Короленко Владимир Галактионович - Переписка с Н. Л. Коганом (Наумовым)

  

   Переписка В. Г. Короленко и

   Н. Л. Когана (Наумова) (1889-1893).

   По материалам архива В. Г. Короленко

   Под ред. и с примечаниями Н. В. Короленко и А. Л. Кривинской

   Кооперативное издательство "Мир", Москва, 1933

   OCR Ловецкая Т. Ю

  

  

   От редакции

  

   1. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 1 декабря 1889 г. Ялта.

   2. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 25 ноября 1890 г. Ялта.

   3. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 26 января 1891 г. Ялта.

   4. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 26 марта 1891 г. Н.-Новгород.

   5. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 1 апреля 1891 г. Ялта.

   6. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 23 октября 1891 г. Симферополь.

   7. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 9 февраля 1892 г. Ялта.

   8. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 16 февраля 1892 г. Ялта.

   9. В. Г. Короленко к В. А. Гольцеву - Февраль 1892 г. Н.-Новгород.

   10. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 29 мая 1892 г. Ялта

   11. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 21 июня 1892 г. Ялта.

   12. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 13 сентября 1892 г. Симферополь.

   13. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 28 сентября 1892 г. Н.-Новгород.

   14. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 2 октября 1892 г. Симферополь

   15. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 11 ноября 1892 г. Симферополь.

   16. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 20 ноября 1892 г. Н.-Новгород.

   17. В. Г. Короленко к M. M. Стасюлевичу - 20 ноября 1892 г. Н.-Новгород.

   18. В. Г. Короленко к В. Г. Черткову - 7 декабря 1892 г. Н.-Новгород.

   19. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 7 декабря 1892 г. Н.-Новгород.

   20. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 13 декабря 1892 г. Симферополь.

   21. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 18 декабря 1892 г. Н.-Новгород.

   22. В. Г. Короленко к С. С. Вермелю - 18 декабря 1892 г. Н.-Новгород.

   23. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 18 декабря 1892 г. Симферополь.

   24. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 26 декабря 1892 г. Ялта.

   25. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 28 декабря 1892 г. Н.-Новгород.

   26. В. Г. Короленко к Н. Л. Когану - 15 января 1893 г. Н.-Новгород.

   27. Н. Л. Коган к В. Г. Короленко - 7 февраля 1893 г. Ялта.

   28. В. Г. Короленко к С. С. Вермелю - 2 марта 1893 г. Н.-Новгород.

   29. В. Г. Короленко к С. С. Вермелю - 10 августа 1893 г. Чикаго.

   30. В. Г. Короленко к И. И. Горбунову-Посадову - 7 ноября 1894 г. Н.-Новгород.

  

  

   В последние годы вышли в свет (в кооперативном издательстве "Мир") два тома "Избранных писем" В. Г. Короленко. В настоящее время подготовляется к печати третий том, посвященный его переписке с писателями, главным образом с начинающими авторами. Переписка эта чрезвычайно обширна, и многие письма, представляющие интерес, не могут вместиться в пределах одного тома. К тому же отношения с некоторыми авторами получают надлежащее освещение только при условии опубликования всей переписки в целом, т. е. вместе с письмами адресатов. В виду этого возникла мысль дать ряд таких переписок в отдельных книжках.

   Предлагаемая первая книжка этого рода заключает одну из интересных переписок раннего периода, с Наумом Львовичем Коганом. Начавшаяся в 1889 г., но прерванная ранней смертью Когана, переписка эта длилась только четыре года; она является прежде всего историей одного художественного дарования, вспыхнувшего в единственном значительном произведении, чтобы затем угаснуть вместе с жизнью. Трагическая судьба Когана выступает на общественно-бытовом фоне восьмидесятых-девяностых годов, ознаменовавшихся жестоким усилением правительственных репрессий против евреев и широким разливом антисемитских настроений в обществе и печати.

   Биография Когана коротка так же, как и его жизнь. Родившись в 1863 г. в ортодоксальной еврейской семье в маленьком местечке Екатеринославской губернии (ныне Днепропетровский округ), Н. Л. Коган провел там детские годы и учился в местном хедере. Затем поступил в Херсонскую гимназию, но курса не закончил, выйдя по болезни из 7-го класса. Далее был слушателем ветеринарного Харьковского института, но и эта попытка окончилась неудачно: он заболел нервным расстройством и попал в психиатрическую лечебницу. По выходе из нее, Коган к ученью более не возвращался. Он уехал в местечко Никополь (впоследствии им описанное) и открыл там училище. Но и тут он оставался недолго. Обнаружившаяся болезнь легких заставила его переехать в Крым. Здесь он жил то в Ялте, то в Симферополе, перебиваясь частными уроками и сотрудничая немного в местных газетах - "Крым" и "Крымский вестник". Но отдаваться литературному труду он мог только урывками. Рано женившийся Коган был в то время обременен уже большой семьей, и мучительная борьба за существование, в трудных условиях еврейского бесправия, способствовала развитию его болезни, от которой он и умер, едва достигнув 30-ти лет.

   Но раньше он все же успел написать и увидеть напечатанной в одном из больших журналов свою повесть "В глухом местечке". На это его вызвал и в этом ему помог В. Г. Короленко.

