Вельяминов Николай Александрович - Воспоминания об Императоре Александре Третьем

бывали улучшения. С выходом первого бюллетеня весть о неблагоприятном течении болезни Государя распространилась по всей России. Постепенно в Ливадию стали съезжаться члены Императорской Фамилии и некоторые высшие чины Двора.

   8/Х прибыли Вел. Кн. Александра Иосифовна с Королевой Греческой и отцом Иоанном Кронштадтским. Приезд последнего озадачил многих и в том числе Императрицу, так как Государь не благоволил к отцу Иоанну - не знали, как доложить о нем Государю, тогда как В. К. Александра Иосифовна и Королева Греческая усиленно настаивали на том, чтобы Государь принял его и помолился-бы с ним. Сколько я знаю, не любил Государь отца Иоанна за то, что он своей популярностью, может быть, несколько искусственной, слишком выделялся из общей среды духовенства - Государь был глубоко верующий, но прежде всего строго придерживался традиций православия, а православие не допускает, чтобы молитвы одного священника имели больший доступ к Престолу Всевышнего, чем молитвы всякого другого, кроме святых, святым же о. Иоанн церковью признан не был, поэтому в глазах истинно православного человека о. Иоанн как-бы грешил тем, что придавал своим молитвам какое-то особенное значение.

   Я думаю, что Государь подозревал у отца Иоанна желание выдвинуться и бить на популярность, а "популярничание" Государь ненавидел и искренно презирал. По словам В. К. Николая Михайловича, написавшего о последних днях Императора Александра III особую брошюру, отец Иоанн приехал "по почину" Вел. Кн. Александры Иосифовны и Королевы Греческой, "на что Августейший больной дал свое согласие", тем не менее Он сразу его не принял.

   9/Х (должно быть это было воскресенье) Государь, желая поднять дух окружающих, приказал, чтобы во время завтрака за гофмаршальским столом играли два хора музыки и чтобы Вел. Кн. Ксения Александровна присутствовала за столом за хозяйку. Я в этот день за завтраком не присутствовал, но, по словам Вел. Кн. Николая Михайловича, при первых звуках музыки Великая Княгиня расплакалась и вышла из-за стола. В это-же время Государь, тайно от всех, кроме Императрицы, исповедовался и приобщился у своего духовника отца Янышева. Видимо этот акт успокоил и ободрил Государя, так что в этот день мы могли даже констатировать некоторое улучшение.

   10/Х часов около 5-6 вечера прибыла невеста Цесаревича Принцесса Алиса Гессенская. К этому времени во всем дворце, кроме Государя и Императрицы, никого не было, из посторонних я был один в нижней приемной и таким образом в открытое окно мог наблюдать то, что происходило перед дворцом. Государь в этот день лежал уже в кровати и при нем сидела Императрица. Перед дворцом был выставлен почетный караул. Цесаревич и его невеста приехали в коляске на почтовых прямо из Симферополя.

   Экипаж прямо с большой дороги проехал по аллеям сада и подъехал к подъезду Дворца. У невесты в руках был большой букет, видимо, поднесенный ей при встрече Цесаревичем. Они, выйдя из коляски, прямо вошли в подъезд, где, кажется, их встретила Императрица (видеть этого я не мог, ибо не выходил из приемной) и поднялись наверх к Государю. Там они оставались вчетвером минут 20-30. Я стоял внизу у открытого окна, любовался видом и размышлял о происходившем. Надо было думать, что сцена, происходившая над моей головой в спальне Царя должна была быть трогательна и драматична.

   Всем было известно, что за несколько лет перед тем Принцесса Алиса приезжала в Петербург еще совершенно молодой девушкой к своей сестре Вел. Княгине Елизавете Федоровне. Как говорили, цель этого приезда ее было знакомство с русской Царской Семьей, так как ее прочили в невесты Наследника.

   Однако тогда Пр. Алиса или Alix, как звали ее в семье, не понравилась Государю Александру III, но произвела якобы глубокое впечатление на Наследника. Так или иначе, но из этого приезда в Петербург ничего не вышло; слышно было, что Государь воспротивился этому браку - Принцесса уехала, как говорили, очень недовольной и обиженной, а Цесаревича отец отправил в кругосветное путешествие.

   Думаю, что уже тогда у Принцессы Алисы зародилось недоброжелательное чувство к Государю и Императрице, которое потом с годами превратилось в чувство озлобления против матери ее мужа. Когда Государь опасно заболел, явилась неотложная необходимость женитьбы Наследника, так как, по традициям, Русский Царь не мог быть холостым (говорю: "по традициям", ибо не думаю, чтобы этого требовал закон). Подходящей невесты не было, вспомнили о принцессе Гессенской, а вероятно о ней напомнили Цесаревич и Вел. Кн. Елизавета Федоровна, и Государь, как передавали, не без больших колебаний дал свое согласие на брак сына. Надо было думать, что поэтому происходившее в этот день свидание Царя с Его невесткой должно было быть тяжелым моментом как для родителей, так и для молодых; Государь этим согласием на спешный брак как-бы признавал свое безнадежное положение, Императрица встречала нелюбую ей заместительницу; невеста должна была понять, что ее принимают в семью, так сказать, по неволе, Наследнику это последнее тоже должно было быть неприятно, да, кроме того, сам этот брак напоминал ему о той громадной ответственности, которая падала на него в ближайшее время. Думаю, что в эту минуту все четверо тяжело страдали душой. Я чувствовал это и искренно страдал за умирающего и за бедную Императрицу, сердце которой, как супруги, матери и Государыни, должно было разрываться на части при мысли об ожидавшем ее будущем.

