Ходасевич Владислав Фелицианович - Из переписки В.Ф. Ходасевича с Мережковскими

  

  

  

   Этих корреспондентов сегодняшнему читателю представлять было бы смешно. И Владислав Ходасевич, и Д.С. Мережковский, и З.Н. Гиппиус относятся к числу тех, кто постоянно оказывается в поле зрения сегодняшнего литературоведения, независимо даже от того, идет ли речь об их жизни и творчестве в России до 1919 (или 1922) года, или же об эмигрантском периоде, к которому и относятся публикуемые письма. Более того, хорошо известны письма Гиппиус к Ходасевичу, давно опубликованные, хотя и без должных комментариев¹.

   Однако что сталось с большинством ответных писем, мы не знаем. Мало того, в архиве Н.Н. Берберовой сохранился сделанный ее рукою перечень писем Ходасевича к Гиппиус, в котором перечислено 43 письма², - но сами эти письма почти совсем неизвестны. Нет у нас сведений и об остальной переписке Ходасевича с Мережковскими. Об этом, конечно, остается лишь горько пожалеть.

   Но вместе с тем и публикуемые письма дают возможность проникнуть на те уровни литературы и эмигрантской журналистики, которые до сих пор были от нас закрыты или полузакрыты и потому требуют тщательного восстановления контекста.

   По большей части это сделано в комментариях, однако представляется резонным все же сказать несколько слов о тех темах, которые в них поднимаются.

   Первая тема возникает в конце лета 1926 года, но касается ситуации несколько более ранней. В различных центрах русского рассеяния по крайней мере с 1922 года существовали "союзы возвращения на родину". Однако в сколько-нибудь авторитетной эмигрантской печати (прежде всего в газете "Последние новости") довольно широкая кампания, получившая название "возвращенчества", дала о себе знать лишь осенью 1925 года. Ходасевич связывал ее с провокацией ГПУ, которое, пользуясь истекавшим как раз тогда трехлетним сроком со времени так называемого "философского парохода", решило выманить из-за границы в Россию как можно большее количество эмигрантов. Еще весной он писал М.М. Карповичу: "Эта штука для меня глубоко неприемлема. <...> Помочь русскому народу, работая с большевиками, нельзя, ибо они сами "работают" ему во вред. Всякое сотрудничество с советской властью - по существу, направлено против русского народа"³. Но в то время он не решался выступить против возвращенцев печатно: "Бурцевские лавры меня не манят, да у меня для этого нет ни знаний, ни умения, ни охоты. Но "про себя" знаю - и соответственным образом все возвращенческое отвергаю"⁴. Последней каплей оказалось опубликованное в августе 1926 года скорбное письмо Горького о смерти Дзержинского. После этого Ходасевич счел себя вправе огласить известные ему факты о причастности ближайшего горьковского окружения к провокации. Он написал статью "К истории возвращенчества" и решал, что с нею делать. Об этом - первое письмо к Гиппиус, слегка затрагивается тема и в первом письме Мережковского к Ходасевичу.

   Остальные пять писем Мережковского написаны осенью 1927 года. Общественную ситуацию того времени определяло несколько важнейших событий, сейчас потерявших остроту, а тогда весьма живых. С одной стороны, это ряд получивших известность попыток диверсиями и террором вмешаться в жизнь Советского Союза: 3 июня была предпринята попытка взорвать общежитие ОГПУ в Москве, 7 июня на Главном вокзале в Варшаве был убит полпред СССР в Польше Войков, в тот же день в СССР было совершено еще два крупных теракта. В ответ на это 10 июня было объявлено о расстреле давно уже задержанного при переходе границы кн. П.Д. Долгорукова и его группы. Эти события, произошедшие почти одновременно, и подтолкнули газеты к обсуждению вопроса о том, есть ли в России дееспособная вооруженная оппозиция. Приходилось признать, что - нет. Окончательное публичное разоблачение "Треста" пришлось как раз на осень 1927 года⁵.

   Почти в то же время появилась декларация местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (будущего патриарха), а за ней последовало обостренное ожидание реакции зарубежных иерархов на нее (подробнее см. в комментариях к письмам). Для людей, причастных к литературе, очень важна была решительная перемена в руководстве газеты "Возрождение" - в августе от поста редактора оказался П.Б. Струве⁶, и наиболее активные люди среди претендовавших на роль идеологических лидеров стали питать надежды на то, что, не возглавляя газету формально, они смогут стать ее идейными вдохновителями. А Мережковские находились в постоянном поиске издания, где они могли бы, не оглядываясь на редакторов, вести свою собственную публицистическую линию - прежде всего в освещении политики и религиозной жизни.

   Необходимо признать, что все попытки такого рода были обречены на провал. При всем полемическом темпераменте систематически работать в качестве редакторов толстого журнала или тем более газеты Мережковские были не в состоянии. Множество мелкой работы, требующейся в регулярной журналистской деятельности, они выполнять не хотели, да и, судя по всему, не могли. Не случайно самый долговечный из их журналов, "Новый путь", продержался два неполных года - и это при том, что им удалось привлечь к сотрудничеству некоторое количество профессионалов. Все остальные планы или не осуществлялись (журнал "Меч", руководство журналом "Образование" и газетой "Утро"), или вскорости обрывались (журнал "Голос жизни", руководство литературным отделом "Русской мысли"). То же самое было и в годы эмиграции. Сотрудничество с варшавской газетой "Свобода" (впоследствии переименованной в "За свободу!"), которой фактически руководил Д.В. Философов, толком не состоялось; охотно печатая художественные произведения и время от времени даже публицистику Мережковских, журналы и газеты подчиняли их деятельность редакционной политике ("Последние новости", "Звено", "Общее дело", "Современные записки" и пр.). Даже не слишком регулярные и малотиражные журналы, вроде обсуждающихся в письмах "Нового дома" и "Нового корабля", не выдерживали полного доминирования Мережковских и не собирали читателей.