   Встреча их и знакомство произошли осенью 1889 года, в Ялте. Владимир Галактионович жил в то время недалеко, в местечке Карабах, близ Гурзуфа. По-видимому, Коган прислал ему, на его суд, свой небольшой очерк "Сутки в тихом отделении", напечатанный в газете. Короленко ответил ему письмом и вскоре, будучи в Ялте, пришел к нему сам. В беседе с Коганом Владимира Галактионовича заинтересовали его колоритные рассказы о быте и типах местечкового еврейства в "черте оседлости" и о тех драмах, которые там возникали на почве еврейского бесправия и полицейского произвола. Он настоятельно советовал ему написать повесть из еврейского быта и обещал свою помощь и содействие по проведению ее в печать.

   "Боюсь я, Владимир Галактионович, по "нонешнему" ли времени писать о евреях!.." - выражает свое сомнение Коган, приступая к работе. Годы же те, как указывалось выше, были годами особенного усиления национального гнета. Консервативная печать занималась, по выражению Короленко, "науськиванием и кривлянием по адресу целого племени", а другие органы предпочитали обходить "еврейский вопрос" молчанием. Голоса самих евреев в русской печати не было слышно. В. Г. Короленко хотел чтобы этот голос раздался...

   Так возникла повесть Когана из еврейской жизни... Работа над ней длилась целых два года, так как, делая для автора все возможное - читая его черновики, перечитывая и исправляя, - Короленко являлся, как всегда, строгим редактором и требовал приведения работы к возможному совершенству. Далее предстояла еще трудная задача найти ей место в печати. При этом, как видно из переписки, не обошлось без характерных для того момента эпизодов, причинивших сильные огорчения и автору, и В. Г. Короленко. Наконец, повесть появилась в журнале "Вестник Европы" в ноябре 1892 года, под псевдонимом "Наумов". Исключительная, для того времени, по своему содержанию и свидетельствующая о незаурядном даровании автора, повесть была замечена, имела успех... Через несколько месяцев после ее появления,- Когана не стало. Он умер, не успев увидеть вышедших отдельных изданий своего произведения, не узнав, что оно переведено на иностранные языки. Смерть оборвала и его дальнейшие замыслы...

   Повесть Н. Л. Когана-Наумова, в создании и появлении которой в свет сыграл такую роль В. Г. Короленко, сохраняет для нас значение, как один из художественных памятников давно отошедшей жизни.

   Проходящая в печатаемых здесь письмах история этой повести, связанная с историей момента, не может, думается нам, не заинтересовать читателя, ценящего достоверные документы прошлого.

   Вся переписка H. Л. Когана с В. Г. Короленко извлечена из архива последнего и публикуется впервые. Письма Когана печатаются с автографов. Письма Короленко даются по копиям из больших копировальных книг, которыми Владимир Галактионович пользовался для сохранения своей редакторской и вообще деловой переписки. К сожалению, он снимал копии далеко не со всех своих писем, поэтому и в данной переписке не хватает многих, особенно первых писем, очевидно не носивших еще делового характера. О недостачах этих можно судить по отметкам Владимира Галактионовича на письмах Когана, а о содержании нередко говорят самые эти письма. Дать переписку в более полном виде не оказалось возможным, так как у семьи Н. Л. Когана письма-Короленко погибли, и копировальные книги являются единственным источником их.

   Как добавление к этой переписке, здесь дается несколько писем В. Г. Короленко к третьим лицам, написанные им во время проведения повести Н. Л. Когана в печать, а также в связи с болезнью автора, в заботе о его материальном положении, а после его смерти, - в заботе о положении его семьи. Таковы письма к В. А. Гольцеву, М. М. Стасюлевичу, В. Г. Черткову, С. С. Вермелю и И. И. Горбунову-Посадову. Из числа их были опубликованы ранее - одно письмо к В. А. Гольцеву и два к С. С. Вермелю. Остальные извлечены, также из копировальных книг В. Г. Короленко и публикуются впервые.

  

  

  

