Грум-Гржимайло Григорий Ефимович - Описание путешествия в Западный Китай

Перевалив через Алтай (Цзинь-шань), Чань-чунь вышел к р. Урунгу ниже прорыва последней южного безымянного отрога Алтая (Сарыгерь?). Это доказывается даваемым им описанием пройденного пути. На пространстве четырех переходов проехав три хребта, из коих только средний и в то же время самый высокий одет хвойным лесом, мы спустились на юг и остановились на берегу значительного потока, - говорит он.

Сопоставляем это с нижеследующей выпиской из отчета Певцова⁴².

Пройдя около 200 верст (213 км) вверх по р. Урунгу, мы с высокого левого берега ее долины различили в Алтае три параллельные горные цепи; в средней из них, вероятно самой высокой, отчетливо выделялась снежная группа.

От переправы через Урунгу Чань-чунь шел пустыней до песков Гурбун-тунгут, с которыми мы уже познакомились в предыдущей главе. Путь этот, вероятно, тот же, которым шел и Певцов: сперва - пустынные горы, сложенные из пестрых камней, затем отдельные "красные" сопки (у Певцова гранит), а, наконец, и равнинная гоби, усыпанная блестящею черною галькой и представляющая совсем бесплодную и безводную степь, раскинувшуюся более чем на 200 ли (у Певцова - 72 версты, млн 76,8 км)⁴³ в ширину. Ее принято проходить в два приема: поднявшись вечером, в течение ночи делают первую половину дороги, отдыхают здесь час-другой, а затем к полудню следующего дня добираются уже и до северной окраины песчаной полосы, где много воды и травы⁴⁴. Это Гашун, но может быть и урочище Сы-джир, лежащее от него к востоку.

Прибыв к северной окраине песков, спутники Чань-чуня заметили на юге "как будто серебристую зарю". Это были тянь-шанские горы, вид коих привел старца в поэтический экстаз. "Издали,- восклицает он,- выглядите вы, точно солнечные лучи пронзают серебристые облака; простираясь по воздушному пространству прямой линией на тысячу ли, вы спокойно взираете оттуда на ряд городов и селений, расположенных у вашей подошвы. Вы несокрушимы во веки! Я воспеваю вас в стихах, смотря на юг, прямо на вас".

Отсюда, говорится далее, "мы проехали более ста песчаных холмов, точно плыли в ладье по огромным волнам"; и только к девяти часам утра следующего дня достигли, наконец, первого селения, населенного "хой-хэ". От старшины этого селения мы узнали, что в 300 ли к югу, по ту сторону гор Инь-шань лежит г. Хэ-чжоу (Кара-ходжа).

Конечно этим селением могло быть и Битун-цоджи (Бэй-дао-цао), но я скорее склонен отнести его далее на восток, на меридиан Ци-тая или даже Му-лэй, и вот на каком основании: отсюда на запад, в г. Бишбалык (Бе-сы-ма), Чань-чунь некоторое время шел подле речки, а такой речкой могли быть только или цитайская Гангу или Му-лэй-хэ, в низовьях которых и ныне еще виднеются следы поселений.

Покинув на следующий день это селение и проехав еще два городка, Чань-чунь прибыл наконец в Бишбалык.

Это не ясно. Не ясно же потому, что остается неизвестным, в один ли переход достиг он Бишбалыка или употребил на эту часть своего пути несколько дней. Наконец, легко может статься, что последняя его станция перед Бишбалыком была переездом всего в несколько километров по культурной полосе, примыкавшей непосредственно к городу. "Повсюду были жители,- пишет он; - пшеница только что поспела; все поля орошаются водою источников, ибо дожди здесь редки". Ясно, что местность была густо населена и что земледельцы, видневшиеся на полях, были из помянутых двух городков или селений, расположенных в ближайшем соседстве друг к другу, а вместе с тем и к г. Бишбалыку.

Впрочем, в том же путевом журнале Чань-чуня мы находим еще одно указание, дающее нам возможность точнее установить местоположение этого города. Это - его расстояние от Лунь-тая, которое, по Чань-чуню, равняется 300, Илюй-Чупаем же определяется в 200 ли⁴⁵, иначе в 85-90 верст, или 90-96 км. Такое расстояние всего более соответствовало бы Ци-таю, отстоящему от развалин Лунь-тая в 97 верстах (103 км).

Перейдем теперь к реляции Ван Янь-дэ.

Через два дня по выезде своем из Гаочана посол прибыл в Хань-цзя-чай (Хань-ду?), а через пять дней потом поднялся и на самый Цзин-лин. На перевале (это было летом) он захвачен был ливнями и буранами. На самой вершине перевала имелась высеченная на камне надпись: "Малая Снеговая Гора" (Сяо-сюс-шань). По всему перевалу лежали густые пласты снега. Проходят ими путешественники лишь закутавшись в шерстяную одежду. Через день затем посол прибыл в Бэй-тин.

Еще недавно Восточный Тянь-шань был настолько мало исследован, что Костенко в своем очерке Джунгарии, изданном в 1887 г., мог посвятить ему лишь несколько строк; тем извинительнее было Риттеру и Сан-Жульену, введенным в заблуждение Клапротом, заставить пропутешествовать Ван Янь-дэ из Турфана в Урумчи, а проф. Григорьеву из того же Турфана в г. Баркюль, на месте коего, как полагал этот ученый, и должен был находиться Бэй-тин. С тех пор, однако, Восточный Тянь-шань нам стал лучше известен. Д-р Регель, прошедший из Турфана в Урумчи⁴⁶, впервые удостоверил, что к югу от Урумчи нет вовсе снеговых гор, что дорога идет здесь по солончаковому плоскогорью, довольно круто падающему на юг, но имеющему ничтожное превышение над долиной р. Архоту. С другой стороны, наши исследования показали, что нет таких гор и по всем путям, соединяющим Турфан с Баркюльской долиной. Несомненно, что Ван Янь-дэ из Гаочана ехал прямо на север и перевалил хребет, почему-то на наших картах носящий название Эдемэк-даба, в самой высокой его части, а именно, к западу от пройденного мною перевала Буйлук. Таких перевалов, как нам говорили, имеется два: один на меридиане Гучэна (Джуван-терек), другой восточнее. Первый - снежный, причем снегом приходится нттн около двух километров, второй хотя и освобождается от него на короткое время, но только на южных склонах, на северных же снег часто залеживается в лощинах.

