Лейкин Николай Александрович - Сцены

на ободранном можно. Еще иногда счастливее так-то. Я вот недавно у свояка на новой триповой мебели шестьдесят три рублика простукал.

   - Курить не хотите ли?

   - Покурить покурим-с. А я бы попросил бы у вас махонькую рюмочку водчишки. Час адмиральский, и вонзить в себя одну-единственную смерть хочется.

   - С удовольствием. Хоть мы сегодня к себе никого не звали, но водка есть. Даже и пирог пекли. Только уж вы извините, что не с сигом и вязигой, а просто с капустой. Думаю: никого из гостей не будет, так зачем же? Сиги-то нынче полтора рубля маленькие, к вязиге приступу нет. Картофель и тот рубль четверик. Ну, когда это бывало?

   - Уж и не говорите! Ужас, ужас. Просто словно перед светопреставленьем. А что насчет пирога с капустой - не беспокойтесь... С капустой-то я еще лучше... Особливо, ежели к нему паюсной икорки... Наверно, уж у вас есть?

   - Нет, но я сейчас пошлю. Икра-то также в цене ужасной.

   - Ежели посылать, то не стоит-с... Зачем же беспокоиться?

   - Что за беспокойство! Девушка живым манером сбегает. Только предупреждаю: водку вам придется пить одному, потому мужа дома нет. Он в должности. "Никого, говорит, Сонюшка, мы к себе не звали, так я пойду".

   - Жаль, жаль. Ну, да мы с графином чокнемся, а с груздочком насчет крепости поговорим.

   - Представьте себе: ведь и груздочков я не покупала.

   - А вот за икоркой-то будете посылать, так уж велите, кстати, и груздочков захватить. Груздочек вперемешку с селедочкой чудесно. Селедочка-то уж наверное есть?

   - А вот я сейчас велю очистить. Да курите, пожалуйста!

   Именинница ушла в другую комнату. До ушей гостя долетело ее восклицание: "Вот черт-то принес! Ни крестом, ни пестом отвязаться нельзя!" Гость проглотил эту пилюлю и в свою очередь прошептал: "Жадная тварь! Ну, да ладно, не отвертишься! И дернула меня нелегкая пирог ей принести!" Явился второй гость и поздоровался с первым.

   - Дома именинница-то?

   - Дома, только насчет угощения хочет отъехать. Самым нахальным образом закуску у ней выманил. И представьте, какая подлость: нарочно занавеси и шторы на окна не вешали, чтоб гостей к себе вечером не звать

   - Ой!? А я ей пару арбузов вместо хлеба-соли принес. Вон там в прихожей лежат.

   - Можете вы думать, ведь и я такого же дурака сломал с сладким пирогом.

   - Когда так, я свои арбузы не отдам ей. Помилуйте, зачем же? Если я делаю приношение, то рассчитываю так, что могу вечером время провести и угоститься. Тогда я лучше эти арбузы Вере Афанасьевне.. Она хоть сплетница и рассказывала моей жене о какой-то грродовихе, с которой будто бы я нахожусь в любовной связи, но все-таки у ней сегодня кухмистер ужин из трех блюд стряпает. Как только унесу я обратно эти арбузы? - задумался он.- Ведь она, пожалуй, потом выйдет провожать меня в прихожую, так при ней-то будет как-то неловко. Скажет: вот принес и обратно арбузы несет.

   - А вы хватайте арбузы и уходите сейчас. Как будто бы вас здесь и не было.

   - Но ведь вы говорите, что все-таки закуску успели у ней вытянуть. Рюмку-то водки при закуске и я выпил бы теперь с удовольствием. Особенно за компанию с вами. Знаете что: мы будем уходить вместе, а вы скажите ей, что эти арбузы ваши, что ей вы пирог принесли, а другой имениннице пару арбузов несете. Можете вы это сделать?

   - Да она видела, что я пришел с одним пирогом и без арбузов.

   - Ах, какая жалость! А ведь арбузы-то какие! Восторг!

   - Тогда хватайте их, уходите скорей, отдайте их дворнику на хранение и потом снова вернитесь, чтоб закусить.

   - Отлично! Да вы, батюшка, совсем гениальный человек на всякие изобретения!

   Гость выскочил в прихожую, схватил арбузы, но тут же натолкнулся на хозяйку.

   - Иван Петрович! Ах, боже мой! Я даже не слыхала, как вы и позвонились... Даже с арбузами вместо хлеба-соли... Напрасно только вы так балуете именинницу, право, не за что. Сегодня я именинница сухая, без угощения. Впрочем, спасибо.

   Картина.