   Я не видел Вас перед отъездом², этим самым я мотивирую настоящее письмо. Я Вам надоедаю? Если Вы таковы, каковым кажетесь при знакомстве, то мое извинение глупо. Никто не отнесся ко мне до сих пор с таким вниманием, как Вы. Когда Вы, против моего ожидания, пришли ко мне, я (помните?) сказал: это похоже на Вас! Не объясняться Вам в любви я хочу, а просто поделиться с Вами пережитым мной состоянием, не виноват я, что Вы его на меня навеяли. Я сильно нуждаюсь в Вашей поддержке. Вы _ж_и_л_и, видели страдания, страдали (счастливец!), а я по известным обстоятельствам кроме сердитого бессилия да жажды жизни ничего не испытывал. В сравнении с Вами нуль! Вот я пишу, работаю над _ж_и_д_о_м, который Вам понравился³, утомился несколько за работой и пишу Вам, чтобы освежиться. Если я бесцеремонно делаю это, то опять же не виноват, что Вы внушаете такое доверие к себе. Я пишу повесть из еврейского быта, и Вы виноваты, что из еврейского. Я в первый раз видел, что он (быт) может вызвать интерес в лучших людях, Вы мне это показали. Мне казалось, что и печатать никто не захочет. Таково время. Но в нем (в быте-то) много оригинального, не говорю поучительного. Поймите меня! Вы не подумаете обо мне иронически: "молодость!" Сообразите-ка, что я себя чудно чувствую при одном даже воспоминании, что меня, жида, заставил писать из родного быта хохол... Я не защищать думаю, - нечего, - я изобразить хочу все, как существует, но попытаюсь ввести интеллигентную еврейскую силу, _с_ы_н_а_ _о_т_е_ч_е_с_т_в_а_ (маленькими буквами конечно). Вдумываясь в моего Шлёмку, я, дерзая на фантазию, непременно вижу его рядом с Вами, Вы играете ему на бандуре, чтобы облегчить ему путь зимой в Калиш... Я только что хотел попросить у Вас извинения за такое сопоставление, но посмеялся в душе над собою. Автор "Макара" и "Соколинца"⁴ понимает, что значит травля, и, проникая музыкальным ухом напевы людских страданий, наверно ничего не имеет против идеала - видеть "бродягу", Макара и Шлёмку не плачущими, и в объятиях друг друга. Я увлекся. Юношеский пыл? Владимир Галактионович, ответьте мне теплым словом, благословите на труд, обещайте свое содействие, а _г_л_а_в_н_о_е, - дайте мне право, от времени до времени, делиться с Вами "накипью". Ответьте немедленно. Вы ответите.

   Адрес: В г. Ялту, Виноградная улица, дача Витмера, Науму Львовичу Когану.

   - - -

   ¹ На письме пометка рукою В. Г. Короленко: "Отв[ечено] 12 Дек." Ответа этого в архиве не имеется.

   ² В. Г. Короленко выехал из Крыма в Н.-Новгород 17 октября.

   ³ Здесь Коган говорит об образе, взятом им из жизни, бедняка "меламеда" (учителя), философа-талмудиста, беззаботного в житейских делах и всецело погруженного в изучение и толкование талмудической премудрости. В повести, он (Шлёма) - является центральной фигурой. Человек с горьким прошлым, терпящий вечные гонения, как бесправный еврей, он во всех несчастиях жизни сохраняет какой-то возвышенный стоицизм. Последнее трагическое столкновение его с "законом", в лице всемогущего полицейского надзирателя, лишившего бедняка куска хлеба, кончается болезнью и гибелью Шлёмы.

   ⁴ "Сон Макара" - рассказ, написанный В. Г. Короленко в 1883 году, в Якутской ссылке; "Соколинец" - рассказ, первые наброски к которому сделаны были также в Якутской ссылке.

  

  

   Почти год тому назад я получил от Вас письмо с пожеланиями, на которые я до сих пор не ответил. Не ответил я по многим причинам, из которых самая главная - нежелание мое быть назойливым и злоупотреблять Вашей добротой и вниманием, которое мне обещано, в смысле поддержки, сочувствия. Если бы я жил в одном городе с Вами,- еще куда ни шло - зайти поговорить, посоветоваться; а надоедать письмами не хотел. Владимир Галактионович! Вот я кончил три дня тому назад начатый мной, по Вашему совету, рассказ из еврейской жизни. Столько времени длилось писание оттого, что не всегда была возможность писать: как Вы знаете, у меня жена, трое детей (этого Вы не знаете), а работать для них в Ялте, - значит отдать все свое свободное время. К тому же страх, неуверенность в своих силах и, наконец, сама тема... Боюсь я, Владимир Галактионович! По "нонешнему" ли времени писать о евреях?.. Теперь скажите, что мне делать? Могу ли я рассчитывать на Ваше содействие, указания, одним словом помощь? Хотя и еврейская тема, а мне вещь стоит много волнений и, пожалуй, здоровья, которым я вообще не могу похвастать. Испытываю странное состояние: мне страшно чего-то (не дай бог провалюсь!), мне противно многое из написанного. Я хотел послать Вам черновую, как есть, в которой много недоделанного, и просить Вас высказаться, в общем, о рассказе, приняв во внимание шероховатости, которые следует отнести к необработанности. Но я решил написать Вам, чтобы убедиться в Вашем желании поддержать меня и по получении ответа просмотреть все, переделать, переписать начисто и послать Вам в надежде получить некоторые указания. Здесь мне не к кому обратиться, а я мучусь. Пожалуйста, позвольте мне надеяться на полное Ваше сочувствие и содействие для помещения моего рассказа в журнале и получение, по возможности, скорого ответа, который укажет мне, как быть. Я помню, как я в прошлом году волновался в ожидании Вас, теперь мне еще хуже, я высчитал, что до ответа Вашего должно пройти 9 дней, а 9 дней мне ждать в таком состоянии... Вот я и прошу, чтобы Вы ответили скорее. Не сердитесь на меня, Вы же сами дали мне право обращаться к Вам, я до сих пор не злоупотреблял этим правом. В настоящую минуту мне так много хочется сказать Вам, я такое удовольствие испытываю говорить с Вами, но не могу отнять у Вас время. Простите, Владимир Галактионович! Я глубоко верю в Вашу братскую помощь и искреннее отношение, кому же и поступать _п_о_-_ч_е_л_о_в_е_ч_е_с_к_и, если не Вам?

