Короленко Владимир Галактионович - Очерки сибирскаго туриста

  

  

  

   Когда я на почтовой тройкѣ подъѣхалъ къ перовозу, уже вечерѣло. Свѣж³й, рѣзк³й вѣтеръ рябилъ поверхпость широкой рѣки и плескалъ въ обрывистый берегъ крутымъ прибоемъ. Заслышавъ еще издали почтовый колокольчикъ, перевозчики остановили "плашкотъ" и дождались насъ. Затормазили колеса, спустили телѣгу, отвязали "чалки". Волны ударили въ досчатые бока плашкота, рулевой круто повернулъ колесо, и берегъ сталъ тихо удаляться отъ насъ, точно уносимый ударявшею въ него зыбью.

   Кромѣ нашей, на плашкотѣ находились еще двѣ телѣги. На одной я разглядѣлъ немолодого, солиднаго мужчину, повидимому, купеческаго зван³я, на другой - трехъ молодцовъ, какъ будто изъ мѣщанъ. Купецъ неподвижно сидѣлъ въ повозкѣ, закрываясь воротникомъ отъ осенняго свѣжаго вѣтра и не обращая ни малѣйшаго вниман³я на случайныхъ спутниковъ. Мѣщане, наоборотъ, были веселы и сообщительны. Одинъ изъ нихъ, косоглазый и съ рваною ноздрей, то и дѣло начиналъ наигрыватъ на гармон³и и напѣвать дикимъ голосомъ как³я-то дик³я пѣсни; но вѣтеръ скоро обрывалъ эти рѣзк³е звуки, разнося и швыряя ихъ по широкой и мутной рѣкѣ. Другой, державш³й въ рукѣ полуштофъ и стаканчикъ, подчивалъ водкой моего ямщика. Только трет³й, мужчина лѣтъ тридцати, здоровый, красивый и сильный, лежалъ на телѣгѣ врастяжку, заложивъ руки подъ голову, и задумчиво слѣдилъ за бѣжавшими по небу сѣрыми тучами.

   Вотъ уже второй день, въ моемъ пути отъ губернскаго города N., то и дѣло встрѣчаются мнѣ эти примелькавш³яся фигуры. Я ѣду по спѣшному дѣлу, погоняя, что называется, и въ хвостъ и въ гриву, но ни купецъ на своей кругленькой кобылкѣ, запряженной въ двухколесную кибитку, ни мѣщане на своихъ поджарыхъ клячахъ не отстаютъ отъ меня, и послѣ каждаго моего роздыха я настигаю ихъ гдѣ-нибудь въ пути или на перевозѣ.

   - Что это за люди? - спросилъ я у моего ямщика, когда тотъ подошелъ къ телѣгѣ.

   - Костюшка съ товарищами,- отвѣтилъ онъ сдержанно.

   - Кто так³е? - переспросилъ я, такъ какъ имя было мнѣ незнакомо.

   Ямщикъ какъ будто стѣснялся сообщать мнѣ дальнѣйш³я свѣдѣн³я, въ виду того, что разговоръ нашъ могъ быть услышанъ мѣщанами. Онъ оглянулся на нихъ и потомъ торопливо ткнулъ кнутомъ въ направлен³и къ рѣкѣ.

   Я посмотрѣлъ въ томъ же направлен³и. По широкой водной поверхности расходилась темными полосами частая зыбь. Волны были темны и мутны, и надъ ними носились, описывая безпокойные круги, больш³я бѣлыя птицы, вродѣ чаекъ, то и дѣло падавш³я на рѣку и подымавш³яся вновь съ жалобно-хищнымъ крикомъ.

   - Бакланы! - пояснилъ ямщикъ, когда плашкотъ подъѣхалъ къ берегу и наша тройка выхватила насъ на дорогу.- Вотъ и мѣщанишки эти,- продолжалъ онъ,- тѣ же бакланы. Ни у нихъ хозяйства, ни у нихъ заведен³евъ. Землишку, слышь, какая была, и ту лѣтось продали. Теперь вотъ рыщутъ по дорогамъ, что тебѣ волки. Житья отъ нихъ не стало.

   - Грабятъ, что ли?

   - Пакостятъ. Чемоданъ у проѣзжающаго срѣзать, чаю мѣсто-другое съ обоза стянуть - ихнее дѣло... Плохо придется, такъ и у нашего брата, у ямщика обратнаго, лошадь, то и гляди, уведутъ. Извѣстно, зазѣваешься, заснешь,- грѣшное дѣло,- а онъ ужь и тутъ. Этому вотъ Костюшкѣ ямщикъ кнутомъ ноздрю-то вырвалъ... Вѣрно!... Помни: Коська этотъ - первѣющ³й варваръ... Товарища вотъ ему настоящаго теперь нѣту... И былъ товарищъ, да обозчики убили...

   - Попался?

   - Попался въ дѣлѣ. Не пофартило. Натѣшились надъ нимъ ребята, обозчики то-есть.

   Разскащикъ засмѣялся въ бороду.

   - Первое дѣло - пальцы рубили. Опосля огнемъ-жгли, а наконецъ того палку сунули, выпустили кишки, да и бросили... Померъ, собака!...

   - Да ты-то съ ними знакомый, что ли? Съ чего они тебя водкой-то подчивали?

   - Будешь знакомъ,- сказалъ ямщикъ угрюмо. - Самъ тоже винища имъ выпоилъ не мало, потому - опасаюсь во всякое время... Помни: Костюшка не даромъ и нонче-то выѣхалъ... Эстолько мѣста даромъ коней гонять не станетъ... Фартъ чуетъ, дьяволъ, это ужь вѣрно!... Купецъ вотъ тоже какой-то... - задумчиво добавидъ ямщикъ послѣ нѣкотораго молчан³я,- не его ли охаживаютъ теперича?... Только наврядъ, не похоже будто... И еще съ нимъ новый какой-то. Не видывали мы его раньше.

   - Это который въ телѣгѣ лежалъ?

   - Ну, ну... Жиганъ, полагать мало... Здоровенный дьяволъ!...- Ты вотъ, что, господинъ!...- заговорилъ онъ вдругъ, поворачиваясь ко мнѣ. - Ты ужо мотри поберегайся... ночью не ѣзди. Не за тобой ли, грѣхомъ, варвары-то увязались...

   - А ты меня знаешь? - спросилъ я.

   Ямщикъ отвернулся и задергалъ вожжаки.

