Богданович Александра Викторовна - Три последних самодержца

я Анастасии гофмейстерина кн. Голицына заказала панихиду по Паниной у Сергия. Во время панихиды с ней сделалось дурно. Она пролежала у него в доме. Посылали за докторами, которые нашли, что у нее камни в печени, что ее растрясла золотая карета во время крестин и то, что из-за опоздания ее везли с ребенком чуть ли не галопом.

   Плеве говорил по телефону, что насчет воинской повинности в Финляндии царь согласился с меньшинством, т. е. - Куропаткин, Ванновский, Сипягин, Победоносцев, Плеве и Бобриков. В согласие царя включено еще следующее: "раскассировать 8 батальонов финских войск, оставив финский гвардейский батальон" и еще какие-то батальоны. Таким образом, будут введены в Финляндию взамен расквартированных батальонов русские войска. Это по сердцу Бобрикову. Плеве тоже это одобряет.

  

   Плеве говорил, что царь не любит, чтобы министры разъезжали по России, - он не пустил Витте в Маньчжурию. Он не любит также, чтобы описывали путешествия министров. Александр III тоже этого не любил, и помпезные описания путешествия министра путей сообщения Гюббенета охладили к нему Александра III, который раньше был к нему очень благосклонен, любил его даже.

  

   Был у Е. В. морской берлинский агент Полис. Он приехал с поручением от германского императора к царю. Поручение это состоит в том, чтобы царь взял на себя инициативу и устроил бы тройственный союз между Россией, Францией и Германией, что тогда можно будет поубавить спесь англичан; смирить воинственное настроение Японии, которая нам много портит в Маньчжурии. Про комбинации союза Вильгельм говорил только с Полисом и ни слова с Остен-Сакеном. Е. В. посоветовал Полису сообщить об этом конфиденциально Сакену. Вильгельм не намерен уступить Франции Эльзас-Лотарингию, но готов устроить Франции владения в Канаде, которые отнимут у Англии. Кажется, главная суть поручения Полису от Вильгельма в этом и заключается.

  

   Мясоедов-Иванов говорил, что Витте с Сельским проводят мысль об изменении престолонаследия, чтобы сделать наследницей дочь царя Ольгу.

   Ухтомский с возмущением говорил про Сипягина, про его тупость, про всю нашу внутреннюю политику, что мы быстрыми шагами идем к революции, что эту революцию и мы увидим, что правительство своею слабостью ускоряет ее каждый день.

  

   Вчера Скворцов ("Миссионерское обозрение") показал Е. В. письмо, полученное на имя митрополита в Синоде от крестьян Рязанской губ., села Богоявленского, которые не просят, а требуют от митрополита, чтобы он им ответил в "Моск. Ведомостях" на 6 вопросов, в которых высказывается этими крестьянами сомнение в том, что неправильно Л. Толстой отлучен от церкви. Приводится, между прочим, место из ответа митрополита Антония, где он говорит, что выжидал ответить на письмо гр. Толстой, и спрашивается, почему он выжидал и мучил ни в чем не повинную бедную женщину. Стоят под письмом три подписи крестьян: Добрынин, Правдин и Скворцов.

   Правительство в отношении Л. Толстого, действует прямо непоследовательно. Синод отлучает от церкви Толстого, Красный Крест печатает на открытых письмах с красным крестом портрет Толстого работы Репина, печатаются эти открытые письма в экспедиции заготовления государственных бумаг и теперь раскупаются нарасхват.

  

   Вчера с нами завтракал Святополк-Мирский, товарищ Сипягина. Когда Е. В. стал говорить ему, что правительство непоследовательно относительно мер против Толстого, и показал ему карточки Красного Креста с портретом Толстого работы Репина, Мирский сказал, что, когда Витте узнал, что эти карточки исполнены экспедицией заготовления государственных бумаг, он разнес кн. Голицына, заведующего этой экспедицией. Голицын оправдывался тем, что это был заказ Красного Креста, но теперь Витте запретил оный продолжать. При этом Мирский сказал очень верно, что у нас нет в министерствах одного направления, что все министерства изображают из себя кто Францию, кто Германию и т.д., а не единую Россию; что Сипягин, например, по делу заказа карточек Красным Крестом ничего сделать не может, может только написать Кремеру, а послушаются ли его - это вопрос.

  

   Сегодня Скворцов рассказал, как открытое письмо с портретом Толстого, данное ему Е. В., спасло его от гнева Победоносцева. Когда он пришел к нему, К. П. начал его упрекать, что у него большой недостаток, что он никогда не посоветуется, что вот теперь, объявляя подписку на "Миссионерское обозрение", напечатал тут же, что можно дешевле купить выпуск, в котором напечатано письмо Л. Толстого, и вот печать подняла бурю и проч. Скворцов не дал К. П. докончить свою тираду, вынул карточку Толстого, сперва показал ему обратную сторону, где напечатан красный крест, а затем показал на другой стороне портрет Толстого. Победоносцев, при виде этого, схватился за голову: "Господи, что у нас делается?!" - и, как стрела, побежал в залу заседания Синода с этой карточкой.