В рассказе Ван Янь-дэ некоторое сомнение возбуждало количество показанных им дней для восхождения на перевал и спуска с него; но в этих показаниях я не вижу вовсе несоответствия. В самом деле, от Кара-ходжа до перевала Буйлук мною насчитано было 140 верст (154 км), от Бунлука же до большой дороги около 35 верст (37 км). Если принять в соображение летний зной в Турфанской долине, не позволяющий делать больших переходов, крутизну подъема на перевал, а также что уже на седьмой день Ван Ямь-дэ не только прошел этот последний, но и спустился с него, то уж, конечно, нельзя назвать переходы китайского лосла очень короткими.

В реляции Ван Янь-дэ мы находим и краткое описание города и его окрестностей.

У туземцев Бэл-тин носит название Илолу (Ирлу); в нем довольно многоэтажных домов, беседок и садов. Народ понятлив, прямодушен и честен. Ловкостью обладают удивительною и превосходно выделывают посуду и утварь из золота, серебра, железа и меди. Умеют и камень "юн" обрабатывать.

Равнина Бэй-тинская тянется в длину и ширину на многие тысячи ли. В ней витает тьма коршунов, ястребов, соколов и других хищных птиц.

В горе к северу от Бэн-тина добывают нашатырь. Из горы этой постоянно подымаются клубы дыма, а по вечерам появляются на вершине ее яркие огни, как бы от факелов. Для сбора нашатыря жители надевают туфли на деревянных подошвах: кожаные тотчас прогорели бы.

Близ города есть озеро. Посол прогуливался по нем в лодке с государевым семейством. Вокруг озера раздавалась музыка.

В стране этой много лошадей. Государь, государыня, наследник престола, - все имеют свои табуны, которые и посылают пастись в обширную долину, протяжением до 100 ли.

Все эти данные о Бэй-тине очень ценны.

"Равнина Бэй-тинская тянется в длину и ширину на многие тысячи ли". К этому перевод Visdelou добавляет: "равнина эта расстилается в три стороны от города". Ясно, что городом этим не мог быть Урумчи, расположенный в лощине и с трех сторон замкнутый горами. Это был город, лежащий у северных подножий Эдемэк-даба, и ближе всего - Ци-тай, выстроенный у подошвы последнего уступа предгорий Тянь-шаня.

"В ней витает тьма коршунов, ястребов, соколов и других хищных птиц". Как это верно для южной Джунгарии к востоку от речки Ло-тая! Привлеченные легкой добычей - леммингами и песчанками - хищники собираются здесь во множестве, что составляет ныне, как составляло оно и тысячу лет назад, такую особенность местного ландшафта, которая не укрылась и от любознательного китайца.

"В горе к северу от Бэй-тина добывают нашатырь; гора эта дымит, и почва ее настолько накалена, что при ходьбе по ней кожаные подошвы прогорают...".

Конечно, здесь идет речь о той плоской возвышенности, которая с севера ограничивает Гашунскую впадину. Урочище Чи-чанда, к северу от Ци-тая, является единственным местом в южной Джунгарии, где наряду с каменным углем, и по настоящее время добываются аммиачные квасцы. У Певцова мы находим следующее описание той части этой горной гряды, которая лежит к северо-востоку от урочища Гашун⁴⁷. "К востоку от кумирни простирается плоская возвышенность, поднимающаяся над равниной футов на 150 (45,7 м) и ниспадающая к ней крутым обрывом. Она имеет около 15 верст (16 км) ширины и на восток простирается на неопределенное расстояние. Эта возвышенность представляет редкое и вместе с тем загадочное явление: она состоит из слоистой желтовато-розовой глины, подвергавшейся действию весьма высокой температуры, раскалившей ее до такой степени, что она стала необыкновенно звонкой и твердой. Около обрыва лежат во множестве шлаковидные, пузырчатые куски прокаленной глины, образующие у его подошвы на всем протяжении как бы россыпь, но ни следов каменноугольного пожара, никаких других признаков, которые указывали бы на причины этого любопытного явления, мы не заметили". Если пожар каменноугольных пластов имел место девять столетий назад, то, конечно, никаких других наружных его следов, кроме прокаленной глины, и сохраниться здесь не могло.

"Близ города есть озеро...".

Надо думать, что речь идет здесь не об озере, а о пруде. Назначение таких прудов в подгорных местностях китайской Азии - служить водоемами на случай обмеления питающих их речек. Я упоминал уже о пруде близ селения Хо-бу-цзы. Другой подобного же назначения находится с восточной стороны города Ци-тая. В настоящее время он не велик, но во время Ван Янь-дэ он мог иметь и другие размеры. К тому же не следует забывать, что мы должны смотреть на такие удовольствия, как прогулка по озеру, глазами китайца. В Хами мы видели, например, громадную неуклюжую джонку Лю-цзинь-тана, которая с трудом поворачивалась в миниатюрном пруде. Сюда, как нам говорили, не раз съезжались приглашенные этого китайского сановника для того, чтобы поесть и попить под звуки оркестра, располагавшегося в этих случаях в беседке, специально для этой цели выстроенной на берегу - точь-в-точь как описано это и у китайского посла Ван Янь-дэ.