   - Намъ неизвѣстно,- отвѣчалъ онъ уклончиво. - Сказывали - кудиновск³й прикащикъ изъ губерн³и проѣдетъ... Дѣло не наше...

   Очевидно, меня здѣсь знали. Я велъ процессъ купцовъ Кудиновыхъ съ казною и на-дняхъ его выигралъ. Мои патроны были очень популярны въ той мѣстности, да и во всей Западной Сибири, а процессъ производилъ сенсац³ю. Теперь, получивъ изъ губернскаго казначейства очень крупную сумму, я торопился въ гор. NN., гдѣ предстояли срочные платежи. Времени было немного, почта въ NN. ходила рѣдко, и потому деньги я везъ съ собой. Ѣхать приходилось днемъ и ночью, кое-гдѣ для скорости сворачивая съ большой дороги на прямые проселки. Въ виду этого, предшествовавшая мнѣ молва, способная поднять цѣлыя стаи хищныхъ "баклановъ", не представляла ничего утѣшительнаго.

   Я оглянулся назадъ. Несмотря на наступавш³й сумракъ, по дорогѣ виднѣлась быстро скакавшая тройка, а за нею на нѣкоторомъ разстоян³и катилась купеческая таратайка.

  

  

   На **ской почтовой станц³и, куда я прибылъ вечеромъ, лошадей не оказалось.

   - Эхъ, батюшка, Иванъ Семенычъ! - уговаривалъ меня почтовый смотритель, толстый добрякъ, съ которымъ во время частыхъ переѣздовъ я успѣлъ завязать пр³лтельск³я отношен³я. - Ей-Богу, мой вамъ совѣтъ: плюньте, не ѣздите къ ночи. Ну ихъ и съ дѣлами! Своя-то жизнь дороже чужихъ денегъ. Вѣдь тутъ теперь на сто верстъ кругомъ только и толковъ, что о вашемъ процессѣ, да объ этихъ деньжищахъ. Бакланишки, поди, уже заметались... Ночуйте!...

   Я, конечно, сознавалъ всю разумность этихъ совѣтовъ, но послѣдовать имъ не могъ.

   - Надо ѣхать... Пошлите, пожалуйста, за "вольными"...

   - Эхъ вы, упрямецъ! Ну, да тутъ-то я какъ дамъ "дружка" {Дружками навываютъ въ Сибири ямщиковъ, "гоняющихъ" по вольному найму.} надежнаго. Онъ васъ доставитъ въ Б. къ молокану. А ужь тамъ непремѣнно ночуйте. Вѣдь ѣхать-то мимо Чортова лога придется, мѣсто глухое, народецъ аховый... Хоть свѣту дождитесь.

   Черезъ полчаса я сидѣлъ уже въ телѣгѣ, напутствуемый совѣтами пр³ятеля. Добрыя лошади тронулись сразу, а ямщикъ, подбодренвый обѣщан³емъ на водку, гналъ ихъ всю дорогу, какъ говорится, въ три кнута; до Б. мы доѣхали живо.

   - Куда теперь меня доставишь? - спросилъ я у ямщика.

   - Къ "дружку" къ молокану. Мужикъ хорош³й.

   Проѣхавъ мимо нѣсколькихъ раскиданныхъ по лѣсу избенокъ, мы остановились у воротъ хорошаго, очевидно зажиточнаго, дома. Насъ встрѣтилъ, съ фонаремъ въ рукѣ, старикъ съ длиною сѣдою бородой, очень почтеннаго вида. Онъ поднялъ свой фонарь надъ головой и, оглядѣвъ мою фигуру своими подслѣповатыми глазами, сказалъ спокойнымъ старческимъ голосомъ:

   - А, Иванъ Семенычъ!... То-то сказывали тутъ ребята проѣзж³е: поѣдетъ кудиновск³й прикащикъ изъ городу... Коней, молъ, старикъ, готовь... А вамъ, я говорю, какая забота?... Они, можетъ, ночевать удумаютъ... Дѣло ночное.

   - А как³е ребята-то? - перебилъ мой яищвкъ.

   - А шутъ ихъ знаетъ. Бакланишки, надо быть! На жигановъ тоже смахиваютъ по виду-то... Думаю такъ, что изъ городу, а кто именно - сказать не могу... Гдѣ ихъ всѣхъ-то узнаешь... А ты, господинъ, ночуешь, что ли?

   - Нѣтъ. Лошадей мнѣ, пожалуйста, поскорѣй! - сказалъ я, не слишкомъ-то довольный предшествовавшею мнѣ молвой.

   Старикъ немного подумалъ.

   - Заходи въ избу, чего здѣсь-то стоять... Вишь горе-то: лошадей у меня нѣту... Третьего днясь въ городъ съ кладью парнишку услалъ. Какъ теперь будешь?... Ночуй.

   Эта новая неудача сильно меня обезкуражила. Ночь, между тѣмъ, сгустилась въ такую безпросвѣтную тьму, какая возможна только въ сибирскую ненастную осень. Небо сплошь было покрыто тяжелыми тучами. Взглянувъ вверхъ, можно было съ трудомъ различать, какъ неслись во мракѣ тяжелыя, безобразныя громады; но вн зу царствовала полная темнота. На два шага не видно было человѣка. Моросилъ дождикъ, слегка шумя по деревьямъ. Въ густой тайгѣ шелъ точно шорохъ и таинственный шепотъ.

   И все-таки ѣхать было необходимо. Войдя въ избу, я попросилъ хозяина тотчасъ же послать за лошадьми къ кому-нибудь изъ сосѣдей.

   - Охъ, господинъ,- закачалъ старикъ своею сѣдою головой,- на грѣхъ ты торопишься, право... Да и ночка же выдалась! Египетская тьма, прости Господи!

   Въ комнату вошелъ мой ямщикъ, и у него съ хозяиномъ пошли переговоры и совѣты. Оба еще разъ обратились ко мнѣ, прося остаться. Но я настаивалъ. Мужики о чемъ-то шептались, перебирали разныя имена, возражали другъ другу, спорили.

   - Ладно,- сказалъ ямщикъ, какъ будто неохотно согласившись съ хозяиномъ.- Будутъ тебѣ лошади. Съѣзжу сейчасъ недалече тутъ, на заимку.

   - Нельзя ли поближе найти?... Пожалуй долго будетъ...