  

   Вчера было страшное несчастье во время спуска броненосца "Император Александр III". Как только было отдано приказание приступить к спуску и стали снимать подпоры, поднялся страшно сильный ветер, сорвался тяжелый флагшток и полетел вниз, в публику. Пострадало 8 человек, в том числе и жандармский генерал Пирамидов, который убит наповал. Убито также два кадета морского корпуса. Рассказывал нам об этом корреспондент "Нового времени" Прокофьев. Вчера уже высказывалось, что недавно были беспорядки на Балтийском заводе. Кто знает, может этот флагшток был нарочно худо укреплен! Смерть Пирамидова на руку анархистам, будут теперь объяснять эту смерть рукою провиденья за то, что Пирамидов угнетал людей не одного с ним направления. Все это произошло в присутствии царя. Про молодую царицу Прокофьев сказал, что она при виде этого пошатнулась. В народе водворилось понятие, что молодая царица приносит несчастье, и, к ужасу, можно сказать, что это понятие оправдывается.

  

   Сегодня рассказывали нам, что социалисты издали манифест по поводу приезда во Францию царя. Социалисты возмущаются, что русский тиран едет во Францию смотреть бойню (маневры), он, который предложил Гаагскую конференцию. Ставят социалисты условие, чтобы с их стороны ничего не было сделано для встречи царя, чтобы кредит на прием не был разрешен и проч. Подписей под манифестом много. Между ними - Жорес, Жиро-Ришар и другие.

  

   Е. В. был в посольстве. Видел там Булацеля и других секретарей. Булацель ему сказал, что ему говорил вел. кн. Алексей Александрович, что Вильгельм просился у царя приехать к нему в Спалу. Царь на это отвечал, что теперь принять его не может, так как жена его нездорова, будет лечиться в Спале, принимать грязевые ванны. Затем Вильгельм высказывал желание приехать посмотреть свой полк, на что тоже получил ответ, что в эту минуту это представляется неудобным, так как сам царь давно этого полка не видел, и проч. В посольстве такие ответы царя находят неразумными.

   Видели сегодня отца Мальцева. Говорил он про вел. кн. Павла Александровича, что он нанял здесь себе в предместье Берлина дачу, на которой живет открыто с m-me Пистолькорс. Все немцы это знают и над этим потешаются. Надо отдать справедливость, что у нашей царской семьи совсем разнузданные нравы.

  

   Много интересного рассказывал вчера Епанчин, русский морской агент здесь, насчет Дюнккирхена и царского там пребывания. Он находит, что энтузиазма и теплоты чувств там не было. Речи (тосты) свои царь читал, все это было заранее подготовлено. Ламздорф в Париже передал Епанчину запечатанный конверт с речью, которую царь должен был сказать после смотра. Когда Епанчин вошел на "Штандарт", то первый, кого он увидел, был царь, которому он в руки передал конверт, сказав при этом, что там речь. Царь распечатал пакет, немного посмотрел, затем сказал Епанчину, что он его позовет. Через час Епанчин был вызван. Царь его спросил, надо ли отдать ему этот пакет. Епанчин отвечал, что ему сказано было только передать это царю. Поэтому царь все у себя оставил. По рассказам Епанчина, все празднества прошли бесцветно. Не было на них одушевления, всюду господствовал беспорядок. В Компьене на обеде тоже царствовал хаос. При представлении царице дам одна m-me Дешанелль поцеловала ей руку, остальные все ей делали shake-hands (Рукопожатие (англ.),.) мужчины тоже трясли ей руку, так что в конце она только кланялась, а руку подавать перестала. Проводы были холодные и беспорядочные.

  

   Был Плеве. Сказал, что путешествие царя во Францию было решено после приезда Делькассе, что оно было нужно Витте, которому не удался в прошлом году заем во Франции, и вот теперь Витте с Ламздорфом и Сипягиным убедили царя ехать во Францию, чтобы облегчить устройство займа. Французское правительство поставило условие, что заем устроят в том случае, если царь приедет во Францию еще в то время, когда настоящий кабинет находится у власти. И царь приехал. Стыдно, что устроил этот триумвират - пустить брандером царя!

  

   Вишняков сегодня долго возмущался всем, что делается на Руси. Говорил, что плакать хочется насчет молодежи, насчет деяний Ванновского. Вспоминал рескрипт царя, данный Ванновскому, что царь сам займется устройством образования юношества, своим помощником взяв Ванновского. Теперь же дело идет хуже, чем шло раньше. Вторым товарищем Ванновскому взяли Зенгера, попечителя Варшавского округа. Его готовят в преемники Ванновскому, и так как видно, что Ванновский сам хочет остаться, то, чтобы дискредитировал. Зенгера, сразу ею посылают в Харьков для усмирения там молодежи, которая в таком возбуждении, что усмирить ее невозможно. Положение Зенгера там будет критическое. Про Сипягина Вишняков нелестно говорил, что он роняет царскую власть, прикрываясь ею при каждом удобном случае, старается показать, будто он рукой не смеет шевельнуть без царя, а на самом деле действует самовластно, даже неограниченно самовластно.

