Главная » Книги

Успенский Глеб Иванович - Очерки и рассказы, Страница 3

Успенский Глеб Иванович - Очерки и рассказы


1 2 3

;... Только что какой-нибудь молодец из нонешних начнет сводить с своих рук крестьянские мозоли - и деньгами (которые пускаются в оборот всегда в крайне нужное для работящего народа время) приобретать неправедные богатства и силу, как, глядишь, какой-нибудь "пахатник" единственно из принципа "уравнения доходов" - возьмет да и подпустит петуха либо в дом, либо в сено, или в скирды хлеба. Цель такого поступка - "поравнять" не в меру выросшее и незаконное благосостояние с своим весьма умеренным и, как думает пахатник, - совершенно законным... Наймется пахатник к такому "бархатнику" возить дрова, - посмотрите, сколько он их растеряет по дороге (добрые люди подберут); гонит он их по воде, - и уж, наверно, не будет спешить разнимать их на "заломах", когда они, запнувшись о какой-нибудь подводный камень, станут целой стеной. Пусть помокнут нижние слои бревен; помокнут, отяжелеют и утонут на дно; а спадет вода - подобрать есть кому, "все же ему-то меньше попадет". И сено он у бархатника сушит - тут тоже надо стоять над душой, а то ни за что ни про что погноит под дождем столько, сколько влезет... Продавать это сено надо сейчас же; как высохло, взваливай на телегу и увози, а то "долго ли до греха"? А наймется грузить в вагоны кули с хлебом, - пять раз зацепит крюком рогожный куль, "всё неладно", в пяти местах сделает пять дыр, из которых побежит тоненькая струйка зерна, а взвалив куль на плечи, еще раз пять тряхнет его, чтоб "ловчей" лег, продерет крюком от этой встряски "хорошую щель", так что зерно посыплется немного поживее, да и в вагоне-то брякнет об пол кулем таким приемом, что только брызги засверкают; "все ему меньше хоть малость достанется". Да, "деревенский бархатник" уж имеет порядочного врага в "деревенском же пахатнике", и уж есть теперь в деревне такие "мужички", которые говорят, что с мужиком нет управы, что строгостей надобно побольше, и на основании собственного опыта предупредительно советуют начальству "не смотреть на нашего брата мужика", "нашему брату, - говорят они, - пальца в рот не клади... Нашему брату палку надо, ваше благородие", и т. д.
   Вот эти деревенские бархатники и ввели в моду водку, как средство одурманивать затрудненную, колеблющуюся, заболевшую совесть. А раз она заболела в одном, она и в другом нездорова; она уж не сильна сама собой, а без водки и совсем ничего не стоит. И проявлений такой не действующей, как бы окаменелой, совести - немало видите вы, живя в деревне. Возьмите только осенние сцены собирания недоимок (теперь уж, к счастию, прощенных), сцены этого "выбивания",- они одни способны повергнуть вас в отчаяние, способны уверить вас, что замерла, окаменела народная душа, что нет той несправедливости, которой бы она не дала свою санкцию. Какой-нибудь энергический становой пристав, желающий отличиться усердием, ревностию, все-таки не может по закону слишком дать волю рукам без санкции волостного суда; и вот, не долго думая, он сажает судей в телегу или в сани, сажает их сразу всех шестерых, и, с колокольчиком под дугой, старшиной сбоку и писарем на козлах, - летает по провинившимся деревням; волостной суд - дяди Митяи, Миняи и проч., - оторванные от своих дел, удрученные, делами им неведомыми, трясясь в своих овчинных, собачьих и поярковых шапках и шляпах, также стараются поспевать за энергическим деятелем. И в каждой деревне (а таких деревень при энергическом характере станового они объездили немало) они пекут, тут же в телеге, свои приговоры о телесном наказании (за этими только приговорами их и возят), назначают число ударов, не разбирая да и не имея возможности понять иногда в чем дело и за что. Тут "деревенские бархатники" очень часто пользуются "попыхами" приговоров и "разваливают" и растягивают на полу сборни или прямо на земле и личных должников и личных врагов и обидчиков... Бездействующая судейская совесть, перевезенная на трясучей телеге в другую, в третью деревню, продолжает творить неправду и может довести вас до полного отчаяния. "Стало быть, с этими людьми можно все сделать, им можно приказать, и они исполнят всякое злодейство?" Вам страшно становится смотреть и страшно жить... Жить страшно действительно, и смотреть также страшно, - потому что вы не видите ничего, что бы могло в возможном для вас представлении пространства и времени изменить условия, в которых заключена народная совесть, и что бы пробудило ее. Действительно, нигде не видно серьезной заботы о том, чтобы ожила народная совесть, не видно, чтобы дело народной совести охранялось, считалось серьезным. От этого страшно и жить в деревне и смотреть на народную жизнь, но заключать из того, что видишь, о смерти народной совести - нельзя. Она жива, и посмотрите, к каким удивительным проявлениям она способна.
   Позволим себе обратить внимание читателя на одну корреспонденцию, напечатанную в No 3 "Судебной газеты" 1883 года, в которой приводится факт, замечательнейший именно по силе проявления народной совести, раз только она знает, как ей надо быть, и раз только она в этом знании чувствует уверенность.
   Дело вот в чем.
   В феврале прошлого года из селения Замостье следовала в г. Прилуки небольшая партия нижних чинов драгунского киевского полка. Один из рядовых, Алексей Балахонцев, напился пьяным и в дороге нанес оскорбление действием и словами взводному унтер-офицеру Ивану Жидову.
   Свидетелями этого были Салманов, Куприянов и Веденик. Дознание подтвердило факт, и Балахонцев был предан военно-окружному суду.
   На судебном следствии нижние чины, бывшие непосредственными свидетелями проступка Балахонцева, отвергли свое показание, данное во время дознания, то есть сказали, что Балахонцев не бил Жидова. В числе отрицавших самое происшествие был и Жидов, потерпевший. Суд оправдал Балахонцева.