   - Не долго! - рѣшилъ ямщикъ, а хозяинъ добавилъ сурово:

   - Куда торопиться-то? Знаешь, пословица говорится: "скоро, да не споро"... Успѣешь...

   Ямщикъ сталъ одѣваться за перегородкой. Хозяинъ продолжалъ что-то внушать ему своимъ дребезжавшимъ старческимъ голосомъ. Я началъ дремать у печки.

   - Ну, парень,- услышалъ я голосъ хозяина уже за дверью,- скажи "убивцу"-то, пущай поторапливается... Вишь, ему не терпится...

   Почти тотчасъ же со двора послышался топотъ скачущей лошади. Послѣдняя фраза старика разсѣяла мою дремоту. Я сѣлъ противъ огня и задумался. Темная ночь, незнакомое мѣсто, незнакомые люди, не совсѣмъ понятныя рѣчи и, наконецъ, это странное, зловѣщее слово... Мои нервы быле разстроены.

   Черезъ часъ подъ окнами послышался торопливый звонъ колокольчика. Тройка остановилась у подъѣзда. Я собрался и вышелъ.

   Небо чуть-чуть прояснилось. Тучи бѣжали быстро, точно торопились куда-то убраться вовремя. Дождь пересталъ, только временами налетали откуда-то сбоку, изъ мрака, крупныя капли, какъ будто второпяхъ роняемыя быстро бѣжавшими облаками. Тайга шумѣла. Подымался къ разсвѣту вѣтеръ.

   Хозяинъ вышелъ провожать меня съ фонаремъ, и, благодаря этому обстоятельству, я могъ разсмотрѣть моего ямщика. Это былъ мужикъ громаднаго роста, крѣпк³й, широкоплеч³й, настоящ³й гигантъ. Лицо его было какъ-то спокойно-угрюмо, съ тѣмъ особеннымъ отпечаткомъ, какой кладетъ обыкновенно застарѣлое сильное чувство или давно засѣвшая, нелегкая дума. Глаза глядѣли ровно, упорно и мрачно.

   Правду сказать, у меня мелькнуло таки желан³е отпустить во свояси этого дюжаго возницу и остаться на ночь въ свѣтлой и теплой горницѣ молокана, но это было только мгновен³е. Я ощупалъ револьверъ и сѣлъ въ повозку. Ямщикъ закрылъ пологъ и неторопливо полѣзъ на козлы.

   - Ну, слышь, "убивецъ",- напутствовалъ насъ старикъ,- мотри, парень, въ оба. Самъ знаешь...

   - Знаю,- отвѣтилъ ямщикъ, и мы нырнули въ тьму ненастной ночи.

   Мелькнуло еще два-три огонька разрозненныхъ избенокъ. Кое-гдѣ на фонѣ чернаго лѣса клубился въ сыромъ воздухѣ дымокъ, и искры вылетали и гасли, точно таяли во мракѣ. Наконецъ, послѣднее жилье осталось сзади. Вокругъ была лишь черная тайга, да темная ночь.

   Лошади бѣжали ровно и быстро мчали меня къ роковому "логу"; однако до лога оставалось еще верстъ пять, и я могъ на свободѣ обдумать свое положен³е. Какъ это случается иногда въ минуту возбужден³я, оно представилось мнѣ вдругъ съ поразительною ясностью. Вспомнивъ хищническ³я фигуры "баклановъ", таинственность сопровождавшаго ихъ купца, затѣмъ странную неотвязчивость, съ какою всѣ они слѣдовали за мною,- я пришелъ къ заключен³ю, что въ логу меня непремѣнно ожидаетъ какое-нибудь приключен³е. Роль, какую приметъ при этомъ мой мрачный возница, оставалась для меня загадкой Эдипа.

   Загадка эта скоро, однако, должна была разрѣшиться. На посвѣтлѣвшемъ нѣсколько, по все еще довольно темномъ небѣ выдѣлялся уже хребетъ. На немъ, вверху, шумѣлъ лѣсъ, внизу, въ темнотѣ, плескалась рѣчка. Въ одномъ мѣстѣ большая черная скала торчала кверху. Это и былъ "Чортовъ-палецъ".

   Дорога жалась надъ рѣчкой, къ горамъ. У "Чортова-пальца" она отбѣгала подальше отъ хребта и на нее выходилъ изъ ложбины проселокъ. Это было самое опасное мѣсто, прославленное многочисленными подвигами рыцарей сибирской ночи. Узкая, каменистая дорога не допускала быстрой ѣзды, а кусты скрывали до времени нападен³е. Мы подъѣзжали къ ложбинѣ. "Чортовъ-палецъ" надвигался на насъ, все выростая вверху, во мракѣ. Тучи пробѣгали надъ нимъ и, казалось, задѣвали за его вершину.

   Лошади пошли тихо. Коренная осторожно постукивала копытами, внимательно вглядываясь въ дорогу. Пристяжки жалисъ къ оглоблямъ и пугливо храпѣли. Колокольчикъ вздрагивалъ какъ-то неровно и его тихое потренькиван³е, отдаваясь надъ рѣкой, расплывалось и печально тонуло въ чуткомъ воздухѣ...

   Вдругъ лошади остановились. Колокольчикъ порывисто дрогнулъ и замеръ. Я привсталъ. По дорогѣ, межъ темныхъ кустовъ, что-то чернѣло и двигалось. Кусты шевелились.

   Ямщикъ остановилъ лошадей какъ разъ вовремя: мы избѣгли нападен³я сбоку; но и теперь положен³е было критическое. Вернуться назадъ, свернуть въ сторону - было невозможно. Я хотѣлъ уже выстрѣлить наудачу, но вдругъ остановился.

   Громадная фигура ямщика, ставшаго на козлахъ, закрыла кусты и дорогу. "Убивецъ" поднялся, неторопливо передалъ мнѣ вожжи и сошелъ на землю.

   - Держи ужо. Не пали!...

   Онъ говорилъ спокойно, но въ высшей степени внушительно. Мнѣ не пришло въ голову ослушаться; моихъ подозрѣн³й какъ не бывало; я взялъ вожжи, а угрюмый великанъ двинулся впередъ по направлен³ю къ кустамъ. Лошади тихо и какъ-то разумно двинулись за хозяиномъ сами.

   Шумъ колесъ по каменистой дорогѣ мѣшалъ мнѣ слушать, что происходило въ кустахъ. Когда мы поровнялись съ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ раньше замѣтно было движен³е, "убивецъ" остановился.