  

  

   В Александровском рынке на пороге одной из лавок с готовым мужским и женским платьем купец учил уму-разуму своего лавочного мальчишку. Сбив с него шапку и вцепившись ему в вихры, он показывал, "как белье полощут". Мальчишка выл, а стоявший против лавки разносчик с лотком яблок, смотря на эту сцену, приговаривал: "Прибавь, прибавь и от меня ему на пряники. Он даве у меня, чуть только я отвернулся, яблоко с лотка спер". Публичное учение мальчишек уму-разуму - происшествие для рынка в сущности очень обыкновенное, но на этот раз к купцу-учителю подошел сосед по лавке и шепнул:

   - Доримедонт Федосеич, удержи граблюхи-то свои, а то неровен час - пройдет мимо член общества покровительства да и притянет тебя за жестокое обращение.

   - За жестокое обращение! - отвечал купец, отряхая руки от приставших к ним волос.- Да что ж он, скот что ли, что за него покровительственное общество будет заступаться? Вот ежели бы он был лошадь...

   - Я не про скотское покровительство говорю, а теперь особое общество для покровительства детям. Так же притянут на цугундер, как и за скота, а потом либо штрафом доймут, либо изволь на казенные хлеба садиться.

   Купец недоверчиво посмотрел на соседа.

   - Мели, Емеля, твоя неделя! - сказал он.

   - Что мне молоть! Я дело говорю. На, смотри,- возразил сосед и, вытащив из кармана газету, таинственно показал ему.

   - Да вот что,- прибавил он,- пойдем-ка в трактир. Обширно потолковать нужно по сему случаю.

   - От трактира никогда не отказываются, а только что ж там такое у тебя за симпатия?..

   Вместо ответа сосед подмигнул глазом и сделал знак, чтоб он за ним следовал.

   Пришли в трактир и забрались в самую дальную каморку. Сосед плотно притворил дверь.

   - Фу, как сердце-то играет, словно овечий хвост! - проговорил купец.- Да говори, что у тебя там стряслось? Видно, опять напасть какая?

   - Пожалуй что и напасть. Возьми и прочти.

   Сосед положил на стол газету. В ней было отчеркнуто карандашом известие об открывающемся обществе покровительства детям. Купец прочел.

   - Делать-то нечего - вот и затевают механику,- сказал он.- Только что ж ты мне насчет Федюшки-то глаза колешь: нешто он дитя? На него вон кухарка жалуется, что он ей проходу не дает и все заигрывает. Хорошо дитя!

   - Там эту самую механику не докажешь, а несовершеннолетняя тварь - ну, значит, дитя. Да дело не в том, а какова музыка! У тебя шесть штук лавочных мальчишек и у меня пяток, у тебя мастерская для дамских готовых вещей с девчонками-ученицами и у меня то же самое. Ведь теперь покровительственные-то члены по квартирам шляться начнут да будут вынюхивать, каким манером ребятишек колотишь, каким инструментом, какая пища и одежа, как спят и есть ли постели... Понял?

   - Так неужто мальчонку с девчонкой и потеребить нельзя?

   - Теребить можно, только на все на это у покровительства будут свои правила. Лошадь, к примеру, дозволяется кнутом, а что насчет того, ежели закруткой пройтись или поленом - ни боже мой; то же снисхождение и для ребятишек. Ты чем дома с ними воюешь? Каким инструментом?

   - Да больше аршином, но постоянного инструмента у меня нет, а что под руку попадется. У жены же наперсток в темя идет, а подчас и скалкой.

   - А у покровительства правила будут: ухвати ребенка за ухо и, ущемив его промеж колен, стегай прутом, либо веревкой. Да главное-то пища и одежда. Ведь придется, пожалуй, шубы покупать ребятишкам-то. У тебя вповалку спят?

   - Неужто ж им еще двухспальные кровати с музыкой покупать?!

   - Ну, вот и за спанье вповалку ответим. Придут члены обозрение делать - притянут.

   - Придут, так порядок известный: десять рублей помирил и пятнадцать в гору...

   - Да, может, графы и князья покровительственными-то членами будут, так подмазку-то и не возьмут. А я думаю вот что: не записаться ли нам самим в члены покровительства-то ребят? Сунул им в общество красненькую десятку - да и прав. Неужто своего члена ревизовать станут? А там, внесши свою лепту, и воюй на свободе чем знаешь: скалкой так скалкой, аршином так аршином, а то и сапожной колодкой. Окромя того почет: член покровительства. На заседании, пожалуй, и с генералом придется рядом сидеть.

   - А медального награждения не будет? - спросил купец.

   - Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.

   Купец зажмурился и покачал головой.

   - Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! - проговорил он, махнув рукой.- Руку!

   - Чего руку? Значит, в члены?..

   - Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только, что на пороге лавки мальчишек учить нельзя.

   - Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок не лобное место.

   - А ежели я, к примеру, своего собственного савраса сграбастаю? Неужто и ему покровительство?

   - И ему то же самое.

   - Вот так уха! Значит и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?

   - Предоставь его в руки полицейской администрации и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.

   - Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?

   - Жена не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.

   - Не заведут. Где же видано это, чтоб бабам потачку давать? Баба - последний сорт.

   - Так в покровительство-то детям запишешься, что ли? - спросил сосед.

   - Еще бы не записаться! Расчет прямой. По десятке внесем и запишем так, что будто нам на эти деньги полушубок в стуколку вычистили.