   Вскоре Императрица с женихом и невестой отправились в большой дворец, где была приготовлена парадная встреча, собралась вся Царская Семья, Двор, местные власти и некоторые военные части и где должно было быть отслужено в церкви благодарственное молебствие по случаю благополучного прибытия Августейшей невесты.

   После отбытия Императрицы и молодых из дворца ушли все, даже швейцар, чтобы посмотреть на встречу и на будущую Царицу - во дворце Государь и я остались вдвоем: Он наверху, один, в спальне, лежа в кровати, с открытыми окнами, я внизу у окна. Никогда не забуду этой минуты. Вечерело, солнце уже село, было еще тепло, но уже чувствовалась ночная свежесть октябрьского, но крымского вечера; в воздухе пахло последними осенними розами и специфическим, пряным ароматом лавровых кустов; перед моими глазами вдали расстилалась безграничная даль на совершенно спокойной, как зеркало, темно-синей поверхности моря, уже слегка подернутого, как кисеей, легкой дымкой вечернего тумана. Со стороны дворца издалека слышались музыка, игравшая национальный гимн, взрывы "ура" и какой-то неопределенный шум; вблизи, из аллеи доносились мерные звуки от уходившего по шумной крупной гальке, но уже невидимого караула. Музыка и крики замолкли и среди опускавшейся ночной темноты все дальше, слабее и слабее слышались размеренные шаги уходивших солдат. Я стоял у окна и вслушивался и мне казалось что-то новое, неведомое, а старое уходит и уходит... Мне чудилось, что уходит что-то близкое, родное, свое, русское... а там что-то пришло, что-то новое, неизвестное, чужое, чужестранное... Что было старого - мы знаем, к чему приведет это новое - неизвестно. Почему-то, думая о новом, я представлял себе только невесту, но совершенно не думал о женихе, не было-ли это предзнаменование ожидавшего нас будущего? Несомненно то же, что и я, слышал через открытые окна и Государь... Я живо представлял себе, что Он бедный, одинокий в эту минуту, беспомощный, больной, но еще всесильный Самодержец должен был переживать, как Царь и Отец!..

   Я долго стоял перед окном, пока совершенно не стемнело, и очнулся, когда меня позвали наверх к больному, который чувствовал себя в этот вечер особенно слабым.

   В тот же день утром Государь принял отца Иоанна, который совершил молитву, очень недолго беседовал с больным и спросил, прикажет ли Государь ему остаться или ему нужно уехать. Государь, как пишет Вел. Кн. Николай Михайлович, ответил ему: "Делайте, как знаете".

   На следующий день 11 октября Государь чувствовал себя очень слабым и утомленным. Я объяснил себе это, главным образом, последствием волнений при встрече с невестой, а может быть и при молитвах отца Иоанна.

   С 12-го по 16-е самочувствие больного было несколько лучше. Вел. Кн. Николай Михайлович говорит, что "14, 15, и 16-е были днями розовых надежд", даже врачи будто-бы "начали говорить о возможности поправления здоровья больного", чему Вел. Кн. удивляется. Но, по-моему, он напрасно стремится доказать, насколько мы ошибались; в действительности "розовые надежды" питали только родственники и придворные, мы же оставались при своем мнении о безнадежности положения, но считали излишним постоянно говорить об этом.

   О том, что это было так, можно судить по одному инциденту, который вероятно остался Великому Князю неизвестным и о котором я сейчас скажу.

   Отеки ног у Государя сильно увеличивались, поднимались и больше всего беспокоили Его; появилась вода и в брюшной полости; ноги так опухли, что очень мешали больному ходить. Поэтому Лейден, изыскивал средства облегчить больного, еще около 10 октября поднял вопрос о производстве Государю маленькой операции, состоящей в введении под кожу ног через маленькие разрезы серебрянных трубочек (дренажей) для стока жидкости.

   Захарьин энергично воспротивился этому предложению, заявив, что у него в клинике эта нехитрая и невинная операция приносила обыкновенно больным мало облегчения, даже, напротив, делала их положение очень тягостным, вызывала раздражение кожи и нередко приводила к заболеванию рожей, которая ускоряла смерть. Я тоже высказался против этой операции ввиду того, что после нее из дренажей вытекает очень большое количество воды, которая быстро пропитывает самые объемистые повязки, смачивает постель, и больной оказывается постоянно мокрым вследствие чего невыносимый зуд в коже еще усиливается, больные начинают чесаться и легко заражают ранки, от чего очень легко получается рожа, ускоряющая печальный исход.

   Зная нетерпение Государя, я легко представлял себе Его неудовольствие таким положением, которое не только не облегчило-бы Его страданий, а усилило бы их; остановить-же истечение жидкости после уже сделанных надрезов мы не имеем возможности. Тем не менее, чтобы избегнуть всяких упреков в неподготовленности, я выписал на всякий случай из Петербурга с курьером все нужное, т. е. трубочки и перевязочные средства. Вероятно это обстоятельство и послужило причиной той создавшейся легенды, что предположено подвергнуть Государя какой-то операции.