Из всего вышесказанного нельзя, как мне кажется, не вывести заключения, что древний Бэй-тин находился если не на месте современного Ци-тая, то в ближайших окрестностях этого города {Интересно отмстить, что к тому же заключению относительно местонахождения древнего Бэй-тина пришел 9 лет спусти и знаменитый французским синолог Шаванн ("Les pays d'Occident d'après le Wei-lio" в Toung-pao". sér. 2, v. VI, I905).

Академик Бертольд, говоря об этой новой работе французского ученого, писал: "Из сделанных Шаванном правильных замечаний можно признать новым в западно-европейской литературе, если не ошибемся, только одно, именно - указание, что город Бншбэлык или Бэй-тин находился не около Урумчи, как полагали Клапрот и вес европейские синологи, а в ур. Цэн-му-са, к западу от Гучэна. Это открытие, к которому автор возвращается несколько раз, для русского читателя уже не ново: оно составляет бесспорную заслугу Грумм-Гржимайло". "Записки вост. отд. II. Русск. Лрхсол. Общ." XV, стр. 174-175).

Подобные же строки мы находим и у проф. В. Л. Когнича (Зап. вост. отд. II. Русск. Археол. общ. XXV, стр. 97). Направленная в 1914 году в Южную Джунгарию специальная экспедиция для поисков развалин Бишбилыка (Бек-тина) действительно нашла в указанном Грумм-Гржиманло месте эти развалины и даже каменную стену с китайским иероглифом "Бэй-тин" (Долбежев. В поисках развалин Бишбалыка. Зап. вост. отд. II. Русск. Археол. общ. 1915. XXIII, стр. 77-121). [Прим. ред.]}.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА СЕВЕРНЫХ СКЛОНАХ ТЯНЬ-ШАНЯ

Между Ци-таем и селением Му-лэй насчитывается около 40 верст (42 км). Расстояние это мы решились пройти в два приема, почему 13 сентября и остановились на речке Ши-ма-гу, служащей восточной окраиной цитайскому оазису. Все пройденное пространство, несколько более 12 км, было сплошь обработано и изрезано арыками, в большинстве случаев до краев переполненными водой. На полях не сжатым оставался только кунак (Setaria italica var. erythrospermum), но его было мало; все же остальное пространство представляло картину сжатого поля.

От Ши-ма-гу до развалин селения Дун-чин дорога идет глинисто-песчаной степью, только в редких местах усыпанной галькой. Это, как всегда, самые бесплодные участки пустыни; разве где зеленым пятном мелькнет кустик эфедры или встретятся площадки, поросшие красноватой солянкой "кам-как".

Селение Дун-чин, расположенное на краю плоской ключевой впадины, поросшей различными злаками, представляя ныне одни только развалины, с тыла примыкает к плоской глинисто-песчаной гряде, прорванной в этом месте сухим логом, заваленным галькой. По этому-то логу и идет далее дорога на Му-лэй.

Довольно обширное селение Му-лэй, к которому отовсюду примыкают развалины отдельных фанз и поселений, расположено на правом берегу значительной речки, протекающей здесь в глубокой и широкой долине, из которой открывался чудный вид на покрытые уже в эту пору снегами вершины главного кряжа, утопавшего в сизой дали; тем резче поэтому впереди его рядами кулис выступали предгорня, образовавшие своими крутыми уступами красивую рамку общей картине. Преобладающий элемент населения Му-лэй - таранчи, выходцы из Турфана. Селение грязно и бедно. Главная улица обстроена танями, лавками и ларями и переполнена всяким людом, среди которого солдаты местного гарнизона составляют все же преобладающий элемент. Селение мы миновали и, поднявшись вверх по правому протоку р. Му-лэй-хэ, остановились на прекрасной лужайке, ниже рощицы тополей.

Прельщенные прекрасной стоянкой, мы здесь дневали. День этот не прошел, однако, бесследно, и мы приобрели для коллекции: Buteo ferox, Acanthis cannabina var. fringilirostris, Petronia petronia, Emberiza leucocephala, Phylloscopus humei, Saxicola isabellina, S. deserti и других птиц, два больших экземпляра Trigonocephalus intermedius Strauch и порядочное количество жуков, из коих отмечу: Neotdorcadion n. sp., Aphodius n. sp., Cymindis picta Pall., Deracanthus sp.?, Scarites salinus Dej и Adesmia sp.?.

Абсолютная высота г. Гучэна, по определению Певцова⁴⁸, равняется 2 417 футам (736 м); высота селения Му-лэй, по нашему определению, равняется 4 357 футам (1328 м). Эти две цифры в достаточной мере указывают на быстрый подъем Джунгарской равнины по направлению к востоку. Особенно резко выражается этот подъем у Дунчина, за которым дорога вступает уже в далеко здесь на север расплывшиеся предгорня Тянь-шаня. Предгория эти не имеют, впрочем, грядового характера; наоборот, здесь скорее наблюдается массовое поднятие - плато с насаженными на него отдельными сопками. Об этом плато, которое я называю Восточно-Джунгарским плоскогорьем, подробнее будет сказано ниже; теперь же я упоминаю о нем, чтобы познакомить читателя с общим характером местности, по которой пролегал наш дальнейший маршрут.

В Му-лэй-хэ мы оставили большую дорогу и с места нашей стоянки 16 сентября направились прямым, так называемым вьючным - турфанскнм - путем к перевалу через Тянь-шань.