   P. S. Как переписываются такие вещи?

   Ничего, что рассказ занял около 25 листов? (100 стр.).

   Адрес мой: Ялта. Типография Петрова. Науму Львовичу Когану.

   - - -

   ¹ На письме Н. Л. Когана пометка рукою В. Г. Короленко: "Отвечено 2 Декабря, Отосл.". Ответа этого в архиве не имеется.

  

  

   Я вполне уверен в Вашем внимательном, сочувственном отношении ко мне, еще раз просить о нем не буду, но позволю себе сказать кой-что. Если Вы помните, при личном нашем свидании, я, в общих чертах, рассказал Вам содержание написанного мною теперь рассказа и отосланного мной посылкой на Ваше имя сегодня. Содержание Вами одобрено было, благодаря чему, приняв еще Ваш совет начать с знакомой мне жизни, я и пробую себя рассказом из еврейской жизни. Я жаловался Вам в письме на тяжелое состояние, препятствующее мне работать. В ответ на это я получил от Вас, письмо с вопросом, не смотрю ли я на писание, как на возможность улучшить _с_в_о_и_ _м_а_т_е_р_и_а_л_ь_н_ы_е_ условия и что если мне трудно писать, то... Владимир Галактионович, меня это крайне огорчило! Вы меня, конечно, не знаете, но я прошу Вас, считайте меня в литературном отношении чем хотите, чем я заслуживаю, но думайте обо мне _л_у_ч_ш_е. Ваше мнение - мнение не _в_с_т_р_е_ч_н_о_г_о... Мне трудно писать, потому что меня отвлекают разные хлопоты, но я не могу не писать.

   Вот мой рассказ. В технике, как новичек, я, конечно, сильно хромаю. Укажите, научите, словом _п_о_д_д_е_р_ж_и_т_е_ меня. Он не велик, займет Вас на несколько часов, уж Вы извините меня! Помещение Вами моего рассказа, обстоятельство, которое меня ободрит и доставит неимоверное нравственное удовлетворение, - положительно даст мне новую жизнь, и я ни на что не буду жаловаться. Эх, если бы!...

   Примите мою искреннюю благодарность за позволение мне обращаться к Вам и надеяться на Вашу помощь.

   Адрес мой: в типографию Петрова, Н. Л. Когану.

   - - -

   ¹ На письме Н. Л. Когана пометка рукою В. Г. Короленко: "Отвечено и рукопись 26 марта". Смотри этот ответ под следующим номером.

  

  

   Посылаю Вам посылкой Вашу рукопись, так как _п_о_к_а_ совершенно не знаю, что с нею делать. Конца и замысла очень жаль, - начало и многие места в середине никуда не годятся. Переделывать в том виде, как оно есть, - слишком много работы, да и не решаюсь я так сильно налагать руку на чужое детище, а если послать так, то до хорошего и не дочитают в редакции. Мой совет: сильно сократить первую сцену с Лаврентием Ардальоновичем². Оставить только существенные черты, не повторять много раз одного и того же, донну Блудницу совсем выкинуть. Он любит рисоваться знанием Щедрина, любит показать свое превосходство и поиронизировать, ему надоела "возня" с жидами. Этого достаточно и это нужно выдвинуть покороче, без длиннот и надоедливых повторений. Эпизод с отцом и рассказчиком необходимо выкинуть. Он недурен, но загромождает рассказ, а прямо к делу не относится. Нужно поменьше расплываться в рассуждениях, тем более, что они у Вас не рельефны и туманны. Старуху необходимо оставить, образованное семейство сильно сократить. {Кстати, что это за ужасное выражение "хлебнула носом"?!} Поездку к Трофимову совсем выкинуть. Вообще старайтесь, чтобы из-под ненужного балласта яснее и по возможности проще выступила основная нота рассказа: приезжает в город учитель; он знаком и с Лавр. Ардальоновичем, и со своей средой. Для Л. Ардальоновича это скоты,- для него люди; для первого всюду досадная карикатура, для второго на каждом шагу примеры возвышенных характеров и проявления духовных стремлений. Притча Шлоймы о "Нухиме и это" - очень хороша, как и другие. Описание субботы тоже недурно. Смерть Шлёмы, поездка с надзирателем,- все задумано очень хорошо и написано все-таки так, что можно легко поправить недостатки. В общем кидается в глаза значительная трудность для автора справляться с изложением, слог напряженный и неуклюжий. Откровенно Вам скажу: данный рассказ, если Вы еще над ним поработаете, да потом немного еще его пообчистить - выйдет очень недурен, но, кажется мне, что вообще - писательство не Ваше призвание. Оно очевидно требует от Вас слишком много усилий и главное - у Вас совсем нет повествоват. стиля. Притчи - не в счет, они хороши почти целиком, но это в них и говорит стиль _а_г_а_д ³. Так мне кажется.