   К великому моему изумлению 15 или 16-го, когда больному стало очень плохо, Захарьин вдруг потребовал от меня производства этой операции, совершенно игнорируя свое-же мнение, высказанное раньше. Видя, что Государь погибает, что дело близится к концу, что подкожное дренажирование ни малейшей пользы не принесет, я энергично воспротивился требованию Захарьина. Однако в тот-же день до меня дошли слухи, что в Царской Семье, особенно между братьями Государя, возникло неудовольствие мною - меня упрекали в том, что я, боясь за ответственность, отказываю Государю в облегчении Его страданий. Думаю, что причина этих сомнений во мне и упреков меня были разговоры Захарьина за моей спиной. Тогда я потребовал вызова другого авторитетного хирурга и указал, как на самого близкого к Ливадии и известного Государю, проф. Грубе.

   Мое желание было исполнено, и Грубе был немедленно вызван из Харькова по прямому проводу, ему был предоставлен ген. Черевиным экстренный поезд. Не помню, было ли это 17-го или 18-го, но Грубе прибыл в 6 часов утра. Я поджидал его и немедленно по его приезде пошел к нему и изложил ему мою точку зрения; я выяснил ему, что Государь умирает, что Он страдает главным образом от одышки вследствие слабости сердца, что спасения нет, облегчение страданий недостижимо, между тем, в случае производства Ему надрезов и введения дренажей, непонимающая публика несомненно скажет, что Государь погиб от неудачной "операции", хотя эту манипуляцию даже нельзя назвать операцией, а виновниками смерти сочтут хирургов.

   Мудрый Грубе, сразу понял положение и сказал мне: "Не беспокойтесь, мы не так просты, чтобы дать себя подвести; это - прием терапевтов, нам хорошо известный; когда они предвидят наступление конца и чувствуют свою беспомощность, они любят передавать активную роль нам, хирургам, чтобы на нас свалить всю ответственность, хорошо зная, что невежественная публика при смерти больного после малейшего оперативного вмешательства всегда склонна объяснить смерть не болезнью и не беспомощностью терапевтов, а неудачной операцией, в чем, конечно, виноваты хирурги. Совершенно согласен с вами, что "операция" эта не принесет больному облегчения, а увеличит его страдания, когда-же дело идет о монархе, да еще столь популярном, нам, хирургам, при таких условиях нужно быть особенно осторожными".

   В обычное время утром мы осмотрели Государя, и Грубе мог убедиться, насколько я был прав, отказавшись исполнить требование Захарьина. После осмотра больного, под председательством Наследника Цесаревича состоялся семейный совет, в котором участвовали все четыре брата Государя и Министр двора; присутствовали все врачи. Цесаревич очень конфузился и больше молчал, председательствовал de facto Вел. Кн. Владимир Александрович. Ввиду участия в совещании Лейдена разговоры велись на немецком и французском языках.

   Первым говорил по-немецки Захарьин и настаивал на своем требовании, не скрывая, однако, что дни Августейшего больного во всяком случае сочтены; затем говорил Лейден, не высказавший определенного мнения; после них выступил проф. Грубе, выяснивший совершенно определенно бесцельность надрезов и дренажей, опасность рожи и непозволительность производить бесполезную и хотя-бы самую простейшую операцию умирающему монарху: "Никто не может здесь заподозрить нас, хирургов, закончил Грубе, в том, что мы боимся сделать простые надрезы кожи, но что касается меня, то я не только отказываюсь их сделать, но отказываюсь даже присутствовать при этом, если кто-либо за это возьмется".

   Цесаревич молчал, Вел. Кн. Владимир Александрович, не выслушав остальных, хотел закончить совещание, но я попросил слова, Наследник дал мне его. Я по-французски в очень определенной форме изложил мое мнение, согласное с мнением Грубе, выяснив, какое удручающее впечатление произведет хирургическое вмешательство на народ, если после этого разовьется рожа и узнают, что Государь погиб не от неизлечимого поражения сердца и почек, а от рожи после операции; разъяснить публике и народу значение операции и невинный ее характер никогда не удастся. Гирш и Попов по обычаю не высказались. Таким образом голоса разделились поровну: Захарьин и Лейден с одной стороны и я - с другой. Нас врачей после этого отпустили. Семья осталась одна, но никакого решения принято, по-видимому, не было. Если я не ошибаюсь, происходило это 18-го, а 20-го Государь скончался.

   В тот же день под вечер я встретил Цесаревича на лестнице во дворце и спросил его, какое-же решение было принято на семейном совете? "Что-же вы спрашиваете, ответил он, вы ведь знаете, что будет так, как вы, Николай Александрович, это решите". Что хотел этим сказать Цесаревич, я не понял, но больше об операции никто не заговаривал.

   19-го утром, в то время, как все были в церкви, Государь призвал отца Иоанна и снова исповедовался и причастился. В тот-же день вечером у больного появилось кровохарканье, вследствие инфаркта в легком.

   "Сделал-ли Царь это по собственному почину, или нет? Я почти смело могу сказать - что нет", - пишет В. К. Николай Михайлович; я же не сомневаюсь, что очень ослабевший больной, потерявший уже свою волю, уступил настояниям Вел. Кн. Александры Иосифовны и Королевы Греческой, которые достигли этого через Императрицу, вероятно, глубоко веруя, что молитвы отца Иоанна могут привести к чуду. Говорили, что на этот раз отец Иоанн произвел на Государя очень хорошее впечатление, но я не сомневаюсь, что бедный больной, исстрадавшийся и совершенно ослабевший, просто легко поддался внушению этого бесспорно умного и хитрого человека, обладавшего большим даром внушения не только больным, но и многим здоровым, но слабовольным и не стойким лицам; ему-же, отцу Иоанну, его приближение к любимому народом Царю, в последние дни Его жизни, принесло неисчислимую пользу, до крайних пределов увеличив его популярность в народе.

