Чертков Владимир Григорьевич - Финляндский разгром

и достаточной честности со стороны правителя и лояльности со стороны подданных, едва ли можно было опасаться столкновений между государем и народом, или какого бы то ни было риска для монархии от такой урезанной и разжиженной парламентской системы.

   И русские самодержцы, действительно, не имели до сих пор никакого основания жалеть о своем интересном политическом эксперименте. Девяностолетнее трудное испытание прак-

  

  

   тикою, через которое прошла финская конституция, было выдержано ею блестяще. Больше того, - система эта действовала до такой степени удовлетворительно, что сами цари почли справеддивым дать ей дальнейшее развитие в конституционном направлении. Наиболее замечательные прогрессивные мероприятия в этом роде были предприняты Александром II изданием 15 апреля 1869 г. "Landtags ordning", или Парламентского Акта, которым был определен периодический регулярный созыв сеймов, вместо прежняго произвольного, по усмотрению Великого Князя.

   Такого же конституциопно-прогрессивного характера был акт Александра III от 25 июня 1886 г., которым предоставлялось сословиям право инициативы в большинстве вопросов, не имевших характера основных законов. Нечего прибавлять, что все цари после Александра I, включая ныне царствующего, при восшествии на престол, торжественно клялись соблюдать ненарушимо конституцию Финляндии, как она изложена в ее основных законах.

   Не удивительно, быть может, что исключительное политическое положение Финляндии породило неприязнь и подозрение в шовинистских слоях русского общества, которые, как всем известно, постоянно были готовы жертвовать всем, чтС угодно, ради централизации. Уже вскоре после смерти Александра II, который особенно хорошо относился к Финляндии и проявлял просвещенный и благосклонный интерес к ее конституционному развитию, в некоторых кругах русского общества и некоторых русских газетах была объявлена формальная война против финской автономии; и финнам вскоре стало довольно ясно, что новый монарх Александр III подчиняется недоброжелательно настроенным советникам и не понимает должного своего положения, как конституционного Великого Князя Финляндии. Несмотря на протесты сейма, он не раз поступал вопреки прямому указанию буквы конституции, которую он в свое время поклялся защищать, то приостанавливая действие уже утвержденных законов, то подчиняя независимые ветви местного управления русской центральной администрации без предварительного согласия всех четырех сословий. Тем не менее это были все лишь изолированные случаи беззакония, не нарушавшие нормального течения жизни страны, вследствие чего,

  

  

   повидимому, им и не придавалось в то время особенного зиачения. Я говорю: "в то время", потому что в виду последних событий становится очевидным, что все эти предварительные прижимки составляли не что иное, как часть сознательно задуманного заговора, имевшего целью свести финляндскую конституцию к нулю.

   Начало теперешнеи сумятице положил несчастный законопроект об армии, предложенный сословиям Финляндии на чрезвычайном собрании, созванном исключительно для этой цели, генерал-губернатором Бобриковым в конце минувшего января. Во вступлении к этому "милостивому предложению" говорится: "Единство русской армии требует введения полного однообразия в отношении комплектования списков армии как в военное, так и в мирное время; посему настоящий закон, предлагаемый чрезвычайной сессии Сейма, составлен нижеследующим образом по нашему милостивому распоряжению, в отмену правил, содержащихся в Акте об армии от 18 декабря 1878 г., утвержденном Его Величеством (покойным царем Александром II) для Великого Княжества финляндского". *)

   Затем излагаются подробности в 286 статьях. Главною целью этого нового закона об армии было слить финляндскую армию с русской, и важнейшим политическим последствием его было бы то, что финские войска уже больше не служили бы, как до сих пор было, исключительно для защиты самой Финляндии от внешних врагов, - наоборот, по предложенному закону, военные силы Великого Княжества могли быть во всякое время передвинуты в Россию, и обратно, русские офицеры могли быть присылаемы командовать финскими батальонами. А так как, в последнем случае, нельзя предположить, чтобы русские офицеры взяли на себя труд изучить оба официальные языка Финляндии (шведский и финский), то их присутствие в финской армии неминуемо привело бы к введению русского языка (в настоящее время он употребляется в Финляндии только при отдаче команды в армии), а родные языки подвергались бы риску очутиться в положении местных наречий, терпимых лишь из милости. Что это не было воображаемой только опасностью,

  

   *) Это вступление занимает 21 с половиной столбца in folie в приложении к руководящей финской газете Nya Pressen от 25 января 1899 г.

  

  

   ясно видно из некоторых параграфов в предложенных новых правилах и, в особенности, из того пункта, в котором обещается значительное сокращение обязательного срока военной службы лицам финского происхождения, которые будут обладать знанием русского языка. Для Сейма принять эти военные предложения в их настоящем виде было бы равносильно политическому самоубийству; и русский генерал-губернатор Финляндии, повидимому, доложил куда следует, что единственный ответ финских сословий может быть лишь non possumus, так как, не успев еще даже обсудить предложенный на их рассмотрение новый законопроект, сословия вдруг очутились лицом к лицу с новым, совершенно непредвиденным и неизвинительным актом деспотизма. В Петербурте было решено лишить финские сословия их права veto по отношению к законопроекту об армии и, таким образом, спасти Россию от политического поражения в ее же собственных пределах; цель эту предполагалось достигнуть чрезвычайно простым средством, а именно, незначительным изменением финляндской конституции посредством царского манифеста.