   - Стало быть, теперь за наше членство выпить спрыски надо.

   - От спрысок никогда не отказываются. Зачем утробе сохнуть? Ее надо промачивать. Молодец! Тащи сюда графинчик с бальзанчиком!

   Через пять минут купцы чокались рюмками.

  

  

   В одном из рыночных трактиров, важно откинувшись на спинку кресла, с сигарой во рту и за столиком особняком сидит толстый купец с подстриженной под гребенку бородой и с презрением смотрит на все окружающее. Перед ним стакан с водой и рюмка абсенту. Входит тощий и юркий купец с усами, снимает с себя шубу, кладет ее на стул, и, увидя толстого купца, раскланивается с ним.

   - Константину Федосеичу особенное!.. С приездом честь имею поздравить! - восклицает он.- Давно ли изволили из заграничных-то Европ?

   - В четверг с курьерским...- важно отвечает толстый купец и, не изменяя своего положения, барабанит пальцами по столу.

   - Ну, как там: все благополучно в Европах-то? Понравилось ли вам?

   - Деликатес.

   - Нет, я к тому: какую чувствительность теперь ко всему нашему чувствуете?

   - А такую, что я вот даже после Европы компании себе не нахожу.

   - Дико?

   - Еще бы при невежестве-то да не дико! Нешто там, к примеру, такие трактиры есть?

   - Чище?

   - Чудак! Там либо ресторант, либо биргале. И сиволдая этого, что у нас трескают, и в заводе нет.

   - Да ведь то иностранцы, а без сиволдая-то как будто русской утробе и скучно.

   - Поймешь европейскую современность, так будет и не скучно, а даже меланхолию почувствуешь, когда на него взглянешь. Претить начнет.

   - Чем же там народ свое хмельное малодушество доказывает?

   - А вот чем,- отвечал толстый купец и показал на рюмку.- Это абсент. С него только одну культуру в голове чувствуешь, а чтоб заехать кому в ухо - ни боже мой! Ошибешься им, так даже ругательные прения тебе на ум нейдут, а только говоришь: пардон. И пьют его там не так, как я теперь пью. А поставят рюмку в большой стакан и нальют его водой. Рюмка закрыта водой, из абсента дым в воду идет - и вот этот самый водяной дым глотают. Сейчас я потребовал себе большой стакан и хотел по-европейскому садануть, но здешние олухи даже не понимают, какой фасон мне нужно.

   Тощий купец покрутил головой.

   - Пошехонье здешний прислужающий, а нет, так углицкий клей, так вы то возьмите, где ж ему иностранные порядки понимать,- сказал он и подсел к толстому купцу.- Ну, как немцы? В Неметчине-то были ли?

   - Еще бы. Неметчину никак объехать нельзя. С какой стороны ни заходи - все на немца наткнешься,- дал ответ толстый купец.- В Берлине я трое суток в готеле стоял. Первое дело - там даже городовые есть конные и все собаки в намордниках. Приехал я в "Орфеум" - на манер как бы наш Марцинкевич - кельнеры меня за полковника приняли и честь отдают.

   - Это что же такое кельнеры, войско ихнее что ли?

   - Дурак! И разговаривать-то с тобой не хочу.

   - Зачем же вы, Константин Федосеич, ругательную-то литературу поднимаете? Ведь я в заграничных Европах не бывал. Вы только поясните.

   - Кельнер - это прислужающий. В Неметчине кельнер, а во Франции - гарсон.

   - А дозвольте спрос сделать, где больше деликатности: во Франции или в Неметчине?

   - Нешто есть какое сравнение! Франция совсем особый коленкор. В Берлине пиво, а в Париже красное вино. Бир и ординер. Ординером можешь сколько угодно накачизаться, и разве смутит только, а интриги супротив противуположной личности не почувствуешь. С пива же немецкого все-таки некоторый зуд в руках и антипатия в голове. Но бог уберег.

   - То-то я знаю, что вы на руку скоры,- заметил тощий купец.

   - Коли я с образованными людьми, я сам образование в себе содержу,- отвечал толстый купец.

   - А Англия?

   - До той пятнадцать верст не доезжал. Приехал в Кале, встал на берегу Средиземного моря, проводник говорит: "Вон Англия на той стороне". Стою и думаю: переплыть или не переплыть? Но порешил так: англичане народ драчливый и этот самый бокс у них, а я сам люблю сдачи давать, так долго ли до греха... Ну, плюнул и остался во французских землях.

   - И нигде никакой воинственности из себя не доказали?

   - В Швейцарии одного швейцара в ухо съездил, но на восьмидесяти франках помирились. Из арфянки в кафе-шантанном обществе междометие вышло. Я ей "фору" и "бис" кричу, а он шикает, да меня палкой по плечу... Ну, я не вытерпел и сделал карамболь по красному.

   - Ну, швейцара, так это ничего, а я думал, барина.

   - Да он и барин был. Из лекарей какой-то.