Волнистый характер местности изменился. Долины стали глубже, отдельные холмы приобрели резкие очертания. Вместе с тем кое-где стали обнажаться и коренные породы: глинистый сланец, кремень и кремнистый песчаник. Но растительность по-прежнему сохраняла свой совершенно степной характер, и только в распадках холмов кое-где стал попадаться кустарник (таволга, Cotoneaster, шиповник и др.) и луговая трава. На пятнадцатом километре от Му-лэн-хэ мы вышли в долину речки Бай-ян-хэ, берущей начало с перевала Буйлук, и, следуя вверх по течению ее, достигли урочища, служащего обычным местом остановки для караванов, идущих в Турфан этим путем. Красота урочища, обилие топлива и корма и близость селения Бай-ян-хэ, в котором мы могли достать нужное нам количество фуража, побудило и нас избрать его местом для нашей стоянки, обещавшей быть продолжительной. В самом деле, отсюда моему брату предстояло совершить поездку к урочищу Джан-булак, где местные жители сулили нам богатую охоту на бургаков (Colus saiga Pall.), джигетаев (Asinus hemionus Pall.), архаров (Ovis poli Blylh.) и красных волков (Canis alpinus Pall.). На эту охоту снаряжена была целая экспедиция, состоявшая, кроме брата, из четырех лиц: казаков Ивана Комарова и Колотовкина, моего джигита Ташбалты и проводника Сарымсака. Остальные же люди, в ожидании ее возвращения, должны были заняться ремонтом предметов вьючного снаряжения и охотой на птиц, причем в первый же день были убиты: Sttirmis menzbieri Sharpe, Carpodacus rhodochlamys Brdt, Emberiza leucocephala Gmel., Merula maxima и M. atrogularis Tenirn. Но уже после полудня погода, до того времени ясная, вдруг изменилась к худшему. Небо стало заволакивать тучами. Порывистый ветер усиливался и, наконец, перешел в настоящую бурю, чуть не сорвавшую наши юрты. Для того, чтобы спасти их, пришлось спустить войлоки, с страшной силой полоскавшие в воздухе. В 5 часов пополудни повалил снег, который шел, при температуре 0°, не переставая, в течение 10 часов кряду. Но затем небо расчистилось окончательно, потеплело, и к полудню снег лежал уже только в теневых местах и глубоких падях.

19 сентября вернулся брат с Сарымсаком. По мнению последнего, после выпавшего в горах глубокого снега дальнейшая стоянка наша в урочище Бай-ян-гоу становилась бесцельной, так как перевал Буйлук для караванного движения был теперь уже, конечно, закрыт. Таким образом, в нашем распоряжении для переезда через Тянь-шань оставался еще один только перевал - Улан-усу, к подошве которого, в урочище Джан-булак, мы и решились перебраться на следующий же день.

Нам предстоял 20 сентября утомительный переход, что-то около сорока километров, а между тем погода этому вовсе не благоприятствовала: небо затянуло серо-свинцовой пеленой, было холодно, и ветер, дувший то с севера, то с запада, все усиливался. Мы встали с рассветом, но выступили только в девятом часу, задержанные китайцами, не успевшими доставить нам во-время закупленный у них еще накануне фураж.

За селением Бан-ян-хэ, перевалив невысокий увал, мы вступили в лабиринт логов и ущелий, стены которых сложены были преимущественно из крупно- и мелкозернистых кремнистых песчаников. Насколько возможно было судить о флоре этих ущелий по сохранившимся в них остаткам растений, она не отличалась ни особым разнообразием, ни богатством: полынь, один либо два вида Allium, Siatice sp., несколько видов солянок, ковыль, чий, Peganum harmala и из кустарников низкорослый шиповник, таволга и карагана - вот, кажется, и все, что попалось нам здесь на глаза. На девятом километре мы выбрались, наконец, на простор. Это была пустынная, каменистая равнина, только в редких местах поросшая чнем. Впрочем, за ручейком Соох-лэ, на берегу которого мы нашли пашни и одинокую китайскую фанзу, местность получила более плодородный характер. Дорога приблизилась здесь к передовым контрфорсам хребта и, неоднократно пересекая ключевые лога, побежала по местности, поросшей кормовыми травами, среди которых кипец, чий и ковыль занимали, конечно, не последнее место. Тут нам то и дело попадались джигетаи, которые косяками в 20-30 голов безбоязненно паслись у самой дороги. Спешные выстрелы наши отгоняли их не далее, как на километр, после чего они останавливались и зорко следили за движением каравана. Конечно, стрельба наша могла иметь и лучшие результаты, имей мы возможность остановить караван или, по крайней мере, выделить из него людей для спокойной и правильной охоты на них; но, к сожалению, нам приходилось спешить, чтобы засветло добраться до урочища Джан-булак. День шел уже к концу, а мы все еще не добрались до колесной дороги в Турфан!

Но вот, наконец, и уч-тепэ - три холма, набросанные из валунов, "обо" калмыцких племен, живших некогда в этих местах. Здесь сходятся обе дороги, и тут же мягкие очертания соседних возвышенностей сменяются дикими скалами, служащими подножием основному массиву хребта. Породы, слагающие их, довольно однообразны. Преобладающей является бурый кварцит, местами прорванный хлоритовым диабазом; затем отдельными, частью разрушенными скалами, в некоторых местах даже подстилая кварцит, выступал темнозеленый кремнистый сланец; еще далее, наконец, в двух-трех местах мною замечены были выходы древних песчаников и белого кристаллического известняка. Затем так стемнело, что особенности геогностического строения гор стали сглаживаться. Вся масса гор получила однообразную фиолетово-серую окраску, которая постепенно темнела, пока, наконец, в сумерках наступавшей ночи, скалы не превратились в безобразные черные массивы без определенных очертаний и форм. Дорога, повидимому, делала повороты, обходила скалы, спускалась в поперечные долины и снова подымалась полого из них. Дул сильный, холодный северный ветер. Нестерпимо хотелось скорее остановиться, скорее добраться до пристанища и напиться горячего чая. Наконец, впереди блеснул огонек... Слышался какой-то шум, знакомые голоса...

- Колотовкин, ты?

- Так точно... А мы уж вас заждались...

- Да куда же здесь?

- А вот сюда, сюда...

Мне показалось, что я спустился в какую-то яму. Но это была нижняя терраса теперь ключевого ручья, а некогда, вероятно, значительного потока Улан-усу.

- Ну, что, как охота?

- Да потрафилось... двух джигетаев убили.

И Колотовкин с жаром завзятого охотника стал, перебивая самого себя, рассказывать о всех перипетиях этой охоты. Ему удалось положить шагов с 700 одного, а другого убили Ташбалта и Иван Комаров.

Когда на следующий день мы осмотрелись, то оказалось, что мы стоим бивуаком в широком ключевом логе, поросшем кое-где чием, камышом, осокой и некоторыми солянками. В этом логу, в двух шагах от нашей стоянки, расположен был постоялый двор и при нем небольшой пруд, на котором, к нашему удивлению, держались дикие утки - Anas boschas L. и Dafila acuta L. Весь юг заполонен был горами. Отроги их с обеих сторон опоясывали урочище Джан-булак и явственно выраженными террасами спускались в долину. Каменистая почва этих террас еще скуднее была одета растительностью, чем солончаковая лочва низин, но зато дальше на север, где эти береговые террасы сменялись песчано-глинистыми откосами, травы росли гуще и, при нужде, могли служить сносным пастбищем для наших животных.

В урочище Джан-булак (абс. выс. 5 204 фута, или 1586 м) мы простояли до октября, разъезжая по окрестностям и проводя все дни на охоте.

Здесь нам приходилось охотиться на антилопу-сайгу, горных баранов (аркаров) и джигетаев; всех этих животных мы встречали во множестве, и некоторые наблюдения наши над их нравами и жизнью, а также некоторые эпизоды из охоты на них, я считаю не бесполезным передать тут же.

Я начну с бургака.

Бургак местное, таранчинское, название антилопы-сайги; киргизы называют ее "букён". Молодого сайгака таранчи называют "уллак": у киргизов же нет особого названия для молодого животного.

В доисторическое время животное это пользовалось огромным распространением. От берегов Черного моря и лесной полосы Литвы и южной России следы его пребывания проходят через всю Россию и Сибирь, достигая на крайнем северо-востоке последней устьев р. Лены (73° с. ш.)⁴⁹. Еще сравнительно недавно эта антилопа встречалась повсеместно в южной России⁵⁰; но с тех пор район распространения ее значительно сузился, и мы находим ее ныне только в степях Заволжья, в Ставропольской губернии и, наконец, в далекой Джунгарии. Здесь она держится еще большими стадами, хотя и истребляется местными жителями беспощадно.

Нрав антилопы-сайги изучить было не трудно; она водилась здесь в таком множестве, что почти ежедневно мы наталкивались то на отдельных особей, то на стада голов в пятьдесят. Это оригинальное животное с вечно опушенной головой имеет сангвинический, неспокойный характер. Оно - в постоянном движении. Шаг, повидимому, ему совсем незнаком, и даже во время пастьбы оно находится в покое только мгновениями. Каждый звук, каждое движение в степи возбуждает уже в нем подозрение; оно делает тогда несколько прыжков в сторону, встает на-дыбки и с беспокойством озирается по сторонам; но и убедившись, повидимому, в отсутствии всяких поводов к тревоге, оно тем не менее не скоро успокаивается, что и проявляет ляганьем в воздухе и различными порывистыми прыжками. Если же подозрения оправдались, оно уносится вперед с невероятной быстротой, пренебрегая всякими естественными препятствиями, будь то рытвины, россыпи щебня и валунов или заросли кустарников. При всем том, несмотря на крайнюю легкость бега и быстроту движений, в них замечается какая-то угловатость: точно имеешь перед глазами субъекта, так или иначе подшибленного или же раненного в лопатку.

Антилопа-сайга - жительница степи. В Джунгарии она держится преимущественно в Зансанской долине, вдоль рек Черного Иртыша и Урунгу и наконец в южной Джунгарии, на восток от Гучэна, т. е. в местностях с обильным травянистым покровом. Отсюда она забегает в пустыню - так, например, мы встретили ее в богатом ключами урочище Гашун - и в скалистые горы; но как там, так и здесь, она, как кажется, редкая гостья. Певцов утверждает, что он встречал ее на пустынных плоскогорьях р. Урунгу⁵¹. Это указание очень ценно. Оно вполне подтверждает наши наблюдения в горах восточной Джунгарии. На ночь сайга поднимается здесь в высшие горизонты гор, где находит в изобилии корм и воду; на день же, между 8 и 10 часами утра, перебирается в низины, лениво пощипывая по дороге траву. На этих-то ежедневных перекочевках сайги и основана вся система охоты местных жителей на это ценное животное. Его поджидают под каким-либо прикрытием и бьют тогда уже наверняка. Весь неуспех охоты зависит от неудачно выбранного места, а это случается нередко даже с опытными охотниками, потому что сайга, на свое счастье, не имеет обыкновения придерживаться раз избранного пути.

Мясо сайги китайцами ценится, но нам, благодаря своему странному привкусу, оно не особенно нравилось.

Аркар - тюркское название самки каменного барана, в Русском Туркестане ставшее нарицательным для всех видов рода Ovis, независимо от их пола. Самец по-тюркски - кульчжа; монголы произносят слова эти несколько иначе - аргали, кульцза.

Привезенный нами отсюда вид каменного барана оказался Ovis poli Bluth. Таким образом, Ovis poli является характернейшим животным гор Тяньшанской системы, будучи распространен от Гиндукуша и Памиров до крайней восточной оконечности Хамийских гор.

На аркаров мы охотились почти ежедневно. В поисках за ними приходилось забираться очень далеко в горы, причем случалось не раз, что охотники наши, усталые и голодные, возвращались на бивуак только к ночи. Одна из таких дальних экскурсии привела брата к открытию джунгарекой колесной дороги через Тянь-шань, некогда соединявшей Хами и Ци-тай, но ныне заброшенной. Вот что он, в связи с охотничьими приключениями этого дня, рассказывает о ней.

Рано поутру, 27 сентября, в сопровождении казака Комарова и Сарымсака, я переехал в долину ручья Улан-усу и направился к горам, видневшимся на востоке. Пересекши первый отрог и пройдя около пяти километров, мы подошли к подножию гряды меридионального направления. Тут к югу открывалась долина, по которой пробегал извилистый ключ Кичи-Улан-усу, суженная в устье и расширяющаяся до 250 сажен (533 м) полтора километра выше. Глинистая почва этой долины испещрена была выцветами соли и местами довольно густо поросла осокой и камышом. Окаймляющие ее горы имели мягкие склоны, особенно западный, который кое-где представлял хорошие пастбищные места. Травянистая растительность долины была вообще довольно богата и, несмотря на позднее время, казалась еще достаточно свежей; только вдоль подножий щебневых осыпей она успела уже пожелтеть и поблекнуть, обнажив при этом плешины спекшейся глины. Выше циркообразного расширения долины скалистый массив разделил ее на два рукава, из коих левый был короток и обставлен отвесными скалами, а правый сохранял как общее направление долины, так и свойственный ей характер. Относительная высота заключающих ее гор становилась, однако, все меньшей и меньшей, рельеф их постепенно терял свою выразительность, и при дальнейшем движении казалось уже, что горы исчезли и дорога пролегает среди невысокого ряда холмов. Здесь растительность прекратилась; попадались в распадках холмов только отдельные экземпляры Brachanthemum fruticulosum DC., Cotyledon thyrsiflora Maxim., Zizyphora ciinopodioides var. media Benth. и Allium sp.?. Вместе с тем появились здесь и памятники былого, относимые Сарымсаком к джунгарскому времени. Это были могильные насыпи в виде квадратов, сложенных из обросших уже лишаями камней (кэрэксуры); их было несколько десятков, и некоторые из них отличались особой величиной. Тут же попадались и прислоненные к скалам полукруглые, выложенные из камня, ограды, в один метр высотой - современные постройки, приют зимующих здесь со своими стадами баранов таранчей и киргизов.

Несколько далее долину, имевшую дотоле меридиональное направление, преградила гряда, отклонившая ее на восток. Опять появились скалистые горы, но характер их тут изменился. Вместо скал какой-то плотной породы (фельзит?), появились метаморфические сланцы - глинистый и кремнистый. Местами сланцы эти распадались на весьма тонкие пластинки, которые, в свою очередь, при малейшем усилии, рассыпались в порошок. Долина постепенно сузилась, и дно ее, будучи по краям красиво убрано кустарниковой и травянистой растительностью, точно нарочно выровненное и покрытое дресвой, казалось искусственно созданным шоссе, живописно извивавшимся среди скал. Тогда как северный ее бок представлял сплошную скалистую стену, на юге зачастую гряда прерывалась, и тогда взору представлялись мягкого очертания холмики, густо поросшие кипцом, с извивающимися между ними дорожками-водостоками, усыпанными желтоватым щебнем. Это и был, как мы ниже увидим, гребень значительно здесь понизившегося осевого Тянь-шаня.

Не проехали мы и трех километров от последнего поворота долины, как опять появились отделявшиеся от нее в стороны рукава. Одновременно горы понизились, а долина покрылась густо росшей травой, доходившей местами нам до колен. Тут, наконец, мы увидали аркаров, но, к сожалению, они заметили нас также и скрылись раньше, чем мы успели спешиться и подойти к ним на прямой выстрел. Но я и не подумал о их преследовании! Все, до сих пор виденное, поразило меня в такой мере своей неожиданностью, что на изучении местности я сосредоточил теперь все свое внимание.

При виде расстилавшихся к югу низких холмов являлся невольный вопрос: куда же, наконец, делся сопровождавший нас до сих пор могучий Богдо-олинский хребет (Эдэмэк-даба), еще к западу от Му-лэй-хэ сверкавший своими бесчисленными снеговыми вершинами? Его здесь не оказывалось; разъяснения же Сарымсака еще более смущали и волновали мой ум. По его словам, дорога, по которой мы теперь ехали, в калмыцкие (джунгарские) времена была большой арбяной дорогой, соединявшей Нань-лу и Бэй-лу. Действительно, присмотревшись, я ясно стал различать на ней следы старых колей. Влекомый интересом дальнейших открытий, я ехал все дальше и дальше, пока не достиг, наконец, точки, откуда ясно намечался спуск вниз, к дороге, соединяющей Хами и Турфан. И тут к югу хребта не было видно, и тогда как к северу возвышались отдельными массивами скалистые группы (гольцы), здесь невысокими грядами тянулись только холмы.