   19-го утром, Государь, несмотря на сильнейшую слабость, еще встал, оделся и сам перешел в кабинет, к своему письменному столу, где, если не ошибаюсь, в последний раз подписал приказ по военному ведомству, но здесь у Него сделался обморок. Этот случай показывает, какой сильной воли человек был Государь Александр III, даже в таком тяжелом состоянии, в каком Он находился за сутки до смерти, и насколько Он считал своей обязанностью исполнять свой долг, пока у Него были малейшие силы.

  

   {Эти строки составлены по заметке, записанной мною в тот-же день, т. е. 20 октября 1894 года.}

  

   19 октября Государь провел день в Своей уборной комнате, сидя в креслах и очень страдал от одышки, усилившейся вследствие присоединившегося воспаления легкого при нарастающей слабости сердца. В 9 часов вечера Его перевезли на кресле в спальню. Будучи позван к больному, я предложил свою помощь при переходе в постель, но Государь отпустил меня, сказав, что Он меня позовет. Однако, когда меня позвали в 10 часов, я нашел Его уже в кровати очень уставшим. По обыкновению я сделал легкий "массаж" ног, т. е. в сущности самое легкое поглаживание, что он очень любил, напудрил болевшую и зудевшую от напряжения кожу, наложил бинты и ушел в кабинет Императрицы, предвидя, что ночь будет тяжелая, а Государь будет стесняться посылать за мной. Около двенадцати часов меня снова позвали - Государь очень тяжело дышал и жаловался, что Он лежать больше не может, что это невыносимая мука. На мои увещания лучше остаться в кровати, Государь попросил Его переложить и устроить Ему полусидячее положение, что мы с камердинером и исполнили. При этом присутствовала Императрица, уже переодевшаяся к ночи. Однако перемена положения мало облегчила больного, Он, видимо, очень страдал от одышки. Не зная, как Ему помочь, я предложил послать за Лейденом. Последний скоро явился, и мы просидели с ним до 2-х часов, массируя руки и успокаивая словами. Государь пытался уснуть, но тотчас просыпался, стонал, но не жаловался. При этом Он все время уговаривал Императрицу лечь спать. Около 2-х часов мы ушли, Лейден пошел спать в мою комнату, где находился и Гирш, а я прилег в кабинете Императрицы, но в три часа меня опять позвал Государь. Императрица спала или по крайней мере делала вид, что спит. Я просидел с больным до 41/2 утра, что-то Ему рассказывая. Он нервно курил, бросал недокуренные папиросы и закуривая новые, постоянно спрашивал который час, - видимо Он не мог дождаться утра и света. Между прочим, несмотря на свои страдания, Он все беспокоился, что Он курит, а я нет, предлагал мне курить, а на мой отказ курить в спальне Государыни посылал меня в другую комнату покурить: "Мне так неловко, что я все курю, а вы не курите так долго, пойдите покурить", - говорил Он. "Мне так совестно, - сказал он в другой раз, - что вы не спите которую ночь, я вас совсем замучил". В 41/2 встала Императрица и мы до 5 часов просидели с Нею у кровати, занимая больного разговорами. Государь стал энергично требовать, чтобы Его пересадили в кресло. Чтобы Его отвлечь от этой мысли, я в 5 часов приказал подать утренний кофе. Государь этому обрадовался и пил кофе с Государыней. В 6 часов пришел Лейден и мы с большим трудом пересадили больного в Его кресло и выкатили на середину комнаты.

   В 8 часов пришел Цесаревич, а Государыня ушла одеваться. Мы остались втроем. Вдруг Государю стало очень нехорошо, и Он приказал сыну позвать Государыню. "Зачем?" - спросил Цесаревич. "Да так, будет лучше". Одышка все усиливалась, пульс стал резко слабеть. Пришла Государыня, а я вышел и послал за гр. Воронцовым. Последний пришел и вошел без доклада в спальню. Государь, не видевший графа уже около 3-х недель, нисколько не удивился его приходу, а, напротив, как будто обрадовался. Вскоре пришел и Вел. Кн. Владимир Александрович, Государь тоже этому не удивился, обнял и поцеловал его; вслед за Великим Князем в комнату вошла сестра Государя Вел. Кн. Мария Александровна герцогиня Эдинбургская, только что приехавшая из-за границы. Государь даже не спросил ее, когда она приехала, а только ласково поздоровался с ней. Постепенно стали приходить все члены Императорской Фамилии. Со всеми входившими Государь здоровался, но не выражал никакого удивления тому, что так рано, без его разрешения, постепенно собралась вся Семья, и я понял, что Он сознает близость своей кончины и в сущности со всеми прощается. Самообладание Его было так велико, что Он даже поздравил Вел. Кн. Елизавету Федоровну с днем ее рождения. Приходившие члены Семьи, поздоровавшись, уходили затем в соседнюю комнату. При Государе оставались только Императрица, все дети, принцесса Алиса, Лейден и я. В 111/2 часов пришел отец Янышев. Государь пожелал причаститься. Двери в другую комнату открылись, вошла вся Семья и Министр двора, все стали на колени, и умирающий Царь внятно, на вид совершенно спокойно стал читать молитву перед причастием "верую Господи и исповедую..."