   После ухода Струве с поста редактора "Возрождения" Мережковскому и Гиппиус (но прежде всего первому) показалось, что появляется возможность сделаться определяющими фигурами в этой газете. О расстановке сил в газете с августа и до декабря 1927 года дает представление хроникальная заметка:

   Мы уже сообщали, что Н.Н. Львов согласился выставить свою кандидатуру на пост председателя Совета РЦО. Предполагалось, что после его выбора в председатели Совета Н.Н. Львов войдет в состав редакции "Возрождения". Теперь нам сообщают, что вступление Н.Н. Львова в состав редакции "Возрождения" состоится до общего собрания РЦО, а именно в ближайшие дни, причем Н.Н. Львов возьмет в свои руки общее политическое руководство газетой, а Ю.Ф. Семенов перейдет на свое прежнее амплуа технического редактора. Что же касается г. Маковского, фактически руководившего газетой после ухода П.Б. Струве, то он, оставаясь членом редакционной коллегии, будет заведовать литературным отделом⁷.

   С.К. Маковский не выглядит здесь фигурой безразличной. Напомним, что он был видным искусствоведом, поэтом средних достоинств и издателем "эстетических" журналов, среди которых был выдающийся по своему значению для русской журналистики "Аполлон". Мережковские в свое время "Аполлоном" брезговали, однако теперь особенно выбирать не приходилось. Даже если учитывать, что единоличным руководителем Маковский в газете не был (Ю. Семенов имел нисколько не меньшее влияние, а официально даже значился редактором), его роль была весьма значительна. И то, что именно он стоял у истоков идеи о приглашении Мережковских в газету, весьма показательно.

   Показательно и то, что посредником он выбрал Ходасевича. Именно на 1926-1927 годы приходится наибольшее сближение его с Мережковскими. Еще в апреле 1926 года он писал М.М. Карповичу: "Литературно у меня сейчас "флирт" с Гиппиус: за что-то она меня полюбила"⁸. И не случайно именно Ходасевичу была доверена первая речь на собрании общества "Зеленая лампа", созданного по инициативе Мережковских. В декабре 1927 года Гиппиус пишет восторженную рецензию о "Собрании стихов" Ходасевича⁹. Но долгим такой альянс быть не мог. Слишком уж различны были интересы писателей, слишком по-разному они относились к текущей литературе, слишком разными виделись им литературные и общественные интересы эмиграции¹⁰.

   Об этом наглядно свидетельствуют письма Ходасевича к Гиппиус 1928 и 1929 годов, особенно если сопоставить их с тем, что пишет ему в то же время Гиппиус. Ходасевич все время говорит о литературе - Гиппиус все время стремится за ее пределы. Гиппиус волнуют общие судьбы значимых для нее начинаний, его - конкретное положение дел в них. Если использовать терминологию самой Гиппиус, для нее важна стратегия (причем очень часто фантастическая), для Ходасевича же - тактика литературной борьбы и поведения в литературной жизни. Именно это привело в конце концов к расхождению и фактически - к расставанию. Если не считать двух писем 1939 года, последнее письмо Гиппиус относится к сентябрю 1931 года, и черновик ответа Ходасевича на него печатается сейчас.

   Внешне речь идет о несоблюдении (с точки зрения Гиппиус) литературной этики: Ходасевич написал о том, что псевдоним Антон Крайний принадлежит ей, а также процитировал ее частные письма. При этом он, конечно, был прав и в том, и в другом случае. Гиппиус сама этот псевдоним раскрыла на титульном листе своей книги, а фрагменты из писем дважды задолго до этого были напечатаны в "Последних новостях", не вызвав никакой обиженной реакции. Но, конечно, не в этом было дело. Гиппиус во что бы то ни стало нужно было "обидеться" на Ходасевича, который не поддержал ее в печати, а, наоборот, с присущей ему едкой язвительностью, скрытой за внешним почтением, высмеял. Позиция, занятая Гиппиус (да и Мережковским тоже) - с очевидным уничижением паче гордости, была самому Ходасевичу, вынужденному постоянно приспосабливаться к газетным требованиям, потому что иначе было невозможно просто прокормить себя, глубоко чужда и не могла не казаться искусственной. Не случайно Гиппиус отказалась от его предложения напечатать в "Возрождении" письмо с протестом против "кражи литературной собственности".

   Письма Ходасевича к Гиппиус хранятся в: Beineke Rare Books and Manuscript Library. Gen MSS 182. Box 57. Folder 1290. Письма Мережковского к Ходасевичу - там же, folder 1304. О месте публикаций еще двух известных писем Ходасевича к Гиппиус см. в примеч. 10.

  

  

   1) Гиппиус Зинаида. Письма к Берберовой и Ходасевичу / Ed. by Erika Freiberger Sheikholeslami. Ann Arbor, [1978]. В дальнейшем ссылки на эту книгу даются сокращенно: ПБХ, с указанием страниц. Мы позволили себе исправлять в необходимых случаях орфографию и пунктуацию этой публикации, а также раскрывать неочевидные сокращения в тексте.

   2) Beineke Rare Books and Manuscript Library. Gen MSS 182. Box 52. Folder 1160. Для будущих исследователей сохраним этот список.