  

   Был у Е. В. Радциг - любимый камердинер царя. Е. В. его звал, чтобы ему дать наставления, чтобы он сумел направить там дело, чтобы царь не так часто увлекался охотой, куда почти ежедневно он ездит. Сегодня тоже поехал в 10 часов утра, а вернется к вечеру. Поэтому очередные доклады министерств отложены, а между ними и доклад министра внутренних дел. Время теперь тяжелое - надо делом заниматься. Радциг все указания Е. В. выслушал. Так как он при царе с того времени, когда царю было 7 лет, то может иногда с ним по душе говорить.

   Рассказывала Кочубей про поведение Сипягина в Яхт-клубе, как он там напился и, пьяный, собрав вокруг себя лакеев, возглашал: "Верьте, я одного только хочу, это - блага России". Затем собрался раздеваться, но вовремя удалось благоразумным увезти его из Яхт-клуба домой. Рассказал это Кочубей, племянник Сипягина, флигель-адъютант Шереметев.

  

   Вчера пришел Куломзин завтракать.

   Высказал он, что по отношению к студентам следует принять ту меру, которая была принята на днях в Горном институте в Екатеринославе, где буйства дошли до того, что вызваны были войска, пущены были выстрелы с той и с другой стороны. С обеих сторон оказались раненые. Но я такому образу действий не сочувствую, высказала, что лучше бы было применять нагайку, так как студенты ее считают позорной. Их же поведение внушает нам презрение, поэтому и меры, к ним применяемые, должны быть тоже презренные. На это Куломзин сказал, что вспоминает одно заседание, бывшее давно уже в Комитете министров, где было высказано и принято мнение, что в случае беспорядков студентов - применять к ним розги, окружив их, высечь. Эта мера их отрезвила бы!

  

   Вчера пришел Бурдуков (фаворит "Гражданина" - Мещерского). По его словам видно, что его принципал, князь, не совсем доволен всем, что делается. Частые, почти ежедневные охоты царя смущают князя. Например, министра Сипягина царь взял на охоту в день его доклада, так что доклада и не было. Самое печальное, что царю правды не говорят, ему неведомо, что под Россией теперь образовался вулкан, извержение может произойти с минуты на минуту. У молодежи постановлено следующее: в феврале совершить вместе с рабочими большие демонстрации, беспорядки во всех университетских городах и во всех центрах, где есть учебные заведения.

   Про Стаховича вчера слышала, что, когда царь узнал от Сипягина, что он ему сделал выговор, он на это ему сказал, что такового он его не уполномочивал делать, был недоволен им. Это доказывает, что царь не знает, какой ему держаться политики. При таком настроении свыше добра ожидать трудно, министры наши ведь не гении - скоро совсем не будут знать, на какой ноге плясать. Один Витте всегда найдется, во всяком затруднении распутается.

  

   Кутайсов говорил про Клейгельса, дело которого о превышении власти разбиралось на днях в Сенате, что от него было какое-то секретное донесение, которое царем было утверждено, а все действия Клейгельса по этому делу царем были одобрены. Сенат заявил, что для него ничего секретного быть не должно, что каждый закон Сенатом опубликовывается.

  

  

   Разбирали сегодня роспись Витте на будущий год. Находят, что она крайне неудовлетворительна, что займы показаны свободной наличностью и многое в этом роде. Даже не финансисты, и те поражены Витте, его нахальством и бесцеремонностью, с которой он обращается с публикой, которую считает совсем глупой, если решается говорить, что финансы в хорошем положении, когда из самой росписи вытекает совсем другое.

  

   Сегодня m-me Кауфман много говорила про В. Ф. Трепова. Сказала она, что у Трепова 260 тыс. руб. долгу, что он за закуски одному Елисееву должен более 5 тыс. руб., что весь Петербург говорил про ту дачу, которую он нанимал на лето, за которую за два месяца заплатил 2500 руб., что у него на даче бывали ежедневно обеды с шампанским с Мейендорфами, Клейнмихелями и разными высокопоставленными лицами, что Трепов должен очень много своим знакомым дамам, что у одной он взял взаймы 40 тыс. руб., которые она дала, с тем чтобы ее муж получил место петербургского губернатора, которое Трепов ей обещал, и, не будь его ухода из департамента, место это было бы ему предоставлено. А Кауфман еще считает себя другом Трепова. Что же могут сказать про него другие?

  

   Грингмут рассказал про Витте. Он слышал от Шервашидзе, что Витте не будет принята ко двору. Она написала письмо царице-матери, в котором ходатайствовала, чтобы ей дозволено было представить царице свою дочь, что, как мать, царица поймет, что для ее дочери тяжело, что ей не дозволено быть во дворце. Письмо довольно бестактное. Прошла чуть ли не неделя, а ответа не было. Тогда Витте выхлопотал себе аудиенцию у Марии Федоровны, при которой ей заявил, что приехал сказать, что про письмо жены только что узнал, что расстроен, что она решилась его написать, что никогда бы этого письма не допустил. Но при этом он спросил: неужели никогда его жене не будет дозволено представиться царице. На это получил ответ: "Jamais, c'est la volonté de l'empereur" (Никогда, это воля императора (франц.).). Думаю, что Мария Федоровна свалила с больной головы на здоровую, а Шервашидзе она сказала, что ей было тяжело отказать Витте, qui a été si éloquent (Который был так красноречив (франц.).). Все это настоящие мелочи, но как они заставляют страдать самолюбие!