   После причастия Государь как будто несколько оправился и продолжал оставаться в том-же кресле среди своих самых близких членов Семьи, т. е. Государыни, детей и невестки; кроме того, здесь были Лейден и я. Говорили, что еще утром Государь выразил желание видеть отца Иоанна, который после обедни около 12 часов и прибыл. Государь встретил его очень ласково и, несомненно, был очень доволен его появлением. О. Иоанн совершил молитву и помазал некоторые части тела святым елеем. После этого Государь его отпустил. Уходя отец Иоанн громко сказал не без рисовки: "прости (т. е. прощай), Царь".

   Государь, видимо, страдал от неприятного чувства в сильно опухших ногах, для которых трудно было выбрать удобное положение; ввиду того, что больной довольно громко стонал, я предложил Ему слегка помассировать ноги, зная, что это Ему иногда давало облегчение. Все вышли из комнаты и мы остались вдвоем. В то время, что я массировал, Государь сказал мне: "Видно профессора меня уже оставили, а вы, Николай Александрович, еще со мной возитесь по вашей доброте сердечной". Из этого, как и из целого ряда других фактов, следовало заключить, что Государь вполне ясно сознавал приближение смерти, но оставался поразительно покойным и за все время не проронил ни одного слова о том, что отлично понимал приближение конца. Однако был такой момент, когда Он пожелал остаться наедине с Наследником; все вышли на несколько минут; я не сомневаюсь, что Он что-то говорил Своему Наследнику, но, что именно, я, конечно, не знаю, может быть этого никогда не узнал и никто другой.

   После массажа больной почувствовал облегчение, и даже несколько поднялся пульс, Лейден полагал, что такое состояние может протянуться и до вечера, поэтому я вышел на несколько минут и спустился к себе в комнату, чтобы что-нибудь перекусить, так как с вечера ничего не ел и не пил, но очень скоро кто-то прибежал ко мне и сказал, что, кажется, Государь кончается, я побежал наверх. Когда я вошел в комнату, я увидел, что Государь сидел в том-же положении, только голова, которую обнимала стоявшая на коленях Государыня, склонилась набок и прислонилась к голове Императрицы; больной больше не стонал, но еще поверхностно дышал, глаза были закрыты, выражение лица вполне спокойно; все члены Семьи стояли вокруг на коленях; отец Янышев читал отходную. Лейден взял пульс и показал мне головой, что пульса нет, прекратилось и дыхание, - Государь скончался. Императрица не двигалась, как окаменевшая. Все вокруг плакали. Картина был из тех, которые никогда не забываются теми, кто их видел. Теперь уже прошло более сорока лет, что я врач, видел я много смертей - людей самых разнообразных сословий и социального положения, видел умирающих, верующих, глубоко религиозных, видел и неверующих, но такой смерти, так сказать, на людях, среди целой семьи, я никогда не видел ни раньше, ни позже, так мог умереть только человек искренно верующий, человек с душой, чистой, как у ребенка, с вполне спокойной совестью. У многих существовало убеждение, что Император Александр III был человек суровый и даже жестокий, но я скажу, что человек жестокий так умереть не может и в действительности никогда и не умирает.

   Все встали и стали подходить к покойнику, чтобы проститься по православному обычаю, но Царица осталась в том-же положении около часа, не двинув ни одним мускулом. По очереди подходили прощаться все члены Семьи, свита и ближайшая прислуга. Императрица не двигалась. Я чувствовал себя настолько утомленным после прошедших 17 дней и особенно после этой последней ночи, что едва стоял на ногах, мои нервы больше не выдержали, я пошел к себе и прилег. Когда я вернулся, меня кто-то позвал в уборную комнату Императрицы - там я увидел Государыню, лежавшую на кушетке в глубоком обмороке, окруженную всеми Великими Княгинями; мне сказали, что когда прощанье кончилось, Она все продолжала стоять в той-же позе, обнимая голову своего мужа; окружающие заметили, что Она без сознания, Ее подняли и на руках отнесли на кушетку. Я подошел и взялся за пульс, который почти не прощупывался; через несколько минут Она открыла глаза, увидела меня и, протянув мне руку, сказала одно слово - "merci". Лучше, проще и искреннее поблагодарить врача, отдавшего себя целиком дорогому Ей больному, было невозможно! В этом первом слове после смерти мужа, после обморока, сказался весь характер, вся любвеобильная душа женщины-Царицы. Выходя, я встретил на лестнице молодого Государя - он сказал мне только - "Поручаю вам матушку". Вот почему никогда не будучи официально назначенным состоять при Императрице, я всегда считался состоящим при Ее Особе до последней минуты, когда я с Ней простился в Ставке уже после отречения Государя 8 марта 1917 г. в тот день, когда Она уехала из Могилева обратно в Киев.

   Через несколько дней вызванными профессорами Московского и Харьковского университетов (Клейн, Зернов и друг.) было приступлено к бальзамированию тела покойного Государя и при этом произведено паталого-анатомическое вскрытие. При этом, как я уже сказал, была найдена очень значительная гипертрофия сердца и жировое перерождение его при хроническом интерстициальном воспалении почек. Из лечивших врачей, подписавших прижизненный диагноз, присутствовал при вскрытии я один и могу сказать, что о столь грозном увеличении сердца врачи бесспорно не знали, а между тем в этом и крылась главнейшая причина смерти. Изменения в почках были сравнительно незначительны.