   Говорят, что проект этого манифеста был выработан на совещании, состоявшемся в Петербурге в начале текущего года под председательством Великого Киязя Михаила Николаевича и при участии, между прочим, реакционера Победоносцева и генерал-губернатора Бобрикова. Вопреки протесту министра-секретаря Финляндии, генерала Прокопе, проект был принят большинством голосов и тотчас же поднесен на утверждение царю, который собственноручно и начертал на нем: "быть по сему". Но прежде чем прибегнуть к такой чрезвычайной мере, решено было сделать через посредство генерал-губернатора Бобрикова последнюю попытку уладить дело по доброму старому русскому обычаю, полюбовно. Около средины февраля генерал Бобриков обращается частным образом через своего главного секретаря полковника фон-Минквица к барону фон-Тройлю, Ландмаршалу, или Президенту финского Сейма, прося его употребить свое "большое влияние" на Сейме и убедить своих друзей и сторонников проявить свое верноподданничество сколь возможно большими уступками военному законопроекту - в интересах самой страны. Фон-Тройль ответил коротко и ясно: "поклонитесь от меня Его Превосходительству, сказал

  

  

   он, и передайте ему, что финский закон считает преступником всякого, кто в течение сессии Сейма пытается оказать какое бы то ни было предосудительное давление на своих парламентских товарищей". После этого генерал Бобриков снова отправился в Петербург и доложил, что население Великого Княжества безнадежно упорствует. 14-го февраля он вернулся в Гельсингфорс с известным нам уже злополучным манифестом в кармане.

   Нет надобности подробно излагать манифест и формулированные в приложении к нему "grundstadgaden", или основные статуты: их содержание и значение можно отметить в двух словах. Они без дальних околичностей постановляют, что отныне один лишь государь будет решать, какие вопросы общегосударственные и какие - чисто местного характера, могущие быть предоставленными ведению сейма. Издание такого указа является просто на просто coup d'Иtat - насильственным государственным переворотом, так как оно выражает решение конституционного монарха (т. е. Великого князя Финляндии) впредь игнорировать в известных случаях ту самую конституцию, охранителем которой он является. Отныне по всем вопросам, которые император сочтет относящимися ко всей империи, включая сюда и самую Финляндию, финского сейма как бы и не будет. А между тем в Landtagsordning, или парламентском статуте 1871 г., который Николай II клятвенно обещал соблюдать, значится совершенно явственно: "основные законы могут составляться, дополняться, обнародоваться и отменяться лишь по предложению Императора Великого Князя и с согласия всех сословий государства (Финляндии)". До сих пор в сомнительных случаях вопросы, которые касались одновременно России и Финляндии, окончательно формулировались на совещаниях министров обоих государств, так что для каждой из обеих составных частей империи издавались не общие, а отдельные, хотя и тождественные законы. Оттого наиболее зловещей чертой манифеста 15 февраля является то, что впредь финляндцы никогда не могут быть уверены, какие вопросы русскому императору заблагорассудится признавать "общегосударственными". Поэтому мы нисколько не преувеличим, если скажем, что манифест этот является смертельным ударом для свободы Финляндии,

  

  

   так как он лишает финляндцев дрогоценнейшей их привилегии, а именно: привилегии составлять для себя свои собственные законы, совместно с Великим Князем, и превращает сейм из законодательного представительного парламента в простое совещательное провинциальное собрание.

   Манифест разразился, как гром над головою ошеломленных финляндцев, ибо хотя в Гельсингфорсе и носились разные темные слухи незадолго до его появления, но ни один человек в здравом уме не думал серьезно о возможности такого посягательства. Манифест был опубликован 17 февраля в официальной русской газете, и финскому сенату, высшему исполнительному совету Финляндии, было приказано немедленно опубликовать его в двух официальных финляндских газетах. После долгих и тревожных прений мнение опортунистов, что следует избегать крайностей, одержало верх большинством одного голоса *), и манифест был, согласно этому, напечатан в газетах. Сенат жестоко порицали за его уступчивость по этому поводу, но я полагаю - несправедливо. Нет сомнения, что отказ сената опубликовать манифест побудил бы новоявленного "князя мира" **) прибегнуть для убеждения самых безобидных и интеллигентных из своих подданных к другого рода аргументам - к штыкам и пулям; и хотя подобные репрессалии сделали бы миротворца вселенной смешным в глазах Европы, но они означали бы полное уничтожение свободы Финляндии. Русскому правительству ничего не было бы так на руку, как приличный предлог для объявления осадного положения и вызова войска для подавления воображаемого восстания, ибо теперь достоверно известно, что накануне этого coup d'Иtat в Финляндии и Петербурге были приняты чрезвычайные военные предосторожности на случай могущих произойти осложнений. Однако, к своему счастью, финляндцы - народ в высшей степени хладнокровный, осторожный, прозорливый, медленный в словах и еще более медленный в движениях, и эта естественная флегма сослужила им хорошую службу в настоящем кризисе. Тем не менее, поведение их было столько же мужественно, сколько коррект-

  

   *) На самом деле голоса разделились поровну, и голос председателя решил дело.