  

   1926

   1, 29 апреля

   22, 29 июня

   19, 28 июля

   7, 16, 23, 30 августа

   8, 20, 24, 27 сентября

   6, 21, 22, 26 октября

   2, 8, 12, 17 ноября

  

   1927

   8 июля

   23 сентября

   7, 12, 19, 29, 31 октября

  

   1928

   17 января

   29 февраля

   14 марта

   13, 17 апреля

   4 июня

   11 декабря

  

   1929

   25 июня

   30 августа

   6, 19 сентября

   22 октября

   ? 1929

   10 сентября 1930

  

   До настоящего время не было опубликовано ни одного письма, зафиксированного этим архивным делом. Данной публикацией мы закрываем лишь одну позицию (30 августа 1926 года).

   3) Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 498. Далее ссылки на это издание даются сокращенно: ССМ, с указанием тома и страницы.]

   4) Там же. С. 499.

   5) На очень широком материале эта ситуация рассмотрена в кн.: Флейшман Лазарь. В тисках провокации: Операция "Трест" и русская зарубежная печать. М.: НЛО, 2003.

   6) О "Возрождении" при редакторстве Струве см.: Казнина О.А. Начало газеты "Возрождение": 1925-1927 // Литература русского Зарубежья 1920-1940. М., 2004. Вып. 3. С. 58-96 (там же библиография предшествующих публикаций); Яковлева Т.А. Пути возрождения: Идеи и судьбы эмигрантской печати П.Б. Струве, П.Н. Милюкова и А.Ф. Керенского. Иркутск, 1996. Об отношении Мережковского к газете при редакторстве Струве см.: Начало газеты "Возрождение": Неизданные письма Д.С. Мережковского, Н.А. Бердяева, М.П. Арцыбашева, В.Л. Бурцева, А.И. Каминки и Г.А. Ландау из архива П.Б. Струве / Публ. Г.П. Струве // Мосты. 1959. Кн. 3. С. 374-392; Казнина О.А. Цит. соч. С. 62-63.

   7) Новые перемены в "Возрождении" // Дни. 1927. 3 декабря. No 1256.

   8) ССМ. Т. 4. С. 498.

   9) Антон Крайний. "Знак": О Владиславе Ходасевиче // Возрождение. 1927. 15 декабря. No 926. Перепеч.: Гиппиус З.Н. Чего не было и что было: Неизвестная проза 1926-1930 годов. СПб., 2002. С. 330-339. Далее ссылки на эту книгу даются сокращенно: Чего не было... с указанием страницы.

   10) См. удачные характеристики этих разногласий в публикациях еще двух писем Гиппиус к Ходасевичу - в преамбуле к публикации письма от 4 декабря 1928 года: Из переписки В.Ф. Ходасевича (1925-1938) / Публ. Джона Малмстада // Минувшее: Исторический альманах. [Paris, 1987]. [Т.] 3. С. 272-277 (сам текст письма перепечатан: ССМ. Т. 4. С. 510-511), а также в статье: Ливак Леонид. Критическое хозяйство Владислава Ходасевича // Диаспора: Новые материалы. Париж; СПб., 2002. [Т.] IV. C. 393-399, куда инкорпорировано письмо Ходасевича к Гиппиус от 10 октября 1929 года.

    

  

  

   14, rue Lamblardie Paris (12e)

   Милая Зинаида Николаевна, я себя так дурно чувствую (опять фурункулы), что ответ на Ваше письмо о Мельгунове третий день лежит на столе не конченный¹. Не сердитесь, если это письмо выйдет несуразно: если б Вы знали, в какое состояние я прихожу, когда нарывает: ведь это, на моем веку, уже третья сотня фурункулов². Я имею право на "нервы".

   Так вот, Ваше предложение для меня не совсем ново³. Я сам подумывал, с Вашей помощью, просто напечатать статью, возвращенную "Днями", - в "Свободе"⁴. Но, собрав все силы для спокойного обсуждения, решил этого не делать, - по следующим причинам:

   1) Эмигрантская "масса" не читает "Свободу", след<овательно>, с моей статьей в этом случае ознакомится только в интерпретации "Дней" и "Посл<едних> Нов<остей>". А интерпретация будет сами знаете какая: с передержками и клеветами, ибо будут бить и по мне, и по "Свободе", на которую даже у Милюкова "зуб" за давнюю статью Арцыбашева⁵. Мое "разоблачение" утопят именно в глазах массы, - а деятели и деяние выйдут невинными героями: вместо подсиживания - получится реклама.

   2) Если я, ближайший сотрудник "Дней", появлюсь с этим делом в "Свободе", - то это опять же козырь для Кусковой и КR: вот видите, это такой вздор, что собственная газета от него отказалась - и он побежал в чужую, которая неразборчива.

   3) У меня есть еще отдаленная надежда несколько времени спустя (почему спустя - долго и скучно объяснять) распропагандировать "папашу", т.е. в этом вопросе приобрести политически сильного союзника, а главное - завладеть газетой, в кот<орой> доныне действовали Осоргин и Кускова⁶. Если не спугнуть папашу "Свободой" - это все же возможно. После "Свободы" он станет на сторону возвращенцев.

   4) О моих разговорах, конечно, полетели уже реляции в Прагу (Зензинов⁷) и к Осоргину (Макеев⁸ поехал туда, где жена Осоргина⁹, и уже рассказал, при Алданове). Так вот, я хочу посмотреть, какова будет "химическая реакция".

   Таковы были мои основные соображения. Что же было бы, если б сделать так, как Вы предлагаете?

   Во-первых, - останутся в силе три первых пункта из того, чтó сказано выше. Во-вторых: допустим, Вы делаете это вовсе анонимно: результат: все будет объявлено просто ложью и безответственной болтовней; допустим, Вы подписываетесь, не называя меня: объявят: Гиппиус лжет, ибо она в Сорр<енто> не была¹⁰; или: лжет ее анонимный источник; допустим - Вы меня назвали: ага, сам не посмел, потому что лжет. Словом, мы попадаем в категорию просто лгунов - и Кускосоргины снова герои, жертвы, а дело их - великое дело.