   Повторяю и подчеркиваю, что неточность распознавания не принесла больному ни малейшего вреда, ибо бороться с такими изменениями в сердце мы не имеем средств, но что диагноз был не точен - это факт бесспорный. Одно можно сказать, что найденное поражение сердца было очень давнего происхождения и что, если-бы оно было распознано своевременно, то следовало-бы настоять на коренном изменении режима, при котором Государь жил уже годами, и в таком случае, может быть, печальный конец мог бы быть отсрочен на некоторое время. Но в защиту Гирша, как постоянного врача Государя, надо сказать, что до заболевания инфлюенцой зимой 1894 г. Государь не допускал никакого исследования себя, ошибка-же Захарьина и Лейдена смягчалась тем, что они тоже никогда не имели возможности исследовать больного достаточно тщательно и поэтому просмотрели это громадное увеличение сердца.

   Отмечу еще, что я, конечно, с особым интересом наблюдал в Ливадии за Наследником и той ролью, которую он тогда играл в Семье. Должен сказать, что меня тогда уже удивляла его молодость, несоответствующая его возрасту. Может быть, гр. Воронцов не был неправ, когда он сказал мне, что Наследник, которому тогда было 26 лет, на самом деле - мальчик 14 лет; если это было и преувеличено, то не на много.

   Меня удивляло, что Наследник, за все пребывание мое в Ливадии, зная мою близость к больному отцу его, ни разу даже не попытался узнать у меня истинное положение дела. Он, казалось, не сознавал близкого конца отца и предстоящего ему в ближайшем времени восшествия на престол, что должно было не мало его тревожить. Я настолько беспокоился об этом, что через кого-то посоветовал Цесаревичу вызвать к себе Лейдена и наедине переговорить с ним. Наследник это сделал, но, по словам Лейдена, сказанным мне, я получил впечатление, что сделал он это только pro forma.

   В общем у меня создалось впечатление, что Наследник совершенно не оценивал всего значения для России и для него самого происходившего в Ливадии. Мне казалось, что все время он, для будущего Самодержца, держал себя слишком пассивно, ни в чем не проявляя своей личности, и, не скрою, это пугало меня за наше будущее.

   Некоторым подтверждением справедливости моих сомнений послужило мне следующее обстоятельство: на другое утро после смерти Государя, я еще взволнованный выходил из дворца и на подъезде встретил молодого Царя, о чем-то разговаривавшего с графом Воронцовым. Здороваясь, я спросил молодого Государя, как он провел ночь, и добавил: "представляю себе, какие тяжелые минуты вы должны были пережить за эти последние сутки". Молодой Государь, казавшийся на вид совершенно покойным, ответил мне: "Мы с графом так воспитаны, что ни в какие, даже самые тяжелые минуты, не волнуемся и не теряем присутствия духа". Не скрою, что эта фраза меня очень удивила и я потом не раз вспоминал ее. Странно было слышать эти слова от молодого человека, только что потерявшего любимого всеми отца и менее суток тому назад принявшего на себя всю тяжесть ответственности, падавшей на Самодержавного Царя России, да еще сказанные человеку, близко стоявшему к отцу и имевшему возможность хорошо оценить только что произошедший исторический момент... Сказать это мог только ребенок, не сознающий свое положение и не переживший всей остроты момента, или человек до болезненности самоуверенный, не ясно сознающий то, что он говорит. Я ушел и долго думал об этих словах молодого Царя, сильно меня смутивших в отношении того, что нас ожидало в будущем царствовании... Теперь я вполне понял эти слова, как чрезвычайно характерные для личности Государя Николая II.

   Что касается отца Иоанна, то Ливадия дала мне тоже достаточно материала для наблюдений над этим бесспорно недюжинным священником. Думаю, что это был человек по-своему верующий, но прежде всего большой в жизни актер, удивительно умевший приводить толпу и отдельных более слабых характером лиц в религиозный экстаз и пользоваться для этого обстановкой и сложившимися условиями. Интересно, что отец Иоанн больше всего влиял на женщин и на малокультурную толпу; через женщин он обычно и действовал; влиять на людей он стремился в первый момент встречи с ними, главным образом, своим пронизывающим всего человека взглядом - кого этот взгляд смущал, тот вполне подпадал под его влияние, тех, кто выдерживал этот взгляд спокойно и сухо, отец Иоанн не любил и ими больше не интересовался. На толпу и на больных он действовал истеричностью тона в своих молитвах. Я видел отца Иоанна в Ливадии среди придворных и у смертного одра Государя - это был человек, не производивший лично на меня почти никакого впечатления, но бесспорно сильно влиявший на слабые натуры и на тяжело больных. Потом, через несколько лет, я видел его на консультации больным в Кронштадте, и это был самый обычный, дряхлый старик, сильно желавший еще жить, избавиться от своей болезни, и нисколько не стремившийся произвести какое-либо впечатление на окружавших. Вот почему я позволил себе сказать, что он прежде всего был большой актер...