   - Барин, а сам в швейцарах служит? Вот те клюква!

   Толстый купец вспыхнул.

   - Дубина! Да ведь в швейцарской-то земле каждый человек швейцар, ежели не иностранец! - крикнул он.

   - И все у дверей стоят?

   - Иван Савельев, я тебя побью! Теперь я на русской земле, а не на заграничной Европе, и вся эта иностранная культура сейчас у меня из головы выскочит,- сверкнул глазами толстый купец.- Неужто ты того понять не можешь, что в Швейцарии каждый человек швейцаром называется, хотя бы он графского звания был. Во Франции француз, в Англии англичанин, а в Швейцарии швейцар. Понял, дура с печи?

   - Еще бы не понять. Так ты бы так толком и говорил.

   - В Швейцарии, кажется, каждый человек швейцарцем называется, а не швейцаром,- откликнулся с другого стола какой-то посторонний посетитель с баками.

   Толстый купец вскочил с места и подбоченился.

   - Какого звания человек? С кем я разговариваю? - надменно спросил он.

   - С надворным советником и кавалером Перепетуевым,- был ответ.

   - Ну, это другое дело,- сдался толстый купец.- Так ведь швейцарцем мы его здесь, по нашему невежеству, прозвали, а в швейцарской земле он швейцаром зовется. Спроси его: какая твоя нация? - Швейцар. Ну, вот, господин надворный советник, я дал вам свой ультиматум, а уж теперь оставьте меня в покое,- прибавил он и сел.- Потому я даже не знаю, бывали ли вы заграницах-то.

   - Можно и в заграницах не бывать, а знать лучше бывалого,- попробовал огрызнуться посторонний посетитель, но толстый купец стиснул зубы и молчал.

   С толстым купцом хотел продолжать разговор и его тощий собеседник, но тоже не получил никаких ответов и отошел от него. Толстый купец сидел неподвижно, как статуя, дымил сигарой и только вздыхал. Сделав изрядную паузу, он позвонил рюмкой о стакан и крикнул:

   - Гарсон, анкор!

   Стоящий поодаль служитель, будучи уже обучен этим словам, бросился исполнять требуемое.

  

  

   К подъезду государственного банка кровный тысячный рысак подвез расчесанную рыжую бороду, дорогую ильковую шубу и соболью шапку. Кучер осадил рысака, и борода, шуба и шапка, откинув медвежью полость, вышли из саней, надменно и гордо, сделав кучеру какой-то знак рукой, украшенной бриллиантовыми перстнями.

   - Слушаю-с, Захар Парфеныч,- отвечал кучер и спросил: - Ежели долго в здешнем месте пробыть изволите, то я рысака-то ковром прикрою? Потому взопревши очень. Эво мыла-то сколько, а теперь стужа...

   Борода, шуба и шапка утвердительно кивнули головой и, выпялив брюхо вперед, важно направились в подъезд.

   На сцену эту в удивлении смотрели стоящие около банка извозчики. Когда кучер отъехал в сторону, они обступили его и стали расспрашивать о хозяине.

   - Кто такой? - спросил извозчик.

   - Богатеющий купец по подрядной части Захар Парфеныч Самоглотов,- отвечал кучер.

   - То-то птицу-то видно по полету. Немой он из себя, что ли?

   - Нет. А что?

   - Да вот мы к тому, что он ничего не говорит, а только руками показывает.

   - Он у нас завсегда так. Богат очень, так оттого. Большущие миллионы у него.

   - И ни с кем не разговаривает?

   - С равными разговаривает, а с домашними и с прислугой больше руками да головой.

   - Вот чудак-то! - дивились извозчики.- И давно так?

   - Больше после войны, потому у него тут подряд чудесный был с неустойкой от казны, но совсем настоящего разговора он лишился с тех пор, как у него завод сгорел, а этому месяцев пять будет,- рассказывал словоохотливый кучер, покрывая рысака ковром.

   - С перепугу у него, верно, словесность-то пропала?

   - Какое с перепугу! Просто оттого, что он уж очень много денег за пожар получил.

   - Пожар! Скажи на милость! Кому разорение, а кому богатство.

   - Сильно с пожара в гору поднялся. Теперь никому его рукой не достать. Что ему? Орденов разных у него, как у генерала, архиереи в гости приезжают, мундир, весь шитый золотом, и только каски этой самой с пером нет. Вот он все в молчанку и играет. Дом у него словно дворец, везде купидоны да диваны с золотом. Целый день бродит по комнатам, в зеркала смотрится, то на одном диване полежит, то на другом, то на третьем, и все молча. Халат у него атласный на белом меху и с хвостиками, стакан, из которого чай пьет, золотой, кровать под балдахиной.

   - И то есть ни с кем не разговаривает?

   - Дома, почитай, что ни с кем. Только, разве, одно слово. Разрешение бывает только тогда, когда ему ругаться захочется. Тут уж словно что польется. Видал ты, как плотину прорывает? Так вот так. И какой голос зычный - что твоя труба!