   **) Так скандинавцы теперь иронически величают царя.

  

  

   но, и они не упустили ни одного случая, чтобы не выразить законными способами своего неудовольствия. Начато с того, что сенат единогласно решил тотчас же войти с почтительнейшим представлением к царю через своего статс-секретаря, генерала Прокопе, в Петербурге. В этой записке просители красноречиво и ясно излагают положение дела; затем, доказав, что по точной букве конституции ни один вопрос, относящийся к учреждениям Финляндии, не может быть изъят из законного обсуждения народных представителей Финляндии только потому, что он в то же время касается Российской империи, - они обращаются с следующим воззванием к чувству чести и справедливости императора:

   "Всемилостивейший Император! Жители Финляндии никогда не перестанут благословлять память великодушного монарха (Александра I), который умел привязать к себе финский народ неразрывными узами лояльности и любви в момент, когда Финляндия присоединялась к Империи и призвана была судьбою начать новую эру жизни. Финский народ глубоко проникнут сознанием долга признательности также ко всем последующим монархам за любовь к нему и за дарование ему многих милостей. Он также имеет столь высокое мнение о священной особе Государя и столь высокое представление о иеизменности царского слова, что он видит в нем верную гарантию законных прав своей страны. А потому сенат Вашего Императорского Величества не может себе представить, чтобы милостивым желанием и намерением Вашего Императорского Величества могло быть отступление от торжественного обещания, данного Вашим Императорским Величеством финляндскому народу при восшествии на престол, сохранять ненарушимо и во всей силе конституцию этой страны... Поэтому сенат почтительнейше просит, чтобы Ваше Императорское Величество соблаговолило объявить, что настоящее законодательное мероприятие не имеет в виду уничтожить основные права и вольности финского народа".

   В заключение сенат предлагает достойный и разумный выход из запутанного положения:

   "Но так как, без сомнения, существуют законодательные вопросы, касающиеся общих интересов Империи, которые требуют иной процедуры обсуждения, нежели какая была в

  

  

   силе до сих пор, и так как сенат убежден, что финский народ никогда не станет уклоняться от уступок и жертв, требуемых истинными интересами Империи, - то он, Сенат, осмеливается почтительнейше просить, чтобы Вашему Величеству угодно было новелеть составить опытными людьми, как русскими, так и финляндцами, законопроект, регулирующий порядок законодательства по мероприятиям, касающимся общих интересов Империи; и такой проект, после тщательного предварительного рассмотрения, предложить на обсуждение Сословий Финляндии, согласно основным законам Конституции".

   Это прошение было должцым образом прочтено царю генералом Прокопе во время его официального доклада. Однако, оно не только не тронуло Николая II, но напротив того, точка зрения Сената показалась ему грубым непониманием его доброй воли, и он вспылил. "Он надеялся, - говорят, сказал он, - что для финского народа достаточно знать, что это он сам, Император, решает во всяком отдельном случае, что государственный и чтС чисто финский вопрос". Это напоминает приемы Екатерины II, которая заключила в тюрьму польских сенаторов и депутатов за то, "что они сомневались в чистоте ее намерений" - и это в тот самый момент, когда она уничтожала их свободу и грабила их страну. Излишне, быть может, прибавлять, что из петиции финского Сената ничего не вышло.

   Одинаково неудачны были попытки в том же направлении Сейма и финского прокурора Зодергельма, высшего судебного лица великого княжества. Зодергельм, протестовавший в самом начале против опубликования манифеста Сенатом, поспешил на следующий день в Петербург просить ауденции у царя; но в ауденции ему было отказано. Подобная же судьба постигла президентов четырех палат Сейма которые поспешно были отправлены в Петербург с целью сообщить монарху единодушное решение Сословий, сожалевших о случившемся и делавших почтительное представление против такого злоупотребления властью. *) Этот отказ хотя бы только выслушать

  

   *) Сдедующая за тем огромная депутация из 500 представителей всех классов населения, прибывшая в Петербург, во избежание шума, в группах по два и по три человека, также должна была вернуться в Финляндию с пустыми руками.

  

  

   представителей целого народа более, чем ясно указывает на решение царских советников не уступать ни пяди из того положения, которое они заняли. Поэтому, всякую надежду на отмену манифеста следует рассматривать, как весьма сомнительную возможность.