   Милая Зинаида Николаевна, Вы правы: и я не "обуреваем самоотверженной любовью ко всем несчастным малым сим, в первую голову"¹¹. Но я обуреваем вполне самоотверженной ненавистью к делу б<ольшеви>ков и их приверженцев. Именно это заставляет меня пока "смириться" и не лить воду на их мельницу. Я не хочу, чтоб мне раньше времени заткнули глотку, которая еще может пригодиться. А при данном соотношении сил и при нынешнем моем состоянии это кончилось бы именно так. Я как раз не хочу, чтоб меня смирили до полного бездействия.

   Вы меня, кажется, обидели словами о случаях, когда приходится "рисковать даже личными интересами". На своем веку я ими рисковал довольно - и всегда проигрывал их, и привык к этому. Но я не хочу, не могу, чтоб мой проигрыш стал прямым выигрышем возвращенцев, чтоб дело Кусковых "окрепло в бореньях"¹² с клеветой Ходасевича: да, этого, прямо говорю, - не вынесу. Какой ужас - помочь им!

   Нет, ничего в "Свободу" не пишите. Я буду ждать и брать измором, тут время работает на меня. Месяц тому назад мне никто не верил, что Пешкова близка к Дзержинскому¹³. А теперь и Миноры¹⁴ с этим согласны. Подожду, когда поверят и о Кр<асном> Кресте¹⁵, - точнее: когда решатся поверить.

   Если, скажу по совести, мое поведение кажется Вам просто трусостью и вилянием - что ж делать. Но мне это было бы очень тяжело.

   Я написал нескладно и многого не написал вовсе. Сил нет рассказывать еще разные разности и сложности, а их очень много. Мне очень хочется думать, что Вы поймете меня в полную меру. Надоело же, в самом деле, что никто никогда не понимает.

   Какое нескладное письмо! Вот P.S., в котором придется чуть ли не все начинать сначала. Когда я писал Вам, что не могу иметь против себя "Дни", "Совр<еменные> Зап<иски>" и "Посл<едние> Нов<ости>" - я именно думал о напечатании статьи в "За Свободу". Но это не важно. Вот что важнее. Я сейчас всерьез обсуждал вполне "академический" вопрос, чтó было бы, если б Вы написали, не поминая меня... Да разве это возможно? Неужели Вы в самом деле думаете, что я просто хочу остаться в стороне? Поджать хвост? Поймите же, Бога ради, что я не себя боюсь проиграть, а дело. - Ведь, в довершение всего, это было бы самозатыканием собственного рта: ведь я знаю еще тысячу вещей, которая необходима была бы для возражения на "их" непременные возражения. И я, спрятавшись за Вас, лишился бы даже возможности спорить, когда все дело объявят клеветой? Да и можно ли спорить, когда я здесь, Кускова в Праге, а "Сегодня" - в Варшаве? Подумайте: по две недели проходило бы от реплики до реплики. Нет, сколько ни думаю, - нельзя. Надо ждать.

   Будьте здоровы. Целую Вашу руку.

   В. Ходасевич.

   30 авг<уста> <1>926 Париж

   Мельгунов показал статью Мякотину. Мякотин размяк. Сделали купюры. Увидели, что и так - неприятно для... Мяк<отин> сказал: всю статью вон. Мельгунов ответил: и рад бы, да поздно, я связан словом. Мякотин "вышел" из редакции, а Мельгунов не восстановил купюр, чтоб Мякотину, через 2 месяца, было удобнее "вернуться". Так, по-моему, было. О, люди, как говорится в подобных случаях¹⁶.

  

  

   1) Ходасевич отвечает одновременно на два письма Гиппиус - от 26 и 27 августа 1926 года. В первом из них читаем: "Помните мою статейку о "Благон<амеренном>"? С вашей "информацией" в заключение? Помните, как Мельгунов ее заквасил, но на мой запрос отвечал, что это лишь вина техники, что статья ему кажется даже "слишком мягкой", что удовлетворен он вполне только моим Святополком? И письмо у меня цело. Так вот, вообразите: получаю корректуру <...> и письмо, в котором я абсолютно не могу понять разумного толку. Письмо гласит, что Мякотин решительно и целиком восстал против статьи. Но что он, Мельгунов, и Познер - за ее напечатание. Что кончилось тем, что Мякотин вышел из состава редакции. Что корректура уже послана в верстку. И - теперь самое главное и неожиданное: что если я имею какие-нибудь возражения "против исправлений", то чтобы я их поскорее сделала... для чего? (послано в верстку). А исправления... вот тебе и на! Кто их сделал? Мякотин? Но Мякотин всей статьи не хотел, и даже "ушел". Значит, сам Мельгунов? Но по какой психологии? Откуда? Ибо эти "исправления" - ряд выпусков, касающихся Осоргина, "Красной Нови" и - главное - самого Святополка! "Папаша" пропустил, а Мельгунов взвился на защиту!" (ПБХ. С. 56). В этом письме речь идет о статье Гиппиус "Мертвый дух" (Голос минувшего на чужой стороне. 1926. No 4. С. 257-266; перепеч. - Чего не было... С. 237-247), где говорится о первом номере журнала "Благонамеренный" (Брюссель, 1926), ряд материалов которого был обвинен в "сменовеховстве, пробольшевизме", в переложении материалов из советской печати и других грехах. "Информация" Ходасевича, о которой идет речь, - вероятно, заключалась в словах: "...доклад г. Святополка - есть переложение (м<ожет> б<ыть>, даже менее удачное) статьи Вардина, руководителя "На Посту", напечатанной в одной из первых книжек "Красной Нови" за 1925 г." (Чего не было... С. 246). В отличие от Гиппиус, Ходасевич регулярно следил за советской печатью. Историк Сергей Петрович Мельгунов (1879-1956), историк и публицист Венедикт Александрович Мякотин (1867-1937) входили в редакционный триумвират журнала "Голос минувшего на чужой стороне". Третьим членом редакции был историк литературы Тихон Иванович Полнер (1864-1935), вместо которого в публикации ошибочно назван юрист, журналист и общественный деятель Соломон Владимирович Познер (1876-1946). Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (подписывался также Д. Мирский; 1890-1939) - в молодости поэт, впоследствии литературный критик и историк литературы; вернулся в СССР и погиб в годы сталинского террора. "Папаша" - известное прозвище П.Н. Милюкова, руководителя Русского демократического объединения, который находился в очень сложных отношениях с Мережковскими, временами они не без оснований считали его своим врагом. Ответ Ходасевича на это письмо Гиппиус - в постскриптуме.