   - Как же он домашних или прислугу к себе зовет? -

   - Спервоначала звал звонками. Колокольчики по всей квартире у нас устроены. Да плохо понимали его и сбегались к нему все вдруг, так теперь завел инструменты. Ну, ими и зовет, кого ему нужно.

   - Какие же инструменты? - допытывались извозчики.

   - Всякие. Для камардина у него труба. Как понадобится камардин - сейчас в трубу. Для артельщика свисток - вот что городовые носят. Для жены гармония заведена. Для сына дудка. А ежели приказчика ему понадобится, то сейчас это возьмет и завертит у себя в кабинете орган. Гудит орган, ну, приказчик со всех ног и бежит к нему.

   - Вот так купец!

   - Уму помраченье. И мы спервоначалу диву дались, да уж теперь-то привыкли,- согласился кучер.- И каждая музыка у него на голоса. Ежели понадобится ему шампанского в кабинет - сейчас он камардину из трубы тонкий глас пускает, а ежели лошадь приказать кучеру закладать - толстый. Одеваться ему понадобится - переборы на трубе. Так уж камардин и знает. Для повара бубен у него есть. Как обед или ужин заказывать - сейчас повара в бубен зовет. И заказ без слов. Сунет ему в руки записку - и довольно. На гармонии-то он средственно играет, еще в старые годы на заводе привык, так жена кой-как его понимает по песням, а другие, так просто наказание! Чего-то хочет, а понять невозможно - ну, и сердится. Жена все в будуаре сидит. Там у нее и отдельный самовар, и ваза серебряная со сластями поставлена. Как это время ко сну - сейчас он ей из кабинета на гармонии такую песню: "Ты поди моя коровушка домой". Ну, она сейчас плывет в спальню. К обеду кличет песней: "Братья, рюмки наливайте". Сын долго привыкнуть не мог, чтоб на дудку идти, так он у него этой самой шерсти столько из головы повытаскал, так просто страсть! Артельщик наш тоже вот все свою науку понять не может, потому уж очень много сигналов. Один свисток - значит в банк беги, два свистка - деньги сдавай, потом три, четыре, пять, два свистка с большой передышкой... Стал записывать, а хозяин вдруг ни с того ни с сего и переменил свистки. Сказать артельщик боится, ну, и действует наугад. Иной раз шесть попыток сделает, пока ему в настоящую жилу попадет. А тот молчит, злится и все сигналы подает.

   - И так ни с кем дома не разговаривает? - опять спросили извозчики.

   - С попугаем разговаривает, и то потому, что он не человек, а птица. Есть у нас в гостиной попугай ученый, так с ним. Подойдег и скажет: "Здравствуй, попка", а тот ему в ответ: "Именитому купцу почет!" Тем и сыт насчет словесности.

   - Так ведь скучно так-то? Книжку он, что ли, читает?

   - Никакой. А у него есть лист такой, на котором обозначено, какие процентные билеты почем - вот он его читает. Разговор у него бывает только в то время, когда у него гости, равные ему: Трилистов миллионер, архиерей, генерал Тутохин. Прежде хоть с протопопом нашим разговаривал, а теперь уж месяца два перестал. Придет протопоп и говорит, а он сидит против него и молчит. Теперича сколько народу ему кланяется по дороге, а он ни перед кем и шапки не ломает. Сидит, как сова, без внимания и будто никого не видит. Вот она гордость-то!

   - Ну а как же он тебе приказывает, куда ему ехать надо?

   - Никак. Выйдет из подъезда, сядет в экипаж и ткнет меня кулаком в затривок. Это значит, прямо поезжай. Назад повернуть, так два раза ткнет. Направо, так в правое плечо, налево - в левое. И ведь до чего в своем головоломном павлинстве дошел. Ехали мы это как-то около Казанского собора, а навстречу нам солдаты шли, да и заиграй в это время музыку; так он вообразил, что ему, да что ж ты думаешь, поднял руку по-военному около шапки и держит. Барабан теперь хочет у себя дома завести, и такой манер, что как он сам в прихожую входит, так чтобы в барабан били.

   В это время на подъезде опять появились расчесанная борода, ильковая шуба и соболья шапка. Кучер встрепенулся. Извозчики стащили с рысака ковер и положили в сани. Кучер подъехал. Борода, шуба и шапка сели в сани и ткнули кучера рукой в спину. Рысак помчался. Извозчики глядели вслед и говорили, качая головами:

   - Скажи на милость, какая бессловесная тварь!

  

  

   Глубокая ночь. С Петербургской стороны у Спасителя спускаются на лед Невы извозчичьи сани с седоком в енотовой шубе и в малороссийской бараньей шапке. Седок - жирный усач небольшого роста. Извозчик - молодой парень с еле пробивающейся русой бородкой.

   - Эх, пустынь-то какая! - говорит извозчик.- Не следовало бы ехать здесь. Лучше бы через мост. А то долго ли до греха...