   Если Вас не обескуражит все это, - отделайте и сократите рукопись. Пишите на обеих сторонах листа, но оставляйте поля побольше. Не бойтесь сокращать, а особенно рассуждения. Старайтесь, чтобы каждый эпизод подвигал рассказ вперед. Таких сравнений, как напр. ночь и "надтреснутая девственница" избегайте совсем. Описания природы должны естественно вплетаться в душевное настроение, но главное - о себе поменьше, а побольше выдвигайте вперед объективную нить рассказа. Затем желаю всего хорошего и с удовольствием буду ожидать рукоп. еще раз. [Предупреждаю] ⁴, что скоро я прислать ответ может быть буду не в состоянии. Рукописей мне посылают довольно много, а мне нужно и самому работать, и читать и, наконец, порой уезжать.

   Затем, - не скажете ли Вы мне, откуда я мог бы почерпнуть знакомство с агадами и притчами, в роде приводимых Вами. Я давно уже хотел с ними познакомиться, кое-что рассеянное по разным сочинениям собрал, но этого мало. Нет ли перевода на русский, франц. или немецкий языки?

   Жму руку. Напишите, намерены ли переделывать и когда приблизительно пришлете?

   - - -

   ¹ Дата определяется пометкой В. Г. Короленко на письме Когана от 26 января 1891 г.: "Отв. и рукопись 26 марта" и отметкой в записной книжке-календаре 1892 года под 27 марта - "Посылкой рукопись Когану (письмо вчера)".

   ² "Лаврентий Ардальонович" - полицейский надзиратель, - после еврея Шлёмы - вторая центральная фигура повести Когана. Автор изобразил его не трафаретным бурбоном, но своеобразной жертвой полицейско-бюрократического самодержавного режима, держащего его под гипнозом "циркуляров" и "предписаний". Человек раздражительный, но не злой, не лишенный чувств справедливости и сострадания, он, однако, в области своих служебных обязанностей бывает порою груб и даже бездушен, особенно по отношению к евреям. Эпизод с затравленным им бедняком Шлёмой, поразившем его при этом своей моральной высотой, заставляет его пережить душевное потрясение: "Я - фоб поневоле, почти бессознательно всего, на что натравливает меня любая бумага" - говорит он в минуты раскаяния. "Еврей, в моих глазах, это существо, неустанно занятое обходом закона, точно у него и нет других нужд, ни семьи, ни любви, ни надежд, ни горя. Так и кажется, что и на свет-то он родился лишь для того, чтобы обходить закон, да раздражать полицейских чиновников... Вот до какой логики доходишь!..."

   ³ "Агады" - предания, легенды, нравственные сентенции и т. п., заключающиеся в талмуде.

   ⁴ Слово отпечаталось в копировальной книге неясно.

  

  

   Пользуюсь правом знакомого и эксплуатирую это право. Сегодня я получил Ваше письмо, которого я ждал с таким нетерпением. Я был в эти месяцы рассеян и весь сосредоточился на мысли о том, что Вы мне ответите, что я буду делать, как себя чувствовать. Я позволю себе говорить Вам об очень важном для меня, только Вы можете мне помочь, вся наша переписка достаточно выяснила Вашу личность и редкое Ваше отношение к другому. И как ни боюсь я надоедать Вам, я все-таки не могу удержаться от удовольствия поговорить с Вами: повторяю, Вы один можете помочь мне,- если мой план не удастся, я совсем пропаду.