   2) Впервые, насколько мы знаем, тяжелейший фурункулез (121 фурункул) Ходасевич перенес весной 1920 года (см.: ССМ. Т. 4. С. 188). Несколько ранее данного письма, 15 июня 1926 года, Ходасевич писал оставленной в СССР жене, Анне Ивановне: "Фурункулез мой кончился, но я пролежал, с небольшими антрактами, полтора месяца. Вылечился в пастёровском институте вакциной. Было нарывов штук за пятьдесят, некоторые с температурой" (Богомолов Н.А. Вл. Ходасевич: начало эмиграции // Russische Emigration im 20. Jahrhundert: Literatur - Sprache - Kultur. München, 2005. S. 184). В ответном письме от 2 сентября Гиппиус спрашивала: "Ваше здоровье - весьма неприятная весть. О чем же думает еврейка из Пастеровского Института?" (ПБХ. С. 58). Однако, судя по дневнику Ходасевича, на этот раз заболевание не было столь уж серьезным. См.: Ходасевич Владислав. Камер-фурьерский журнал. М., 2002. С. 91 (далее ссылки на эту книгу даются сокращенно: КФЖ, с указанием страницы).

   3) Речь идет о событиях, связанных с оставшейся при жизни не опубликованной статьей Ходасевича "К истории возвращенчества" (впервые: Народная правда [Нью-Йорк]. 1951. No 17/18. С. 20-21; перепеч.: Ходасевич Владислав. Собр. соч. Ann Arbor, 1990. Т. 2. С. 430-433), написанной не ранее середины августа 1926 года. В ней говорилось: "...Горький однажды сказал мне, что в сентябре этого года (1925) истекает трехлетний срок, на который была условно выслана из России известная группа писателей, ученых и общественных деятелей, - и что в сентябре же некоторые из них станут проситься обратно и поведут агитацию за возвращение. <...> Горький настаивал на достоверности своих сведений и в точности назвал мне четыре имени: Е.Д. Кусковой, С.Н. Прокоповича, А.В. Пешехонова и М.А. Осоргина. <...> Именно в назначенный Горьким срок разразилась кампания, получившая название "возвращенческой" и поднятая именно теми лицами, которых назвал мне Горький. <...> Тут стало для меня ясно, что Кускова, Прокопович, Пешехонов и Осоргин сделались жертвами провокации" (Ходасевич В. Собр. соч. С. 430-431). В организации провокации Ходасевич обвинил Е.П. Пешкову. Как видно из текста публикуемого письма, первый вариант этой статьи был отвергнут редакцией газеты "Дни", где Ходасевич в то время сотрудничал, тогда он рассказал об этом Гиппиус и послал ей текст статьи. 27 августа Гиппиус написала ему: "Позвольте мне сделать выписки из вашего письма, главный конспект и все дело - в варш<авской> "Свободе". Без вашего имени и даже, если хотите, без моего, - не ради меня, мне наплевать и ничего со мной не будет, - но чтобы до вас не добрались Миноры или не могли объявить, что добрались. Я пошлю это мимо Арц<ыбашева>, ибо он тут довольно опасен, ни по чему другому, как только по излишнему усердию. <...> У меня есть очень повелительный человеческий инстинкт (который предполагаю и у вас) безотносительной истины, не позволяющий в случаях, подобных данному, мелких или крупных, смиряться до полного бездействия. Даже если приходится рисковать своими интересами, даже если риск больше, чем выйдет действие. <...> Итак, я спрашиваю, позволяете ли вы мне скомбинировать суть дела по вашему письму (от неизвестного к неизвестному), выпустив и даже затушевав имена "парижан", - но не представляя ничего смягченно <...> Я постараюсь сделать это как можно ловчее и как можно меньше слов стирая из вашего текста; если вы мне поможете, прислав прибавление, - тем лучше. <...> У меня был соблазн воспользоваться всем этим и без вашего позволения, т.е. так, как будто вы совсем "невинны" и я даже вас не знаю... Но подобные соблазны я легко преодолеваю, и можете быть уверены, что без вашего разрешения я не двину пальцем" (ПБХ. С. 57).

   4) "Свободой" (то есть названием, существовавшим до начала ноября 1921 года) здесь названа варшавская газета "За свободу!", в деятельности которой Гиппиус принимала довольно активное участие.