   В заключение, я позволю себе резюмировать мои воспоминания о личности Императора Александра III. Прежде всего я смею утверждать, что создавшееся у большинства представление о личности этого монарха очень далеко от истины. Я желал бы по возможности мотивировать выше высказанное мною мнение, что царствование Александра III и его личность, с точки зрения истории, требуют именно теперь, после царствования Николая II и революции, серьезной переоценки. Я сказал, что Государь этот был популярен среди народа, но что интеллигенция Его мало знала или представляла Его себе в ложном освещении - русский народ в сущности тоже мало Его знал, но он Его "чуял", как настоящего русского человека, близкого "народному духу".

   Русская-же интеллигенция (разумея под этим свободомыслящую часть ее) не только Его не знала, но и не понимала, потому что прежде всего она сама была не русская, не знала и не понимала именно все русское и на все в России смотрела, смотрит и теперь, сквозь очки западно-европейской культуры и истории, на которых она, главным образом, была воспитана; русская интеллигенция до тонкости знала все перипетии французской революции, но плохо разбиралась в проявлениях русской жизни, в нравах и мировоззрении своего родного русского народа, поэтому-то для нее многое в русской революции оказалось сюрпризом и влиять на успокоение взбаламученного народного моря она оказалась неспособной.

   Александра III привыкли представлять себе, как тип самодержца, деспота, грубого в своей силе, прежде всего очень строгого, сурового, грозного, даже жестокого, принципиального консерватора и ретрограда, очень склонного к реакции, поклонника власти только ради власти. Любят говорить, что все царствование Александра Третьего символизировано в памятнике Трубецкого - колосс, осадивший одним тугим потягиванием повода другого колосса, крупную лошадь, т. е. Россию, ее движение вперед... Но, так-ли это... Сколько я понимал Александра III, основными чертами Его характера были: редкая принципиальность, - отсюда и властность ex principio, - честность в широчайшем смысле этого понятия и глубокая убежденность в обязанности монарха-самодержца свято исполнять свой долг, - все это при большой, чисто русской, но разумной доброте и почти детской душевной чистоте. Думаю, что обстановка Его смерти красноречиво доказывает эту душевную чистоту, так люди жестокие и деспоты не умирают, так умирают только дети и чистые люди.

   Государь был человек глубоко верующий, в самом строгом смысле православный; Он верил искренно, что Он помазанник Божий, верил в Провидение, верил, что Всемогущий незримо направляет Его действия и помыслы, и, следовательно, по-своему, допускал известную интуицию, исходящую от Бога, но, - как я себе представляю, - держался, как девиза, русской пословицы: "на Бога надейся, а сам не плошай".

   Он глубоко, до самозабвения, любил Россию, верил в ее большое будущее и считал своим святым долгом служить ей всеми своими силами. Он не обладал выдающимися умственными способностями, но бесспорно не был лишен большого природного "здравого смысла" и известной житейской мудрости. Он не был серьезно образован и, как известно, не был подготовлен к царствованию, но полагал, что, при помощи Божией, честность и добросовестность в исполнении своего долга могут отчасти заменить недочеты в способностях и образовании.

   По своему положению Он знал отрицательные свойства человечества, мало доверял людям, но желал им верить, не искал в людях только худое, а старался увидеть в них и хорошее, и вообще был человек благожелательный, уважавший в людях прежде всего скромность, правдивость и любовь к труду.

   Он презирал и ненавидел "позу", все кажущееся и все ненастоящее, шумливость, умственный фейерверк, всякий ложный и искусственный блеск, игру в популярность - вероятно поэтому Он так сильно не любил своего соседа, императора Вильгельма, к которому относился не без чувства презрения, как к коронованному фокуснику. Он не допускал легкомысленного отношения к делу, и сам, обдумав известный вопрос, - что при Его способностях и характере требовало времени, а иногда и больших усилий, - приходил к известному заключению и решению, и тогда бесповоротно приводил свое решение в исполнение.

   Как монарх, Он глубоко почитал власть, но никогда в ней не "купался". Я думаю, что, при Его природной доброте, власть не давала Ему радости, а часто сильно тяготила Его, но Он принципиально считал, что для управления таким колоссом, как Россия, и таким мало принципиальным народом, как русский, сильная власть нужна, и Он убежденно пользовался ею. Однако Он не допускал во власти "каприза" и взбалмошности, а проявлял власть только после зрелого размышления, размышляя так, как позволяли Его способности и принципы. Проявлял Он власть спокойно и убежденно, без колебаний, вполне сознавая, что ничто так не развращает массы, как колебание в проявлении власти, потому что при этом трудно отличить власть от своеволия и даже жестокости, а иногда - и от безвластия; всякие сомнения масс в правах на власть и неясное представление себе цели, на которую она направлена, только волнуют массы, но не успокаивают и не подчиняют их. Не знаю, хорошо ли знал Александр III русский народ, понимал ли Он, что русский народ еще не создал себе политических убеждений, что он в сущности не религиозен, а живет только фетишизмом, но Он несомненно понимал, что русский народ любит власть, что она ему нужна, как хлеб, что он переносит ее тем лучше, чем она тверже, хотя бы она и не приносила ему прямо и непосредственно очевидной пользы.