   Грингмут тоже говорил про профессора Московского университета Виноградова, какая это вредная личность. Он теперь уехал за границу, но до своего отъезда он взбаламутил студентов, высказывая им зажигательные мысли, что надо дать автономию профессорам, чтобы у них было выборное начало, тогда профессора дадут свободу студентам. Студенты восторженно слушали зажигательные речи Виноградова, который дерзко обошелся с Ванновским, когда тот был в Москве. Ванновский с ним был тоже резок, поэтому Виноградов написал ему письмо, что больше оставаться в университете не хочет. Ванновский тоже написал Виноградову письмо, в котором перед ним извиняется. Виноградов извинений не принял, но его второе письмо к Ванновскому является ходатайством перед министром, чтобы ему дана была пенсия и 24 года лекций были бы зачтены, как 25 лет.

  

   По случаю исполнившегося 30-летия издания "Гражданина" царь назначил Мещерскому ежегодную субсидию в 24 тыс. руб.

   Сегодня Плеве зашел прямо от царицы-матери. Рассказывал, что сначала она приняла его очень холодно. Пришлось ему развернуть целый словарь льстивых выражений, возгласов, чтобы ее смягчить, положить ее гнев на милость, пришлось вспомнить Данию и т.д., пока она не стала ручной. Она сказала, что при его назначении на пост министра Финляндии она успокоилась и думала, что он поведет дело иначе, но в этом вполне ошиблась и т.д. Плеве, не отвечая на ее слова, старался "ласковыми" словами ее успокоить. По рассказам Плеве видно было, что царицу-мать он не любит, что она часто имеет дурное влияние на царя, который поддается этому влиянию.

  

   Тобизен (бывший харьковский губернатор, а ныне сенатор) говорил, что он надеется, что в Харькове 17 января (университетский праздник) пройдет спокойно, что студенты там будут ожидать сигнала к беспорядкам из Петербурга. Про Юзефовича Тобизен сказал, что он хотел застраховать стекла в своем доме и в типографии, но все страховые общества отказались страховать, так как студенты их бьют несколько раз в год.

  

   Сегодня Мясоедов-Иванов сказал по телефону, что вчера обедал у Мещерского вместе с Сипягиным, который казался в духе: доволен своим распоряжением - высылкой Амфитеатрова. Сегодня будет заседание министров, чтобы решить вопрос насчет газеты "Россия", которая и сегодня не вышла. По тому, как поступили с Амфитеатровым, видно, что мы живем в деспотическом правлении. Этот факт подденет иностранная пресса.

  

   Вчера Булгаков по телефону сказал Е. В., что секретарь газеты "Россия" Басин являлся к кн. Шаховскому (начальник Главного управления по делам печати) просить о продолжении "России", но, кажется, Шаховской посылал к Сазонову (редактор "России") депешу - спросить его согласия. Неужели это так? Скворцов ("Миссионерское обозрение") говорил, что, по его мнению (а мнение его - отголосок мнения Победоносцева), не следовало так помпезно наказывать именно за фельетон "Господа Обмановы". Амфитеатрова следовало крепко за него распечь, пропустить затем некоторое время, затем придраться к какой-либо другой статье в этой газете и тогда ее прихлопнуть. А придраться к "России" легко, так как в этой газете все писалось тенденциозно. Надо с удивлением признаться, что Шаховской очень покровительствует "России".

  

   Вчера вечером сидел Плеве. Рассказал про дворянское заседание в Гос. совете насчет комиссии, кажется, Дурново. Начали в этом заседании говорить против дворян, против того, чтобы им оказывать помощь, так как эта помощь послужит к еще большему их разорению. Говорили Тернер, Верховской, Половцов.

   Присоединился к ним Голубев, который обычно молчит, но иногда, будто кто его укусил, начинает разглагольствовать. В защиту дворян выступил Дурново. Защитник он хотя и убежденный, но неважный. Его главный аргумент, что "все, что говорится, это - теория, а на практике совсем иначе выходит", - никогда никого не убеждает. Три часа Плеве просидел в этом заседании, ушел, когда оно еще не кончилось, все в таком же духе продолжалось. Сипягин был неудачен. Витте долго молчал, а затем примкнул к Дурново и Сипягину. Говорилось это насчет тех 3 млн. руб., которые желательно давать земельному дворянству ежегодно для поддержания именно землевладельцев. Половцов больше всех портил это дело, но в конце концов (Плеве сегодня сказал по телефону) договорились, так что это дело пройдет.

   Про дело "России" Плеве сказал, что его сведения от П. Н. Дурново, который ему сказал, что Сипягин своею властью распорядился с Амфитеатровым, что вчера, в день доклада Сипягина у царя, он так решил, что про этот фельетон не заговорит с царем, что если царь о нем знает, то он скажет про те меры, которые он принял, если же царь ничего не скажет, то про это дело будет молчать. Если царь скажет, что как же газета без редактора, ответ будет, что уже двух он наметил. Если царь спросит: разве газета еще существует, - будет ответ: да - но распоряжение ее прекратить. Вот как царя проводят.