   5) Видимо, речь идет о статье М.П. Арцыбашева "С чертом и без оного" из цикла "Записки писателя" (За свободу! 1925. 12 сентября. No 236; перепеч.: Арцыбашев М.П. Записки писателя. Дьявол. Современники о М.П. Арцыбашеве. М., 2006. С. 342-352). Менее вероятно - о статье из того же цикла "Февральская революция, или "Нет в мире виноватых"" (За свободу! 1926. 23 марта. No 67; перепеч.: Там же. С. 379-391). Впрочем, П.Н. Милюков был постоянным объектом нападок газеты и лично Арцыбашева.

   6) Имеются в виду "Последние новости". Екатерина Дмитриевна Кускова (1869- 1958) и Михаил Андреевич Осоргин (Ильин; 1878-1942) были регулярными ее сотрудниками (правда, в 1926 году Кускова перешла в "Дни" А.Ф. Керенского).

   7) Владимир Михайлович Зензинов (1880-1953) - один из руководителей партии эсеров, журналист.

   8) Николай Васильевич Макеев (1889-1975) - журналист, впоследствии муж Н.Н. Берберовой. См. его статью о "Верстах" со вполне отрицательным отзывом об этом журнале и его идеологической позиции: Макеев Н. Эмигрантский снобизм // Дни. 1926. 5 августа. No 272.

   9) Татьяна Алексеевна Бакунина-Осоргина (1904-1995), историк и библиограф. М.А. Осоргин женился на ней незадолго до описываемых событий, в том же 1926 году.

   10) См. в статье "К истории возвращенчества": "В конце 1924 года, в Сорренто у Горького около двух недель гостила его первая жена, Екатерина Павловна Пешкова. Я в то время жил там же" (Ходасевич В. Собр. соч. С. 430).

   11) Точная цитата из письма Гиппиус от 27 августа.

   12) Вероятно, неточная цитата из революционной песни "Смело, товарищи, в ногу! / Духом окрепнем в борьбе..." (слова и мелодия Л. Радина).

   13) См. в статье "К истории возвращенчества": "Как на толкающую силу я <...> прямо указывал на Дзержинского. Но когда я говорил, что Екатерина Павловна отзывается о нем с уважением, с любовью, с нежностью, что он - ее близкий личный друг, что она и в разлуке проявляет о нем трогательную, даже сентиментальную заботливость, - тут уж мне просто не верили" (Ходасевич В. Собр. соч. С. 432). В более позднем мемуарном очерке "Горький" Ходасевич более подробно рассказал о том, как Е.П. Пешкова попросила его выбрать мундштук, оказавшийся предназначенным в подарок Дзержинскому, а также о том, что ее и Горького сыну М.А. Пешкову готовилось место в числе сотрудников ВЧК (ССМ. Т. 4. М., 1997. С. 367-371).

   14) Осип (Иосиф) Соломонович Минор (1861-1934) - видный народоволец, впоследствии один из лидеров эсеров, член ЦК партии; принимал активное участие в издании газеты "Дни".

   15) Е.Д. Кускова была председательницей Политического Красного Креста, а после его закрытия взяла на себя функцию единолично помогающей политзаключенным в СССР. Подробнее об этой стороне ее деятельности см.: Горчева А.Ю. Списки Е.П. Пешковой. М., 1997.

   16) См. примеч. 1 к данному письму.

    

  

   10-bis, rue des 4 Cheminêes, Boulogne s/Seine

   Потеряли мы друг друга, точно в лесу - и оказывается, даже саукаться не так просто! Третьего дня мне сказали в "Возрождении", что "только что" переправили мне (или Берберовой?) Ваше письмо. Ну - вот уже двое суток, а письма нет: значит, перепутали адрес. Письмо или пропадет, или вернется к Вам. Это горько¹.

   Милая Зинаида Николаевна! Мы молчали, ибо сперва Вы были в Сербии². А потом мы судорожно переезжали и устраивались на новой квартире³. А потом, числа 2-3, я заболел, потом на два дня встал, а третьего дня, побывав в "Возр<ождении>", - снова слег⁴. У меня подагра, смешанная с ревматизмом, это совсем мучительно. Берберова снова в роли сестры милосердия и снова сбилась с ног. Опять же плохо.

   Впрочем - чтó бы я мог написать Вам? Здесь так тихо, что слышно, как муха жужжит. Да нет, не жужжит и муха. Кажется, все всё высказали и всем смертельно надоело высказываться. "Живем - хлеб жуем". Кажется, после нового года надо будет обменивать старые cartes d'identitê⁵ на новые. Можно думать, что это вызовет некоторое общественное оживление. А пока - тихо.

   Выходят книги. Из них только о "Современниках" Алданова можно говорить (что я, кажется, и сделаю в "Возр<ождении>")⁶. Прочее - было бы позорно, если б не было так ничтожно. Стишки Дона-Аминадо⁷, мочеполовой роман Одоевцевой⁸, творения Осоргина⁹... Перед СССР стыдновато. Знаете ли, что такой обывательщины там не издают?

   Впрочем, все это Вы знаете без меня. Я же ничего не могу сказать нового. Просьба: если не лень - напишите еще раз то, что писали в письме, до меня не дошедшем¹⁰. Еще просьба - передайте поклон Дм<итрию> Серг<еевичу> - и выражения лучших моих чувств. Последние относятся и к Вам, а вместо поклона целую руку.

   Ваш В. Ходасевич

   14.XI.<1928>

  

  

   1) Вероятно, речь идет о письме Гиппиус к Берберовой и Ходасевичу (открывается обращением во множественном числе: "Amis") от 26 октября 1928 года (ПБХ. С. 92-93).