   В настоящий момент финляндцы переживают нечто в роде господства террора, и все, что они могут теперь делать - это протестовать у себя на родине *) и создать общественное мнение заграницей. Даже в России они завоевали уже симпатии более либеральной и просвещенной части общества. Каждый день приносит с собою новые доказательства того, что в самом Петербурге существует сильное чувство негодования по поводу реакционного похода против автономии Финляндии. Пастора шведской церкви в русской столице посетили многие совершенно незнакомые ему выдающиеся русские, которые выражали свой ужас и негодование по поводу coup d'Иtat в Финляндии. Тамошний финский книжный рынок посещают ежедневно русские, желающие приобресть сочинения знаменитых финских публицистов Даниельсона и Мехелина, чтобы самим изучить финский вопрос. Кроме того, в высших кругах русской столицы произносились, при всеобщем одобрении, речи в пользу Финляндии, и мне передавали, что предполагается послать адрес от имени русской аристократии с выражением симпатии Сословиям Финляндии.

   Я верю, что сам по себе царь - честный человек, и что данное слово для него столь же дорого, как и для другого благородного человека. Но тем не менее то обстоятельство, что он позволяет прикрывать своим именем одно из самых бесчестных деяний нашего времени, указывает ясно, что он - не что иное, как покорная и легко обманываемая кукла в руках реакционной камарильи.

  

  

   *) Это они делают, являясь в трауре, возлагая венки на статую Александра II в Гельсингфорсе и возражая на доводы русских шовинистов в печати.

  

  

  

   Финляндцы не привыкли видеть свою страну предметом внимания европейской прессы. Мало кто знает что-либо о Финляндии, и в этом нет ничего удивительного: Финляндский народ, как политическое тело, не только не отличается многочисленностью, но еще и очень молод; кроме того, со времени своего появления на мировой сцене, он находился в тесном союзе с могущественной державой, величие и значение которой оставляли в тени конституционное Великое Княжество, находящееся под владычеством царя. Но, несмотря на это, мы были очень счастливым народом и стремились лишь к тому, чтобы пользоваться нашими правами и подвигаться вперед по пути промышленности и экономии, умственной и нравственной культуры, просвещения и развития на почве науки и искусства. Понятно, что такое, полное спокойного довольства, существование не могло служить предметом сенсационных газетных статей. Но это довольство теперь исчезло. Манифест царя от 15 февраля нарушил наше мирное существование.

   При конституции, гарантированной Финляндии императором Александром I и его наследниками, страна прогрессировала, как в материальном, так и в интеллектуальном отношениях, с удивительной быстротой. По общему убеждению финляндцев, этот поразительный прогресс должно целиком приписать конституционному образу правления, и поэтому вполне понятна их привязанность к нему и готовность защищать этот порядок против всякого нарушения.

   За последние десять - двенадцать лет шовинистская часть русской прессы предприняла ожесточенную камланию против финляндских конституционных учреждений. Какой характер носила эта кампания, лучше всего можно судить по следующему описанию Петербургского корреспондента Times'а:

   "Чем хладнокровнее и спокойнее, - пишет корреспондент, - хотят финляндцы выдержать систему пассивного сопротивления, тем ожесточеннее и настойчивее делаются их противники в русской прессе. Нападки этой прессы на поляков, балтийских немцев и закавказских армян носят гораздо

  

   - 32 -

  

   более мягкий и случайный характер, по сравнению с нападками на безобидных финляндцев. . . Лишь люди, терпеливо следившие изо дня в день в течение многих лет за бесконечными потоками оскорблений, направленных на финляндские учреждения, и за извращением принципов, которыми эти учреждения руководятся, - могут иметь представление о степени ожесточения, с которой производится эта антифинляндская пропаганда".

   Вслед за нападками периодической прессы появился целый ряд книг, преследовавших те же цели. Со стороны финляндцев они были парированы трудами финляндских ученых: сенатора Мехелина, профессоров Даниельсона и Германсона и др., нашедших себе поддержку даже со стороны некоторых русских ученых.

   В общем, до последнего времени финляндцы, нисколько не сомневаясь в правоте своего дела, не были особенно обеспокоены нападками русской шовинистской прессы, вполне полагаясь на присягу царя. Но, вот, в 1898 появился новый военный законопроект, а вслед за ним манифест царя от 15 февраля.

   Относительно характера этого манифеста в Финляндии существует лишь одно мнение, а именно, что Император и Великий Князь, обнародовав его, нарушил свое торжественное обещание, которое он дал при вступлении на престол, соблюдать в точности финляндскую конституцию, один из пунктов которой гласит, что основные законы страны не могут быть отменены или изменены без согласия всех четырех сословий. То обстоятельство, что финляндский сенат решился обнародовать манифест царя, еще не доказывает, что сенат признал его согласным с конституцией, ибо и генерал-прокурор, высшее судебное лицо в Великом Княжестве, протестовал против этого обнародования, и сам сенат единогласно решил обратиться с воззванием к царю, прося его объявить, что предложенная им законодательная мера не имеет в виду нарушить государственный строй Финляндии.

   Известно, что генерал-губернатор Бобриков, как бы в ответ на это воззвание, разослал губернаторам финляндских губерний циркуляр, в котором уверял, что впредь все законы, касающиеся интересов Финляндии, будут составляться и

  

  

   обнародоваться точно так же, как до сих пор; но это нисколько не выясняет положения дела. Чего финляндцы желают, так это точного заявления со стороны самого Государя.