   Все было тихо, только вдали отъ дороги, по направлен³ю къ хребту, шумѣли листья и слышался трескъ сучьевъ. Очевидно, тамъ пробирались люди. Передн³й видимо торопился.

   - Костюшка это подлецъ впереди всѣхъ бѣжить,- сказалъ "убивецъ", прислушиваясь къ шуму.- Э, да одинъ, глядико, остался!

   Въ это время изъ-за куста, очень близко отъ насъ, выдѣлилась высокая фигура и какъ-то стыдливо нырнула въ тайгу вслѣдъ за другими. Теперь явственно слышался въ четырехъ мѣстахъ шумъ удалявшихся отъ дороги людей.

   "Убивецъ" все такъ же спокойно подошелъ къ своимъ конямъ, поправилъ упряжку, звякнулъ дугой съ колокольчикомъ и пошелъ къ облучку.

   Вдругъ на утесѣ, подъ "Пальцемъ", сверкнулъ огонекъ. Грянулъ ружейный выстрѣлъ, наполнивъ пустоту и молчан³е ночи. Что-то шлепнулось въ переплетъ кошовки и шарахнулось затѣмъ по кустамъ.

   "Убивецъ" кинулся было къ утесу, какъ разъяренный, взбѣсивш³йся звѣрь, но тотчасъ же остановился.

   - Слышь, Коська,- сказалъ онъ громко, глубоко взволнованнымъ голосомъ,- не дури, я-те говорю. Ежели ты мнѣ теперича невинную животину испортилъ,- уходи за сто верстъ, я те достану!...- Не пали, господинъ! - добавилъ онъ сурово, обращаясь ко мнѣ.

   - Мотри и ты, "убивецъ",- послышался отъ утеса чей-то сдержанный, какъ будто не Костюшкинъ голосъ.- Не въ свое дѣло пошто суешься?

   Говоривш³й какъ будто боялся быть услышаннымъ тѣмъ, къ кому обращался.

   - Не грози, ваше степенство,- съ презрѣн³емъ отвѣтилъ ямщикъ.- Не страшенъ небось, даромъ что съ бакланами связался!

   Черезъ нѣсколько минутъ логъ подъ "Чортовымъ-пальцемъ" остался у насъ назади. Мы выѣхали на широкую дорогу.

  

  

   Мы проѣхали версты четыре въ глубокомъ молчан³и. Я обдумывалъ все случившееся; ямщикъ только перебиралъ вожжи, спокойно понукая или сдерживая своихъ коней. Наконецъ, я заговорилъ первый:

   - Ну, спасибо, пр³ятель! Безъ тебя мнѣ, пожалуй, пришлось бы плохо.

   - Не на чемъ,- отвѣтилъ онъ.

   - Ну, какъ не на чемъ? Эти молодцы, видно, народъ отчаянный...

   - Отчаянный, это вѣрно!

   - А ты ихъ знаешь?

   - Костюшку знаю... Да его, варвара, почитай всякая собака знаетъ... Купца тоже ранѣе примѣчалъ... А вотъ того, который остался, не видалъ будто... Вишь ты, понадѣялся на Костюшку, остался. Да нѣтъ, Костюшка, братъ, не того десятка... Завсегда убѣгётъ въ первую голову... А этотъ смѣлый...

   Онъ помолчалъ.

   - Не бывало этого ранѣе, никогда не бывало,- заговорилъ онъ опять тихо, покачивая головой.- Костюшка его откуда ни то раздобылъ... Скликаетъ воронья на мою голову, проклятый...

   - А почему они тебя такъ боятся?

   Ямщикъ ухмыльнулся.

   - Боятся, вѣрно это!... Уложилъ я у нихъ тутъ одного...

   Онъ остановилъ лошадей и повернулся на козлахъ.

   - Погляди,- сказалъ онъ,- вотъ онъ, логъ-то, виднѣется,- погляди, погляди!... Тутъ вотъ, въ этомъ самомъ логу, я одного человѣка убилъ...

   Мнѣ показалось, что, когда онъ высказывалъ это признан³е, голосъ его дрожалъ; мнѣ показалось также, что я вижу въ его глазахъ, слабо освѣщенныхъ мерцан³емъ востока, выражен³е глубокой тоски.

   Повозка стояла на гребнѣ холма. Дорога шла на западъ. Сзади за нами, на свѣтлѣющемъ фонѣ востока, вырисовывалась скалистая масса, покрытая лѣсомъ; громадный камень, точно поднятый палецъ, торчалъ кверху. Чортовъ логь казался близехонько.

   На вершинѣ холма насъ обдавало предъутреннинъ вѣтромъ. Озябш³я лошади били копытами и фыркали. Коренная рванула впередъ, но ямщикъ мгновенно осадилъ всю тройку; самъ онъ, перегнувшись съ облучка, все смотрѣлъ по направлен³ю къ логу.

   Потомъ онъ вдругъ повернулся, собралъ вожжи, приподнялся на козлахъ и крикнулъ... Лошади сразу подобрались, подхватиди съ мѣста, и мы помчались съ вершины холма подъ гору.

   Это была бѣшеная скачка. Лошади прижали уши и неслись, точно въ смертельномъ страхѣ, а ямщикъ то и дѣло приподнимался и безъ слова помахивалъ правою рукой. Тройка какъ будто чуяла, хотя и не могла видѣть этихъ движен³й... Зеиля убѣгала изъ-подъ колесъ; деревья, кусты бѣжали навстрѣчу и будто падали за вами назадъ, скошенные бѣшенымъ вихремъ...

   На ровномъ мѣстѣ мы опять поѣхали тише. Отъ лошадей валилъ паръ. Коренная тяжело дышала, а пристяжки вздрагивали, храпѣли и водили ушами. Помаленьку онѣ, однако, становились спокойнѣе. Ямщикъ отпустилъ вожжи и ласково ободрялъ коней...

   - Тише, милыя, тише!... Не бойся.... Вотъ вѣдь лошадь,- повернулся онъ ко мнѣ,- безсловесная тварь, а тоже вѣдь понимаетъ... Какъ на угоръ этотъ выѣхали, да оглянулись,- не удержишь... Грѣхъ чуютъ...

   - Не знаю,- сказалъ я,- можетъ оно и такъ; да только на этотъ разъ ты вѣдь самъ ихъ погналъ.

   - Погналъ нешто? Ну, можетъ, и впрямь погналъ. Эхъ, баринъ! Кабы зналъ ты, что у меня на сердцѣ-то...

   - Чтожь? Ты разскажи, такъ узнаю...

   "Убивецъ" потупился.

   - Ладно,- сказалъ онъ, помолчавъ,- разскажу тебѣ... Эхъ, милыя! ступай, ступай, не бойся...

   Лошади застучали по мягкой дорогѣ ровною, частою рысцой.

  

  

   ...Видишь ты... Было это давно... Оно хоть и не очень давно,- ну, да воды-то утекло много. Жизнь моя совсѣмъ по иному пошла, такъ вотъ поэтому и кажется все, что давно это было. Крѣпко меня люди обидѣли - начальники. А тутъ и Богъ, вдобавокъ, убилъ: жена молодая да сынишко въ одинъ денъ померли. Родителей не было,- остался одинъ-одинёшенекъ на свѣтѣ: ни у меня родныхъ, ни у меня друга. Попъ - и тотъ послѣднее имѣн³е за похороны прибралъ. И сталъ я тогда задумываться. Думалъ, думалъ и, наконецъ того, пошатился въ вѣрѣ. Въ старой-то пошатился, а новой еще не обрѣлъ. Конечно, дѣло мое темное. Грамотѣ обученъ плохо; разуму своему тоже не вовсе довѣряю... И взяла меня отъ этихъ мыслей тоска, то есть такая тоска страшенная, что, кажется, радъ бы на бѣломъ свѣтѣ не жить... Бросилъ я избу свою, какое было еще хозяйствишко - все кинулъ... Взялъ про запасъ полушубокъ, да порты, да сапоги-пару, вырѣзалъ въ тайги посошокъ и пошелъ...

   - Куда?

   - Да такъ, никуда. Въ одномъ мѣстѣ поживу, за хлѣбъ поработаю - поле вспашу хозяину, а въ другое - къ жатвѣ поспѣваю. Гдѣ день проживу, гдѣ недѣлю, а гдѣ и мѣсяцъ; и все смотрю, какъ люди живутъ, какъ Богу молятся, какъ вѣруютъ... Праведныхъ людей искалъ.

   - Что же, нашелъ?

   - Какъ сказать тебѣ?... Конечно, всяк³е тоже люди есть, и у всякаго, братецъ, свое горе. Это вѣрно. Ну, только все же плохо, братецъ, въ нашей сторонѣ люди Бога-то помнятъ. Самъ тоже понимаешь: такъ ли бы жить-то надо, если по Божьему закону?... Всякъ о себѣ думаетъ, была бы мамона сыта. Ну, что еще: который грабитель въ кандалахъ закованъ идетъ, и тотъ не настоящ³й грабитель... Правду ли я говорю?

   - Пожалуй... Ну, и что же?

   - Ну, еще пуще сталъ на м³ру тосковать... Вижу, что толку нѣту,- мечусь, все равно какъ въ лѣсу... Теперь, конечно, маленько понят³е имѣю, да и то... Ну, а тогда вовсе сталъ безъ ума. Надумалъ, напримѣръ, въ арестанты поступить...

   - Это какъ же?

   - А такъ, очень просто: назвался бродягой,- и посадили. Вродѣ крестъ на себя наложилъ...

   - Чтожь, легче ли стало отъ этого?

   - Какой-те легче! Конечно, глупость одна. Ты вотъ, можетъ, въ тюрьмѣ не бывалъ, такъ не знаешь, а я довольно узналъ, каковъ это есть монастырь. Главное дѣло - безъ пользы всякой живутъ люди, безъ работы. Суется это онъ изъ угла въ уголъ, да пакость какую ни есть и надумаетъ. На скверное слово, на отчаянность - самый скорый народъ, а чтобъ о душѣ подумать, о Богѣ тамъ,- это за большую рѣдкость, и даже еще смѣются... Вижу я, что, по глупости своей, не въ надлежащее мѣсто попалъ, и объявилъ свое имя, сталъ изъ тюрьмы проситься. Не пускаютъ. Справки пошли, то, другое... Да еще говорятъ: какъ смѣлъ на себя самовольно этакое зван³е принять?... Истомили въ конецъ. Не знаю ужь, чтобъ и было со мной, да вышелъ тутъ случай... И плохо мнѣ отъ этого самаго случаю пришлось... ну, а безъ него-то, пожалуй, было бы еще хуже.. Прошелъ какъ-то по тюрьмѣ говоръ: Безрукаго, молъ, покаянника опять въ острогъ приведутъ. Слышу я разговоры эти: кто говоритъ "правда", друг³е спорятся, а мнѣ, признаться, въ ту пору и не къ чему было: ведутъ, такъ ведутъ. Мало ли каждый день приводятъ? Пришли это изъ городу арестантики, говорятъ: "Вѣрно. Подъ строгимъ конвоемъ Безрукаго водятъ. Къ вечеру безпремѣвно въ острогъ". "Шпанка" {Шпанкой на арестантскомъ жаргонѣ зовуть сѣрую арестантскую массу.} на дворъ повалила,- любопытно. Вышелъ и я погулять тоже: не то чтобы любопытно было, а такъ, большо съ тоски, все, бывало, по двору суешься. Только я сталъ ходить, да и задумался было опять, и о Безрукомъ забылъ совсѣмъ. Вдругъ отворяютъ ворота, смотрю - ведутъ старика. Старичонка-то маленьк³й, худеньк³й, борода сѣдая болтается, длинная; идетъ, самъ пошатывается,- ноги не держатъ. Да и рука одна безъ дѣйств³я виситъ. А, между прочимъ, пятеро конвою съ нимъ и еще штыки къ нему приставили. Какъ увидѣлъ я это, такъ меня даже шатнуло. "Господи, думаю, чего только дѣлаютъ! Неужли-жь человѣка этакъ водить подобаетъ, будто тигру какую? И диви бы еще богатыръ какой, а то вѣдь сгаричокъ ничтожный, недѣля до смерти ему!..."

   Взяла меня страшная жалость. И что больше смотрю, то больше сердце у меня разгорается. Провели старика въ контору; кузнеца позвали - ковать въ ручные и ножные кандалы, накрѣпко. Вэялъ старикъ желѣзы, покрестилъ старымъ крестомъ, самъ на ноги надѣлъ. "Дѣлай!" - говоритъ кузнецу. Потомъ "наручни" покрестилъ, самъ руки продѣлъ.- "Сподоби, говоритъ, Господи, покаян³я ради!"

   Ямщикъ замолчалъ и опустилъ голову, какъ будто переживая въ воспоминан³и разсказанную сцену. Потомъ, тряхнувъ головой, заговорилъ опять:

   - Прельстилъ онъ меня тогда, истинно тебѣ говорю: за сердце взялъ. Удивительное дѣло! Послѣ-то я его хорошо узналъ: чистый дьяволъ, прости Господи, сомуститель и врагъ. А какъ могъ изъ себя святого представить! Вѣдь и теперь, какъ вспомню его молитву, все не вѣрится: другой человѣкъ тогда былъ, да и только.

   Да вѣдь и не я одинъ. Повѣришь ли, "шпанка" тюремная - и та притихла. Смотрятъ всѣ, молчатъ. Которые раньше насмѣхались, и тѣ примолкли, а другой даже и крестное знамен³е творитъ. Вотъ, братъ, какое дѣло!

   Ну, а ужь меня онъ прямо руками взялъ. Потому какъ былъ я въ то время въ задумчивости, вродѣ оглашеннаго, и взошло мнѣ въ голову, что есть этотъ старикъ истинный праведникъ, как³е встарину бывали. Ни съ кѣмъ я въ ту пору не то что дружбу водить, а даже не разговаривалъ. Я ни къ кому и ко мнѣ никто. Иной разъ и слышу тамъ разговоры ихн³е, да все мимо ушей, точно вотъ мухи жужжатъ... Что ни надумаю,- все про себя; худо ли, хорошо ли,- ни у кого не спрашивалъ. Вотъ и задумалъ я къ старику къ этому въ "секретную" пробраться; подошелъ случай, сунулъ часовымъ по пятаку, они и пропустили, а потомъ и такъ стали пускать, даромъ. Глянулъ я къ нему въ оконце, вижу: ходитъ старикъ по камерѣ, желѣзы за нимъ волочатся, да все что-то самъ себѣ говоритъ. Какъ увидѣлъ меня, повернулся и подходитъ къ дверямъ. "Что надо?" - Ничего, говорю, не надо, а такъ... навѣстить пришелъ. Чай одному-то скучно.- "Не одинъ я здѣсь, отвѣчаетъ, а съ Богомъ, съ Богомъ-то не скучно, а все же доброму человѣку радъ". А я стою передъ нимъ дуракъ дуракомъ, онъ даже удивляется; посмотритъ на меня и покачаетъ головой. А разъ какъ-то и говоритъ: "Отойди-ка, парень, отъ оконца-то, хочу тебя всего видѣть". Отошелъ я маленько, онъ глазъ-то къ дырѣ приставилъ, смотрѣлъ, смотрѣлъ и говоритъ: "Что ты за человѣкъ за такой, сказывайся".- Чего сказываться-то,- отвѣчаю ему,- самый потерянный человѣкъ, больше ничего.- "А можно ли, говоритъ, на тебя положиться? Не обманешь?..." - Никого, молъ, еще не обманывалъ, а тебя и подавно. Что прикажешь, все сдѣлаю вѣрно.- Подумалъ онъ немножко, а потомъ опять говоритъ: "Нужно мнѣ человѣка на волю спосылать нынче ночью. Не сходишь ли?" - какъ же мнѣ, говорю, отсюда выйти?-"Я тебя научу", говоритъ. И точно, такъ научилъ, что вышелъ я ночью изъ тюрьмы, все равно, какъ изъ избы своей. Нашелъ человѣка, котораго мнѣ онъ указалъ, сказалъ ему "слово". Къ утру назадъ. Признаться, какъ сталъ подходить къ острогу, на самой зорькѣ, стало у меня сердце загораться. "Что, думаю, мнѣ за неволя въ петлю лѣзти? Взять да уйти!..." А острогь-то, знаешь, за городомъ стоитъ. Дорога тутъ пролегла широкая. У дороги на травушкѣ роса блеститъ, хлѣба стоятъ наливаются, за рѣчкой лѣсокъ шумитъ маленечко... Приволье!... А назадъ оглянешься: острогъ стоитъ, точно сычъ, насупившись... Да еще ночью-то, дѣло, конечно, сонное... А вспомнишь, какъ тутъ съ зарей день колесомъ завертится,- просто бѣда! Сердце не терпитъ, такъ вотъ и подмываетъ уйти по дорогѣ на просторъ, да на волюшку...

   Однако вспомнилъ про старика своего... "Неужто, думаю, я его обману?" Легъ на траву, въ землю уткнулся, полежалъ маленечко, потомъ всталъ, да и повернулся къ острогу. Назадъ не гляжу... Подошелъ поближе, поднялъ глаза, а въ башенкѣ, гдѣ у насъ были секретныя камеры, на окошкѣ мой старикъ сидитъ, да на меня изъ-за рѣшотки смотритъ.

   Пробрался я днемъ-то въ его камеру, обсказываю все, какъ, значитъ, его приказан³е исполнилъ. Повеселѣлъ онъ. "Ну, говоритъ, спасибо тебѣ, дитятко. Сослужилъ ты мнѣ службу, вѣкъ не забуду. А что, парень,- спрашиваетъ послѣ,- на волю-то небось крѣпко хочется?" А самъ смѣется.- Такъ, говорю, хочется, смерть!- "То-то, говоритъ. А за что ты сюда-то попалъ, за какое качество?" - Никакого, говорю, качества не было. Такъ, глупость моя, больше ничего.- Покачалъ онъ тутъ головой,- "Эхъ, говоритъ, посмотрѣть на тебя, парень, и то обидно. Эдакую тебѣ Богъ далъ силу и года твои, можно сказать, ужь не маленьк³е, а ты, кромѣ глупостей этихъ, ничего не знаешь на свѣтѣ. Вотъ сидишь теперь тутъ... Что толку? На м³ру, братъ, грѣхъ, на м³ру и спасенье"...- Грѣха, отвѣчаю, много.- "А здѣсь мало, что ли? Да и грѣхи-то здѣсь все безтолковые. Мало ли ты здѣсь нагрѣшилъ-то, а каешься ли?" - Горько мнѣ; говорю.- "Горько! А о чемъ - и самъ не знаешь. Не есть это покаян³е настоящее. Настоящее покаян³е сладко. Слушай, что я тебѣ скажу, да помни: бегъ грѣха одинъ Богъ, а человѣкъ по естеству грѣшенъ и спасается покаян³емъ. А покаян³е по грѣхѣ, а грѣхъ на м³ру. Не согрѣшишь - и не покаешься, а не покаешься - не спасешься. Понялъ ли?" А я, признаться, въ ту пору не совсѣмъ его слова понималъ, а только слышу, что слова хорош³я. Притомъ и самъ уже я ранѣе думалъ: какая есть моя жизнь? Всѣ люди - какъ люди, а я точно и не живу на свѣтѣ: все равно какъ трава въ полѣ или бы лѣсина таежная. Ни тебѣ, ни другимъ.- Это, говорю, вѣрно. На м³ру хоть и не безъ грѣха жить, такъ по крайности жить, чѣмъ этакъ-то маяться. А только какъ мнѣ жить, не знаю. Да еще когда и изъ острога-то выпустятъ.- "Ну,- говоритъ старикъ,- это ужь мое дѣло. Молился я о тебѣ: дано мнѣ извести изъ темницы душу твою... Обѣщаешь ли меня слушаться,- укажу тебѣ путь къ покаян³ю".- Обѣщаюсь, говорю.- "И клянешься?" - И клянусь... Поклялся я клятвой, потому что въ ту пору совсѣмъ онъ завладѣлъ мною; въ огонь прикажи,- въ огонь пойду, а въ воду, такъ въ воду.

   Вѣрилъ я этому человѣку. И сталъ было мнѣ одинъ арестантикъ говорить: "Ты, молъ, зачѣмъ это съ Безрукимъ связываешься? Не гляди, что онъ живой на небо пялится: руку-то ему баринъ на разбоѣ пулей прострѣлилъ!"... Да я слушать не сталъ, тѣмъ болѣе, что и говорилъ-то онъ во хмѣлю, а я пьяныхъ страсть не люблю. Отвернулся я отъ него, и онъ тоже осердился: "Пропадай, говоритъ, дурья голова!" А надо сказать: справедливый былъ человѣкъ, хоть и пьяница.

   Въ скорости Безрукому облегчен³е вышло. Перевели его изъ секретной въ общую, съ другими прочими вмѣстѣ. Только и онъ, какъ я же, все больше одинъ. Бывало, начнутъ арестанты приставать, шутки шутить, онъ хоть бы те слово въ отвѣтъ. Поведетъ только глазами, такъ тутъ самый отчаянный опѣшитъ. Не хорошо смотрѣлъ онъ...

   Ну, а еще черезъ малое время - и совсѣмъ освободился. Гулялъ я разъ, лѣтнее дѣло, по двору; смотрю, засѣдатель въ контору прошелъ, потомъ провели къ нему Безрукаго. Не прошло полчаса, выходитъ Безрукой съ засѣдателемъ на крыльцо, въ своей одеждѣ, какъ есть на волю выправился, веселый. И засѣдатель тоже смѣется. "Вотъ, вѣдь, думаю, привели человѣка съ какимъ отягчен³емъ, а, между прочимъ, вины за нимъ не имѣется". Жалко мнѣ, признаться, стало,- тоска. Вотъ, молъ, опять одинъ останусь. Только оглядѣлся онъ по двору, увидѣлъ меня и манитъ къ себѣ пальцемъ. Подошелъ я, снялъ шапку, поклонился начальству, а Безрукой-то и говоритъ:

   - Вотъ, ваше благород³е, нельзя ли этого парня обсудить поскорѣе? Вины за нимъ большой нѣту.

   - А какъ тебя звать-то? - спрашиваетъ засѣдатель.

   - Ѳедоромъ, молъ, зовутъ, Силинымъ.

   - А, говоритъ, помню. Чтожь, это можно. И судить его не надо, потому что за глупость не судятъ. Вывести за ворота, да дать по шеѣ раза чтобъ напредки не въ свое мѣсто не совался, только и всего. А между прочимъ, справки-то, кажись, давно у меня получены. Черезъ недѣлю непремѣнно отпущу его...

   - Ну, вотъ, и отлично,- говоритъ Безрукой.- А ты, парень,- отозвалъ онъ меня къ сторонкѣ,- какъ ослобонишься, ступай на Кильдѣевскую заимку, спроси тамъ хозяина Ивана Захарова; я ему о тебѣ поговорю, дитятко; да клятву-то помни.

   И ушли они. А черезъ недѣлю, точно, и меня на волю отпустили. Вышелъ я изъ острога и тотчасъ отправился въ эти вотъ самыя мѣста. Разыскалъ Ивана Захарова. Такъ и такъ, говорю, меня Безрукой прислалъ.- "Знаю, говоритъ. Сказывалъ объ тебѣ старикъ. Чтожь, становись пока въ работники ко мнѣ, тамъ увидимъ".- А самъ-то, молъ, Безрукой гдѣ же находится?-"Въ отлучкѣ, говоритъ,- по дѣламъ онъ всѣ ѣздитъ. Никакъ скоро будетъ".

   Вотъ и сталъ я жить на заимкѣ - работникомъ не работникомъ,- такъ живу, настоящаго дѣла не знаю. Семья у нихъ небольшая была. Самъ хозяинъ, да сынъ большой, да работникъ... Я четвертый. Ну, бабы еще, да Безрукой наѣзжалъ. Хозяева - люди строг³е, старовѣры, законъ соблюдаютъ; табаку, водки - ни-ни! А paботникъ Куэьма - тотъ у нихъ полоумный какой-то былъ, лохматый да черный, какъ эѳ³опъ. Чуть, бывало, колокольчикъ забрякаетъ, онъ сейчасъ въ кусты и захоронится. А Безрукаго-то пуще всѣхъ боялся. Издали, бывало, завидитъ, тотчасъ бѣгомъ въ тайгу, и все въ одно мѣсто прятался. Зовутъ хозяева, зовутъ,- не откликается. Пойдетъ къ нему самъ Безрукой, слово скажетъ, онъ и идетъ на нимъ, какъ овечка, и все опять справляетъ, какъ надо.

   Наѣзжалъ Безрукой на заимку-то не часто и со мной почитай-что не разговаривалъ. Бесѣдуетъ, бывало, съ хозяиномъ, да на меня смотритъ, какъ я работаю; а подойдешь къ нему,- все некогда. "Погоди, говоритъ, дитятко, ужо на заимку перейду, тогда поговоримъ. Теперь недосугъ". А мнѣ тоска. Хозяева, положимъ, работой не притѣсняли, пища хорошая, слова дурного не слыхивалъ. Съ проѣзжающими и то посылали рѣдко. Все больше либо самъ хозяинъ, либо сынъ съ работникомъ, особливо ночью. Ну, да мнѣ безъ работы-то еще того хуже. Пуще дума одолѣваетъ, мѣста себѣ не найду...