   Прочел я Ваше письмо, проглотил - лучше сказать, и какого бурю оно вызвало во мне! Вы, может быть, не знаете, что претерпеваешь в такой глуши (я говорю обо мне, как еврее), если хочешь сближаться с людьми, учиться, наблюдать. Начиная с оскорблений и кончая вырыванием куска хлеба по "временным правилам"², все превращает жизнь в какое-то мученье, и кругом - Ялта ведь только одно из многих таких мест - душевного человека найти трудно. Живешь один, думаешь, ищешь, сокращаешься, и силы непроизводительно тратятся. Вдруг Ваше письмо напоминает мне о существовании лучшей жизни, лучших людей, каких поистине теперь редко найдешь и там, такого теплого отношения и готовности оказать поддержку, - это для меня слишком много. Но не буду распространяться об этом, хотя высказывать свою благодарность - одна из самых сильных потребностей, а приступлю к делу. Сначала я буду говорить о письме, насколько оно касается моей рукописи. Все оно для меня более или менее благоприятное: нужны переделки,- я это знал, ведь я Вам послал переписанную с черновой и хотел только узнать, стоит ли обработать ее. Но мнение Ваше о том, что я не призван писать, потому что слог у меня тяжелый - резнуло меня очень. Больно! Я помню, Чехов, читая одну мою рукопись два года тому назад, сказал мне: "Вы писать умеете". Вы сами, на обращенный мною к Вам вопрос, стоит ли мне писать вообще, ответили мне в письме, прочтя один мой очерк: "для меня _н_е_с_о_м_н_е_н_н_о, что Вы работать можете". Но так как эта рукопись, по объему, дает больше возможности судить о способности или неспособности писать, то результат, к которому Вы пришли, для меня очень тяжел. Я знаю только то, что мне действительно было тяжело писать, но тяжело от волнений, излишней нервности, боязни, в силу нынешнего настроения, работать по-пустому, от неопытности, условий моей жизни, и я, злоупотребляя Вашей добротой, просто выложил все то, что меня занимало, имея одно только желание знать: годится ли оно в общем? Вам нравится конец, я искренно хочу знать - мне не до спеси - можно ли умом только и "мученьями" _в_ы_ж_а_т_ь_ нечто хорошее? Мне кажется, что если под способностью писать разуметь умение отмечать интересное и переживать его, тогда еще ничего, но если разуметь под нею легкий слог и изящные выражения, тогда я являюсь просто ничем. Не зависит ли слог от упражнений, опыта? Но все мои доводы для меня самого ничто в сравнении с Вашим мнением: оно для меня авторитетнее, и я только прошу принять во внимание смягчающие вину обстоятельства. Что же это такое, что я все-таки хочу, буду, буду опять писать, работать? Неужели же ничего и не выйдет? А скверно, ей-богу, скверно чувствую себя, я знаю только то, что живи я около Вас, в Вашем обществе, я бы многому выучился, да и весь чувствовал бы себя иначе. Вот это и составляет предмет моей горячей просьбы. Владимир Галактионович! В письме не выскажешь всего, поверьте мне, что мне очень тяжело живется, я не привык к такой жизни, какую здесь веду. Еще полгода тому назад я хотел Вам об этом написать, но теперь к этому больше повода. Обстоятельства мои так сложились, что я должен бросить Ялту. Куда бы я ни поехал, я чужой и не имею права жить. В города и местечки оседлости не поеду: тесно и не входит в мой план. Я хочу раз навсегда быть среди людей, хочу учиться, учиться и жить так, как хочу. Петербург, Москва для меня совсем закрыты, я намерен ехать только в Н.-Новгород. Свидетельство прикащика 1-ой гильдии дает мне право жить: оно стоит около 40 р. в год, налог, который я могу считать небольшим, так как Ялтинские квартиры и жизнь дороже, чем где бы то ни было. Но вопрос не в этом, а в том, что Вы на это скажете? Неужели я могу сомневаться в Вашей готовности помочь мне, чем можете? Прежде всего Вашим знакомством, обществом? Город ведь больше Ялты, людей больше, я смогу найти занятие, да я вот здесь лишаюсь всего, а там ведь больше простора! Я на днях говорил о моем желании Бакунину (кстати оба они сердечно Вам кланяются)³, и он не находит его неисполнимым. Ради бога не сердитесь на меня за беспокойство, что же мне делать? Я обращаюсь просто туда, откуда ожидаю помощи. Если бы мне удалось!

   В заключение несколько слов еще о рукописи. Указания для меня очень ценны, но я некоторых не понимаю. Первая глава не годится, а я считал, что она необходима для характеристики надзирателя. Семейство Когановских просто для "равновесия". Я хотел бы знать Ваше мнение о первом разговоре с Шлёмой, о Хаим-Бере и служке и как вышел надзиратель? Имей я и эти указания, я с большей ясностью приступлю к переделке. I и II-ую гл. соединю, Когановского выброшу, а конец отделаю. Спасибо, Владимир Галактионовкч, за отношение; после предложения Вашего прислать Вам еще раз рукопись, когда она будет готова, остается только удивляться Вашему терпению, тем более, что Вы так заняты. Спасибо Вам, Владимир Галактионович, чем я могу Вас отблагодарить? Какую пользу оказала мне Ялта: вылечила от легочной болезни и познакомила с Вами!

   С глубоким уважением

  

   Агад в русском языке нет. Я когда-то мечтал перевести их: это было бы очень полезно для детей и юношей. У Ожешко некоторые приведены⁴, французских и немецких переводов пока не знаю, постараюсь среди евреев узнать. Через 2 недели буду у моего отца - он артист по этой части - и узнаю немецкие источники. Но я могу сделать вот что: вместе с отцом начну переводить агады по-еврейски⁵, я их переведу по-русски и буду посылать Вам. "Глаз Якова" и есть собрание сказаний о раввинах, в этой книге находятся все разбросанные по талмуду интересные агады. Язык их поразителен. Все они просты, сжаты и содержательны. Лучшие: о Гилеле, Акибе, Нухиме. Как бы они вышли на _В_а_ш_е_м_ языке! Право, они достойны Вашего пера и внимания. Я постараюсь выслать Вам молитвенник с русским переводом, где есть "поучения предков", которые имеют неменьшую ценность.

   - - -

   ¹ На письме Н. Л. Когана пометка рукою В. Г. Короленко: "Отвечено 13 апр". Ответа этого в архиве не имеется.

   ² Упоминаемые здесь "Временные правила", изданные 3 мая 1882 г. и сохранившие свою силу до самой революции 1917 года, воспрещали евреям проживать вне ряда городов и местечек даже пресловутой "черты оседлости", составлявшей лишь малую часть европейской территории России. За чертой же оседлости еврея вообще не имели права проживать. Скученное в городах и местечках черты оседлости еврейское население, за отсутствием естественных источников существования, было обречено на нищету, голод и вымирание.

   ³ Павел Александрович Бакунин (брат известного революционера-анархиста Михаила Бакунина) и его жена, Наталия Семеновна жили в девяностых годах в своей усадьбе "Горная щель", близ Ялты.

   ⁴ Элиза Ожешко (1842-1910) - известная польская писательница. Несколько "агад" встречается в ее романе из еврейской жизни "Мейер Езофович".

   ⁵ Очевидно, с древне-еврейского на разговорный еврейский язык (жаргон).

  

  

  

   Я сделал, что мог, исправив все, что Вы указали. Когда я отослал Вам рукопись, мне сделалось легче как-то: больно мне было смотреть на нее. Делайте, Владимир Галактионович, что хотите, только пристройте в какой-нибудь журнал (русский). Простите за 2 почерка. Я взялся было переписать, но не в силах окончить. Слаб, очень слаб, совсем поистерся... _Л_е_ж_у_ и надеюсь.. Должен же я иметь хоть один день хороший в моей жизни, которая теперь совсем уж никуда не годится!..

   Простите за тон, но Вы мне близки, и я невольно делюсь с Вами. Трудно же и требовать спокойствия и терпения от человека, семья которого (еще у меня новорожденный) живет по родственникам, а в придачу чахотка, не дающая возможности заниматься, да еще еврейство!..

   Последнее Ваше письмо совсем доброе, оно меня оживило тогда. Благодарю Вас за все.

   Адрес тот же: кв. зубного врача Вальтера¹.

  

   - - -

   ¹ Приписка эта указывает на то, что было еще, по крайней мере, одно письмо Когана из Симферополя, не сохранившееся в архиве.

  

  

   Я получил Ваше письмо¹ несколько дней тому назад и не мог ответить немедленно, т. к. я лежал все время. Уроки совсем меня свалили. Точно новый свет открылся передо мною, и новые, не испытанные мною ощущения положительно бодрят и освежают. Я все время волновался, боясь, чтобы Вы не вынесли неприятного впечатления; для меня прежде всего важно было, чтобы Вам понравилась вещь.

   Вы советуете мне писать только из еврейского. Какой же русский журнал ("Восхода" ² не терплю и не признаю) согласится в это время дать место еврейским рассказам раза 2-3 в год? "Русская мысль"³ если и поместит мой рассказ, то только благодаря Вашему вмешательству; сам же журнал в последнее время, по моему, уж очень "умеренно" либеральничает, поскольку это не вредит репутации либерального органа и не раздражает известных сфер. В "Вестнике Европы"⁴, я по крайней мере, не встречал еврейского рассказа, а остальные журналы тем менее согласятся "ожидоветь".

   Все-таки работать буду, пользуясь Вашей готовностью помочь мне. Спасибо за такое сочувствие ко мне. Вы мне доставили много хороших моментов, которых забыть нельзя. Позвольте обратиться к Вам с просьбой: разрешите посвятить Вам мой пЪрвый рассказ, - я только Вам обязан появлением его в свет, да Вы же и внушили мне мысль написать его. Пожалуйста, ответьте мне на это и в утвердительном смысле, - а если Вы будете настолько еще добрым, что с ответом пришлете мне свою фотографическую карточку, тогда я вполне удовлетворен. Два года собирался я просить Вас об этом, да как-то не решался; теперь же я чувствую себя как-то ближе к Вам, благодаря Вашему отношению ко мне за все время нашего знакомства.

   С искренним почтением

   Адрес мой: Ялта, дача Фарбштейн.

   P. S. Сколько времени может пройти до напечатания рассказа? Я серьезно болен, живу безобразно, даю уроки, когда мне говорить нельзя. Хоть бы отдых себе устроить!..

  

   - - -

   ¹ Данного письма В. Г. Короленко в архиве не имеется.

   ² "Восход" - ежемесячный журнал, посвященный интересам русского еврейства. Издавался на русском языке с 1881 г. в Петербурге под редакцией А. Е. Ландау.

   ³ "Русская мысль" - научный, литературный и политический журнал, издававшийся в Москве с 1880 г. В. М. Лавровым. С 1885 года руководящая роль в журнале принадлежала В. А. Гольцеву, - при котором "Русская мысль" стала органом либерально-народнической интеллигенции. Направление это не было, однако, строго выдержано. В "Русской мысли" печатались произведения многих лучших русских беллетристов. Здесь появился в 1885-1893 гг. целый ряд рассказов В. Г. Короленко, а также несколько его публицистических статей. В 1893 году сотрудничество Короленко в "Русской мысли" прекратилось.

   ⁴ "Вестник Европы" - журнал исторический, политический и литературный, издававшийся в Петербурге. Орган умеренного либерализма. Редактором его с 1866 по 1909 г. был M. M. Стасюлевич, при котором журнал неоднократно получал внушения и предостережения за "вредное направление". В. Г. Короленко участия в "Вестнике Европы" не принимал.