   Государь глубоко верил в значение власти в России. Один придворный рассказывал мне, что как-то сам слышал одну характерную фразу Александра III: когда в Петергоф впервые прибыли офицеры с пришедшей в Кронштадт французской эскадры, в Монплезире, где Государь принимал гостей, заиграли марсельезу; один из приближенных в разговоре сказал Государю: "Мне не нравится эта марсельеза здесь, это не безопасно"; Государь громко ответил: "Напрасно, для России это не опасно; то, что опасно везде, в России безопасно". Когда катера с французскими офицерами приблизились к пристани, то французы, сняв шляпы, вероятно, под влиянием русской атмосферы, с энтузиазмом закричали под звуки марсельезы: "Vive l'empereur!" "Вы слышите?" - спросил Государь лицо, сделавшее вышеупомянутое замечание. Думаю, что Государь, говоря это представлял себе Россию такой, какой она была при Нем, в Его крепких руках, и не мог допустить мысли, что Его сын сумеет в 10-20 лет упустить из рук ту власть, которая делала марсельезу безопасной в России, где даже республиканцы заражались монархизмом и кричали "Vive l'empereur!" под звуки революционного гимна. Это был эксперимент, безопасный в руках Александра III, но убийственный для России в руках Николая II, Куропаткина, Сухомлинова и т. п. Александр III относился к русскому народу, как отец к детям, - Он допускал огонь в детских руках, когда, по Его мнению, этого требовали соображения высшего порядка, но только потому, что Он располагал властью взять этот огонь из детских рук, когда найдет его опасным в этих руках.

   Кстати сказать, Александр III оказался плохим педагогом, ибо не сумел воспитать своих сыновей, но, в Его оправдание, я должен заметить, что для этого было два смягчающих обстоятельства: во 1-х, Он не ожидал столь ранней смерти и, будучи по натуре cunсtator'ом {медлительный (лат.)}, Он, видимо, думал, что успеет подготовить себе преемника, тем более, что наследник был всегда моложе своего возраста; во 2-х, Он страдал тем недостатком, которым так часто страдают сильные люди, владеющие массами и не умеющие воспитывать своих собственных детей, запугивая их с одной стороны своей силой и напускной строгостью, и, с другой стороны, балуя их своей природной добротой, которой они принципиально не расточают в своем официальном положении и целиком изливают на свою семью и своих близких. Грозный и суровый Николай Павлович воспитал гуманного, мягкого Александра Второго, а принципиальный и сильный Александр Третий дал России бесхарактерного и безвольного Николая II.

   Мне никогда не приходилось слышать от Государя Его взгляды на самодержавие, как на таковое, но я слышал от близких Ему людей, что Он мечтал о широко конституционном образе правления для России в будущем, но был действительно глубоко убежден, что Россия к такому образу управления не подготовлена и пока на таковое не способна. Теперь спрашивается, был ли Он так неправ?!

   Оценивая государственную деятельность Императора Александра Третьего, прежде всего не надо забывать, что Он унаследовал Россию в тяжелую минуту, в период смут, приведших к цареубийству, и что Он всего процарствовал 13 лет, т. е. срок очень короткий в жизни государства.

   Конечно, в этом кратком очерке не место разбирать царствование Александра III, но я хотел-бы напомнить лишь два факта, значение которых получает особую ценность именно в настоящее время.

   Прежде всего я подчеркнул-бы внешнюю политику этого монарха. Что бы ни говорили, но одно несомненно, что Александр III своей волей и внутренней силой в течение 13 лет спасал Россию и всю Европу от мировой войны, а насколько велика была эта заслуга мы можем судить именно теперь; спасал Россию и всю Европу Он не только от европейской войны, но Он за все свое царствование не пожертвовал жизнью ни одного русского солдата, и не даром русский народ прозвал его царем-миротворцем. Этим самым Он спасал свою страну от распадения и от внутренних междуусобиц, о значении чего мы тоже можем судить именно теперь. Каковы-бы ни были Его дипломатические таланты, Он сумел заставить весь мир уважать Россию и очень считаться с ней; только Он мог громко и смело провозгласить на весь мир свой знаменитый тост, успокоивший на много лет всякие воинственные помыслы Европы: "Пью за здоровье моего единственного друга, князя Черногорского". Говорили, что европейские дипломаты Его не понимали, - может быть, но они боялись Его и России... Его политика, его молчание и спокойствие, Его уверенность в мощи России, его убежденность в необходимости мира были достаточны, чтобы уравновесить международные отношения во всей Европе, чтобы на 33 года, т. е. на одну треть столетия (1881-1914) дать Европе спокойствие и предотвратить небывалое в истории кровопролитие... Думаю, что эта заслуга искупает всякие другие ошибки Его, если таковые и были сделаны Им в сфере внутренней политики...

   Другой знаменательный факт из этого царствования, тоже имеющий мировое значение, это исполнение грандиозного проекта - соединение Европы с берегами Тихого океана железнодорожным путем и одушевление богатейшей Сибири, представлявшей до того большой "географический труп"... Всецело оценить эту заслугу не настало еще время, но несомненно, что оно скоро придет...

   Итак, считать царствование Александра III бесцветным или даже видеть в нем только отрицательные стороны, к чему у нас многие были так склонны, по меньшей мере несправедливо и недальновидно. Мне думается, на основании всего вышеприведенного, что царствование это и личность Императора Александра III заслуживают серьезного, беспристрастного и всестороннего изучения, а не только одной односторонней критики.

   С риском повторяться, я скажу еще раз: силу Императора Александра III, так интенсивно повлиявшую на мировую историю, составляли основные черты Его характера - Его честность, убежденность, справедливость и то, что Его девизом было всегда и во всем "быть, а не казаться" - принцип, которому так поклонялся наш русский философ Н. И. Пирогов, принцип, который дает несокрушимую силу всякому человеку, а тем более монарху.