   Чрез три дня по возвращении в эскадрон Жидов, Салманов, Куприянов и Веденик явились к своему командиру и заявили ему, что они на суде, во время разбора дела Балахонцева, показали ложно, отрицая факт нанесения Жидову оскорбления действием и словами. Что побудило их к лжеприсяге?
   Вот как объяснили свои побуждения на суде все означенные нижние чины, симпатичные молодые парни. Когда они явились в Харьков, на сборный пункт, для того чтобы явиться в суд по делу Балахонцева, то многие из солдат стали их уговаривать, чтоб они правды не показывали.
   - Вам, - говорили они, - ничего не будет, а то должен из-за вас человек пропасть.
   Им сделалось крепко жалко Балахонцева, и вот они решили "взять на душу сообща тяжкий грех".
   На суде вследствие этого они и показали, что Балахонцев "не бил и не ругал Жидова", а про показание на дознании отозвались, что оно для них "смысла неизвестного", так как они ничего подобного не знают.
   Когда же после оправдания Балахонцева Жидов, Веденик, Куприянов и Салманов явились в эскадрон, то вот что с ними произошло:
   - Совесть и тоска стала нас так мучить, что не было сил терпеть. Мы решили и сообща пошли к командиру и всё ему как есть рассказали.
   - Такая одолела тоска, что стало невозможно служить, - говорили они.
   На суде, уже по делу о лжеприсяге, в которой добровольно обвиняли себя эти люди, между прочим выяснилось, что пред началом суда по делу Балахонцева унтер-офицеры Жидов и Салманов спрашивали рядовых Веденика и Куприянова:
   - Как будете показывать?
   - Да мы будем показывать, как дело было...
   - Показывайте, что Балахонцев не бил и не ругал.
   - Ведь это грех, - возражали свидетели, - как бы из этого худа не вышло.
   - Ничего не будет! - сказал унтер-офицер. Одному же из рядовых, Куприянову, Жидов (заметьте: потерпевший) сказал:
   - Если так не покажешь (то есть "не бил и не ругал"), то на конюшне загоняю.
   Таким образом, под впечатлением сожаления к подсудимому, возбужденного разговорами товарищей по эскадрону, под впечатлением уговора со стороны унтер-офицеров и, наконец, даже под впечатлением угрозы - все они сделали ложное показание и не выдержали сознания неправды этого поступка. Не выдержали все: и унтер-офицеры и потерпевший, говоривший "загоняю на конюшне, если не покажешь, что ничего не было", и все, чрез три дня после суда, добровольно явились к командиру, чтобы предать самих себя тяжкому суду по обвинению в тяжком преступлении - лжеприсяге.
   Суд признал Жидова и Салманова виновными в лжеприсяге, принятой с обдуманным намерением, а Куприянова и Веденика в ложной присяге без обдуманного намерения "и по замешательству и слабости разумения о святости присяги". Жидов был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Сибирь в места не столь отдаленные, а Салманов, Веденик и Куприянов были приговорены к лишению воинского звания и всех особых прав и преимуществ и к отдаче первый в исправительное арестантское отделение на три года, а последние в рабочий дом на 1 год и 4 месяца. {Это наказание смягчено. Все подсудимые подвергнуты лишь дисциплинарному взысканию. Жидов и Салманов лишены унтер-офицерского звания и подвергнуты аресту - первый на месяц, а второй на две недели, Куприянов и Веденик строгому аресту на две недели. Кроме того, все подсудимые преданы церковному суду.}
   Так вот какие чудеса по части "чистоты совести" таятся в народной душе. Все эти Веденики, Куприяновы, Салмановы, все это точь-в-точь такие же российские люди, такие же мужики, год-два тому назад бывшие такими же "деревенскими пахарями", как и те, которых мы видим и в деревне, на волостном суде, но какая огромная разница! Там человек постановляет не только неправильные решения, тяжко отзывающиеся на ближнем, на соседе, на брате, там он утверждает своею санкциею такие безобразные требования "энергических" деятелей, там он так бездеятелен по части совести и правды, что, глядя на него, вы приходите в отчаяние, - здесь же - тот же самый человек изумляет вас необычайной чистотой и силой совести, чести. В деревне он, не задумываясь, по единому мановению брови или уса г. станового пристава, постановит решение драть, не зная даже за что, просто потому, что приказывают, или даже потому, что и самого могут выдрать; здесь, напротив, высвободили почти невиновного человека из беды (ведь Балахонцев был под хмельком) - он добровольно идет к начальству и решается сам подвергнуться тягчайшему наказанию, ссылке в Сибирь и т. д. Это уже такая чистота совести, такая идеальная щепетильность чести - выше которой трудно представить себе. В то время как дереренский пахатник только заливает водкой свое психологическое расстройство или начинает сознательно признавать, что "по нонишнему времени только и проживешь неправдой", и во всяком случае годами молчаливо переносит явную неправду, - этот же самый пахатник, поставленный в мало-мальски иные условия, трех дней не может вынести сознания неправдивого поступка; его одолевала такая тоска, что невозможно даже "служить", что невозможно даже "терпеть", и одолевает в сущности за поступок, имевший в корне доброе побуждение. Тоска одолевает не только свидетелей, но и потерпевшего Жидова, который говорит перед судом, "на конюшне загоняю, если не будешь показывать, что ничего не было", и он сам идет к командиру и несет на себя обвинение в огромном преступлении. Тут все изумительно идеально. Рассматривая этот факт со всех сторон, не можешь не надивиться той силе правды, которая проникает поступки всех этих лиц, повторяем, вышедших из той же крестьянской среды, где проявления совести по отношению к собственным соседям омрачают вашу душу; там за ведро постановят неправильное решение - здесь те же лица - за правду сами подвергают себя суду и тяжкому наказанию. Невольно задумаешься и спросишь: отчего же это происходит?
  

