьким скуластым, скорее толстым, чем худым, что очень редко в солдате, человеком с самым простым, не переменяющимся выражением лица. Как я понял тогда причину его поступка, она была в том, что ротный командир его, человек всегда внешне спокойный, в продолжение нескольких месяцев своим тихим, ровным голосом, требующим беспрекословного повиновения и повторения тех работ, которые он считал правильно исполненными, довел его до высшей степени раздражения. Сущность дела, как я понял его тогда, была в том, что кроме служебных отношений, между этими людьми

  

  

   установились очень тяжелые отношения человека к человеку: отношения взаимной ненависти. И ненависть эта, не находя себе исходя, всё больше и больше с каждым новым упреком разгоралась. И когда она дошла до высшей степени, она разразилась самым для него же самого неожиданным образом.

   Суд скоро состоялся. Председателем был Юноша, двумя членами были Колокольцов и Стасюлевич. Привели подсудимого. После не помню каких формальностей я прочел свою речь, которую мне не скажу странно, но просто стыдно читать теперь. Судьи с очевидно скрываемой только приличием скукой слушали все те пошлости, которые я говорил, ссылаясь на такие-то и такие-то статьи такого-то тома, и когда все было выслушано, ушли совещаться. На совещании, как я после узнал, один Стасюлевич стоял за применение той глупой статьи, которую я приводил, то есть за оправдание подсудимого вследствие признания его невменяемости. Колокольцов же, добрый, хороший мальчик, хотя и наверное желал сделать мне приятное, все-таки подчинился Юноше, и его голос решил вопрос. И был прочтен приговор смертной казни через расстреляние. Тотчас же после суда я написал письмо близкой ко двору фрейлине Александре Андреевне Толстой, прося её ходатайствовать перед государем - государем тогда был Александр II - о помиловании Шибунина. Но по рассеянности не написал имени полка, в котором происходило дело. Полковое начальство поторопилось, и когда не было уже препятствий для подачи прошения Государи, казнь уже была совершена.

   Да, ужасно, возмутительно мне было перечесть теперь эту напечатанную у вас мою жалкую, отвратительную защитительную речь. Говоря о самом явном преступлении всех законов Божеских и человеческих, которое одни люди готовились совершить над своим братом, я ничего не нашел лучшего, как ссылаться на какие-то кем-то записанные глупые слова, называемые законами.

   Да стыдно мне теперь читать эту жалкую, глупую защиту. Ведь если только человек понимает то, что собираются делать люди, севшие в своих мундирах с трех сторон стола, воображая себе, что, вследствие того, что они так сели, и что на них мундиры, и что в разных книгах напечатаны известные слова, и что, вследствие всего этого, они могут нарушить вечный, общий закон, записанный не в книгах, а во всех сердцах человеческих, - то ведь одно, что можно и должно сказать таким людям, - это то, чтобы

  

  

   умолять их вспомнить о том, кто они и что они хотят делать. Ведь доказывать то, что жизнь каждого человека священна, что не может быть права одного человека лишать жизни другого - это знают все люди, и этого доказывать нельзя, потому что не нужно, а можно и нужно и должно только одно: постараться освободить людей - судей от того одурения, которое могло привести их к такому дикому, нечеловеческому намерению.

   Я не понимал этого тогда. Не понимал я этого и тогда, когда через Толстую ходатайствовал у государя о помиловании Шибунина. Не могу не удивляться теперь на то заблуждение, в котором я был, - о том, что всё, что совершалось над Шибуниным, было вполне нормально, и что также нормально было и участие, хотя и не прямое, в этом деле того человека, которого называли государем. И я просил этого человека помиловать другого человека, как будто такое помилование от смерти могло быть в чьей-нибудь власти. Если бы я был свободен от всеобщей одури, то одно, что я мог сделать по отношению Александра второго и Шибунина, это то, чтобы просить Александра не о том, чтобы он помиловал Шибунина, а о том, чтобы он помиловал себя, ушел бы из того ужасного, постыдного положения, в котором он находился, невольно участвуя во всех совершающихся преступлениях (по "закону"') уже тем, что, будучи в состоянии прекратить их, он не прекращал их.

   Тогда я еще ничего не понимал этого. Я только смутно чувствовал, что совершилось что-то такое, чего не должно быть, не может быть, и что это дело не случайное явление, а в глубокой связи со всеми другими заблуждениями и бедствиями человечества, и что оно-то и лежит в основе всех заблуждений и бедствий человечества.

   Я смутно чувствовал еще тогда, что смертная казнь, сознательно рассчитанное, преднамеренное убийство, есть дело прямо противоположное тому закону христианскому, который мы будто бы исповедуем, и дело, явно нарушающее возможность и разумной жизни и какой бы то ни было нравственности, потому что ясно, что если один человек или собрание людей может решить, что необходимо убить одного или многих людей, то нет никакой причины, по какой другой человек или другие люди не найдут той же необходимости для убийства других людей. А какая же может быть разумная жизнь и нравственность среди людей, которые могут по своим решениям убивать друг-друга. В первый раз я

  

  

   смутно почувствовал это в Париже, когда видел издалека смертную казнь; яснее, гораздо яснее почувствовал это теперь, когда принимал участие в этом деле. Но мне все еще было страшно верить себе и разойтись с суждениями всего мира. Только гораздо позднее я был приведен к необходимости веры себе и к отрицанию тех страшных обманов, держащих людей нашего времени в своей власти и производящих все те бедствия, от которых страдает человечество.

   Уже не месяца, а годы проходят, во время которых нет ни одного дня без казней и убийств, и одни люди радуются, когда убийств правительственных больше, чем убийств революционных, другие же радуются, когда больше убито генералов, помещиков, купцов, полицейских. С одной стороны раздаются награды за убийства по 10 и по 25 рублей, с другой стороны революционеры чествуют убийц, экспроприаторов и восхваляют их как великих подвижников. Вольным палачам платят по 50 рублей за казнь. Я знаю случай, когда к председателю суда, в котором к казни был приговорено 5 человек, пришел человек с просьбой передать ему дело исполнения казни, так как он возьмется сделать это дешевле: по 15 рублей с человека. Не знаю, согласилось ли, или не согласилось начальство на предложение.

   Все это я понял гораздо позже, но смутно чувствовал уже тогда, когда так глупо и постыдно защищал этого несчастного солдата. От этого-то я и сказал, что случай этот имел на меня очень сильное и важное для моей жизни влияние.

   На этом случае я первый раз почувствовал, первое - то, что каждое насилие для своего исполнения предполагает убийство или угрозу его и что поэтому всякое насилие неизбежно связано с убийством. Второе - то, что государственное устройство, немыслимое без убийств, несовместимо с христианством.

   Теперь это для меня ясно, тогда же это было только смутное сознание той неправды, среди которой шла моя жизнь.

  

   1908 г.

  

  

   ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ

  

   Мы уже касались в N 4 нашего журнала проблем внешних почестей Льву Толстому, в этом конкретном случае - совершеннейшей нелепицы: чеканки его портрета на металлических рублях. В этом отношении интересно прочесть, что еще в 1911 году на эту тему писалось в журнале "Вегетарианское обозрение", (Статья приводится в сокращении).

  

   "ВЕГЕТАРИАНСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ

   1911 г. N 9-10

   ----------------

   Основной практический вопрос, который со смерти Толстого непереставая решался и решается в печати, во всевозможных обществах и собраниях, это - "как почтить* или ''как увековечить память Толстого".

   К сожалению, слова эти не имеют ясного смысла. Неясность их заключается в том, что предполагая известные поступки, они не указывают на цели их, на то, для кого будут делаться эти поступки. Еще к большему сожалению, надо сознаться, что неясность этих слов совершенно не случайна, а что все пользуются именно таким способом выражения для того, чтобы придать важный и значительный вид деятельности, которая, если определять её точно, будет иметь совершенно иное значение. Прием этот самый обычный. Почти все слова, имеющие более или менее неясное, отвлеченное значение, употребляются в нашем обществе именно для скрытия истинного значения дела или предмета, которые они обозначают. К сожалению, то же и со словами "почтение памяти", не только Толстого, но вообще каждого уважаемого человека. Самые разнообразные поступки подходят под это определение: постоять минуту на ногах со значительным, сосредоточенным выражением, петь, много есть и пить, покупать странные дорогие венки из какого угодно металла или из растений с лентами, на которых можно писать что угодно, даже язвительные для правительства слова, поставить на мосту или на площади большую чугунную куклу, на голову которой будут садиться

  

  

   ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ

  

   птицы и пачкать её, и тысячи других поступков - всё это делается для почтения памяти. Поступки эти кажутся сначала совершенно невинными, но стоит внимательно вникнуть в скрытую цель их, и станет ясно, что поступки эти несомненно дурные. Я знаю случай, как долго и тяжко болел учитель одного известного института. Сослуживцы о нем совсем забыли, и в последние месяцы жизни ему не на что было купить лекарства. Но не успел он умереть, как начальница в несколько дней собрала 400 рублей на венок и катафалк. Вот что значат слова "почтение памяти"! Достаточно задать вопрос: для кого делаются все странные дела, называемые этим именем, чтобы стала ясна вся преступность их. Для кого надо было истратить 400 рублей, т.е. по крайней мере 400 тяжелых рабочих дней вместо 2-3 необходимых, чтобы закопать мертвое тело? Разумеется, не для несчастного учителя. Если же не для него, то значит для нас, но тогда это ужасно! Ужасно это потому, что вся эта деятельность может иметь для нас только одну цель. Показать друг другу и обществу, какие мы внимательные, чуткие и добрые люди, как мы заботимся о наших сослуживцах. То же самое, к великому сожалению, надо сказать и о Толстом. За всю его долгую жизнь общество, русское да и мировое, за исключением нескольких сот друзей, не шевельнуло пальцем, чтобы помочь Толстому в его великих трудах, ни друзьям его. Напротив, оно всячески замалчивало или извращало его слова. А помочь оно могло бы очень легко тысячью самых разнообразных и всем всегда доступных дел. 30 лет Толстой один на один вел страшную борьбу со всем этим изолгавшимся жестоким миром, с его стихийно преданным всему дурному общественным мнением. И никому не было дела до него! Я знаю одного престарелого друга Толстого, который имел терпение 12 раз каллиграфически переписать (для распространения) огромное трехтомное "Исследование Евангелия", и остальные труды Толстого этот человек переписывал без числа. Так поступали друзья Толстого, те самые, которые теперь не сказали ни слова о "почтении памяти". Что же для него сделали те, кто так озабочен теперь не Толстым, не его писаниями, - а именно "памятью" Толстого?! Если же они наперебой предлагают тысячи проектов почтения памяти, то цель у них и у всех жертвователей на памятник одна, и только одна. Показать себе и обществу, какие они отзывчивые, любящие, а главное культурные люди!

  

  

   ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ

  

   Об этом грустно говорить, особенно над свежей могилой, и можно бы воздержаться, но, к сожалению, в этих заботах о "почтении памяти" общество позволяет себе поступки, нарушающие не только волю умершего вообще, но иногда ясно выраженную последнюю волю его. Таковы, например, памятники бедному, кроткому, много страдавшему Гоголю. И чем он мог заслужить такое варварское презрение к его последней воле?! Его завещание так и начинается заявлением, чтобы не ставили ему никаких памятников! То же и с венками на могилу Толстого. Среди магометан, например, подобные нарушения последней воли считались бы величайшим кощунством.

   Так же печально то, что придумали педагоги и учащиеся в высших школах. С самых первых своих опытов со школами Толстой убедился во вреде и лживости современной школьной и университетской системы, и старания его за те муки и порчу, которые претерпевает в школах молодое поколение, были очень велики. Он так много раз говорил и писал об этом, от "педагогических статей" и до его речи к народным учителям, сказанной в Крёкшине у Черткова, и поздних статей в "Календаре для каждого". И что же? Сотням, если не тысячам, таких школ "присваивается" имя Толстого. Учащаяся молодежь учреждает стипендии имени Толстого. С Толстым можно соглашаться или нет, но людям, которые так озабочены почтением его памяти, нельзя не знать, что к школам и университетам Толстой питал ужас и отвращение, равный его ужасу перед тюрьмами или бойней.

   Вот к чему приводит та муть в головах, которая возникает от столь любимых в нашем обществе туманных слов!

   Стоило бы только сказать точно и просто: что нам делать по случаю смерти такого необыкновенного и любимого нами человека, и такие, режущие своей неуместностью, дела над могилой Толстого были бы невозможны.

   Так как каждый день приносит новые "проекты", то необходимо ответить на этот вопрос.

   Вопрос этот - что делать по случаю смерти Толстого?

   Для самого себя надо сделать то, что вообще следует делать перед каждой смертью: вспомнить Бога. Вспомнить Бога значит почувствовать и понять, что великая перемена, которую мы называем смертью, каждый день и каждый час ожидает нас.

  

  

   ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ

  

   Поэтому нам нельзя не желать и не напрягать своих сил на то, чтоб исполнить наше назначение в этой жизни. Назначение же наше в проявлении во всей их полноте наших высших свойств, т.е. разумности и доброты.

   Проявить свою разумность значит, что всякий раз, когда какая-нибудь частичка истины, которую так старательно гонят в нашем обществе, найдет свое последнее прибежище в нашем разуме, мы не изгоним её оттуда, но окружим её всем своим вниманием, возрастим, расширим и укрепим.

   Проявить свою доброту значит всякий раз, как какое-нибудь живое существо, в особенно человек, будет находиться в нашей власти, мы будем стараться помочь ему из всех сил, на какие только способны, а не воспользуемся случаем добить его, пользуясь тысячью придуманных нами лживых ширм и изворотов, чтобы скрыть весь ужас нашего злодейства.

   Вспомнить этот свой основной и единственный долг, проявлять в этой жизни всю свою разумность и доброту и постараться набраться сил для исполнения его - это первое, что должен делать каждый человек над каждой могилой и особенно над могилой Толстого.

   На вопрос, что делать теперь для Толстого, приходится ответить, что увы! о Толстом надо было заботиться, пока он был жив. Теперь же на нас так и остается тот великий позор, о котором я уже говорил, и все, что мы можем сделать, это стараться помнить об этом своем преступлении и на будущее время быть повнимательней.

   Прежде всего надо ясно понять, чего не следует делать. Все эти жалкие памятники, которые хотят ставить и уже ставят Толстому, были бы только смешны, если бы для их сооружения не требовалось столько труда людского и если бы они не оскорбляли чувства самого элементарного уважения к личности Толстого.

  

   В.

  

  

   из почты "ЯП"

  

   "....Последнее время - с опасным историческим опозданием - все мы стали осознавать пагубность для человечества жестокости и вражды, царивших (да и сейчас царящие) в мире, и стали чаще говорить о необходимости любви во взаимоотношениях между людьми. Но при этом не всегда сознается вся её благотворность. Многие считают естественной половинчатость, оставляя место для ненависти и жестокости в "Исключительных" случаях - к ворам, хулиганам, насильникам и пр.

   В публикации на эту тему чаще всего встречается мнение, что нельзя-де проповедовать и осуществлять любовь ко всем людям. Невыборочная любовь называется ими "абстрактной". Предлагается учить детей добру, но вместе с тем видеть зло и бороться с ним, имея в виду борьбу с носителями зла. Особенно ярко эта тенденция видна у сторонников смертной казни.

   Необходимо понять: человек не тождествен своему пороку, появившемуся у него в силу каких-то причин. Не бывает людей только плохих или только хороших. В каждом человеке есть искра Божья, и очень много зависит от окружающих, возродится ли из этой искры благотворный свет, или совьет себе гнездо порок, пытаясь погасить искру. Если появился порок, изгнать его можно только любовью и добром, вниманием к человеку и терпением...."

  

  

   "...По моему, существует опасность поставить знак равенства между сломленным, вытравленным духом и смирением. Есть смирение, которое идет от большой внутренней работы, от культуры, от мудрости, от терпимости, а есть смирение загнанного.....

  

  

   ИЗ ПОЧТЫ "ЯП"

  

   ....С какой реакцией я сталкиваюсь:

   - А, это толстовцы, те, что ударь в одну щеку - они подставят другую.... Знаем, знаем. Сейчас нужно пулеметом действовать!

   - Но ведь начинали уже кто-то с пулемета, и чем кончилось? - говорю."

  

  

   "...Дела с нашим обществом "Милосердие" не очень хороши, никак не хотят регистрировать. В "Милосердии" работают около 60 человек. У нас нет помещения (дали было, занимали мы его всего один день, т.к. вечером нас поставили перед выбором: "Исключите из Общества всех верующих, тогда можете оставаться". Верующих у нас около половины. Я тщетно пытался что-либо объяснить или доказать. Мне ответили: "У нас идеологическое учреждение - Дворец культуры железнодорожников - а потому, извините.....). Больше взять нас к себе никто не хочет. Итак, штаб "Милосердия" уже полгода располагается у меня дома, а работа все-таки идет успешно."

  

   "...Мне дали почитать шестой выпуск вашего журнала. Я был очень рад познакомиться с его содержанием, столь близким мне по духу. "Совершенство - норма неба, а стремление к совершенству - норма человека" - писал Толстой. И именно это стремление к совершенству делает человек истинно великим. Толстой стал великим именно тогда, когда основным зовом его души стало это стремление, то есть к Добру и Справедливости, к Правде, когда великая любовь к живым существам стала источником его вдохновения. Бывший охотник стал анти-

  

  

   ИЗ ПОЧТЫ "ЯП"

  

   креофагом (вегетарианцем) и защитником наших братьев - животных, защитником жизни. Он понял, что освобождение человечества тесно связано с освобождением человека от убийства и пожирания других существ. Он не был ни первым, ни последним, сказавшим миру правду. Но он возвысил свой голос, голос всемирно известного писателя в защиту и Правду.

   Люди с догматическим и конформистским складом мышления постоянно критикуют Толстого с самых различных позиций. Чаще всего они не читали ни "Мысли мудрых людей", ни "Круг чтения", но слышали, что Толстой высказывая идеи, которые не согласуются с их миропониманием. А он делал все, что мог для того, чтобы люди стали добрее и лучше. Любить ближних - людей и животных, оказывать помощь всем несчастным, униженным и оскорбленным, быть всегда на стороне гонимого. Мне вспоминается цитата из Талмуда, приведенная Львом Николаевичем: "Гонит ли злодей праведника, гонит ли злодей злодея, гонит ли праведник злодея - Бог всегда на стороне гонимого".

   Ваш журнал опубликовал замечательные статьи "Психологические основы вегетарианства" С. Полтавского и выдержку из дневника Р. Тагора, посвященные вопросам антикреофагии. Назрела необходимость возродить Вегетарианское общество. В стране немало вегетарианцев, в том числе и тех, кто следует антикреофагии из нравственных побуждений. Ведь вегетарианство не только и не столько способ питания, как образ жизни.

   Цели Вегетарианского общества могут быть следующими: Восстановление любви и жалости к животным, особенно к "жертвам стола", открытие вегетарианских столовых, распространение вегетарианской литературы, изучение истории актикреофагии, исследование роли вегетарианцев в развитии мировой культуры и науки, установление связей со всемирным вегетарианским движением, издание вегетарианской литературы, взаимная поддержка. При этом следует иметь в виду, что общество никому не будет навязывать те или иные религиозные взгляды, но будет предоставлять своим членам исповедовать каждому свое мировоззрение и делиться друг с другом мнениями по этим вопросам. Желаю всего самого доброго."

  

  

   НАШЕ МНЕНИЕ

   РЕДАКЦИЯ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОС

  

   - Хотелось бы знать позицию журнала по отношению к обществу "Память" и им подобным.

  

   К идеям, проповедуемым подобными обществами, отношение однозначное - резко отрицательное, - и оно не может быть иным, учитывая ту ненависть, ту озлобленность, ту подозрительность, которые они с собой несут, какие бы обличья борьбы за возрождение культур, за трезвость и здоровый образ жизни или за высокую мораль они ни принимали.

   Есть множество легко внушаемых людей, которые склонны во всем видеть чьи-то тайные происки. Когда подобные болезненные страхи набирали силу, они перерастали то в средневековые охоты на ведьм, то в более нам современные вредителе- и шпиономании. Некоторые люди склонные всюду усматривать "сети ЦРУ", другие - во всем, ну буквально во всем различают "руку КГБ", а третьи дрожат от навязчивого страха попасть под действие неких "сатаниских сил", которые они обнаруживают, где бы ни пожелали. Все сводится в конечном счете к поиску внешнего врага, и печально, когда человек именно на это тратит свои силы и способность. Но особенно печально, и особенно страшно, когда таким внешним врагом становится для него целый народ, другой народ, каждый представитель этого другого народа, как бы, опять таки, на словах это ни отрицалось.

   Когда человек чувствует, что жизнь его не такая, какая хотелось бы, что живет он не так, как надо бы, что люди не любят его, и он не любит людей, и он несчастен и ничего у него толкового не получается, и жизнь кажется бессмысленной, то, конечно, ему следовало бы тем серьезнее в себе разобраться, тем глубже заглянуть в свою душу, чтобы постараться найти причину своих неудач, своего недовольства, своего уныния. Это та великая работа души, которая должна осущест-

  

  

   РЕДАКЦИЯ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОС

  

   вляться в человеке всю жизнь освобождая её постепенно от всего того, что препятствует её свободному дыханию. Но однажды человеку этому говорят, что в нем то всё хорошо уже по одному тому, что он принадлежит к очень большому народу, и главное, чтобы он только почаще вспоминал "о корнях", а во всех несчастьях виноват другой народ - евреи, а все те, кто не согласен с подобной постановкой вопроса, это - масоны, плетущие заговоры и думающие только о том, как бы ему навредить. Так человек находит всему удобную внешнюю причину и, следовательно, избегает надобности исследовать собственную душу; кажется, что жизнь приобретает смысл - он борется против определенного врага; кажется, что жизнь наполняется содержанием - теперь он на каждом шагу ищет разнообразные таинственные символы, просматривает на свет листы газеты, соединяет в определенные схемы отдельные слова и бьётся над проблемой: почему все снежинки имеют шестигранную форму. К сожалению, подобными занятиями не ограничивается деятельность обществ, подобных "Памяти", но невежество и суеверия порождают недоверие между людьми, разделяют людей, возбуждают ненависть, и приводили в определенные моменты истории к трагедиям, ужасающим все человечество, о чем нельзя забывать.

   Нельзя забывать и того, что невозможно ненавистью бороться против ненависти. Ни в коем случае не надо поддаваться провокациям подобных недобрых чувств. Надо стараться в каждом видеть прежде всего человека, в данном случае - человека, ставшего жертвой своих страхов, амбиций и суеверных внушений, - видеть и по возможности стараться помогать ему освобождаться от всего того, что мешает ему чувствовать в каждом человеке брата.

  

   МИЛИТАРИЗМ И ШАГИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ

  

   Одним из временных шагов по пути к полной и свободной демилитаризации могла бы стать альтернативная гражданская служба вне военного ведомства, существующая уже в большинстве европейских стран. В этом году и в ЮГОСЛАВИИ, где до недавнего времени очень жестоко преследовали отказников от военной службы, проведены некоторые реформы. Однако, при ближайшем рассмотрении видно, что реального выбора по-прежнему нет, и реформы оказываются иллюзорными. Предусмотрена лишь возможность тем, кто по религиозным убеждениям не может брать в руки оружие убийства, служить в стройбатах (вдвое дольше) и, что самое нелепое, все равно давать военную присягу. Это в корне отличается от практики альтернативной службы в других странах, где альтернатива именно в том и состоит, что дает возможность не участвовать в делах военного ведомства, не вызывая при этом гнева чиновников. К сожалению, в Югославии эта проблема не решена, и последовательным отказникам по совести придется по-прежнему попадать в заключение за свой отказ.

  

  

   После ставшего гласным страшного случая с Артурасом Сакилаускасом общественное мнение все более обращается против военной службы (по крайней мере в её сегодняшнем виде). В ПРИБАЛТИКЕ основную роль тут выполняют женские организации. Так, например, Лига женщин Латвии стремится защитить служащих теперь от жестокого произвола, царящего в армии, защитить бегущих оттуда (дезертирство становится массовым), добивается ограничения службы пределами республики, а также введения альтернативной службы. Устраивались траурные пикеты с фотографиями сыновей, замученных до смерти в армейских частях.

  

   МИЛИТАРИЗМ И ШАГИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ

  

   В ЛАТВИИ идет массовый сбор подписей под следующим обращением:

   "Поддерживая процесс демилитаризации в Европе, призываем вывести постепенно с территории аннексированной Латвии войска СССР.

   Так как аннексия Балтии осуществлена советской армией в результате военной агрессии, и учитывай то, что большинство жителей Латвии считает неприемлемым давать присягу верности армии, которая в 1968 году подавила революцию в Чехословакии, виновна в Афганском разбое и до сих пор играет роль жандарма Восточной Европы, требуем прекратить призыв жителей Латвии в Вооруженные силы СССР против их воли".

  

   И еще один документ:

  

   ПРИЗЫВ

   молодежного семинара НФЛ

   ВСЕМ ШКОЛЬНИКАМ ЛАТВИИ:

  

   1988/89 учебный год для школьной молодежи Латвии по многим вопросам закончился многоточиями вместо ответов.

   На этот раз Министерство народного образования ЛССР не может оправдаться незнанием возросших проблем, поскольку они широко отражены в прессе, теле- и радиопередачах.

   До начала нового учебного года осталось немного времени, однако все признаки свидетельствуют о том, что решение некоторых существенных вопросов осталось на уровне обещаний, и радикальные перемены не ожидаются.

   Поддерживая всемирное и латвийское движение за мир, политику за сокращение армии и разоружение, мы считаем неприемлемым продолжение военного обучения в средних и средних профессиональных учебных заведениях.

   Поскольку Министерство народного образования ЛССР оказалось не в состоянии решить эту важную проблему (принимая во внимание и совместный приказ N 358/37 министра народного образования ЛССР и генерал-майора военного комиссариата И. Дуды,

  

   МИЛИТАРИЗМ И ШАГИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ

  

   который не решает вопроса военного обучения в школах Латвии), признавая, что эффективнее проходить военное обучение после призыва в армию, считаем, что в поисках решения единственный путь - это с 1 сентября 1989 года начать бойкот военного обучения в средних и средних профессиональных учебных заведениях Латвии.

  

   Остается лишь напомнить нашим читателям, что редакция "ЯП", руководствуясь не политическими соображениями, но убеждениям совести, считает неприемлемой службу в какой бы то ни было армии, независимо от того, оккупационная она или нет.

  

   Уже в газете "Комсомольская правда" была статья о зарождении новой сельскохозяйственной общины на Памире.

   Теперь мы получили запись первых впечатлений её участницы. Правда, к сожалению, она не указала даже свои инициалы.

  

  

   В апреле этого года мы всей семьей были уже у Николая Гурского в Сургане. Была еще зима в горах, и казалось, всё должно было меня и моих домашних отпугнуть, протрезвить, напомнить о благах цивилизации. В Сургане белое безмолвие нарушалось грохотом почти постоянного камнепада, но горы, окружающие долину, своим величием напоминали огромных каменных богов, и тихая благость наполняла сердце.

   С Николаем мы вели долгие с утра до ночи беседы. Устав коммуны, с которым он нас познакомил, был настолько глубокой и необъятной программой, что очень многое мне было близко; возможно ли все это осуществить, я не знаю, но я хочу участвовать в этой жизни и быть близкой всему, чтобы эта программа проявилась.

   В начале июля мы привезли в Сурган детей. Какой рай ждал нас! Травы по колено, журчащие родники, солнце отражалось в многоцветии долины, удивительное пение - пересвист сурков, щебет птиц, шорох уползающих из-под ног змей - все это возвращало меня в детство, и едва ступив на землю долины, я поняла, что это моя земля обетованная.

   И каждое утро я вдыхала сладкий воздух Сургана и не понимала, отчего так легко и хорошо на сердце. Мальчишки мои легко прижились на Сургане.

   Обилие альпинистов из Союза, Германии, Чехословакии, маршрут которых проходит через Сурган, несколько озадачил и

  

   насторожил; но общение с ними приносит столько, что кажется, Сурган - это точка притяжения удивительных личностей, и если вспомнить мою былую жизнь в Свердловске, то здесь я нахожусь словно в центре Вселенной, и каждый день - это и неожиданные сюрпризы, и награда за чью-то враждебность к нам (бывают и очень неприятные споры, исходящие от людей, не желающих соглашаться, что можно жить иначе), и очень много того смеха, который не услышишь в Союзе.

   Живем в маленьком домишке, слепленным из глины Гурским, пока не соберутся остальные семьи, чтобы начать строительство домов иди одного - общинного (этот вопрос будет решаться на совете общины, исходя из интересов и желания каждой семьи). В хозяйстве у нас сейчас два осла, через неделю появится коза; есть два огорода, где посажены картофель, капуста, помидоры, редис, морковь, салат, чеснок. Занимаемся сенокосом.

   Осваивать Сурган будем пять лет, затем нам назначат налог за аренду долины.

   Климат очень похож на среднюю полосу России. А латыши называют Сурган маленькой Латвией.

   Первый год - это год подбора людей для нашей коммуны. Это очень важная и, как я думаю, наиболее важная наша задача. Случайные люди здесь просто не смогут жить. В первый наш год, да впрочем, и в следующий за ним мы делаем ставку на натуральное хозяйство, свои руки и добровольный вклад каждого в общий фонд коммуны для приобретения того или иного инвентаря и для хозяйственных нужд. Те, кому близки идеалы коммуны, пусть приезжают посмотреть, - мы рады каждому.

   Стиль нашего быта у нас восточный: полное отсутствие мебели, ковры на стенах, на полу, курпачи - восточные матрацы, одеяла. Это все еще в будущем, но стиль нарабатывается.

   Главный вопрос, который многие задают: как будем учить детей. По школьной программе, но со своей методикой, затем экзамены за три года. Возможно, будут изменения. Наша коммуна, в отличие от других - это постоянно дышащий живой организм, догм здесь быть не может, и каждый волен вносить свое и влиять на жизнь коммуны. По крайней мере, в этом я убедилась на своем опыте. Свободно мыслить, свободно работать и жить - это я ощущаю здесь настолько полно, словно это естественное состояние было во мне всегда.

  

   Предлагаемая ниже листовка дает хорошее представление о столь близкой нашим убеждениям идеологии этой международной организации.

  

  

   GREENPEACE

  

  

  

  

  

  

  

  

   GREENPEACE

  

   Экология учит нас, что человечество не является центром жизни на планете. Экология уже научила нас, что вся земля - это часть нас самих, и что мы должны научиться уважать её, как уважаем самих себя. Так же, как мы сочувствуем самим себе, мы должны сочувствовать всем формам жизни: китам, тюленям, лесам и морям. Поразительная красота экологического мышления заключается в том, что оно указывает нам путь обратно к понимания и умению ценить саму жизнь - к пониманию и умению ценить, которые просто необходимы как раз для такого образа жизни.

   Как в случае с китами и тюленями, жизнь необходимо спасать ненасильственным противодействием и тем, что квакеры называют "свидетельством". Человек свидетельствующий должен взять на себя ответственность в осознании несправедливости. Потом этот человек, пожалуй, сделает выбор: то ли ему предпринимать что-либо, то ли оставаться безучастным; но он, наверное, уже не отвернется в неведении. Этика "Гринпис" заключается не только в том, чтобы лично свидетельствовать о жестокости по отношению к жи