  

   Обедал с нами кн. Ухтомский ("Спб. ведомости"). Как тяжело, грустно он смотрит на будущее, говорит, что быстрыми шагами идем в пропасть, что царь печально окружен, что хорошие, дельные люди отошли, спрятались, а возле царя - только бездарности. Говорил он, что, когда ушел Горемыкин, думалось, что хуже министра внутренних дел, чем он был, трудно подыскать, а Сипягин еще хуже Горемыкина. Про Шаховского Ухтомский сказал, что он просто враг порядка, самодержавия, что тем, что расплодил массу маленьких провинциальных газет, которым позволяется про все писать, нанес большой вред провинции, здесь же - его лейб-орган "Россия", которому он все время протежировал. "Россия" тоже dans les bonnes grâces (В милости (франц.).) y многих вел. князей, многие из которых дали свои деньги на ее издание.

   Вчера Тобизен говорил, что петербургские чиновники производят на него тяжелое впечатление - все заняты балами, вечерами, а не видят и не замечают, что кругом делается, что в России все из рук вон плохо: крахи банков, полное безденежье, беспорядки среди учащейся молодежи, среди рабочих, масса прокламаций наводняет фабрики и учебные заведения. Прокламации эти самого возмутительного содержания, но есть и правда в них, но жестко высказанная. Настроение в Харькове, по словам Тобизена, такое, что только упади искра - и пожар страшный разгорится. Но все это в Петербурге не хотят принять во внимание - пляшут и перебирают косточки один у другого.

  

   Про пироговский съезд, который недавно закрылся в Москве, Плеве сказал, что он прошел с полной революционной окраской, что была послана этим съездом вполне антиправительственная депеша профессору Эрисману, который отвечал в том же духе. Все это сошло докторам вполне благополучно. Где ни послушаешь - везде протесты, все недовольны.

   Вчера Клейгельс сказал, что положение с каждым днем осложняется, все делается хуже и хуже, тревожнее, но "наверху" как будто все спокойно - балы идут своим чередом, обедают, танцуют и т.д. Чем все это разрешится?

  

   Долго сидел Мещерский. Он вспоминал один обед у нас по поводу следующего. Когда он вывел тип графа Обезьянинова в своем романе "Один из наших Бисмарков", встретил он на одном собрании П. Н. Дурново, который его спросил - пишет ли он портреты или типы. Князь отвечал, что портретов не пишет, а типы. Тогда Дурново сказал, что граф Обезьянинов - это портрет Левашова. Затем на обеде у нас встречаются Мещерский с Левашовым (гр. H. B.), который ему протягивает руку со словами: "Прекрасно вы описали в вашем Обезьянинове П.Н. Дурново". Этот рассказ типичен.

   Никольский говорил про семью Суворина, что в их доме полная революция, атмосфера ужасная, газета падает, так как ее ведет старик Суворин и не ведает, какого направления держаться: консервативного - не может, публика не будет читать, либерального - боится Сипягина, поэтому в газете нет никакого направления, печатается в ней один хлам. 60 сотрудников на жалованье - и некому писать. Доходу дала газета в прошлом году - 1 300 000 руб., а все-таки сбережений не было, а большой дефицит.

  

   Мещерский сказал, что надо ожидать в царе реакции, что теперь он выкажет строгость. Целый час князь с царем беседовал. У него теперь явилось это убеждение вследствие того, что думает, верно, что убедил царя, что теперешняя политика к добру не поведет. Теперь у нас все время царствовала политика шатанья, каждый действовал, как ему выгоднее самому.

  

   Был Суворин. Говорил, что теперь время куда хуже конца 1870-х годов, что тогда позволялось говорить в печати о многом, высказывать свои взгляды и проч. Теперь обо всем надо молчать. Сперва позволяется разбирать что-либо, например дело Стаховича, а когда уже начинает выясняться - вдруг запрет, молчи. И так во всем, последовательности никакой. Даже Тимашев был лучше Сипягина. Сипягин, по словам Суворина, совсем ничего не смыслит в деле печати, Шаховской невозможен. Положение "Нового времени" в данную минуту отчаянное. Суворина во всем подозревают. В истории "России" выдумали такой ужас, будто Суворин подкупил Амфитеатрова, чтобы сгубить газету, написав этот фельетон, и дал Амфитеатрову 50 тыс. руб., обещав, что его возьмет к себе. Суворин жаловался, что ему все ставят на счет: похвалит ли он кого - "заискивает", скажет против - "вредное направление". Суворин говорил, что теперь более других имеют свободу высказываться студенты, которым разрешены сходки, на которых они бог знает что говорят, и все им сходит. А попробуй он так говорить - упекли бы в крепость. Суворин говорил, что самый здоровый элемент в России, это - крестьянство.

   Обедал с нами Стишинский. Много серьезного говорилось, но впечатление - что не отдают себе отчета в Министерстве внутренних дел (Стишинский в том числе), что данное положение очень серьезно. Доказательство этому, что, например, Святополк-Мирский (помощник шефа жандармов) едет сегодня на Кавказ не по делам службы, а на свадьбу Шереметева.