   - Так зачем поехал? Четверть версты выгадаешь, а на беду нарвешься,- отвечает седок.- Вдруг кто-нибудь сбоку выскочит, схватит под уздцы лошадь, и выйдет неприятность.

   - Сбоку-то ничего, а вот седоки обижают. В прошлом году у одного у нашего парня таким манером угнали лошадь. Ехал, ехал, а седок как хватит его чем-то в затылок. Свету не взвидел парень, а седок...

   Извозчик спохватился и умолк.

   - Ну, а седок что? - допытывался седок.

   - Что седок! Седок ничего...- произнес, понизив голос, извозчик и, обернувшись, испуганно посмотрел на жирную, усатую фигуру седока.

   - Что же седок-то? Сбросил его с саней, а сам лошадь угнал?

   - Да что ты с одного пристал! Извозчик само собой хмельной был. У тверезого не угонишь, да тверезого и не звезданешь. Он сам сдачи сдаст. Вот, попробуй-ка меня звездануть. У меня ключ от линейки за пазухой лежит. Нарочно с собой ношу.

   - Ну, а у вашего парня седок все-таки угнал лошадь?

   - Я так в висок смажу, что в лучшем виде растянешься. Вот ключ-то фунтов шесть будет. Нет, у меня лошади не угонишь. Я сам енотовую шубу угоню,- не отвечает на вопрос и храбрится извозчик, а сам все оглядывается назад.

   Жестоко струсил и седок перед извозчиком.

   - Да что ты на меня оглядываешься-то! - дрожащим голосом воскликнул он.- Узоры на мне написаны, что ли? Знай, стегай лошадь, да и делу конец. Мы извозчиков не боимся. Нам и ключ их не страшен,- прибавил он.- Прежде чем извозчик меня ключом по головешке съездит, я ему глаза табаком ослеплю. Вот у меня табакерка... Выну щепотку табаку да в глаза... Что он слепой-то со мной поделает?

   Пауза. Седок действительно достал из кармана табакерку. Извозчик все продолжает оглядываться.

   - Я, барин, назад поверну. Едем, едем, и по всей дороге ни одного встречного. Уж лучше через мост,- решительно сказал он, останавливая лошадь.

   - Как назад? Теперь уж до того берега ближе осталось. Нет, брат, меня не надуешь. Не успел свой шкворень-то раньше в дело пустить, так теперь уж у меня табакерка в руках. Вот и щепоть приготовлена. Теперь только крикнуть, так и на Гагаринской набережной городовой услышит и сюда прибежит. Пошел, пошел!

   - Я поеду, а ты табакерку убери,- стал уговаривать извозчик.

   - Шалишь! А зачем ты руку около пазухи держишь? Отними тогда руку от пазухи.

   - Зачем же я отниму, коли у меня чешется там.

   - Чешется? Ну, и чеши, а я табак нюхать хочу. Да чего же ты стал?

   - Так, ничего. Как хочешь, а назад лучше. Пущай уж коня двумя верстами лишними замучаю, а через новый мост все-таки лучше. Я оберну лошадь.

   - А как обернешь, я тебе сейчас всю табакерку в глаза.

   - В глаза! У меня лошадь клейменая. Ее весь извозчичий двор знает. Все равно с ней ты попадешься.

   - Да неужто ты думаешь, я буду твою лошадь красть!

   - Толкуй! А зачем же табакерку вынул? Только ключ поздоровее табака будет! Я сам с усам. Я вот к тебе спиной сижу. Как ты мне в глаза-то кинешь? А я обернулся да, зажмурясь, хвать тебя по головешке!

   - Ежели ты будешь такие слова говорить, я караул кричать начну! - сказал седок.

   - Небось не закричишь. А закричишь, так самого и схватят.

   - Трогай, говорят тебе! Ну что ж ты посередине Невы остановился!

   Извозчик стегнул лошадь. Поехали.

   - Вишь, что придумал! Ключ от линейки! - продолжал седок.- Как ты смеешь со смертоубийственным оружием ездить!

   - Ничего. Супротив вашего брата это здорово. Коней угонять любите, так вам есть и закуска.

   - Ах, ты мерзавец! Да за кого ж ты меня считаешь?

   - Знамо за кого! Спрячь табакерку, так другой разговор с тобой будет. Полно притворяться-то! Видим мы, что ты за птица, хоть и в еноте щеголяешь,- пробормотал извозчик.

   - Ты разгильдяя-то из себя тоже не строй! - в свою очередь сказал ездок и перекрестился за спиной извозчика.- Зачем ты одной рукой вожжи держишь? Держи обеими руками. Ежели ты правую руку не отнимешь от запазухи, я буду держать тебя за руки.

   - Только тронь! Только тронь! Ну, вот, ей-богу, ключ выну! - заорал извозчик.

   - А как вынешь - сейчас я тебе щепоть в глаза...

   Опять едут молча.