   2) 25 сентября 1928 года в Белграде открылся Первый зарубежный съезд русских писателей и журналистов, где Мережковские были среди наиболее почетных гостей, а в последний день съезда были награждены орденом св. Саввы - Мережковский первой степени, Гиппиус - второй. Подробнее см.: Литературная энциклопедия русского зарубежья 1918-1940: Периодика и литературные центры. М., 2000. С. 308-310 (статья Л.Г. Голубевой). Впечатления Гиппиус от Белграда переданы в ее статье "О Югославии" (За свободу! 1928. 7 и 8 декабря. No 282-283; перепеч.: Чего не было... С. 448-457). Ср. также в письмах ее к Ходасевичу от 26 октября ("...Париж и Белград на двух разных планетах, без сообщения, притом": ПБХ. С. 92) и 9 декабря 1928 года ("Ну, Югославия это такое "тридесятое царство", что отсюда вам ничего не видно, да и мне уж почти: здесь сразу память отшибает, тутошним заваливает": ПБХ. С. 94).

   3) Запись: "Переехали в Boulogne" датирована 16 октября 1928 года (КФЖ. С. 131). Поиски квартиры шли с конца сентября.

   4) Речь идет о днях 3-6 и 12 ноября (КФЖ. С. 132).

   5) Удостоверения личности (фр.). Проблемы обмена этих удостоверений волновали эмигрантов постоянно. См., например: Карт д'идантите // Дни. 1927. 9 октября. No 1201.

   6) Сборник биографических очерков М.А. Алданова "Современники" вышел в 1928 году в берлинском издательстве "Слово" (его появление отмечено в "Литературной хронике" "Возрождения" -1928. 1 ноября. No 1248). Ходасевич рецензировал его 29 ноября (Пастыри человечества // Возрождение. No 1276). Он писал: "Мое положение затруднительно тем, что прекрасно, а то и совсем мастерски написанные очерки Алданова неизбежно приводят к неутешительным выводам. <...> Ее <книги> полезность именно в том, что она мешает закрывать глаза на некие невеселые черты современности". Свое общее отношение к творчеству Алданова Ходасевич сформулировал в письме к той же Гиппиус так: "Алданов - не гений, но все же писатель чистый" (Ливак Леонид. Критическое хозяйство Владислава Ходасевича // Диаспора: Новые материалы. Париж; СПб., 2002. [Т.] IV. C. 398).

   7) Дон-Аминадо. Накинув плащ: Сборник лирической сатиры. Париж: Нескучный сад, 1928. До того стихотворения печатались в газете "Последние новости".

   8) Одоевцева Ирина. Ангел смерти. Париж: Монпарнас, 1928. Ю.И. Айхенвальд писал об этом произведении: "Ангел скромности еще менее присутствует в романе, чем ангел смерти. Внешне пристойность соблюдена, но по существу физиология и патология играют здесь роль большую и для эстетики опасную" (Литературные заметки // Руль. 1928. 14 ноября. No 2424). "Возрождение" вообще отказалось от рецензии на роман, написанный одним из наиболее активных авторов конкурирующей газеты "Последние новости" и печатавшийся (частично) на ее страницах. Годом позже Ходасевич писал Гиппиус: "Культурный уровень эмиграции ниже культурного уровня довоенной интеллигенции. Делать вид, что Фохты и Одоевцевы - тоже русская литература, - значит соблазнять младенцев, значит еще более этот уровень понижать. Дело, конечно, не в толстопузых адвокатах: пусть упиваются Одоевцевой. Дело в молодежи, которая соблазняется и снижается дрянною литературой, которой мы дает свою санкцию..." (Ливак Леонид. Цит. соч. С. 398).

   9) Имеется в виду сборник рассказов: Осоргин М. Там, где был счастлив. Париж: Изд. книжного магазина "Москва", 1928. В "Возрождении" книгу рецензировал Г. Раевский (1928. 1 ноября. No 1248). Ходасевич относился к творчеству Осоргина (с которым дружил в московские годы) настороженно после полемики о "возвращенчестве" (см. письмо 1).

   10) Судя по всему, через какое-то время Ходасевич все-таки получил задержавшееся письмо Гиппиус (см. примеч. 1) и ответил на него, почему Гиппиус говорила в письме от 9 декабря: "Я уж не помню, что писала вам в "древнем" письме" (ПБХ. С. 93).

    

   3

   5 декабря <1>929.

   Я очень обрадовался Вашему письму, дорогая Зинаида Николаевна, п<отому> ч<то> никак не мог понять - чем провинился пред Вами так сильно? Еще очень рад, что Вы стали есть: припомните, сколько раз я Вам это советовал, не только устно, но и письменно. Уязвлен, разумеется, что кулинарные влияния оказались сильнее дружеских, - да что поделаешь, и то хорошо. Не забудьте позвать меня обедать. Должна же быть хоть какая-нибудь справедливость¹. Ведь вот - по вопросу о данном и должном Вы тоже довольно несправедливо валите с больной головы на здоровую: я не отказался говорить (писать) о должном, а только отложил сие до личной нашей беседы. А вот Ваши поиски должного внутри данного ("на скотном дворе") по существу являются капитуляцией перед данным².

   Зато Вы могли бы торжествовать надо мной вот по какому поводу: не успел я провозгласить принцип деликатного отношения к Бунину во имя "литературной аристокрации", - как он сам весьма не аристократически вскинулся на символистов³. Кажется, тут моя деликатность оказалась не в коня корм. Запомним.

   Молодого человека, приехавшего из Риги, фамилия Зуров. О нем см. 2 No "Нового Корабля", статью Ходасевича, примечание. Он написал книгу "Кадет" - под Бунина. Говорят, он влюблен в Галину (или она в него - не помню)⁴.