   Интересно говорил Суворин про Л. Толстого, что он неверующий, что противоречит в беседах о вере, чтобы проникнуться верою своего собеседника.

  

   Харьковец Сукачев, который знал Сипягина в бытность его в Харькове вице-губернатором, сказал, что его назначение министром внутренних дел всех там поразило, так как все его считали ничтожеством полным, что он любил только есть да кутить. Да и тут теперь из разговора Стишинского выходило, что и здесь главная забота Сипягина - "есть да кутить".

  

   Шамшина рассказывала, что многие, ехавшие на бал в Зимний дворец, говорили, что едут на бал к "Обмановым", у многих в карманах на этом балу был фельетон Амфитеатрова, некоторые даже там ссужали его другим на прочтение. Это рисует настроение высших слоев общества, так как во дворец попадают только известного положения люди.

  

   Вчера говорили про скандал в Петербургском губернском дворянском собрании относительно Мещерского ("Гражданина"). Гласный Кашкаров предложил дворянам выразить свое сочувствие Мещерскому, и это было единогласно отклонено. Никольский говорил: на последнем докладе директоров департаментов Витте был мрачнее тучи, не мог скрыть своего расстройства, которое явилось вследствие того, что он назначен председателем сельскохозяйственной комиссии, так как это является для него casse-cou (Опасным местом (франц.).), - сельское хозяйство поднять немыслимо.

  

   Был Н. П. Игнатьев. Говорил, что до сих пор не может забыть впечатления, произведенного на него св. Ольгой во Владимирском соборе в Киеве. Когда он сказал Прахову, который его сопровождал при осмотре им собора, что у св. Ольги вид сумасшедшей, Прахов ему отвечал: "А святые, разве они нормальные люди?"

  

   Суворин доволен назначением Плеве, в речи Плеве ему понравились слова: "Мы переживаем время, в котором есть глубокий смысл" (что-то в этом роде). Суворин говорит, что Плеве первый сознается, что мы такое время переживаем, что это очень честно.

  

   Русский посол в Париже Урусов очень дельно говорил насчет прессы, что странное ее положение в России. Говорилось это по поводу беспорядков в Харьковской и Полтавской губ. и по поводу убийства Сипягина, что за границей циркулируют самые невероятные слухи. Газеты, менее расположенные к России, их печатают, а расположенные к России газеты являются в посольство за справками - правда ли это? Посольство никаких сведений дать не может, так как их не имеет. Тогда и эти газеты перепечатывают невероятные новости. Сказал он, что в Париже прямо говорится, что la Russie est en pleine révolution (Россия в разгаре революции (франц.).) и проч. Урусов говорит, что все эти слухи про Россию идут из Кракова и Пешта, что там есть comission (Комиссия (франц.).), которая распускает все эти слухи, в которых есть всегда частица правды.

  

   Сейчас заходил Суворин прощаться - едет вечером в деревню. Третьего дня он был вызван Плеве, у которого оставался 1 ³/₄ часа. Присутствовал при этом свидании Зверев. Суворин говорил, что вначале он очень стеснялся, что Плеве как будто его исповедовал, что на исповеди он не был с 1861 года, а вдруг пришлось у Плеве исповедоваться, да еще очень подробно. Но под конец Суворин разошелся, начал горячо говорить про Земский собор и про многое другое. При этом он даже рассмешил Плеве, рассказав про свое свидание с Аксаковым после того, как Лорису не удалось провести Земский собор. Суворин высказывал сожаление, что это не удалось. Аксаков же сказал, что слава богу, что не удалось, так как гр. Н. П. Игнатьев собирался открыть его в храме Спасителя в Москве, в котором предполагалось поставить столы и всех усадить так, чтобы лицом сидели к алтарю. Одно было затруднение - как посадить председателя, ему пришлось бы сидеть спиной к царским вратам. Все так было бы сделано для того, чтобы на этом соборе не говорили - вот почему и слава богу, что это не удалось, - все это Игнатьев испакостил бы. По мнению Суворина (я так поняла), у него после свидания с Плеве явился на Плеве такой взгляд, он его не понял, что он такое - консерватор или либерал. Он - и то и другое - так ему показалось.

  

   Приходил к Е. В. гр. Игнатьев. Вот что мне удалось слышать из их разговора. Он говорил про Китай, что, когда затеяна была война, к нему приезжал гр. Муравьев, который тогда был министром иностранных дел, спросить его совета, как поступить - держать ли себя коллективно с другими державами. Игнатьев ему ответил - отнюдь этого не делать, а сейчас по телеграфу отправил депешу посланнику Гирсу, который болен, спросить об его здоровье и посоветовать ему для поправления оного ехать в Порт-Артур с семьей и там остаться подолее, но отнюдь не принимать участия во взятии Пекина. Игнатьев был и есть против занятия Порт-Артура, у которого бухта прескверная, никуда не годная. Тоже он против построенной Маньчжурской железной дороги - все это будет только пожирать русские деньги. Сказал он, что на его долю выпало провести границу - 10 тыс. верст между Китаем и Россией, что нам не следовало будить этого колосса, который нам теперь готовит много неприятностей. По его мнению, Муравьев был никуда не годный министр иностранных дел, что он его только ради его имени хотел взять в посольство секретарем, а затем Муравьев был назначен министром, приехал к нему и сказал: "Вы хотели меня сделать секретарем, а вот я - министр". Восток был совсем неведом Муравьеву.