ПРИМЕЧАНИЯ

НЕ СЛУЧИСЬ

(Рассказ)

   Печатается по последнему прижизненному изданию: Сочинения Глеба Успенского в двух томах. Том второй. Третье "здание Ф. Павленкова. СПБ., 1889.
   Впервые опубликовано в журнале "Русская мысль", 1882, XI (с подзаголовком "Из деревенского дневника"). Закончен рассказ в начале июля того же года.
   В цикле "Из разговоров с приятелями" Успенский высказал мысль, что в условиях пореформенной Росоии крестьянина сокрушают и валят с ног "случай", "дуновение ветра", "всякая малость" (см. стр. 221 настоящего тома). Эта же мысль выражена Успенским в названии настоящего рассказа ("Не случись"), ярко изображающего различные стороны хозяйственного и морального разложения пореформенной деревни, беззащитность крестьянина перед лицом капиталистического развития и порождаемых им влияний.
   Описанное в первой половине рассказа дело Ивана Горюнова слушалось в Вологодском городском суде 24 сентября 1882 года ("Вологодские губернские ведомости" No 67 от 31 августа 1882 года - "Список дел, назначенных к слушанию в г. Вологде с 15 по 25 сентября 1882 г."). Как свидетельствуют воспоминания поэта В. Г. Гусева, Успенский лично присутствовал в суде во время слушания дела Горюнова, беседовал о нем с Гусевым, выступавшим в качестве свидетеля по этому делу, и принимал живое участие в судьбе подсудимого ("Русская мысль", 1902, XI, стр. 111-112),
   Стр. 412. Роман Шпильгагена.- Имеется в виду роман немецкого писателя-реалиста Ф. Шпильгагена (1829-1911) "Все вперед" (1872). Описываемый Успенским полицейский "блюститель" принял этот роман за нелегальную народническую газету "Вперед", издававшуюся в Лондоне П. Л. Лавровым в 1875-1876 годах.
   - Нечаев, - Комизм описываемого Успенским эпизода в том, что полицейский принял санитарную брошюру за сочинение анархиста-заговорщика, бакуниста С. Г. Нечаева (1847-1882). Имя последнего приобрело широкую известность благодаря так называемому "нечаевскому делу", которым царское правительство воспользовалось для борьбы с революционным движением.
   Стр. 417. "Стрелочек". - По всей вероятности, имеется в виду песня "Стрелок" ("Я хочу вам рассказать"), распространенная в лубочных песенниках. См., например, "Народный песенник. Парням на веселье, девкам на утешенье". М., 1878, стр. 3.
  