  

  

   Вчера я получил Ваше письмо¹ с письмом из редакции "Русской Мысли". Не могу и выразить, как на меня это повлияло. Хотя я и прежде подозревал "Р. М." в практическом либерализме, но, когда я на деле, на своей шкуре, испытал это, мне сделалось совсем тяжело. Душно! Что может быть хуже того положения, когда не дают высказаться! И это в журнале, преследующем известные "идеи", одном из двух журналов, на которых молодежь, может быть, отдыхает, слушая "вольные" речи?! Остался только "Вестник Европы"; он устойчивей, но, бог его знает, по еврейскому вопросу как-то является и другая логика... "Мне понравилось и Виктору Александровичу² также, _т_е_м_ _н_е_ _м_е_н_е_е_ и т. д.". Затем он (не мог разобрать имя автора письма)³ предлагает мне подождать, пока _о_б_с_т_о_я_т_е_л_ь_с_т_в_а_ _и_з_м_е_н_я_т_с_я! Да ведь это идиотство! Как будто это дело недель или месяцев! Да чем он рискует? И это наша литература с борьбой, с "тенденциями", за которые "Р. М." так стоит!

   После письма _е_г_о_ я прочел Ваше. Да сколько же таких, как Вы? Ведь редакции такого журнала нужно смотреть на вещи, как смотрите Вы, да Вы не смотрите только, Вы возитесь, хлопочете больше, чем за свое, Вы еще ободряете! Судите сами, как повлияло на меня Ваше письмо! Ах, Владимир Галактионович, как это для меня ценно! Мне подобного отношения и не снилось, как ко мне, так и к самому "проклятому вопросу".

   Не сердитесь, Вы у меня _о_д_и_н. Я не имею с кем делиться, да мне и говорить нельзя. Я просто содрогаюсь от мысли, что и "В. Е." может не принять. Для меня пропадет тогда многое. Какими силами можно "уломать" (боже, какое время!) самую почтенную редакцию и в _э_т_о_м_ _с_л_у_ч_а_е_ быть последовательной? Но это Ваше дело.

   Заглавие перемените, как желаете, да я написал его, думая этим не "бросаться сразу в глаза" предубежденному читателю, фамилию мою, имя же "Наум", если хотите: у меня свои причины были... Знаете, неприятны балаганные выходки, а я не Шлема⁴: он _с_и_л_а, я развалина. _П_о_ж_а_л_у_й_с_т_а, надпись посвящения.

   Будьте здоровы, всего Вам хорошего, добрый, дорогой Владимир Галактионович, ответьте мне что-нибудь, - и за то спасибо.

   - - -

   ¹ Письма этого в архиве не имеется.

   ² В. А. Гольцеву, редактору "Русской Мысли".

   ³ Вероятно, письмо было от В. М. Лаврова, издателя и члена редакции "Русской Мысли".

   ⁴ Шлема - имя главного лица повести Когана (см. о нем примеч. 3 к письму No1).

  

  

   ... Огорчила меня очень невозможность помещения статьи Когана³. Ну, да что-же делать. Попробую в Вестник Европы. Сейчас так тороплюсь, застигнутый отъездом и торопней, что не могу ничего сообразить, что и как сделать. Напишу с места, кому ее отдать и т. д.

  

   - - -

   ¹ Печатаемый здесь отрывок взят из письма, помещенного в сборнике "Архив В. А. Гольцева" (Книгоиздательство писателей в Москве, 1914 г.). Редакция сборника снабдила его неверной датой: "Декабрь 1891 г.". В действительности письмо это было написано в феврале 1892 г. перед отъездом В. Г. Короленко в Лукояновский уезд Нижегородской губ. для работы на голоде. На это имеется прямое указание в начале письма. Там говорится: "Когда получишь это письмо, я уже буду в Лукоянове". В записной книжке-календаре 1892 г. выезд В. Г. Короленко из Н.-Новгорода в Лукоянов отмечен им 25 февраля.

   ² Виктор Александрович Гольцев (1850-1906) - публицист и критик, редактор-издатель журнала "Русская мысль".

   ³ Речь идет о повести Когана "В глухом местечке". Короленко в своих письмах часто называет повести и рассказы "статьями".

  

  

   Боже мой, да ведь каждое слово Ваше проникает в сердце, я не привык к теплоте и слишком вознагражден за последнее время! Я, как барышня влюбленная, сижу и перечитываю Ваше письмо²...

   Виноват, говорю опять о своем .состоянии, но я знаю, что Вам могу говорить. Я так-таки Вас не стесняюсь. Я познакомился здесь с женой Мачтета и сестрой ее. Зовут к себе в деревню (к отцу ее). Доктора гонят отсюда из-за жары. Я могу _о_т_д_о_х_н_у_т_ь_ месяца 2-3, а главное среди симпатичных людей, - я ведь-то ничего не видел, только сердцем чувствовал, приободрили, спасибо, все и Мачтет³ сам (письменно), утешают меня тем, что Вы (а как Вас все любят!) именно принимаете во мне участие. Приезжаю домой - от Вас письмо! (Они живут в Алупке), это "чересчур хорошо"!... Я пожил бы в деревне, поправился бы наверно, - одно настроение мое чего стоит, - людей бы посмотрел. Да вот препятствия: 1) право жительства, - его я с трудом да получу, как легочно больной (милое право?), 2) необходимость на эти месяцы обеспечить семью 200-150 р. Это препятствие может быть почти устранимо только скорейшим напечатанная рассказа. Если не воспользуюсь настоящим случаем поправить здоровье, я буду не в силах работать, - ведь освежиться надо?! А Вас бы непременно увидел и приехал бы сюда новым человеком... А может