  

   Вчера, говоря про войну 1877 года, Игнатьев вспомнил, как приехал в главную квартиру к вел. кн. Николаю Николаевичу Р. А. Фадеев, которому вел. князь начал называть окружающих его лиц. Оказалось, что все были польские фамилии: Непокойчицкий, Кульчицкий, Левицкий и т.д. Тогда Фадеев, услышав все эти имена, воскликнул: "Точно штаб пана Собесского". Игнатьев признает, что много глупого было проделано в ту войну.

  

  

   Был Мануйлов. Оказывается, что он в Париже занимает должность политического агента Департамента полиции, а Ратаев там прямо по сыскной части. Сперва обе эти должности совмещал в себе Рачковский, который теперь, после отставки, поселился в Брюсселе, чтобы никогда не возвращаться в Россию. Мануйлов приехал к нам от Лопухина (директора Департамента полиции). Шли у них разговоры, между прочим, и о рабочих. По словам Мануйлова, Лопухин допускает, чтобы рабочие сходились, толковали, рассуждали и проч. У него есть во взгляде на рабочих либеральное направление. Насчет статей рабочего Слепова в двух номерах "Моск. Ведомостей" в Департаменте полиции так смотрят, что никакой Слепов тут ни при чем, что обе статьи написаны Тихомировым, к которому с недоверием там относятся.

  

   Много рассказов по поводу убийства 6 мая в Уфе уфимского губернатора Н. М. Богдановича. Третий губернатор, на которого нигилисты поднимают свою руку: Валь, Оболенский и теперь - Богданович. Убили его двое или трое (точно не выяснено) в Уфе, в городском саду, в 4 часа дня. Говорили нам, что нигилисты убили Богдановича за то, что он в марте усмирял военной силой беспорядки рабочих на заводах в Златоусте. На заводах там были введены новые расчетные книжки для рабочих, но рабочие не хотели этого - поработали там нигилисты, которые внушили рабочим, что с введением этих книжек они якобы снова становятся крепостными. Рабочие забастовали и подали прошение приехавшему туда Н. М. Богдановичу, в котором просили оставить для них старые книжки и освободить арестованных накануне подстрекателей, а иначе не хотели работать. Богдановичу пришлось вызвать войска для усмирения рабочих. Говорят, что вот за это-то его и убили нигилисты, которые всегда мстят в подобных случаях. Н. М. Богданович был раньше начальником Главного тюремного управления в Петербурге.

  

   Говорила сегодня с Плеве про убийство уфимского Богдановича. Плеве говорил, что он был убит девятью пулями. Две пули попали в руку, а остальные семь все были смертельны: прострелены были четырьмя пулями легкие, двумя - сердце, печень и желудок. Рассказывали нам, что уфимское дворянство возложило на гроб покойного венок с надписью: "Доблестному герою долга".

  

   Клингенберг говорил, что в комиссии, в которой ему приходится заседать, все говорят об усилении власти. Не надо, по его мнению, никакой больше власти, чем губернаторы имеют, а дать им только побольше свободы.

   Говорил Никольский, что вчера в сельскохозяйственной комиссии, когда она прекратилась, и члены стали разъезжаться, образовался целый парламент: столпились все члены - сановники и чиновники - и стали рассуждать. Куломзин доказывал Витте, что железных дорог не надо строить, что они отняли у мужика извоз, обеднили мужика и проч. Выходило из всех разговоров, что в этой комиссии все члены занимаются совсем не тем, что составляет надобность мужика, которого Витте назвал, по словам Никольского, нецензурным словом (Никольский даже не решается его повторить), и сказал, что эта беднота, мужик, дает ему ежегодного дохода 380 млн. на водке, а мог бы пить на 180 млн. - "что же его заставляет пить?" и проч. По-моему, мужик оттого пьет, что ему тяжело живется.

  

   Суворин сказал Е. В., что Витте и Мещерский крепко работают, чтобы провалить Плеве. Андреевский говорил, что вчера при докладе Н. П. Дурново его спросил: "Что знаете новенького?" Андреевский отвечал: "А в каком направлении новенького?" В это время вошел чиновник с бумагами. Когда он вышел, Дурново повторил свой вопрос, а затем сказал: "Ах, что только у нас делается". Отовсюду доходят слухи, что Дурново тоже топит Плеве. Плеве в последний раз просил Е. В. узнать, часто ли у царя бывает Безобразов.

  

   Завтракали Клейгельс, Стишинский и Никольский. Говорили о том, что три дня тому назад поймали около Киева важного анархиста Гершуни, который подготовлял покушения на Валя, Оболенского, убийства Сипягина и Богдановича. Говорят, арестованы также 4 артиллериста - 2 гвардейца и 2 армейца.