ИЗ ДЕРЕВЕНСКИХ ЗАМЕТОК О ВОЛОСТНОМ СУДЕ

I. Водка и честь

  
   Печатается по тексту первой публикации в "Судебной газете", 1883, No 21 от 22 мая и No 23 от 5 июня (с пометкой редакции: "Продолжение следует").
   В прижизненные собрания сочинений очерк не включался.
   В No 6 "Судебной газеты" от 6 февраля 1883 года было помещено объявление: "С одного из ближайших NoNo "Судебной газеты" начнется печатание очерков нашего постоянного сотрудника Г. И. Успенского, посвященных преимущественно обзору деятельности волостных судов". Осуществлением этого обещания явился настоящий очерк. Продолжения, опубликование которого писатель, по его словам, в силу "непредвиденных обстоятельств" откладывал "до будущей осени" (см. стр. 443 настоящего тома), в газете не появилось. Очевидно, под "непредвиденными обстоятельствами" Успенский имел в виду цензурные препятствия, встретившиеся при прохождении в печать уже первого из задуманной серии очерков, - эти же препятствия помешали в дальнейшем продолжению серии.
   Интерес Успенского к деятельности волостных судов был связан с его наблюдениями над пореформенной деревней. Судебные дела о взыскании платежей с крестьянской бедноты в пользу кулаков и мироедов ярко раскрывали разложение деревни, разрушение патриархально-крестьянского мировоззрения. Как один из симптомов "огромного переворота", который произвели деньги "во всевозможных человеческих отношениях", писатель рассматривал проникновение водки "в область правосудия", "в область совести человеческой". Успенский показал, как деревенские богатеи спаивали водкой членов волостных судов, подкупая их и заставляя поддерживать любые свои беззастенчивые требования против крестьянской бедноты. Рассказывая об использовании торговцами и кулаками волостных судов в своих интересах, Успенский протестовал против ограбления и разорения народа.
   В 1888 году Н. К. Михайловский написал вступительную статью для второго издания "Сочинений" Успенского, в которой он, между прочим, упрекал писателя в том, что Успенский, сосредоточив внимание на "драме" народной и интеллигентской "совести", оставил в стороне "драму чести" (Сочинения Г. Успенского в 2-х томах, 2-е издание Ф. Павленкова. СПБ., 1889, т. I, стр. XXXIII-XXXIV). Это заставило Успенского в письме к В. А. Гольцеву от конца декабря 1888 года, говоря о задуманном им ответе Михайловскому, сослаться на настоящий очерк как на попытку коснуться вопроса о чести "изничтоженной" реакцией 80-х годов личности.
   Стр. 440. ...о знаменитом рыковском крахе... - "Рыковский" крах - крах банка в г. Скопине, директор которого И. Г. Рыков и другие члены правления разворовали более 11 1/2 миллионов рублей, принадлежавшие вкладчикам. Рыковский банк был основан в 1857 году. О банкротстве его было объявлено 22 сентября 1882 года. В течение двух лет после этого, до осуждения Рыкова и его соучастников в конце 1884 года, о рыковском деле много писалось на страницах русских газет и журналов. М. Е. Салтыков-Щедрин дал яркую сатиру на "рыковщину" в своих "Пестрых письмах" (1884-1886). Успенский возвращается к теме о "рыковщине" в циклах "Скучающая публика" (1884), "Через пень-колоду" (1886) и др. А. П. Чехов посвятил "рыковскому" краху фельетон "Дело Рыкова и комп." (1884).
   Стр. 444. ...умы Тит Титычей и Сысой Псоичей... - см. примечание к стр. 401.
   Стр. 447. ...всем, кто "положит" ему "шара"...- Речь идет о выборах членов (гласных) уездных земских собраний. В этих выборах участвовали и крестьяне, выбиравшие - в отличие от других сословий - лишь кандидатов в гласные - по одному от каждой волости. Эти кандидаты позднее избирали из своей среды гласных.
   Как показывает Успенский, на выборах гласных процветали, наряду с мерами полицейского воздействия, подкуп и другие избирательные махинации.
   Стр. 462. Наймется пахотник к такому "бархатнику"...- Успенский пользуется выражениями, вошедшими в обиход под влиянием рассказа Д. В. Григоровича "Пахатник и бархатник" (1860), в котором дано противопоставление крестьянина-труженика ("пахатника") и тунеядца-помещика ("бархатника").
   Стр. 454. ...в No 3 "Судебной газеты" 1883 года... - Корреспонденция, на которую ссылается Успенский, прислана из Харькова и подписана: Еф. Б-цкий.
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 304 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа