Головнин Василий Михайлович - Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев

губернатора в добром его об нас мнении, но представление его в столице будет иметь большое действие, ибо и без того уже не токмо правительство, но и вся публика там очень предубеждены против нас. Между тем переводчики наши прилежно продолжали учиться по-русски, беспрестанно нас расспрашивали и записывали сообщаемые им нами различные сведения, напоминая часто, что с новым губернатором будут сюда ученые {В столичном городе Японской империи есть заведение, подобное нашим университетам или академиям: члены оного занимаются науками и преподают оные молодым людям, из коих некоторые живут в самом заведении, а другие приходят учиться, на что нужно иметь позволение правительства. Велики ли познания их ученых, я буду говорить впоследствии.}, нарочно, чтобы заниматься с нами науками и узнать содержание наших книг.

   Короче сказать, сколько мы ни рассматривали свое положение, но не видали ни малейшей надежды, чтобы японцы освободили нас по доброй воле; перемену же нашего состояния к лучшему мы имели многие причины приписывать желанию их сберечь нашу жизнь, приучить нас терпеливо переносить горькую нашу участь и пользоваться нашими знаниями.

   Утвердясь в сих мыслях, мы помышляли единственно о том, каким способом привести в исполнение смелое свое предприятие, которому величайшую преграду мы находили в товарище своем господине Муре. Это несчастное обстоятельство делало положение наше еще ужаснее, если только возможно: мы ясно видели, что он, так сказать, переродился и сделался совсем другим человеком. Он даже перестал называться русским {Отец господина Мура был немец в нашей службе, но мать русская, а потому он и крещен в нашей вере. Воспитание получил он в Морском кадетском корпусе.}, а уверял японцев, что вся родня его живет в Германии и проч. Явные разговоры его с переводчиками показали нам очень хорошо, чего мы должны ожидать от него, а Алексей нам сказывал за тайну, что господин Мур открыл ему свое намерение вступить в японскую службу и быть у них переводчиком европейских языков и что он его приглашал к тому же, обещая ему свое покровительство, когда он будет в случае. Тогда мы увидели, что он для нас был самый опасный человек и что мы непременно должны поспешить исполнением своего предприятия.

   Если бы мы все были согласны уйти, то исполнение такого покушения было бы не слишком трудно. Солдаты тцынгарского караула хотя и не спали по ночам, но они нами не занимались, сидели обыкновенно около жаровни, разговаривали и курили табак; их дело было только каждые полчаса обойти двор кругом и простучать часы; офицер же их хотя и сидел беспрестанно у решетки, но сквозь оную не часто на нас смотрел, а большей частью читал книгу {Японцы отменно любят заниматься чтением; даже простые солдаты, стоя в карауле, почти беспрестанно читают, что нам крайне не нравилось, ибо они всегда читают вслух и нараспев, несколько похоже на голос, которым у нас псалтырь читается над усопшими; и потому, пока мы не привыкли, то часто не могли спать по ночам. Они вообще любят читать отечественную историю и описание бывших у них несогласий и войн с соседними народами; все такие книги напечатаны на японском языке. В печати употребление свинцовых букв они не знают, а вырезывают свои сочинения на досках крепкого дерева.}. Что же принадлежит до внутренней при нас стражи, состоявшей из императорских солдат, то они только сначала строго исполняли свою должность, но после по большей части спали по ночам или в задней караульне читали книги, а другие играли в карты или в шашки {Карточная игра и шашки в большом употреблении между японцами; они любят играть в деньги и часто до нитки проигрываются. С картами познакомили их голландские матросы, ибо прежде они могли свободно обращаться с жителями, посещая в Нагасаки питейные дома и непотребных женщин. Карты в Японии также известны под европейским их именем и состояли из пятидесяти двух листов; но как они были запрещены по причине случившейся в карточной игре ссоры и смертоубийства, то японцы выдумали, для отклонения закона, сделать колоду из сорока восьми карт, которые величиною вчетверо менее против наших и употребляются повсюду. В шашки игра их премудреная, которой мы никак не могли дать толку: они употребляют пребольшую шашницу и около четырехсот шашек, которые ходят и берут в разных направлениях и разным образом. Матросы наши играли в обыкновенные европейские шашки; японцы тотчас переняли игру сию, и она вдруг распространилась по всему городу, причем они выучились употреблять русские названия, в этой игре обыкновенные. Сии названия со временем, может быть, подадут какому-нибудь ученому мужу повод к заключению, что русский и японский языки происходят от одного корня!}.

   Итак, около полуночи мы все могли потихоньку, один за другим, выбраться на двор, оставив на постелях у себя лишнее платье, подделав оное наподобие свернувшегося под одеялом человека; потом в том же месте, где была под оградою небольшая канавка для спуску воды со двора, легко и скоро могли мы прокопать отверстие, в которое один человек мог пролезть. Выбравшись за стену, надлежало нам потихоньку, а инде и ползком, сквозь город пробираться к морскому берегу, где, подойдя к высмотренному нами во время прогулок судну, переехать на оное на маленьких лодках, которых по всему берегу много, и, завладев им, пуститься в море. Для исполнения сего плана нужно было только дождаться крепкого ветра с берега. Но как господин Мур от нас уже отделился и, подозревая наше намерение, примечал за нами, как то мы несколько раз заметили, то посему одни мы покуситься на такое предприятие никак не могли, ибо он, увидев и уверившись, что мы ушли, может быть, не более как через четверть часа после нашего выхода за ограду, а вероятно и скорее, встревожил бы караульных и открыл бы им наши намерения; в таком случае они вмиг бросились бы к берегу и пресекли бы нам путь, потому что до самого берега должны мы были проходить городом, а у японцев в улицах есть часовые и часто ходят патрули; притом ночью у них никто не смеет ходить без фонаря; следовательно, мы должны были, так сказать, ползком пробираться, на что потребно было по крайней мере несколько часов; и потому сей план, без содействия господина Мура, не годился, а были другие два. Первый: вместо того чтобы прокрадываться к морскому берегу, мы могли идти между деревьями, насаженными на плотине, составляющей род гласиса за рвом с западной стороны крепости, ибо в прогулках наших мы заметили, что у японцев ни на валу, ни на гласисе²⁷ не бывает часовых, а только внутри крепости у ворот по два часовых сидят в большой будке и покуривают от скуки табачок, как должно добрым служивым. Гласисом могли мы прийти в длинную аллею больших дерев и потом на главное городское кладбище {Кладбищем мы могли идти как угодно скоро, ибо японцы, точно так, как и европейцы, неохотно по ночам приближаются к таким местам; если бы случилось кому-нибудь из них быть тут близко, то, увидев несколько теней такого роста, как мы, мелькающих между памятниками, он и сам бы не скоро опомнился.}, которое было расположено на большом пространстве вдоль глубокого оврага; пройдя кладбище, мы были бы уже в чистом поле, а тут верстах в двух и горы начинаются. Горами мы должны были идти дня три к северу, а потом, вышедши на морской берег, искать случая овладеть судном. Другой план был тот, чтобы силой отбиться от конвойных, буде, гуляя по берегу, попадется нам исправная лодка. Сей план мы предпочитали первому, ибо, уйдя в горы, мы могли дать время японцам разослать повеления по всему берегу, чтобы они имели строгий караул повсюду при судах, а первый план тем был неудобен, что надобно было ожидать стечения двух случаев: свежего попутного ветра и удобного судна, время же и обстоятельства не позволяли нам медлить; однако же мы решились подождать несколько дней, не удастся ли исполнить второй из сих планов.

   Между тем мы запасались всем нужным к вояжу, разумеется, чем могли; например: прогуливаясь за городом, нашли мы огниву, один из матросов, наступив на нее ногою, стал поправлять обувь и тотчас тайно от японцев положил оную в карман; а потом из нескольких кремней, бывших у наших работников, нашли мы случай также потихоньку присвоить себе в собственность парочку; лоскут же старой рубашки, будто бы случайно упадший на огонь и сгоревший, доставил нам трут; притом мы ежедневно увеличивали количество съестных припасов, которые всегда таскали с собой, привязав около поясницы, под мышками и проч. Эти заготовления делались по части экономической, а по военной - нашли мы в траве на нашем дворе большое острое долото, вероятно, позабытое тут плотниками; мы тотчас его спрятали и тогда же решили при первом удобном случае насадить оное на длинный шест и употреблять вместо копья; такое же назначение определили мы заступу, принесенному на наш двор на время, который, будто бы случайно или по ошибке, засунули мы под крыльцо. Но это еще не все; пословица, что нужда всему научит, весьма справедлива. Господин Хлебников умел даже сделать компас; на сей конец выпросили мы у работников две большие иголки для починки платья и сказали им, что потеряли их. Японцы во многих местах в домах своих снаружи пазы обивают медью, и в нашем доме было то же; только от времени вся почти она заржавела и пропала; однако же господин Хлебников сыскал лоскуток, вычистил оный и иголки соединил медью, сделав в средине оной ямку для накладывания на шпильку; иголкам же, посредством часто повторяемого трения о камень, им выбранный, сообщил он достаточную магнитную силу, так что они весьма порядочно показывали полярные стороны света. Футляр сделал он из нескольких листов бумаги, склеенных вместе сорочинским пшеном. За компасом сим работы было немало, притом мы должны были наблюдать большую осторожность: если бы японцы приметили господина Хлебникова, трущего иголку о камень, то, конечно, не поняли бы настоящей причины, а подумали бы, что он точит ее; но господина Мура нельзя было обмануть, и потому, когда господин Хлебников в заднем углу двора занимался сим делом, тогда кто-нибудь из нас ходил по двору и подавал ему условленные знаки о приближении людей подозрительных.

   Из дома японцы стали водить нас гулять чаще, нежели прежде; сначала переводчики, а потом некоторые из граждан приглашали нас к себе в дома и угощали; но как по их закону не позволяется принимать в дом иностранцев, то заходили мы под видом, что устали и имеем нужду в отдохновении, а там уже все прежде было приготовлено; и потому, соблюдая одни слова, а не смысл закона, они в дом нас не вводили, но сажали на галерее, где заблаговременно были разостланы чистые маты, и потчевали нас, по японскому обыкновению, чаем, курительным табаком, сагою, сладкими пирожками, плодами и прочим. Однажды, прогуливаясь по берегу, подошли мы к двум маленьким рыбацким лодкам; в то же время вдоль берега шла большая лодка под парусами, она была точно такая, какой мы искали; надлежало отбиться у японцев, завладеть рыбацкими лодками и догнать оную; мы тотчас стали с господином Хлебниковым советоваться, но, увидев, что успех предприятия подвержен был крайнему сомнению, мы оное оставили, ибо, пока мы отбивались бы у конвойных, рыбаки могли отвалить, да и, завладев лодками, сомнительно было, догоним ли еще большую лодку. Между тем господин Мур, примечавший каждый шаг наш, тотчас догадался по положению, которое взяли мы в рассуждении конвойных, к чему дело клонилось. По возвращении нашем домой Алексей немедленно сказал нам потихоньку, что мы в большой опасности, ибо господин Мур научал его открыть японцам о нашем намерении отбиться и уйти; а в противном случае грозил сам об этом им сказать; и потому спрашивал нас Алексей, точно ли мы решились это сделать, и если так, то просил, чтобы его не покидали. Надобно знать, что последний наш план мы скрывали от Алексея, опасаясь, чтобы он не струсил покуситься на такое отчаянное дело и не изменил нам. Притом мы заметили, что он всякий день по нескольку часов скрытно от нас разговаривал с господином Муром; почему мы подозревали, нет ли и тут какой хитрости: может быть, господин Мур точно еще не уверен, что мы действительно не оставили своего намерения и не побросали приготовленной провизии; и так, объявив японцам о сем важном для них и для нас деле и не быв в состоянии доказать оное, ему бы очень было пред всеми стыдно, что сделал такой поступок против своих несчастных соотечественников, которые не желали и не сделали ему ни малейшего зла, а не хотели только, для компании ему, умереть в неволе; притом он мог и то думать, что, если на нас докажет, а после мы все каким-нибудь чудом возвратимся в Россию, то его измена будет ему причиной всегдашних угрызений совести. Посему думали мы, что ему прежде нужно совершенно увериться в нашем намерении, а тогда уже открыть японцам; на сей-то конец он и употребляет Алексея. Господин Хлебников, однако ж, думал, что сей курилец искренно к нам расположен и что ему можно открыть нашу тайну. Я колебался и не знал, на что решиться; но матросы все единогласно не хотели сделать его участником в таком важном для нас деле, говоря, что какие бы прежде мысли он об нас ни имел, но господин Мур мог своими наставлениями их переменить и склонить его на свою сторону. В положении, подобном нашему, невозможно повелевать, а должно уговаривать, соглашать и уважать мнение каждого, почему мы приняли совет матросов наших и сказали Алексею, что отнюдь нет у нас никакого намерения уйти, разве летом об этом подумаем, а между тем стали спрашивать его мнения, как бы это лучше сделать и в какое время. Теперь оставалась нам только забота, как поступить с господином Муром, нельзя его также как-нибудь уверить, чтобы он нас не подозревал в таком замысле. На сей конец я и господин Хлебников согласились открыть ему, что мы намерены уйти, и его приглашать с собой; но сказать, однако же, что не прежде думаем покуситься на это, как по приезде нового губернатора, когда уже узнаем содержание присланной Хвостовым бумаги и увидим, как новый буньиос будет к нам расположен и что он нам скажет. Может быть, тогда откроется нам надежда другим безопасным и верным способом возвратиться в отечество, а может быть, наступят такие обстоятельства, которые и его заставят с нами согласиться и отважиться на последнюю крайность; до того же времени мы совсем не намерены уйти. На это господин Мур нам сказал, что судьба его решена: какие бы новости буньиос нам ни привез, он не уйдет, решившись остаться в Японии. Мы, к удовольствию нашему, в первые два дня приметили, что хитрость наша удалась: господин Мур совершенно успокоился и перестал за нами примечать.

   Наконец пришло и 20 апреля; скоро должно было наступить время, когда мы могли ожидать прибытия наших судов, полагая, что "Диана" ушла на зиму из Охотска в Камчатку, а удобного случая отбиться и завладеть лодкой мы не находили, да и по всему казалось, что и найти оного никогда нельзя будет. Между тем неосторожность наших матросов, может быть, и наша собственная отчасти, возбудила опять подозрение в господине Муре, и он стал косо на нас посматривать. Делать было нечего, и мы вывели следующее заключение: берега Матсмая усеяны селениями, большими и малыми; при всяком из них множество судов и людей. И так невозможно, чтобы везде мог быть строгий и крепкий караул; впрочем, в небольших рыбацких шалашах можем употребить и силу (а смелым Бог помогает!), и потому решились уйти в горы.

   23 апреля нас водили гулять за город; мы предложили японцам, под видом любопытства, пойти посмотреть вновь строившийся после пожара при самом кладбище храм {Когда мы ходили гулять, то очень часто японцы показывали нам свои храмы и часовни и даже позволяли в них ходить и все там рассматривать, без малейшего препятствия. В сем отношении они менее суеверны, нежели многие европейские народы; японцы сами нас приглашали идти в их храмы и все показывали, а после тут же, в дверях храма, сажали нас, потчевали чаем, сагою и давали курить табак, да и сами то же делали. Внутренность их храмов с первого взгляда весьма походит на католические церкви: таким же образом стоит иконостас, множество резных или вылитых фигур, больших и малых подсвечников со свечами и проч.}.

   Сей способ доставил нам случай отменно хорошо высмотреть и заметить все тропинки, по коим мы должны были идти. Будучи в поле, мы прилежно собирали дикий лук {Японцы дикий лук едят вареный, когда он еще очень молод; а черемши вовсе никогда не едят, хотя она была бы весьма полезна для них, ибо в здешнем климате цинготная болезнь свирепствует в высочайшей степени и многих из них в гроб вгоняет, а черемша, как то опытом дознано, имеет весьма сильное противоцинготное действие. Но как мы ели и лук, и черемшу, то, прогуливаясь в поле, всегда сами сбирали оные растения, чтобы избавить от лишних трудов наших работников, которым и без того много было дела.} и набрали такое количество, что господин Мур мог увериться в нашем намерении пробыть еще несколько времени в его сообществе; а по возвращении домой мы притворились, что крайне устали и легли отдыхать. Вечером матросы наши взяли на кухне, скрытным образом, два ножа, а за полчаса до полуночи двое из них (Симонов и Шкаев) выползли на двор и спрятались под крыльцо; и коль скоро пробило полночь и тцынгарский патруль обошел двор, то они начали рыть прокоп под стену. Тогда и мы все (кроме господина Мура и Алексея) вышли один за другим и пролезли на наружную сторону. При сем случае я, упираясь в землю ногой, скользнул оною и ударил коленом в небольшой кол, воткнутый в самом отверстии; удар был жестокий, но в ту же минуту я перестал чувствовать боль. Мы вышли на весьма узенькую тропинку между стеной и оврагом, так что с великим трудом могли добраться по ней до дороги; потом пошли скорым шагом между деревьями по гласису и по кладбищу; а через полчаса были уже при подошве гор, на которые надлежало подниматься.

  

  

   Надобно знать, что весь обширный остров Матсмай покрыт кряжами высочайших гор²⁸; низменные долины находятся только при берегах и занимают небольшое пространство от моря до подошвы гор, которые после возвышаются постепенно хребтами, разделенными между собою глубокими лощинами, и так, что один хребет выше другого; дойдя напоследок до чрезвычайной высоты, они продолжаются по всему острову, местами несколько понижаясь, а инде опять возвышаясь. И потому вся внутренняя часть острова необитаема, а селения, как японские, так и курильские, находятся только по берегам.

   Мы начали подниматься на горы верстах в пяти от морского берега и старались, где места позволяли, идти прямо к северу, направляя путь свой по звездам. При подъеме на первую гору я уже стал чувствовать в полной мере жестокую боль в ушибленном колене, которое вдруг опухло чрезвычайным образом. Когда мы шли по ровному месту, то с помощью палки я мог слегка ступать больной ногой, и чрез то боль несколько уменьшалась, но, поднимаясь вверх или идучи по косогору, по необходимости должно было и больной ногой упираться; тогда уже боль делалась нестерпимой. Притом не быв в состоянии равно идти обеими ногами, я скоро устал и почти вовсе выбился из сил; почему товарищи мои принуждены были каждые полчаса останавливаться, чтобы дать мне время отдохнуть и облегчить хотя немного больное колено.

   Намерение наше было - прежде рассвета достигнуть до покрытых лесом гор, дабы иметь способ скрыться в оном от поисков неприятеля; ибо японцев мы должны были теперь считать непримиримыми себе врагами.

   Когда мы прогуливались в долинах, окружающих город, то лес казался недалеко, но тут узнали опытом, сколь мы обманулись, ибо прямой тропинки к нему мы не сыскали, а поднимались где могли; почему иногда, по причине весьма темной ночи, не быв в состоянии видеть предметы в нескольких шагах от себя, приближались к такой крутизне, что подняться на оную не было средств; в таком случае мы принужденными находились идти по косогору не вперед, а в сторону, в ожидании встретить удобный подъем; попав же на оный, тотчас опять карабкались вверх, пока не встречали новых препятствий.

   Таким образом мучились мы более трех часов; наконец поднялись на высокий хребет гор и пошли по ровной вершине оного к северу; но судьбе угодно было везде поставлять нам препятствия и затруднения: мы достигли теперь такой высоты, где местами лежал снег на большое пространство, а как по снегу идти нам было невозможно, ибо японцы настигли бы нас по следу, то, выбирая чистые места, где снегу не было, и не видя, далеко ли вперед они простираются, мы принуждены были ходить из стороны в сторону, а иногда и назад ворочаться; отчего мы исходили очень большое расстояние и измучились, но вперед подались мало.

   Напоследок, за час до рассвета, вышли мы нечаянно на большую дорогу, по которой японцы ездят с вьючными лошадьми из города в лес за дровами, отчего дорога сия избита лошадиными копытами и людскими следами, притом и снегу на ней не было, следовательно, японцы наших следов никак приметить не могли; вела же она прямо на север к лесу и лежала по ровной вершине горного хребта. Мы весьма обрадовались такой встрече и удвоили свой шаг; теперь, идучи по ровному месту, я хотя и чувствовал в колене и даже во всей ноге жестокую боль, но оную в сравнении с тем, что испытал я, поднимаясь на горы, можно было назвать великим облегчением. Мы думали уже скоро достигнуть дремучего леса и располагали, забравшись в чащу оного, отдыхать там целый день, но матрос Васильев, оглянувшись, вдруг сказал: "За нами гонятся на лошадях с фонарями", - и с сими словами бросился с дороги в лощину. Взглянув назад, мы увидели несколько огней, показавшихся весьма близко; тогда и мы последовали за ним и начали спускаться по крутизне в глубокую лощину. Долго мы спускались, не находя ни лесу, ни кустов, где можно было бы спрятаться, а между тем уже рассветало; если бы тогда был день, то нас можно бы было видеть со всех окружных гор, а скрыться было негде.

   Наконец спустились мы на самый низ пространной лощины, со всех сторон окруженной почти голыми горами; в лощине лежало еще много снегу, но места, где бы можно было скрыться, мы не находили, а день уже настал. Несколько минут стояли мы на одном месте, озираясь кругом себя и не зная, что нам предпринять; напоследок усмотрели в одном каменном утесе отверстие и, подойдя к оному, нашли, что тут была небольшая пещера, в которой мы едва все поместиться могли. Подле самой сей пещеры лился с горы большой водопад и выбил в снегу под ней яму до самого дна лощины, футов на десять.

   К пещере подошли мы по снегу, ибо в этом углу рытвины весьма много его набито было; она находилась в утесе, сажени на полторы от низа лощины, и водопадом снега было столько выбито, что мы едва могли с помощью небольшого деревца, у самого отверстия пещеры стоявшего, ухватясь за оное, шагнуть в нее; малейшая неосторожность (или если бы корень деревца был слабо утвержден в расщелине, из которой оно выросло) могла бы повергнуть кого-нибудь из нас в выбитую водопадом яму, перемочило бы его до нитки, да и выкарабкаться оттуда было бы ему трудно, а мне, с больной ногой моей, и вовсе невозможно; однако, благодаря Богу, мы все благополучно вошли в пещеру.

   Сидеть нам было очень не просторно, а притом и жестко, ибо грот наш до половины был наполнен плитником, из коего вся гора состояла и который лежал в беспорядке: многие плиты высунулись вверх краями и углами; а хуже всего было то, что мы почти не смели пошевелиться и принуждены были с величайшей осторожностью переменять положение тела, потому что дно пещеры было покато к яме, водопадом сделанной, а плитник мелок и сыпуч, так что мы с часу на час ожидали, что он покатится со всем и с нами в рытвину. И так мы не могли ни лечь, ни протянуться, а только с одной стороны на другую облокачивались.

   Впрочем, убежище наше было очень скрытно. Японцы, не подойдя вплоть к оному, никак не могли нас видеть, а, к счастью нашему, весьма холодный утренник так скрепил снег, что следы наши на нем не были приметны. Нас беспокоил только один случай, которому виною был товарищ наш Шкаев: когда мы уже спускались в лощину, он потерял колпак свой, сшитый им на дорогу из шерстяного русского чулка. Японцы, найдя оный, тотчас увидели бы, что это вещь из нашего гардероба, и могли бы к нам добраться. Притом надобно сказать, что мы также опасались, чтобы снег у нашего выхода из пещеры в течение дня от действия солнечных лучей не стаял в большом количестве; тогда нам уже невозможно было бы опять выйти вон, ибо поутру, как я выше сказал, мы и в пещеру с трудом могли влезть.

   В таком положении мы просидели до самого захода солнца, разговаривая о своем состоянии и о будущих наших предприятиях. День был весьма ясный, но солнечные лучи к нам не проницали, а сосед наш водопад еще более холодил окружающий нас воздух, отчего иногда едва зуб на зуб у нас попадал. В течение дня мы часто слышали удары топоров в лесу, который теперь был уже не очень далеко от нас, а перед захождением солнца мы, выглядывая из пещеры, видели на горах много людей. Впрочем, особенно примечательного ничего не случилось, как разве то, что в одно время услышали мы шорох, как будто бы кто спускался к нам с горы; шорох увеличивался и приближался; мы ожидали уже каждую минуту увидеть отряд солдат, нас преследующих, и готовились защищаться и отбиться, буде можно, но вдруг явился дикий олень, который лишь только открыл по духу, что мы от него близко, вмиг от нас скрылся.

   Когда появились на небе звезды, мы вышли из пещеры и стали подниматься на высокую гору к северу, которая отчасти была покрыта мелким редким лесом. В это время состояние мое было самое ужасное: сидя в пещере, я старался держать больную свою ногу почти всегда в одном положении, и она меня не слишком беспокоила; но когда мы пошли, а особливо когда стали подниматься на гору, тогда боль, не только в одном колене, но и по всей ноге от пятки до поясницы, сделалась нестерпимою. Я видел, какое мученье должен был перенести, поднявшись на одну эту гору, но что будет далее? Сколько раз еще нам надобно будет спускаться в пропасти и подниматься на утесы? А обстоятельства требовали, чтобы мы скоро шли.

   Я чувствовал, что делал большую помеху своим товарищам и мог быть причиной их гибели, и потому стал просить их именем Бога оставить меня одного умереть в пустыне; но они на это никак согласиться не хотели. Я представлял им, что, видно, судьбе угодно уже, чтобы я погиб здесь, ибо при самом начале нашего покушения я сделался неспособным им сопутствовать, и так почему же им, быв в полном здоровье и в силах, без всякой пользы для меня, погибать со мною самим, когда они могут еще, завладев судном, спастись и достигнуть России. Что же принадлежит до меня, то, следуя за ними, я должен только буду и их задерживать, и сам претерпевать лишнее мученье; рано или поздно они должны же будут меня оставить, и проч. Однако они просьбы моей не уважили, а говорили, что покуда я жив, то не оставят меня, и что они готовы каждую четверть часа останавливаться и давать мне время отдыхать, а когда достигнем безопасного места, то можем пробыть там дня два или три отдохновения и поправления больной моей ноги; сверх того, матрос Макаров вызвался сам добровольно помогать мне при подъемах на горы, таким образом, чтобы я шел за ним и держался за его кушак. И так я решился, претерпевая ужасное мученье, следовать за моими товарищами, но уже, можно сказать, не шел, а Макаров тащил меня.

   Поднявшись на первую гору, достигли мы ровной вершины ее, покрытой высокой прошлогодней травой и мелким растением дерева бамбу [бамбук]. Отдохнув несколько времени, пошли мы по вершине, направляя путь свой по звездам к северу. Ночь была тихая и светлая; мы хорошо видели вдали превысокие хребты, снегом покрытые, которые надлежало переходить. Тот хребет, по вершине коего мы шли, и следующий за ним, были разделены преужасной лощиной, столь глубокой, что мы никак не могли решиться ночью спускаться в оную, опасаясь, чтобы не зайти в такую пропасть, из которой и назад выбраться будет трудно; а потому вместо того, чтобы идти к северу, пошли мы вдоль лощины на запад, в надежде встретить горы, соединяющие сии два хребта; да и в самом деле недолго мы находились в беспокойстве и скоро нашли как будто нарочно искусством сделанную плотину, которая лежала прямо поперек всей лощины и соединяла оба хребта; она очень походила на дело рук человеческих, и только одна огромность ее показывала, что она есть творение природы.

   Спускаясь на сей переход, увидели мы два шалаша, от коих происходил изредка свист, точно такой, каким у нас манят перепелов; мы, присев в траву, долго слушали, желая удостовериться, птица ли это или охотники, сидевшие в шалашах. Наконец решились идти к ним, полагая, что их не может быть такое число, с которым не могли бы мы управиться; но, подойдя поближе, увидели, что ночью два костра жердей нам показались шалашами. Взяв из них по одной жерди вместо копий, пошли мы далее, а перейдя на другой хребет, попали на большую дорогу, ведущую к северу, по которой возят дрова и уголья на вьючных лошадях в город; между тем мы приметили, что нынешней весной никто еще по ней не ездил, хотя везде кругом нас видны были огни, происходившие от жжения уголья в ямах.

   Продолжая идти по найденной нами дороге, начали мы встречать мелкий густой лес и большую траву, и потому, когда время было уже за полночь, мы вздумали отдохнуть, забравшись в чащу, ибо, сидя в пещере на острых каменьях, мы ни на минуту даже задремать не могли. Проспав часа два, а может быть и более, пошли мы далее по дороге, которая с вершины хребта повела нас разными кривыми излучинами в преглубокую лощину; спустившись туда на самый низ, пришли мы к небольшой речке, которая была местами покрыта льдом и глубоким снегом, но он был столь тверд, что мог нас поднимать. Тут мы потеряли свою дорогу и потому перешли по снегу чрез всю лощину поперек оной к подъему на следующий хребет, в то место, где, по нашим догадкам, ожидали мы найти продолжение потерянной нами дороги; однако большой дороги сыскать не могли, а карабкаясь на гору, напали на небольшую тропинку. Поднимаясь по оной, взошли мы на вершину хребта, который был выше всех тех, кои мы прошли, и как мы лезли весьма тихо, останавливаясь притом очень часто для отдохновения, то вершины сего хребта достигли перед самым почти рассветом, и, найдя тут удобное место для дневанья, мы расположились остаться на весь день; для сего мы умяли в густой чаще горного тростнику (или мелкое растение бамбу) на такое пространство, на котором бы нам всем можно было лечь вплоть один к другому, дабы хотя сим средством немного согреться, ибо утро было очень холодное, а мы одеты были не слишком тепло; но и двух часов, я думаю, мы не в состоянии были пролежать, а спать почти и вовсе не могли, столь много беспокоила нас стужа. Лишь только настал день, мы встали и осмотрели все предметы, окружавшие нас; мы находились на превысокой горе и со всех сторон были окружены хребтами высоких гор; те из них, которые находились от нас к полуденной стороне, были ниже того хребта, на котором мы расположились, а находившиеся к северу несравненно его превышали. Впрочем, кроме неба, гор, леса и снега, мы ничего не видали, но сии предметы имели весьма величественный вид.

   Приметив, что все вершины хребтов были покрыты небольшою мрачностью, мы заключили, что если у нас будет огонь, то с окружных гор нельзя рассмотреть дыма; почему согласились развести оный между тростником, чтобы погреться около его и согреть чайник {Уходя от японцев, мы не позабыли взять с собой медный чайник, который, к счастью нашему, в ту ночь работники оставили на очаге в каморке, где спали матросы.}: не для того, чтобы чай пить (у нас его не было), а чтобы можно было засохшее и покрытое плеснем и гнилью наше пшено удобнее прогнать в горло; мы хотели было сварить какой-нибудь дикой зелени, но в горах ничего не могли сыскать годного в пищу, ибо здесь, можно сказать, почти зима еще царствовала: так высоко мы забрались! Наломав сухих сучьев, развели мы огонь и согрели снежную воду; потом сделали из горного тростнику трубочки, пили посредством их воду, как насосом, и немного поели; между тем с востока из-за дальних хребтов начали подниматься страшные тучи, и ветр в горах стал завывать. По мере возвышения туч расстилались они по хребтам, и ветр усиливался; грозный вид облаков показывал приближение ненастья. Мы думали, что в такую пору, верно, в горах нет опасности встретить кого-нибудь сильнее нас, а посланные в погоню издали нас приметить не могут, и так решились, не дожидаясь ночи, пуститься в путь; к тому понуждал нас и холод, который теперь стал, несмотря на огонь, много нас беспокоить.

   Пошли мы прямо на север по тропинке, бывшей на вершине горы, но она, поворачивая понемногу в сторону, тотчас повела нас назад; почему, своротив с нее, пошли мы сквозь горный тростник своим направлением и скоро пришли к спуску с хребта в лощину; он был крут и местами покрыт снегом. Боль у меня в ноге не уменьшалась, и я с жестоким мученьем шел или тащился, держась за кушак Макарова; но когда стали мы спускаться, то нестерпимая боль заставляла меня катиться по снегу, сидя на одном лишь платье без всякой подстилки и управляя палкой с привязанным к ней долотом, которая служила мне также для уменьшения скорости, когда я катился по крутым спускам.

   Ожидание ненастья не сбылось; облака рассеялись, сделалась весьма ясная погода, и все горы показались очень хорошо; но мы уже решились на один конец и не хотели останавливаться. Спускаясь к самой лощине, увидели мы в оной на берегу небольшой реки две или три землянки, но в них никого не было. Переправясь через речку вброд, стали мы опять подниматься на превысокий хребет, по весьма крутой горе, которая, однако, была покрыта большим лесом, почему мы имели ту выгоду, что могли, хватаясь за деревья, легче подниматься; а притом, прислонясь к оным, можно было чаще отдыхать, да и видеть нас с соседственных гор в лесу нельзя было.

   Поднявшись уже довольно высоко, встретили мы крутой утес, на который надлежало нам карабкаться с превеликим трудом и опасностью. Достигнув самого верха утеса, мне нельзя уже было держаться за кушак Макарова, иначе он не мог бы с такою тяжестью влезть на вершину; и потому я, поставив пальцы здоровой ноги на небольшой камень, высунувшийся из утеса, а правую руку перекинув через молодое дерево, подле самой вершины оного бывшее, которое так наклонилось книзу, что почти было в горизонтальном положении, стал дожидаться, пока Макаров взлезет наверх и будет в состоянии мне пособить подняться; но, тащив меня за собою, сей человек, хотя, впрочем, весьма сильный, так устал, что лишь поднялся наверх, как в ту же минуту упал оземь и протянулся как мертвый. В это самое время камень, на коем я стоял, отвалился от утеса и полетел вниз, а я повис на одной руке, не быв в состоянии ни на что опереться ногами, ибо в этом месте утес был весьма гладок. Недалеко от меня были все наши матросы, но от чрезмерной усталости они не могли мне подать никакой помощи; Макаров лежал почти без чувств, а господин Хлебников поднимался в другом месте.

   Пробыв в таком мучительном положении несколько минут, я начал чувствовать чрезмерную боль в руке, на которой висел, и хотел было уже опуститься в бывшую подо мной пропасть в глубину сажен с лишком на сто, чтобы в одну секунду кончилось мое мученье; но Макаров, придя в чувство и увидев мое положение, подошел ко мне, одну ногу поставил на высунувшийся из утеса против самой моей груди небольшой камушек, а руками схватился за ветви молодого дерева, стоявшего на вершине утеса, и, сказав мне, чтобы я свободной моей рукой ухватился за его кушак, употребил всю свою силу и вытащил меня наверх. Если бы камень из-под ноги у Макарова упал или ветви, за которые он держался, изломились, тогда бы мы оба полетели стремглав в пропасть и погибли бы, без всякого сомнения.

   Между тем господин Хлебников, поднимавшийся в другом месте, почти на половине высоты утеса встретил такие препятствия, что никак не мог выше лезть, а что всего хуже, то я на низ спуститься уже не был в состоянии, почему матросы, связав несколько кушаков, спустили к нему один конец и пособили ему выйти из такого опасного положения.

   Добравшись все до половины утеса и отдохнув тут, стали мы опять подниматься на хребет. Мы издали видели близ вершины сей горы землянку, или, может быть, что-нибудь показалось нам землянкой, почему и вознамерились мы, достигнув оной, переночевать в ней и для того поднимались к тому месту, где предполагали найти оную.

   Перед захождением солнца достигли мы с превеличайшими трудами до самой вершины хребта, который был один из высочайших по всему Матсмаю²⁹, ибо из гор, виденных нами к северу, немногие превышали его вышиною. Вершина сего хребта вся покрыта была горным тростником, между коим повсюду лежал снег; большие деревья только изредка кое-где стояли. Землянки мы не нашли, но тут считали себя в совершенной безопасности, ибо никак не ожидали, чтоб японцы вздумали искать нас на такой ужасной высоте, почему тотчас развели огонь и стали готовить ужин, состоявший в черемше и конском щавеле, набранном нами по берегам речки, которую мы сегодня (25 апреля) прошли в лощине вброд. Растения сии сварили мы в снежной воде; а между тем высушили свое платье, которое перемочили при переходе речки, ибо вода в ней была гораздо выше колена, и построили на ночь из горного тростника шалаш.

   Наевшись вареной травы с небольшим количеством нашего запаса, мы легли спать, когда уже ночь наступила. От жестокой усталости и от неспанья более двух суток сначала я крепко уснул и, может быть, часа три спал очень покойно; но, проснувшись, почувствовал, что у нас в шалаше было чрезвычайно жарко, почему и вышел на воздух. Тут, подле шалаша, прислонившись к дереву, стал я на свободе размышлять: сперва обратил на себя все мое внимание величественный вид окружавшего нас места: небо было чисто, но под ногами нашими между хребтами носились черные тучи, и надобно было полагать, что на низменных местах шел дождь; все горы, кругом покрытые снегом, весьма ясно были видны; я никогда прежде не замечал, чтобы звезды так ярко блистали, как в сию ночь; в окрестностях же царствовала глубокая тишина, но все сии величественные зрелища мгновенно в мыслях моих исчезли, когда я обратился к своему положению.

   Весь ужас нашего состояния вдруг мне представился: мы, шесть только человек, находились на одном из высочайших хребтов Матсмая, без платья, без пищи, а что всего хуже - и без оружия, с помощью коего можно было бы достать то и другое; мы были окружены неприятелями и дикими зверями {Матсмайские леса наполнены медведями, волками, лисицами, зайцами, оленями, дикими козами; также водятся в них и соболи, только шерстью они красноваты, почему и не имеют почти никакой цены; здешние медведи чрезвычайно люты и нападают как на людей, так и на скотину.}, не имея при себе способов к обороне; мы скитались на острове, для переезда с коего нужно было завладеть судном и иметь силы управлять оным, а мы уже почти вовсе их потеряли от чрезвычайных трудов, встретившихся нам на пути через горы; сверх всего этого, больная моя нога на каждом шагу заставляла меня терпеть ужасное мученье. Размышление о беспомощном нашем состоянии доводило меня до отчаяния; между тем некоторые из моих товарищей также проснулись; их вздохи, стоны и взывания к Богу еще более меня растрогали; тогда я уже позабыл свое состояние - так точно, как бы я наслаждался совершенным счастьем, - а сожалел единственно об них. В таком положении я простоял более часа; наконец чрезвычайный холод заставил меня искать убежища в шалаше, где я опять лег, но уже более глаз сомкнуть не мог.

   На рассвете (26 апреля) мы встали, развели огонь, сварили опять черемши и щавелю для завтрака, поели и пошли в путь. Этим утром мы решились не идти уже далее по горам, а нашедши речку, текущую к западу, стараться по ней выйти на морской берег и по берегу идти к северу, изыскивая случай овладеть судном или лодкой.

   Приняв такое намерение, спустились мы с хребта в преглубокую лощину, в которой и нашли точно такую реку, какую желали; почему, не поднимаясь на горы, пошли берегом вниз по реке к западу, но путь наш и тут был немногим легче того, какой мы имели, идучи горами. Река сия текла местами на немалое расстояние в узких ущелинах между каменистыми горами, с великим стремлением; почему в таких местах мы принуждены были пробираться с пребольшим трудом и опасностью, ибо малейшая неосторожность или нечаянность угрожала нам падением в воду, быстрина коей увлекла бы нас и избила между каменьями; притом мы каждые четверть часа, и чаще еще, должны были переходить реку вброд с одного берега на другой. Избегая утесистых берегов, по которым идти нельзя, а выбирая ровные, мы всегда старались переходить там, где течение реки не столь быстро, но иногда по необходимости переходили в таких местах, что едва с помощью палки могли держаться против стремления воды; глубина же ее была неодинакова: местами до колена, а инде и по пояс.

   Когда мы прошли немного далее к западу, то начали нам попадаться по берегу пустые хижины, в коих летом живут дровосеки и вьгжигатели угольев. Мы искали в них съестных припасов, но ничего такого тут не было, а нашли старый топор и долото, покрытые ржавчиной, и две чашечки под лаком, которые и взяли с собой. День был ясный, и солнце сияло очень ярко, почему прежде, нежели скрылось оно за горы, мы расположились ночевать в одной хижине, при которой была угольная печь, с намерением высушить на солнце свое платье, замоченное при переходе через реку; огня же большого для сего мы развести не смели, чтобы не подать оным знака о себе японцам; мы имели только небольшой огонь, на котором сварили черемшу, купырья и щавель, собранные на пути. Высушив платье, легли мы спать в хижине, которая не имела половины крыши, почему мы спали под чистым небом. Ночь была холодная, но нас холод мало беспокоил, ибо мы легли на солому и ею же оделись.

   Поутру 27 апреля, окончив обыкновенный наш завтрак, пошли мы далее вниз по реке; но, пройдя часа два, увидели хижину, из которой шел дым; мы не находили никакой пользы сделать насилие бедным жителям, а показаться им и оставить их было опасно, дабы они не дали знать об нас посланным за нами в погоню, почему мы, поднявшись на гору, покрытую лесом, пошли по косогору к западу; потом спустились в лощину по найденной нами тропинке, где у ручья в половине дня поели немного бобов и пшена и стали по той же тропинке подниматься на гору.

   Поднявшись, увидели мы через другие, меньшие, горы море; но все оные, как и та, на которой мы находились, были совершенно голы, не росло на них ни кустарника, ни высокой травы; впрочем, все они были, так сказать, исчерчены дорожками в разных направлениях; день же был столь ясен, что, стоя на одной горе, можно даже было видеть собаку, бегущую по тропинке на другой; следовательно, нам тут идти было опасно: японцы могли издали по числу и даже по росту нашему угадать, кто мы таковы. Но, с другой стороны, нам жаль было терять время даром; мы хотели, к вечеру подойдя вплоть к морскому берегу, отдохнуть немного, а в ночь пуститься вдоль его, почему мы решились идти согнувшись и в некотором расстоянии один от другого, примечая во все стороны, не покажутся ли люди; таким образом шли мы с час и спустились на другую небольшую гору; но тут идти было очень опасно, ибо даже и с берега, где у японцев лежит большая дорога, нас могли приметить, почему мы легли на траве и советовались, что нам предпринять.

   В самое это время вдруг показался конный отряд, ехавший прямо к нам по тропинке; мы тотчас ползком спустились в лощину и засели в кусты, которыми обе ее стороны были покрыты. Конные проехали, не приметив нас; тут мы увидели, сколь было неблагоразумно идти нам по горам, ибо если бы в это время, когда они вдруг въехали на гору, мы не лежали, а шли, то нам нельзя было не открыть себя им, и они бы тотчас нас настигли. По лощине, в которую мы спустились, тек небольшой ручей; дно его было грязно и наполнено сгнившими кореньями и листьями; разрывая оные, мы находили в тине небольших раков, в полдюйма величиной; вид их был весьма отвратителен, но мы ели сих насекомых как какое-нибудь лакомство.

   Просидев около часа в лощине, мы согласились идти по ней (ибо она вела к морскому берегу прямо), пока есть кусты по сторонам ее или покуда не увидим ясно со дна оной дорожек на горах. Таким образом мы шли более часа; напоследок пришли в такое место, которое видно было с разных дорог, по горам лежащих, почему мы засели в мелкий лес, в котором также много было горного тростнику. Тут мы нашли прекрасные молодые деревья, из коих сделали себе копья, на которые насадили ножи и долото, а другие просто заострили; один же из матросов был вооружен найденным в хижине топором.

   Пока мы занимались сим делом, вдруг услышали голоса приближающихся к нам людей; они прошли по другой стороне лощины близко нас, и господин Хлебников их видел, но они нас не приметили; однако это были не за нами посланные, а рабочие люди, потому что женщины между ними находились.

   Перед сумерками мы пошли далее, и когда настала ночь, мы вышли на морской берег и пошли по нему к северу {В каком расстоянии от города мы вышли на берег, рассчитать было невозможно, ибо, поднимаясь беспрестанно с горы на гору и поворачивая то в ту сторону, то в другую, иногда и назад идучи, мы весьма мало подавались вперед, а во все направления исходили очень большое расстояние; но как, сверх того, шли мы, по причине местного положения, не всегда с одинаковой скоростью, то о перейденном расстоянии не было способа сделать никакого заключения, а потому я и не упоминаю об оном; но, судя по положению двух небольших необитаемых островов, которые мы увидели, выйдя на берег, и кои прежде видали из Матсмая, мы весьма мало удалились от сего города, и, верно, не более двадцати пяти верст.}, но, не пройдя и версты, вдруг очутились подле самого селения, стоявшего при высоком утесе, почему мы и не приметили оного прежде. Сначала мы остановились и опасались идти селением, полагая, что в нем есть караул; но как на утес подниматься было высоко и трудно, то и решились мы во что бы то ни стало пуститься прямо. Нам удалось пройти селение без малейшего препятствия; мы никого не видали, и на нас даже собаки не лаяли. Мы еще остановились для осмотра попавшихся нам двух лодок; они были очень хороши, только малы, потому и пошли мы далее, в надежде со временем сыскать удобнейшие для нашего намерения суда.

   Случай сей был для нас весьма приятен; мы уверились, что не всякое селение и суда в оном японцы караулят. В продолжение ночи прошли мы еще несколько селений так же смело, как и первое, видели подле них лодки, но ни одной не находили для нас годной. Впрочем, дорога наша по берегу не так-то была легка, как мы сначала предполагали, ибо между горами и берегом была высокая равнина, весьма часто пересекаемая глубокими оврагами, в некоторых из коих текут из гор к морю речки и ручьи; а там, где крутые каменистые утесы, встречающиеся здесь очень часто, препятствуют идти подле самой воды, дорога поднимается с берегу на равнину и идет через помянутые овраги, спуски и подъемы с коих круты и часто для облегчения идут излучинами по весьма узким тропинкам {Японцы в Матсмае и вообще на Курильских островах, по причине гористых мест, не употребляют никаких повозок, а все тягости перевозят водою или на лошадях и на быках. Путешествуют же они: люди знатные и чиновные - в носилках или портшезах, а прочие - верхами, и потому здесь у них, собственно говоря, нет настоящих дорог, а только тропинки, которые на крутых местах, для удобнейшего спуску лошадей, проведены излучинами.}; посему мы часто их теряли, а особливо спустившись в лощины, которые обыкновенно были усеяны мелкими каменьями или песком, мы уже не видали дороги и не знали, в котором месте настоящий подъем на друг