  

   Плеве недоволен "Новым временем", статьями, которые были там напечатаны насчет евреев под заглавием "Пробелы закона 3 мая 1882 года" (о евреях). Плеве сказал, что эти статьи тошно читать. Плеве сказал также, что "Новое время" делается отвратительной газетой. Когда мы рассказали об этом Никольскому, оказалось, что статьи эти написаны самим Никольским. Он сказал, что еврейские законы так написаны, что их понять нельзя. Вследствие этих статей Плеве назвал "Новое время" подлой газетой.

  

   Рассказывали сегодня про происшествие в Киеве, что три дня назад в жандармское управление привели на допрос к начальнику управления генералу Новицкому еврейку Фрумкину, которая, выхватив спрятанный у нее под платьем нож, бросилась к Новицкому и ударила его ножом в шею. Новицкому удалось ослабить удар, и рана оказалась поверхностной, не опасной. Полтавский губернатор Урусов сказал, что ему сдается, что эта Фрумкина из Полтавы, что он ее знает.

   Назаревский (председатель Московского цензурного комитета) говорил, что задержал рукопись Хомякова (из Смоленска) "О самодержавии" - в таком тоне написана, что не дай бог. Хомяков просил отпечатать всего 100 экземпляров для друзей, не для продажи. Назаревский признает эту статью очень вредной. Хомяков приехал в Петербург добиться разрешения ее печатать, и Назаревский уверен, что через Адикаевского он получит на это разрешение, что через Адикаевского много вредных вещей прошло в печать, что он играет в руку либералов, что за деньги у него все можно сделать и проч.

  

   Сейчас узнала, что на П. А. Крушевана (редактора газеты "Знамя") сегодня днем было покушение за напечатание в газете письма отца Иоанна "Моим возлюбленным во Христе боге братьям, кишиневским христианам". На Невском бросился на Крушевана сзади человек, который ранил его финским ножом в шею. Рана не опасна. Преступника Крушеван схватил сам. Фамилия преступника - Дашевский, он бывший студент киевского политехникума.

  

   Рассказывали сегодня, что на допросе покушавшийся на Крушевана Дашевский заявил, что он действовал из мести, что он мстил Крушевану за кишиневский погром, в котором он считает виновным Крушевана.

  

   Барон Ф. Р. Остен-Сакен возмущался ответом Синода вселенской патриархии; говорил, что он уверен, что Победоносцев в этом документе не принял участия; высказывал также уверенность, что папа Лев XIII не оставит это послание без ответа, что Рамполла именем папы даст отповедь Синоду. Я думаю, что, когда митрополитом сидит дерево, как теперь у нас, а не человек, - церковь не в безопасности.

   На открытие мощей св. Серафима Саровского едут 16 членов императорской фамилии.

  

   Скворцов говорил про Арсения Швецова (раскольника), что он недавно держал целую длинную речь рабочим насчет св. Серафима: что обманывают народ, что мощей нет.

  

   Плеве говорил Ухтомскому, что царь им недоволен, а недавно Ухтомский послал царю сборник своих стихотворений, и царь ему написал собственноручно благодарность, что с удовольствием читал эти стихи, много при чтении вспомнилось ему из прошлого. Кончает царь письмо словами: "Истинно ваш Николай".

   Сейчас кн. Ухтомский прислал Е. В. следующее письмо:

  

   "Глубокоуважаемый Евгений Васильевич,

   Вы, конечно, уже слышали о готовящемся отобрании у меня "Спб. Ведомостей". Позвольте мне вам, как испытанному стражу правительственных интересов, как старому другу нашей семьи, сказать два слова по этому поводу.

   Пока вопрос о насилии надо мной был в первоначальном фазисе, где все сводилось к моей мнимой неблагонадежности, я был сильно удручен, что разными клеветническими приемами пытались омрачить мои сокровеннейшие чувства к облагодетельствовавшему меня государю. Мало-помалу дело, однако, выяснилось. Облава на меня, как оказалось, велась исключительно из личных целей, дабы посадить на мое место лицо, которое умело приглянуться. Теперь - задержка, кого провести, как примирить разнородные хищные аппетиты. Я стою в стороне и от души смеюсь.

   В сферах, близких вершителям судеб моей бывшей газеты, преимущественно называют 3 кандидатов: Колышко, Величко, Гольмстрем.

   Относительно первого сам В. К. Плеве мне с негодованием сказал: "Колышко - вор. Пока я министр внутренних дел - никогда такое назначение не состоится. Я имею в виду вместо вас высокопорядочного человека". Хотя и не имею данных судить, но сомневаюсь: неужели он под таким наименованием говорил о заведомом профессиональном негодяее Величко?

   Мне лично, глубоко оскорбленному недостойным обращением со мной эти последние месяцы, не только безразлично, но даже приятно знать, что мой заместитель сразу выступит с более чем определенной физиономией. Ко всем выражениям симпатии, которыми я уже и ныне, слава богу, окружен со стороны очень уважаемых людей - притом во мне нисколько не нуждающихся, - присоединится еще и весьма громкий шепот общественного негодования. И вот именно-то потому, в ясном сознании, что правительству от худой молвы, им же самим питаемой, не будет пользы, позволяю себе высказать вам как другу и советнику многих сановников, что, если комбинация оставления Столыпина "за редакт