   Сегодня я увидал Ваши стихи в "Возр<ождении>"⁵ - и признаюсь, мне стало за Вас... ну, скажем, досадно. Муратову не возбраняется думать о Савинкове и Керенском что угодно; высказывать глупости по поводу Вашей книги он тоже вправе; все это - свобода мнений⁶. Но после того, каким тоном говорит он лично о Вас, - странно видеть Ваши стихи в "Возр<ождении>". Вы сами можете обижаться или не обижаться: дело Ваше. Но дело редакции не печатать такого о своем сотруднике. Это в смысле общественном непристойность, в личном - предательство.

   В "Возр<ождении>" все по-прежнему. Я очень удивился Вашему замечанию о том, что Мак<овский> "ничего там не значит"⁷. Действительно, дня 2-3 после его приезда так было, Семенов⁸ даже воспретил сдавать рукописи Маковскому. Но затем он быстро отвоевал решительно все позиции. Мне, впрочем, до всего этого нет дела.

   Что "игры" моей нет в моих фельетонах - изволили сказать сущую правду. "Играть" мне не хочется, да и некогда. Не то чтобы вся игра уходила в Державина, но, во всяком случае, - весь труд. Для "Возр<ождения>" я выбираю самые безобидные темы, потому что, во-первых, они отнимают меньше труда, а во-вторых, не грозят мне досадами, когда я увижу, что рядом печатается нечто противуположное⁹.

   Все это, разумеется, я мог бы сказать Вам при свидании, но пишу, чтобы показать, из какого нежного материала сделана душа моя. А вот "вестей" - извините - никаких не могу Вам сообщить: нет их¹⁰. Сам мало ими интересуюсь, это правда. Все они на один лад: либо глупость, либо мерзость.

   Приезжайте скорее. Целую Вашу руку. Привет Д.С. и В.А.¹¹

   Ваш В. Ходасевич

   Ну, что же можно сказать на десяти строчках? Пожалуй, лучше написать длинное письмо. А как писать длинное письмо, когда Вы через неделю будете здесь? Тогда уж лучше подождать и просто прийти к Вам в гости... Это я и сделаю. А пока, дорогая Зинаида Николаевна, крепко Вас целую и благодарю за письмо. Очень рада буду повидать Вас.

   Н.[12]

   ________________________________

   Ответ на письмо Гиппиус от 1 декабря 1929 года (ПБХ. С. 103-104).

   1) См. в названном выше письме: "Что касается меня, то, хотя обстоятельства все против моего здоровья, есть одно, которое за, и оно борется с остальными: я научилась есть! Конечно, прикладывала и волю <...> но работало и внешнее обстоятельство: у нас появилась новая "красавица" (старая вышла замуж) du pays, но нового фасона: <...> готовит так, что Володя иногда за столом теряет сознание от чревоугодия, а Д.С. откровенно объедается. Ну, и я не могу устоять перед ее тортами, которых не ела ни у одного парижского конфизера. <...> Позовем, Бог даст, вас обедать в Париже <...> и вы поймете, что я должна была подучиться есть" (ПБХ. С. 103).

   2) Реакция на следующее место письма Гиппиус: "...два слова о вашем "данном" и "должном". Разве мы спорили о "данном"? Да нисколько. А насчет "должного"... конечно, и я не знаю, что нужно, чтоб оно было, и даже какое оно - знаю не очень определенно. Это вроде спора о большевиках. Они - данное; а что с этим данным делать... мельгуновцы говорят: бороться (хоть глупо), а милюковцы - ничего не делать, подождать, П.Н. <Милюкова> издавать. Мельгуновцы - это я, милюковцы - это вы" (ПБХ. С. 103). Слова о "скотном дворе" относятся к предыдущему письму Гиппиус от 26 сентября: "Если (пусть даже по своей ошибке) завернула поганая наша дорога и уперлись мы в дверь скотного двора, то на что решаться? Вы предлагаете - бежать назад или, поодиночке, завалиться в ближние кусты; ну, а если рискнуть все же и через неблагоуханный двор?.. Можно платок к носу прижать, случаем подол запачкаешь - ничего, зато всетаки идешь; а среди нечистых пар - вдруг да еще случится там пара более чистых? Ведь бывает же! (редко, положим)" (ПБХ. С. 102).

   3) Эта проблема обсуждалась в предшествующих письмах Гиппиус: похвалив в письме от 28 августа Ходасевича за статью "О поэзии Бунина" (Возрождение. 1928. 12 августа. No 1535), она завела разговор о месте и роли символизма в истории русской поэзии и связи Бунина с этим направлением (письмо от 1 сентября), на что Ходасевич отвечал неизвестным нам письмом, содержание которого отчасти восстанавливается по письму Гиппиус от 17 сентября: "Относительно Степуна в смысле "аристокрации" вы, конечно, правы; но для уверенного несбивания с пути-вех "аристокрации" как будто мало. Надо еще что-то. Ибо уже в вашем письме есть некоторая а-логичность, я усмотрела ее как "прокравшуюся" опечатку. Вы указываете, что символисты, между прочим, и есть настоящие, единственные аристократы ("белая кость"). Степун - кость черная, да он и не символист, в лучшем случае - запоздало декадентствующий. Верно. Но... и Бунин, из-за которого весь наш разговор затеялся, по вашей статье, из-за которой тот же разговор пошел, - не символист, а даже "совсем напротив". Между тем опять и затеялся весь разговор из-за его, бунинской аристократии. Вывод, конечно, простой: если символисты - аристократы, еще не значит, все аристократы - символисты. С этим не буду спорить; только подчеркиваю вышеуказанное мое смущение: этот признак не годится или не всегда годится; как же ее, "аристокрацию", распознавать? Кто для современного Пушкина (toute proportion gardêe), - Дмитриев, кто нет? По каким причинам, разным или одинаковым, нельзя сказать печатно, что бунинские стихи лишены поэтической магичности - и нельзя