Чтобы рассмотреть общую картину всей окрестной горной страны, я решился подняться на одну из скалистых вершин, значительно поднимавшуюся над дном долины; подъем был нелегок, местами камень обледенел, и нога с трудом удерживалась на скользкой поверхности; но когда, наконец, я достиг своей цели, то открывшаяся взору картина вполне вознаградила за труд. Все пространство, километров на сорок к востоку, было как на ладони и производило эффект панорамы. Понижение местности в эту сторону оказалось весьма значительным и оценивалось на-глаз, примерно, в 4 000 футов (1 220 м); северные и южные склоны этого понижения образовывали как бы бока воронки, центр которой приходился на расстоянии 25 км впереди против меня, причем северное заложение отлогости было раза в четыре длиннее южного. По всей покатости ползли небольшие грядки восточного простирания с малым уклоном западного конца к северу. Не в значительном расстоянии от наиболее низкой точки котловины, закрывая горизонт на восток и северо-восток, поднимался кряж скалистых утесов, казавшийся мрачным исполином в сравнении с ничтожными горками, пересекавшими котловину. От этого горного массива тянулись и исчезали в туманной дали две гряды гор: одна восточного простирания, с блиставшими на ее вершинах белыми пятнами снега - это Карлык-таг хаминцев; другая менее высокая, вытянувшаяся на северо-северо-запад, но неясно отделявшаяся от торчавших из-за нее остроконечных вершин другого хребта, еще более отклоненного к северу, и уже кое-где покрытого пятнами снега; это - Баркюльские горы, с запада ограничивающие долину Баркюля {Узел, от которого в обе стороны, к востоку и запалу, расходятся Баркюльские и Хамийские горы, пришлось видеть братьям Грумм-Гржимайло неоднократно; и хотя Баркюльские высоты маскировались скалистыми массами восточного простирания, тем не менее это не помешало им заметить. что обе названные цепи не образуют одной оси поднятия, но сходятся под углом, примерно, градусов в 130, между собою. [Прим. ред.]}. Местность к северу маскировалась скалистыми отрогами, а к югу - бесплодным, заиндевевшим и усыпанным мелким щебнем, обширным (свыше 16 кв. км) полем плоской вершины, из-за которой не высовывалось ни одного пика или другой какой-либо вершины. Зато весь юго-восток был открыт, и только в эту сторону котловина имела выход, и в этом направлении далекий горизонт мешался с фиолетовыми тонами дали. Из сопоставления всего вышесказанного нельзя было не вывести заключения, что я находился на одной из выдающихся точек восточного конца Богдо-олинского хребта.

Вечерело, однако. Косые лучи заходящего солнца уже начинали золотить далекие вершины Хаминского Карлык-тага. До сумерек было уж близко, а мне хотелось осмотреть еще местность к северу от вершины, на которой я теперь находился. Следовало спешить. И вот я, еще раз осмотревшись и взяв несколько азимутов, почти бегом спустился к ожидавшим меня внизу лошадям. Отсюда мы с трудом вскарабкались на противоположный скалистый кряж и, спустившись, очутились в узком ущелье, которое, часа через два скорой езды, и вывело нас на колесную дорогу из Пичана через перевал Улан-усу в Баркюль. На бивуак мы прибыли к 8 часам вечера.

Этой поездке предшествовала охота на аркаров, хотя также не увенчавшаяся желанным успехом, но интересная в том отношении, что брату удалось вблизи наблюдать интересного и редкого в Тянь-шане зверя - красного, или альпийского, волка (Canis alpinus Pall.).

Вот как он описывает эту охоту. Это было в одном из боковых ущелий, открывающихся в долину Кичи-Улан-усу. Лркары спокойно паслись или лежали на пологом склоне горы, и мы, заметив их, готовы были уже приняться за их обход со стороны гор, когда вдруг внимание ваше привлечено было странным животным, очевидно, тоже охотившимся на них. Расстояние между ним и нами не превышало и 300 шагов, что давало нам полную возможность следить за ним, не упуская из виду ни одного из его движений. Конечно, я признал в нем тотчас же красного волка (Canis alpinus Pall.). Мы засели за щебень и выжидали. Три аркара, подогнув под себя ноги и вытянув впереди шеи, не чуя близкой опасности, спокойно дремали на небольшом уступе скалы, круто обрывавшемся в нашу сторону стеной до 2,8 м высотой; покатый склон сбегал с него слева и в виде аппарели круто загибался под стенку. Этой-то покатостью и решился воспользоваться четвероногий охотник для того, чтобы, прикрываясь стенкой, незаметно подкрасться к дремавшим аркарам. Вытянувшись во всю длину своего тела, с прижатой к земле мордой и вытянутым хвостом, он показался нам очень крупным животным. Цвет его шерсти был однотонный - красный, только в пахах шерсть казалась немного светлее; вообще же в лежачем положении это была огромная лиса с окраской темных лисиц, каких, кстати сказать, здесь не встречается. Повернув голову в сторону аркаров, то и дело прислушиваясь. волк мерно подползал к своей жертве. Ему оставалось уже не более каких-нибудь четырех метров, и мы, нервно сжимая винтовки, готовились вот-вот вмешаться в редкую схватку, дабы захватить двойную добычу, как вдруг... сзади послышался шум и топот вскачь несущихся лошадей... И все было разом потеряно! В одно мгновение аркары были уже на ногах и в двадцати метрах от края площадки... волк огромным прыжком вскочил на уступ...

- По волку!.. прицел четыреста!..

Раздалась беспорядочная стрельба, пули ложились около зверя, но, как и всегда при нервной, спешной стрельбе, один промах сменялся другим, и зверь убежал...

Лошади, наделавшие такого переполоха, конечно, были наши. Чем-то напуганные, они бросились вверх по ущелью и, только завидя нас, пришли, наконец, в себя и остановились.

День был, очевидно, испорчен. Тем не менее мы, т. е. я и казаки Колотовкин и Иван Комаров, решили разойтись в разные стороны и еще раз попытать свое счастье - не с пустыми же руками возвращаться на бивуак!

Но все мои лазанья по горам не привели ни к чему - аркаров нигде уже не оказывалось! Вернувшись к лошадям, я застал там одного Колотовкина. Подождали, пока смерклось. Зажгли огни. Стали давать сигнальные выстрелы, стократным эхом отдававшиеся в горах. Подождали еще. По Комарова все не было. Очевидно, он зашел далеко, но пешком, налегке, без теплой одежды. А между тем было холодно. Дул сильный северный ветер, предвещавший нам непогоду. Как быть? Оставлять ему лошадь - было опасно. Волков бродило здесь пропасть, и она могла сделаться их легкой добычей. Ждать еще? Но наступившая темнота сгладила уже давно все особенности рельефа, и если Комаров заблудился, то лишила его всякой возможности выбраться на условное место. Мы вскочили на лошадей и знакомой дорогой вернулись на бивуак. Отсюда мы выслали тотчас же разъезд, которому и удалось, наконец, при помощи сигнальных выстрелов, отыскать Комарова. Ему посчастливилось встретить аркаров. Он увязался за ними и забрел в такие горные дебри, откуда еле-еле выбрался в долину Кичи-Улан-усу, которую признал по догоравшему там костру. А тут и разъезд подоспел... Так окончился этот день, вначале посуливший так много!

Брат рассказывает еще одни случай охоты на аркаров.

Солнце не золотило еще верхушек гор, когда я, в сопровождении двух казаков, выехал на охоту. Иней, устлавший низины, и сумерки утра, скрадывавшие все мелкие особенности рельефа, придавали монотонный вид ландшафту, к которому мы, впрочем, давно уже пригляделись. Было морозно, и утренний ветерок, забираясь в рукава полушубка, обдавал спину таким холодом, что поневоле приходилось ежиться. Мы ехали по давно и нам и лошадям знакомой тропинке, по направлению к урочищу Кичи-Улан-усу, и, опустив поводья, подремывали, съежившись, как могли, и далеко запрятав руки в рукава полушубка. Прошел час. Звезды стали меркнуть. Все яснее и яснее рисовались на востоке контуры гор, и вдруг там зажглась сперва одна, а потом и целая группа остроконечных верхушек. День наставал. Мы прибавили ходу и стали усиленно всматриваться по направлению видневшихся впереди грядовых скал. Вдруг на одной из них мы ясно заметили точно покосившийся на сторону крестик. Приглядевшись, мы узнали в нем сторожевого аркара. Это сразу определило место нашей охоты.

Мы уже проехали километра полтора к намеченной цели, когда вдруг, у подошвы гряды, с которой нам предстояло спуститься, мы заметили большой табун джигетаев. Посоветовавшиеь, мы решили брать лучше синицу, чем гоняться за журавлем, и, оставив на пригорке своих лошадей, стали то ползком, то согнувшись добираться до табуна. К сожалению, путь, избранный мной, оказался слишком открытым, и мне пришлось только издали наблюдать движения как джигетаев, так и моих товарищей по охоте.

В табуне царствовал полнейший беспорядок. Жеребцы, кобылы и жеребята шли, пощипывая редкую травку, где кто хотел, и весь табун занимал площадь чуть не в 500 кв. сажен (2 276 кв. м). Для предупреждения опасности не было принято, поводимому, никаких мер, и казаки, где ползком, где только пригнувшись, к земле, успели, не возбудив подозрения в табуне, подкрасться к нему шагов на двести. Взвились два белых дымка над камнями, табун дрогнул, шарахнулся в сторону и в беспорядке понесся вперед, где вскоре затем и исчез в утренней мгле. На покинутом им месте убитых джигетаев нигде не было видно.

- Как, неужели промах?

- Не может этого быть... выцелил ладно!

И казак был прав. Не прошли мы и трехсот шагов, как наткнулись на убитого джигетая, завалившегося между камней. Это была кобыла в прекрасной осенней шерсти.

Поручив Жиляеву, за которым "сбегал" {На казачьем языке выражение это означает - съездить за кем-нибудь спешно.} Колотовкин, снять шкуру с джигетая, я с казаками направился далее в горы.

Через узкую расщелину мы выбрались вскоре в котловино-образную долину, имевшую вид огромного амфитеатра. Справа возвышались крутые скалы, декорированные кустарником, слева - пологие склоны, покрытые дресвой и только местами поросшие тощей травой. Проехав некоторое время этой долиной, по руслу временного потока, мы завидели впереди более плодородный горный участок. Тут рос кипец.

Обрадовавшись возможности оставить лошадей в кормном месте, мы продолжали дальнейший путь наш пешком. Впрочем, подъем был здесь уже настолько крут, что лошадей все равно пришлось бы вести в поводу. Мы лезли к скалам, на которых, часа три назад, видели сторожевого аркара и, как всегда бывает на трудных подъемах, очень скоро разошлись довольно далеко друг от друга. Закинув штуцер за плечи, я уже решился было обогнуть большую скалу, чтобы достичь вершины горы, как вдруг, шагах в пятнадцати от себя, заметил громадные рога, поднимавшиеся из-за куста караганы. Они были загнуты почти в полтора оборота и имели между концами не менее метра. Аркар был огромный, в серой шерсти, - он успел уже, стало быть, сменять свой летний темнобурый наряд на зимний, более приноровленный к общей окраске местности в это позднее время года. Все это я рассмотрел в тот момент, когда приседал за первый же попавшийся на глаза выступ скалы. Но отсюда я и сам переставал уже видеть аркара. Место было неудачно выбрано, я полез было вперед, когда услыхал позади шаги беспечно между собою болтавших казаков. Терять времени было нечего... Я приподнялся из-за камня и увидал шагах уже в 70 от себя тихо спускавшегося аркара. Шум наверху заставил его круто повернуть голову в нашу сторону. Этим моментом я и воспользовался, чтобы приложиться и выстрелить. Я не промахнулся - кровь доказывала это - но, очевидно, попал не в "убойное место", кажется в шею, и аркар ушел для того, чтобы, может быть, через несколько же часов сделаться добычей волков.

В надежде где-нибудь отыскать раненое животное, я стал спускат