   - Денег у меня, брат, нет. Немногим попользуешься. Всего только сорок копеек на проезд и есть. Часов тоже не бывало. А шуба - сунься-ка с шубой... У меня изнутри на каждом шнурке клеймо с моим именем и фамилией,- для чего-то рассказывает седок.

   В это время по дороге впереди кто-то шел, крякнул пьяным голосом и упал.

   - Барин, я не поеду вперед, как хошь,- сказал извозчик.- Думаешь, я не понимаю, что у тебя тут товарищ посажен! В лучшем виде понимаю. Вон он рухнулся. Нечего ему пьяного-то представлять. Мы это знаем чудесно. Один не сможешь, так вдвоем...

   - Поезжай, говорят тебе! - закричал седок.- Знаю я твои хитрости. Что дурака-то ломаешь! Да не на того напал, хочешь верно, чтобы твой сообщник у меня в тылу остался? Но не удастся. У меня и про него табак есть. Господи благослови!

   Седок выхватил из саней кнут и начал стегать лошадь. Та промчалась мимо тела упавшего человека и далеко оставила его позади. Приближались к Гагаринской пристани. Седок и извозчик вздохнули свободнее.

   - Так это не твой сообщник? - спросил извозчик.- А я думал, твоя подсадка.

   - Дубина! Я его сам за твоего товарища в засаде считал,- сознался седок.

   - Ну, вот, а я вас считал за мазурика, что лошадей угоняет.

   - Уж коли на то пошло, то и я тебя считал за мазурика. Ведь много среди вашей братии, извозчиков, мерзостей-то делают. То и дело слышишь.

   - Да ведь и среди седоков есть воров-то достаточно. Иной в таких бобрах и енотах щеголяет, чтобы глаза отвести, что думаешь, и в самом деле он барин, ан на деле мазура прожженная и тюрьма ему божий дар. Ведь конь-то, ваше благородие, тоже сто двадцать рублей стоит, так и еноту с бобром есть из-за нее на что польститься.

   - Моя-то шуба с шапкой дороже твоей лошади стоит. Да ежели часы золотые прибавить... Грабили уж, милый друг, меня, так вот я и напуган.

   - И я напуган, ваше благородие, через товарищев. Ведь вот у парня-то в прошлом году таким манером совсем как бы и барин лошадь угнал.

   Поднялись на Гагаринский спуск. Стоявший на посту городовой поклонился седоку.

   - Ну, уж теперь я вижу, что вы не мазурик,- сказал извозчик.- Барин, а ведь я вас смерть как боялся.

   - Да и я тебя то же самое. Тебе-то еще что - у тебя ключ от линейки есть.

   - Никакого у меня ключа, господин, нет, а это я так, чтоб вас напугать. А засыпали бы вы мне глаза табаком нюхательным - тут бы я и пропал.

   - Не пропал бы, дурья голова! У меня одна пустая табакерка. Весь табак, как на грех, в гостях вынюхал, так чем бы я тебя засыпал?

   - Вот так фокус! Поди ж какая механика! - расхохотался извозчик. Седок ему вторил смехом.

   - Подержи направо у ворот,- сказал он.- А за то, что мы с тобой оба много страха натерпелись, я уж так и быть, пятиалтынный тебе на чай прибавлю. Стой!

  

  

   Женился купец средней руки. Свадебный пир справлялся у кухмистера. Обед состоял из целого десятка блюд. За обедом басистый официант провозглашал бесчисленное множество тостов за здоровье разных дядюшек и тетюшек. Гости кричали ура, били в тарелки вилками и ножами, музыканты играли туш, причем особенно надсаживалась труба. Большинство гостей состояло из серого купечества. Фраков было очень немного, но мелькали сибирки и длиннополые сюртуки. От некоторых сибирок пахло дегтем и керосином. Впрочем, на обеде присутствовал и генерал в ленте, ничего ни с кем не говоривший и очень много евший. Пока не садились еще за стол, купцы подводили к генералу своих дочерей в белых и розовых платьях и рекомендовали их. Генерал при этом тоже ничего не говорил, а только испускал звук "хмы" и при этом кланялся.

   После стола полотеры вымели пол от объедков, и в зале начались танцы. Сначала все шли польским. Две сибирки, до сего времени обнимавшиеся, влетели в круг и хотели плясать русскую, но шафера вывели их из зала. Началась кадриль.

   В первой паре танцевал с белокуренькой девицей в розовом платье маленький брюнетик, поверх белой перчатки которого красовался на указательном пальце большой бриллиантовый перстень. Брюнетик был в белом галстуке, но в сюртуке. Волосы на голове его были завиты бараном, усы закручены в шпильку. От него отдавало самыми крепкими духами. Пока устанавливались пары, брюнетик попробовал занять разговором танцующую с ним девицу. Он долго думал, о чем начать разговор и наконец спросил:

   - Капусту изволили рубить?

   - Это в каких же смыслах? - недоумевала девица.

   - А в тех смыслах, что теперь самое настоящее капустное время. Ежели к Покрову не срубят, то уж аминь... Сейчас она в такую цену вкатит, что и рубль не сходно.