   Прошло никакъ недѣль пять, какъ я изъ тюрьмы вышелъ. Пр³ѣзжаю разъ вечеромъ съ мельницы; гляжу: народу у насъ въ избѣ много... Распрёгъ коня; только хочу на крылецъ идти,- хозяинъ мнѣ навстрѣчу. "Не ходи, говоритъ, погоди малость, самъ позову. Да слышъ! - не ходи, я тебѣ говорю". Что же, думаю себѣ, за оказ³я такая? Повернулся я, пошелъ къ сѣновалу. Легъ на сѣно,- не спится. Вспомнилъ, что топоръ у меня около ручья оставленъ. Сходить, думаю: станетъ народъ расходиться, какъ бы кто не унесъ. Пошелъ мимо оконъ, да какъ-то и глянулъ въ ивбу. Вижу: полна изба народу, за столомъ засѣдатель сидитъ; водка передъ нимъ, закуска, перо, бумага,- слѣдств³е, однимъ словомъ. А въ сторонѣ-то, на лавкѣ, Безрукой сидить. Ахъ ты Господи!... Точно меня обухомъ по головѣ шибануло!.. Волосы у него на лобъ свѣсились, руки назадъ связаны, а глаза точно угли... И такой онъ мнѣ страшный тогда показался, сказать не могу...

   Отшатнулся я отъ окна, отошелъ къ сторонкѣ... Осенью дѣло это было. Ночь стояла ввѣздная, да темная. Никогда мнѣ, кажется, ночи этой не забыть будетъ. Рѣчка это плещется, тайга шумитъ, а самъ я точно во снѣ. Сѣлъ я на бережку, на травѣ, дрожу весь... Господи!...

   Долго ли, коротко ли сидѣлъ, только слышу: кто-то идетъ изъ тайги тропочкой мимо, въ бѣломъ пинжакѣ, въ фуражкѣ, палочкой помахиваетъ. Писарь... верстахъ въ четырехъ жилъ. Прошелъ онъ по мостику и прямо въ избу. Потянуло тутъ и меня къ окну: что будетъ?

   Писарь вошелъ въ двери, снялъ шапку, смотритъ кругомъ. Самъ, видно, не зналъ, зачѣмъ позвали. Потомъ пошелъ къ столу мимо Безрукаго и говоритъ ему: "Здравствуй, Иванъ Алексѣевичъ!" Безрукой его такъ и опалилъ глазами, а хозяинъ за рукавъ дернулъ, да шепнулъ что-то. Писарь, видно, удивляется. Подошелъ къ засѣдателю, а тотъ уже порядочно выпивши, смотритъ на него мутными глазами, точно съ просонья. Поздоровались. Засѣдатель и спрашиваетъ:

   - Знаете вы этого человѣка? - самъ въ Безрукаго пальцемъ тычетъ.

   Посмотрѣлъ писарь, съ хозяиномъ переглянулся.

   - Нѣтъ, говоритъ, не видывалъ будто.

   Что такое, думаю, за оказ³я? Вѣдь и засѣдатель-то его хорошо знаетъ. Потомъ засѣдатель опять:

   - Это не Иванъ Алексѣевъ, здѣшн³й житель, по прозван³ю Безрукой?

   - Нѣтъ,- отвѣчаетъ писарь,- не онъ.

   Взялъ засѣдатель перо, записалъ что-то на бумагѣ и сталъ вычитывать. Слушаю я за окномъ, дивлюсь только. По бумагѣ-то выходитъ, что самый этотъ старикъ Иванъ Алексѣевъ не есть Иванъ Алексѣевъ; что его сосѣди, а также и писарь не призваютъ за таковое лицо, а самъ онъ именуетъ себя Иваномъ Ивановымъ и пачпортъ кажетъ. Вотъ вѣдь удивительное дѣло! Сколько народу было, всѣ руки прикладывали, и ни одинъ его не призналъ. Правда, и народъ тоже подобрали на тотъ случай: всѣ эти понятые у Ивана Захарова чуть не кабальные, въ долгу.

   Кончили это дѣло, понятыхъ отпустили... Безрукаго засѣдатель развязать велѣлъ еще раньше. Иванъ Захаровъ выноситъ деньги, даетъ засѣдателю; тотъ сосчиталъ, сунулъ въ карманъ. "Теперь, говоритъ, тебѣ, старикъ, безпремѣнно мѣсяца на три уѣхать надо. А не уѣдешь,- смотри - на меня не пеняй... Ну, лошадей мнѣ давайте!..."

   Отошелъ я отъ окна, прошелъ на сѣновалъ, думаю, сейчасъ кто-нибудь къ лошадямъ выйдетъ. Не хотѣлось мнѣ, чтобъ меня подъ окномъ-то увидали. Лежу на сѣнѣ, спать не сплю, а все будто сонъ вижу, съ мыслями но могу собраться... Слышу - проводили засѣдателя. Побрякалъ колокольцами, уѣхалъ... Въ домѣ всѣ улеглись, огни погасли. Сталъ было и я дремать, да вдругъ это слышу опять: динь, динь, динь! Колокольчикъ звенитъ. А ночь-то тихая-претихая, далеко слышно. И все это ближе, да ближе: изъ-за рѣки къ намъ будто ѣдутъ. Малое время спустя и въ избѣ колокольчикъ-то услыхали, огонь вздули. Тройка на дворъ въѣхала. Знакомый ямщикъ проѣзжающихъ привезъ,- значитъ, по дружбѣ; мы къ нему возили, онъ къ намъ.

   Ну, думаю себѣ, можетъ, ночевать станутъ. Да и то: ночью рѣдко меня посылали, больше самъ хозяинъ, либо сынъ да работникъ. Сталъ я опять дремать, да вдругъ слышу: Безрукой съ хозяиномъ тихонько подъ навѣсомъ разговариваютъ.

   - Ну какъ же быть? - старикъ-то говоритъ.- Да гдѣ же Кузьма?

   - То-то вотъ,- хозяинъ отвѣчаетъ. - Иванъ съ засѣдателемъ уp