   Мы, финляндцы, постоянно задаем себе вопросы: Что обозначает мера, обнародованная Императором и Великим Князем ? Почему мир, которым мы наслаждались, был нарушен именно тем самым человеком, который объявил, что он стремится "к тому, чтобы великая идея всеобщего мира восторжествовала над силами смуты и раздора"? Почему закон нарушен тем, кто сам объявил себя защитником "начал права и справедливости, на которых зиждется безопасность государств и преуспеяние народов"? Почему человек, ясно заявивший, что "по мере того, как растут вооружения каждого государства, они менее и менее отвечают предпоставленной правительствами цели", в то же самое время увеличивает вооружения нашеи нации до таких пределов, что они становятся невыносимой тяжестью? Почему все это делает тот самый человек, который тут же заявляет, что "положить предел непрерывным вооружениям - таков ныне высший долг для всех государств"? Почему не сдержал он слова, данного нации, которая всегда была признаваема самой верноподданной среди его подданных? Мы думали, что величайшая слава для монарха - видеть свой народ процветающим и счастливым и быть самому предметом обожания этого народа. Мы были убеждены,что наш Великий Князь не может нарушить наших законов, ни преступить данного нам слова. Мы всегда слыхали лишь похвалы нашим солдатам и думали, что чем больше средств мы затратим на образование народа, тем меньше их понадобится для военных целей. Мы никогда и не воображали возможным такую меру, как отозвание наших солдат из родной их страны, которую они любят со всею свойственною северянам страстной привязанностью к своему отечеству; мы не думали, что их когда-либо могут заставить отбывать воинскую повинность среди народа, язык которого им чужд, образование которого так разнится от их образования; что, наконец, их заставят принимать новую присягу, в которой обещание "повиноваться законам и установлениям, имеющим силу в стране", будет исключено и замепено присягой на верноподданство

  

  

   неограниченному монарху. Все это несомненно сделает для них отбывание воинской повинности наказанием более тяжелым, чем таковым оно является в какой-либо другой стране.

   На все поставленные нами выше вопросы имеется лишь один ответ: советники нашего Государя преподали ему плохой совет, и сам он недостаточно понимает своих финляндских подданных. Мы не верим, мы не можем верить, чтобы он сознательно нарушил свою клятву. Его торжественное обещание почитать нашу конституцию висит оправленным в рамки в каждой финляндской церкви, и на него смотрят с благоговейным почтением. Оно висит там, как эмблема ненарушимости священных прав. Скажите финляндскому крестьянину, что прочитанное им в обещании - неправда, и вы отнимете этим у него часть его религиозных убеждений. Он ответит вам, что у Государя лукавые советники, но что сам он всегда поступает с благими намерениями. Да и чем иначе объяснить тот факт, что некоторые люди так стараются скрыть от царя ту скорбь, в которую манифест поверг все классы народа? Эту скорбь стараются представить измышлением финляндского дворянства и бюрократии. Царю докладывается, что все разумные финляндцы довольны, так называемой, "реформой". Всякое же выражение действительных чувств народа, могущее достигнуть Государя, тщательно подавляется. Великолепный венок, с французской надписью: "От благодарных финляндцев", который был послан в Петербург для возложения на гроб Александра II в годовщину его смерти, исчез перед посещением теперешним царем собора. Сообщают в виде вполне достоверного слуха, что генерал-губернатор отдал приказ, чтобы все гирлянды и цветы, которыми финляндды, со времени обнародования манифеста, украшают статую Александра II-го в Гельсингфорсе, были сняты с нее, и это приказание было отменено лишь потому, что чиновник, которому оно было отдано, потребовал от генерал-губернатора письменного распоряжения, но генерал-губернатор не решился на этот шаг. Массовые депутации и адреса генерал-губернатору особеннно не по душе, и он борется с ними при помощи контр-адресов за фиктивными подписями, собираемыми бродячими рус-

  

  

   скими прасолами и разносчиками. Последние служат еще и другим целям: они распространяют слухи, что, по введении в Финляндии русских законов, будет произведен передел земли, и всякий получит часть, причитающуюся на его долю. Эта же система несколько времени тому назад практиковалась в Балтийском крае, где народонаселение было таким путем возбуждаемо против немецких помещиков. И не только система одна и та же: человек, который, по общему мнению, ответствен за настоящее положение дел, - теперешний генерал-губернатор Финляндии, когда-то принимал деятельное участие и в руссификации балтийских провинций. Его имя - генерал Бобриков.