   - Мы капустой не занимаемся. Я в гимназии училась и даже по-французски говорю,- обидчиво произнесла девица.- Мы совсем другого образования.

   - Пардон-с. Я про вашего папеньку с маменькой, так как у них есть же хозяйство.

   - Хозяйство есть, но мы к нему не причинны. Рубили ли они капусту или не рубили - мы внимания на это не обращаем.

   - Так-с. Но может быть, мельком слышали? Ваш папашенька по какой части?

   - Они ломовых извозчиков держат. Есть и подряды по мусорной части.

   - В таком разе, значит, капусту рубили, потому иначе чем же рабочий народ кормить?

   - Могут и вовсе не рубить, а в мелочной лавочке покупать.

   - Для обстоятельного купца несходно-с. Мы теперь почем фунт-то продаем? Шесть копеек. Ежели и бочкой на Сенной купите, то дешевле пяти копеек с провозом не обойдется. Поверьте совести, мы это дело очень хорошо знаем, так как сами мелочные лавочники. Семь мелочных лавок у нас.

   - Что вам вздумалось про капусту у меня спрашивать?

   - Какое дело на уме, про такое и спрашиваешь. Мы, почитай, прямо от капусты и на свадьбу-то сюда приехали. Сегодня у нас такой день, что мы гнет на бочки с капустой клали и в подвалы их спущали. Мы на Сдвиженье пять тысяч голов вырубили.

   - Все-таки капустный разговор к танцам совсем не идет.

   - Очень даже идет и, можно сказать, прямо в центру... Теперича ежели со стороны посмотреть, то эта самая кадрель совсем с рубкой капусты вровень. Все кавалеры и дамы при танцах точь-в-точь будто бы капусту рубят.

   - Однако неужели вы не можете начать какой-нибудь современный разговор? - сказала девица.

   - Хорошо, извольте. Можем и по другой части. Нам начинать-с.

   Станцевали первую фигуру кадрили.

   - Какие у вас крепкие духи...- начала девица и сморщилась.

   - Первый сорт-с. Француз на Невском надушил. Там и галстук себе покупали, там и завивку делали. Рубль за всю эту музыку с меня содрал.

   - Мужчины, по-настоящему, не должны душиться. Это дамское, занятие.

   - По нашей торговле невозможно, потому прямо от капусты. Приятно бы вам разве было ежели бы от меня капустой несло?

   - Можно бы было вымыться.

   - Насквозь пропах-с. Впрочем, когда рыбу соленую принимаем, еще хуже бывает-с. А огурцы вы изволили солить?

   - Мы никакими этими делами не занимаемся. Мы с сестрой вышиваем да книжки читаем.

   - Огурцы занятие чистое-с... Конечно, от капусты пользы больше, нежели от огурца, но рубка капусты интереснее. Тут и для барышень есть занятие: можно кочерыжки грызть, любовные сердца из них вырезать ножичком.

   - Хорошо сердце из капустной кочерыжки!

   - По своему коварству и бесчувственности - самое женское.

   - Дамские сердца мягче мужчинских,- возразила девица.

   - Помилуйте, что вы! - заспорил кавалер.- Нешто мало мужчинских слез из-за женской бесчувственности проливается? То и дело в газетах пишут, что поднято неизвестного звания тело с простреленной грудью. Все это от любви-с. Кабы ежели женские сердца были так мягки, как соленый огурец в Великом посту... Впрочем, у нас такой способ солки, что наши соленые огурцы и после вешнего Николы со свежепросольным огурцом вровень. Мы насчет огурцов специалисты и этим товаром хвастаем. У нас мелочные лавочки в Коломне, а к нам за огурцами с Песков присылают.

   - Делайте соло-то перед вашей визави, а то вы из-за огурцов и кадриль забыли,- указала кавалеру девица.

   Танцевали вторую фигуру. Кавалер вернулся к даме и, делая с ней круг, сказал:

   - Соло не чеснок-с. Вот ежели чесноку забыть в огурцы положить, то можно весь бочонок испортить. А ежели черносмородинный лист да укроп, то и еще хуже.

   Девица вспыхнула.

   - Неужели вы думаете, что так приятно для образованной барышни про огурцы с капустой слушать! Вот уж не девичий-то разговор! - огрызнулась она.

   - В таком разе мы сейчас девичий заведем, и это уж будет по вашей части,- нашелся кавалер.- Ягодное варенье изволили летом варить?

   - Варили. Ну, и что ж из этого?

   - Нет. Я к тому, что малина нынче из-за дождливого лета не удалась.

   - А у нас удалась. Только послушайте, ежели вы не можете образованный разговор про театр вести, то хоть бы критику в кого-нибудь из гостей пущали. Все-таки было бы интересно. Смотрите, сколько серого народа на свадьбе и даже ни одного офицера. Вон какая тумба в ковровом платке стоит. Она давеча три груши со стола из вазы взяла и в карман запихала.

   - Которая-с? - спросил кавалер