   Бобриков совершенно чужд духу национальной жизни Финляндии. Его отношение к финляндской прессе по истине цинично: по его мнению, в Финляндии чересчур много газет, и вот он закрыл одну из них и приостановил на два месяца две других *). Одна из последних "Nya Pressen" является самым влиятельным органом финляндской прессы и занимала первенствующее место в ведущейся теперь борьбе за право и справедливость; понятно, что произвольная мера генерал-губернатора вызвала общее негодование, истинный характер которого он едва ли даже понимает. Со времени его прибытия в край и, в особенности, после обнародования манифеста царя, страна наполнилась жандармами и шпионами. Детей останавливают на улицах и расспрашивают, о чем их учат в школах, и о чем говорят их родители у себя дома, предлагая им деньги за донос. Мы не знаем, принимает ли генерал-губернатор непосредственное участие в этой омерзительной системе шпионства, но, во всяком случае, он не делает ничего для того, чтобы подавить эту систему, с которой Финляндия не была знакома до его прибытия в край. Нас третируют как бунтовщиков, хотя в стране нет ни малейших признаков бунта. Даже лица, подозреваемые как agents provocateurs, не вызвали насилия со стороны населения. Уважение к закону и порядку так глубоко пустило корни в финляндском народе, что никакая провокация не в силах будет потрясти его.

  

   *) С тех пор как написана эта статья, закрыто очень много финляндских газет и журналов. Ред.

  

  

   Мы не проливаем слез и не просим о сожалении. Мы думаем, что человек, не симпатизирующий по собственному почину такому делу, как наше, заслуживает сожаления более нас самих. Единственное оружие борьбы, которому мы доверяем, - культура ума и характера, данная нам скандинавской цивилизацией. Наши русские противники не имеют понятия о силе этого оружия. Финляндские крестьяне стоят в интеллектуальном отношении на высшей ступени по сравнению с массой русского народа. Могучий национальный дух проникает все классы нашей демократической нации, связывая их неразрывной цепью. Мы не даром в течение столетий дышали укрепительным воздухом свободы. Наша политика будет так же лояльна, как она была всегда. Мы постараемся сделать наш народ еще более образованным, уважающим законы и патриотическим. И какое бы физическое притеснение ни было употреблено против нас, мы надеемся, оно не сломит нашей нравственной силы сопротивления.

  

  

  

  

   Предыдущие статьи из под пера лиц, близко знакомых с делом, дают достаточно ясную картину положения вещей, созданного в Финляндии февральским манифестом. Мы пополним ее теперь имеющимися у нас документами и сведениями и постараемся, держась строго фактической почвы, осветить некоторые наиболее важные стороны ее.

   Прежде всего, мы обратимся к упоминающемуся в статьях массовому адресу, привезенному в С-Петербург 500 представителями финляндского народа. В правительственных сферах и в некоторой части нашей печати ходил слух, что этот адрес, в сущности, фиктивный, что подписи, значащияся под ним, частью вымышлены и частью добыты обманом, и что, наконец, народная масса Финляндии отнеслась к царскому

  

   *) Статья составлена по нашему поручению по материалу, собранному нами. Ред.

  

  

   манифесту если не восторженно, то сочувственно. Приводимая ниже, за немногими сокращениями, статья из "Finland", английского органа, посвященного финляндскому вопросу, написанная компетентным лицом и рисующая, как и при какой обстановке были собраны подписи, покажет, насколько правдоподобен этот слух.

   Описав, с каким волнением население Гельсингфорса ждало результата сенатских совещаний относительно того, следует ли опубликовать царский манифест или предварительно послать депутацию с протестом, статья далее говорит:

   "В начале народ был ошеломлен решением сената публиковать. Повидимому, никто не знал, чтС думать, что делать. Но на следующий день, в воскресенье, 7-го февраля, стали предлагать и обсуждать различные планы действия. Из провинции стали прибывать, по телеграфу и по телефону, запросы относительно того, чтС столица думает предпринять. В понедельник пришла масса писем с просьбами о сведениях, и в тот же вечер состоялось в Гельсингфорсе многолюдное собрание горожан, на котором единодушно решено было послать царю от имени всего народа протест в виде адреса и просить его отменить свой Манифест. Тут же был выбран комитет из 12-ти человек для организации движения, и им вручены были необходимые на это полномочия.

   "На первый взгляд может казаться невозможным, чтобы эти двенадцать человек успели в течение каких-нибудь 14-ти дней и в самый разгар зимы собрать подписи во всех приходах обширной страны, к тому же еще страдающей недостатком в путях сообщения. Но им это удалось, благодаря содействию, которое с энтузиазмом оказывалось им со всех сторон. На первом своем собрании они получили известие, что в Петербурге готовятся к скорому отъезду царя и царицы на Ривиеру. Известие пришло из надежных источников. Комитет к тому времени уже решил было послать адрес в Петербург с колоссальной депутацией, состоящей из представителей всех 500 приходов Финляндии, по одному из каждого. Известие из Петербурга заставило лишь принять добавочное решение послать депутацию, в случае необходимости, на Ривиеру через всю Европу. Так же легко и с такою же уверенностью во всеобщей готовности на жертвы

  

  

   разрешен был вопрос о денежных средствах, нужных для такой поездки. Трем членам комитета поручено было заняться сбором денег, и 20-ю часами позже, когда комитет собрался вновь, в его распоряжении уже было полмиллиона марок, обещанных разными лицами, т. е. вдвое больше того, во что могла бы обойтись поездка депутации. Как известно, однако, поездка государя не состоялась, и комитет отменил сделанные им на этот счет распоряжения.

   "Само собою понятно, что комитет не мог пользоваться ддя своих сношений ни телеграфом, находящимся в руках русского правительства, ни даже почтою, так как подозревалось, что низшие чиновники вскрывали письма. Все сношения поэтому приходилось производить устно, а для этого требовалось до ста человек эмиссаров. При первом же слухе об этом 300 человек различного общественного положения предложили комитету свои услуги. Тем временем лихорадочно шла работа по заготовке копий адреса. День и ночь работали сменами двести молодых людей обоего пола, приготовляя экземпляры адреса и вступительной речи, которую имелось в виду прочесть на всех сельских сходах в воскресенье, 21-го февраля. Гонцы, которым предстоял особенно долгий путь, оставили Гельсингфорс в пятницу вечером, 12-го февраля. К утру понедельника все уже уехали и повсюду встретили тот же прием. Крестьяне, как только получали известие об адресе, тотчас же, по собственному почину, снаряжались в путь для сообщения вести в окружные села и усадьбы. Для этого достаточно было одного слова. Каждый с радостью готов был делать все, чтС было в его власти. "Народ сам обратился с воззванием к царю", - такова весть, которая облетела страну и будила повсюду надежды.

   "5-го марта повсюду: в городах, деревнях и селах, происходили сходы. Там, где не было достаточно больших зал, церкви отворяли свои двери, и толпа валила и окружала столы, где лежали экземпляры адреса в ожидании подписей. Одни лишь грамотные допускались к подписи, и строгость, которая соблюдалась на этот счет, часто вызывала патетическия сцены. В одной деревне старик 70-ти лет, старший работник в одном из тамошних имений, приходит к хозяину и просит научить его писать свое имя. "Я слишком тяжело на-

  

  

   казан за то, что ленился в детстве", сказал он со слезами на глазах. "Я не могу принять участия в протесте родины против несправедливости." Лишь после часу упорного труда он утешился, найдя, что он уже в состоянии выводить свое имя на бумаге. Другие, узнав, что подписи будут приниматься еще три дня, обратились к сельскому учителю и были необычайно горды, когда им удалось, наконец, ценою страшных усилий научиться подписываться и начертать свое имя на адресе. В одном случае владелец усадьбы, находившейся в каком-то медвежьем углу, узнал, чтС происходило, от одного из своих работников, случайно проходившого в это воскресенье мимо сельской церкви. Было уже слишком поздно для всех, живших в усадьбе, отправляться в церковь и попасть вовремя. Но владелец усадьбы не унывал. Он сел за стол и прямо написал царю, прося его "уважить законы Финляндии и отменить меру, которою он уничтожал их". Он подписал послание, дал подписать другим членам семьи, равно как и прислуге и работникам, и послал его через нарочного делегата от его прихода. Делегат был найден, своеобразное и трогательное прибавление к массовому адресу прибыло своевременно в Гельсингфорс и там пришито к прочим листам.

   "Самый северный приход, куда был послан делегат, был Рованиеми, за полярным кругом. Там все дороги кончаются и зимою нет никаких способов сообщения, кроме как на лыжах; но в этом искусстве тамошнее население особенно отличается. Гельсингфорский комитет полагал невозможным послать адрес еще далее на север, но Рованиемские крестьяне думали иначе. Узнав, что соседей их дальше к северу собираются исключить из участия в протесте против несправедливости, причиненной стране их, они решили забрать дело в свои собственные руки. Необходимо было достать добровольца, который бы взялся разнести весть по далекому северу, и на зов явился лучший лыжебежец деревни. Для того, чтобы добраться до первого большого села, ближайшего села Киттильского прихода, ему предстояло пробежать среди необитаемых мест до 150 верст, а у него в распоряжении было всего 24 часа. Но он сделал свое дело в 18 часов. Он весь день и всю ночь бежал по замерзшим топям и

  

  

   лесам, где не было даже тропинок, и достиг места своего назначения около полудня следующего дня. Он тотчас же передал жителям деревни свое поручение. Они немедленно, в свою очередь, разослали гонцов на лыжах по всем направлениям, и к вечеру прибыло около 70-ти человек, из которых многим пришлось пробежать большие расстояния без остановки, чтобы поспеть вовремя. Устроили сход, подписали под адресом свои имена и в тот же вечер послали в Гельсингфорс делегата. Последний, в свою очередь, пробежал около 150 верст с драгоценным документом в кармане в виде единственного своего багажа и прибыл на следующий день в место, откуда мог уже продолжать свое путешествие верхом либо в санях. Он сделал еще 200 верст до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда поехал в Гельсингфорс, куда и прибыл с тем же поездом, что и остальные делегаты!

   "Что же касается до Гельсингфорса, то дело по сбору подписей было поручено 40 дамам, пользовавшимся всеобщим уважением. Так как всю затею решено было до поры до времени скрывать от генерал-губернатора, то никаких собраний нельзя было устраивать. Взамен этого, город был разделен на 40 участков, по одному на каждую из упомянутых дам, из коих каждая навербовала себе помощников, и 21-го февраля начался из дома в дом сбор подписей, который и дал 34000 имен.

   "К востоку и западу от Гельсингфорса тянется на протяжении почти двух десятков верст архипелаг. Самые дальние острова населены рыбаками, которые зимою совершенно отрезаны от остального мира; но и о них не забыли. Молодые люди из Гельсингфорса, отличавшиеся своим искусством бегать на лыжах, образовали "летучий отряд" и обежали все колоссальное ледяное поле от острова к острову, от скалы до скалы и вернулись назад с тысячью слишком подписей лиц обоего пола, радостно ухватившихся за этот случай принять участие в национальном протесте."

   Так было собрано 523.921 подпись менее чем в 10 дней. Теперь приведем некоторые отрывки из текста адреса.

   "Манифест 3-го февраля Вашего Императорского Величества возбудил тревогу и скорбь по всей Финляндии. Временем

  

  

   освященное право финского народа на участие через своих сословных представителей в законодательстве было подтверждено блаженной памяти императором Александром I и расширено и урегулировано при императорах Александре II и Александре III. Однако же теперь, согласно основным положениям, изданным вместе с манифестом, земские чины в тех вопросах, которые будут признаны касающимися интересов всей империи, не будут допущены к участию в законодательстве с решающим правом голоса, обеспеченным за ними основными законами Финляндии. Государь, этот Манифест колеблет фундамент нашего общественного строя...

   "Мы, нижеподписавшиеся, граждане Финляндии всех классов, верноподданнейше просим, да будет Вашему Императорскому Величеству благоугодно выслушать повергаемое к трону Вашему выражение опасения за судьбу, которая угрожает теперь нашей родине ...

   "Под скипетром благородных монархов и под защитой своих законов Финляндия постоянно прогрессировала в благосостоянии и нравственном развитии. Народ финский добросовестно старался выполнять свои обязанности по отношению к своим монархам и к Российской Империи. Нам известно, что у нашей родины в последнее время в России были враги, которые старались клеветою возбуждать недоверие к преданности и честности финского народа, но нам также известно, что эта клевета - порождение неправды. Нет страны, где уважение к законной власти и к закону имело бы более глубокие корни, нежели в Финляндии . . .

   "Мы не можем поверить, чтобы в благом намерении Вашего Императорского Величества было поколебать этим Манифестом законный порядок и внутреннее устройство Финляндии. Мы скорее готовы верить, что Вашему Величеству благоугодно будет принять к сердцу впечатление, произведенное Манифестом, и повелеть привести его "положения" в согласие с основными законами Финляндии. В наших сердцах не может быть места сомнению в ненарушимости Императорского слова. Нам всем известны слова, провозглашенные благородным монархом перед лицом всего человечества, что сила должна уступать праву, и что право малого народа так же священно, как и величайшей нации. Его патриотизм

  

  

   есть добродетель перед лицом Всемогущого Бога, от которой он да не отречется."

   Петиция эта не была принята. В ответ на доклад ген. Прокопе о приезде депутации, царь сказал: "Уведомьте депутацию, что я, конечно, не приму ее, хотя и не сержусь. Пускай она вернется домой и передаст петицию своим губернаторам, которые, в свою очередь, перешлют ее генерал-губернатору с тем, чтобы он переслал ее Вам для представления мне, буде она вообще окажется достойной внимания. Объясните депутации смысл распоряжения 3-го февраля, после чего пускай она разъедется по домам."

   Государь отказал, основываясь на старинном законе 1826 г., который запрещает местные петиции царю иначе, как через административные инстанции.

   Отказ государя вызвал среди членов депутации обиду и горечь, ярко выразившияся в речи Вольфа, главаря депутации, которому пришлось выслушать из уст Прокопе об участи петиции. Эта речь так отчетливо рисует гражданское мужество финляндцев, что мы приводим наиболее существенные выдержки из нее.

   "Итак, с этим утешительным результатом мы должны вернуться к нашим соотечественникам, которые ждут нас с таким нетерпеливым волнением? Таков ответ, которым наш монарх удостоивает нашу верноподданнейшую просьбу позволить повергнуть к стопам Его нашу скорбь и наше несчастие, - Его, которого, после Господа, мы считаем нашей главной защитою? Мы вернемся спокойно домой, как повелевает нам государь, но мы вернемся другими, чем какими мы приехали сюда. Мы приехали с твердой надеждою, и мы возвращаемся разочарованные. Ваше Высокопревосходительство! Прежде чем оставить эту комнату, мы считаем долгом своей совести сказать, что, по нашему мнению, закон 1826 г. неприложим к необыкновенному шагу, сделанному нашими избирателями, когда они с доверием послали нас сделать личное воззвание к Государю во имя справедливости...

   "В виду заявлений, которые Госуда